1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
   
— Попросите помощи у Святого Антония, друг мой! Сначала они изумлялись, потом перестали обращать внимание.
   
   
За ужином гостям пришлось нелегко. Маркиз и маркиза задавали кучу вопросов, но не с целью составить мнение о гостях. Они вообще не ждали ответов. Да и вопросы оказались «на грани фола».
   
— Чем занимается ваш отец?
   
— Он умер.
   
— Ах, простите…
   
— Э-э-э… А ваш?
   
— Я его не знал…
   
— Прекрасно… Вы… Не хотите ли еще салата?
   
— Спасибо, довольно.
   
По старинной столовой пролетел тихий ангел.
   
— Итак, вы… Повар, не так ли?
   
— Да…
   
— А вы?
   
Камилла повернулась к Филиберу.
   
— Она художница, — ответил он за нее.
   
— Художница? Как это необычно! И вы… Вы этим зарабатываете?
   
— Да. В общем… Я… Полагаю, что так…
   
— Очаровательно… Вы живете в одном доме с Филибером?
   
— Прямо над ним…
   
Маркиз судорожно искал на жестком диске памяти светский файл.
   
— …Значит, вы — малышка Рулье де Мортемар!
   
Камилла запаниковала.
   
— Э-э… Моя фамилия Фок…
   
И добавила, отчаянно пытаясь спасти положение:
   
— Камилла Мари Элизабет Фок.
   
— Фок? Какая прелесть… Я знавал одного Фока… Весьма достойный был человек… Кажется, Шарль… Не ваш ли он родственник?
   
— О… Нет…
   
Полетта за весь вечер не вымолвила ни слова. Она сорок лет прислуживала за столом людям их круга и слишком неловко себя чувствовала, чтобы «выступать» на «рауте».
   
   
За кофе легче не стало…
   
Теперь отдуваться пришлось Филу.
   
— Итак, сын мой… Вы по-прежнему занимаетесь открытками?
   
— Да, отец.
   
— Увлекательно, не правда ли?
   
— Я этого никогда не утверждал…
   
— Не будьте столь ироничны, прошу вас… Ирония — удел лодырей, думаю, я достаточно часто вам это повторял…
   
— Да, отец… «Крепость», Сент-Эк…
   
— Что-что?
   
— Сент-Экзюпери.
   
Маркиз сглотнул, дернув кадыком.
   
Когда они покинули наконец мрачную залу, где по стенам над их головами висели набитые соломой головы представителей местной фауны, в том числе драного павлина и даже олененка, Франк на руках отнес Полетту в ее комнату. «Как новобрачную», — прошептал он ей на ухо и уныло покачал головой, сообразив, что будет спать за тысячу миллиардов километров от своих принцесс — двумя этажами выше.
   
   
Он отвернулся и рассеянно держал за ногу чучело кабана, пока Камилла раздевала Полетту.
   
— Поверить не могу… Нет, вы когда-нибудь видели такую мерзкую жратву? Бредятина какая-то! Дрянь, а не ужин! Своим гостям я бы никогда такого не подал! Лучше уж приготовить омлет или гренки.
   
— Может, они стеснены в средствах?
   
— Брось, у любого хватит денег на пышный омлет. Я не понимаю… Просто не врубаюсь… Хлебать дерьмо старинным серебром и наливать дешевый пикет[65] в хрустальный графин — может, я придурок и чего-то не понимаю… Да продай они один из своих пятидесяти двух подсвечников — могли бы прилично питаться целый год…
   
— Думаю, они иначе смотрят на вещи… Мысль о том, чтобы продать фамильную зубочистку, кажется им такой же нелепой, как тебе — угощать гостей покупным салатом…
   
— Да у них и салат-то был не из лучших! Я видел пустую коробку в помойке… Leader Price! He понимаю… Приказывать слугам именовать себя «господин маркиз» — и поливать готовым майонезом салат для бедных, клянусь, этого я никогда не пойму…
   
— Ладно, успокойся… Ничего такого уж страшного в этом нет…
   
— Вот именно что есть, черт возьми! Есть! Зачем передавать наследие детям, если ты не способен сказать им ни одного ласкового слова? Ты слышала, как он говорил с моим Филу? Видела эту его оттопыренную губу, а? «По-прежнему занимаетесь почтовыми открытками, сын мой?» Читай: «придурокты гребаный»! Клянусь, я едва сдержался, чтобы не влепить ему по лбу… Мой Филу — бог, он самое замечательное человеческое существо из всех, кого я встречал в жизни, а этот кретин срет ему на голову…
   
— Черт возьми, Франк, прекрати выражаться, — расстроилась Полетта.
   
Простолюдин заткнулся.
   
— Пфф… В довершение всех бед я еще и ночую на выселках… Кстати, хочу сразу предупредить: на мессу я завтра не пойду! Ах-ах-ах, за что, скажите на милость, мне благодарить Небо? Лучше бы мы с тобой и Филу встретились в сиротском приюте, вот так…
   
— О да! В доме мадемуазель Пони!
   
— В каком-каком доме?
   
— Ладно, проехали.
   
— Ты-то пойдешь в церковь?
   
— Да, конечно.
   
— А ты, бабуля?
   
— …
   
— Останешься со мной. Мы покажем этой деревенщине, что такое хорошая еда… Денежек у них нет — ладно, сами их накормим!
   
— Я теперь мало что могу, ты же знаешь…
   
— Но рецепт пасхального паштета не забыла?
   
— Как можно!
   
— Вот и чудненько! Говорю тебе, мы им покажем! «На фонарь аристократов!» Ладно, я пошел, а то сам окажусь в застенке…
   
   
Да уж, госпожа маркиза Мари-Лоране сильно удивилась, спустившись назавтра в восемь утра на кухню. Франк уже вернулся с рынка и командовал армией невидимых слуг.
   
   
Она была ошеломлена.
   
— Боже, но…
   
— Все прекрасно, госсспожа маррркиза. Все очень хорошо, очччень хор-ро-шо! — напевал он, открывая шкафы. — Ни о чем не беспокойтесь, обед я беру на себя…
   
— А… А мое жаркое?
   
