1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
— Это машина из «Милтон секьюрити». Типография, блин, надежно охраняется.
    
    
— «Милтон секьюрити»! — воскликнул Фредрик Клинтон. У него внутри все оборвалось.
    
— Если бы не Фалун, я угодил бы прямо к ним в руки, — сказал Юнас Сандберг.
    
— Там готовится какая-то чертовщина, — произнес Георг Нюстрём. — Маленькой типографии в провинции совершенно незачем нанимать для постоянного наблюдения «Милтон секьюрити».
    
Клинтон вздохнул. Его рот превратился в узкую полоску. Было уже одиннадцать часов вечера, и ему требовался отдых.
    
— Следовательно, «Миллениум» что-то затевает, — сделал очевидный вывод Сандберг.
    
— Это я уже понял, — ответил Клинтон. — Ладно. Давайте проанализируем ситуацию. Каков самый худший сценарий? Что им может быть известно?
    
Он вопросительно посмотрел на Нюстрёма.
    
— Вероятно, отчет о Саландер девяносто первого года, — сказал тот. — После того как мы выкрали копии, они усилили меры безопасности. Должно быть, догадались, что за ними следят. В худшем случае у них сохранилась еще одна копия отчета.
    
— Но Блумквист же места себе не находил из-за того, что лишился отчета.
    
— Я знаю. Но нас вполне могли надуть. Такую возможность исключать нельзя.
    
Клинтон кивнул.
    
— Будем исходить из этого. Сандберг?
    
— Нам ведь известно, как будет защищаться Саландер. Она расскажет правду, такой, как она ей представляется. Я еще раз прочел ее так называемую автобиографию. Она, в общем-то, играет нам на руку. Там содержатся настолько грубые обвинения в изнасиловании и правонарушениях, что это покажется просто пустой болтовней мифоманки.
    
Нюстрём кивнул.
    
— Кроме того, она не сможет абсолютно ничего доказать. Экстрём обернет этот рассказ против нее и объявит ее свидетельства недостоверными.
    
— О'кей. Телеборьян написал прекрасный текст новой экспертизы. Конечно, остается возможность, что Джаннини приведет собственного эксперта, который заявит, что Саландер совершенно нормальная, и тогда дело передадут в Государственное управление судебной медицины. Но опять-таки — если Саландер не изменит тактику и снова откажется говорить, то они придут к выводу, что Телеборьян прав, а она сумасшедшая. Ее злейший враг — она сама.
    
— Все-таки надежнее всего было бы не допустить судебного процесса, — сказал Клинтон.
    
Нюстрём покачал головой.
    
— Это почти невозможно. Саландер сидит в изоляторе «Крунуберг» и с другими заключенными не общается. Ее ежедневно выводят на часовую прогулку в отдельный отсек на крыше, но там ее не достать. У нас нет своих людей среди персонала изолятора.
    
— Понятно.
    
— Если мы хотели до нее добраться, это надо было делать, пока она лежала в Сальгренской больнице. Теперь же остается только действовать открыто. Убийцу почти на сто процентов поймают. А где найдешь «стрелка», который на это пойдет? Организовать самоубийство или несчастный случай за такое короткое время просто нельзя.
    
— Я так и думал. Кроме того, неожиданные смертные случаи имеют тенденцию вызывать вопросы. Ладно, посмотрим, что получится в суде. По сути ведь ничего не изменилось. Мы все время ждали от них ответного хода — очевидно, эта так называемая автобиография и есть ее ответный ход.
    
— Проблема заключается в «Миллениуме», — заметил Юнас Сандберг.
    
Остальные закивали.
    
— «Миллениум» и «Милтон секьюрити», — задумчиво произнес Клинтон. — Саландер работала на Арманского, а Блумквист состоял с ней в близких отношениях. Можем ли мы сделать вывод, что они объединились?
    
— Такая мысль представляется вполне логичной, раз «Милтон секьюрити» охраняет типографию, где печатается «Миллениум». Это не может быть случайностью.
    
— О'кей. Когда же они намерены выпустить номер? Сандберг, ты говорил, что они задерживаются уже на две недели. Если предположить, что «Милтон секьюрити» охраняет типографию, чтобы никто не добрался до «Миллениума» заранее, значит, они собираются опубликовать материал, который не хотят до поры до времени раскрывать, и вполне вероятно, что журнал уже напечатан.
    
— К началу суда, — сказал Юнас Сандберг. — Остальное маловероятно.
    
Клинтон кивнул.
    
— Что же они там могут напечатать? Каков самый худший вариант?
    
Все трое надолго задумались. Молчание нарушил Нюстрём.
    
— В худшем случае, как я уже говорил, у них сохранилась копия отчета девяносто первого года.
    
Клинтон с Сандбергом кивнули, соглашаясь с этим выводом.
    
— Вопрос в том, что они могут из него извлечь, — добавил Сандберг. — В отчете засвечены Бьёрк и Телеборьян. Бьёрк мертв. Они набросятся на Телеборьяна, но тот сможет утверждать, что просто проводил обычную судебно-медицинскую экспертизу. Получится слово против слова, а Телеборьян, разумеется, просто откажется понимать, в чем его обвиняют.
    
— Что нам делать, если они опубликуют отчет? — спросил Нюстрём.
    
— Думаю, тут у нас имеются козыри, — ответил Клинтон. — Если начнется болтовня вокруг отчета, все внимание сконцентрируется на СЭПО, а не на «Секции». И когда журналисты станут задавать вопросы, СЭПО извлечет его из архива…
    
— А там, разумеется, будет уже другой отчет, — добавил Сандберг.
    
— Шенке положил в архив модифицированную версию, то есть ту, которую читал Экстрём. Тут мы сможем довольно быстро выдать СМИ много дезинформации… Ведь оригинал, который раздобыл Бьюрман, у нас, а у «Миллениума» — всего лишь копия. Мы даже можем распространить информацию с намеками на то, что Блумквист сам сфальсифицировал свою версию отчета.
    
— Отлично. Что еще может быть известно «Миллениуму»?
    
— О «Секции» они ничего знать не могут. Это исключено. Следовательно, они набросятся на СЭПО, в результате чего Блумквист предстанет неким выдумщиком заговоров, и СЭПО станет утверждать, что у него не все дома.
    
— Он довольно известен, — медленно произнес Клинтон. — После дела Веннерстрёма он пользуется большим доверием.
    
Нюстрём кивнул.
    
— Можно ли как-нибудь подорвать это доверие? — поинтересовался Юнас Сандберг.
    
Нюстрём с Клинтоном обменялись взглядами, потом оба кивнули. Клинтон посмотрел на Нюстрёма.
    
— Ты мог бы достать… скажем, пятьдесят грамм кокаина?
    
— Возможно, у югославов.
    
— О'кей. Попробуй. Но дело срочное. Суд начинается через два дня.
    
— Я не понимаю… — начал Юнас Сандберг.
    
— Этот трюк столь же стар, как и наша профессия. Но по-прежнему весьма эффективен.
    
    
— Моргонгова? — переспросил Торстен Эдклинт, нахмурив брови. Когда ему позвонила Моника Фигуэрола, он сидел в халате на диване у себя дома и уже в третий раз читал автобиографию Саландер. Поскольку было уже далеко за полночь, он предположил, что разворачивается какая-то чертовщина.
    
— Моргонгова, — повторила Моника Фигуэрола. — Сандберг с Ларсом Фаульссоном отправились туда сегодня около семи вечера. Курт Свенссон из группы Бублански следил за ними всю дорогу, что было нетрудно, поскольку в машине Сандберга имеется определитель местоположения. Они припарковались поблизости от старой железнодорожной станции, а потом прогулялись по нескольким кварталам, вернулись к машине и уехали в Стокгольм.
    
— Понятно. Они с кем-то встречались или?..
    
— Нет. Это-то и странно. Они приехали, прогулялись, сели в машину и вернулись в Стокгольм.
    
— Ага. А зачем ты звонишь мне в половине первого ночи и все это рассказываешь?
    
— Мы не сразу, но сообразили. Они прогуливались мимо здания, где помещается типография. Я переговорила с Микаэлем Блумквистом — там печатается «Миллениум».
    
— О черт, — произнес Эдклинт.
    
Он сразу уловил взаимосвязь.
    
— Судя по присутствию Фалуна, они, вероятно, собирались нанести поздний визит в типографию, но отменили операцию, — сказала Моника Фигуэрола.
    
— Почему же?
    
— Потому что Блумквист попросил Драгана Арманского охранять типографию до тех пор, пока журнал не начнут распространять. Они, вероятно, увидели машину «Милтон секьюрити». Я решила, что вам захочется получить эту информацию незамедлительно.
    
— Ты не ошиблась. Это означает, что они почуяли неладное…
    
— В любом случае звоночек наверняка прозвонил, когда они увидели машину. Сандберг высадил Фаульссона в Сити и вернулся на Артиллеригатан. Мы знаем, что там находится Фредрик Клинтон. Георг Нюстрём прибыл приблизительно в то же время. Вопрос в том, как нам действовать.
    
— Суд начинается во вторник… Позвони Блумквисту и попроси его усилить меры безопасности в «Миллениуме». На случай непредвиденных обстоятельств.
    
— С охраной дело у них и так поставлено неплохо. А уж тень на ясный день они наводят по прослушиваемым телефонам просто профессионально. Блумквист ведь настолько чокнутый, что разработал целую методику обманных маневров, которая вполне могла бы пригодиться и нам.
    
— О'кей. Но в любом случае позвони ему.
    
    
Моника Фигуэрола выключила мобильный телефон и положила на прикроватную тумбочку. Она подняла взгляд и посмотрела на Микаэля Блумквиста, который голым лежал, опершись о спинку в ногах кровати.
    
— Я должна позвонить тебе и предложить усилить охрану «Миллениума», — сказала она.
    
— Спасибо за совет, — сухо откликнулся он.
    
— Я серьезно. Если они почуяли неладное, есть риск, что они начнут действовать необдуманно. Не исключено, что они сейчас к вам вламываются.
    
— Там сегодня ночует Хенри Кортес. И у нас стоит сигнализация на случай взлома, напрямую соединенная с «Милтон секьюрити», а оно в трех минутах ходьбы.
    
Микаэль секунду помолчал.
    
— Чокнутый, — пробурчал он.
   
