1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 
— Это легко, — сказала она, — сейчас ты думаешь, что я читаю твои мысли. Но это не так. Я не знаю их. Просто умею догадываться по словам, жестам, интонациям и выражениям. Люди абсолютно не умеют скрывать свои мысли. Я убедилась в этом, наблюдая за ними.
     
— Зачем тебе понадобилось наблюдать за людьми?
     
— Потому что все лгали мне, когда я была ребенком. Говорили, что я миленькая. Или же это говорили тебе, потому что я была рядом. Да у всех на лицах словно написано: я говорю не то, что думаю. И никто даже не представляет себе, как это заметно. Сначала я не могла поверить, что этого никто не знает. Но потом я сказала себе: наверное, они считают, что просто удобнее делать вид, что говоришь правду. — Марлена помолчала и вдруг спросила: — Почему ты не сказала отцу, куда мы направляемся?
     
— Не могла. Тогда это была не моя тайна.
     
— Но если бы ты сказала, он, возможно, и отправился бы с нами.
     
Инсигна затрясла головой:
     
— Нет-нет, никогда. Он твёрдо решил возвращаться на Землю.
     
— А если бы ты всё рассказала ему, мама, комиссар Питт не разрешил бы ему возвращаться? Ведь наш отец не должен был знать то, чего знать не положено.
     
— Питт не был тогда комиссаром, — рассеянно пробормотала Инсигна и внезапно вспыхнула: — Таким он был мне не нужен. И тебе, кстати, тоже!
     
— Не знаю. Я не могу представить, каким он был бы теперь.
     
— А я знаю!
     
Пламя чувств вновь охватило Инсигну. Ей вновь с отчаянной ясностью припомнилась и их ссора, и собственный резкий голос, приказывавший Фишеру убираться. Он должен был уйти. Нет, ошибки не было. Ей не хотелось, чтобы он стал пленником, невольным узником Ротора. Она ещё слишком любила его — или недостаточно ненавидела…
     
Она резко сменила тему разговора, стараясь, чтобы выражение лица не выдало её:
     
— Сегодня ты озадачила Ауринела. Почему ты сказала ему, что Земля погибнет? Он явился ко мне весьма озабоченный этим.
     
— Ты бы сказала ему, что я ещё ребенок и всё это — детский лепет. Такой ответ прекрасно устроил бы его.
     
Инсигна не стала обращать внимания на эти слова. Быть может, и в самом деле лучше не говорить ничего, чем говорить правду.
     
— Ты действительно думаешь, что Земля обречена?
     
— Да. Иногда ты говоришь о Земле — «бедная Земля». Ты редко забываешь назвать Землю бедной.
     
Инсигна почувствовала, что краснеет. Неужели она и впрямь так говорит о Земле?
     
— А разве это не так? — спросила она. — Планета перенаселена, измучена цивилизацией — это же просто клубок болезней, бедствий и ненависти. Трудно её не пожалеть. Бедная Земля.
     
— Нет, мама. Ты говоришь это иначе. — Марлена подняла руку вверх ладонью, словно что-то держала в ней.
     
— Ну, Марлена?
     
— Я понимаю это умом, но не могу выразить словами.
     
— Попробуй. Я должна понять.
     
— Мне кажется, что ты чувствуешь себя виноватой…
     
— Отчего ты так решила?
     
— Однажды ты смотрела в иллюминатор на Немезиду, и мне показалось тогда, что всё дело в ней. Когда я спросила у компьютера, что такое Немезида, он мне сказал: это нечто безжалостное, сулящее гибель, грозное возмездие.
     
— Она названа так по другой причине! — воскликнула Инсигна.
     
— Но имя ей дала ты, — невозмутимо ответила Марлена.
     
Это уже ни для кого не было тайной: когда Ротор вышел за пределы Солнечной системы, Инсигна потребовала публичного признания своего открытия.
     
— Именно поэтому, уверяю тебя, смысл имени здесь ни при чем.
     
— Тогда почему ты считаешь себя виноватой, мама?
     
(Молчи… если не хочешь говорить правду.)
     
Наконец Инсигна проговорила:
     
— Так как же, по-твоему, погибнет Земля?
     
— Я-то не знаю, а вот ты, мама…
     
— Марлена, мы с тобой принялись играть в загадки, пусть так. Об одном только прошу: никому ни о чём не говори: и об отце, и об этой бредовой идее о гибели Земли.
     
— Если ты хочешь, я буду молчать. Только Земля погибнет — и это вовсе не бред.
     
— А я говорю — бред. Будем считать это бредом.
     
Марлена кивнула.
     
— Схожу-ка я погляжу на планету, — сказала она с видимым безразличием. — А потом пойду спать.
     
— Хорошо.
     
Инсигна смотрела вслед уходящей дочери. «Вина, — думала она, — я её чувствую. Она, должно быть, словно печать у меня на лице. Каждый может увидеть, если захочет».
     
Каждый ли? Нет, только Марлена. С её даром.
     
Должна же девочка иметь что-то взамен того, что ей не дано. Редкий ум — этого слишком мало. Потому-то она и одарена способностью читать по лицам, интонациям, неприметным для другого глаза жестам и телодвижениям. Так что ни одной тайны от неё не скроешь. Давно ли открылся у неё этот дар? Давно ли она узнала о нём? Или это результат взросления? Но тогда почему она именно теперь обнаружила его, словно извлекла из-под покрова, под которым скрывала? Или ей потребовалось оружие против матери?
     
Может быть, это случилось потому, что Ауринел отверг её, окончательно и бесповоротно, — и она сама об этом догадалась? И теперь просто мечется от боли, слепо рассыпая удары?
     
«Я виновата, — думала Инсигна, — мне ли не знать собственной вины? Одна я во всём виновата. Я могла бы давно всё выяснить, но не хотела».
    
   
   
    
     
Глава 6
     
ПРИБЛИЖЕНИЕ
    
    
     
      
11
     
     
Так когда же она сама об этом догадалась? Когда давала звезде имя «Немезида»? Неужели уже тогда она инстинктивно ощутила, чем грозит эта звезда человечеству, и с неосознанной точностью выразила свои опасения в её имени?
     
Когда Инсигна обнаружила далекую звездочку, ей важно было одно — она сделала открытие. В голове кружилась только мысль о бессмертии. Это её звезда, звезда Инсигны. Она даже хотела назвать её так. Получалось звучно… только нескромно. Подумать только, как бы ей пришлось сейчас мучиться, если бы всё-таки поддалась искушению.
     
Навязанная Питтом секретность сбила её с толку. Потом началась суета перед Исходом. (Так, наверное, и будут называть это событие в учебниках по истории — с прописной буквы.)
     
Ну а после Исхода целых два года корабль то выходил из гиперпространства, то осторожно вползал в него. От Инсигны требовали бесконечных расчётов гиперперехода, для которых нужны были всё новые и новые астрономические данные, и ей приходилось контролировать все наблюдения. Только измерения плотности и состава межзвездной материи стоили ей изрядных трудов.
     
Почти четыре года ей некогда было подумать о Немезиде, не было времени заметить очевидное.
     
Но так ли это на самом деле? Или она просто ничего не желала видеть, ища спасения за мелкими загадками, суетой и волнениями?
     
Но наконец завершился последний гиперпространственный переход. Оставалось последнее — в течение месяца осуществить торможение. Ротор мчался сквозь ливень атомов водорода с такой скоростью, что невинные атомы преображались в частицы космических лучей.
     
Обычный космический аппарат не смог бы защитить людей от излучения, но Ротор был покрыт снаружи толстым слоем грунта, который нарастили ещё перед стартом. Он-то и поглотил опасные лучи.
     
Когда-нибудь, говорил Инсигне один из специалистов по гиперпространству, люди сумеют входить в него на обычной скорости и так же возвращаться обратно. «Общее представление о гиперпространстве мы имеем, эпохальных открытий не будет. Всё остальное — дело техники».
     
Может быть. Впрочем, другие специалисты полагали, что подобное совершенство будет достигнуто, когда звёзды померкнут.
     
Когда ужасная правда открылась Инсигне, она бросилась к Питту. За последний год они виделись редко: она знала, как мало у него времени. Очарование первого межзвездного путешествия начинало рассеиваться, и повсюду возникала известная напряженность; до людей постепенно доходило, что они вот-вот, через считаные месяцы, окажутся возле чужой звезды. Там перед ними немедленно возникнут проблемы: какое-то время придётся жить возле незнакомого красного карлика, и никто не мог гарантировать, что материя вокруг него сложилась в планеты, пригодные для жилья, или астероиды, способные послужить источником сырья.
     
Янус Питт уже не выглядел молодым — впрочем, волосы его не поседели, и на лице не было морщин. Всего четыре года назад Инсигна принесла ему своё открытие, а во взгляде Питта уже появилась глубокая озабоченность, словно радость оставила его навсегда.
     
Теперь он был верховным комиссаром. Быть может, это и служило причиной его тревог. Инсигна не изведала истинной власти и сопряженной с ней ответственности, но нечто подсказывало ей, что подобное могущество — вещь не сладкая.
     
Питт рассеянно улыбнулся ей. Поначалу никто не знал о тайне, которая их объединяла, и они были вынуждены держаться вместе. Вдвоем они могли разговаривать откровенно, не опасаясь проболтаться. Но после Исхода, когда секрет был раскрыт, они вновь отдалились друг от друга.
     
— Янус, — сказала она. — Я очень беспокоюсь и пришла поговорить с тобой. Дело касается Немезиды.
     
