1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
    
     
      
5
     
     
Дэнфорд Китон вернулся домой примерно в то же самое время, когда Туз Мерилл поехал исследовать живописные окрестности города. Бастер все еще был прикован к дверной ручке своего «кадиллака», но его настроение поднялось до состояния бешеной эйфории. Последние два года он провел, сражаясь с тенями, и тени побеждали. Он уже дошел до того, что стал сомневаться в своем психическом здоровье… конечно, им как раз это и было нужно.
     
По дороге домой, на Касл-Вью, он заметил на нескольких домах «спутниковые тарелки». Он видел их и раньше и задавался вопросом, а может, эти «тарелочки» неспроста — может, они тоже играют какую-то роль в том, что творится в городе. Теперь он был в этом уверен. Никакие это не «спутниковые тарелки». Это мозгоглушилки. Возможно, не все они направлены на его дом, но можно быть уверенным, что они нацелены на дома людей, которые, как и он сам, понимают, какой дьявольский заговор их окружает.
     
Бастер подъехал к дому и открыл дверь гаража, нажав на кнопку, закрепленную на противосолнечном щитке. Дверь с грохотом поползла вверх, и в ту же секунду Бастер почувствовал жестокий приступ головной боли. Еще бы, ведь и здесь тоже не обошлось без них: кто-то заменил настоящую систему дистанционного управления на другую, испускающую вредное излучение, когда он открывает дверь.
     
Бастер сорвал щиток и вышвырнул его в окно, перед тем как въехать в гараж.
     
Он выключил зажигание, открыл дверцу и выбрался из машины. Наручники держали его почти как ошейник. На стене висело множество инструментов, но до них было далековато. Бастер нырнул обратно в машину и нажал на гудок.
    
    
     
      
6
     
     
Миртл Китон, у которой сегодня было свое задание, лежала наверху, в своей спальне, в лихорадочном полусне. Резкий гудок машины напугал ее, заставив вскочить с расширенными от ужаса глазами.
     
— Я все сделала! — выдохнула она. — Я сделала все, что вы мне сказали, теперь, пожалуйста, оставьте меня в покое!
     
Тут она поняла, что заснула и что на самом деле мистера Гонта тут нет, а следовательно, можно вздохнуть с облегчением.
     
БИИИИИИИП! БИИИП! БИИИИИИИИИИИИИИИП!
     
Похоже на сигнал «кадиллака». Миртл взяла куклу, лежавшую рядом с ней — прекрасную куклу, которую она купила в магазине мистера Гонта, — и прижала ее к себе. Сегодня она сделала одну вещь, которую смутная, запуганная часть ее сознания считала плохой, очень плохой, поэтому кукла стала ей неоценимо дорога. Как сказал бы мистер Гонт, цена увеличивает ценность… по крайней мере в глазах покупателя.
     
БИИИИИИИИИИИИП!!!!
     
Точно, «кадиллак». С чего бы Дэнфорду сидеть в гараже и сигналить? Наверное, надо сходить посмотреть.
     
— Пусть только тронет мою красавицу, — тихо сказала она, укладывая куклу на подушку со своей стороной кровати. — Пусть только попробует, потому что я больше терпеть не буду.
     
Миртл была среди тех покупателей «по особым приглашениям», посетивших сегодня «Нужные вещи». Просто еще одно имя с галочкой в списке мистера Гонта. Она пришла, потому что мистер Гонт велел ей прийти. Способ, которым она получила этот приказ, нашел бы полное понимание у ее мужа — голос мистера Гонта прозвучал у нее в голове.
     
Мистер Гонт сказал ей время, к которому она должна явиться, чтобы окончательно расплатиться за свою куклу… если хочет ее оставить, естественно. Ей нужно было отнести какую-то металлическую коробку и запечатанное письмо в зал «Дщерей Изабеллы», что рядом с церковью Богоматери Тихих Вод. Коробка была закрыта частыми решетками со всех сторон, кроме дна. Изнутри слышалось слабое тиканье. Миртл попыталась рассмотреть, что лежит внутри за этими круглыми решеточками — они были похожи на динамики со старых настольных приемников, — но увидела только неясный прямоугольный предмет. По правде, она не так уж и тщательно присматривалась. Много будешь знать — скоро состаришься.
     
Когда Миртл добралась до церкви (она шла пешком), там стояла всего одна машина, а сам приходской зал был пуст. Для верности она заглянула внутрь через окошко в верхней половине двери, а потом прочла объявление, висевшее там же.
     
      
«ДЩЕРИ ИЗАБЕЛЛЫ»
      
ВСТРЕЧАЮТСЯ СЕГОДНЯ В 7 ЧАСОВ ВЕЧЕРА
      
ВЫ ТОЖЕ МОЖЕТЕ ПОУЧАСТВОВАТЬ В ПОДГОТОВКЕ «НОЧИ В КАЗИНО»!
     
     
Миртл скользнула внутрь. Слева от двери стоял стеллаж с ярко раскрашенными отделениями; дети из продленки хранили тут свои завтраки, а ученики воскресной школы — рисунки и внеклассные проекты. Миртл было приказано положить коробку в одно из этих отделений, что она и сделала. Размер совпал почти идеально. В дальнем конце комнаты стояло кресло председательницы, слева от него — американский флаг, справа — плакат с изображением Младенца из Праги.[33] Стол был уже подготовлен к вечернему собранию: на нем лежали карандаши, ручки, бланки петиций в поддержку «Ночи в казино», а посередине стола — повестка дня. Под этот листок Миртл подложила конверт, врученный ей мистером Гонтом, так чтобы Бетси Виг, избранная на этот год председательницей заседаний комитета дщерей, заметила его сразу, как возьмет в руки повестку.
     
      
ПРОЧТИ ЭТО ВНИМАТЕЛЬНО, ПАПСКАЯ ШЛЮХА
     
     
— было написано на конверте большими печатными буквами.
     
Когда Миртл на цыпочках выбежала из зала, ее сердце билось, как сотня тамтамов, а давление подскочило почти до Луны. Снаружи она на секунду остановилась, прижав руку к объемистому бюсту и пытаясь восстановить дыхание.
     
И увидела, как кто-то выскочил из зала заседаний Рыцарей Колумба.
     
Это была Джун Гэвино. Она была явно напугана и выглядела так же виновато, как и сама Миртл. Сбежав вниз по деревянным ступенькам к стоянке, она чуть не упала, но удержалась и быстро простучала каблучками к единственной запаркованной там машине.
     
Джун подняла глаза, заметила Миртл и побледнела. Потом, присмотревшись чуть пристальнее, она все поняла.
     
— Ты тоже? — спросила она тихо. Странная улыбка, смесь радости и отвращения, заиграла у нее на губах. Это было выражение ребенка, который обычно ведет себя хорошо и послушно, но вдруг ни с того ни с сего, сам не зная, что на него нашло, запускает мышь в стол учительнице.
     
Миртл почувствовала, как ее губы растягиваются в ответной улыбке, точно такой же шкодливой, как и у Джун, но попыталась отпереться:
     
— Бог с тобой! Я не понимаю, о чем ты!
     
— Нет, понимаешь. — Джун быстро осмотрелась по сторонам, но никого, кроме них двоих, поблизости не наблюдалось. — Мистер Гонт.
     
Миртл кивнула и почувствовала, как ее щеки заливает предательская краска.
     
— Что ты у него купила? — спросила Джун.
     
— Куклу. А ты?
     
— Вазу. Самую прекрасную вазу из всех, что я видела в жизни.
     
— А сейчас что ты сделала?
     
Лукаво улыбаясь, Джун сказала:
     
— А ты?
     
— Ладно, забудь. — Миртл обернулась назад, на зал «Дщерей Изабеллы», и фыркнула. — Не важно. В конце концов они ведь просто католики.
     
— Правильно, — с жаром ответила Джун (сама бывшая католичка). Она села в свою машину. Миртл не попросила подвезти ее, а Джун Гэвино не предложила. Миртл быстрым шагом ушла со стоянки. Она даже не обернулась, когда Джун пронеслась мимо на своем белом «сатурне». Сейчас Миртл хотелось лишь одного: скорее добраться домой, заснуть, прижав к себе любимую куклу, и забыть, что она сделала.
     
А это, как сейчас выяснилось, оказалось не так легко, как она надеялась.
    
    
     
      
7
     
     
БИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИП!
     
Бастер нажал на гудок и не стал отпускать. У него уже звенело в ушах. Куда, черт побери, подевалась эта сука?!
     
В конце концов дверь между гаражом и кухней слегка приоткрылась. В щели показалась голова Миртл с огромными от испуга глазами.
     
— Ну наконец-то, — сказал Бастер, отпуская сигнал. — Я уж думал, что ты подохла на толчке.
     
— Дэнфорд? Что случилось?
     
— Ничего. Сегодня у меня лучший день за последние два года. Мне нужна твоя помощь, вот и все.
     
Миртл не сдвинулась с места.
     
— Женщина, я сказал, тащи сюда свою жирную задницу!
     
Она не хотела идти — боялась, — но многолетняя укоренившаяся привычка слушаться мужа все-таки взяла верх. Она пошла к мужу, стоявшему в узком просвете между открытой дверцей машины и водительским сиденьем. Пошла медленно, шаркая тапочками по цементному полу. От этого звука Бастер заскрипел зубами.
     
Увидев наручники, Миртл оцепенела.
     
— Дэнфорд, что случилось?
     
— Ничего страшного. Передай мне ножовку по металлу. Или нет… не надо пока ножовку. Пока что дай мне большую отвертку. И молоток.
     
Она стала пятиться от него, подняв руки к горлу и сжав их в тугой нервный клубок. Бастер метнул сквозь окно свободную руку — быстрый, как нападающая змея, — и схватил ее за волосы, прежде чем она ушла из зоны досягаемости.
     
— Ой! — взвизгнула Миртл, тщетно хватаясь за его кулак. — Дэнфорд, ай! ОООЙ!
     
Бастер подтащил ее к себе, искривившись в страшной гримасе. У него на лбу бились две большие вены. На ее удары по своему кулаку он обращал не больше внимания, чем на атаку бабочки.
     
— Принеси, что сказал! — закричал он и дернул рукой. Миртл стукнулась головой о верхнюю планку дверцы — раз, другой, третий. — Ты родилась такой дурой или это воспитание сказалось? Поняла, поняла, поняла?!
     
