1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
В крае отцовском своем. Совершенно его не узнал он,    

Ибо давно уж там не был. Притом же окрестность покрыла    

Мглою туманной Паллада Афина, чтоб не был и сам он    

Узнан никем, чтоб успела ему все сказать по порядку,    

Чтоб не узнали его ни жена, ни друзья, ни из граждан    

Кто‑либо прежде, чем он женихам не отмстит за бесстыдство.    

Вот потому и другим показалося все Одиссею, –    

Все: и тропинки в горах и глади спокойных заливов,    

Темные главы деревьев густых и высокие скалы.    

Быстро вскочил он, стоял и глядел на родимую землю.    

После того зарыдал, руками по бедрам ударил    

И обратился к себе, неудержным охваченный страхом:    

"Горе! В какую страну, к каким это людям попал я?    

К диким ли, духом надменным и знать не желающим правды,    

Или же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем?    

Все сокровища эти – куда отнести их? Куда тут    

Сам я попал? Отчего не остался я там, у феаков!    

Я б как молящий прибегнуть к кому‑нибудь мог и из прочих    

Мощных царей, кто б меня полюбил и в отчизну отправил.    

Тут же – не знаю, куда это спрятать? А если на месте    

Все здесь оставлю, боюсь, чтоб не стало добычей другого.    

Горе! Как вижу, не так справедливы, не так уж разумны    

Были со мною вожди и советчики славных феаков!    

В землю другую меня отвезли! Обещались на остров    

Издали видный Итаку отвезть, и нарушили слово.    

Да покарает их Зевс, покровитель молящих, который    

Зорко следит за людьми и всем погрешившим отмщает!    

Дай‑ка, однако, взгляну на богатства свои, подсчитаю, –    

Не увезли ли чего в своем корабле они полом?"    

Так он сказал и считать тазы и треножники начал,    

Золото в тонких издельях, прекрасные тканые платья.    

В целости все оказалось. В жестокой тоске по отчизне    

Стал он бродить по песку близ немолчно шумящего моря,    

Скорбью безмерной крушась. Подошла к нему близко Афина,    

Юноши образ приняв, овечье пасущего стадо,    

Нежного видом, какими бывают властителей дети.    

Плащ двойной на плечах ее был превосходной работы;    

Было копье у нее, в сандальях блестящие ноги.    

Радость при виде ее взяла Одиссея, Навстречу    

Деве пошел он и громко слова окрыленные молвил:    

"В местности этой, о друг, с тобой повстречался я с  первым.    

Здравствуй! Прошу я тебя, не прими меня с сердцем недобрым,    

Но сбереги мне вот это, спаси и меня. Я как богу    

Жарко молюся тебе и к коленям твоим припадаю.    

Также и вот что скажи мне вполне откровенно, чтоб знал я:    

Что за земля? Что за край? Что за люди его населяют?    

Остров ли это какой‑нибудь, издали видный, иль в море    

Мысом далеко врезается здесь материк плодородный?"    

Так отвечала ему совоокая дева Афина:    

"Глуп же ты, странник, иль очень пришел к нам сюда  издалека,    

Если расспрашивать вздумал об этой земле. Не совсем уж    

Так неизвестна она. Ее очень многие знают    

Как среди тех, кто лицом к заре обитает и к солнцу,    

Так и средь тех, кто живет назади, к туманам и мраку.    

Сильно скалиста она, в повозке на ней не проедешь,    

Но не совсем уж бедна, хоть пространством не очень обширна.    

Вволю хлеба на ней, и вволю вина там родится,    

Ибо дожди выпадают нередко и росы обильны.    

Пастбищ много прекрасных для коз и коров. И леса есть    

Всякого рода. И много на ней водопадов богатых.    

Имя Итаки, о странник, достигло наверно и Трои, –    

А ведь она от ахейской земли, как я слышал, не близко".    

Так сказала. И в радость пришел Одиссей многостойкий.    

Рад он был, что отчизна пред ним, как ему сообщила    

Зевса эгидодержавного дочь, Паллада Афина.    