— Что-нибудь новенькое? Теперь ты уже не можешь сказать, что звезды нет там, где ты предполагала. Вот она, видна невооруженным глазом. Правда, до неё ещё шестнадцать миллиардов километров.
     
— Да, я знаю. Но когда я открыла её, нас разделяло чуть более двух световых лет, и я решила, что Немезида и Солнце обращаются вокруг общего центра тяготения. На таком расстоянии иначе и быть не могло, но, как выяснилось, всё обстоит иначе. Нас ждет подлинная трагедия.
     
— Хорошо. И какая же трагедия нас ожидает?
     
— Дело в том, что хотя Немезида находится близко от Солнца, но всё-таки не настолько, чтобы образовать с ним пару. Их взаимное притяжение на таком расстоянии настолько слабо, что воздействие ближайших звезд способно сделать нестабильной её орбиту.
     
— Но Немезида же вот, перед нами.
     
— Да, она перед нами, но в той же мере, как и перед альфой Центавра.
     
— При чем тут альфа Центавра?
     
— Немезида располагается чуть ближе к Солнцу, чем к этой звезде. Мне кажется, что она всё-таки входит в систему альфы Центавра. Правда, более вероятно, что, с какой бы из этих двух звезд она ни была связана прежде, тяготение второй сейчас разрушает эту связь, если уже не разрушило.
     
Питт задумчиво смотрел на Инсигну, барабаня пальцами по ручке кресла.
     
— Сколько времени нужно Немезиде на один оборот вокруг Солнца — если она, конечно, входит в его систему?
     
— Пока не знаю. Придётся изучить её орбиту. Мне следовало заняться ею ещё до Исхода, но тогда на меня сразу навалилось столько забот. Но это не оправдание — их и теперь немало.
     
— Ну а на глазок?
     
— Если орбита круговая, Немезиде потребуется около пятидесяти миллионов лет, чтобы обойти Солнце, а точнее — центр тяготения всей системы, вокруг которого обращаются обе звезды. Соединяющая их линия всегда будет проходить через этот центр. Но если орбита Немезиды представляет собой вытянутый эллипс и она сейчас находится вблизи точки максимального удаления — а иначе быть не может, поскольку обе звезды в таком случае не были бы связаны тяготением, — тогда период её обращения чуть превышает двадцать пять миллионов лет.
     
— Значит, когда Немезида в предыдущий раз находилась в этой точке своей орбиты, альфа Центавра находилась совершенно в другом месте, чем теперь. Двадцать пять или пятьдесят миллионов лет, но альфа Центавра не стояла на месте. На сколько она могла сместиться за такой срок?
     
— На заметную долю светового года.
     
— Не значит ли это, что обе звезды впервые борются за Немезиду? И до сих пор она мирно кружила и кружила себе по орбите?
     
— Едва ли, Янус. Кроме альфы Центавра вокруг полно звезд. Сейчас сказывается влияние альфы Центавра, в прошлом на Немезиду могли воздействовать другие звёзды. Её орбита просто нестабильна.
     
— Ну а если она не вращается вокруг Солнца, что же ей тогда делать в наших краях?
     
— Именно! — воскликнула Инсигна.
     
— Что значит «именно»?
     
— Будь Немезида на солнечной орбите, её относительная скорость составила бы от восьмидесяти до ста метров в секунду в зависимости от массы. Для звезды это очень мало, следовательно, она длительное время как бы стояла на месте. Тогда облако могло долго прятать её, в особенности если оно движется в ту же сторону, что и Немезида, относительно Солнца. Тусклая, почти неподвижная звездочка — и всё-таки удивительно, что её до сих пор никто не обнаружил. Однако… — Она сделала паузу.
     
Даже не попытавшись изобразить интерес, Питт вздохнул:
     
— Ну? Будет наконец резюме?
     
— Так вот, если Немезида не обращается вокруг Солнца, значит, она движется независимо, и её относительная скорость может достигать уже сотен или более километров в секунду — в тысячу раз больше той, что она имела бы на орбите. Значит, она просто случайно залетела сюда, пройдёт мимо Солнца и никогда не вернется. Но тем не менее она остаётся за облаком и, на взгляд, почти не меняет своего положения.
     
— Как это может быть?
     
— Если звезда движется с внушительной скоростью, а для наблюдателя остаётся почти на одном месте — этому может быть только одно объяснение.
     
— Только не говори мне, что она качается из стороны в сторону.
     
— Янус, не надо шутить. — Инсигна закусила губу. — Всё это не смешно. Дело в том, что, скорее всего, Немезида движется почти по прямой к Солнцу… Она не смещается ни вправо, ни влево, словно стоит на месте, а на самом деле летит прямо на нас, прямо на Солнечную систему.
     
— Это достаточно достоверные данные? Им можно верить? — Питт озабоченно взглянул на Эугению.
     
— Пока нет. Когда я обнаружила звезду, никаких причин специально измерять её спектр у меня не было. Конечно, когда я измерила её параллакс, следовало определить и спектр. Только у меня до этого руки не дошли. Ты ведь, конечно, помнишь, что, назначая меня руководителем всех работ по Дальнему Зонду, ты приказал, чтобы никто из моих подчиненных не вздумал даже взглянуть в сторону Немезиды. И я не имела права отдать им такое распоряжение, ну а после Исхода… каюсь, я просто забыла. Но теперь придётся заняться этим делом вплотную.
     
— Позволь тогда задать тебе один вопрос. А что, если Немезида, наоборот, летит от Солнца? Тогда для нас она тоже как бы стоит на одном месте. Теоретически оба события равновероятны, не так ли?
     
— Истину определит спектральный анализ. Если будет обнаружено красное смещение — значит, Немезида удаляется, если фиолетовое — приближается.
     
— Но теперь уже поздно этим заниматься. Если ты сейчас станешь определять её спектр, он покажет, что Немезида приближается к нам — потому что мы приближаемся к ней.
     
— Я не стану сейчас определять спектр Немезиды. Я займусь спектром Солнца. Если Немезида приближается к Солнцу, значит, и Солнце приближается к Немезиде; следует учесть и собственное движение Ротора. Но сейчас мы тормозим, и через какой-нибудь месяц наше собственное движение перестанет сказываться на результатах спектроскопических измерений.
     
С полминуты Питт размышлял, уставившись в стол, вовсе не заваленный бумагами; рука его медленно поглаживала клавиатуру компьютера. Наконец, не поднимая глаз, он буркнул:
     
— Нет, эти наблюдения лучше не проводить. Я не хочу, чтобы ты впредь забивала себе голову такой ерундой. На мой взгляд, здесь нет ничего интересного.
     
И знаком велел ей идти.
    
    
     
      
12
     
     
Ноздри Инсигны раздулись от гнева. Она резко выдохнула и громко произнесла:
     
— Как ты смеешь, Янус? Как ты смеешь?
     
— В чём дело? — Питт нахмурился.
     
— Как ты смеешь отсылать меня, словно простого оператора-компьютерщика? Не найди я Немезиду — где бы мы были? И ты не стал бы комиссаром! Немезида моя. Во всём, что касается её, я имею право голоса.
     
— Немезида уже не твоя. Теперь она принадлежит Ротору. Пожалуйста, уходи, не мешай мне заниматься делами.
     
— Янус, — продолжала она, повысив голос, — повторяю тебе ещё раз: по всему следует, что Немезида летит прямо на Солнечную систему.
     
— А я тебе опять говорю: может быть, летит, а может, и наоборот. И даже если так — теперь это не наша Солнечная система — она осталась всем этим… Только не надо говорить мне, что Немезида столкнется с Солнцем. Я тебе просто не поверю, если ты станешь упорствовать. За пять миллиардов лет Солнце ни разу не сталкивалось со звездою, даже близко не подходило. Вероятность столкновения звезд чудовищно мала даже в более густо населённых ими областях Галактики. Я не астроном, но это, по крайней мере, знаю.
     
— Янус, вероятность и есть вероятность — это не гарантия. Возможно, хоть и маловероятно, Солнце действительно столкнется с Немезидой, однако я в этом и сама сомневаюсь. Вся беда в том, что близкое прохождение звезды, даже без столкновения, способно оказаться гибельным для Земли.
     
— И насколько близким окажется это твоё близкое прохождение?
     
— Не знаю. Придётся хорошенько посидеть за расчётами.
     
— Хорошо. Итак, ты предлагаешь, чтобы мы взяли на себя все хлопоты: наблюдения и расчёты. А что прикажешь делать, если ситуация действительно чревата бедой для Солнечной системы? Что тогда? Будем предупреждать их?
     
— Естественно, разве у нас есть выбор?
     
— А как мы будем это делать? У нас нет никакой гиперсвязи, а если бы и была — они всё равно не смогли бы принять сообщение. Если мы попробуем использовать излучение — если у нас найдётся достаточно мощный источник когерентного света, микроволн, модулированных нейтрино, да чего угодно — через два года твоё послание достигнет Земли. А как мы узнаем, принято ли оно? Если они получат сообщение и дадут ответ, то его мы узнаем ещё через два года. И что же мы получим в итоге? Нам придётся открыть Земле, где расположена Немезида, ведь они увидят, что информация от неё-то и идёт. И все наши труды весь план создания единой цивилизации возле Немезиды, вдали от тлетворного влияния Земли, немедленно рухнет.
     
— Янус, а какую цену придётся заплатить человечеству за наше молчание?
     
— А тебе-то что? Даже если Немезида движется к Солнцу, сколько лет уйдёт на это путешествие?
     