— Я убрал его в морозилку. У вас — совершенно случайно — не найдется дуршлага?
   
— Я не поняла…
   
— Может, сито есть?
   
— А… Да, вот в этом шкафу…
   
— Замечательно! — восхитился он, доставая охромевший на одну ножку «прибор». — Какого оно века? Думаю, это конец XII столетия, я не ошибся?
   
   
Они вернулись из церкви голодные и в прекрасном настроении — Иисус воскрес и вернулся к ним — и расселись вокруг стола в ожидании пиршества. Ох ты господи! Франк и Камилла поспешно вскочили — они снова забыли о молитве…
   
   
Отец семейства откашлялся.
   
— Благословите нас, Отец наш Небесный, благословите эту трапезу и тех, кто ее приготовил (Филу подмигнул повару), и пошлите хлебы голодным…
   
— Аминь, — хихикнул в ответ выводок юных созданий.
   
— Что же, воздадим должное этим замечательным блюдам… — продолжил господин маркиз. — Луи, принесите нам две бутылки вина дяди Юбера, не сочтите за труд…
   
— О, друг мой, вы уверены? — всполошилась его тишайшая супруга.
   
— Ну конечно, конечно… А вы, Бланш, оставьте в покое прическу брата, мы ведь, кажется, не в салоне красоты…
   
   
Им подали спаржу под нежнейшим умопомрачительным соусом, потом фирменный пасхальный паштет Полетты Лестафье, жареного ягненка с печеными помидорами, кабачки с цветками тимьяна, клубничный торт и лесную землянику со сливками.
   
— Взбитыми вручную, прошу вас…
   
Вряд ли сотрапезники когда-нибудь чувствовали себя счастливее, сидя за этим столом на двенадцать персон, и уж точно никогда еще они так весело не смеялись. Выпив несколько бокалов вина, маркиз оттаял и даже рассказал пару-тройку запутаннейших охотничьих историй, в которых не всегда выглядел героем в сверкающих доспехах… Франк то и дело отлучался на кухню, Филибер отвечал за подачу. Оба были безупречны.
   
— Им бы следовало работать вместе, — шепнула Полетта Камилле. — Маленький задира — у печей, высокий сеньор — в зале, это было бы потрясающе…
   
   
Кофе они пили на крыльце, и Бланш снова устроилась на коленях у Филибера.
   
Уф… Франк смог наконец приземлиться. После такого обеда он предпочел бы полежать, но, увы… Он предпочел бы свернуться калачиком, но… рядом была Камилла.
   
— Что это? — спросила она о корзинке, на которую нацелились все остальные.
   
— Пончики, — хихикнул он, — это было сильнее меня, я не смог удержаться.
   
   
Он спустился на ступеньку и сел, прислонившись к коленям своей красавицы.
   
Она положила ему на макушку блокнот.
   
— Тебе неудобно?
   
— Очень удобно.
   
— Вот я и говорю, тебе стоит об этом подумать, пышечка моя…
   
— О чем об этом?
   
— Об этом. О том, как мы вот тут сидим…
   
— Не понимаю… Хочешь, чтобы я поискала у тебя вшей в голове?
   
— Валяй. Ты поищешь вшей, а я кое-что другое.
   
— Франк… — вздохнула она.
   
— Да нет, чисто символически! Чтобы я на тебе отдыхал, а ты на мне — работала. Что-то в этом роде, понимаешь…
   
— Серьезный подход.
   
— Ага… Ладно, поточу-ка я ножи, раз уж предоставился случай… Уверен, на кухне найдется все, что мне нужно…
   
   
Они сделали круг по владениям на кресле и распрощались без неуместных любезностей. Камилла подарила хозяевам акварельный набросок замка, а Филу — портрет Бланш в профиль.
   
— Какая ты щедрая… Никогда не разбогатеешь…
   
— А, ерунда.
   
В самом конце обсаженной тополями аллеи Франк хлопнул себя по лбу.
   
— Карамба! Я забыл их предупредить…
   
Никто не отреагировал.
   
— Карамба! Я забыл их предупредить… — повторил он, повысив голос.
   
— А?
   
— О чем?
   
— Да так… Пустяки…
   
Ладно.
   
Они снова замолчали.
   
— Франк и Камилла…
   
— Знаем, знаем… Ты хочешь поблагодарить нас за то, что твой отец смеялся впервые с тех пор, как была разбита Суассонская ваза…[66]
   
— Во… вовсе нет.
   
— Что же тогда?
   
— Со… согласитесь ли в… вы бы… быть моими св… моими сви… моими сви…
   
— Твоими сви что? Твоими свинками?
   
— Нет. Моими сви…
   
— Твоими свистунами?
   
— Н… нет, моими сви… сви…
   
— Черт, да кем твоими?
   
— Сви… детелями на моей свадьбе?
   
Машина резко затормозила, и Полетта ударилась о подголовник.
   8
   
Ничего другого он им так и не сказал.
   
— Я вас предупрежу, когда сам буду знать больше…
   
— А? Но… Успокой нас… У тебя хоть подружка-то есть?
   
— Подружка?! — возмутился он. — Да никогда в жизни! Подружка… Какое мерзкое слово… Невеста, дорогой мой…
   
— Но ведь… Ей об этом известно?
   
— О чем об этом?
   
— Что вы помолвлены?
   
— Пока нет… — признался он, дернув носом.
   
Франк вздохнул.
   
— Узнаю Филу… Ладно, проехали… Только не присылай нам приглашение накануне свадьбы, идет? Чтобы я успел купить хороший костюм…
   
— А я — платье! — добавила Камилла.
   
— А я — шляпу… — подала голос Полетта.
   9
   
Как-то вечером Кесслеры пришли на ужин. Они молча обошли квартиру. Два старых «бобо»[67] были в отпаде… Сильное зрелище, что и говорить.
   
   
Франк отсутствовал, Филибер был безупречен.
   