   
    
     
Глава
     
24
    
    
Понедельник, 11 июля
    
В понедельник Микаэлю Блумквисту в шесть утра на мобильный телефон Т10 позвонила Сусанн Линдер из «Милтон секьюрити».
    
— Ты когда-нибудь спишь? — поинтересовался заспанный Микаэль.
    
Он покосился на Монику Фигуэролу, которая уже стояла в спортивных шортах, но еще не успела надеть футболку.
    
— Да. Но меня разбудил ночной дежурный. Все время молчавшая сигнализация, которую мы установили в твоей квартире, сегодня в три часа ночи сработала.
    
— Вот как?
    
— Мне пришлось поехать посмотреть, что случилось. Дело довольно хитрое. Ты не мог бы заглянуть утром в «Милтон секьюрити»? Чем скорее, тем лучше.
    
    
— Это уже серьезно, — сказал Драган Арманский.
    
Встреча происходила в начале девятого перед телевизионным монитором в конференц-зале «Милтон секьюрити». На нее собрались Арманский, Микаэль Блумквист и Сусанн Линдер. Арманский также пригласил шестидесятидвухлетнего Юхана Фреклунда, в прошлом инспектора уголовной полиции в Сольне, а ныне начальника оперативного подразделения «Милтон секьюрити», и сорокавосьмилетнего бывшего инспектора полиции Сонни Бомана, который следил за делом Саландер с самого начала. Все обдумывали показанную Сусанн Линдер запись с камеры наблюдения.
    
— Мы видим, как Юнас Сандберг сегодня ночью в три часа семнадцать минут открывает дверь квартиры Микаэля Блумквиста. У него имеются собственные ключи. Вы помните, что слесарь Фаульссон снял слепок с запасных ключей Блумквиста, когда они с Йораном Мортенссоном несколько недель назад незаконно проникли в квартиру?
    
Арманский мрачно кивнул.
    
— Сандберг находится в квартире чуть более восьми минут. За это время он проделывает следующее: приносит с кухни маленький полиэтиленовый пакетик и наполняет его, потом откручивает заднюю стенку динамика, который находится у тебя в гостиной, Микаэль, и помещает туда мешочек.
    
— Хм, — произнес Микаэль Блумквист.
    
— Примечательно, что он берет пакетик с твоей кухни.
    
— Это мешочек из «Консума», в котором у меня были булочки, — объяснил Микаэль. — Я обычно сохраняю такие мешочки, чтобы класть туда сыр и тому подобное.
    
— Я дома тоже так делаю. Примечательно, разумеется, что на мешочке имеются твои отпечатки пальцев. Потом он приносит старую газету из лежащего в прихожей мешка с мусором. Он использует страницу газеты, чтобы завернуть некий предмет, который затем помещает на верхнюю полку твоего платяного шкафа.
    
— Хм, — снова произнес Микаэль Блумквист.
    
— Здесь то же самое. На газете имеются твои отпечатки пальцев.
    
— Понятно.
    
— Я приехала к тебе на квартиру около пяти утра и обнаружила следующее. В твоем динамике находится около ста восьмидесяти грамм кокаина. Я взяла оттуда один грамм для анализа.
    
Она положила на стол маленький мешочек с доказательством.
    
— Что находится в шкафу? — поинтересовался Микаэль.
    
— Примерно сто двадцать тысяч крон наличными.
    
Арманский знаком велел Сусанн Линдер выключить монитор и посмотрел на Фреклунда.
    
— Следовательно, Микаэль Блумквист замешан в торговле кокаином, — добродушно заявил Фреклунд. — Они явно заволновались по поводу того, чем занимается Блумквист.
    
— Это ответный ход, — сказал Микаэль.
    
— Ответный ход?
    
— Они вчера вечером обнаружили ваших охранников в Моргонгове.
    
Он рассказал о том, что узнал от Моники Фигуэролы относительно поездки Сандберга в типографию.
    
— Шустрый маленький негодяй, — буркнул Сонни Боман.
    
— Но почему именно сейчас?
    
— Они явно волнуются по поводу того, что может устроить «Миллениум», когда начнется суд, — сказал Фреклунд. — Если Блумквиста арестуют за торговлю кокаином, доверие к нему будет сильно подорвано.
    
Сусанн Линдер кивнула. На лице Микаэля читалось сомнение.
    
— Как нам следует с этим разбираться? — спросил Арманский.
    
— Давайте пока ничего делать не будем, — предложил Фреклунд. — Придержим козыри на руках. У нас имеется отличное документальное подтверждение того, что Сандберг подкинул наркотики и деньги тебе в квартиру, Микаэль. Пускай ловушка захлопнется. Мы сможем немедленно доказать твою невиновность, и, кроме того, это станет лишним доказательством преступных действий «Секции». Я бы с удовольствием оказался на месте прокурора, когда эти шалуны предстанут перед судом.
    
— Не знаю, — медленно произнес Микаэль Блумквист. — Суд начинается послезавтра. «Миллениум» выйдет в пятницу, на третий день суда. Если они собираются засадить меня за торговлю кокаином, то это, вероятно, произойдет раньше… а я до выхода журнала ничего не смогу объяснить. Это означает, что я рискую оказаться за решеткой и пропустить начало судебного процесса.
    
— Иными словами, тебе стоит на неделю куда-нибудь скрыться, — предложил Арманский.
    
— Ну… я должен работать с ТВ-четыре и заниматься еще кое-какой подготовкой. Это было бы некстати…
    
— Почему все-таки именно сейчас? — поинтересовалась вдруг Сусанн Линдер.
    
— Что ты имеешь в виду? — спросил Арманский.
    
— У них было три месяца на то, чтобы очернить Блумквиста. Почему они взялись за дело именно сейчас? Что бы они сейчас ни предпринимали, журнал ведь все равно выйдет.
    
Все на некоторое время замолчали.
    
— Это может быть связано с тем, что они не понимают, что именно ты собираешься опубликовать, Микаэль, — медленно проговорил Арманский. — Они знают, что ты что-то затеваешь… но, возможно, думают, что у тебя есть только отчет Бьёрка от девяносто первого года.
    
Микаэль с сомнением кивнул.
    
— Им не приходит в голову, что ты собираешься представить всю «Секцию». Если речь идет только об отчете Бьёрка, то вполне достаточно вызвать к тебе недоверие. Предполагаемые разоблачения будут обесценены фактом твоего ареста. Разразится громкий скандал: известный журналист Микаэль Блумквист арестован за грубое преступление, связанное с наркотиками. От шести до восьми лет тюрьмы.
    
— Вы можете сделать мне две копии этой записи? — попросил Микаэль.
    
— Что ты собираешься делать?
    
— Отдать одну копию Эдклинту. А потом я через три часа встречаюсь с ТВ-четыре. Думаю, лучше, если к моменту, когда все разразится, мы будем готовы сразу показать это по телевидению.
    
    
Моника Фигуэрола выключила DVD-проигрыватель и положила пульт дистанционного управления на стол. Они собрались во временном офисе на Фридхемсплан.
    
— Кокаин, — сказал Эдклинт. — Они используют крутые методы.
    
Моника Фигуэрола с озадаченным видом покосилась на Микаэля.
    
— Я решил, что лучше вас проинформировать. — Тот пожал плечами.
    
— Мне это не нравится, — заметила она. — Тут явно чувствуется отчаяние и непродуманность действий. Должны же они понимать, что, если вас арестуют за преступление, связанное с наркотиками, вы не позволите им так просто засадить себя в тюрьму.
    
— Да, — ответил Микаэль.
    
— Даже если вас осудят, все равно останется риск, что народ поверит вашим словам. Да и ваши коллеги из «Миллениума» явно не станут молчать.
    
— Кроме того, это довольно недешево, — добавил Эдклинт. — Значит, их бюджет позволяет, не моргнув глазом, выложить сто двадцать тысяч крон плюс стоимость кокаина.
    
— Само собой, — согласился Микаэль. — Однако их план совсем не плох. Они рассчитывают на то, что Лисбет Саландер попадет в психушку, а я исчезну в облаке подозрений. К тому же они полагают, что все потенциальное внимание будет обращено на СЭПО, а не на «Секцию». У них довольно хороший исходный посыл.
    
— Но как они собираются уговорить отдел по борьбе с наркотиками провести у вас дома обыск? Ведь анонимной наводки недостаточно, чтобы кто-то отправился вышибать дверь в квартиру известного журналиста. А чтобы все это сработало, вас необходимо подвести под подозрение в самые ближайшие дни.
    
— Ну, насчет установленных ими сроков я не в курсе, — сказал Микаэль, который чувствовал себя усталым и мечтал, чтобы все поскорее закончилось.
    
Он поднялся.
    
— Куда вы сейчас? — поинтересовалась Моника Фигуэрола. — Я бы хотела знать, где вы в ближайшее время предполагаете находиться.
    
— Я в обед встречаюсь с ТВ-четыре. А потом, в шесть часов, с Эрикой Бергер, за котелком с бараниной у Самира. Нам надо доработать пресс-сообщение, с которым мы собираемся выступить. Остаток вечера, вероятно, проведу в редакции.
    
Когда он упомянул Эрику Бергер, глаза Моники Фигуэролы немного сузились.
    
— Я хочу, чтобы в течение дня вы поддерживали со мной контакт. Лучше всего, если мы будем на связи вплоть до начала суда.
    
— О'кей. Может, мне стоит на пару дней переехать к вам домой, — сказал Микаэль и улыбнулся, как будто пошутил.
    
Моника Фигуэрола потемнела лицом и поспешно покосилась на Эдклинта.
    
— Моника права, — заявил Эдклинт. — Думаю, вам лучше всего особенно не разгуливать, пока все не закончится. Если вас арестует наркополиция, вам придется до начала суда хранить молчание.
    
— Не беспокойтесь, — заверил Микаэль. — Я не намерен впадать в панику и ставить дело под угрозу. Занимайтесь своей частью, а я займусь своей.
    
    
«Та, с ТВ-4» едва могла скрыть возбуждение по поводу переданного Микаэлем Блумквистом нового видеоматериала. Ее жадное любопытство вызвало у Микаэля улыбку. Они в течение недели вкалывали, как звери, чтобы составить удобоваримый материал о «Секции» для показа по телевидению. И ее продюсер, и начальник информационного отдела ТВ-4 поняли, какой горячей новостью станет эта история. Материал готовился в строжайшей тайне, и посвящены в нее были всего несколько человек. Микаэль поставил условие дать сюжет в эфир только вечером на третий день суда, и было решено сделать часовой выпуск «Новостей» с подробностями.
    
