1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
     
     
      
И только стихов я писать не хочу.
      
Пускай летописец, историк, не боле
      
Но что мне сказать моему палачу —
      
Луне, причинившей мне столько боли?
     
    
   
   
    
     
Пичужки песня так вольна
    
    
     
      
Пичужки песня так вольна,
      
Как будто бы не в клетке
      
Поет так радостно она,
      
А где-нибудь на ветке.
     
     
      
В лесу, в моем родном лесу,
      
В любимом чернолесье,
      
Где солнце держат на весу,
      
Достав до поднебесья,
     
     
      
Дубы кряжистые и луч,
      
Прорвав листву резную,
      
Скользнув с обрывов, туч и круч,
      
Дробит волну речную.
     
     
      
И отражен водой речной,
      
Кидается обратно.
      
И солнце на листве сквозной
      
Бросает всюду пятна.
     
     
      
И кажется, кусты задень,
      
Задень любую ветку,
      
Прорвется, заблистает день,
      
И только птица — в клетке.
     
     
      
Но все миражи и мечты
      
Раскрыты птичьей песней,
      
Достойной большей высоты,
      
Чем даже поднебесье.
     
    
   
   
    
     
Копытят снег усталые олени
    
    
     
      
Копытят снег усталые олени,
      
И синим пламенем огонь костра горит,
      
И, примостившись на моих коленях,
      
Чужая дочь мне сказку говорит.
     
     
      
То, может быть, не сказка, а моленье
      
Все обо мне, не ставшем мертвецом,
      
Чтобы я мог, хотя бы на мгновенье,
      
Себя опять почувствовать отцом.
     
     
      
Ее берег от мора и от глада,
      
От клокотанья бледно-серых вьюг,
      
Чтобы весна была ее наградой,
      
Подарком из отцовских рук.
     
     
      
И в этом остром, слишком остром чувстве,
      
Чтоб мог его принять за пустяки,
      
Я никогда не пользуюсь искусством
      
Чужую грусть подмешивать в стихи.
     
     
      
И сердца детского волнение и трепет,
      
И веру в сказку в сумрачном краю,
      
Весь неразборчивый ребячий лепет
      
Не выдам я за исповедь свою.
     
    
   
   
    
     
Гора бредет, согнувши спину
    
    
     
      
Гора бредет, согнувши спину
      
Как бы под бременем забот.
      
Она спускается в долину,
      
Неспешно сбрасывая лед.
     
     
      
Она держаться в отдаленье
      
Привыкла, вечно холодна.
      
Свои под снег укрыла мненья
      
И ждет, пока придет весна.
     
     
      
Тогда отчаянная зелень,
      
Толкая грязный, липкий снег,
      
Явит служенье высшим целям
      
И зашумит, как человек.
     
    
   
   
    
     
Шуршу пустым конвертом
    
    
     
      
Шуршу пустым конвертом,
      
Письмо пишу тебе,
      
Прислушиваясь к ветру,
      
Гудящему в трубе.
     
     
      
И вдруг, вскочив со стула,
      
Бросаюсь на кровать,
      
Слова в зловещем гуле
      
Пытаюсь разобрать.
     
     
      
Что ветер там бормочет,
      
Не надо бы кричать,
      
Зачем понять не хочет,
      
Что лучше б замолчать.
     
     
      
Мучительные строчки
      
Последнего письма
      
Довел бы я до точки
      
И не сошел с ума.
     
    
   
   
    
     
Зачем холодный блеск штыков
    
    
     
      
Зачем холодный блеск штыков
      
И треск селекторных звонков?
     
     
      
Чего вы испугались вдруг?
      
Что слышно в злобном гуле вьюг?
     
     
      
Ведь он — не Бог и не герой,
      
Он даже жалкий трус порой.
     
     
      
Ведь он — один, один, один,
      
Хотя и дожил до седин.
     
     
      
Его же верные друзья
      
Не испугаются ружья.
     
     
      
Друзья, и братья, и отцы —
      
Они ведь только мертвецы!
     
    
   
   
    
     
Велики ручья утраты[36]
    
    
     
      
Велики ручья утраты,
      
И ему не до речей.
      
Ледяною лапой сжатый,
      
Задыхается ручей.
     
     
      
Он бурлит в гранитной яме,
      
Преодолевая лед,
      
И холодными камнями
      
Набивает полон рот.
     
     
      
И ручья косноязычье
      
Непонятно никому,
      
Разве только стае птичьей,
      
Подлетающей к нему.
     
     
      
И взъерошенные птицы
      
Прекращают перелет,
      
Чтоб воды в ручье напиться,
      
Уцепясь за хрупкий лед…
     
     
      
Чтоб по горлу пробежала
      
Капля горного питья,
      
Точно судорога жалоб
      
Перемерзшего ручья.
     