— Дэнфорд, мне же больно!
     
— Еще бы! — заорал он в ответ и еще раз ударил ее головой о дверцу «кадиллака», но уже гораздо сильнее. Кожа у нее на лбу лопнула, и по левой стороне лица потекла тонкая струйка крови. — Ты будешь меня слушать, женщина?!
     
— Да! Да! Да!
     
— Хорошо. — Он чуть-чуть ослабил хватку. — Тогда подай мне большую отвертку и молоток. И никаких больше шуток, понятно тебе?
     
Она помахала правой рукой в сторону стены.
     
— Я не достаю.
     
Он нагнулся вперед, позволяя ей сделать шаг к стенду с инструментами, но при этом еще крепче схватил ее за волосы. Капли крови размером со среднюю монетку уже капали на пол.
     
Рука Миртл коснулась одного инструмента, и Дэнфорд резко дернул ее, как терьер треплет дохлую крысу.
     
— Не это, тупица, — рявкнул он. — Это же дрель. Разве я дрель просил? А?
     
— Но, Дэнфорд… Ай! Аяй!.. Я же не вижу!
     
— Да, наверное, ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? Чтобы ты убежала в дом и позвонила им?!
     
— Я не понимаю, о чем ты!
     
— Ну да, конечно. Ты же у нас невинный маленький ягненок. И то, что ты выманила меня из дому в воскресенье, чтобы это дерьмо, помощник шерифа, смог расклеить по всему дому свои бумажки, это чистая случайность? Ты хочешь, чтобы я в это поверил?!
     
Миртл посмотрела на него сквозь свисавшие на глаза волосы. Запекшаяся кровь застыла бурыми каплями у нее на ресницах.
     
— Но… но, Дэнфорд… Это ведь ты меня пригласил в воскресенье поужинать. Ты сказал…
     
Бастер резко дернул ее за волосы. Миртл вскрикнула.
     
— Делай, что тебе сказали. Обсуждение устроим позже.
     
Она потянулась к стене, низко склонив голову. Волосы (за исключением той пряди, которую сжимал Бастер) вновь упали ей на лицо. Ее слепо блуждающая рука наткнулись на отвертку.
     
— Вот и умница. Это номер один, — сказал он. — Давай ищи номер два.
     
Еще какое-то время она покопалась, но в конце концов ее дрожащие пальцы обхватили обрезиненную ручку молотка.
     
— Отлично, давай их сюда.
     
Она сняла молоток с крепления, и Бастер подтянул ее к себе. Он отпустил ее волосы, готовый снова схватить их, если Миртл попытается бежать. Но она не пыталась. Она как будто оцепенела. Ей хотелось лишь одного — чтобы ей разрешили подняться обратно в спальню, где она сможет обнять свою чудную куклу и заснуть. Ей казалось, что она может спать вечно.
     
Бастер взял инструменты из ее вялых рук. Он поместил лезвие отвертки на линию соприкосновения ручки со сталью дверцы и несколько раз от души врезал по ней молотком. На четвертый раз ручка со звоном отлетела. Бастер снял ее с браслета и бросил на пол вместе с отверткой.
     
— Ты спала с ним, Миртл? — спросил он мягко.
     
— Что? — Жена посмотрела на него тупым, апатичным взглядом.
     
Бастер принялся шлепать бойком молотка по ладони. От этого получался мокрый, мясной звук: чпок! чпок! чпок!
     
— Ты спала с ним после того, как вы разложили эти проклятые розовые квитанции?
     
Миртл тупо пялилась на него, ничего не понимая, а сам Бастер забыл, что они вместе сидели у Мориса, когда Риджвик вломился в дом и натворил делов.
     
— Бастер, о чем ты гов…
     
Он резко вскинулся, расширив зрачки:
     
— Как ты меня назвала?
     
Заторможенная апатия мигом оставила Миртл. Она попятилась, вжав голову в плечи. У них за спиной автоматическая дверь гаража окончательно встала на место и затихла. Теперь тишину нарушали только шорох обуви и звон болтающейся цепи наручников.
     
— Прости, — прошептала она. — Прости меня, Дэнфорд. — Резко развернувшись, она помчалась к кухонной двери.
     
Бастер нагнал ее через три шага и снова поймал за волосы.
     
— Как ты меня назвала?! — закричал он, поднимая руку с молотком.
     
Она проследила испуганным взглядом за молотком.
     
— Дэнфорд, прошу тебя, нет!
     
— Как ты меня назвала? Как ты меня назвала?
     
Он повторял эту фразу опять и опять, и с каждым разом следом за вопросом раздавался все тот же мокрый мясной звук: чпок! чпок! чпок!
    
    
     
      
8
     
     
Туз подъехал к дому Камберов в пять часов. Он запихнул карту с кладами в задний карман и открыл багажник. Достал кирку и лопату, заботливо предоставленные мистером Гонтом, и направился к прогнившей и покосившейся веранде, которая шла вдоль одной из стен дома. Там он уселся на ступеньки и достал из кармана карту, чтобы еще раз ее изучить. Кратковременное действие кокаина уже закончилось, но сердце в груди по-прежнему трепыхалось. Туз обнаружил, что охота за сокровищами сама по себе является неплохим стимулятором.
     
Он посмотрел на заросший двор, разваливающийся сарай, заросли подсолнухов, тупо болтающих башками. Унылое местечко, но, кажется, это именно то место, подумал он. Здесь я навсегда отделаюсь от братьев Корсон и разбогатею. Здесь обязательно будет клад — либо часть его, либо весь. Прямо здесь. Я это чувствую.
     
Это было больше, чем просто чувство, — он почти слышал, как денежки поют свою звонкую песню. Поют из-под земли. И не десятки, а сотни тысяч. Может, даже миллион.
     
— Миллион долларов, — прошептал Туз хриплым, сдавленным голосом и склонился над картой.
     
Уже через пять минут он прошел вдоль западной стены дома Камберов. Скрючившись и почти опустившись на четвереньки, он обнаружил то, что искал: большой плоский камень, практически скрытый буйной растительностью. Туз поднял плиту, отшвырнул ее в сторону и с энтузиазмом принялся копать. Не прошло и пары минут, как раздался глухой лязг — лопата наткнулась на ржавый металл. Туз встал на колени и зарылся в землю, как собака в поисках припрятанной кости. Через минуту он вытащил из ямы жестяную банку из-под краски.
     
Большинство истовых приверженцев кокаина так же истово грызут ногти, и Туз не был исключением. Его ногти были слишком коротки, чтобы поддеть крышку банки. Краска вокруг крышки засохла до состояния эпоксидного клея. Кряхтя от злости и нетерпения, он вытащил карманный ножик и, открыв банку, заглянул внутрь.
     
Купюры!
     
Пачки купюр! Много пачек!
     
Туз с криком вцепился в них, вытряс из банки… и обнаружил, что нетерпение его подвело. Опять торговые купоны. В этот раз — «Красный шар». Эти купоны можно было использовать только южнее линии Мейсон-Диксон… и только до 1964 года, когда компания прекратила существование.
     
— Гребаная дерьможралка! — заорал Туз. Он отбросил купоны в сторону. Они рассыпались и полетели, подхваченные порывом горячего ветра. Некоторые зацепились за кусты и трепыхались теперь, как пыльные флажки. — Гад! Ублюдок! Сукин сын!
     
Он еще раз запустил руку в банку, даже перевернул ее, чтобы убедиться, что ничего не приклеено ко дну. Ничего. Он отшвырнул банку, посмотрел на нее, потом подошел и врезал по ней ногой, как будто пробивал штрафной.
     
Потом он снова полез в карман за картой. На какой-то кошмарный миг ему показалось, что карта потерялась, но он поглубже залез в карман, и в итоге клочок коричневой бумаги все-таки нашелся. Так, еще один крест за сараем… и тут в голове у Туза возникла чудесная, все объясняющая идея, освятившая мрачную тьму, как фейерверк в День независимости.
     
Банка, которую он только что выкопал, была пустышкой! Папаша Мерилл, должно быть, допетрил, что кто-нибудь обязательно догадается, что клады помечены большими плоскими камнями. Поэтому он немного попрактиковался в установке наживок. Причем как раз тут, у Камберов. Искатель сокровищ, который найдет один пустой клад, никогда не подумает, что тут же рядом есть еще одна закладка, в том же самом дворе, только чуть-чуть в сторонке…
     
— Если только у него нет карты, — прошептал Туз. — А у меня она есть.
     
Схватив кирку и лопату, он побежал к сараю, возбужденный, с раздувающимися ноздрями и грязными, седеющими волосами, уныло болтавшимися по обеим сторонам лица.
    
    
     
      
9
     
     
Он увидел старый трейлер и побежал к нему. Уже почти добежав, он обо что-то споткнулся и растянулся на траве. Сел, огляделся и… застыл, потому что увидел такое… Лопата. Со следами свежей земли.
     
Туза охватило нехорошее предчувствие, очень нехорошее предчувствие. Оно родилось в области живота и расползлось вверх до груди и вниз до самой мошонки. Его губы медленно растянулись в пугающем оскале.
     
Он вскочил на ноги и заметил каменный маркер, лежащий неподалеку, грязной стороной кверху. Его явно недавно перевернули. Кто-то опередил его… и, судя по всему, совсем ненадолго. Кто-то отнял у него сокровище.
     
— Нет, — прошептал Туз. Это слово выпало из его оскаленного рта, словно капля зараженной крови или отравленной слюны. — Нет!
     
Рядом с лопатой и опрокинутым камнем он обнаружил горку рыхлой земли, которой была небрежно присыпана яма. Забыв про свои инструменты и лопату, оставленную безымянным вором, Туз упал на колени и принялся разгребать землю голыми руками. В считанные секунды он откопал жестянку от консервированных ананасов.
     
Вытащил ее и сдернул крышку.
     
Внутри был только белый конверт.
     
Туз схватил его и разорвал. Из конверта выпали две вещи: сложенный листок бумаги и конверт поменьше. Туз решил, что со вторым конвертом он разберется потом, и расправил письмо. Оно было отпечатано на машинке. У Туза челюсть отвисла, когда он увидел вверху листа свое имя.
     
     
     
     
     
     
     
     
[34]
     
     
Туз выпустил листок из онемевших пальцев и вскрыл второй конверт. Из него выпорхнула долларовая купюра.
     