Микаэль уже предоставил ей возможность поиграть с рядом обычных фотографий, но для телевидения в сравнение с движущимися изображениями не идет ничто. Четкая видеозапись, показывающая, как совершенно конкретный полицейский размещает кокаин в квартире Микаэля Блумквиста, привела ее чуть ли не в состояние экстаза.
    
— Это будет просто гениально, — сказала она. — Заставка: СЭПО помещает кокаин в квартире журналиста.
    
— Не СЭПО… «Секция», — поправил Микаэль. — Их нельзя смешивать.
    
— Сандберг же, черт возьми, работает в СЭПО, — запротестовала она.
    
— Да, но в действительности он является просочившимся туда диверсантом. Ты должна проводить четкую границу.
    
— Хорошо, в центре внимания будет «Секция». Не СЭПО. Микаэль, ты можешь мне объяснить, каким образом ты вечно оказываешься впутанным в такие громкие скандалы? Но ты прав — это будет посерьезнее дела Веннерстрёма.
    
— Думаю, у меня талант. По иронии судьбы эта история тоже началась с дела Веннерстрёма, только другого — с дела о шпионаже в шестидесятых годах.
    
В четыре часа дня позвонила Эрика Бергер. Она отправилась на совещание в Объединение издателей газет, чтобы высказать свой взгляд на планирующиеся в «СМП» сокращения, по поводу которых после ее увольнения возник крупный профсоюзный конфликт. Эрика объяснила, что не успеет, как договорились, приехать к шести часам на ужин в «Котелке Самира» и сможет появиться там не раньше половины седьмого.
    
    
В комнате отдыха, в которой разместился командный пост Клинтона в ставке на Артиллеригатан, Юнас Сандберг помог ветерану перебраться из инвалидного кресла на койку. Клинтон только что вернулся в офис «Секции», проведя всю первую половину дня на диализе. Он чувствовал себя безумно старым и бесконечно усталым. В последние дни он почти не спал и мечтал только о том, чтобы все наконец закончилось. Едва он успел устроиться на кровати, как к ним присоединился Георг Нюстрём. Клинтон собрался с силами и спросил:
    
— Все готово?
    
Георг Нюстрём кивнул.
    
— Я только что встречался с братьями Николик, — отчитался он. — Это обойдется в пятьдесят тысяч.
    
— Деньги у нас есть, — сказал Клинтон.
    
Дьявол, если бы можно было снова стать молодым.
    
Он повернул голову и изучающим взглядом окинул по очереди Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга.
    
— Никаких угрызений совести? — поинтересовался он.
    
Оба замотали головами.
    
— Когда? — спросил Клинтон.
    
— В течение двадцати четырех часов, — ответил Нюстрём. — Чертовски трудно разнюхать, где этот Блумквист находится, но, в крайнем случае, они займутся им возле редакции.
    
Клинтон кивнул.
    
— У нас имеется потенциальная возможность провернуть все сегодня вечером, через два часа, — заметил Юнас Сандберг.
    
— Неужели?
    
— Ему недавно звонила Эрика Бергер. Они сегодня вечером ужинают в «Котелке Самира» — это ресторанчик поблизости от Бельмансгатан.
    
— Бергер… — медленно произнес Клинтон.
    
— Будем молить бога, чтобы она не… — начал Георг Нюстрём.
    
— Это было бы не так уж плохо, — перебил его Юнас Сандберг.
    
Клинтон с Нюстрёмом посмотрели на него.
    
— Мы пришли к выводу, что Блумквист представляет для нас наибольшую опасность и что он, по всей видимости, в следующем номере «Миллениума» что-то опубликует. Предотвратить публикацию мы не можем. Следовательно, мы должны подорвать к нему доверие. Если его убьют будто бы при разборках в преступном мире, а потом полиция обнаружит у него в квартире наркотики и деньги, следствие сделает определенные выводы. В любом случае они не кинутся первым делом искать заговоры, имеющие отношение к Службе государственной безопасности.
    
Клинтон кивнул.
    
— Эрика Бергер ведь состоит с Блумквистом в любовной связи, — многозначительно добавил Сандберг. — Она замужем и изменяет мужу. Если она тоже скоропостижно скончается, это вызовет еще множество других предположений.
    
Клинтон с Нюстрёмом обменялись взглядами. Сандберг обладал природным талантом создавать дымовые завесы и быстро прогрессировал. Но и у Клинтона, и у Нюстрёма возникло минутное сомнение. Уж слишком легко Сандберг подходил к решению вопроса о жизни и смерти людей. Ничего хорошего в этом не было. К такой чрезвычайной мере, как убийство, не следовало прибегать только потому, что представилась удобная возможность. Это не универсальное решение проблем, а мера, применяемая лишь при отсутствии других вариантов.
    
Клинтон покачал головой.
    
Collateral damage,[60] подумал он, внезапно ощутив отвращение ко всему предприятию.
    
Всю жизнь прослужив государству, мы теперь докатились до убийств из-за угла. В случае с Залаченко это было необходимо. С Бьёрком… прискорбно, но Гульберг был прав — Бьёрк бы спасовал. С Блумквистом… вероятно, тоже необходимо. Но Эрика Бергер ведь просто невинный свидетель.
    
Он покосился на Юнаса Сандберга. Оставалось надеяться, что этот молодой человек не превратится в психопата.
    
— Что известно братьям Николик?
    
— Ничего. В смысле, о нас. С ними встречался только я, а я представлялся другим именем, и им меня не выследить. Они думают, что убийство как-то связано с траффикингом.
    
— Что произойдет с братьями Николик после убийства?
    
— Они незамедлительно покинут Швецию, — ответил Нюстрём. — Как и в случае с Бьёрком. Если полицейское расследование не даст результатов, они смогут через несколько недель потихоньку вернуться.
    
— А план?
    
— Сицилийская модель. Они просто подходят к Блумквисту, разряжают обойму и исчезают.
    
— Оружие?
    
— У них автоматическое оружие. Какого типа, я не знаю.
    
— Надеюсь, они не собираются замочить весь ресторан…
    
— Не волнуйтесь. Они хладнокровны и знают, что делают. Но если Бергер будет сидеть за одним столиком с Блумквистом…
    
Collateral damage.
    
— Послушайте, — сказал Клинтон. — Важно, чтобы Ваденшё не узнал о том, что мы имеем к этому отношение. Особенно если жертвой окажется еще и Эрика Бергер. Он уже и так напряжен до предела. Боюсь, что когда все закончится, нам придется отправить его на пенсию.
    
Нюстрём кивнул.
    
— Соответственно, получив известие об убийстве Блумквиста, мы должны разыграть спектакль. Мы созовем кризисное совещание и будем делать вид, что поражены развитием событий. Станем обсуждать, кто может за этим стоять, не говоря ни слова о наркотиках, пока их не обнаружит полиция.
    
    
С «Той, с ТВ-4» Микаэль Блумквист расстался около пяти часов. Всю вторую половину дня они посвятили рассмотрению неясных моментов материала, а потом у Микаэля взяли длинное интервью под запись.
    
Ему задали вопрос, на который он затруднился вразумительно ответить, и им пришлось несколько раз переписывать его реплику.
    
Как могло произойти, что сотрудники шведского государственного ведомства дошли до совершения убийств?
    
Микаэль долго раздумывал над этим вопросом еще до того, как «Та, с ТВ-4» его задала. «Секция», вероятно, рассматривала Залаченко как исключительную угрозу, но такой ответ его все же не удовлетворял. Ответ, который Микаэль в конце концов дал, тоже не казался ему исчерпывающим.
    
— Единственное разумное, на мой взгляд, объяснение заключается в том, что «Секция» с годами выродилась в некую секту, в полном смысле этого слова. Они превратились в своего рода Кнатби или пастора Джима Джонса, что-то в этом роде, и живут по собственным законам, в которых такие понятия, как «правильное» и «неправильное», утратили привычный смысл, а сами эти люди в результате, похоже, полностью оторвались от нормального общества.
    
— Это похоже на некое психическое заболевание?
    
— Такое описание, пожалуй, недалеко от истины.
    
Микаэль доехал на метро до Шлюза и обнаружил, что в «Котелок Самира» идти еще рано. Он ощущал беспокойство, но вместе с тем ему казалось, что в жизни вдруг все опять встало на свои места. Только после того, как Эрика Бергер вернулась в «Миллениум», он понял, как катастрофически ему ее недоставало. К тому же ее возвращение к рулю не привело к каким-либо внутренним конфликтам из-за того, что Малин Эрикссон пришлось перейти обратно на должность ответственного секретаря редакции. Напротив, Малин безумно обрадовалась тому, что в жизни (как она выразилась) опять воцарился порядок.
    
Возвращение Эрики также открыло всем глаза на то, насколько им в последние месяцы не хватало сотрудников. Эрика с огромным энтузиазмом снова приступила к своим обязанностям в «Миллениуме», и им с Малин Эрикссон удалось справиться с частью возникших организационных трудностей. Они также провели собрание редакции, на котором было решено, что «Миллениуму» необходимо увеличить штат на одного или, возможно, двух сотрудников. Правда, никто не имел представления, откуда взять на это деньги.
    
Под конец Микаэль купил газету и отправился пить кофе в кафе «Ява» на Хурнсгатан, чтобы убить оставшееся до встречи с Эрикой время.
    
    
Прокурор Рагнхильд Густавссон из Генеральной прокуратуры положила очки для чтения на стол и оглядела собравшихся в конференц-зале. Ей было пятьдесят восемь лет, на ее лице отчетливо виднелись морщины, щеки напоминали яблоки, а коротко стриженные волосы тронуло сединой. Она уже двадцать пять лет была прокурором, а в Генеральной прокуратуре работала с начала 90-х годов.
    
Прошло всего три недели с тех пор, как ее внезапно вызвали в кабинет генерального прокурора для встречи с Торстеном Эдклинтом. В тот день она собиралась закончить несколько рутинных дел и отправиться в шестинедельный отпуск на дачу, на остров Хюсарё. Вместо этого ей поручили вести следствие против группы представителей властной структуры, проходивших под именем «Секция». Все планы на отпуск пришлось отложить. Ей сообщили, что в обозримом будущем это должно стать ее главным заданием и что ей предоставляется почти полная свобода действий в организации рабочего процесса и принятии необходимых решений.
    