Громко к ней со словами крылатыми он обратился,    

Правды, однакоже, ей не сказал, удержал в себе слово –    

Хитрости много всегда таилось в груди Одиссея:    

"Слышал я об Итаке уж в Крите пространном, далеко    

За морем. Нынче ж и сам я пределов Итаки достигнул,    

Эти богатства забравши. Оставивши столько же детям,    

Я убежал, умертвив быстроногого там Орсилоха,    

Идоменеева сына, на Крите широкопространном    

Всех трудящихся тяжко людей побеждавшего в беге, –    

Из‑за того, что отнять у меня все богатства хотел он,    

В Трое добытые, ради которых так много страдал я    

В битвах жестоких с мужами, в волнах разъяренного моря;    

Из‑за того, что отцу я его не хотел подчиниться,    

В Трое служа у него, а отряд свой отдельный составил.    

Медью его я убил, когда возвращался он с поля,    

Возле дороги устроив с товарищем верным засаду.    

Ночь непроглядная небо тогда покрывала, никто нас    

Видеть не мог из людей, и тайно свершилось убийство.    

Все же, как только его я убил заостренною медью,    

К славным тотчас финикийцам бежал на корабль я и с просьбой    

К ним обратился, добычу богатую в дар предложивши.    

Я попросил, на корабль меня взявши, отвезть или в Пилос,    

Или в Элиду, божественный край многославных эпейцев;    

Сила ветра, однако, от этих краев их отбила –    

Против желания их: они обмануть не хотели.    

Сбившись с дороги, сюда мы приехали позднею ночью.    

В бухту с трудом мы на веслах корабль свой ввели, и, хоть были    

Голодны все, но никто об ужине даже не вспомнил.    

Так, сойдя с корабля, близ него на песок и легли мы.    

Сильно устал я, и сладостный сон на меня ниспустился.    

А финикийцы богатства мои с корабля отгрузили    

И на песок их сложили близ места того, где лежал я,    

Сами ж в Сидонию, край хорошо населенный, отплыли.    

На берегу я остался один с растерзанным сердцем".    

Так говорил он. В ответ улыбнулась богиня Афина    

И Одиссея рукою погладила, образ принявши    

Стройной, прекрасной жены, искусной в прекрасных работах.    

Громко со словом она окрыленным к нему обратилась:    

"Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться    

Мог бы в хитростях всяких; то было бы трудно и богу.    

Вечно все тот же: хитрец, ненасытный в коварствах! Ужели    

Даже в родной очутившись земле, прекратить ты не можешь    

Лживых речей и обманов, любимых тобою сызмальства?    

Но говорить перестанем об этом. Ведь оба с тобою    

Мы превосходно умеем хитрить. И в речах и на деле    

Всех превосходишь ты смертных; а я между всеми богами    

Хитростью славлюсь и острым умом. Ужель не узнал ты    

Дочери Зевса, Паллады Афины? Всегда ведь с тобою    

Рядом стою я во всяких трудах и тебя охраняю.    

Я же и сделала так, что понравился всем ты феакам.    

Нынче сюда я пришла, чтоб с тобой о дальнейшем подумать    

И чтоб сокровища спрятать, какие тебе на дорогу    

Славные дали феаки по мысли моей и совету,    

Также чтоб знал ты, какие судьба тебе беды готовит    

В доме твоем. Все должен ты вытерпеть, хочешь, не хочешь.    

Не проболтайся, однако, смотри, никому ни из женщин,    

Ни из мужчин, что домой из скитаний ты прибыл. Все муки    

Молча неси, подчиняясь насильям людей обнаглевших".    

Так Афине в ответ сказал Одиссей многоумный:    

"Трудно, богиня, тебя узнать человеку при встрече,    

Как бы он опытен ни был: со всяким сходна ты бываешь.    

Это крепко я помню, что ты мне была благосклонна    

Раньше, когда мы, ахейцев сыны, воевали под Троей.    

После того же как город высокий Приама мы взяли,    

Морем домой как отплыли и бог всех ахейцев рассеял,    

Больше тебя я не видел, Кронидова дочь, не заметил,    

Чтоб, на корабль мой взойдя, ты меня от беды защитила.    