— Вероятно, она подойдёт к Солнечной системе через пять тысяч лет.
     
Откинувшись в кресле, Питт холодным сухим взором с деланым удивлением взглянул на Инсигну.
     
— Надо же, через пять тысяч лет. Всего только через пять тысяч лет? Ты не забыла, Эугения, первый человек ступил на поверхность Луны всего двести пятьдесят лет назад. Два с половиной столетия миновало — и вот мы уже возле самой близкой звезды. Где же мы окажемся ещё через два с половиной века? Да где угодно, возле какой угодно звезды. А через пять тысяч лет, через пятьдесят столетий, люди расселятся по всей Галактике, если только там не окажется иных форм разумной жизни. Да мы протянем руку к другим галактикам! Через пять тысяч лет наша техника станет такой, что, если Солнечной системе и впрямь будет грозить беда, всё население и планет, и поселений сумеет отправиться в дальний космос к новым звездам.
     
— Янус, не думаю, что технический прогресс позволит эвакуировать всю Солнечную систему простым мановением руки. Чтобы переселить миллиарды людей — без хаоса, без снижения уровня жизни, — потребуются долгие приготовления. Но даже если смертельная опасность будет угрожать жизни человечества только через пять тысяч лет, люди должны узнать о ней немедленно. Чтобы, не теряя времени, приступить к подготовке.
     
— Эугения, я знаю — у тебя доброе сердце — и потому предлагаю тебе компромисс, — проговорил Питт. — Давай так: пусть у роториан будет в запасе ещё сотня лет, чтобы обжиться, народить детей, настроить поселений, обрести уверенность и силу. Вот тогда мы сможем спокойно заняться будущим и Немезиды, и самого Солнца. Тогда, если потребуется, мы предупредим Солнечную систему. И у них останутся почти те же пять тысяч лет на подготовку. Одно столетие — подобная задержка едва ли окажется роковой.
     
— Таким тебе видится будущее? — вздохнула Эугения. — Человечество рассеется среди звезд, и каждая крохотная группка его будет стараться отогнать чужих от своей звезды? Вечная ненависть, взаимные козни и свары — как и все эти тысячи лет на Земле, только раздутые теперь до масштабов Галактики?
     
— Эугения, ничего мне не видится. Пусть человечество поступает, как ему заблагорассудится. Пусть оно рассеется, как ты сказала, пусть создаёт себе галактическую империю, пусть делает что захочет. Я не собираюсь ему диктовать или направлять на путь истинный. С меня довольно моего поселения, его нужд и забот и того столетия, что нужно ему, чтобы пустить корни у Немезиды. К этому времени ни тебя, ни меня благополучно не будет в живых, и пусть наши потомки сами решают, как им предупреждать Солнечную систему и стоит ли это делать. Я пытаюсь подойти к этому делу с позиций разума, а не эмоций. Эугения, ты же умная женщина. Подумай об этом.
     
Так Инсигна и сделала. Усевшись в кресле, она долго с укоризной глядела на Питта, ожидавшего с подчеркнутым долготерпением на лице.
     
Наконец она проговорила:
     
— Ну хорошо, я вижу, к чему ты клонишь. Придётся заняться исследованием относительного движения Земли и Немезиды. Возможно, и в самом деле не из-за чего поднимать шум.
     
— Нет. — Питт поднял вверх указующий перст. — Вспомни, что я тебе говорил. Этого делать нельзя. Если Солнечной системе ничто не грозит, затраты себя не оправдают. Тогда мы будем просто исполнять то, на чем я настаиваю, — столетие спокойно растить здесь принесенное Ротором зерно цивилизации. Если же окажется, что это не так, что беда неминуема — совесть, страх и вина будут мучить тебя. Новость эта, конечно же, станет известна и ослабит решимость роториан, многие из которых не менее сентиментальны, чем ты. Ты поняла меня? — Она промолчала. — Вот и отлично, вижу, что поняла. — И вновь знаком велел ей уходить.
     
На сей раз она ушла. Глядя ей вслед, Питт подумал: она становится совершенно несносной.
    
   
   
    
     
Глава 7
     
РАЗРУШЕНИЕ
    
    
     
      
13
     
     
Марлена круглыми глазами глядела на мать. Она старалась, чтобы радость не отразилась на её лице, но душа её пела. Наконец-то мать рассказала ей и об отце, и о комиссаре Питте. Наконец-то её считают взрослой.
     
— А я бы проследила за движением Немезиды, невзирая на приказ комиссара Питта, — проговорила Марлена, — но вижу, что ты, мама, поступила иначе. Печать вины на твоём лице доказывает это.
     
— Вот уж не думала не гадала, что у меня на лбу печать вины, — сказала Инсигна.
     
— Своих чувств не скрыть никому, — отозвалась Марлена, — стоит только приглядеться повнимательнее — и всё становится ясным.
     
Другие так не умеют. Это Марлена поняла не сразу — и с большим трудом. Люди не умеют смотреть и видеть, не умеют обращать внимание. Они словно не замечают лиц, тел, звуков и поз… и всяких там нервных жестов.
     
— Не надо тебе постоянно так вглядываться, Марлена, — сказала Инсигна, словно мысли их текли параллельно. Она обняла дочь за плечи, чтобы смягчить то, что хотела сказать. — Люди нервничают, когда ты пронизываешь их взглядом своих огромных глаз. Уважай их уединение.
     
— Да, мама, — ответила Марлена, без всякого усилия подмечая, что мать пытается как-то оградиться от неё. Она явно беспокоилась о себе самой, не понимая, что выдаёт себя каждым жестом. — Ну а как случилось, что, невзирая на чувство вины, ты ничего не сделала для Солнечной системы? — спросила Марлена.
     
— По целому ряду причин, Молли.
     
«Какая Молли! — возмутилась про себя Марлена. — Я Марлена! Марлена! Марлена! Три слога, ударение на втором. Взрослая!»
     
— Каких же? — угрюмо спросила она.
     
Неужели мать не может заметить, какое отчуждение охватывает её всякий раз, когда она слышит своё детское имя? Ведь и лицо дёргается, и в глазах зажигается огонек, и губы кривятся. Почему люди не видят? Почему не замечают?
     
— Во-первых, слова Януса Питта звучали весьма убедительно. Сколь бы неожиданными ни были его соображения, какими бы неприглядными они ни казались, но в конце концов приходится признать известную справедливость его аргументов.
     
— Но если так, мама, — он опасный человек… просто жуткий.
     
Оторвавшись от размышлений, Инсигна с любопытством взглянула на дочь.
     
— Почему ты так решила?
     
— Можно достаточно убедительно обосновать любую точку зрения. И если ты сумеешь быстро подыскать подходящие причины и безукоризненно их представить, можешь убедить кого угодно и в чём угодно, а это опасная вещь.
     
— Я согласна с тобой. Янус Питт действительно обладает такой способностью. Удивляет меня то, что ты сумела это понять.
     
«Ещё бы, — подумала Марлена, — ведь мне всего пятнадцать, и ты привыкла видеть во мне ребенка».
     
Но вслух сказала:
     
— Наблюдая за людьми, можно многому научиться.
     
— Да. Только помни, что я тебе говорила, следи за собой.
     
(Никогда!)
     
— Так, значит, мистеру Питту удалось тебя убедить?
     
— Он сумел доказать мне, что наше промедление не опасно.
     
— А тебе не хотелось всё-таки выяснить, куда движется Немезида и чем это грозит? Тебе же следовало это сделать!
     
— Да, но это не так легко, как тебе кажется. Обсерватория вечно загружена. Приходится ждать своей очереди, чтобы воспользоваться инструментами. Хоть я и руковожу ею, но не распоряжаюсь бесконтрольно. К тому же, когда кто-то из нас берётся за какое-то дело, все немедленно узнают об этом. Что и как делается, знают все, и почему — тоже всем известно. Так что у меня практически не было возможности получить подробный спектр Немезиды и Солнца, а потом воспользоваться компьютером обсерватории для необходимых вычислений так, чтобы об этом никто не знал. Полагаю, что у Питта в обсерватории есть люди, которые приглядывают за мною. И если бы я выказала норов, об этом ему непременно стало бы известно.
     
— Но что он может тебе сделать, а?
     
— Конечно, он меня не расстреляет за измену — ты, наверное, это имела в виду? — едва ли он возмечтал о чём-нибудь подобном, но, во всяком случае, может освободить от работы в обсерватории и отправить куда-нибудь на ферму. А мне бы не хотелось. К тому же вскоре после моего разговора с Питтом мы обнаружили рядом с Немезидой планету или крошечную звезду: мы до сих пор не знаем, к планетам или звездам её отнести. Между ними всего четыре миллиона километров, и спутник этот не излучает в видимом диапазоне.
     
— Ты говоришь о Мегасе, мама?
     
— Да. Это старинное слово означает «большой». Для планеты Мегас очень массивен, он тяжелее Юпитера, самой большой планеты Солнечной системы, но для звезды слишком мал. Некоторые называют Мегас коричневым карликом. — Она умолкла и, прищурившись, посмотрела на дочь, словно вдруг засомневалась, что дочь способна разобраться в сути дела. — А ты знаешь, Молли, что такое коричневый карлик?
     
— Мама, меня зовут Марлена.
     
Инсигна слегка порозовела.
     
— Конечно. Прости, я частенько забываюсь. Понимаешь, привыкла. Просто была у меня когда-то любимая дочурка по имени Молли.
     
— Знаю. Когда мне снова исполнится шесть, можешь вновь звать меня Молли.
     