Я решил «все поделить, и поделить честно» и оставил тебе ровно столько, сколько ты заслужил.
     
— Ах ты, ублюдок синерожий, — прошептал Туз и подобрал долларовую бумажку трясущимися руками.
     
Добро пожаловать в родной город, Тузёл!
     
— Ты, недоносок! Тварь ПОДЗАБОРНАЯ! — Туз заорал так громко, что чуть не сорвал себе голос и слегка охрип. Эхо услужливо возвратило приглушенное: …борная… борная… борная…
     
Он принялся было рвать доллар на куски, но тут же усилием воли заставил себя остановиться.
     
He-а. Так не пойдет, Хозе.
     
Эту бумажку он сохранит. Этот сукин сын захотел Папашиных денег, так? Он украл то, что по праву принадлежит последнему из живых родственников Папаши, так? Хорошо. Замечательно. Просто прекрасно. Он их получит. Все до единого. Туз лично за этим проследит. Когда он отрежет яйца этому выродку своим перочинным ножом, в получившуюся дырку отлично сядет эта самая долларовая купюра.
     
— Тебе нужны деньги, Папуля? — спросил Туз тихим, мечтательным голосом. — Ладно. Ладно, согласен. Нет проблем. Никаких… на хрен… проблем.
     
Он поднялся на ноги и побрел обратно к машине одеревенелой, шатающейся походкой. Приближаясь к машине, он уже почти бежал.
    
   
  
  
   
    
Часть 3
    
Окончательная ликвидация
   
   
    
     
Глава девятнадцатая
    
    
     
      
1
     
     
Примерно без пятнадцати шесть над Касл-Роком сгустились странные сумерки; над южным горизонтом громоздились мрачные грозовые тучи. С той стороны уже доносились глухие, но мощные раскаты. Гроза надвигалась на город. Уличные фонари, управляемые центральным светочувствительным реле, загорелись в полную силу почти на полчаса раньше, чем обычно в это время года.
     
Нижняя часть Главной улицы гудела, как растревоженный улей. Ее всю запрудили машины полиции штата и микроавтобусы телевизионщиков. В теплом, неподвижном воздухе трещали и завывали рации. Телевизионные техники тянули кабели из машин и орали на людей — в основном на детей, — которые спотыкались и путались в растянутых проводах, прежде чем кабель успевали прикрепить к асфальту клейкой лентой. Фоторепортеры из четырех городских ежедневных газет стояли за баррикадами у муниципального здания и делали снимки, которые появятся на первых страницах завтрашних выпусков. Несколько зевак из местных — впрочем, их было на удивление мало, хотя на это никто не обратил внимания, — вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть происходящее. В жарком свете юпитера стоял телекорреспондент и записывал репортаж на фоне муниципального здания.
     
— Сегодня днем волна бессмысленного насилия просвистела над Касл-Роком, — начал он и запнулся. — Просвистела? — с отвращением повторил он. — Черт, давай все сначала.
     
Слева от него другой телевизионный деятель наблюдал, как его съемочная группа готовит все необходимое для прямого эфира, который должен был начаться через двадцать минут. Зеваки больше таращились на знакомые лица корреспондентов и телеведущих, чем на полицейские ограждения и то, что было за ними. Как раз там смотреть было особенно не на что после того, как два санитара из «скорой помощи» вынесли тело несчастного Лестера Пратта в черном пластиковом мешке, загрузили его в машину и уехали.
     
Верхняя часть Главной улицы, свободная от синих мигалок машин полиции штата и ярких пятен света от телевизионных прожекторов, была почти пуста.
     
Почти.
     
То и дело к «Нужным вещам» подъезжали одинокие машины. То и дело отдельные пешеходы не спеша подходили к новому магазину, в котором были опущены шторы и не горел свет. То и дело кто-нибудь из зевак отделялся от толпы и поднимался по улице, минуя пустырь, где стоял «Эмпориум Галлориум», проходил мимо ателье Полли Чалмерс, закрытого и погруженного во тьму, и подходил к двери под зеленым навесом.
     
Никто не замечал этого ручейка посетителей: ни полиция, ни телевизионщики, ни газетчики, ни праздношатающиеся зеваки. Все они смотрели на МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, повернувшись спиной к другому месту, всего в трехстах ярдах оттуда, где совершалось самое главное преступление.
     
Если бы какой-нибудь незаинтересованный наблюдатель решил пронаблюдать за «Нужными вещами», то довольно скоро он обнаружил бы закономерность в поведении посетителей. Человек приближается. Человек видит на двери табличку:
     
      
ЗАКРЫТО ДО ПОСЛЕДУЮЩЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ
     
     
Человек отступает назад, причем выражение лиц у всех совершенно одинаковое — разочарование и досада. Они все выглядят, как наркоманы в ломках, обнаружившие, что торговец не появился в назначенном месте, как обещал. Что же мне теперь делать?! — кричали их лица. Большинство еще раз подходили к двери, чтобы перечитать табличку, как будто второй, более пристальный взгляд каким-то образом поменяет написанное.
     
Некоторые садились обратно в машину и уезжали или рассеянно плелись вниз — поглазеть на бесплатное шоу. На лицах же большинства появлялось внезапное понимание. Как будто они вдруг постигали какой-то основополагающий принцип бытия, вроде разбора простых предложений или сокращения дробей на наибольший общий знаменатель.
     
Эти люди обходили квартал и попадали в узкую аллею, что проходила за деловыми зданиями Главной улицы, — на ту самую аллею, где вчера вечером Туз оставил «таккер талисман».
     
В сорока футах от поворота на асфальтовом покрытии улицы лежал неровный четырехугольник желтого света. По мере угасания дня этот свет становился все ярче. Середину четырехугольника прорезала тень, как будто вырезанная из траурного крепа. Разумеется, это была тень Лиланда Гонта.
     
Он поставил стол прямо в дверях, на пороге. На столе стояла коробка из-под сигар «Руа-Тан». Туда он складывал деньги, принятые у покупателей, и оттуда же доставал сдачу. Клиенты подходили с осторожностью, некоторые даже с опаской, но всех их объединяло одно: это были разозленные люди, имевшие большой зуб на кого-то. Были — правда, совсем мало — и такие, кто поворачивал назад, не дойдя до выносной кассы мистера Гонта. Несколько человек даже убежали — с таким видом, словно они заметили в темноте отвратительного демона, который плотоядно облизывался, сверкая клыками. Большинство, однако, оставалось. И тогда мистер Гонт шутил с ними и вел себя так, будто эта странная подпольная торговля была простым развлечением после долгого и напряженного дня, и они расслаблялись и успокаивались.
     
Мистеру Гонту нравился его магазин, но там, за бронированным стеклом и под крышей, он не чувствовал себя так комфортно, как тут, на воздухе, ощущая на лице первые порывы надвигавшейся бури. Да, магазин с умно расставленными светильниками и стеклянными шкафами был, конечно, хорош… но здесь все же лучше. Здесь всегда лучше.
     
Он начал свой бизнес много лет назад как бродячий торговец на безглазом лице далекой страны — коробейник, носивший весь свой товар за спиной, разносчик, который обычно приходит на пороге ночи и наутро всегда уходит, оставляя за собой ужас, кровопролитие и несчастье. По прошествии многих лет, в Европе, когда там бушевала чума и по дорогам ездили труповозные телеги, он передвигался из города в город и из страны в страну в кибитке, которую тянула тощая, как щепка, белая кобыла со страшными горящими глазами и языком черным, как сердце убийцы. Он продавал свой товар из кибитки… и исчезал прежде, чем его покупатели, заплатившие маленькими, потертыми монетками или даже натурой, понимали, что купили на самом деле.
     
Времена изменились; изменились методы, даже лица. Но когда эти лица в чем-то нуждались, они становились совершенно одинаковыми и были похожи на морды овец, потерявших пастуха, и именно в таких ситуациях он чувствовал себя почти как тот, прежний бродячий торговец, стоя не за изящным кассовым аппаратом фирмы «Свида», а за простым деревянным столом, выдавая сдачу из сигарной коробки и продавая раз за разом одну и ту же вещь.
     
Товары, так привлекавшие жителей Касл-Рока — черный жемчуг, святые реликвии, цветное стекло, курительные трубки, старые сборники комиксов, бейсбольные карточки, антикварные калейдоскопы, — все это исчезло. Мистер Гонт приступил к своему настоящему бизнесу, а настоящий бизнес всегда одинаковый. Продаваемый им товар несколько видоизменился за эти годы, как и все вокруг, но изменения были поверхностными — просто другая глазурь на том же темном и горьком пироге.
     
В самом конце мистер Гонт всегда продавал оружие… и его всегда покупали.
     
— Спасибо, мистер Варбертон! — говорил мистер Гонт, принимая пятидолларовую бумажку у чернокожего уборщика. Взамен Эдди получил один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Бостона.
     
— Спасибо, мисс Милликен! — Он взял у нее десятку и вернул восемь долларов сдачи.
     
Он брал с них ровно столько, сколько они могли заплатить, — не больше и не меньше. От каждого по способностям, гласил принцип мистера Гонта, не говоря уже о том, что каждому по потребностям, потому что у всех у них были потребности, и он пришел, чтобы дать им то, что им было нужно, заполнить их опустошенность и утолить их боль.
     
— Рад видеть вас, мистер Эмерсон!
     
Ох, как же он это любил, просто-напросто обожал вести дела по старинке. А дела шли — лучше не бывает.
    
    
     
      
2
     
     
Алана Пангборна не было в Касл-Роке. Пока репортеры и полиция штата толпились в одном конце Главной улицы, а Лиланд Гонт занимался выносной торговлей в другом, Алан сидел в ординаторской блумеровского корпуса больницы Северного Камберленда в Бриджтоне.
     
Корпус Блумера был маленьким — всего четырнадцать палат, — но недостаток места с лихвой компенсировался буйством красок. Стены процедурных были выкрашены во все цвета радуги. В ординаторской с потолка свисала люстра, обвешанная качающимися разноцветными птицами.
     
Алан сидел перед громадной фреской-мозаикой из иллюстраций к стихам Матушки Гусыни. На одном из фрагментов был изображен человек, перегибающийся через стол и протягивающий что-то маленькому мальчику, видимо, деревенскому, вид у которого был одновременно испуганный и восхищенный. Что-то в этом рисунке сильно зацепило Алана, а в голове всплыл обрывок детского стишка:
     
      
       
Саймон-простачок вышел за порог
       
И встретил Пирожника с листком подорожника,
       
Который шел с корзиной на базар.
       