— Это станет одним из самых сенсационных расследований в истории Швеции, — сказал генеральный прокурор.
    
Рагнхильд Густавссон была склонна с ним согласиться.
    
С нарастающим изумлением она слушала, как Торстен Эдклинт кратко излагал суть дела и ход расследования, проведенного им по заданию премьер-министра. Расследование было еще не закончено, но он посчитал, что продвинулся достаточно далеко и уже необходимо представить дело прокурору.
    
Для начала она обобщила переданный Торстеном Эдклинтом материал. Когда масштаб правонарушений начал проясняться, она осознала, что все принятые ею решения будут в дальнейшем обсуждаться в книгах по истории. С этого момента она каждую свободную минуту посвящала попыткам разобраться в грандиозном перечне преступлений, которыми ей предстояло заниматься. Для шведской правовой истории дело было совершенно уникальным, и, поскольку речь шла о раскрытии преступной деятельности, продолжавшейся как минимум тридцать лет, Рагнхильд Густавссон посчитала, что ей необходимо организовать работу особым образом. Ей вспомнились итальянские государственные следователи, которым в 70-х и 80-х годах приходилось вести дела против мафии почти подпольно. Она понимала, почему Эдклинт был вынужден собирать материал втайне, не зная, кому может доверять.
    
Первым делом она привлекла к работе троих сотрудников Генеральной прокуратуры, которых знала уже много лет. Затем обратилась к известному историку, работавшему в Государственном совете по предупреждению преступности, за сведениями о том, как в течение десятилетий формировались ведомства по обеспечению государственной безопасности. И наконец, формальным руководителем расследования она назначила Монику Фигуэролу.
    
Тем самым следствие по делу «Секции» обрело конституционную форму. Теперь его можно было рассматривать как любое полицейское расследование, правда, при полном запрете на разглашение информации.
    
За прошедшие две недели прокурор Густавссон приглашала к себе большое количество людей для формального, но сугубо секретного допроса. Помимо Эдклинта и Фигуэролы вызывались также инспектора уголовной полиции Бублански, Соня Мудиг, Курт Свенссон и Йеркер Хольмберг. Далее настала очередь Микаэля Блумквиста, Малин Эрикссон, Хенри Кортеса, Кристера Мальма, Анники Джаннини, Драгана Арманского, Сусанн Линдер и Хольгера Пальмгрена. За исключением сотрудников «Миллениума», принципиально не отвечавших на вопросы, которые могли привести к раскрытию источников, все остальные с готовностью предоставили полные объяснения и документацию.
    
Рагнхильд Густавссон отнюдь не пришла в восторг от того, что ей передали составленный «Миллениумом» график, согласно которому от нее требовалось арестовать ряд людей в строго определенный день. Она считала, что для доведения расследования до стадии арестов необходимо несколько месяцев подготовки, но в данном случае выбора у нее не было. Микаэль Блумквист из журнала «Миллениум» сговорчивости не проявлял. Он не подчинялся никаким государственным постановлениям или регламентам и собирался опубликовать материал на третий день суда над Лисбет Саландер. Это вынуждало Рагнхильд Густавссон подстраиваться и наносить удар одновременно, чтобы подозреваемые, а также возможные доказательства не успели исчезнуть. Правда, Блумквиста, как ни странно, поддержали Эдклинт с Фигуэролой, и задним числом прокурор начала понимать, что блумквистовская модель имеет ряд явных преимуществ. Как прокурор она получала хорошо организованную поддержку СМИ, столь необходимую при возбуждении судебного преследования. Кроме того, при таком быстром развитии процесса информация об этом сложном расследовании не могла успеть просочиться в коридоры власти, а следовательно, и дойти до «Секции».
    
— Для Блумквиста главное добиться справедливости для Лисбет Саландер. А выведение на чистую воду «Секции» — лишь следствие, — заметила Моника Фигуэрола.
    
Суд над Лисбет Саландер начинался в среду — через два дня, — и на этом совещании предполагалось провести полный разбор доступного материала и распределить задания.
    
В совещании принимало участие тринадцать человек. От Генеральной прокуратуры Рагнхильд Густавссон пригласила двоих ближайших сотрудников. Отдел охраны конституции представляла руководитель расследования Моника Фигуэрола вместе с сотрудниками Стефаном Бладом и Андерсом Берглундом. Начальник отдела охраны конституции Торстен Эдклинт присутствовал в качестве наблюдателя.
    
Рагнхильд Густавссон решила, что дело такого масштаба не должно замыкаться только на ГПУ/Без. Поэтому она пригласила инспектора уголовной полиции Яна Бублански и его группу, состоявшую из Сони Мудиг, Йеркера Хольмберга и Курта Свенссона. Они ведь занимались делом Саландер, начиная с Пасхи, и были хорошо знакомы со всей историей. Кроме того, она вызвала из Гётеборга прокурора Агнету Йервас и инспектора Маркуса Эрландера. Расследование дела «Секции» имело самое непосредственное отношение к расследованию убийства Александра Залаченко.
    
Когда Моника Фигуэрола упомянула, что в качестве свидетеля, возможно, следует допросить бывшего премьер-министра Турбьёрна Фельдина, полицейские Йеркер Хольмберг и Соня Мудиг с беспокойством заерзали на стульях.
    
В течение пяти часов один за другим обсуждались люди, значившиеся как активисты «Секции», затем определялись составы преступления и принимались решения об аресте. В общей сложности насчитывалось семь человек, связанных с квартирой на Артиллеригатан. Помимо них удалось установить личности еще девяти человек, имевших отношение к «Секции», но никогда не посещавших Артиллеригатан. Они в основном работали в ГПУ/Без на Кунгсхольмене, но встречались с кем-то из активистов «Секции».
    
— Мы по-прежнему не можем определить масштабы заговора. Нам неизвестно, при каких обстоятельствах эти лица встречаются с Ваденшё или с кем-либо другим. Они могут оказаться информаторами или думать, что работают на внутренние расследования или нечто подобное. Значит, с уверенностью говорить об их причастности мы сможем только после того, как допросим. Кроме того, это лишь те, кого мы заметили в течение тех недель, пока шло расследование; значит, не исключено, что имеются еще люди, о которых мы пока просто не знаем.
    
— А начальник канцелярии и финансовый директор…
    
— Про них мы можем с уверенностью утверждать, что они работают на «Секцию».
    
В шесть часов вечера Рагнхильд Густавссон объявила часовой перерыв на ужин, после чего обсуждение предполагалось продолжить.
    
В тот момент, когда все встали и собрались расходиться, сотрудник Моники Фигуэролы из оперативного подразделения отдела охраны конституции Йеспер Тумс попросил у нее минутку внимания, чтобы доложить о том, что удалось узнать за последние часы.
    
— Клинтон большую часть дня провел на диализе и вернулся на Артиллеригатан около пяти. Единственный, кто занимался чем-то любопытным, был Георг Нюстрём, хотя мы не можем с уверенностью сказать, что именно он делал.
    
— Ну и? — произнесла Моника Фигуэрола.
    
— В тринадцать тридцать Нюстрём поехал на Центральный вокзал и встретился с двумя людьми. Они прошли до отеля «Шератон» и выпили в баре кофе. Встреча продолжалась около двадцати минут, после чего Нюстрём вернулся на Артиллеригатан.
    
— Вот как. С кем он встречался?
    
— Мы не знаем. Это новые лица. Двое мужчин, лет по тридцать пять; по виду похоже, что они восточноевропейского происхождения. К сожалению, наш оперативник потерял их, когда они вошли в метро.
    
— Ага, — устало отозвалась Моника Фигуэрола.
    
— Вот фотографии, — сказал Йеспер Тумс, протягивая ей результаты оперативной съемки.
    
Она посмотрела на укрупненные изображения незнакомых лиц.
    
— Хорошо, спасибо, — сказала она, положила фотографии на стол и встала, чтобы пойти поискать что-нибудь поесть.
    
Стоявший рядом Курт Свенссон взглянул на снимки.
    
— Черт, — сказал он. — Какое к ним отношение имеют братья Николик?
    
Фигуэрола остановилась.
    
— Кто?
    
— Это два отъявленных негодяя, — пояснил Курт Свенссон. — Томи и Миро Николики.
    
— Ты знаешь, кто они?
    
— Да. Два брата из Худдинге, они сербы. Мы несколько раз их разыскивали, когда им было лет по двадцать, а я работал в тамошней полиции. Миро Николик более опасен. Он, кстати, уже год как объявлен в розыск за нанесение тяжких телесных повреждений. А я-то думал, что они уехали в Сербию и сделались там политиками или чем-то подобным.
    
— Политиками?
    
— Да. Они ездили в Югославию в начале девяностых и помогали проводить там этнические чистки. Они работали на мафиозного босса Аркана, который держал нечто вроде частной фашистской полиции. Оба прославились как «стрелки».
    
— «Стрелки»?
    
— Да, то есть наемные убийцы. Они некоторое время порхали между Белградом и Стокгольмом. Их дядя владел ресторанчиком в районе Норрмальм, и они периодически официально у него работали. У нас имелся ряд сведений об их причастности по крайней мере к двум убийствам, связанным с внутренними разборками между югославами в так называемой сигаретной войне, но нам так и не удалось их за что-нибудь посадить.
    
Моника Фигуэрола молча разглядывала фотографии. Потом она внезапно страшно побледнела и пристально посмотрела на Торстена Эдклинта.
    
— Блумквист! — воскликнула она с паникой в голосе. — Они не намерены довольствоваться тем, что опозорят его. Они собираются его убить и предоставить полиции обнаружить кокаин в процессе расследования и сделать собственные выводы.
    
Эдклинт не отрывал от нее взгляда.
    
— Он собирался встретиться с Эрикой Бергер в «Котелке Самира», — сказала Моника Фигуэрола и схватила Курта Свенссона за плечо. — Ты вооружен?
    
— Да…
    
— За мной!
    
Моника Фигуэрола бросилась вон из конференц-зала. Ее кабинет находился на три двери дальше по коридору; отперев дверь, она выхватила из ящика письменного стола табельное оружие и помчалась к лифтам, вопреки всем правилам оставив дверь в кабинет распахнутой. Курт Свенссон на секунду застыл в нерешительности.
    