Камилла показала им свою мастерскую. Здесь повсюду красовались изображения Полетты — в разных позах, в разных ракурсах, в разных техниках. Настоящий мемориал ее веселости, нежности, угрызениям совести и воспоминаниям, избороздившим морщинами ее лицо…
   
   
Матильда была растрогана, Пьер — воодушевлен.
   
— Очень хорошо! Замечательно! После прошлогодней летней жары старость вошла в моду, ты знала? Это будет иметь успех… Я уверен.
   
Камилла была подавлена.
   
По-дав-ле-на.
   
— Не обращай внимания, — бросила его жена, — это провокация… Мсье растроган…
   
— Черт, а это! Вы только посмотрите! Высший класс!
   
— Она не закончена…
   
— Оставь ее для меня. Обещаешь?
   
Камилла кивнула.
   
Нет. Эту она ему никогда не отдаст, потому что она никогда не будет закончена, а закончена она не будет потому, что ее модель никогда не вернется… Она это знала…
   
Тем хуже.
   
И тем лучше.
   
Она не расстанется с этим наброском… Он не окончен… Он зависнет в пустоте… Как и их странная, немыслимая дружба… Как все, что разделяло их на этой земле.
   
   
Как-то в субботу утром, несколько недель назад, Камилла работала и не услышала звонка. Филибер постучал ей в дверь.
   
— Камилла…
   
— Да?
   
— Ца… Пришла царица Савская… Она… ззздесь, в моей гостиной…
   
   
Мамаду была просто великолепна. Она надела самое красивое бубу и все свои драгоценности. Волосы на голове были выщипаны на две трети, тюрбан гармонировал с платьем.
   
— Я же обещала, что приду, но тебе лучше поторопиться, в четыре я приглашена на свадьбу к родственникам… Здесь ты живешь? И работаешь тоже здесь?
   
— Как же я рада снова тебя видеть!
   
— Эй! Не трать время попусту…
   
Камилла устроила ее поудобнее.
   
— Вот так. Сиди прямо.
   
— А я всегда держусь прямо!
   
Сделав несколько набросков, она положила карандаш.
   
— Я не могу рисовать тебя, не зная твоего имени… Ответом ей стал взгляд, полный величественного презрения:
   
— Меня зовут Мари-Анастасия Бамундела М’Байе.
   
Мари-Анастасия Бамундела М’Байе никогда не вернется в этот квартал в одеянии королевы Дьюлулу — деревни, где она родилась, Камилла была в этом уверена. Ее портрет никогда не будет закончен, и Пьер Кесслер никогда его не получит, ведь он не способен увидеть малышку Були, притаившуюся в руках этой «прекрасной негритянки»…
   
   
Если не считать этих двух визитов и вечеринки по случаю тридцатилетия коллеги Франка, где Камилла, совершенно распоясавшись, кричала «У меня аппетит как у барра-куды, ба-ра-ку-дыыы», не произошло ничего из ряда вон выходящего.
   
   
Дни становились длиннее, Филибер репетировал, Камилла работала, а Франк каждый день терял капельку веры в себя. Она его очень любила — и не любила, готова была отдаться — и не давалась, она пыталась — и сама не верила.
   
   
Однажды вечером он не пришел ночевать. Решил посмотреть, что будет.
   
Она ничего не сказала.
   
Он повторил опыт — раз, другой, третий. Напивался.
   
Спал у Кермадека. В основном один, в день внезапной смерти Полетты — с какой-то девкой.
   
Довел ее до оргазма и отвернулся.
   
— И все?
   
— Отстань.
   10
   
Полетта теперь почти не вставала, и Камилла перестала задавать вопросы, но постоянно, днем и ночью, держала ее в поле зрения. Порой старушка пребывала в нетях, но в другие дни находилась в отличной форме. Камиллу это изматывало.
   
Где проходит граница между уважением к правам другого и неоказанием помощи человеку, которому угрожает опасность? Этот вопрос постоянно терзал Камиллу, но всякий раз, когда она, лежа среди ночи без сна, принимала твердое решение пригласить врача, старая дама просыпалась веселенькая и свежая, как утренняя роза…
   
   
Уже много недель она не принимала никаких лекарств, потому что бывшая пассия Франка — лаборантка из больницы — отказывалась давать ему препараты без рецепта…
   
   
В вечер премьеры Филибера Полетта чувствовала себя не слишком хорошо, и им пришлось попросить госпожу Перейру посидеть с ней…
   
— Да сколько угодно! Я двенадцать лет прожила со свекровью, так что сами понимаете… Я умею обращаться со стариками!
   
   
Представление должно было состояться в одном из молодежных клубов на окраине Парижа — им предстояло ехать по линии RER А.
   
Поезд отошел в 19.34. Они сидели друг напротив друга, мысленно разговаривая.
   
Камилла смотрела на Франка и улыбалась.
   
    
Убери эту чертову улыбочку, мне она не нужна. Только улыбаться и умеешь… Завлекаешь людей, путаешь их… Да прекрати же ты лыбиться! Помрешь одна в своей башне в компании цветных карандашей — ничего другого ты не заслуживаешь. Как же я устал… Земляной червяк, полюбивший звезду, как вам это понравится…
   
   
   
Франк смотрел на Камиллу, сцепив от злости зубы.
   
    
Какой ты милый, когда бесишься… До чего же ты хорош в гневе… Почему я не могу довериться тебе? Почему заставляю тебя страдать? Зачем ношу кольчугу под латами и портупею через плечо? Какого черта зацикливаюсь на идиотских мелочах? Да возьми же ты открывашку, черт бы тебя побрал! Поищи в чемоданчике, там наверняка найдется инструмент, чтобы проделать дыру в броне и дать мне дышать…
   
   
   
— О чем ты думаешь? — спросил он.
   
— О твоей фамилии. Я недавно прочла в одном старом словаре, что «эстафье» — это выездной лакей, человек, бежавший за всадником и державший стремя…
   
— Да ну?
   
— Угу.
   
— Ясное дело — слуга, холуй…
   
— Франк Лестафье?
   
— Здесь.
   