— Саймон, дружок, возьми пирожок, —
       
Воскликнул Пирожник, сжевав подорожник,
       
— Пожалуйста, отведай мой товар!
      
     
     
Руки Алана покрылись гусиной кожей — маленькие бугорки, как капельки холодного пота. Он не понимал, в чем дело, но ничего удивительного в этом не было. Никогда в жизни Алан не был так потрясен, так напуган, так сильно растерян, как сейчас. То, что творилось в Касл-Роке, полностью выходило за рамки его понимания. Сегодня днем все стало предельно ясным: весь город, казалось, слетел с катушек, — но случилось-то это не вдруг, все началось раньше, гораздо раньше. Он не знал, в чем причина, но теперь понял, что Нетти Кобб и Вильма Ержик были только первыми ласточками.
     
И его очень пугало то, что творилось в городе — что творится там прямо сейчас, пока он сидит тут и думает о Саймоне и Пирожнике.
     
По коридору, заставленному игрушками, грациозно покачивая бедрами и поскрипывая изящными туфельками, прошла медсестра, мисс Хендри, как было указано на маленькой табличке, приколотой к ее халату. Когда Алан приехал в больницу, в этом коридоре играли, вопя друг на друга и обмениваясь кубиками и игрушечными машинками, с полдюжины ребятишек, некоторые были в гипсе и повязках, некоторые — частично облысевшие. Наверное, из-за химиотерапии, решил Алан. Теперь было время обеда, и они разошлись — кто в кафетерий, кто по палатам.
     
— Как он? — спросил Алан у мисс Хендри.
     
— Без изменений. — Она смотрела на шерифа спокойным взглядом, в котором, однако, проскальзывала враждебность. — Спит. Он и должен спать. После такого-то шока.
     
— Что слышно от родителей?
     
— Мы позвонили отцу на работу в Южный Париж. Но не застали, он уехал на строительные работы где-то в Нью-Хэмпшире. Оттуда он сразу поедет домой, как я поняла, и, когда он доберется до дому, его проинформируют. Это будет часов в девять, так мне сказали, но заранее точно не скажешь.
     
— А мать?
     
— Не знаю, — сказала мисс Хендри. Враждебность в ее взгляде проступила сильнее, но теперь она относилась уже не к Алану. — Я туда не звонила. Знаю только то, что вижу: здесь ее нет. Этот ребенок увидел, как его старший брат совершил самоубийство, и хотя это случилось дома, матери здесь все еще нет. А теперь простите меня, мне надо еще развезти лекарства.
     
— Да, да, конечно, — пробормотал Алан. Она уже развернулась, чтобы уйти, и тут он вскочил. — Мисс Хендри?
     
Она обернулась. Ее взгляд был все таким же спокойным, но приподнятые брови выдавали сдерживаемое раздражение.
     
— Мисс Хендри, мне очень нужно поговорить с Шоном Раском. Это крайне важно.
     
— Да? — Ее голос заморозил бы и извергающийся вулкан.
     
— Что-то… — Алан вдруг вспомнил Полли и запнулся. Кашлянув, он продолжил: — Что-то происходит у нас в городе. Мне кажется, что самоубийство Брайана Раска тоже имеет к этому отношение. И еще мне кажется, что Шон Раск может дать мне ключ к разгадке.
     
— Шериф Пангборн, Шону Раску всего семь лет. И потом, если он что-то знает, почему тут нет других полицейских?
     
Других полицейских, подумал он. Она имеет в виду квалифицированных полицейских. Таких полицейских, которые не расспрашивают одиннадцатилетних мальчишек на улице, после чего эти мальчишки приходят домой и кончают с собой.
     
— Потому что у них и так забот полон рот, — ответил Алан. — И еще потому, что они не знают наш город так, как его знаю я.
     
— Понятно. — Она снова собралась уйти.
     
— Мисс Хендри.
     
— Шериф Пангборн, у меня много дел и я правда очень заня…
     
— Брайан Раск — не единственная жертва за сегодняшний день. Погибли как минимум еще трое. Четвертого, владельца местного бара, увезли в госпиталь в Норвегии с огнестрельным ранением. Может быть, он и выживет, но в ближайшие тридцать шесть часов я не смогу с ним поговорить. Плюс к тому у меня есть предчувствие, что это еще не все. Будут еще трупы.
     
Ему удалось наконец захватить ее внимание.
     
— Вы считаете, что Шон Раск что-то об этом знает?
     
— Он может знать, почему его брат свершил самоубийство. Возможно, эта информация позволит раскрыть все дело. Так что, если он проснется, вы меня позовете?
     
Поколебавшись, она сказала:
     
— Это будет зависеть от его состояния, шериф. Я не позволю вам усугубить и без того очень тяжелое состояние маленького мальчика, который находится в глубокой истерике, что бы там ни творилось у вас в городе.
     
— Я понимаю.
     
— Правда? Хорошо. — Она одарила его взглядом, говорившим: Тогда сиди тут и не мешай мне, — и зашла за стойку поста дежурной. Там она уселась на стул, и Алан отчетливо услышал, как звякают ампулы и пузырьки, которые она укладывает в передвижной столик для лекарств.
     
Алан встал, подошел к телефону-автомату, висевшему на стене в коридоре, и снова набрал номер Полли. И снова никто не взял трубку. Он позвонил в ателье, нарвался на автоответчик и бросил трубку. Потом он вернулся на тот же стул, где сидел раньше, и продолжил изучение фрески Матушки Гусыни.
     
Вы забыли задать мне один вопрос, мисс Хендри, подумал он. Вы забыли спросить, почему, если столько всего случилось в городе, избравшем меня служить ему и защищать его, почему я сижу здесь? Вы забыли спросить, почему я сижу здесь, а не возглавляю следственную группу; почему я не послал кого-то другого — старого Сита Томаса, например, — дожидаться, пока не проснется Шон Раск. Вы забыли спросить об этом, мисс Хендри, и я знаю один секрет. Я рад, что вы не спросили. Вот и весь секрет.
     
Причина была простой и унизительной. Во всех городах их округа, кроме Портленда и Бангора, расследование преступлений находилось в юрисдикции полиции штата, а не шерифа. В случае с дуэлью Нетти и Вильмы Генри Пейтон закрыл на это глаза, но больше он такого не сделает. Просто не сможет себе позволить. Представители всех газет и телекомпаний Южного Мэна либо уже приехали в Касл-Рок, либо находятся в пути. Через какое-то время к ним присоединятся коллеги со всего штата… и если это еще не конец — а у Алана было стойкое подозрение, что «продолжение следует», — то уже очень скоро в Касл-Рок понаедут представители прессы из других штатов тоже.
     
Ситуация очень простая и ясная, но это никак не меняет ощущений Алана. Он чувствовал себя игроком, не справившимся с задачей и отправленным тренером в раздевалку. Очень дерьмовое чувство, надо сказать. Он сидел перед Саймоном-простачком и вел свой скорбный счет.
     
Лестер Пратт, мертв. Вломился в участок взбешенный от ревности и напал на Джона Лапуанта. Скорее всего это из-за его девушки, хотя до того, как приехала «скорая», Джон сказал Алану, что не встречался с Салли Рэтклифф уже больше года.
     
— Один раф я хофел поховоись с ней на улише, но она игвава в мовсянку. Она думала, фто я ифчадье ада. — Он дотронулся до переломанного носа и болезненно поморщился. — А сеферь я фебя пвавда фуфтвую, как буйто пофывав в аду.
     
Джона госпитализировали в Норвегию со сломанным носом, расколотой челюстью и вероятными внутренними повреждениями.
     
Шейла Брайхем тоже попала в больницу. Шок.
     
Хью Прист и Билли Таппер — мертвы. Это выяснилось, как только Шейла начала терять сознание. Звонок поступил от поставщика пива, у которого хватило ума позвонить сначала в «скорую», а потом уже шерифу. Этот человек бился в истерике, почти как Шейла, и Алан его не винил. К тому времени он уже сам был готов впасть в истерику.
     
Генри Бофорт: в критическом состоянии из-за множественных пулевых ранений.
     
Норрис Риджвик: пропал… и почему-то от этого было хуже всего.
     
Алан попытался его разыскать после звонка от водителя пивного грузовика, но Норрис исчез. Сначала Алан решил, что тот, должно быть, поехал арестовывать Дэнфорда и вернется уже с главой городской управы на аркане, но вскоре события показали, что никто Китона не арестовал. Алан предположил, что полицейские штата сами его арестуют, но и этого не случилось. У них были более важные дела. Пока что Норрис просто исчез. Где бы он ни был, он отправился туда пешком; когда Алан уезжал из города, «фольксваген» Норриса по-прежнему лежал на боку посреди Главной улицы.
     
Свидетели показали, что Бастер забрался в свой «кадиллак» через окно и уехал. Единственный человек, попытавшийся его остановить, дорого за это заплатил. Скотт Гарсон тоже был госпитализирован в больницу Северного Камберленда со сломанной челюстью, сломанной скулой, сломанным запястьем и тремя сломанными пальцами. Могло быть и хуже: по свидетельству очевидцев, Бастер явно пытался переехать Гарсона, лежавшего на мостовой.
     
Ленни Партридж: сломаны ключица и бог знает сколько ребер. Он тоже где-то здесь, в больнице. Энди Клаттербак примчался с новостью об этом новом происшествии, когда Алан пытался как-то примириться с мыслью, что городской глава теперь беглец от правосудия, прикованный наручниками к большому красному «кадиллаку». Очевидно, что Хью Прист остановил Ленни, выкинул его из машины и уехал на ней. Алан подумал, что машина Ленни должна найтись на стоянке у «Подвыпившего тигра», раз уж Хью распрощался там с жизнью.
     
И разумеется, остается еще Брайан Раск, пустивший себе пулю в рот в зрелом возрасте — одиннадцати лет от роду. Клат только начал рассказывать свою историю, когда раздался звонок. Шейлу к тому времени увезли, и Алан сам принял вызов от визжащего и бьющегося в истерике мальчика — Шона Раска, — который набрал номер, написанный на яркой оранжевой этикетке, наклеенной рядом с телефоном на кухне.
     
В итоге в тот день в Касл-Роке побывали бригады «скорой помощи» из четырех разных городов.
     
