1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
     

…Вдаль идут державным шагом…    

– Кто ещё там? Выходи!    

Это – ветер с красным флагом    

Разыгрался впереди…    

     

Впереди – сугроб холодный.    

– Кто в сугробе – выходи!    

Только нищий пёс голодный    

Ковыляет позади…    

     

– Отвяжись ты, шелудивый,    

Я штыком пощекочу!    

Старый мир, как пёс паршивый,    

Провались – поколочу!    

     

…Скалит зубы – волк голодный –    

Хвост поджал – не отстаёт –    

Пёс холодный – пёс безродный…    

– Эй, откликнись, кто идет?    

     

– Кто там машет красным флагом?    

– Приглядись‑ка, эка тьма!    

– Кто там ходит беглым шагом,    

Хоронясь за все дома?    

     

– Всё равно, тебя добуду,    

Лучше сдайся мне живьем!    

– Эй, товарищ, будет худо,    

Выходи, стрелять начнем!    

     

Трах‑тах‑тах!– И только эхо    

Откликается в домах…    

Только вьюга долгим смехом    

Заливается в снегах…    

     

Трах‑тах‑тах!    

Трах‑тах‑тах!    

…Так идут державным шагом –    

Позади – голодный пёс.    

Впереди – с кровавым флагом,    

И за вьюгой неведим,    

И от пули невредим,    

Нежной поступью надвьюжной,    

Снежной россыпью жемчужной,    

В белом венчике из роз –    

Впереди – Исус Христос.    

     

Январь 1918     

 « Я помню  нежность ваших плеч…»     

     

     

Я помню нежность ваших плеч    

Они застенчивы и чутки.    

И лаской прерванную речь,    

Вдруг, после болтовни и шутки.    

     

Волос червонную руду    

И голоса грудные звуки.    

Сирени темной в час разлуки    

Пятиконечную звезду.    

     

И то, что больше и странней:    

Из вихря музыки и света –    

Взор, полный долгого привета,    

И тайна верности … твоей.    

     

1 июля 1914     

     

« Ну, что же?  Устало заломлены слабые руки…»     

     

     

Ну, что же? Устало заломлены слабые руки,    

И вечность сама загляделась в погасшие очи,    

И муки утихли. А если б и были высокие муки,–    

Что ну жды?– Я вижу печальное шествие ночи.    

     

Ведь солнце, положенный круг обойдя, закатилось.    

Открой мои книги: там сказано всё, что свершится.    

Да, был я пророком, пока это сердце молилось,–    

Молилось и пело тебя, но ведь ты – не царица.    

     

Царем я не буду: ты власти мечты не делила.    

Рабом я не стану: ты власти земли не хотела.    

Вот новая ноша: пока не откроет могила    

Сырые объятья,– тащиться без важного дела…    

     

Но я – человек. И, паденье свое признавая,    

Тревогу свою не смирю я: она всё сильнее.    

То ревность по дому , тревогою сердце  снедая,    

Твердит неотступно: Что делаешь, делай скорее .    

     

21 февраля 1914     

     

Голос из хора    

     

     

Как часто плачем – вы и я –    

Над жалкой жизнию своей!    

О, если б знали вы, друзья,    

Холод и мрак грядущих дней!    

     

Теперь ты милой руку жмешь,    

Играешь с нею, шутя,    

И плачешь ты, заметив ложь,    

Или в руке любимой нож,    

Дитя, дитя!    

     

Лжи и коварству меры нет,    

А смерть – далека.    

Всё будет чернее страшный свет,    

И всё безумней вихрь планет    

Еще века, века!    

     

И век последний, ужасней всех,    

Увидим и вы и я.    

Всё небо скроет гнусный грех,    

На всех устах застынет смех,    

Тоска небытия…    

     

Весны, дитя, ты будешь ждать –    

Весна обманет.    

Ты будешь солнце на небо звать –    

Солнце не встанет.    

И крик, когда ты начнешь кричать,    

Как камень, канет…    

     

Будьте ж довольны жизнью своей,    

Тише воды, ниже травы!    

О, если б знали, дети, вы,    

Холод и мрак грядущих дней!    

     

6 июня 1910 – 27 февраля 1914     

 Последнее напутствие    

     

     

Боль проходит понемногу,    

Не навек она дана.    

Есть конец мятежным стонам.    

Злую муку и тревогу    

Побеждает тишина.    

     

Ты смежил больные вежды,    

Ты не ждешь – она вошла.    

Вот она – с хрустальным звоном    

Преисполнила надежды,    

Светлым кругом обвела.    

     

Слышишь ты сквозь боль мучений,    

Точно друг твой, старый друг,    

Тронул сердце нежной скрипкой?    

Точно легких сновидений    

Быстрый рой домчался вдруг?    

     

Это – легкий образ рая,    

Это – милая твоя.    