Инсигна рассмеялась:
     
— Итак, Марлена, знаешь ли ты, что такое коричневый карлик?
     
— Да, мама. Коричневый карлик — это крохотное, подобное звезде небесное тело, не обладающее необходимой массой, чтобы давление и температура внутри его стали достаточными для синтеза ядер водорода, при этом массы тела хватает для осуществления вторичных реакций, разогревающих его.
     
— Правильно. Неплохо. Мегас как раз находится на линии раздела. И не горячая планета, и не тусклый коричневый карлик. Он не испускает видимого света — только инфракрасный, и недостаточно интенсивно. Мегас не похож на известные нам небесные тела. Он оказался первой планетой за пределами Солнечной системы, которую мы обнаружили и могли изучить, поэтому обсерватория занялась подробнейшими исследованиями. И мне не дали бы приборного времени на изучение движения Немезиды, даже если бы я попросила, но, по правде сказать, я обо всём забыла. Мегас заинтересовал меня не менее, чем других.
     
— М-м-м, — произнесла Марлена.
     
— В итоге мы решили, что Мегас просто внушительных размеров планета, обращающаяся вокруг Немезиды. Масса его в пять раз…
     
— Знаю, мама. В пять раз больше, чем у Юпитера, и составляет одну тридцатую массы самой Немезиды. Всё это мне давным-давно рассказал компьютер.
     
— Конечно, дорогая. И Мегас пригоден к обитанию не более, чем Юпитер, скорее даже менее. Поначалу это нас разочаровало, хотя нельзя было надеяться, чтобы возле красного карлика нашлась пригодная для обитания планета. Приливные силы неминуемо заставили бы планету с морями обратиться к Немезиде одной стороной.
     
— Но разве не так дело обстоит с Мегасом? По-моему, одна сторона его всегда смотрит на Немезиду.
     
— Да, верно. Это значит, что у него есть теплая сторона и холодная. На теплой — достаточно тепло. Но она раскалилась бы докрасна, если бы не плотная атмосфера — циркуляция её несколько уравнивает температуру на всей планете. Поэтому — ну и потому, что Мегас сам выделяет тепло, — на обратной его стороне тоже не холодно. С точки зрения астронома, Мегас обладает уникальными особенностями. Потом мы обнаружили, что у Мегаса есть спутник — или планета, если считать его звездой, — Эритро.
     
— Вокруг которой и обращается Ротор. Знаю, мама, но после открытия Мегаса и Эритро и всех тогдашних хлопот прошло одиннадцать лет. Неужели за всё это время ты не сумела украдкой снять спектры Немезиды и Солнца? И кое-что просчитать?
     
— Ну…
     
— Я знаю, ты сделала это, — быстро сказала Марлена.
     
— Догадалась по выражению моего лица?
     
— По всему твоему виду.
     
— Марлена, жить рядом с тобой, наверное, скоро будет невозможно. Да, я сделала это.
     
— И?
     
— Немезида летит к Солнечной системе.
     
Помолчав, Марлена негромко спросила:
     
— Значит, произойдёт столкновение?
     
— Нет, если верить моим расчётам. Я уверена, что ни с Солнцем, ни с Землей, ни с какой-нибудь большой планетой она не столкнется. Но, видишь ли, даже если этого не случится, Земля всё равно может погибнуть.
     
Марлена видела, что разговор о гибели Земли неприятен матери, что Инсигна охотно прекратила бы его, если бы дочь не приставала с расспросами. Выражение её лица, то, как она отодвинулась от Марлены, словно хотела уйти, как время от времени деликатно облизывала губы, словно старалась стереть с них привкус собственных слов, — было для Марлены красноречивее любых слов.
     
Но девочка не хотела, чтобы мать замолчала, — всего нужного она ещё не услышала.
     
— А как Немезида может погубить Землю, не сталкиваясь с ней? — тихо спросила она.
     
— Попробую объяснить. Земля обращается вокруг Солнца — как Ротор вокруг Эритро. Если бы Солнечная система состояла только из Земли и Солнца, то первая могла бы кружить вокруг второго почти бесконечно. Я говорю — почти, ибо дело в том, что, обращаясь вокруг Солнца, Земля излучает гравитационные волны, уносящие её энергию, и медленно, очень медленно приближается к Солнцу. Сейчас этим фактором можно пренебречь. Но на самом деле всё гораздо сложнее, потому что Земля не одна. Её притягивают Луна, Марс, Венера, Юпитер и другие планеты. Их суммарное притяжение невелико по сравнению с солнечным, и орбита Земли более или менее постоянна. Однако малые воздействия сложным образом меняют свою силу и направление — поскольку перемещаются и порождающие их объекты — и тем самым вызывают незначительные изменения орбиты Земли. Планета то приближается к Солнцу, то удаляется от него. Ось её поворачивается, меняет наклон, изменяется эксцентриситет орбиты и так далее.
     
Можно показать — и уже было показано, — что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение — но оно кончится; уровень моря упадет — и подымется: планета переживает всё это уже более трех миллиардов лет.
     
А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли — меньше чем в триллионе километров. Пока она будет проходить мимо Солнца — а на это потребуется несколько лет, — гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дёргаться на орбитах, но, когда Немезида пройдёт, всё снова встанет на свои места.
     
— Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом всё встанет на свои места.
     
— Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли — она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит своё положение в пространстве — как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.
     
— А нельзя ли всё рассчитать?
     
— Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дёргается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчётов, и всё равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца — через много-много лет после моей смерти.
     
— Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдёт Немезида?
     
— Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.
     
— Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись — разве он не прав?
     
— Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.
     
— Даже если их не предупредить, — проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, — они сами всё обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, её заметят, и, когда в направлении её движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.
     
— Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше.
     
Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:
     
— Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чём дело.
     
— Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, — ответила Инсигна, — пусть даже всё пойдёт по плану, и у них хватит времени, и обойдётся без несчастных случаев — мне всё равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.
     
— А если это неизбежно?
     
— Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.
     
— Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?
     
— Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счётом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета — а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.
     
— Отец был землянином, — сказала Марлена.
     
Инсигна поджала губы.
     
— Да, был.
     
— И он вернулся на Землю.
     
— Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае, я в этом не сомневаюсь.
     
— Значит, я наполовину землянка. Да?
     
Инсигна нахмурилась.
     
— Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Всё здесь — порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений — от вируса до дерева — с Земли.
     
— Но только люди сознают это. И некоторые — лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? — Заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. — Это не моё дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.
     
— Да, у меня было такое желание — но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нём. — Инсигна пожала плечами. — А о чём ты вспоминаешь, Марлена?
     
— Мне не о чём вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.
     
— Но ведь дело не в… — Инсигна осеклась.
     
— Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие — нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.
     
Инсигна взглянула на дочь.
     
— Ты никогда не говорила мне об этом.
     
— Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что всё гораздо сложнее.
     
— Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…
     
— Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.
     
— Пришлось бы, знай я только о твоей идее, — но, увы, я не умею читать на твоём лице, как ты на моём. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.
     
— Он тоже виноват. Он должен был остаться.
     
— Должен — но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома — мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придётся навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.
     
Они помолчали, потом Марлена сказала:
     
— Интересно, что он делает сейчас на Земле?..
     
— Трудно сказать. Двадцать триллионов километров — путь неблизкий, и четырнадцать лет — это очень долго.
     
— Как ты думаешь, он жив?
     
— Даже этого мы с тобой не можем знать, — отозвалась Инсигна. — Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… — И, словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: — Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему ещё нет пятидесяти. — И тихо спросила: — Тебе его не хватает, Марлена?
     
Та покачала головой:
     
— Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было?
     
«Он был у тебя, мама, — подумала она, — и тебе-то его и не хватает».
    
   
   
    
     
Глава 8
     
АГЕНТ
    
    
     
      
15
     
     
Как ни странно, Крайлу Фишеру пришлось привыкать к Земле, осваиваться на ней заново. Он и представить не мог, что за неполные четыре года Ротор станет частью его жизни. Конечно, четыре года — большой срок, однако не настолько, чтобы родная планета стала совсем чужой.
     
Снова необъятный земной простор, далекий чёткий горизонт, а над ним высокое хмурое небо. Снова люди, люди… Как приятно опять ощутить земное притяжение, но главное — погода, по-прежнему своенравная: непредсказуемые холода, оттепели и ветры, от умеренного до сильного.
     
Крайлу не нужно было испытывать всё это на своей шкуре, чтобы прочувствовать. Даже находясь в собственной квартире, он знал, что творится за её стенами. Капризы планеты действовали на него, волновали душу. А может быть, ему так только казалось — в его тесной, уставленной мебелью комнатушке, где каждый звук был отчетлив и ясен и куда загнал его этот шумный и тленный мир.
     
Странно — на Роторе он всё время скучал по Земле, а вернувшись домой, затосковал о Роторе. Может быть, ему суждено всю жизнь стремиться туда, где его нет?..
     
Вспыхнула сигнальная лампочка, заверещал звонок. Звук вибрировал — на Земле всё вибрирует, тогда как на Роторе буквально всё удручало своей эффективностью и постоянством.
     
— Входите, — негромко пригласил Крайл. Отреагировав на голос, дверь открылась.
     
Вошёл Гаранд Уайлер — Фишер ждал его — и взглянул на хозяина с удивлением.
     
— Крайл, ты хоть пошевелился, после того как я ушёл?
     
— Походил взад-вперёд. В ванной посидел.
     
— Хорошо. Значит, ты жив, хоть с виду этого и не скажешь. — Темнокожий гость широко улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. У него были чёрные глаза и густые курчавые волосы. — Всё думаешь о Роторе?
     