Теперь, повернувшись спиной к Саймону-простачку и Пирожнику и наблюдая за пластиковыми птицами, лениво кружащими вокруг светильника, Алан еще раз вернулся мыслями к Хью и Ленни. Их столкновение вряд ли можно было назвать самым страшным актом насилия в городе, но зато оно было самым странным… и Алан считал, что в этой странности тоже может скрываться ключ к разгадке.
     
— Какого черта Хью не поехал на своей машине, если у него встал на Генри Бофорта? — спросил Алан у Клата, ероша волосы на голове, которая и так уже не представляла собой образец порядка. — Зачем ему было связываться с этим дерьмом на колесах?
     
— Потому что его «бьюик» стоит на четырех сдутых шинах. Кто-то выпустил из них дух, искромсав ножом, — пожал плечами Клат, недобро оглядывая бедлам, который царил в приемной. — Может быть, он решил, что это Генри Бофорт постарался.
     
Да, размышлял теперь Алан. Может, и так. Глупо, конечно, но ненамного глупее, чем Вильма Ержик, которая была уверена, что это Нетти Кобб сначала забрызгала грязью ее простыни, а потом разбила камнями все окна у нее в доме. Не глупее, чем Нетти, которая решила, что это Вильма убила ее собаку.
     
Он не успел расспросить Клата как следует, потому что вошел Генри Пейтон и сказал Алану — честно стараясь смягчить известие, — что он забирает дело. Алан кивнул.
     
— Нужно как можно скорее выяснить одну вещь, Генри. Чем скорее, тем лучше.
     
— Да? И что это? — спросил Генри, но Алан видел, что Генри слушает его вполуха. Его старый друг — первый настоящий друг, которого Алан нашел в полицейских и юридических кругах после того, как был избран шерифом, и, как оказалось, очень хороший и ценный друг, — уже сосредоточился на других делах. Например, как распределить силы при таком количестве работы.
     
— Надо выяснить, был ли Генри Бофорт так же зол на Хью Приста, как, судя по всему, сам Хью был зол на Генри. Сейчас ты его расспросить не сможешь, как я понимаю, он без сознания, но когда он очнется…
     
— Спрошу обязательно, — сказал Генри и хлопнул Алана по плечу. — Обязательно. — И сразу, без перехода, повысив голос: — Брукс! Моррисон! Ко мне!
     
Алан смотрел ему вслед и раздумывал, стоит ли его догнать. Схватить и заставить выслушать. Он не стал этого делать, потому что Генри с Хью, Лестер с Джоном — и даже Вильма с Нетти — утратили для него свою важность. Мертвые — мертвы; за ранеными есть кому присмотреть; преступления уже совершились.
     
Правда, у Алана было дикое, пугающее предчувствие, что настоящее преступление все еще совершается.
     
Когда Генри отошел в сторону, чтобы посовещаться со своими людьми, Алан снова подозвал Клата. Помощник явился с угрюмым видом, сунув руки в карманы.
     
— Нас оттерли, Алан, — сказал он. — Отодвинули в сторону. Черт возьми!
     
— Не совсем, — сказал Алан, очень надеясь, что это звучит убедительно, так, как будто он сам в это верит. — Клат, ты останешься тут. Будешь моим связным.
     
— А ты куда?
     
— К Раскам.
     
Когда он добрался туда, Брайана и Шона уже увезли. «Скорая», приехавшая за несчастным Скоттом Гарсоном, сделала крюк и захватила еще и Шона; их повезли в больницу Северного Камберленда. Второй катафалк Гарри Сэмюэлса, старый «линкольн» с откидным верхом, забрал Брайана Раска; его повезли в Оксфорд для вскрытия. Лучшая похоронная машина Гарри — та, которую он называл «лицом фирмы», — уехала туда еще раньше, с Хью и Билли Таппером.
     
В том малюсеньком морге тела придется складывать в поленницу, подумал Алан.
     
Лишь зайдя в дом Расков, Алан понял — и сердцем, и головой, — как капитально он выведен из игры. Двое ребят из следственной группы Генри уже были там. Они дали Алану понять, что он может сидеть здесь сколько угодно при условии, что он не станет пытаться им помогать. Он пару минут постоял на пороге кухни, наблюдая за ними и чувствуя, что нужен тут, как собаке пятая нога. Ответы Коры были какими-то заторможенными, почти сонными. Алан подумал, что это следствие шока, или, может быть, врачи «скорой», забравшие ее сына, вкололи ей на всякий случай какие-то транквилизаторы. Она чем-то напоминала ему Норриса, когда он выбирался из окна перевернутого «фольксвагена». То ли из-за лекарств, то ли из-за шока… в общем, ничего вразумительного от нее не добились. Кора не то чтобы плакала, но она никак не могла сосредоточиться на вопросах и отвечала невпопад. Сказала, что ничего не знает — спала наверху. «Бедный Брайан, — постоянно твердила она. — Бедный, бедный Брайан». Но свои чувства она выражала таким скучным и нудным голосом, что Алану стало не по себе. При этом она постоянно вертела в руках пару старых солнцезащитных очков, у которых одна из дужек была обмотана скотчем, и треснула одна из линз.
     
Алан раздраженно развернулся и ушел; поехал в больницу.
     
Он снова встал, подошел к телефону-автомату и еще раз позвонил Полли, опять не дождался ответа и перезвонил к себе в офис.
     
— Полиция штата, — пробурчали там, и Алан вдруг почувствовал по-детски острую ревность. Он назвал себя и попросил позвать Клата.
     
После почти пятиминутного ожидания Клат взял трубку.
     
— Извини, Алан. Они просто отложили трубку. Хорошо, что я проверил, а то ты бы еще ждал. Эти штатовцы… что они себе позволяют?!
     
— Не волнуйся об этом, Клат. Китона уже взяли?
     
— Хех… не знаю даже, как сказать, Алан, но…
     
У Алана оборвалось сердце. Он закрыл глаза. Значит, он был прав — «продолжение следует».
     
— Просто скажи все как есть. Без всякого протокола.
     
— Бастер… то есть Дэнфорд, я хотел сказать… поехал домой и отломал ручку от «кадиллака» отверткой. Ты же знаешь, он был к ней прикован.
     
— Я знаю, — сказал Алан, не открывая глаз.
     
— В общем… он убил свою жену, Алан. Молотком. Ее обнаружил не штатовец, потому что еще двадцать минут назад Китон их вообще не интересовал. Это был Сит Томас. Он подъехал к дому Бастера, чтобы все перепроверить. Доложил о находке и вернулся сюда минут пять назад. Жалуется на боли в груди, и я не удивлен. Он сказал, что Бастер снес ей напрочь все лицо. Говорит, что там повсюду мозги и волосы. Сейчас на Касл-Вью целый отряд пейтоновских людей. Сита я посадил в твоем кабинете, чтобы он отошел немного.
     
— Боже мой, отвези его к Ван Аллену. Ему же шестьдесят два, и всю свою жизнь он дымил «Кэмелом», как паровоз.
     
— Рэй поехал в Оксфорд, помочь тамошним докторам залатать Генри Бофорта.
     
— Тогда к его ассистенту… как его там зовут? Франкель! Эверетт Франкель.
     
— Этого тоже нет. Я звонил и в офис, и домой.
     
— А жена его что говорит?
     
— Алан, Эв холостяк.
     
— О Боже. — Кто-то выцарапал на стене рядом с телефоном: Не волнуйся, будь счастлив. Алан это воспринял как издевательство.
     
— Я сам могу отвезти его в больницу, — предложил Клат.
     
— Ты нужен мне там, — ответил Алан. — Газетчики и телевидение уже приехали?
     
— Тут все ими кишит.
     
— Хорошо, Ситом займемся позже. Если ему не станет лучше, сделаешь вот что: выйдешь на улицу, схватишь за задницу какого-нибудь репортера, желательно с признаками интеллекта, скажешь, что нужен доброволец, подрядишь его, и пусть везет Сита сюда, в Северный Камберленд.
     
— Ладно. — Клат поколебался и выпалил: — Я хотел осмотреть китоновский дом, но полиция штата… Они меня близко не подпустили! Как тебе это нравится?! Эти сволочи не пустили помощника окружного шерифа на место преступления!
     
— Клат, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но они только делают свою работу. Ты видишь Сита со своего места?
     
— Ага.
     
— И как он? Живой?
     
— Сидит за твоим столом, курит сигарету и читает свежий выпуск «Сельского полисмена».
     
— Так, — сказал Алан. Он не знал, плакать ему, смеяться или делать и то, и другое одновременно. — Все понятно. Полли Чалмерс не звонила?
     
— Не… Сейчас, секундочку, я сверюсь с журналом. Я уж думал, его тоже унесли. Да, звонила. В половине четвертого.
     
Алан скривился.
     
— Это я знаю. А позже?
     
— Нет вроде бы. По крайней мере в журнале ничего не записано, хотя это еще ничего не значит. Шейлы нет, повсюду эти штатовцы скачут… кто их разберет!
     
— Спасибо, Клат. Есть еще что-то, что мне надо знать?
     
— Да, пара вещей.
     
— Давай.
     
— Они нашли пистолет, из которого Хью стрелял в Генри, но Дэвид Фридман из отдела баллистики полиции штата говорит, что не знает такого оружия. Какой-то автоматический пистолет, но этот парень заявляет, что никогда такого не встречал.
     
— Ты уверен, что это Дэвид Фридман? — переспросил Алан.
     
— Да, Фридман его зовут.
     
— Он должен знать. Дэйв Фридман — ходячая оружейная Библия.
     
— Вот не знает. Я стоял рядом, когда он разговаривал с твоим приятелем Пейтоном. Он говорит, что пистолет похож на немецкий маузер, но отсутствует маркировка, и затвор отличается. Наверное, они послали его в Августу вместе с тоннами других доказательств.
     
— Что еще?
     
— Они нашли анонимную записку во дворе Генри Бофорта, — сказал Клат. — Валялась, скомканная, рядом с его машиной. Ты помнишь его ретро-«тандерберд»? Его тоже испоганили. Как и машину Хью.
     
Алану показалось, что чья-то большая и мягкая рука дала ему затрещину.
     
— Что там в записке?
     
— Секунду. — Слабый шелест; Клат рылся в своем блокноте. — Вот. «Не смей указывать мне, когда пить, а когда не пить! И только попробуй еще раз не отдать мне ключи от моей машины, дерьмовый французик!»
     