Ляг на смертный одр с улыбкой,    

Тихо грезить, замыкая    

Круг постылый бытия.    

     

Протянуться без желаний,    

Улыбнуться навсегда,    

Чтоб в последний раз проплыли    

Мимо, сонно, как в тумане,    

Люди, зданья, города…    

     

Чтобы звуки, чуть тревожа    

Легкой музыкой земли,    

Прозвучали, потомили    

Над последним миром ложа    

И в иное увлекли…    

     

Лесть, коварство, слава, злато –    

Мимо, мимо, навсегда…    

Человеческая тупость –    

Всё, что мучило когда‑то,    

Забавляло иногда…    

     

И опять – коварство, слава,    

Злато, лесть, всему венец –    

Человеческая глупость,    

Безысходна, величава,    

Бесконечна… Что ж, конец?    

     

Нет… еще леса, поляны,    

И проселки, и шоссе,    

Наша русская дорога,    

Наши русские туманы,    

Наши шелесты в овсе…    

     

А когда пройдет всё мимо,    

Чем тревожила земля,    

Та, кого любил ты много,    

Поведет рукой любимой    

В Елисейские поля.    

     

14 мая 1914     

 « Смычок запел.  И облак душный…»     

     

     

Смычок запел. И облак душный    

Над нами встал. И соловьи    

Приснились нам. И стан послушный    

Скользнул в объятия мои…    

Не соловей – то скрипка пела,    

Когда ж оборвалась струна,    

Кругом рыдала и звенела,    

Как в вешней роще, тишина…    

Как там, в рыдающие звуки    

Вступала майская гроза…    

Пугливые сближались руки,    

И жгли смеженные глаза…    

     

14 мая 1914     

     

Королевна    

     

     

Не было и нет во всей подлунной    

Белоснежней плеч.    

Голос нежный, голос многострунный,    

Льстивая, смеющаяся речь.    

     

Все певцы полночные напевы    

Ей слагают, ей.    

Шепчутся завистливые девы    

У ее немых дверей.    

     

Темный рыцарь, не подняв забрала,    

Жадно рвется в бой;    

То она его на смерть послала    

Белоснежною рукой.    

     

Но, когда одна, с холодной башни    

Всё глядит она    

На поля, леса, озера, пашни    

Из высокого окна.    

     

И слеза сияет в нежном взоре,    

А вдали, вдали    

Ходят тучи, да алеют зори,    

Да летают журавли…    

     

Да еще – души ее властитель,    

Тот, кто навсегда    

Путь забыл в далекую обитель,–    

Не вернется никогда!    

     

28 ноября 1908 – 16 мая 1914     

 « Ты жил один!  Друзей ты не искал…»     

     

     

Ты жил один! Друзей ты не искал    

И не искал единоверцев.    

Ты острый нож безжалостно вонзал    

В открытое для счастья сердце.    

     

«Безумный друг! Ты мог бы счастлив быть!..»    

«Зачем? Средь бурного ненастья    

Мы, всё равно, не можем сохранить    

Неумирающего счастья!»    

     

26 августа 1914     

     

Осенняя воля    

     

     

Выхожу я в путь, открытый взорам,    

Ветер гнет упругие кусты,    

Битый камень лег по косогорам,    

Желтой глины скудные пласты.    

     

Разгулялась осень в мокрых долах,    

Обнажила кладбища земли,    

Но густых рябин в проезжих селах    

Красный цвет зареет издали.    

     

Вот оно, мое веселье, пляшет    

И звенит, звенит, в кустах пропав!    

И вдали, вдали призывно машет    

Твой узорный, твой цветной рукав.    

     

Кто взманил меня на путь знакомый,    

Усмехнулся мне в окно тюрьмы?    

Или – каменным путем влекомый    

Нищий, распевающий псалмы?    

     

Нет, иду я в путь никем не званый,    

И земля да будет мне легка!    

Буду слушать голос Руси пьяной,    

Отдыхать под крышей кабака.    

     

Запою ли про свою удачу,    

Как я молодость сгубил в хмелю…    

Над печалью нив твоих заплачу,    

Твой простор навеки полюблю…    

     

Много нас – свободных, юных, статных –    

Умирает, не любя…    

Приюти ты в далях необъятных!    

Как и жить и плакать без тебя!    

     

Июль 1905, Рогачевское шоссе     

 Русь    

     

     

Ты и во сне необычайна.    

Твоей одежды не коснусь.    

Дремлю – и за дремотой тайна,    

И в тайне – ты почиешь, Русь.    

     

Русь, опоясана реками    

И дебрями окружена,    

С болотами и журавлями,    

И с мутным взором колдуна,    

     

Где разноликие народы    

Из края в край, из дола в дол    

Ведут ночные хороводы    

Под заревом горящих сел.    