— Ступай, — сказал ему Бублански. — Соня… отправляйся с ними.
    
    
Микаэль Блумквист прибыл в «Котелок Самира» в двадцать минут седьмого. Эрика Бергер только что пришла и успела найти свободный столик рядом с барной стойкой, неподалеку от входной двери. Она поцеловала Микаэля в щеку. Они заказали каждый по большому бокалу крепкого пива и котелку с бараниной. Пиво им принесли сразу.
    
— Как поживает «Та, с ТВ-четыре»? — поинтересовалась Эрика Бергер.
    
— Холодна, как и всегда.
    
Эрика Бергер засмеялась.
    
— Если не поостережешься, она станет у тебя навязчивой идеей. Подумать только, есть девушка, не поддающаяся обаянию Блумквиста.
    
— Вообще-то за все эти годы таких девушек было несколько, — сказал Микаэль Блумквист. — Как прошел твой день?
    
— Понапрасну. Но я согласилась принять участие в дебатах о «СМП» в Клубе публицистов. Это будет мой последний вклад в данное дело.
    
— Замечательно.
    
— До чего же я рада, что вернулась обратно в «Миллениум», — сказала она.
    
— А я-то как рад этому, ты даже не представляешь. Никак в себя не приду.
    
— Опять стало приятно ходить на работу.
    
— Хм.
    
— Я счастлива.
    
— А мне надо сбегать в сортир, — сказал Микаэль, поднимаясь.
    
Он сделал несколько шагов и чуть не столкнулся с мужчиной лет тридцати пяти, как раз вошедшим в дверь. Микаэль отметил, что у того восточноевропейская внешность, и пристально на него посмотрел. Затем он увидел автомат.
    
    
Когда они проезжали Риддархольмен, позвонил Торстен Эдклинт и сообщил, что ни Микаэль Блумквист, ни Эрика Бергер на звонки не отвечают. Возможно, оба отключили на время ужина мобильные телефоны.
    
Моника Фигуэрола выругалась и проскочила площадь Сёдермальмсторг на скорости, приближавшейся к восьмидесяти километрам в час. Нажав на гудок, она резко завернула на Хурнсгатан. Курту Свенссону пришлось схватиться за дверцу машины — он как раз вытащил табельное оружие и проверял, заряжено ли оно. Сидевшая на заднем сиденье Соня Мудиг занималась тем же самым.
    
— Надо запросить подкрепление, — сказал Курт Свенссон. — Братья Николик — это серьезно.
    
Моника Фигуэрола кивнула.
    
— Поступим так, — распорядилась она. — Мы с Соней пойдем прямо в «Котелок Самира» в надежде, что они сидят там. А ты, Курт, поскольку знаешь братьев Николик в лицо, останешься снаружи и будешь вести наблюдение.
    
— О'кей.
    
— Если все спокойно, мы сразу заберем Блумквиста с Бергер и отвезем их в управление. Если же почувствуем неладное, то останемся в ресторане и вызовем подкрепление.
    
— Хорошо, — согласилась Соня Мудиг.
    
Моника Фигуэрола все еще ехала по Хурнсгатан, когда у нее под панелью управления затрещала полицейская рация.
    
Всем постам. Сигнал тревоги — выстрелы на Тавастгатан в районе Сёдермальм. Сигнал поступил из ресторана «Котелок Самира».
    
Моника Фигуэрола почувствовала, что у нее внутри все опустилось.
    
    
Эрика Бергер видела, как по дороге в туалет Микаэль Блумквист столкнулся у входной двери с мужчиной лет тридцати пяти. Ей показалось, что этот неизвестный мужчина посмотрел на Микаэля с удивлением, и она подумала, что, возможно, Микаэль с ним знаком.
    
Потом Эрика увидела, как мужчина шагнул назад и бросил сумку на пол. Поначалу она даже не поняла, что происходит. Мужчина поднял автомат и направил ствол на Микаэля Блумквиста, а она сидела, словно парализованная.
    
    
Микаэль Блумквист среагировал, не задумываясь. Он выбросил вперед левую руку, ухватился за ствол и направил его в потолок. На микроскопическую долю секунды дуло мелькнуло у него перед лицом.
    
Стрекотание автомата прозвучало в тесном помещении оглушительно. Миро Николик произвел одиннадцать выстрелов, на Микаэля с потолка дождем сыпались штукатурка и осколки ламп. На какой-то краткий миг Микаэль Блумквист уставился прямо в глаза убийце.
    
Потом Миро Николик шагнул назад и рванул оружие на себя. Не ждавший этого Микаэль выпустил дуло. Внезапно он понял, что ему угрожает смертельная опасность. Вместо того чтобы попытаться укрыться, он, не раздумывая, бросился прямо на убийцу. Позднее Микаэль понял, что, среагируй он иначе — если бы он присел или отступил назад, — его бы пристрелили на месте. Микаэль снова ухватился за дуло автомата и попытался всем своим весом прижать убийцу к стене. Он услышал еще шесть или семь выстрелов и стал отчаянно дергать за автомат, чтобы направить дуло в пол.
    
    
Когда раздалась вторая серия выстрелов, Эрика Бергер инстинктивно присела на корточки и упала, ударившись головой о стул. Потом она свернулась на полу, подняла взгляд и увидела, что на стене, прямо за тем местом, где она только что сидела, появились три пулевых отверстия.
    
Она в шоке повернула голову и увидела, что Микаэль Блумквист борется с мужчиной возле входа — опустившись на одно колено, пытается вырвать автомат, за который держится двумя руками, а убийца дергается, стараясь высвободиться, и раз за разом бьет Микаэля кулаком в лицо и в висок.
    
    
Моника Фигуэрола резко затормозила перед «Котелком Самира», распахнула дверцу машины и кинулась к ресторану. Пистолет «ЗИГ-Зауэр» уже был у нее в руке, и, снимая его с предохранителя, она обратила внимание на стоящую возле самого ресторана машину.
    
Увидев за рулем Томи Николика, она через стекло направила пистолет ему в лицо.
    
— Полиция. Руки вверх! — закричала она.
    
Томи Николик поднял руки.
    
— Выходи из машины и ложись на землю, — яростно проревела Моника, потом повернула голову и быстро взглянула на Курта Свенссона. — Ресторан!
    
Курт Свенссон с Соней Мудиг бросились через улицу.
    
Соня Мудиг подумала о своих детях. Врываясь в помещение с оружием в руках, не дождавшись подкрепления, без бронежилетов и предварительного ознакомления с обстановкой, они с Куртом действовали наперекор всем полицейским инструкциям…
    
Потом она услышала хлопок раздавшегося в ресторане выстрела.
    
    
Когда Миро Николик снова начал стрелять, Микаэль Блумквист засунул средний палец между курком и скобой. Сзади раздавался звон бьющегося стекла. Убийца раз за разом давил на курок, зажимая его палец, Микаэль испытывал отчаянную боль, но, пока палец оставался на месте, стрелять было невозможно. Сбоку ему на голову градом сыпались удары, и он вдруг ощутил, что ему сорок пять лет и что он в чертовски плохой форме.
    
Мне не справиться. Надо держаться до конца.
    
Это было его первой внятной мыслью с тех пор, как он увидел мужчину с автоматом.
    
Он стиснул зубы и просунул палец еще дальше за курок.
    
Потом он уперся ногами, прижался плечом к туловищу убийцы и заставил себя снова встать на ноги. Он выпустил автомат из правой руки и выставил вперед локоть, чтобы защититься от кулачных ударов. Тогда Миро Николик ударил его в подмышку и по ребрам. На секунду они вновь оказались лицом к лицу.
    
И тут же Микаэль почувствовал, что убийцу от него оттаскивают. Палец снова пронзила боль, и Микаэль увидел могучую фигуру Курта Свенссона. Крепко ухватив Миро Николика за шею, Свенссон буквально приподнял его и ударил головой о стену возле дверного косяка. Миро Николик рухнул, словно тряпичная кукла.
    
— Лежать! — донесся до него крик Сони Мудиг. — Полиция. Не двигаться!
    
Микаэль повернул голову и увидел, как она стоит среди общего хаоса, широко расставив ноги, держит двумя руками пистолет и пытается понять ситуацию. Под конец она подняла оружие стволом вверх и взглянула на Микаэля Блумквиста.
    
— Вы ранены? — спросила она.
    
Микаэль посмотрел на нее растерянным взглядом. Из разбитых бровей и носа у него текла кровь.
    
— Думаю, я сломал палец, — сказал он, опускаясь на пол.
    
    
Патруль Сёдермальма прибыл на помощь Монике Фигуэроле меньше чем через минуту после того, как она заставила Томи Николика лечь на тротуар. Она предъявила удостоверение и передала задержанного полицейским, а сама побежала в ресторан. Остановившись у входа, она попыталась разобраться в обстановке.
    
Микаэль Блумквист и Эрика Бергер сидели на полу. У него по лицу текла кровь, и он, похоже, пребывал в шоковом состоянии, но он был жив, и Моника перевела дух. Потом она нахмурила брови, увидев, как Эрика Бергер обнимает Микаэля за плечи.
    
Соня Мудиг сидела на корточках, разглядывая руку Блумквиста. Курт Свенссон надевал наручники на Миро Николика, который выглядел так, будто столкнулся с поездом. На полу валялся автомат модели, находящейся на вооружении шведской армии.
    
Моника подняла взгляд, увидела потрясенный персонал ресторана и перепуганных посетителей, отметила разбитую посуду, перевернутые стулья и столы, а также причиненные выстрелами разрушения. Чувствовался запах пороха, однако убитых или раненых видно не было. Полицейские из патрульной службы с оружием наготове начали протискиваться в ресторан. Моника протянула руку и коснулась плеча Курта Свенссона. Тот поднялся.
    
— Ты говорил, что Миро Николик в розыске?
    
— Верно. Причинение тяжких телесных повреждений примерно год назад. Драка в Халлунде.
    
— О'кей. Сделаем так. Я пулей исчезаю с Блумквистом и Бергер. Ты остаешься. Легенда такая: вы с Соней Мудиг пришли сюда поужинать, и ты опознал Николика, о делах которого помнил со времен работы в патруле. Когда ты попытался его задержать, он выхватил оружие и открыл стрельбу. Ты его повязал.
    