— Да, всё время.
     
— Хотел спросить, да как-то не получалось. Значит, там были одни «белоснежки» и никаких семи гномов, так?
     
— Одни «белоснежки», — согласился Фишер, — чёрнокожих я не встречал.
     
— В таком случае скатертью им дорога. Ты знаешь, что они улетели?
     
Фишер напрягся и едва не вскочил, но сдержался и кивнул.
     
— Они же собирались.
     
— И не соврали. Когда Ротор стартовал, мы следили за ним — по излучению, потом он набирал скорость с помощью своего гиперпривода — и вдруг исчез… Словно его и не было.
     
— А вы заметили, когда он вновь вошёл в пространство?
     
— Несколько раз — и с каждым разом слабей и слабей. Сперва он опробовал силенки, а потом стал уходить со скоростью света, а после того, как он трижды нырнул в пространство и выскочил, то оказался уже недосягаемым для наших приборов.
     
— Так они решили, а несогласных вроде меня — выбросили, — с горечью проговорил Фишер.
     
— Жаль, что тебя там не было. Это было интересно. Знаешь, а ведь кое-кто из сторонников жесткой линии считал, что вся эта история с гиперприводом — не что иное, как надувательство, затеянное по неизвестным причинам.
     
— Но ведь Ротор уже отправлял в космос свой Дальний Зонд, Без гиперпривода он не смог бы залететь так далеко.
     
— Надувательство! Так они и говорили.
     
— И ошиблись.
     
— Да, теперь все это знают. Все-все. Когда Ротор исчез из поля зрения приборов, другого объяснения не осталось. Все поселения за ним следили. Ошибки быть не могло. Он исчез практически одновременно для всех наблюдателей. К сожалению, мы не знаем одного — куда они направились.
     
— Наверное, на альфу Центавра. Куда же ещё?
     
— В Конторе полагают, что это не альфа Центавра и что ты знаешь пункт назначения.
     
На лице Фишера появилась досада.
     
— Меня и так допрашивали всю дорогу — и до Луны, и после. Я ничего не утаил.
     
— Конечно. Мы это знаем. Ты не утаил ничего, что тебе было известно. Но меня просили переговорить с тобой по-дружески и выяснить, не знаешь ли ты такого, о чём и сам не догадываешься. Ну просто в голову не приходило. Всё-таки ты пробыл там четыре года. Женился, завёл ребенка. Не мог же ты ничего не узнать.
     
— А как? Да выкажи я хоть малейший интерес к таким вещам, меня немедленно выставили бы. Одно только моё земное происхождение заставляло их относиться ко мне с подозрением. Если бы я не женился, так сказать, не дал бы им понять, что намереваюсь сделаться роторианином, меня бы вышвырнули без разговоров. А так — меня просто не информировали обо всех важных делах. — Фишер поглядел в сторону. — Ну и вышло, как они хотели. Моя жена была всего лишь астрономом. Мне же не из чего было выбирать, сам знаешь. Не мог же я дать объявление на головидение, что ищу молодую даму — специалиста по гиперпространству. Уж если бы я встретил такую, то постарался бы заарканить, будь она похожа хоть на гиену. Только не повезло — не встретил. Техника — вещь тонкая, по-моему, они держат ценных специалистов в полной изоляции. Не исключено, что в лабораториях они носят маски и пользуются псевдонимами. Четыре года я пробыл там — и никакого следа, никакого намека. Не мог же я не понимать, что здесь подумают, будто я надуваю Контору. — Обернувшись к Гаранду, он заговорил со внезапной пылкостью: — Всё сложилось плохо, мне не повезло. Никак не мог отделаться от мысли, что я неудачник.
     
Уайлер сидел напротив Фишера за столом посреди тесной комнатушки и покачивался на задних ножках стула, придерживаясь за столешницу, чтобы не упасть.
     
— Крайл, Контора не может позволить себе деликатничать, но не все же такие бесчувственные. Сожалею, что приходится обходиться с тобой подобным образом, но, увы… Мне очень жаль, что работа эта выпала мне. Твой провал встревожил нас: ты не смог добыть никакой информации. Если бы Ротор не исчез, едва ли кто-нибудь взволновался, но он исчез. У них есть гиперпривод, а ты ничего не дал Земле.
     
— Я знаю.
     
— Но не думай, что мы намерены тебя вышвырнуть и забыть. Не исключено, что ты ещё сможешь оказаться полезным. Итак, я вынужден установить, честным ли был твой провал.
     
— Что это значит?
     
— Я должен иметь возможность заявить, что твоя неудача не была вызвана какими-нибудь личными причинами. В конце концов, ты был женат на роторианке. Она была красивая? Ты любил её?
     
— Иными словами, не из-за любви ли я решил встать на сторону роториан и хранить их тайну?! — негодующе воскликнул Фишер.
     
— Ну, — невозмутимо произнес Уайлер. — И что ты мне скажешь?
     
— Как ты мог подумать? Если бы я решил стать роторианином, то просто улетел бы с ними. Затерялся бы в глубинах космоса — и никто бы меня не нашёл. Но я этого не сделал. Я покинул Ротор и вернулся на Землю, понимая, что погубил свою карьеру.
     
— Мы ценим твою преданность.
     
— Моя преданность может быть сильнее, чем вы предполагаете.
     
— Хорошо, возможно, ты любил свою жену и вынужден был оставить её. Это зачлось бы в твою пользу, имей мы возможность проверить данный факт.
     
— Дело не столько в жене, сколько в дочери.
     
Уайлер задумчиво взглянул на Фишера.
     
— Крайл, мы знаем, что у тебя там осталась годовалая дочка. Учитывая обстоятельства, тебе не следовало бы, наверное, заходить так далеко.
     
— Согласен. Но я же не хорошо смазанный робот. Иногда кое-что случается и против твоей воли. А когда девочка родилась, я нянчился с ней целый год…
     
— Понятно, но год — это всего лишь год. Едва ли за такое время может создаться прочная связь.
     
Фишер скривился.
     
— Тебе кажется, что всё так просто, но ты совершенно ничего не понимаешь.
     
— Объясни — я попробую понять.
     
— Видишь ли, она как две капли воды похожа на мою сестру.
     
Уайлер кивнул.
     
— Ты упоминал о ней в своей анкете. Рози, кажется.
     
— Розанна. Она погибла восемь лет назад во время беспорядков в Сан-Франциско. Тогда ей было всего семнадцать.
     
— Сочувствую.
     
— Она не была ни на чьей стороне. Просто под руку подвернулась — это чаще случается с невинными очевидцами, чем с заводилами и их приспешниками. Потом мы нашли её тело и кремировали.
     
Уайлер сочувственно молчал.
     
— Ей было только семнадцать, — продолжал Фишер. — Родители наши умерли, — он коротко взмахнул рукой, словно хотел сказать, что не желает вдаваться в подробности, — когда мне было четырнадцать, а ей четыре. После школы я работал и следил, чтобы она была сыта, одета и под присмотром — даже когда мне самому приходилось туго. Я стал программистом — эта работа едва могла прокормить, о приличном заработке не могло быть и речи. И вот, едва ей исполнилось семнадцать… Да она за всю жизнь никого пальцем не тронула и знать не знала, о чём был весь шум и зачем драка. Просто шла мимо, и всё…
     
— Теперь мне понятно, почему ты решил отправиться на Ротор.
     
— О да. Пару лет я жил как во сне. Потом, чтобы занять чем-нибудь голову и в надежде на опасности, поступил в Контору. И какое-то время искал смерти — а пока не нашёл её, старался сделать что-то полезное. Когда обсуждался вопрос о засылке агента на Ротор, я вызвался добровольцем. Не хотелось больше видеть Землю.
     
— Но ты вернулся. Жалеешь?
     
— Немного жалею, конечно. Только на Роторе мне было душно. При всех своих недостатках наша Земля так просторна. Гаранд, если бы ты только видел Розанну! Ты даже не можешь себе представить. Хорошенькой она не была, а вот глаза… — Взгляд Фишера застыл, словно углубился в былое. — Прекрасные глаза… жутковатые даже. Я никогда не мог глядеть в них без трепета. Она словно видела меня насквозь — если ты понимаешь меня.
     
— Нет, не понимаю, — заметил Уайлер.
     
Фишер не обратил внимания на его слова.
     
— Она всегда знала, когда я привирал или утаивал что-нибудь. Даже промолчать было трудно — она всегда догадывалась, в чём дело.
     
— Что? Да нет же. Она говорила, что умеет догадываться по выражению лица и-интонациям. Она говорила, что никто не может скрыть свои мысли. Смейся не смейся, но и скорби за смехом не спрячешь, и улыбкой горечи в душе не укрыть. Она пыталась объяснять, но я так и не сумел понять, как ей это удавалось. Она была совсем не такая, как все, Гаранд. Я благоговел перед ней. И вот рождается моя собственная дочка, Марлена…
     
— Ну и?..
     
— С такими же точно глазами.
     
— Как у сестры?
     
— Поначалу не совсем, но я видел, как они становились такими. Ей было только шесть месяцев, а мне уже хотелось опустить глаза под её взглядом.
     
— И жена испытывала то же самое?
     
— По её поведению я никогда не замечал этого, но ведь сестрички Розанны у неё не было. Марлена почти не плакала, всегда была такой спокойной. Розанна, насколько я помню её в детстве, была такой же. И судя по личику Марлены, красавицей она быть не собиралась. В общем, словно это Розанна вернулась ко мне. Словом, всё давалось мне весьма тяжело.
     