— Французик?
     
— Так тут написано. — Клат нервно хихикнул. — Слова «не смей» и «французик» подчеркнуты.
     
— И ты говоришь, что машину попортили?
     
— Ага. Порезали шины, как у Хью. И длинная царапина на боку со стороны пассажирской дверцы. Ужас!
     
— Ладно, — сказал Алан. — Вот тебе еще задание. Сходи в парикмахерскую и в бильярдную, если понадобится. Выясни, кому в последнее время Генри отказывал в выпивке.
     
— Но полиция штата…
     
— На хрен полицию штата! — в сердцах крикнул Алан. — Это наш город. Мы знаем, кого надо спрашивать и где их искать. Ты хочешь сказать, что не можешь поговорить с человеком, который все равно через пять минут обо всем узнает?
     
— Конечно, нет, — сказал Клат. — Когда я ехал обратно с Касл-Хилл, я видел Чарли Фортина. Он околачивался вместе с другими ребятами около «Западных автоперевозок». Если Генри с кем-то сцепился, Чарли должен об этом знать. Черт, да для него «Тигр» давно уже стал вторым домом.
     
— Да. Полиция штата уже допросила его?
     
— Ну… нет.
     
— Нет. Тогда ты его допроси. Но я думаю, что мы оба уже знаем ответ.
     
— Хью Прист, — хмыкнул Клат.
     
— Я в этом и не сомневался, — сказал Алан. Он подумал, что, может быть, первая догадка Генри Пейтона была верна.
     
— Хорошо, Алан. Так и сделаю.
     
— И сразу перезвони мне, как выяснишь. Сразу. В ту же секунду. — Он продиктовал номер телефона и заставил Клата повторить его для проверки.
     
— Хорошо, — сказал Клат и, помедлив, взорвался яростной тирадой: — Алан, что происходит?! Что, черт возьми, случилось с нашим городом?!
     
— Я не знаю. — Алан вдруг почувствовал себя очень старым, очень усталым… и злым. Злым уже не на Пейтона, отобравшего у него дело, а на тварь, которая запустила этот мрачный фейерверк. Он все больше и больше убеждался, что, когда они выгребут эту яму до дна, выяснится, что за всем карнавалом стоит одна и та же сила. Вильма и Нетти. Генри и Хью. Лестер и Джон. Кто-то связал их между собой, как брикеты мощной взрывчатки. — Я не знаю, Клат, но мы обязательно выясним.
     
Он повесил трубку и снова набрал номер Полли. Его желание выяснить с ней отношения, понять, что ее так взбесило, потихоньку угасало. Вместо него в душу вкралось другое чувство, еще менее приятное: смутное предчувствие чего-то очень нехорошего; нарастающая убежденность, что Полли в опасности.
     
Дзиииинь… Дзиииинь… Дзиииинь… Нет ответа.
     
Полли, я люблю тебя, и нам надо поговорить. Пожалуйста, возьми трубку. Полли, я люблю тебя, и нам надо поговорить. Пожалуйста, возьми трубку. Полли, я люблю тебя…
     
Эта мысленная мольба вертелась у него в голове, как заводная игрушка. Он хотел перезвонить Клату и попросить сначала проверить дом Полли, но не смог. Это было бы неправильно: в городе еще могут быть и другие «бомбы», ожидающие своей очереди.
     
Да, но, Алан… что, если Полли тоже на очереди?
     
Эта мысль вызвала у него какую-то смутную ассоциацию, но он не успел ее уловить.
     
Алан медленно повесил трубку, оборвав ожидание на середине гудка.
    
    
     
      
3
     
     
Полли больше не могла сопротивляться. Она перекатилась на бок, дотянулась до телефона… а он замолк на середине звонка.
     
Ну и ладно, подумала она. Ну и хорошо. Вот только вправду ли хорошо?
     
Она лежала на кровати, вслушиваясь в шум приближающейся грозы. В спальне было жарко — как в середине июля, — но окна открыть было нельзя: всего неделю назад она попросила Дэйва Филлипса, одного из местных мастеров-плотников, надеть на окна и двери зимние жалюзи. Вернувшись из поездки за город, Полли сняла старые джинсы и майку, аккуратно сложила их на стуле и легла в кровать в одном белье. Ей хотелось немного поспать, а потом принять душ. Но сон все не шел.
     
Заснуть мешали сирены, но дело было не только в них. Больше всего ее беспокоил Алан — то, что он сделал. Она до сих пор не могла поверить и смириться с таким жестоким предательством всего, во что она верила и чему верила, но факт оставался фактом. Ее мысли то и дело переключались на что-то другое (например, на сирены и на то, что их вой предвещает, наверное, конец света), но потом вновь возвращались к Алану: как он действовал у нее за спиной, как он обманывал и двурушничал. Ощущение было такое, как будто тебе постоянно тычут занозистым концом доски в нежное, потайное место.
     
Алан, как ты мог? Как ты мог?!
     
Голос, заговоривший в ответ, удивил Полли. Это был голос тети Эвви, и за его сухой ровной бесстрастностью — кстати, всегда отличавшей старую даму, — она ощутила неугомонную, сильную злость.
     
Если бы ты ему все рассказала с самого начала, девочка моя, он бы не стал ничего выяснять самостоятельно.
     
Полли резко приподнялась и села на постели. Этот голос раздражал ее, но хуже всего было то, что это был ее собственный голос. Тетя Эвви умерла много лет назад, и теперь ее собственное подсознание использовало тетю Эвви, как застенчивый чревовещатель использует свою куклу, чтобы пригласить хорошенькую девушку на свидание и…
     
Прекрати… разве тебе я не говорила, что в этом городе полно призраков? Может быть, это действительно я, моя девочка. Может быть.
     
Полли испуганно вскрикнула и зажала рот рукой.
     
А может, и нет. В конце концов не важно кто это. Важно другое, Триша: кто согрешил первым? кто солгал первым? кто умолчал первым? кто бросил первый камень?
     
— Так нечестно! — закричала Полли в пустую комнату и уставилась на свое перепуганное отражение в зеркале. Она ждала, что голос тети Эвви вернется, и, не дождавшись, медленно легла обратно.
     
Может быть, она и вправду согрешила первой, если сокрытие правды и пару невинных фраз можно назвать грехом. Но разве это дает Алану право копаться в ее прошлом, как будто она преступница-рецидивистка?! Разве это дает ему право упоминать ее имя в юридической переписке… и собирать на нее досье, или как это у них называется… и… и…
     
Не обращай внимания, Полли, прошептал знакомый голос. Перестань страдать. Ты не сделала ничего плохого. Ты сделала так, как считала правильным. И потом, ты ведь слышала, какой у него был виноватый голос. Слышала?
     
— Да! — свирепо пробурчала она в подушку. — Да, я слышала! Как насчет этого, тетя Эвви?
     
Ответа не было, только слабая, едва ощутимая борьба
     
(вот в чем вопрос, Триша)
     
на ринге ее подсознания. Как будто она что-то забыла, не включила какую-то переменную
     
(Триша, хочешь конфетку)
     
в уравнение.
     
Полли беспокойно перевернулась на бок, и по налитой округлости ее груди перекатилась ацка. Было отчетливо слышно, как там, за серебряной стенкой, что-то деликатно скребется.
     
Нет, твердо сказала себе Полли, это просто что-то пересыпается. Все твои опасения насчет того, что там внутри что-то живое… это просто воображение.
     
Скрип-скрип-скрип.
     
Эта штука живая, Триша, сказала тетя Эвви. Эта штука живая, и ты это знаешь.
     
Не говори глупостей, отмахнулась Полли, переворачиваясь на другой бок. Как там внутри может что-то жить? Может быть, это что-то и сможет дышать через дырочки в кулоне, но чем оно будет питаться?!
     
Может быть, сказала тетя Эвви с мягкой непреклонностью в голосе, оно питается ТОБОЙ, Триша.
     
— Полли, — прошептала она. — Меня зовут Полли.
     
В этот раз рывок в ее подсознании был сильнее и заметнее, он пробудил какую-то странную тревогу, и Полли почти уже поняла, в чем дело… Но тут зазвонил телефон. Она охнула и вскочила. В ней боролись противоречивые чувства: гордость и желание взять трубку.
     
Поговори с ним, Триша, хуже не будет. Выслушай его. Раньше тебе было не до того!
     
Я не хочу с ним разговаривать. После того что он сделал… Нет.
     
Но ты же по-прежнему его любишь.
     
Да — это правда. Она по-прежнему его любит, но теперь и ненавидит тоже.
     
Голос тети Эвви уже не скрывал раздражения. Ты хочешь быть призраком всю свою жизнь? Да что с тобой происходит, в конце-то концов?!
     
Полли нерешительно потянулась к телефону. Ее рука — гибкая, совсем без боли рука, — не дотянулась до трубки совсем чуть-чуть. Потому что это мог быть и не Алан. Может быть, это был мистер Гонт. Может быть, мистер Гонт звонит ей, чтобы сказать, что она еще не до конца оплатила купленный товар.
     
Она опять потянулась к телефону — в этот раз ее пальцы даже скользнули по пластиковому корпусу — и снова отдернула руку. Она сцепила руки в нервный клубок и прижала их к животу. Полли боялась мертвого голоса тети Эвви, боялась того, что она сделала сегодня днем, боялась, что мистер Гонт (или Алан) расскажут всему городу про ее мертвого сына, боялась того, что означают вопящие за окном сирены.
     
Но больше всего — всех этих вещей, вместе взятых, — она боялась самого Лиланда Гонта. У нее было такое чувство, как будто ее привязали к языку громадного стального колокола, и этот колокол одновременно оглушит ее, сведет с ума и раздавит, когда начнет звонить.
     
Телефон успокоился.
     
Снаружи снова завыли сирены, и когда они затихли, удалившись в сторону Оловянного моста, ударил гром. Ближе, чем раньше.
     
Сними его, шептал голос тети Эвви. Сними его, дорогая. Ты сможешь — его власть распространяется только на надобность, но не на волю. Сними его. Сбрось его оковы.
     
Но Полли смотрела на телефон и вспоминала ту ночь — неужели прошла всего неделя? — когда она потянулась к аппарату и сбила его на пол, потому что не удержала в руках. Она вспоминала боль, терзавшую ее руки до самых локтей, как голодная крыса со сломанными зубами. Она не может вернуться в ту боль. Не может.
     