Курт Свенссон смотрел на нее с удивлением.
    
— Легенда провалится… ведь есть свидетели.
    
— Свидетели будут рассказывать, что кто-то дрался и стрелял. Нам надо дотянуть хотя бы до завтрашних вечерних газет. Значит, легенда такова, что братьев Николик взяли по чистой случайности, поскольку ты их опознал.
    
Курт Свенссон оглядел окружавший его хаос, потом коротко кивнул.
    
    
Пробившись сквозь толпу полицейских на улицу, Моника Фигуэрола усадила Микаэля Блумквиста с Эрикой Бергер на заднее сиденье своей машины, потом примерно полминуты что-то негромко говорила командиру патрульной службы, кивая на машину, где сидели Микаэль с Эрикой. Командир казался растерянным, но под конец кивнул. Моника проехала несколько кварталов, припарковала машину и обернулась.
    
— Насколько плохо ты себя чувствуешь?
    
— Мне несколько раз дали в нос, но зубы на месте. И я повредил палец.
    
— Поехали в отделение экстренной помощи больницы Святого Йорана.
    
— Что произошло? — поинтересовалась Эрика Бергер. — И кто вы такая?
    
— Простите, — сказал Микаэль. — Эрика, это Моника Фигуэрола. Она работает в СЭПО. Моника, это Эрика Бергер.
    
— Я уже догадалась, — отозвалась Моника Фигуэрола нейтральным тоном, не глядя на Эрику.
    
— Мы с Моникой познакомились в процессе расследования. Она мой контакт в ГПУ/Без.
    
— Понятно, — сказала Эрика Бергер и вдруг затряслась — наконец все случившееся дошло до ее сознания.
    
Моника Фигуэрола пристально посмотрела на нее.
    
— Что произошло? — спросил Микаэль.
    
— Мы неверно истолковали предназначение кокаина. Мы думали, они подстроили ловушку, чтобы тебя опорочить. А на самом деле они собирались тебя убить и предоставить полиции обнаружить кокаин во время осмотра квартиры.
    
— Какой кокаин? — спросила Эрика Бергер.
    
Микаэль ненадолго прикрыл глаза.
    
— Отвези меня в больницу, — попросил он.
    
    
— Арестованы? — воскликнул Фредрик Клинтон. Он почувствовал, как у него слегка сдавило сердце.
    
— Мы считаем, что все спокойно, — заверил Георг Нюстрём. — Похоже, это была чистая случайность.
    
— Случайность?
    
— Миро Николик значился в розыске за давнюю историю с избиением. Какой-то полицейский из патрульной службы его случайно опознал и схватил, когда тот вошел в «Котелок Самира». Николика охватила паника, и он начал стрелять, пытаясь вырваться на свободу.
    
— А Блумквист?
    
— До него дело так и не дошло. Нам даже неизвестно, находился ли он в «Котелке Самира» во время задержания.
    
— Черт возьми, это звучит совершенно невероятно. — Фредрик Клинтон покачал головой. — Что братьям Николик известно?
    
— О нас? Ничего. Они считают, что и Бьёрк, и Блумквист — работа, связанная с траффикингом.
    
— Но они знают, что мишенью был Блумквист?
    
— Разумеется, однако они едва ли начнут трепаться о том, что взялись за заказное убийство. Они, скорее всего, до самого суда будут держать язык за зубами. Их осудят за незаконное ношение оружия и, подозреваю, что за применение насилия в отношении должностного лица.
    
— Чертовы бездари, — сказал Клинтон.
    
— Да уж, ребята облажались. Придется Блумквиста пока оставить в покое, но ничего страшного, собственно говоря, не произошло.
    
    
Было уже одиннадцать часов вечера, когда Сусанн Линдер вместе с двумя крепкими парнями из отдела личной охраны «Милтон секьюрити» приехала забирать Микаэля Блумквиста и Эрику Бергер из полицейского управления.
    
— У тебя и впрямь беспокойная жизнь, — сказала Сусанн Эрике.
    
— Сорри, — мрачно ответила Эрика.
    
По дороге в больницу Эрика практически впала в ступор. До нее вдруг дошло, что их с Микаэлем Блумквистом чуть не убили.
    
Микаэль провел час в отделении экстренной помощи, где ему заклеили пластырем ссадины на лице, сделали рентген и наложили повязку на средний палец левой руки. Верхняя фаланга пальца оказалась сильно расплющена, и Микаэлю, по всей видимости, предстояло лишиться ногтя. По иронии судьбы, самое серьезное повреждение он получил уже в тот момент, когда к нему на помощь подоспел Курт Свенссон и стал отрывать от него Миро Николика — средний палец Микаэля, намертво зажатый в скобе автомата, попросту сломался. Боль была адской, но опасности для жизни травма явно не представляла.
    
Микаэль толком осознал произошедшее только почти через два часа, когда уже прибыл в отдел охраны конституции ГПУ/Без и стал рассказывать о случившемся инспектору Бублански и прокурору Рагнхильд Густавссон. Его вдруг забил озноб, и он почувствовал такую усталость, что начал засыпать прямо между вопросами. Потом возникло некоторое несогласие.
    
— Нам неизвестны их планы, — говорила Моника Фигуэрола. — Мы не знаем, предполагали они убить только Блумквиста или Бергер тоже. Мы не знаем, собираются ли они повторить попытку и не находится ли под угрозой еще кто-нибудь из «Миллениума». И почему бы им не убить Саландер, которая представляет для «Секции» действительно серьезную опасность?
    
— Я уже обзвонила сотрудников «Миллениума», пока Микаэля перевязывали, — сказала Эрика Бергер. — Все постараются не высовываться, пока не выйдет журнал. В редакции никого не будет.
    
Первым побуждением Торстена Эдклинта было немедленно предоставить Микаэлю Блумквисту и Эрике Бергер персональных телохранителей, но потом они с Моникой Фигуэролой посчитали обращение к отделу личной охраны Службы безопасности не самым умным шагом.
    
Проблему решила Эрика Бергер. Отказавшись от полицейской охраны, она подняла трубку, позвонила Драгану Арманскому и объяснила ему ситуацию, в результате чего Сусанн Линдер поздно вечером поспешно вызвали на работу.
    
    
Микаэля Блумквиста и Эрику Бергер разместили на втором этаже safe house,[61] расположенного за Дроттнингхольмом, на пути к центру муниципалитета Экерё. Это была большая вилла с видом на озеро, впечатляющим садом, дворовыми постройками и земельными владениями. Поместье принадлежало «Милтон секьюрити», но проживала там Мартина Шёгрен, шестидесяти восьми лет, вдова Ханса Шёгрена, который много лет прослужил в охранном предприятии и пятнадцать лет назад погиб при выполнении задания, провалившись сквозь прогнивший пол заброшенного дома неподалеку от городка Сала. После похорон Драган Арманский переговорил с Мартиной Шёгрен и нанял ее на работу в качестве домоправительницы и управляющего поместьем. Она бесплатно проживала на первом этаже пристройки и держала второй этаж наготове для случаев, когда «Милтон секьюрити» внезапно требовалось спрятать кого-то из клиентов, имевшего реальные или вымышленные основания опасаться за свою безопасность. Обычно такое случалось несколько раз в год.
    
Моника Фигуэрола поехала с ними и выпила кофе на первом этаже, пока Эрика Бергер и Микаэль Блумквист устраивались на втором, а Сусанн Линдер проверяла сигнализацию и электронное оборудование наружного наблюдения.
    
— В комоде перед ванной комнатой имеются зубные щетки и туалетные принадлежности, — прокричала Мартина Шёгрен вверх по лестнице.
    
Сусанн Линдер и двое охранников из «Милтон секьюрити» поселились в комнатах первого этажа.
    
— Я на ногах с тех пор, как меня разбудили в четыре утра, — сказала Сусанн Линдер. — Составьте график дежурств, но дайте мне поспать хотя бы до пяти.
    
— Можешь спать всю ночь, мы справимся сами, — ответил один из охранников.
    
Сусанн Линдер поблагодарила и отправилась спать.
    
Моника Фигуэрола рассеянно слушала, как охранники включают датчики движения в саду и тянут спички, распределяя вахты. Заступивший на дежурство сделал себе бутерброд и уселся в телевизионной комнате рядом с кухней. Моника Фигуэрола посмотрела на чашки с цветочками. Она тоже была на ногах с раннего утра и чувствовала себя достаточно вялой. Она уже собиралась ехать домой, когда на кухню спустилась Эрика Бергер и, налив себе чашку кофе, уселась по другую сторону стола.
    
— Микаэль заснул, как убитый, едва добравшись до постели.
    
— Реакция на адреналин, — пояснила Моника Фигуэрола.
    
— Что будет дальше?
    
— Вам придется несколько дней посидеть тут. В течение недели все закончится, хотя еще неизвестно, как именно. Как ты себя чувствуешь?
    
— Ничего. По-прежнему немного трясет. Такое приключается не каждый день. Я только что позвонила мужу и объяснила, почему не приеду домой.
    
— Хм.
    
— Я замужем за…
    
— Я знаю, за кем ты замужем.
    
Повисло молчание. Моника Фигуэрола потерла глаза и зевнула.
    
— Надо ехать домой спать, — пробормотала она.
    
— Бога ради. Кончай болтать, иди и ложись у Микаэля, — ответила Эрика.
    
Моника Фигуэрола внимательно посмотрела на нее и спросила:
    
— Это так очевидно?
    
Эрика кивнула.
    
— Микаэль что-нибудь говорил…
    
— Ни слова. Он обычно помалкивает, когда дело касается его знакомых дам. Но порой бывает словно открытая книга. А ты проявляешь такую враждебность, когда смотришь на меня. Вы явно пытаетесь что-то скрывать.
    
— Дело в моем начальнике, — сказала Моника Фигуэрола.
    
— В начальнике?
    
— Да. Эдклинт страшно разозлится, если узнает, что мы с Микаэлем…
    
— Понятно.
    
Они снова помолчали.
    
— Не знаю, что там у вас с Микаэлем происходит, но я тебе не соперница, — сказала Эрика.
    
— Нет?
    
— Мы с Микаэлем периодически спим. Но он мне не муж.
    
— Я поняла, что у вас с ним особые отношения. Он рассказывал мне о вас в Сандхамне.
    