— С кем ты спишь, когда не спишь со мной?
   
— …
   
— Ты делаешь с ними то же, что со мной? — продолжила она, кусая губу.
   
— Нет.
   
Они взялись за руки, выныривая на поверхность. Хорошая вещь — рука друга.
   
Ни к чему не обязывает того, кто ее протягивает, и очень утешает того, кто ее пожимает…
   
   
Место было унылое.
   
Пахло клеем, теплой «Фантой» и нереализованными мечтами о славе. Ядовито-желтые афиши сообщали о триумфальном турне Рамона Риобамбо с оркестром — музыканты были в безрукавках из меха ламы. Франк и Камилла купили билеты и вошли в зал, где было полно свободных мест, выбирай не хочу…
   
   
Зал постепенно заполнялся. Обстановка благотворительного праздника. Мамочки навели красоту, папаши проверяли видеокамеры.
   
Франк нервничал и, как это всегда бывало в подобных ситуациях, тряс ногой. Камилла положила руку ему на колено.
   
— Филу сейчас окажется один на один со всеми этими людьми, с ума можно сойти… Боюсь, я этого не переживу… А что, если у него случится провал в памяти? Или он начнет заикаться… Чччерт… Да его придется ложкой собирать…
   
— Шшш… Все будет хорошо…
   
— Если хоть один из этих придурков хихикнет, клянусь, я его придавлю голыми руками…
   
— Спокойно…
   
— Ну что спокойно, что спокойно?! Посмотрел бы я на тебя на этой сцене! Ты бы согласилась выступать перед толпой незнакомых людей?
   
   
Первыми вышли дети. Вы хотели увидеть Скалена, Кено. Маленького Принца, героев с улицы Брока? Извольте!
   
Зрелище было таким забавным, что Камилле никак не удавалось их нарисовать.
   
   
Потом на сцену высыпала группка угловатых подростков, проходящих курс реадаптации. Они дергались, звеня тяжелыми золотыми цепочками.
   
— Ну ни фига себе! Они что, колготки на головы натянули или как? — заволновался Франк.
   
   
Антракт.
   
Черт, черт, черт… Теплая «Фанта» и никакого Филибера на горизонте…
   
   
Когда свет снова погас, на сцену выскочила совершенно немыслимая девица.
   
Крошечная, как Дюймовочка, она была одета в полосатые многоцветные колготки, тюлевую мини-юбку зеленого цвета и летную куртку, расшитую жемчугом. На ногах у нее были ядовито-розовые кроссовки в стиле «new look». Цвет волос гармонировал с обувью.
   
   
Эльф. Горсть конфетти…
   
Трогательная безумная клоунесса, в которую либо влюбишься с первого взгляда, либо так никогда и не поймешь.
   
Камилла наклонилась к Франку и увидела на его лице глуповатую улыбку.
   
   
— Добрый вечер… Ну… э… Да… Так вот… Я… Я очень долго думала, как представлю вам… Следующий номер… И в конце концов решила… Что лучше всего получится, если я расскажу о том, как мы встретились…
   
— Ух ты, оно заикается. А рассказ-то нам адресован… — прошептал Франк.
   
— Так вот… Ээ… Это случилось в прошлом году…
   
Рассказывая, она отчаянно жестикулировала.
   
— Вам известно, что я занимаюсь детскими студиями в Бобуре, и… Я его заметила, потому что он вечно крутился у турникетов, считал и пересчитывал свои открытки… Каждый раз когда я проходила мимо, я поглядывала на него, и он всегда был занят одним и тем же: пересчитывал открытки и постанывал. Как… Как Чаплин, понимаете? С тем благородным изяществом, от которого перехватывает горло… Когда вы не знаете, плакать вам или смеяться… Когда вы уже вообще ничего не понимаете… Стоите, как дурак, и на душе у вас кисло-сладко… Однажды я ему помогла и… Ну и влюбилась, чего уж там… Вы тоже влюбитесь, сами увидите… Его нельзя не полюбить… Этот парень, он… Он один может осветить весь этот город…
   
Камилла сжала руку Франка.
   
— Ой, вот еще что! Когда он мне впервые представился, он сказал: «Филибер де ла Дурбельер», а я — ну я же вежливая девушка — ответила по географическому принципу: «Сюзи… э… Бельвильская…» «О! — воскликнул он. — Вы из рода Жоффруа де Лажема Бельвильского, который сражался с Габсбургами в 1672 году?» Ну ничего себе… «Нет, — пролепетала я, — просто из Бельвиля… который в Париже…» Знаете, что самое прикольное? Он даже не расстроился.
   
   
Она подпрыгивала.
   
— Ну вот, все сказано. И я прошу вас встретить его бурными аплодисментами…
   
Франк свистнул в два пальца.
   
Тяжело ступая, появился Филибер. В доспехах. В кольчуге, с плюмажем, шпагой, щитом и всем прочим металлоломом.
   
По рядам пробежала дрожь.
   
Он заговорил, но никто ничего не мог разобрать. Через несколько минут появился мальчик с табуреткой и поднял ему забрало.
   
И зал наконец услышал голос невозмутимого оратора.
   
Люди заулыбались.
   
Никто пока не понимал, в чем дело.
   
И тут Филибер начал исполнять свой гениальный стриптиз. Каждый раз, когда он снимал очередной кусок железа, маленький паж громким голосом называл его:
   
— Шлем… Подшлемник… Латный ошейник… Нагрудник… Перевязь… Налокотники… Наручь… Набедренники… Наколенники… Поножи…
   
   
Окончательно разобрав себя на части, наш рыцарь лег на спину, и мальчик снял с него «обувку».
   
— Наножные латы, — объявил он, поднимая их над головой и ухитрившись дать себе по носу.
   
На сей раз смех прозвучал искренне.
   
Ничто не разогревает зал лучше доброй грубой шутки…
   
А в это время Филибер Жеан Луи-Мари Жорж Марке де ла Дурбельер монотонным и неспешным голосом называл ветви своего генеалогического древа, перечисляя доблестные подвиги славного рода.
   