     

Где ведуны с ворожея ми    

Чаруют злаки на полях    

И ведьмы тешатся с чертями    

В дорожных снеговых столбах.    

     

Где буйно заметает вьюга    

До крыши – утлое жилье,    

И девушка на злого друга    

Под снегом точит лезвее.    

     

Где все пути и все распутья    

Живой клюкой измождены,    

И вихрь, свистящий в голых прутьях,    

Поет преданья старины…    

     

Так – я узнал в моей дремоте    

Страны родимой нищету,    

И в лоскутах ее лохмотий    

Души скрываю наготу.    

     

Тропу печальную, ночную    

Я до погоста протоптал,    

И там, на кладбище ночуя,    

Подолгу песни распевал.    

     

И сам не понял, не измерил,    

Кому я песни посвятил,    

В какого бога страстно верил,    

Какую девушку любил.    

     

Живую душу укачала,    

Русь, на своих просторах ты,    

И вот – она не запятнала    

Первоначальной чистоты.    

     

Дремлю – и за дремотой тайна,    

И в тайне почивает Русь.    

Она и в снах необычайна,    

Ее одежды не коснусь.    

     

24 сентября 1906     

 Митинг    

     

     

Он говорил умно и резко,    

И тусклые зрачки    

Мотали прямо и без блеска    

Слепые огоньки.    

     

А снизу устремлялись взоры    

От многих тысяч глаз,    

И он но чувствовал, что скоро    

Пробьет последний час.    

     

Его движенья были верны,    

И голос был суров,    

И борода качалась мерно    

В такт запыленных слов.    

     

И серый, как ночные своды,    

Он знал всему предел.    

Цепями тягостной свободы    

Уверенно гремел.    

     

Но те, внизу, не понимали    

Ни чисел, ни имен,    

И знаком долга и печали    

Никто не заклеймен.    

     

И тихий ропот поднял руку,    

И дрогнули огни.    

Пронесся шум, подобный звуку    

Упавшей головни.    

     

Как будто свет из мрака брызнул,    

Как будто был намек…    

Толпа проснулась. Дико взвизгнул    

Пронзительный свисток.    

     

И в звоны стекол перебитых    

Ворвался стон глухой,    

И человек упал на плиты    

С разбитой головой.    

     

Не знаю, кто ударом камня    

Убил его в толпе,    

И струйка крови, помню ясно,    

Осталась на столбе.    

     

Еще свистки ломали воздух,    

И крик еще стоял,    

А он уж лег на вечный отдых    

У входа в шумный зал…    

     

Но огонек блеснул у входа…    

Другие огоньки…    

И звонко брякнули у свода    

Взведенные курки.    

     

И промелькнуло в беглом свете,    

Как человек лежал,    

И как солдат ружье над мертвым    

Наперевес держал.    

     

Черты лица бледней казались    

От черной бороды,    

Солдаты, молча, собирались    

И строились в ряды.    

     

И в тишине, внезапно вставшей,    

Был светел круг лица,    

Был тихий ангел пролетавший    

И радость – без конца.    

     

И были строги и спокойны    

Открытые зрачки,    

Над ними вытянулись стройно    

Блестящие штыки.    

     

Как будто, спрятанный у входа    

За черной пастью дул,    

Ночным дыханием свободы    

Уверенно вздохнул.    

     

10 октября 1905    

 « Я ухо  приложил к земле…»     

     

     

Я ухо приложил к земле.    

Я муки криком не нарушу.    

Ты слишком хриплым стоном душу    

Бессмертную томишь во мгле!    

Эй, встань и загорись и жги!    

Эй, подними свой верный молот,    

Чтоб молнией живой расколот    

Был мрак, где не видать ни зги!    

Ты роешься, подземный крот!    

Я слышу трудный, хриплый голос..    

Не медли. Помни: слабый колос    

Под их секирой упадет…    

Как зерна, злую землю рой    

И выходи на свет. И ведай:    

За их случайною победой    

Роится сумрак гробовой.    

Лелей, пои, таи ту новь,    

Пройдет весна – над этой новью,    

Вспоенная твоею кровью,    

Созреет новая любовь.    

     

3 июня 1907     

     

« В голодной и  больной неволе…»     

     

     

В голодной и больной неволе    

И день не в день, и год не в год.    

Когда же всколосится поле,    

Вздохнет униженный народ?    

     

Что лето, шелестят во мраке,    

То выпрямляясь, то клонясь    

Всю ночь под тайным ветром, злаки:    

Пора цветенья началась.    

     

Народ – венец земного цвета,    

Краса и радость всем цветам:    

Не миновать господня лета    

Благоприятного – и нам.    

     

15 февраля 1909     

     

З. Гиппиус    

(При получении  «Последних стихов»)      

     

     

Женщина, безумная гордячка!    

Мне понятен каждый ваш намек,    

Белая весенняя горячка    

Всеми гневами звенящих строк!