Или все-таки может?
     
Сегодня в Касл-Роке творится страшное, сказала тетя Эвви. Ты хочешь завтра проснуться и узнать, что тоже приложила к этому руку? Узнать, какой был ТВОЙ вклад? Ты хочешь в этом участвовать, Триша?
     
— Ты не понимаешь, — простонала она. — Я же не Алана подставила, а Туза! Туза Мерилла! А он заслужил, чтобы ему сделали гадость!
     
Голос тети Эвви ответил безжалостно: Тогда и ты заслужила, моя дорогая. И ты.
    
    
     
      
4
     
     
Примерно в двадцать минут седьмого, когда грозовые тучи подползли еще ближе к городу и настоящая тьма уже перенимала эстафету у сумерек, офицер полиции штата, заменивший Шейлу Брайхем в диспетчерской, вошел в приемную полицейского участка. Он обогнул небольшой участок неправильной восьмиугольной формы, ограниченный лентой с надписью: МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ, — и подошел к Генри Пейтону.
     
Генри выглядел взъерошенным и несчастным. Последние пять минут он провел с дамами и джентльменами из прессы и чувствовал себя как обычно после подобных встреч: как если бы его обмазали медом, а потом заставили пролезть через громадную, кишащую муравьями кучу экскрементов гиены. Его заявление для прессы получилось не так хорошо подготовленным — или неопровержимо размытым, — как ему бы хотелось. Телевизионщики наседали. Им нужны были новости для прямых включений в новостной врезке с шести до шести тридцати, — им нужны были прямые включения, — и если он не бросит им хоть какую-то кость, в одиннадцатичасовых новостях его просто распнут. Они и так-то почти что его распяли. За всю свою карьеру он еще не был так близок к тому, чтобы признать, что не имеет ни малейшего представления, как вести это дело. Он не просто ушел с этой импровизированной пресс-конференции; он в буквальном смысле слова спасся бегством.
     
Теперь Пейтон уже пожалел, что не прислушался к словам Алана. Он приехал сюда в полной уверенности, что вся работа сведется к устранению последствий преступлений. Теперь он был в растерянности, потому что, с тех пор как он принял дело, было совершено еще одно убийство — женщины по имени Миртл Китон. Ее муж все еще был на свободе, видимо, убежал за холмы и дальше, намного дальше, а может быть, до сих пор носится как угорелый по этому странному городку. Человек, который прикончил свою жену молотком. Другими словами — буйный псих первой категории.
     
Проблема в том, что он не знает этих людей. Алан и его помощники знают, но они оба куда-то уехали. Лапуант лежит в больнице, лелея надежду, что врачи все же сумеют выпрямить его нос. Пейтон огляделся в поисках Клаттербака и без удивления обнаружил, что тот тоже куда-то пропал.
     
Ты хотел этого, Генри? — слышал он голос Алана. Отлично. Бери это дело себе. А когда понадобятся подозреваемые, просто открой телефонную книгу.
     
— Лейтенант Пейтон? Лейтенант Пейтон! — прокричал офицер из диспетчерской.
     
— Что? — рыкнул Генри в ответ.
     
— У меня на рации доктор Ван Аллен. Хочет с вами поговорить.
     
— О чем?
     
— Не говорит. Сказал, что хочет поговорить с вами.
     
Генри вошел в будку диспетчера, все больше и больше ощущая себя мальчишкой, который катится вниз по холму на велосипеде без тормозов, причем с одной стороны — пропасть, с другой — отвесная каменная стена, а сзади его преследует стая голодных волков с мордами репортеров.
     
Он взял в руки микрофон.
     
— Пейтон на связи, прием.
     
— Лейтенант Пейтон, это доктор Ван Аллен, судмедэксперт округа. — Его голос был невыразительным и далеким, прерываемым сильными помехами. Гроза приближается, понял Генри. Вот чего нам не хватало для полного счастья.
     
— Да, я знаю, кто вы, — ответил он. — Вы забрали в Оксфорд мистера Бофорта. Как он, прием?
     
— Он…
     
Треск на линии. Ничего не слышно.
     
— Вы пропадаете, доктор Ван Аллен, — сказал Генри, пытаясь сохранить спокойствие. — У нас тут гроза надвигается, очень сильная. Повторите, пожалуйста.
     
— Мертв! — прокричал Ван Аллен в разрыв в статике. — Скончался в реанимации, но мы не думаем, что он умер от огнестрельного ранения. Вы понимаете? Мы думаем, что он умер не от огнестрельного ранения. У него был сначала атипический отек мозга, а потом аневризма. Самый вероятный диагноз: воздействие какого-то яда, очень сильного, попавшего в кровь через пули. Это же вещество, кажется, вызвало и, так сказать, разрыв сердца. Как слышно, прием?
     
О Боже, подумал Генри Пейтон. Он расслабил галстук, расстегнул воротник и нажал кнопку передачи.
     
— Прием подтверждаю, доктор Ван Аллен, но будь я проклят, если я что-то понял.
     
— Токсин скорее всего был нанесен на пули. Инфекция распространяется поначалу медленно, но потом набирает скорость. У нас две явные зоны поражения: рана на щеке и рана в груди. Очень важно, что…
     
Снова помехи на линии.
     
— …кого он? Прием?
     
— Повторите, доктор Ван Аллен. — Про себя Генри от всей души чертыхнулся. Доктор мог бы воспользоваться телефоном, а не мучить его этой чертовой рацией. — Пожалуйста, повторите еще раз!
     
— У кого сейчас пистолет? — проорал Ван Аллен. — Прием!
     
— У Дэвида Фридмана. У баллистика. Он забрал его в Августу.
     
— Предварительно разрядив?
     
— Да. Это стандартная практика.
     
— Это был револьвер или автоматический пистолет? Лейтенант Пейтон, сейчас это очень важно.
     
— Автоматический.
     
— А обойму он разрядил?
     
— В Августе разрядит. — Пейтон тяжело плюхнулся в кресло диспетчера. Ему хотелось хорошенечко проблеваться. — Прием.
     
— Нет! Нет, не надо! Пусть не трогает пули — как поняли?
     
— Я понял, — сказал Генри. — Я оставлю в лаборатории баллистики сообщение для него, чтобы он не трогал эти сраные пули в этой сраной обойме, пока мы эту сраную помойку не разгребем к сраной чертовой матушке. — Он испытал по-детски чистое удовольствие от мысли, что сейчас выйдет на свежий воздух… и вдруг подумал, сколько же репортеров сейчас отслеживают их разговор по своим профессиональным рациям. — Послушайте, доктор Ван Аллен, нам не следует говорить о таких вещах в открытом эфире. Прием.
     
— Да плюньте вы на секретность, — яростно проговорил Ван Аллен. — Мы сейчас говорим о человеческих жизнях, лейтенант Пейтон. Я пытался выйти на вас по телефону, но не пробился. Передайте своему Фридману, чтобы тщательно осмотрел свои руки на предмет ранок, царапин, даже цыпок. Если на коже есть хоть малейшее повреждение, пусть немедленно едет в ближайшую больницу. Я же не знаю, попало ли это дерьмо на обойму. И я не хочу рисковать. Эта штука смертельна. Как понял?
     
— Вас понял, — услышал Генри свой голос. Сейчас ему хотелось лишь одного: быть где угодно, лишь бы не здесь. Но раз уж он здесь, он предпочел бы, чтобы рядом был Алан Пангборн. Он все больше и больше напоминал себе Братца Кролика, прилипшего к Смоляному чучелку. — И что это?
     
— Пока не знаем. Не кураре, потому что паралича не было до самого конца. К тому же кураре относительно безболезненный яд, а мистер Бофорт сильно мучился. Все, что нам известно: началось это медленно, а потом разогналось, как товарняк. Прием.
     
— Это все? Прием.
     
— Господи, — взорвался Рэй Ван Аллен. — А вам этого мало?! Прием.
     
— Да, наверное, хватит.
     
— Радуйтесь, чт…
     
КXXХР… ШШ… ФСФФФФФФ
     
— Повторите, доктор Ван Аллен, повторите, прием.
     
Сквозь надвигающуюся волну статических разрядов до него донеслась фраза:
     
— Радуйтесь, что пистолет у вас. Он больше не причинит никому вреда. Прием.
     
— Тут вы правы. Конец связи.
    
    
     
      
5
     
     
Кора Раск свернула на Главную улицу и медленно побрела в сторону «Нужных вещей». Она прошла мимо ярко-желтого «форда-эколайна» с надписью во весь бок ГОРЯЧИЕ НОВОСТИ ПЯТОГО КАНАЛА, не заметив Дэнфорда Бастера Китона, который пялился на нее сквозь стекло немигающими глазами. Впрочем, она бы его не узнала, даже если бы заметила; фигурально выражаясь, Бастер стал другим человеком. И даже если бы она узнала его, ей было бы все равно. У нее были свои беды и печали. И еще у нее была злость. И ни то, ни другое не имело отношения к смерти сына.
     
В руке Кора несла разбитые солнечные очки.
     
Казалось, полиция будет допрашивать ее бесконечно… пока не сведет ее с ума. Убирайтесь! — хотелось ей закричать. Кончайте с этими вашими дурацкими вопросами насчет Брайана! Если он что-то натворил, арестуйте его, отец потом разберется, он в этом мастер, но меня оставьте в покое! У меня свидание с Королем, и я не могу заставлять его ждать!
     
В какой-то момент она заметила шерифа Пангборна, стоявшего, скрестив руки на груди, в дверях между кухней и задним крыльцом. Она чуть не выложила все ему, думая, что он поймет. Он был не как эти… он был свой, из их города, он знал про «Нужные вещи», он наверняка купил там себе что-нибудь, он поймет.
     
Но тут у нее в сознании раздался голос мистера Гонта, спокойный и убедительный, как всегда. Нет, Кора, не говори ему ничего. Он не поймет. Он не такой, как ты. Он не понимающий покупатель. Скажи им, что тебе нужно поехать в госпиталь, чтобы присмотреть за другим сыном. Так ты от них избавишься, хотя бы на время. А дальше уже не важно.
     
Она так им и заявила. Все сработало, как по волшебству. Она даже умудрилась выдавить из себя пару слезинок, правда, думая не о Брайане, а о том, как уныло и одиноко Элвису без нее, как он ходит по Грейсленду и скучает. Бедный Король!
     