   
Его отдаленный дедуля Карл воевал против турок вместе с Людовиком Святым в 1271 году, другой, не менее отдаленный, дедушка Бертран, был при Азенкуре[68] в 1415-м, дядюшка Бидюль участвовал в битве при Фонтенуа,[69] дед по имени Людовик бился на берегах Муаны при Шоле,[70] двоюродный дед Максимилиан был соратником Наполеона, а прадед по материнской линии попал в плен к бошам в Померании.[71]
   
Филибер рассказывал все очень подробно. Дети не понимали ни слова. Уроки истории Франции в 3D. Высший класс.
   
   
— И вот перед вами последний листок с этого генеалогического древа, — заключил он.
   
   
И поднялся. Смертельно белый и ужасно худой, в одних кальсонах с королевскими лилиями.
   
— Это ведь я, знаете? Тот самый, который пересчитывает открытки.
   
   
Паж принес ему солдатскую шинель.
   
— Почему? — спросил он их. — Почему, черт побери, отпрыск столь славного рода считает и пересчитывает кусочки бумаги в самом непотребном месте? Что ж, я вам объясню…
   
   
И тут ветер переменился. Он рассказал им о своем «нежеланном» рождении — я с самого начала все время попадал впросак, матушка не желала делать аборт в больнице. Поведал о своем оторванном от внешнего мира детстве, когда его учили «держать дистанцию» с простолюдинами. О годах в пансионе, где его постоянно донимали и он не мог за себя постоять, потому что об этой стороне жизни знал только по сражениям своих оловянных солдатиков, и тогда он сделал своим оружием словарь Гафьо…
   
А люди смеялись.
   
Они смеялись потому, что это и правда было забавно. Смеялись над выходкой со стаканом мочи, смеялись над издевками, над очками, выброшенными в унитаз, над жестокостью маленьких вандейских крестьян и сомнительными утешениями наставника. Их смешило смирение голубя, который каждый вечер молился за тех, кто его оскорбил, и просил Господа не ввести его во искушение, и отвечал на вопросы отца, который каждую субботу спрашивал сына, не уронил ли тот фамильной чести, а у него все чесалось, потому что ему снова натерли член хозяйственным мылом.
   
   
Да, люди смеялись. Он ведь тоже смеялся, а они, эти люди, уже были на его стороне.
   
Каждый из них чувствовал себя принцем крови…
   
Каждому казалось, что он рыцарь в сверкающих доспехах…
   
Все были взволнованы.
   
Он рассказал им о своих неврозах, навязчивых состояниях, о лекарствах, которые принимал, о заиканиях и запинаниях, когда язык переставал его слушаться, о приступах паники в общественных местах, о плохих зубах, о лысеющей голове, о сутулой спине и обо всем, что потерял на жизненном пути, потому что его угораздило родиться не в том веке. Он вырос без телевизора и без газет, лишенный общения, юмора и, главное, во враждебной по отношению к окружающему миру обстановке.
   
Он дал им несколько практических советов, напомнил о правилах хорошего тона и других светских обычаях, цитируя по памяти учебник своей бабушки:
   
    
Благородные и тонкие особы никогда не употребят в разговоре сравнения, которое может оскорбить слух кого-либо из слуг. Например: «Такой-то ведет себя как лакей». Знатные дамы былых времен так не деликатничали, и я точно знаю, что одна герцогиня, жившая в XVIII веке, имела обыкновение посылать свою прислугу на каждую казнь на Гревской площади. Она прямо так и говорила: «Это для вас хорошая школа».
    
Мы теперь гораздо больше уважаем чувства и человеческое достоинство тех, кто ниже нас по положению, и это делает честь нашему времени…
   
   
   
И тем не менее! — Филибер неожиданно повысил голос. — Тем не менее вежливость хозяев не должна превращаться в фамильярность. Нет ничего вульгарнее, чем слушать сплетни прислуги…
   
   
И зал снова улыбался. Хотя это уже было не смешно.
   
Потом он заговорил на древнегреческом, прочел несколько молитв на латыни и признался, что не видел «Большую прогулку»,[72] потому что в этом фильме смеются над монахинями…
   
— Думаю, я единственный француз, не видевший «Большую прогулку», не так ли?
   
Кое-кто из зрителей попытался его успокоить:
   
— Да нет, конечно нет, ты не единственный…
   
— К счастью, я… Мне лучше. Полагаю, я сумел перейти через подъемный мост… И я… Я покинул свои владения, чтобы просто любить жизнь… Встретил людей куда благороднее себя и… Некоторые из них сидят сегодня в зале, и я не хотел бы смущать их, но…
   
   
Филибер смотрел на них, и все повернулись к Франку и Камилле, а они безуспешно пытались… пытались проглотить комок в горле.
   
Потому что человек, вещавший со сцены, этот верзила, смешивший их рассказами о своих несчастьях, был Филу, их ангел-хранитель, их СуперНесквик, спустившийся к ним с неба. Тот, кто спас их, обняв худыми ручищами за поникшие плечи…
   
   
Люди аплодировали, а он заканчивал переодеваться, облачаясь во фрак и котелок.
   
— Ну так вот… Думаю, я все сказал… Надеюсь, я не слишком утомил вас своими воспоминаниями… Если же я все-таки утомил вас, прошу меня извинить и посочувствовать сей благородной даме с розовыми волосами, ибо это она заставила меня выйти к вам сегодня вечером… Обещаю больше так не поступать, но…
   
Он махнул тростью в сторону кулис, и паж принес ему пару перчаток и букет цветов.
   
   
— Обратите внимание на цвет… — добавил он, надевая перчатки. — Кремовые… Бог мой… Я неисправимый поклонник классицизма… Так на чем я остановился? Ах да! Розовые волосы… Я… Я… знаю, что мадам и мсье Мартен, родители мадемуазель де Бельвиль, сегодня в зале, и я… я… я… я…
   
Он опустился на одно колено.
   
— Я… я заикаюсь, не так ли?
   
Смех в зале.
   