— Ты говоришь о возвращении на Землю?
     
— Да, так трудно было покидать их. Словно я вновь потерял Розанну. Дочь мне тоже теперь не увидеть!
     
— Но ты же вернулся.
     
— Из чувства долга. Долг! Но если честно — я чуть было не остался. Меня буквально раздирало на части. Я отчаянно не хотел оставлять Розанну… то есть Марлену. Видишь, я имена перепутал. Жена моя, Эугения, тогда сказала мне трагическим голосом: «Если бы ты знал, куда мы направляемся, то не рвался бы обратно». А я совсем не собирался их покидать. Я хотел, чтобы она вернулась со мной на Землю. Она отказалась. Тогда я попросил её отдать мне… Марлену. Она снова отказалась. И в тот самый момент, когда я уже готов был сдаться, она словно взбесилась и прогнала меня. Я и ушёл.
     
Уайлер задумчиво взглянул на Фишера.
     
— «Если бы ты знал, куда мы направляемся, то не рвался бы обратно…» Так она сказала?
     
— Да, так она и сказала. А когда я стал спрашивать, куда же летит Ротор, ответила: «К звездам».
     
— Тут что-то не так, Крайл. Ты знал, что они собираются лететь к звездам, но она сказала: «Если бы ты знал, куда мы направляемся…» — значит, кое-что тебе не было известно. Так что же ты так и не узнал?
     
— О чём ты говоришь? Как можно знать то, чего не знаешь?
     
Уайлер пожал плечами.
     
— Ты сказал об этом на допросе в Конторе?
     
Фишер задумался.
     
— Кажется, нет. Просто не вспомнил, пока не начал рассказывать тебе. — Он прикрыл глаза, потом медленно проговорил: — Нет, я никому не говорил об этом. Просто в голову не пришло.
     
— Ну хорошо. А как ты сам считаешь, куда мог отправиться Ротор? Может быть, ты всё-таки слыхал кое-что? Слухи, какой-нибудь намек?
     
— Все считали, что к альфе Центавра. Куда же ещё? всё-таки самая ближняя к нам звезда.
     
— Твоя жена была астрономом. Что она говорила об этом?
     
— Ничего. Буквально ни слова.
     
— Но Ротор же запустил Дальний Зонд…
     
— Да.
     
— И твоя жена участвовала в этой работе в качестве астронома.
     
— Да, но она об этом молчала, а я старался не спрашивать. За любое открытое проявление излишнего любопытства меня могли бы посадить — даже казнить, насколько я понимаю, — и тогда дело осталось бы не сделанным.
     
— Но она же была астрономом — неужели не знала, куда они собираются лететь? Она ведь сказала: «Если бы ты знал…» — понял? Она знала, но если бы узнал и ты…
     
Фишер не проявил интереса к намеку:
     
— Видишь ли, она молчала, и я не могу сказать, знала она или нет, мне нечего тебе сказать.
     
— Ты уверен? А не припомнишь каких-нибудь словечек, фраз, смысла которых ты не понял тогда? Что-нибудь такое, чем ей случалось озадачить тебя?
     
— Не могу даже представить.
     
— Подумай! Что, если с помощью Дальнего Зонда они обнаружили планетную систему около одной из подобных Солнцу компонент альфы Центавра?
     
— Не могу сказать.
     
— Или они нашли планету возле какой-нибудь другой звезды?
     
Фишер пожал плечами.
     
— Думай, — настаивал Уайлер. — Можно ли понимать её слова так: «Ты думаешь, мы летим к альфе Центавра, а мы летим к планете, что обращается вокруг неё»? Или же она могла сказать: «Ты думаешь, мы летим к альфе Центавра, а мы летим к другой звезде, рядом с которой нам удалось обнаружить пригодную для жизни планету». Или что-нибудь в этом роде.
     
— Нет, не знаю.
     
Гаранд Уайлер поджал пухлые губы. Потом произнес:
     
— А теперь, старый дружище Крайл, я скажу тебе вот что. Тебя ждут три события. Во-первых, новый допрос. Во-вторых, скорее всего, нам удастся уговорить поселение на Церере, и они предоставят нам свои телескопы, чтобы мы могли внимательно и скрупулезно проверить каждую звезду в сотне световых лет от Солнца. В-третьих, наши специалисты по гиперпространству получат хорошую нахлобучку, чтобы впредь ловили мышей. Не сомневайся, так оно и будет.
    
   
   
    
     
Глава 9
     
ЭРИТРО
    
    
     
      
16
     
     
Годы шли. И не часто, совсем-совсем не часто — или так только казалось Янусу Питту — удавалось в одиночестве откинуться на спинку кресла, просто посидеть и расслабиться. Изредка выпадали минуты, когда не нужно было отдавать распоряжения, обдумывать информацию, принимать решения, ездить на фермы и фабрики; когда можно было не следить за направлением движения Ротора в космосе; когда никто не ждал приёма и не с кем было встречаться, некого было выслушивать, отчитывать и хвалить.
     
И всегда в такие моменты Питт позволял себе редкостную роскошь: он предавался жалости к себе самому.
     
Конечно, другой судьбы он и не принял бы. Он всегда хотел стать комиссаром, ибо был уверен, что лучше, чем кто бы то ни было, сумеет руководить Ротором. Став наконец комиссаром, он ещё больше убедился в этом.
     
И всё-таки жаль, что среди всех этих тупиц, населявших Ротор, нет никого, кто был бы наделен хоть частью его собственной прозорливости. С момента Исхода прошло уже четырнадцать лет, но никто так и не сумел увидеть неизбежное — несмотря на то что Питт пытался всё растолковать.
     
В оставшейся позади Солнечной системе кто-нибудь скоро, и достаточно скоро, снова изобретет гиперпривод, как это сделали на Роторе, — быть может, даже более совершенный. Настанет день, когда сотни и тысячи поселений, миллионы и миллиарды землян отправятся колонизировать Галактику. Жестокое будет время.
     
Да, Галактика безмерна. Он тысячу раз слыхал об этом. А за ней простираются другие галактики. Но человечество не в состоянии распространяться равномерно. Непременно какая-нибудь звездная система покажется притягательнее соседних, и из-за неё тут же начнется грызня. И если десять поселений с колонистами на борту отправятся к десяти звездам, можно не сомневаться — все десять сойдутся в одной звездной системе.
     
Рано или поздно обнаружат и Немезиду, и тогда здесь появятся колонисты. Сумеет ли Ротор выжить?
     
Выжить можно, если иметь в запасе время, успеть построить сильную цивилизацию и обжить достаточно большое пространство. Если хватит времени, можно освоить несколько звездных систем. Если нет — достаточно и Немезиды, но она должна стать неприступной. Не к завоеваниям, не к захватам стремился Питт. Он хотел создать островок спокойствия и безопасности к тому времени, когда ввергнутая в хаос конфронтации Галактика полыхнет огнем.
     
И только он один понимал это. Только он взвалил на себя эту тяжесть. А сколько ему осталось? Четверть века — не более… И что тогда? Кто сумеет проявить подобную дальнозоркость, когда его не станет?
     
Тут-то Питт и начинал жалеть себя. Столько лет, столько трудов, сколько ещё предстоит — да разве хоть кто-нибудь сумеет по достоинству оценить дело рук его? Никто. И всё кончится, его идея утонет в океане посредственности, что плещется у ног мудрых провидцев.
     
За все четырнадцать лет, минувших после Исхода, разве был хоть миг, когда он мог ощутить спокойную уверенность? Каждую ночь он засыпал с мыслью, что поутру узнает: возле Немезиды объявилось новое поселение.
     
И день за днём посреди повседневной суеты какая-то часть его была настороже, в любую минуту ожидая рокового известия.
     
Четырнадцать лет прошло, но цель ещё не достигнута. Правда, уже построено целое поселение — Ротор-2.
     
Новенький, пахнущий краской, как прежде говорили, — его уже начали обживать. Ещё три поселения находились в различной степени готовности.
     
Скоро, лет через десять, поселений станет больше и можно будет следовать древнему завету: плодитесь и размножайтесь!
     
Грустный пример Земли заставлял поселения помнить о собственных возможностях, и умножение рода людского в космосе не поощрялось. Неопровержимая сила арифметики сталкивалась с необоримой мощью инстинкта, но логика побеждала чувства. Однако, если поселений будет всё больше, настанут времена, когда для них потребуются жители — много, — и тогда потребности к воспроизводству можно будет дать волю.
     
Временно, правда. Ведь сколько поселений ни создавай, все будут заселены, раз население без всяких сложностей сможет удваиваться каждые тридцать пять лет. Но настанет день, когда, миновав максимум, число строящихся поселений пойдёт на убыль, тогда загнать в бутылку этого джинна будет куда труднее, чем выпустить.
     
Кто сумеет предусмотреть всё это и подготовиться должным образом, когда его, Питта, не станет?
     
Кроме того, нельзя забывать про Эритро, планету, вокруг которой обращался Ротор, встречая восходы и закаты огромного Мегаса и румяной Немезиды. Эритро! Загадочная планета…
     
Питт прекрасно помнил те дни, когда Ротор входил в систему Немезиды. Ротор стремился к красному карлику, и люди постепенно открывали для себя непривычную простоту его планетной системы.
     
Мегас обнаружили всего в четырех миллионах километров от Немезиды — Меркурий от Солнца отделяет расстояние в пятнадцать раз большее. От своей звезды Мегас получал примерно то же количество энергии, что и Земля от Солнца, — только в спектре Немезиды было больше инфракрасных лучей и меньше видимых.
     