С сердцем разбитым в груди я долго скитался, покуда    

Боги меня наконец от напастей решили избавить.    

Только когда очутился я в крае богатом феаков,    

Ты ободрила меня и в город сама проводила.    

Нынче ж во имя отца твоего умоляю; не верю    

Я, чтобы вправду в Итаку я прибыл; в другой здесь какой‑то    

Я нахожуся стране, а ты надо мной посмеяться    

Только хотела, мне это сказав, чтоб меня одурачить!    

Вправду ль, скажи мне, я в землю родную к себе  возвратился?"    

Так отвечала ему совоокая дева Афина:    

"Дух в груди у тебя всегда, Одиссей, одинаков.    

Вот почему и не в силах я бросить тебя, несчастливца.    

Ты осторожен, умен, не теряешь присутствия духа.    

С радостью всякий другой человек, воротившись из долгих    

Странствий, домой поспешил бы, чтоб видеть детей и супругу.    

Ты же стремишься скорей обо всех расспросить и разведать.    

Прежде жену испытать ты желаешь, которая стойко    

И доме тебя ожидает. В печали, в слезах непрерывных    

Долгие дни она там и бессонные ночи проводит.    

Что ж до меня, то сомнения я никогда не имела,    

Знала, что сам ты вернешься, хоть спутников всех потеряешь,    

Но не хотелося мне с Посейдоном‑владыкой бороться,    

Дядею мне по отцу. К тебе он пылает жестоким    

Гневом, злобясь на то, что сына его ослепил ты.    

Дай же тебе покажу я Итаку, чтоб ты убедился.    

Это вот старца морского Форкина залив пред тобою.    

Там, где кончается он, длиннолистую видишь оливу?    

Возле оливы – пещера прелестная, полная мрака.    

Там святилище нимф; наядами их называют.    

В этой просторной пещере со сводом высоким нередко    

Нимфам ты приносил гекатомбы отборные в жертву.    

Это вот – Нерит‑гора, одетая лесом дремучим".    

Разогнала тут богиня туман. Открылась окрестность.    

В радость пришел Одиссей многостойкий, когда вдруг увидел    

Край свой родной. Поцелуем припал он к земле жизнедарной,    

Поднял руки потом и начал молиться наядам:    

"Зевсовы дочери, нимфы наяды, я вас никогда уж    

Больше увидеть не думал! Приветствую вас я молитвой    

Радостной! Будем мы вам и дары приносить, как бывало,    

Если добычница Зевсова дочь благосклонно допустит,    

Чтобы остался я жив и чтоб сын мой возлюбленный вырос".    

Снова сказала ему совоокая дева Афина:    

"Не беспокойся! Теперь не о том ты заботиться должен.    

Нужно сейчас же, теперь, в углубленьи чудесной пещеры    

Все сокровища спрятать, чтоб в целости там оставались.    

Сами ж подумаем, как бы получше нам действовать дальше".    

Так сказала богиня и в мрак углубилась пещеры,    

Ощупью в ней закоулки ища. Одиссей же ко входу    

Золото стал подносить и прочную медную утварь,    

Платья богатые – все, что ему подарили феаки.    

Тщательно их уложила и вход заградила скалою    

Дочь эгидодержавного Зевса, Паллада Афина.    

Сели оба они у подножья священной оливы,    

Стали обдумывать, как погубить женихов обнаглевших.    

Первою речь начала совоокая дева Афина:    

"Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Как укротить женихов тебе этих бесстыдных, подумай.    

Держатся в доме твоем уж три года они господами,    

Сватаясь к равной богам Пенелопе и выкуп давая.    

Та, все время тебя дожидаясь в глубокой печали,    

Всем надежду дает, обещается каждому порознь,    

Вести ему посылает, в уме же желает иное".    

Так богине в ответ сказал Одиссей многоумный:    

"Вот оно как! Предстояло и мне, значит, дома погибнуть,    

Злую такую же участь приняв, как Атрид Агамемнон,    

Если б всего наперед, богиня, ты мне не сказала.    

Дай же мне мудрый совет, чтоб ведал я, как отомстить им.    

Стой сама близ меня и дерзкую смелость внуши мне,    

Как и в то время, когда разрушали твердыню мы Трои.    