— Я заикаюсь, и на сей раз в этом нет ничего удивительного, потому что я прошу у вас руки вашей до…
   
В это мгновение над сценой пронеслось пушечное ядро, и Филибер упал на спину. Его лицо исчезло под тюлевой оборкой, а над залом разнесся истошный крик:
   
— Йииииииииии, я буду маркииизой!!!!
   
Он кое-как поднялся на ноги, держа ее на руках. Сбитые с носа очки висели на ухе.
   
— Славная победа, вы не находите?
   
Он улыбался.
   
— Предки могут мною гордиться…
   11
   
Камилла и Франк не остались на вечеринку по случаю закрытия сезона — они не могли пропустить поезд в 23.58.
   
   
На сей раз они сидели рядом, но разговорчивее не стали.
   
Слишком много впечатлений, да и потрясений выше крыши…
   
— Думаешь, он придет сегодня вечером?
   
— Ннну… Эта девица не очень-то вписывается…
   
— С ума можно сойти, верно?
   
— Полный бред…
   
— Представляешь, какое лицо будет у Мари-Лоране, когда она познакомится со своей новой невесткой?
   
— Спорю, это случится не завтра…
   
— Почему?
   
— Не знаю… Женская интуиция… Помнишь, в замке, когда мы прогуливались с Полеттой после обеда, он сказал нам, дрожа от ярости: «Можете себе представить — сегодня Пасха, а они даже не припрятали яиц для Бланш…» Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что это была последняя капля, переполнившая чашу терпения… Его они терзали как хотели, и он все сносил безропотно, но это… Не приготовить подарка для маленькой девочки — это уж слишком… Слишком жестоко… Я почувствовала, что он дал себе волю и принял твердое решение… Ты скажешь: тем лучше… И будешь прав: они его не стоили…
   
   
Франк покачал головой, и разговор иссяк. Продолжи они, им пришлось бы говорить о будущем в сослагательном наклонении («А если они поженятся, где будут жить? А мы куда денемся?»), а они не были готовы к подобного рода обсуждениям… Слишком рискованно… На грани фола…
   
Франк заплатил госпоже Перейре, пока Камилла сообщала новости Полетте, потом они перекусили в гостиной, слушая вполне вменяемое техно.
   
— Никакое это не техно, это электро.
   
— Ах, простите, пожалуйста…
   
Филибер действительно не вернулся ночевать, и квартира показалась им чудовищно пустой… Они были рады за него и несчастны из-за себя…
   
Они вновь почувствовали полузабытый привкус одиночества…
   
Филу…
   
Им не требовалось изливать душу, чтобы выразить свое смятение. На сей раз они отлично друг друга понимали.
   
Женитьба друга дала им повод крепко надраться, чокаясь за здоровье всех сирот в мире. А сирот на земле было столько, что вечер закончился вселенской пьянкой.
   
Вселенской и очень печальной.
   12
   
Марке де ла Дурбельер, Филибер Жеан Луи-Мари Жорж, родившийся 27 сентября 1967 года в Ларош-сюр-Йоне (Вандея), взял в жены Мартен Сюзи, рожденную 5 января 1980 года в Монтрейе (Сен-Сен-Дени), в мэрии 20-го округа Парижа в первый понедельник июня-месяца 2004 года под растроганными взглядами своих свидетелей — Лестафье Франка Жермена Мориса, родившегося 8 августа 1970 года в Туре (Индр-и-Луара), и Фок Камиллы Мари Элизабет родившейся 17 февраля 1977 года в Медоне (Оде-Сен), и в присутствии Лестафье Полетты, которая отказалась называть свой возраст.
   
   
Присутствовали также родители невесты и ее лучший друг — высокий парень с желтыми волосами и наружностью не менее экзотичной, чем у самой новобрачной…
   
   
Филибер в шикарном белом льняном костюме с розовым, в зеленый горошек, платочком в кармане.
   
Сюзи надела розовую, в зеленый горошек, мини-юбочку с турнюром и двухметровым шлейфом. «Моя хрустальная мечта!» — со смехом повторяла она.
   
Она все время смеялась.
   
На Франке был такой же льняной костюм, но цвета жженого сахара. Полетта надела шляпу, которую сделала для нее Камилла. Этакое маленькое гнездышко с птичками и перышками, торчащими в разные стороны. Сама Камилла облачилась в одну из белых рубах, которые надевал под смокинг дедушка Филибера, — она доходила ей до колен, подпоясалась галстуком и обулась в прелестные красные сандалии. Она надела юбку впервые с… Черт, она уж и не помнит, когда это было в последний раз…
   
После церемонии весь бомонд отправился на пикник в сады на холмах Шомон, экипировавшись большой корзиной Дурбельеров и приняв меры предосторожности, чтобы не попасться на глаза служителям.
   
   
Филибер перевез одну стотысячную часть своих книг в маленькую двухкомнатную квартирку супруги, которой ни на секунду не пришла в голову мысль расстаться со своим обожаемым кварталом — даже ради того, чтобы быть похороненной по первому разряду на другом берегу Сены…
   
Надеюсь, всем ясно, насколько она бескорыстна и как сильно он любит ее…
   
   
Но он все-таки оставил за собой свою комнату, и они там ночевали, когда приходили на ужин. Филибер, пользуясь случаем, возвращал на место одни книги и уносил другие, а Камилла продолжала рисовать портрет Сюзи.
   
Он никак у нее не получался… Еще одна модель, которая ей не давалась… Что поделаешь! Профессиональный риск…
   
   
Филибер больше не заикался — он просто переставал дышать, как только жена исчезала из поля его зрения.
   
Они очень странно смотрели на Камиллу, когда та удивлялась стремительности их романа. К чему ждать?
   