— Ты ездила с ним в Сандхамн? Значит, это серьезно.
    
— Не издевайся надо мной.
    
— Моника… я надеюсь, что вы с Микаэлем… Я постараюсь вам не мешать.
    
— А если не сможешь?
    
Эрика Бергер пожала плечами.
    
— Его бывшая жена совсем спятила, когда Микаэль ей со мной изменил, и выгнала его. Виновата была я. Пока Микаэль живет один, я не намерена терзаться угрызениями совести. Но я дала себе слово, что, когда у него возникнут с кем-нибудь серьезные отношения, я буду держаться от него подальше.
    
— Я не знаю, можно ли решиться воспринимать его всерьез.
    
— Микаэль не такой, как все. Ты в него влюблена?
    
— Думаю, да.
    
— Ну и хорошо. Не говори ему об этом раньше времени. Иди спать.
    
Моника немного подумала. Потом поднялась на второй этаж, разделась и заползла в постель к Микаэлю. Он что-то пробормотал и обнял ее за талию.
    
Эрика Бергер еще долго сидела на кухне в одиночестве и размышляла. Внезапно она почувствовала себя глубоко несчастной.
   
   
    
     
Глава
     
25
    
    
Среда, 13 июля — четверг, 14 июля
    
Микаэля Блумквиста всегда занимало, почему в судах такие тихие и деликатные громкоговорители. Он с трудом разобрал слова объявления о том, что разбирательство по делу Лисбет Саландер начнется в зале номер пять в десять ноль-ноль. Правда, он пришел заблаговременно и расположился у входа в зал суда, так что был впущен одним из первых. Он сел в отведенном для публики месте, по левую сторону зала, откуда был лучше всего виден стол ответчика. Публика быстро прибывала. По мере приближения суда интерес СМИ постепенно нарастал, и в последнюю неделю у прокурора Рихарда Экстрёма брали интервью почти ежедневно.
    
Экстрём старался изо всех сил.
    
Лисбет Саландер предъявили обвинение в нанесении побоев и причинении тяжких телесных повреждений — по делу Карла Магнуса Лундина; в угрозе применения насилия, попытке убийства и причинении тяжких телесных повреждений — по делу покойного Карла Акселя Бодина, он же Александр Залаченко; в двух случаях проникновения в чужое жилище — на дачу покойного Нильса Бьюрмана в Сталлархольме и в его же квартиру на Уденплан; в незаконном завладении транспортным средством — мотоциклом марки «Харлей-Дэвидсон», принадлежавшим некоему Сонни Ниеминену, члену клуба «Свавельшё МК»; в трех случаях незаконного владения оружием — баллончиком со слезоточивым газом, электрошокером и польским пистолетом «Р-83 ванад», найденными в Госсеберге; в краже или сокрытии доказательственного материала — формулировка была неотчетливой, но подразумевала документы, найденные ею на даче у Бьюрмана, а также в ряде более мелких проступков. В общей сложности Лисбет Саландер обвинялась по шестнадцати пунктам.
    
Экстрём даже выдал информацию, намекавшую на то, что душевное здоровье Лисбет Саландер оставляет желать лучшего. Он ссылался, с одной стороны, на заключение судебно-медицинской экспертизы, написанное доктором Йеспером X. Лёдерманом, когда ей исполнилось восемнадцать лет, а с другой — на экспертизу, проведенную по решению суда доктором Петером Телеборьяном во время предварительного следствия. Поскольку психически больная девушка, верная своей привычке, категорически отказывалась общаться с психиатрами, анализ проводился на основе «наблюдений», сделанных в период ее пребывания в следственном изоляторе «Крунуберг» в Стокгольме непосредственно перед судом. Телеборьян, обладавший многолетним опытом общения с пациенткой, утверждал, что Лисбет Саландер страдает серьезными психическими отклонениями, и употреблял такие слова, как психопатия, патологический нарциссизм и параноидальная шизофрения.
    
В СМИ сообщалось также, что с обвиняемой было проведено семь полицейских допросов, на которых она отказалась даже здороваться со следователями. Первые допросы проводились полицией Гётеборга, а остальные происходили уже в Стокгольме. На магнитофонных записях протоколов допросов можно было услышать лишь разнообразные любезные попытки уговоров и повторяющиеся настойчивые вопросы, но ни единого ответа.
    
Обвиняемая даже ни разу не кашлянула.
    
В нескольких случаях на пленке слышался голос Анники Джаннини, констатировавшей, что ее подзащитная явно не намерена отвечать на вопросы. Следовательно, обвинение против Лисбет Саландер строилось исключительно на технических доказательствах и тех фактах, которые смогло установить полицейское расследование.
    
Молчание Лисбет временами причиняло неудобства ее адвокату, поскольку той приходилось оставаться почти столь же молчаливой, как и ее клиентка. Разговоры Анники Джаннини с Лисбет Саландер с глазу на глаз относились к разряду конфиденциальных.
    
Экстрём не делал тайны и из того, что намерен требовать в первую очередь помещения Лисбет Саландер в психиатрическое учреждение закрытого типа, а уже во вторую — длительного тюремного заключения. При нормальных обстоятельствах порядок был бы обратным, но он считал, что в ее случае налицо столь явные психические отклонения, о чем говорят однозначные результаты судебно-психиатрической экспертизы, что он просто не видел альтернативы. С заключением судебно-психиатрической экспертизы суд не соглашался крайне редко.
    
Экстрём полагал также, что Саландер должна по-прежнему считаться недееспособной. В одном интервью он с озабоченным лицом заявил, что в Швеции имеется ряд социопатических личностей с тяжелыми психическими отклонениями, представляющих опасность для самих себя и окружающих, и что наука пока не знает иных путей, кроме как держать таких людей взаперти. Он упомянул случай со склонной к насилию девушкой Аннет, имя которой в 70-х годах не сходило со страниц газет и которая уже тридцать лет содержится в закрытом учреждении. Любые попытки ослабить ей ограничения приводили к тому, что она как безумная набрасывалась на родственников и больничный персонал или пыталась причинить вред самой себе. Экстрём считал, что Лисбет Саландер страдает аналогичными психопатическими нарушениями.
    
Интерес СМИ подогревался и тем обстоятельством, что адвокат Лисбет Саландер Анника Джаннини в прессе не высказывалась. Она последовательно отказывалась давать интервью с целью изложить свою точку зрения. В результате СМИ пребывали в затруднительной ситуации — сторона обвинения щедро делилась информацией, в то время как сторона защиты, в виде исключения, ни словом не намекала на то, как Саландер относится к обвинению и какую стратегию собирается применить защита.
    
Это обстоятельство комментировалось юридическим экспертом, нанятым для освещения дела одной из вечерних газет. Эксперт констатировал, что Анника Джаннини является уважаемым адвокатом по правам женщин, но не имеет никакого опыта работы за рамками данной области, и делал вывод, что она совершенно не подходит для защиты Лисбет Саландер. Микаэль Блумквист также знал от сестры, что той звонили многие известные адвокаты и предлагали свои услуги, но по поручению своей подзащитной Анника Джаннини любезно отклоняла все подобные предложения.
    
    
В ожидании начала суда Микаэль покосился на других слушателей. На месте возле самого выхода он вдруг заметил Драгана Арманского.
    
Их взгляды на мгновение встретились.
    
У Экстрёма на столе лежала внушительная кипа бумаг. Он приветливо кивал некоторым журналистам.
    
Анника Джаннини сидела за своим столом напротив Экстрёма. Она разбирала бумаги, не глядя по сторонам. Микаэлю показалось, что сестра немного нервничает. Легкое волнение перед выходом на сцену, подумал он.
    
Потом в зал вошли председатель, юридический советник судьи и заседатели. Председателем был судья Йорген Иверсен — пятидесятисемилетний мужчина с белыми волосами, худощавым лицом и легкой походкой. Микаэль ознакомился с биографией Иверсена и выяснил, что тот известен как очень опытный и справедливый судья, уже работавший на многих громких процессах.
    
Под конец в зал суда ввели Лисбет Саландер.
    
Хотя Микаэль и привык к способности Лисбет подбирать вызывающую одежду, он изумился тому, что Анника Джаннини позволила ей появиться в зале суда в короткой черной кожаной юбке с оторванным подгибом и черной майке с надписью «I am irritated»,[62] скрывавшей лишь малую часть ее татуировок. Еще на ней были ботинки, ремень с заклепками и гольфы в черную и лиловую полоску, в каждом ухе виднелось с десяток колечек и еще по нескольку на губе и бровях. Коротенькие, отросшие за три месяца после черепной операции, черные волосы торчали во все стороны. Кроме того, она была необычайно сильно накрашена — серая губная помада, подведенные брови и густо наложенная черная тушь. Такой Микаэль никогда ее не видел — в то время, когда они тесно общались, косметика ее не интересовала.
    
Выражаясь дипломатическим языком, выглядела она несколько вульгарно и напоминала готов или даже вампира из какого-нибудь фильма 60-х годов в стиле поп-арт. Микаэль заметил, что при ее появлении у некоторых сидевших среди публики репортеров от удивления захватило дух и они радостно заулыбались. Наконец им представилась возможность увидеть овеянную скандалами девушку, о которой они столько писали, и она полностью оправдала их ожидания.
    
Потом он понял, что Лисбет Саландер так вырядилась специально. Обычно она одевалась небрежно и вроде бы безвкусно — не пытаясь следовать моде, а стремясь скорее подчеркнуть свою индивидуальность, как считал Микаэль. Таким неприступным видом Лисбет Саландер защищала свою личную территорию. Сам Микаэль всегда воспринимал заклепки на ее кожаной куртке как защитный механизм, аналогичный иголкам ежа. Она подавала окружению некий сигнал — не пытайтесь меня погладить, будет больно.
    
Перед появлением в зале суда она еще усилила этот стиль, так что получилась чуть ли не пародия.
    
И Микаэль вдруг понял, что это не случайность, а часть стратегии Анники.
    
Если бы Лисбет Саландер пришла гладко причесанной, в наглухо застегнутой блузке и аккуратных туфельках, она выглядела бы как обманщица, пытающаяся втереться суду в доверие. Теперь же она предстала самой собой, а не кем-то другим. Правда, в несколько преувеличенном варианте — для большей ясности. Она не изображала того, кем не являлась. Она демонстрировала суду, что у нее нет причин стыдиться или притворяться. Если суду ее вид неприятен, то это не ее проблема. Общество выдвинуло против нее ряд обвинений, а прокурор притащил в суд. Своим неприукрашенным видом она сразу подчеркнула, что намерена отклонить рассуждения прокурора как чушь.
    