    
   
   
    
     
Натурализма, романтизма
    
    
     
      
Натурализма, романтизма
      
Листки смешались на столе.
      
Я поворачиваю призму
      
В увеличительном стекле.
     
     
      
Все это ведь не точка зренья
      
Художника, его перо,
      
А лишь манера размышленья
      
Над тем, что — зло и что — добро.
     
     
      
Поэт — не врач, он только донор,
      
Живую жертвующий кровь.
      
И в этом долг его, и гонор,
      
И к человечеству любовь.
     
     
      
Навек запомненную мною
      
Пережитую злую быль
      
Перед знакомою луною
      
Я высыпаю прямо в пыль
     
     
      
Перебираю, как влюбленный,
      
Наивный рыцарский словарь,
      
Комки суждений запыленных
      
И птичий слушаю тропарь.
     
     
      
Чего хочу? Чтобы писалось,
      
Чтобы не кончился запой,
      
Чтоб сердце век не расставалось
      
Со смелостью и прямотой.
     
     
      
И чтобы стих, подчас топорный,
      
Был точен — тоже как топор
      
У лесорубов в чаще черной,
      
Валящих лес таежных гор.
     
     
      
И чтоб далекие удары,
      
И вздохи лиственниц моих
      
Ложились в такт с тоскою старой,
      
Едва упрятанною в стих.
     
    
   
   
    
     
Мы отрежем край у тучи
    
    
     
      
Мы отрежем край у тучи
      
Острым ветром, как ножом,
      
И десяток ив плакучих
      
Мы на случай сбережем.
     
     
      
Нам нужней краюха хлеба,
      
Но и туча — не пустяк,
      
Но и туча — благо неба,
      
Если жизнь у нас в гостях.
     
     
      
Мы опустим тучу ниже,
      
Зацепив за ветки ив
      
Небо, небо будет ближе,
      
Ближе каждому, кто жив.
     
     
      
Чтоб плакучих ив не выше
      
Был свинцовый потолок,
      
Чтоб рукой к холодной крыше
      
Прикоснуться каждый мог.
     
     
      
Мы в ущелье — точно дома
      
И забыли целый свет.
      
Нам не страшен грохот грома
      
И зубчатых молний след.
     
    
   
   
    
     
Исполнение желаний
    
    
     
      
В избе дородная хозяйка,
      
Лоснящаяся, как зверь,
      
Кладет на койку балалайку
      
И открывает смело дверь.
     
     
      
Она встречает нас как надо,
      
Как полагается врагу,
      
Как героиня Илиады,
      
Она хватает острогу.
     
     
      
Но, приглядевшись к выраженью
      
Усталых лиц, голодных глаз,
      
Берет назад свое движенье
      
И не глядит уже на нас.
     
     
      
А загремев в печи ухватом,
      
Горячий черпает нектар,
      
Щекочет ноздри ароматом
      
Густой качающийся пар.
     
     
      
И, как гомеровская баба,
      
Она могуча и сильна.
      
И нам, измученным и слабым,
      
Чудесной кажется она,
     
     
      
Когда, сменив в светце лучину,
      
Мурлыча песню, шерсть прядет,
      
И плечи кутает в овчину,
      
И вытирает жаркий пот,
     
     
      
И, засыпая над работой,
      
Не совладавши с дремотой,
      
Храпит, и в блеске капель пота
      
Преображается святой.
     
     
      
Мы дружно чавкаем над миской
      
И обжигаем супом рты,
      
И счастье к нам подходит близко,
      
И исполняются мечты.
     
    
   
   
    
     
Жизни, прожитой не так[37]
    
    
     
      
Жизни, прожитой не так,
      
Все обрезки и осколки
      
Я кидаю на верстак,
      
Собирая с книжной полки.
     
     
      
Чтоб слесарным молотком
      
И зазубренным зубилом
      
Сбить в один тяжелый ком
      
Все, что жизнь разъединила,
     
     
      
Чтобы молот паровой
      
Утюгом разгладил за день,
      
Превратил бы в лист живой
      
Без кровоточащих ссадин.
     
    
   
   
    
     
Стихи? Какие же стихи
    
    
     
      
Стихи? Какие же стихи
      
Годятся для такого дела,
      
И где хранить черновики,
      
За пазухой, на голом теле?
     
     
      
Какой тоске отдать черед,
      
Каким пейзажам предпочтенье,
      
Какое слово не солжет,
      
Не выйдет из повиновенья?
     
     
      
И кто же так, как я, поймет
      
Все одиночество рассвета,
      
Кто в рот воды не наберет
      
И не поплатится за это?
     
    
   
   
    
     
Все молчит: зверье, и птицы
    
    
     
      
Все молчит: зверье, и птицы,
      
И сама весна.
      
Словно вышла из больницы —
      
Так бледна она.
     