Даже с первого взгляда трудно было не заметить, что для заселения Мегас явно непригоден. Этот газовый гигант был постоянно обращен к Немезиде одной стороной. Вокруг звезды и вокруг собственной оси он обращался за одно и то же время — двадцать дней.
     
Вечная ночь на другой половине Мегаса несколько снижала температуру планеты, излучавшей собственное тепло. На обращенном к Немезиде полушарии царила невыносимая жара. При такой температуре Мегас удерживал свою атмосферу лишь потому, что его масса была больше, а диаметр меньше, чем у Юпитера, а сила притяжения на его поверхности в пятнадцать раз превышала юпитерианскую и в сорок раз — земную. Других планет у Немезиды не было.
     
Ротор подлетал всё ближе, Мегас становился всё виднее — и ситуация вновь изменилась.
     
Новость Питту сообщила Эугения Инсигна. На одном из снимков после компьютерной обработки обнаружили некий объект, после чего фотографию немедленно доставили Инсигне как главному астроному. И она в смятении явилась к Питту, в его комиссарский кабинет.
     
— У Мегаса есть спутник, — произнесла она, стараясь сдержать волнение. Голос её дрожал.
     
Питт приподнял брови.
     
— Неужели это такая неожиданность? В Солнечной системе у газовых гигантов их бывает до двадцати.
     
— Конечно, Янус, но это не просто спутник. Он очень большой.
     
Питт сохранял невозмутимость.
     
— У Юпитера таких четыре.
     
— Я хочу сказать, что он действительно большой, — и масса, и размер почти как у Земли.
     
— Да? Интересно.
     
— Более чем интересно, Янус. Если бы этот спутник обращался вокруг Немезиды, приливные факторы давно заставили бы его повернуться к звезде одной стороной и он сделался бы непригодным для жизни. Но в данном случае одна его сторона обращена к куда более прохладному Мегасу. Далее, плоскость орбиты спутника образует большой угол с плоскостью экватора Мегаса. Это значит, что Мегас виден только из одного полушария спутника; период его вращения с севера на юг составляет примерно один день. От восхода до заката Немезиды на небе спутника тоже один день. В одном полушарии день и ночь длятся по двенадцать часов. В другом всё происходит примерно так же, только днём часто случаются затмения — полчаса, не более, — сопровождаемые легким похолоданием. В этом полушарии в ночные часы светлее — отражённый Мегасом свет рассеивает тьму.
     
— У этого спутника такое интересное небо — просто находка для астронома.
     
— Янус, это не просто астрономическая «конфетка». Не исключено, что температура на спутнике равномерна и приемлема для человека. Значит, он может оказаться пригодным для жизни.
     
Питт улыбнулся.
     
— Становится ещё интереснее, но всё-таки его свет непривычен для нас.
     
Инсигна кивнула.
     
— Верно, солнце этой планеты покажется нам багровым, а небо тёмным, там нет коротковолнового излучения, которое рассеивается атмосферой. И я думаю, ландшафт должен выглядеть там красноватым.
     
— Поскольку ты давала имя Немезиде, а кто-то из твоих людей Мегасу, на сей раз я воспользуюсь правом первооткрывателя. Назовем этот спутник «Эритро». Если не ошибаюсь, слово это греческое и означает «красный».
     
Какое-то время после этого новости оставались хорошими. Систему Мегас — Эритро окружал пояс астероидов. Маленькие планетки могли оказаться источником сырья для создания новых поселений.
     
Когда они ещё ближе подошли к Эритро, обнаружились новые признаки её пригодности для жизни. На Эритро оказались даже моря, которые, по предварительным оценкам облачного покрова в инфракрасном и видимом свете, были мельче земных. По-настоящему высоких гор на суше было немного.
     
Проанализировав все данные, Инсигна сделала заключение: климат планеты пригоден для человека.
     
Когда атмосферу Эритро можно было уже изучать точными спектроскопами, Инсигна с уверенностью сказала Питту:
     
— Атмосфера Эритро чуть-чуть плотнее, чем на Земле, и содержит шестнадцать процентов свободного кислорода, пять процентов аргона, остальное — азот. Возможна примесь двуокиси углерода, только мы её пока не обнаружили. Главное — там можно дышать.
     
— Звучит всё лучше и лучше, — обрадовался Питт. — Разве могла ты предположить такую возможность, когда обнаружила Немезиду?
     
— Это может обрадовать разве что биологов, а вот население Ротора — едва ли. При таком количестве кислорода в атмосфере возможно существование жизни.
     
— Жизни? — задумчиво повторил Питт.
     
— Жизни, — злорадно подтвердила Инсигна. — А там, где есть жизнь, могут оказаться и разум, и цивилизация.
    
    
     
      
17
     
     
Для Питта начались кошмарные дни. Теперь ему уже виделись не только полчища землян, преследующие по пятам его Ротор; к давним опасениям добавились новые, более сильные. Что, если Ротор вторгнется в пределы владений какой-нибудь древней и могущественной цивилизации, а та, сама того не замечая, возьмет и прихлопнет Ротор, как назойливого комара?
     
Но они продолжали приближаться к Немезиде, и однажды Питт с тревогой спросил у Инсигны:
     
— Так, значит, наличие кислорода и в самом деле может быть признаком существования жизни?
     
— Янус, это неизбежно следует из законов термодинамики. В атмосфере, похожей на земную — а насколько мы можем судить, Эритро во всём подобна Земле, — свободный кислород не может существовать, это столь же неопровержимо, как и то, что камни не могут висеть в воздухе. В атмосфере кислород непременно будет самопроизвольно соединяться с другими элементами, выделяя при этом энергию. Присутствовать в атмосфере свободный кислород может лишь тогда, когда в ней происходит какой-то процесс, обеспечивающий непрерывное выделение кислорода и поглощающий энергию.
     
— Эугения, я это всё понимаю — но неужели таким процессом может быть только жизнь?
     
— Дело в том, что, кроме фотосинтеза в зелёных растениях, природа не придумала другого способа превращения энергии в свободный кислород.
     
— Ты говоришь, природа не придумала — но ведь это в Солнечной системе не придумала. А мы возле другой звезды, тут иная планета, совершенно другие условия. Законы термодинамики, конечно, неизменны — а вдруг здесь кислород выделяется в результате неизвестного в Солнечной системе химического процесса, происходящего с выделением кислорода?
     
— Если ты любитель пари, я бы не советовала тебе ставить на это, — ответила Инсигна.
     
Нужны были доказательства, и Питту оставалось только ждать.
     
Сначала обнаружили, что магнитные поля Немезиды и Мегаса крайне слабы. Особого восторга открытие не вызвало, об этом многие уже догадывались, ведь и звезда, и планета вращались очень медленно. Магнитное поле Эритро, совершавшей один оборот вокруг собственной оси за двадцать три часа шестнадцать минут и за то же время обегавшей один раз вокруг Мегаса, по интенсивности оказалось эквивалентно земному.
     
Инсигна выглядела довольной.
     
— Планета защищена от космического излучения, к тому же звездный ветер от Немезиды должен быть куда слабее солнечного. Это хорошо, значит, признаки жизни на Эритро мы сумеем обнаружить издалека. Технологической цивилизации, разумеется.
     
— Каким это образом? — поинтересовался Питт.
     
— Можно не сомневаться, что высокого уровня технологии невозможно достигнуть, не используя радиоволнового излучения, распространяющегося во все стороны от Эритро. А поскольку искусственный компонент легко выделить из естественного хаоса радиоволн, излучаемых ею, планета обладает не слишком сильным магнитным полем.
     
— Едва ли это необходимо, — ответил Питт. — Можно доказать, что Эритро безжизненна, несмотря на наличие кислородной атмосферы.
     
— О? Хотелось бы услышать, каким образом это можно доказать.
     
— Вот что мне пришло в голову. Слушай! Ты же сама говорила, что приливное воздействие замедляет вращение Немезиды, Мегаса и Эритро. И не ты ли говорила, что в итоге Мегас отодвинулся от Немезиды, а Эритро удалилась от Мегаса?
     
— Да.
     
— Следовательно, некогда Мегас располагался ближе к Немезиде, а Эритро — к Мегасу, а значит, и к Немезиде. Отсюда следует, что поначалу на Эритро было слишком жарко для возникновения жизни, скорее всего, она только недавно достаточно охладйлась. О возникновении технологической цивилизации не может быть и речи.
     
Инсигна мягко усмехнулась.
     
— Я и представить себе не могла подобной изобретательности в астрономических вопросах — одной фантазии недостаточно. Красные карлики живут долго, так что Немезида вполне могла сформироваться ещё на заре Вселенной, скажем, миллиардов пятнадцать лет тому назад. Тогда приливное воздействие было весьма сильным, и поначалу все три тела располагались близко друг к другу. На процесс взаимного удаления могли уйти самые первые три-четыре миллиарда лет жизни этой системы. Приливное воздействие уменьшается обратно пропорционально кубу расстояния, так что потом оставшиеся десять миллиардов лет значительных перемен не было. А этого времени хватило бы на существование не одной, а нескольких технологических цивилизаций. Нет, Янус, что толку в безосновательных измышлениях. Лучше подождем, не обнаружится ли что-нибудь интересное в радиоволновом диапазоне.
     