Зачем отнимать время у счастья? Это же полный идиотизм — то, что ты говоришь…
   
Она недоверчиво и одновременно растроганно качала головой, а Франк исподтишка за ней наблюдал…
   
   
Брось, ты все равно не поймешь… Ты не можешь понять… Ты ведь комок нервов… У тебя если и есть что красивого, так только твои рисунки… Ты же вся скукожилась внутри себя… Как подумаю, что считал тебя живой… Черт, я, видать, в тот вечер был совсем плох, раз влип в эту историю по уши… Я-то думал, ты явилась, чтобы любить меня, а ты просто оголодала. Ну и кретин же я, право слово…
   
Знаешь, что нужно было бы сделать? Прочистить тебе мозги, как промывают нутро цыпленку, и выбить оттуда все дерьмо раз и навсегда… Тот, кто тебя раскрутит, будет нехилым парнем… Если таковой вообще найдется на этом свете. Филу уверяет, что ты так хорошо рисуешь именно потому, что ты такая… Черт бы побрал это искусство — ты платишь за него слишком дорогую цену!
   
   
— О чем задумался, Франк, дружище?! — затормошил его Филибер.
   
— Просто устал…
   
— Брось… Скоро отпуск…
   
— Скоро… Еще весь июль ишачить… Пойду спать, завтра рано вставать — везу дам за город…
   
   
Провести лето в деревне… Это была идея Камиллы, и Полетте она понравилась… Не то чтобы она слишком возбудилась… Но, во всяком случае, не возражала. Она на все легко соглашалась, если ее не принуждали…
   
   
Когда она сообщила ему свой план, Франк начал кое-что понимать.
   
   
Она может жить вдалеке от него. Она в него не влюблена и никогда не влюбится. Кстати, она его об этом честно предупредила. И это его трудности, если он возомнил, что переупрямит ее и весь мир. Нет, парень, ты вовсе не самый крутой… Придется тебе с этим смириться. Какой же ты самоуверенный болван…
   
Ты еще не родился, а твоя жизнь уже ничего не стоила, так с какой стати все должно измениться сейчас? На что ты рассчитывал? Думал, если вы спите вместе и ты к ней хорошо относишься, счастье готовеньким свалится тебе прямо на башку?.. Эх ты… Неудачник… Только посмотри на себя… На что ты надеялся? Нет, ну на что, скажи честно?
   
   
Она оставила свою сумку и чемодан Полетты у входа и пришла к нему на кухню.
   
— Я хочу пить.
   
— …
   
— Дуешься? Не хочешь, чтобы мы уезжали?
   
— Вовсе нет! Я хоть развлекусь немного…
   
Она встала, взяла его за руку.
   
— Ладно, пойдем…
   
— Куда это?
   
— В постель.
   
— С тобой что ли?
   
— Конечно!
   
— Нет.
   
— Почему?
   
— Не хочу… Тебя тянет на нежности только под банкой… Все время жульничаешь, мне осточертело…
   
— Ладно…
   
— Ты одной рукой даешь, а другой забираешь… Это мерзко…
   
— …
   
— Просто мерзко…
   
— …
   
— Но мне хорошо с тобой…
   
— «Хорошо с тобой…» — передразнил он идиотским голосом. — Да положил я на это с прибором! Ну да, я хотел, чтобы ты была со мной. Но все остальное… Прибереги свои настроения, артистические закидоны и сложности для другого дурака. Этот отдал тебе все что мог. Больше ты с него ничего не поимеешь, принцесса…
   
— Ты влюбился, да?
   
— Ой, да не занудствуй ты, Камилла! «Ты влюбился, да?» Не разговаривай со мной как с больным! Веди себя прилично! Такого я все-таки не заслуживаю! Ладно… Ты отвалишь, и мне полегчает… Что я вообще делаю рядом с девкой, которая заводится от мысли провести два месяца в жалкой дыре вдвоем с древней развалиной? Ты ненормальная… Хочешь совет? Сходи к доктору, прежде чем хватать за яйца следующего мужика, так будет честнее.
   
— Полетта права. Ты иногда бываешь немыслимо грубым…
   
   
Дорога на следующий день показалась им бесконечной.
   
Он оставил им машину и уехал на старом мопеде.
   
— Приедешь в следующую субботу?
   
— Зачем?
   
— Ну… Отдохнуть…
   
— Там поглядим…
   
— Прошу тебя…
   
— Я же сказал: поглядим…
   
— Не поцелуемся на прощанье?
   
— Не-а. Я приеду трахнуть тебя в следующую субботу, если не будет дел поинтересней, но целоваться с тобой больше не буду.
   
— Хорошо.
   
Он попрощался с бабушкой и исчез.
   
Камилла вернулась к своим банкам с краской. Она занималась внутренней отделкой…
   
Начала было размышлять о случившемся, но тут же плюнула, достала кисти из растворителя и долго их вытирала. Он прав: там будет видно.
   
   
И их жизнь пошла своим чередом. Как в Париже, только медленнее. И под солнцем.
   
   
Камилла познакомилась с четой англичан, ремонтировавших дом по соседству. Они обменивались инструментами и красками, пили джин с тоником, глядя на танцующих в небе стрижей.
   
   
Камилла с Полеттой отправились в Музей изящных искусств в Туре. Полетта ждала под огромным кедром (слишком много лестниц в здании!), пока Камилла осматривала сад и общалась с очень красивой молодой женщиной и внуком художника Эдуарда Деба-Понсана. Его фамилии не было в энциклопедическом словаре… Как и имени Эмманюэля Лансье — несколько дней назад они посетили его музей в Лоше. Таких, как они, называют художниками средней руки. Провинциальными мастерами, чьи полотна можно увидеть лишь в картинных галереях их родных городов. Первый навсегда останется дедом Оливье Дебре, второй — учеником Коро… Ну и ладно… Без ауры гениальности и посмертной славы их картины легче полюбить… А еще, возможно, это чувство было куда искреннее преклонения перед полотнами великих…
   
Камилла без конца спрашивала, не нужно ли ей в туалет. Недержание — полный идиотизм, но она использовала его, чтобы удерживать Полетту на поверхности… Старая дама один или два раза не сдержалась, и она позволила себе как следует на ней «оттоптаться».
   
«— Черт возьми, Полетта, только не это! Я здесь ради вас! Так зовите меня! Не покидайте меня! С чего бы вам делать под себя? Вы же не в клетке сидите, насколько мне известно!
   