Они ушли — все, кроме двоих-троих в гараже. Кора не понимала, что они там делают и чего там хотят, да ее это и не заботило. Она схватила со стола свои волшебные очки и помчалась наверх. В спальне она скинула с себя халат, легла на постель и надела их.
     
В мгновение ока она перенеслась в Грейсленд. Сердце исполнилось облегчения, сладкого предчувствия и необузданного желания.
     
Нагая и свежая, она взлетела по витой каменной лестнице в верхний коридор, украшенный гобеленами шириной почти с шоссе. Когда она подходила к закрытым дверям в дальнем конце коридора, пушистый ковер приятно щекотал ее босые ноги. Кора протянула руки и толчком распахнула обе створки дверей. Перед ней открылась спальня Короля, комната, выдержанная в черно-белых тонах — черные стены, белый пушистый ковер, черные занавески на окнах, белый орнамент на черном постельном белье — все черно-белое, кроме потолка, который был выкрашен в полуночную синеву с тысячью мерцающих электрических звездочек.
     
Потом она взглянула на кровать и застыла, потрясенная ужасным видением.
     
Король лежал там, в постели, но он был не один.
     
На нем сидела верхом, скача, как на пони, Майра Эванс. Она повернулась и посмотрела на Кору. Король продолжал смотреть на Майру, моргая своими сонными, прекрасными голубыми глазами.
     
— Майра! — взвизгнула Кора. — Что ты тут делаешь?
     
— Ну, как видишь, не пол подметаю, — самодовольно заявила Майра.
     
Кора аж задохнулась, потрясенная до глубины души.
     
— Да… да… да чтоб мне провалиться! — выдавила она, когда к ней вернулось дыхание.
     
— Так иди и проваливайся, — сказала Майра, увеличив темп. — И сними эти идиотские очки. Вид у тебя в них дурацкий. Убирайся отсюда. Возвращайся в Касл-Рок. Мы тут заняты… правда, Элви?
     
— Точно, сладенькая моя… — согласился Король. — Заняты, как два кролика в норке.
     
Ужас уступил место ярости, которая вывела Кору из паралича. Она бросилась на так называемую подругу, собираясь выцарапать ее бессовестные глаза. Но когда она подняла руку, Майра потянулась — по-прежнему не сбиваясь с ритма — и сорвала с Коры очки.
     
Кора зажмурилась от удивления… а открыв глаза, обнаружила, что лежит одна у себя в кровати. Очки лежали на полу, оба стекла были разбиты вдребезги.
     
— Нет, — простонала Кора, сползая с кровати. Ей хотелось завыть, но какой-то внутренний голос — не ее собственный, а чужой — предупредил, что полиция в гараже может услышать и прибежать на крики. — Нет, Боже мой, нет, ну пожалуйста, Боооже…
     
Она попыталась вставить осколки обратно в золотую оправу, но у нее ничего не вышло. Обе линзы были разбиты. Уничтожены этой гадкой развратной тварью. Ее подругой, Майрой Эванс. Ее подруга как-то нашла дорогу в Грейсленд, ее подруга, которая прямо сейчас, пока Кора безуспешно пыталась сложить осколки безвозвратно утерянной, бесценной вещи, занималась любовью с Королем.
     
Кора подняла глаза, превратившиеся в сверкающие черные щелки.
     
— Я ее достану, — яростно прошептала она. — Вот увидите.
    
    
     
      
6
     
     
Она прочла вывеску на двери «Нужных вещей», на секунду задумалась, потом развернулась и пошла в сторону заднего переулка. Мимо промчалась Франсин Пелетье, которая вышла из переулка ей навстречу, пряча что-то в сумочку. Кора на нее даже не взглянула.
     
На середине аллейки она увидела мистера Гонта за деревянным столом, который стоял перед открытой задней дверью его магазина, как баррикада.
     
— А, Кора! — воскликнул он. — Я как раз думал, когда вы заглянете.
     
— Эта сучка! — процедила Кора. — Эта предательница, поганая тварь, сучка!
     
— Прошу прощения, Кора, — сказал мистер Гонт с присущей ему вежливостью, — но, мне кажется, что у вас расстегнулась пара пуговиц. — Он указал своим странным длинным пальцем на ее платье.
     
Кора накинула на голое тело первое, что попалось в шкафу, и второпях застегнула только одну верхнюю пуговицу, так что платье полностью раскрылось до самого лобка. Ее живот, обильно удобренный громадным количеством «вагон-вилсов», сникерсов и вишен в шоколаде, съеденных за просмотром «Санта-Барбары» (и других любимых сериалов), мягко выпирал в разрез.
     
— А кому какое дело?! — взорвалась Кора.
     
— Мне — никакого, — спокойно сказал мистер Гонт. — Чем могу быть полезен?
     
— Эта сучка трахается с Королем. Она разбила мои очки. Я хочу ее убить.
     
— Убить, значит, — повторил мистер Гонт, удивленно подняв брови. — Не могу сказать, что не разделяю ваших чувств, Кора, потому что я их прекрасно понимаю. Вполне возможно, что женщина, похитившая мужчину у другой женщины, и не заслуживает смерти. Но не мне об этом судить. Я всю жизнь занимаюсь коммерцией и слабо разбираюсь в тонкой материи чувств. Но женщина, лишившая другую женщину ее самого ценного приобретения… это намного серьезнее. Вы согласны?
     
Кора заулыбалась. Это была жестокая улыбка. Безжалостная улыбка. Безумная.
     
— Еще бы, — сказала она.
     
Мистер Гонт на секунду отвернулся. Повернувшись обратно, он протянул Коре автоматический пистолет.
     
— Возможно, вам пригодится вот эта штука, — сказал он.
    
   
   
    
     
Глава двадцатая
    
    
     
      
1
     
     
Покончив с Миртл, Бастер впал в глубокое оцепенение. Все стало бессмысленным. Он думал о них — о целом городе, кишащем ими, — но вместо чистой, праведной ненависти испытывал лишь усталость и горечь. В голове угрюмо ворочалась боль. Рука и спина болели после рьяной работы молотком.
     
Он опустил глаза и увидел, что до сих пор держит его в руке. Рука разжалась, и молоток выпал на кухонный линолеум, оставив на нем кровавые брызги. Почти минуту Китон стоял и смотрел на бурые капли с въедливой внимательностью полного идиота. Ему казалось, что в узоре кровавых разводов проступает лицо его отца.
     
Потом он вышел из оцепенения и поплелся к себе в кабинет, потирая плечо и локоть. Наручники сводили с ума своим звоном. Он открыл дверцу шкафа, встал на колени, отодвинул висевшую там одежду и вытащил коробку с игрой. Неуклюже выдравшись из шкафа (наручник зацепился за одну из туфель Миртл, и Бастер швырнул его, тихо выматерившись себе под нос), он перенес коробку на стол и уселся перед ней. Однако вместо обычного восхищения он чувствовал только уныние. «Выигрышная ставка» по-прежнему была чудесной, но какая с нее была польза теперь?! Уже не важно, вернет он деньги в кассу или нет. Он убил собственную жену — чего она, без сомнения, заслужила, — но они-то увидят все это совсем в другом свете. Они с радостью схватятся за возможность засадить его в тюрьму: бросят его в самую темную, самую затхлую камеру Шоушенкской тюрьмы, а ключ зашвырнут в колодец.
     
Он увидел, что на картонной крышке расползаются кровавые подтеки, и взглянул на себя. Только сейчас он заметил, что он весь в крови, с ног до головы. Руки по локоть в крови, как у какого-нибудь мясника из Чикаго. Депрессия накатила мягкой, черной волной. Они победили его… хорошо. Но они его не возьмут. Он все равно уйдет. Все равно уйдет.
     
Бастер поднялся из-за стола с ощущением глубинной внутренней пустоты, вышел из кабинета и пошел наверх. По дороге он разделся: туфли сбросил в гостиной, штаны снял на лестнице и уже в коридоре стянул носки. Даже носки были пропитаны кровью. Больше всего хлопот ему доставила рубашка; снимать ее через голову с надетым наручником было довольно напряженно.
     
Между убийством миссис Китон и замедленным марш-броском Бастера в душ прошло двадцать минут. За это время его бы сто раз могли взять без особых проблем… но полиции было не до того. На Главной улице шла торжественная передача власти, в полицейском участке царил полный хаос, и установление местонахождения Дэнфорда Китона по прозвищу Бастер было сейчас далеко не первым в списке первоочередных задач.
     
Бастер вышел из душа, насухо вытерся, надел чистые брюки и футболку — еще раз возиться с длинными рукавами было выше его сил — и вернулся в кабинет.
     
Там он снова уселся за стол и впился взглядом в «Выигрышную ставку», очень надеясь, что его депрессия окажется преходящей, что она пройдет прямо сейчас и прежняя радость вернется. Но картинка на коробке стала какой-то блеклой и тусклой. Самым ярким пятном цвета была кровь Миртл, размазанная по боку лошади № 2.
     
Бастер открыл коробку, отложил крышку в сторону и с ужасом обнаружил, что маленькие жестяные лошадки печально покосились в разные стороны. Их цвета тоже поблекли. Из отверстия, куда вставляется заводной ключ, торчала сломанная пружина.
     
Здесь кто-то был! — завопил внутренний голос. Кто-то к ней прикасался! Кто-то из них! Им было мало сломать меня! Они сломали еще и мою игру!
     
Но другой голос, из самых глубин сознания — возможно, голос угасающего рассудка, — прошептал, что это неправда. Так было с самого начала, прошептал этот голос. Просто ты этого не замечал.
     
Бастер шагнул к шкафу за пистолетом. Ничего другого не остается. Это — единственный выход. Бастер уже протянул руку к полке, но тут раздался телефонный звонок. Бастер медленно поднял трубку, уже зная, кто это звонит.
     
И он не ошибся.
    
    
     
      
2
     
     
— Привет, Дэн, — сказал мистер Гонт. — Как у вас настроение в этот прекрасный вечер?
     
— Ужасно, — ответил Бастер глухим и угрюмым голосом. — Мир летит в тартарары. Я покончу с собой.
     
— О… — Судя по голосу, мистер Гонт был лишь слегка разочарован и не более того.
     
— Все плохо. Даже игра, которую вы мне продали… она никуда не годится.