— Но мы тогда окажемся ещё ближе к Немезиде…
     
Наконец звезда приблизилась настолько, что превратилась в крошечный красный тусклый шарик и на неё можно было смотреть невооруженным глазом. Возле неё ржавой точкой виднелся Мегас. В телескоп он казался пошедшим на ущерб — под таким углом подлетал к Немезиде и Мегасу Ротор. Эритро можно было различить в телескоп — алую неяркую точку.
     
Но она становилась всё ярче, и наконец Инсигна сказала Питту:
     
— Хочу тебя порадовать, Янус. Мы так и не обнаружили никакого радиоизлучения, которое могло бы иметь искусственное происхождение.
     
— Чудесно. — Теплая волна истинного облегчения окатила Питта.
     
— Но не надо скакать от радости, — осадила его Инсигна. — Ну а если они предпочитают обходиться без радиоволн? Или научились экранировать их? Или вообще пользуются чем-нибудь другим?
     
Питт криво улыбнулся:
     
— Ты серьёзно?
     
Инсигна неуверенно пожала плечами.
     
— Если ты хочешь предложить мне пари, советую не ставить на это, — сказал Питт.
     
Вскоре Эритро превратилась в шар, который уже различали без телескопа, за ней воздушным шариком парил Мегас, с другой стороны Ротора виднелась Немезида. Ротор тормозил, чтобы выйти к Эритро. Видимые в телескоп, над планетой клубились знакомые облака, совсем как на Земле, — оставалось надеяться, что и давление, и температура на поверхности Эритро будут не слишком отличаться от земных.
     
— Радуйся, Янус, городских огней на ночном полушарии Эритро мы не обнаружили, — объявила Инсигна.
     
— Ты хочешь сказать, что на ней нет технологической цивилизации?
     
— Конечно.
     
— Тогда я сам попытаюсь выступить в качестве адвоката дьявола, — проговорил Питт. — Разве цивилизация, возникшая у тусклого красного солнца, не может обойтись без яркого уличного освещения?
     
— Это в видимом диапазоне оно может казаться неярким, но Немезида обильно светит и в инфракрасном. Нетрудно предположить, что их уличные светильники дают инфракрасное излучение. Но спектр излучения планеты является полностью естественным. К тому же вся поверхность излучает достаточно однородно, а искусственное освещение образует произвольного вида сетки с тёмными ячейками, где никто не живёт.
     
— Значит, Эугения, о технологической цивилизации можно забыть, — с облегчением проговорил Питт. — Её здесь нет. Цивилизация могла бы сделать Эритро кое в чём привлекательнее для нас, но нельзя же стремиться к встрече с теми, кто ни в чём нам не уступает, если не превосходит. В таком случае нам пришлось бы удалиться, но куда? К тому же на новый перелет могло бы уже не хватить запасов энергии. Ну а раз так — мы можем с легким сердцем остаться у Немезиды.
     
— Но атмосфера Эритро изобилует кислородом, значит, на планете должна существовать жизнь. Нет лишь технологической цивилизации. Следовательно, нам придётся спускаться на её поверхность и изучать формы, которые приняла здесь жизнь.
     
— Зачем?
     
— Как ты можешь спрашивать, Янус? Если мы наткнулись на жизнь, возникшую независимо от Земли, — какое изобилие открытий ожидает наших биологов!
     
— Да-да, конечно. Это относительно научной любознательности. Видишь ли, местные формы жизни от нас не сбегут. Позже найдётся время и для них. Сейчас же всё внимание следует уделить неотложным задачам.
     
— Но что может быть важнее исследования жизни на первой планете, открытой людьми за пределами Солнечной системы?
     
— Эугения, постарайся же наконец подумать, как нам устроиться здесь. Надо будет строить новые поселения. Придётся урегулировать все отношения в обществе, состоящем из понимающих друг друга людей, значительно менее воинственном, чем то, что осталось в Солнечной системе.
     
— Но для этого нам понадобится сырье, а значит, всё равно надо спускаться на поверхность Эритро и исследовать жизнь, возникшую на ней…
     
— Нет, Эугения. Сажать транспорты на Эритро, потом поднимать их — дело чересчур энергоемкое при таком гравитационном поле. Даже здесь, в космосе, совместное гравитационное воздействие Эритро и Мегаса достаточно ощутимо. Мои люди уже всё просчитали. Транспортировку сырья из пояса астероидов наладить будет сложнее, но это выгоднее, чем возить всё с Эритро. Если перевести Ротор в пояс астероидов, затраты уменьшатся. Новые поселения мы будем сооружать именно там.
     
— Значит, ты предлагаешь не обращать на Эритро вообще никакого внимания?
     
— Да, Эугения, пока. Вот окрепнем, подкопим сил, выйдём на стадию устойчивого прироста — тогда и займемся жизнью на Эритро или загадочными химическими процессами на её поверхности.
     
Питт примиряюще улыбался Инсигне. Он был уверен, что исследования Эритро следовало отложить на возможно более далекие времена. Раз технологического общества на ней не существует, прочие формы жизни могут и подождать. Орды последователей, извергаемые Солнечной системой вдогонку Ротору, — вот кто был его истинным врагом.
     
Ну почему же никто, кроме него, не понимает, что следует делать? Что заставляет всех вечно уклоняться с магистрального пути на глухие тропы?
     
Разве можно позволить себе умереть, оставив этих дураков без присмотра?
    
   
   
    
     
Глава 10
     
ПЕРЕУБЕЖДЕНИЕ
    
    
     
      
18
     
     
Итак, теперь, через двенадцать лет после того, как выяснилось, что на Эритро нет технологической цивилизации, через двенадцать мирных лет, в течение которых ни одно поселение с Земли не появилось в окрестностях Немезиды, чтобы погубить зарождающийся новый мир, Питт мог ещё наслаждаться редкими моментами покоя. Но сомнения одолевали его даже во время недолгого отдыха. Он всё подумывал, не увести ли Ротор отсюда, как он намеревался поначалу. Вот если бы они не остались на орбите Эритро, если бы на её поверхности не вырос Купол…
     
Питт откинулся на спинку кресла, ограничительные поля поддерживали его, полный покой навевал сон… Внезапный негромкий звонок заставил его, хоть и не сразу, вернуться к действительности.
     
Он открыл глаза — и как это они вдруг оказались закрытыми? — и взглянул на небольшую видеополосу на противоположной стене. Легкое нажатие руки превратило её в экран головизора.
     
Конечно же, это был Семен Акорат.
     
Перед комиссаром появилась блестящая, как коленка, лысина: Акорат сбривал тёмный венчик вокруг неё, полагая, что редкая растительность на краю пустыни способна лишь подчеркнуть полное запустение в центре, а объёмистый череп во всей своей нагой красе может показаться даже величественным. Вот он. Озабоченный взгляд… Его глаза были озабоченными даже тогда, когда повод для беспокойства трудно было сыскать.
     
Питт не любил Акората. Не потому, что тот когда-либо подводил его, проявив неумение или отсутствие преданности — в обоих качествах его нельзя было даже заподозрить, — просто не нравился, и всё тут. Акорат вечно нарушал покой Питта, отрывал от размышлений, требовал от Питта такое, чего сам не намеревался делать. Акорат распоряжался в приёмной Питта и определял, кому и как попадать на приём к комиссару.
     
Питт слегка нахмурился. Он что-то не помнил, чтобы кому-то назначал встречу на это время. Однако, будучи человеком рассеянным, он во всём полагался на исполнительного, ничего не забывавшего Акората.
     
— Кто там? — спросил он без интереса. — Что-нибудь несущественное?
     
— Абсолютно ничего важного, — ответил Акорат, — но лучше вам самому поговорить с ней.
     
— Она рядом с вами и слышит нас?
     
— Комиссар, — с укоризной проговорил Акорат, усмотрев в словах босса замечание. — Конечно же нет. Она рядом, но по другую сторону экрана.
     
Мысли свои он формулировал с привычной точностью, что весьма нравилось Питту. Акората нельзя было понять превратно.
     
— Если «она», значит, это доктор Инсигна. Вы не забыли мои инструкции? Без предварительной записи я не приму её. Акорат, я сыт ею по горло. Хватит с меня этих двенадцати лет. Найдите какой-либо предлог. Скажите, что я медитирую… Нет, она не поверит… Скажите, что…
     
— Комиссар, это не доктор Инсигна. Я бы не стал вас беспокоить. Это её дочь.
     
— Её дочь? — Он не смог сразу припомнить имя девочки. — Ты хочешь сказать, что здесь Марлена Фишер?
     
— Да. Естественно, я объяснил ей, что вы заняты, но она сказала мне, что лгать стыдно, что всё написано у меня на лице и что таким голосом правду не говорят, — с возмущением цитировал баритон секретаря. — Во всяком случае, она утверждает, что не собирается уходить. Она просила передать вам, что просит принять её. Ну как, комиссар? По правде говоря, её глаза просто пугают меня.
     
— Кажется, я что-то уже слыхал о них. Хорошо, пусть войдёт. Пусть войдёт, и посмотрим, сумею ли я перенести их взгляд. Придётся подумать о её способностях, всему должно быть рациональное объяснение.
     
Марлена вошла. Удивительное самообладание, подметил Питт, впрочем, подобающе скромна и без какой бы то ни было заносчивости. Села, положив руки перед собой, предоставляя Питту право начать разговор. Он не торопился, рассеянным взором поглядывал на девочку. Питту приходилось видеть Марлену, когда она была поменьше, но с тех пор прошло много времени. Хорошеньким ребенком её назвать было нельзя, и подростком она не сделалась симпатичней. Широкие скулы, полное отсутствие изящества — но удивительные глаза с длинными ресницами под широкими дугами бровей.