Она двигалась уверенно и села на указанное ей место, рядом со своим адвокатом. Потом обвела взглядом зал. В ее взгляде не чувствовалось никакого любопытства — казалось, она старается рассмотреть и запомнить людей, уже осудивших ее на страницах газет.
    
Микаэль увидел ее впервые с тех пор, как она, словно окровавленная и бездыханная кукла, лежала на кухонном диване в Госсеберге, и больше чем через полтора года после того, как они в последний раз встречались при нормальных обстоятельствах — если выражение «нормальные обстоятельства» вообще было применимо к Лисбет Саландер. На несколько секунд они встретились глазами. Она ненадолго задержала на нем взгляд, но не проявила никаких признаков узнавания, зато внимательно изучила яркие синяки, покрывавшие щеку и висок Микаэля и хирургический пластырь на его правой брови. На какую-то долю секунды Микаэлю показалось, что он видит в ее глазах намек на улыбку, но он не был уверен, привиделось ему это или нет. Потом судья Иверсен постучал по столу и начал судебное разбирательство.
    
    
Публика присутствовала в зале суда в общей сложности тридцать минут, в течение которых выслушала вступительную речь прокурора Экстрёма, перечислившего все пункты обвинения.
    
Все журналисты, за исключением Микаэля Блумквиста, усердно записывали, хотя уже заранее знали, в чем Экстрём собирается ее обвинить. Микаэль свой материал уже написал и пришел в суд только для того, чтобы обозначить свое присутствие и встретиться взглядом с Лисбет Саландер.
    
Вступительное слово Экстрёма заняло чуть более двадцати двух минут. Потом настала очередь Анники Джаннини. Ее речь заняла тридцать секунд. Говорила она четко и уверенно.
    
— Со стороны защиты мы отклоняем все пункты обвинения, кроме одного. Моя подзащитная признает свою ответственность за незаконное ношение оружия, а именно баллончика со слезоточивым газом. По всем остальным пунктам обвинения моя подзащитная отрицает свою ответственность или преступный умысел. Мы докажем, что утверждения прокурора ошибочны и что моя подзащитная стала жертвой грубых правонарушений. Я буду требовать признания моей подзащитной невиновной, отмены постановления о ее недееспособности и ее полного оправдания.
    
Репортеры зашелестели бумагами. Стратегия адвоката Джаннини наконец прояснилась и оказалась для репортеров полной неожиданностью. Они в основном предполагали, что Анника Джаннини сошлется на психическое заболевание обвиняемой и постарается таким образом снять с нее ответственность. Микаэль вдруг улыбнулся.
    
— Вот как, — сказал судья Иверсен, что-то записывая. Он посмотрел на Аннику Джаннини. — Вы закончили?
    
— Это все мое заявление.
    
— Хочет ли прокурор что-нибудь добавить? — спросил Иверсен.
    
Тут-то прокурор Экстрём и потребовал, чтобы дело слушалось за закрытыми дверьми. Он сослался на то, что речь идет о психическом состоянии и благополучии несчастного человека, а также о деталях, которые могут нанести урон безопасности государства.
    
— Я полагаю, вы намекаете на так называемую историю Залаченко, — сказал Иверсен.
    
— Совершенно верно. Александр Залаченко прибыл в Швецию как политический беженец, ищущий защиты от кошмарной диктатуры. Несмотря на то что господин Залаченко скончался, существуют некоторые моменты, связанные с его судьбой, которые по-прежнему носят секретный характер. Поэтому я настаиваю на том, чтобы судебное разбирательство проходило за закрытыми дверьми и чтобы на его особо деликатные фрагменты распространялось требование неразглашения служебной тайны.
    
— Я вас понимаю, — сказал Иверсен, нахмурив лоб.
    
— Кроме того, значительная часть разбирательства будет касаться опекунства над обвиняемой. Речь пойдет о вопросах, которые в обычной ситуации почти автоматически объявляются секретными, и я прошу о закрытом слушании из сострадания к обвиняемой.
    
— Как относится к такому требованию адвокат Джаннини?
    
— Что касается нас, то нам все равно.
    
Судья Иверсен немного подумал, посовещался с юридическим консультантом и затем, к досаде присутствовавших журналистов, объявил, что согласен с требованием прокурора. В результате Микаэль Блумквист в числе прочих покинул зал.
    
    
Драган Арманский дожидался Микаэля Блумквиста у подножия лестницы ратуши. Стояла страшная июльская жара, и Микаэль почувствовал, как под мышками стали немедленно расплываться два влажных пятна. Когда он вышел из ратуши, к нему присоединились два охранника; они кивнули Драгану Арманскому и занялись изучением окружающей обстановки.
    
— Очень непривычно разгуливать повсюду с телохранителями, — сказал Микаэль. — Сколько это будет стоить?
    
— Фирма берет расходы на себя, — ответил Арманский. — У меня есть личный интерес в том, чтобы ты остался в живых. Но мы в последние месяцы выложили pro bono[63] порядка двухсот пятидесяти тысяч крон.
    
Микаэль кивнул.
    
— Кофе? — предложил Микаэль, указывая на итальянское кафе на Бергсгатан.
    
Арманский не возражал и в кафе взял себе двойной эспрессо с чайной ложкой молока. Микаэль заказал себе кофе латте, а охранники сели за соседний столик и пили колу.
    
— Итак, закрытое слушание, — констатировал Арманский.
    
— Этого можно было ожидать. Ну и хорошо, так нам будет легче управлять информационным потоком.
    
— Да, в принципе, все равно, но прокурор Рихард Экстрём мне все меньше нравится.
    
Микаэль согласился. Они пили кофе, глядя на ратушу, где решалась судьба Лисбет Саландер.
    
— Последний бой, — произнес Микаэль.
    
— Она к нему готова, — утешил его Арманский. — Должен сказать, что мне очень понравилась твоя сестра. Когда она начала излагать стратегию, я посчитал, что она шутит, но чем больше я вдумываюсь, тем более разумным мне все это представляется.
    
— Судьба процесса будет решаться не в здании суда, — сказал Микаэль.
    
Он уже в течение нескольких месяцев повторял эти слова, словно заклинание.
    
— Тебя вызовут в качестве свидетеля, — предупредил Арманский.
    
— Знаю. Я готов. Но это произойдет только послезавтра. Наш расчет, по крайней мере, строится именно на этом.
    
    
Прокурор Рихард Экстрём забыл дома бифокальные очки, и, чтобы прочесть в собственных заметках что-нибудь написанное мелким шрифтом, ему приходилось поднимать очки на лоб и щуриться. Он быстро провел рукой по светлой бородке, а потом вновь надел очки и огляделся.
    
Лисбет Саландер сидела, выпрямив спину, и наблюдала за прокурором загадочным взглядом. Ее лицо и глаза были неподвижны, а мысли, казалось, витали где-то далеко. Прокурору пришло время начинать ее допрашивать.
    
— Я хочу напомнить вам, фрёкен Саландер, что вы говорите под присягой, — сказал наконец Экстрём.
    
На лице Лисбет Саландер не шевельнулся ни единый мускул. Прокурор Экстрём помедлил несколько секунд в ожидании какого-то отклика и поднял брови.
    
— Значит, вы говорите под присягой, — повторил он.
    
Лисбет Саландер склонила голову набок. Анника Джаннини что-то читала в протоколе предварительного следствия, по виду совершенно не интересуясь действиями прокурора. Экстрём собрал свои бумаги и после некоторого неловкого молчания откашлялся.
    
— Так вот, — рассудительно начал он. — Давайте начнем прямо с событий шестого апреля в летнем доме покойного адвоката Бьюрмана возле Сталлархольма, послуживших исходной точкой моего изложения обстоятельств дела сегодня утром. Нам надо попытаться внести ясность в вопрос, как получилось, что вы поехали в Сталлархольм и стреляли в Карла Магнуса Лундина.
    
Экстрём призывно посмотрел на Лисбет Саландер. Ее лицо по-прежнему оставалось неподвижным. На лице прокурора вдруг отразилось отчаяние. Он развел руками и посмотрел на председателя суда. Судья Йорген Иверсен сидел с задумчивым видом. Он покосился на Аннику Джаннини, которая по-прежнему изучала какую-то бумагу, полностью отключившись от происходящего вокруг.
    
Судья Иверсен кашлянул. Потом перевел взгляд на Лисбет Саландер.
    
— Должны ли мы понимать ваше молчание как то, что вы не хотите отвечать на вопросы? — спросил он.
    
Лисбет Саландер повернула голову и посмотрела судье Иверсену в глаза.
    
— Я с удовольствием отвечу на вопросы, — произнесла она.
    
Судья Иверсен кивнул.
    
— Тогда, может быть, вы ответите на мой вопрос, — вставил прокурор Экстрём.
    
Лисбет Саландер снова обратила взгляд к Экстрёму, но продолжала молчать.
    
— Будьте добры, ответьте на вопрос, — сказал судья Иверсен.
    
Лисбет снова повернулась к председателю суда и подняла брови.
    
— На какой вопрос? — четко и твердо сказала она. — До сих пор вот он, — она кивнула в сторону Экстрёма, — только сделал несколько бездоказательных утверждений. Я не уловила никакого вопроса.
    
Анника Джаннини подняла взгляд. Она поставила локоть на стол и подперла лицо ладонью, в ее глазах внезапно появился интерес.
    
Прокурор Экстрём на несколько секунд потерял нить рассуждений.
    
— Не могли бы вы повторить вопрос? — предложил судья Иверсен.
    
— Я спросил… поехали ли вы на дачу адвоката Бьюрмана в Сталлархольме с намерением застрелить Карла Магнуса Лундина?
    
— Нет, вы сказали, что хотите попытаться внести ясность в вопрос, как получилось, что я поехала в Сталлархольм и стреляла в Карла Магнуса Лундина. Это не вопрос. Это общее утверждение, в котором вы предвосхищаете мой ответ. Я не несу ответственности за ваши утверждения.
    
— Не цепляйтесь к словам. Отвечайте на вопрос.
    
— Нет.
    
Молчание.