— …
   
— Эй, Полетта, ку-ку! Я, между прочим, жду ответа. Или вы плюс ко всему еще и оглохли?
   
— Я не хотела тебя тревожить…
   
— Лгунья! Вы себя не хотели тревожить!»
   
Все остальное время она копалась в саду, возилась по дому, работала, думала о Франке и читала — наконец-то! — «Александрийский квартет» Даррелла.[73] Иногда вслух… Чтобы приобщить Полетту… А еще она пересказывала ей содержание опер…
   
   
«Вот, послушайте, это очень красивое место… Дон Родриго предлагает своему другу пойти на войну и пасть на поле боя, чтобы забыть любовь к Елизавете…
   
Подождите, сейчас прибавлю звук… Послушайте этот дуэт, Полетта… Господь, ты посеял в наших ду-у-шах… — подпевала она, дирижируя пальцами.
   
Прекрасно, да?»
   
Старушка задремала.
   
В следующую субботу Франк не приехал, зато их навестили неразлучные мадам и мсье Марке.
   
   
Сюзи бросила свою йоговскую подушку в траву, Филибер, сидя в шезлонге, читал путеводители по Испании — они собирались отправиться туда в свадебное путешествие…
   
   
— К Хуану Карлосу… Он мой кузен по материнской линии.
   
— Кто бы сомневался… — улыбнулась Камилла.
   
— Угу… А где же Франк? Он не приехал?
   
— Нет.
   
— А мопед?
   
— Понятия не имею…
   
— Хочешь сказать, он остался в Париже?
   
— Очевидно…
   
— Ох, Камилла… — расстроился Филибер.
   
— Ну что «ох, Камилла»… — вскинулась она, — что? Ты же сам сказал мне в самый первый раз, что Франк невозможный человек… Что он ничего не читал за всю свою жизнь, если не считать объявлений в «Motobeaufeland Magazine», что… что…
   
— Тсс. Успокойся. Я тебя ни в чем не упрекаю.
   
— Нет. Ты поступаешь хуже…
   
— Вы выглядели такими счастливыми…
   
— Выглядели. Что было, то было. На сем и закончим. Не надо все портить…
   
— Думаешь, это похоже на грифели твоих карандашей? Полагаешь, будто они стираются, если ими пользоваться?
   
— Кто они?
   
— Чувства.
   
— Когда ты в последний раз писала автопортрет?
   
— Почему ты спрашиваешь?
   
— Так когда?
   
— Давно…
   
— Я так и думал…
   
— Одно с другим никак не связано.
   
— Конечно, нет…
   
— Камилла…
   
— Угу…
   
— 1 октября 2004 года в восемь утра…
   
— О чем ты?
   
Он протянул ей письмо мэтра Бюзо, парижского нотариуса.
   
   
Камилла прочла, вернула листок Филиберу и легла на траву у его ног.
   
   
— Что с тобой?
   
— Это было слишком хорошо, чтобы продлиться…
   
— Мне очень жаль…
   
— Прекрати.
   
— Сюзи читает объявления в нашем квартале… Знаешь, там очень хорошо… Живописно, как сказал бы мой отец…
   
— Ну перестань. Франк в курсе?
   
— Пока нет.
   
Он позвонил и сказал, что приедет на следующей неделе.
   
— Тебе меня смертельно не хватает? — спросила его Камилла.
   
— Вот еще. Нужно кое-что подправить в мотоцикле… Филибер показал тебе извещение?
   
— Да.
   
— …
   
— Думаешь о Полетте?
   
— Да.
   
— Я тоже.
   
— Получается, мы сыграли с ней в рулетку… Лучше было оставить ее там, где она была…
   
— Ты действительно так думаешь? — спросила Камилла.
   
— Нет.
   13
   
Прошла неделя.
   
Камилла вымыла руки и вернулась в сад, к Полетте, принимавшей солнечные ванны в кресле.
   
Она приготовила запеканку… Вернее, пирог со шкварками… В общем, нечто вполне съедобное…
   
   
Настоящая маленькая образцово-показательная женщина, ждущая возвращения мужа…
   
   
Она стояла на коленях, ковыряясь в земле, и тут подружка-старушка прошелестела у нее за спиной:
   
— Я его убила.
   
— Что-о-о?
   
Вот ведь беда…
   
В последнее время крыша у нее отъезжает все сильнее…
   
— Мориса… Моего мужа… Я его убила.
   
Камилла выпрямилась, но оборачиваться не спешила.
   
— Я была в кухне — искала кошелек, чтобы пойти за хлебом, и… И увидела, как он упал… Знаешь, у него было очень больное сердце… Он хрипел, стонал, его лицо… Я… Я надела жакет и ушла.
   
Я тянула время как могла… Останавливалась перед каждым домом… Как поживает ваш малыш? С ревматизмом полегче не стало? Боже, какая гроза собирается… Сама знаешь, я не болтлива, но тем утром была сама любезность… Но самое отвратительное — я купила и заполнила лотерейный билет… Можешь себе представить? Как будто считала, что удача на моей стороне… Ну вот, а потом я… Я все-таки вернулась, а он умер. Тишина.
   
— Я выбросила билет — у меня не хватило бы духу проверить выигравшие номера — и вызвала пожарных… Или «скорую помощь»… Не помню… Но было уже поздно. И я это знала…
   
Гробовая тишина.
   
— Молчишь?
   
— Молчу.
   
— Почему?
   
— Да просто потому, что тогда пришел его смертный час.
   
— Ты правда так думаешь? — умоляющим тоном переспросила Полетта.
   
— Я в этом просто уверена. Сердечный приступ есть сердечный приступ. Вы однажды сказали, что он получил отсрочку на пятнадцать лет. И он их и прожил.
   
Для большей убедительности она как ни в чем не бывало вернулась к работе.
   
   
— Камилла…
   
— Да?
   
— Спасибо.
   
Когда через полчаса она разогнулась, Полетта спала и улыбалась во сне.