     
      
В пожелтевшем, прошлогоднем
      
Травяном тряпье
      
Приползла в одном исподнем,
      
Порванном белье.
     
     
      
Из ее опухших десен
      
Выступает кровь.
      
Сколько было этих весен,
      
Сколько будет вновь?
     
    
   
   
    
     
Мне в желтый глаз ромашки
    
    
     
      
Мне в желтый глаз ромашки
      
Мучительно и тяжко
      
Вглядеться иногда,
     
     
      
Когда с душевной дрожью
      
Иду неспелой рожью
      
Вдоль черного пруда.
     
     
      
Я помню, как невзгоду,
      
Морщинистую воду
      
Стареющих озер
     
     
      
И гроздьями рябины
      
Нависшие рубины
      
На белых шеях гор.
     
     
      
Глядеть, глядеть, как в воду,
      
В погоду и в природу
      
И там искать ответ
     
     
      
На все мои мученья,
      
И этим развлеченьям
      
Конца и краю нет.
     
    
   
   
    
     
Мне жить остаться — нет надежды
    
    
     
      
Мне жить остаться — нет надежды.
      
Всю ночь беснуется пурга,
      
И снега светлые одежды
      
Трясет драконова рука.
     
     
      
В куски разорванный драконом,
      
Я не умру — опять срастусь.
      
Я поднимусь с негромким стоном
      
И встану яблоней в цвету.
     
     
      
Я встану яблоней несмелой
      
С тревожным запахом цветов,
      
Цветов, как хлопья снега, белых,
      
Сырых, заплаканных листов.
     
     
      
Я встану тысячей летящих,
      
Крылами бьющих белых птиц
      
Запеть о самом настоящем,
      
Срывающемся со страниц.
     
     
      
Я кое-что прощаю аду
      
За неожиданность наград,
      
За этот, в хлопьях снегопада,
      
Рожденный яблоневый сад.
     
    
   
   
    
     
Конец надеждам и расплатам
    
    
     
      
Конец надеждам и расплатам,
      
Откроют двери в ад — и вот,
      
Как безымянный скромный атом,
      
Вернусь в земной круговорот.
     
     
      
Что я земле? Я — след слезинки,
      
Морщинка на лице жены.
      
Я — нерастаявшая льдинка,
      
Что в чаще ждет еще весны.
     
     
      
Пускай толкут, как воду в ступке,
      
Мои враги, мои друзья
      
Слова мои и те поступки,
      
Которым был причастен я.
     
     
      
Мне запечалиться о том бы,
      
Чего не сделали стихи —
      
Так не похожие на бомбы
      
Комочки горя и тоски.
     
    
   
   
    
     
Уйду, уеду в дали дальние
    
    
     
      
Уйду, уеду в дали дальние
      
И помолюсь на образа,
      
На неподвижные, печальные
      
Твои сиротские глаза.
     
     
      
Но нам не скажет даже зеркало
      
Отполированного льда,
      
Чем наше сердце исковеркало
      
И разделило навсегда.
     
     
      
Ищи, слепая ясновидица,
      
По карте скрещенных морщин
      
Все, что болит, что ненавидится,
      
Чему нет меры и причин.
     
     
      
Чтобы, мои тревожа волосы,
      
Седые трогая виски,
      
Грудным опять запела голосом
      
Слова тоски, слова тоски.
     
    
   
   
    
     
Светотени доскою шахматной
    
    
     
      
Светотени доскою шахматной
      
Развернула в саду заря.
      
Скоро вы облетите, зачахнете,
      
Клены светлого сентября.
     
     
      
Где душа? Она кожей шагреневой
      
Уменьшается, гибнет, гниет. Песня?
      
Песня, как Анна Каренина,
      
Приближения поезда ждет…
     
    
   
   
    
     
Ты шел, последний пешеход
    
    
     
      
Ты шел, последний пешеход,
      
По каменистой речке вброд.
     
     
      
И сопки, как морской прибой,
      
Гнались упорно за тобой.
     
     
      
Обрушивалась гор гряда
      
Над теми, кто забрел сюда.
     
     
      
Но ты — ничтожен, слишком мал
      
Для мести дыбящихся скал.
     
     
      
Ты пощажен в краю родном
      
И помнишь только об одном —
     
     
      
Не позабыть свой стыд, свой страх,
      
Гудящий глухотой в ушах.
     
    
   
   
    
     
Ведь мы — не просто дети
    
    
     
      
Ведь мы — не просто дети
      
Земли.
      
Тогда бы жить на свете
      
Мы не могли.
     
     
      
В родстве с любым — и небо,
      
И облака.
      
А то укрылась где бы
      
Тоска?
     
     
      
И в горле песни птичьей
      
Подчас тона.
      
И кажется сугубо личной
      
Луна…
     
    
   
   
    
     
Может быть, твое движенье