Если б ты мне и теперь, Совоокая, так помогала,    

Я с тридцатью бы мужами в сраженье вступил в одиночку, –    

Вместе с тобою, богиня, с твоей благосклонной подмогой".    

Так отвечала ему совоокая дева Афина:    

"Нет, не оставлю тебя и тебя не забуду, как только    

Время наступит нам дело начать. Не один, полагаю,    

Из женихов, достоянье твое поедающих в доме,    

Кровью своею и мозгом обрызжет широкую землю.    

Дай‑ка, однако, я сделаю так, чтоб тебя не узнали.    

Сморщу прекрасную кожу твою на членах упругих,    

Череп от русых волос обнажу и рубищем бедным    

Плечи покрою, чтоб всякий глядел на тебя с отвращеньем.    

Мутными станут глаза, такие прекрасные прежде,    

Чтобы противным на вид ты всем женихам показался,    

Как и оставленным дома тобою супруге и сыну.    

Сам же ты прежде всего к свинопасу отправься, который    

Ваших свиней стережет. Он привержен тебе неизменно.    

Любит дитя он твое, Пенелопу разумную любит.    

Возле свиней ты его и найдешь. А пасется их стадо    

Подле Вороньей горы, вблизи родника Аретусы.    

Воду черную там они пьют и едят в изобильи    

Желуди дуба и все, от чего у них жир нарастает.    

Там ты останься. Подсев, расспроси обо всем свинопаса,    

Я же в Спарту, в город прекраснейших женщин, отправлюсь,    

Чтоб Телемаха позвать, который к царю Менелаю    

В Лакедемон, хоровыми площадками славный, поехал    

Вести собрать о тебе, – существуешь ты где‑нибудь, нет  ли".    

И, отвечая богине, сказал Одиссей многоумный:    

"Зная всю правду, зачем же ее ты ему не сказала?    

Не для того ль, чтоб и он натерпелся страданий, скитаясь    

По беспокойному морю, добро ж его ели другие?"    

Снова сказала ему совоокая дева Афина:    

"Пусть чрезмерно тебя забота о нем не тревожит,    

Я ведь сама провожала его, чтобы добрую славу    

Этой поездкой добыл он. Без всяких лишений, спокойно    

В доме Атрида сидит он и все в изобильи имеет.    

Юноши, правда, его стерегут в корабле чернобоком,    

Злую погибель готовя ему на возвратной дороге.    

Но ничего не случится такого. Земля в себя раньше    

Многих возьмет женихов, что богатства твои поедают".    

Так сказав, к Одиссею жезлом прикоснулась Афина.    

Сморщилась тотчас на членах упругих прекрасная кожа,    

Череп от русых волос обнажился; и все его тело    

Сделалось сразу таким, как у самого дряхлого старца.    

Мутными стали глаза, такие прекрасные прежде.    

Тело рубищем скверным одела его и хитоном –    

Грязным, рваным, насквозь прокоптившимся дымом вонючим.    

Плечи покрыла большою облезлою шкурой оленьей.    

Палку в руки дала Одиссею и жалкую сумку,    

Всю в заплатах, в дырах, и перевязь к ней из веревки.    

Так сговорившись, они разошлися. Афина в прекрасный    

Лакедемон понеслась, чтоб вернуть Одиссеева сына.    

     

 ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ    

     

     

Он же пошел каменистой тропинкою вверх от залива    

Через лесистые горы, туда, как Афина сказала,    

Где божественный жил свинопас, о делах господина    

Пекшийся более всех домочадцев, рабов Одиссея.    

Он застал свинопаса сидящим в сенях. Простирался    

Двор перед ним широкий на месте, кругом защищенном.    

Хижину всю окружал он. В небытность хозяина двор тот    

Огородил для свиней свинопас, камней натаскавши,    

У госпожи не спросясь, не спросясь и у старца Лаэрта.    

Дикие груши венчали забор тот высокий из камня.    

Крепким, густым частоколом из кольев дубовых обнес он    

Всюду снаружи забор, от черной коры их очистив.    

А за забором, внутри, двенадцать закут он настроил,    

Тесно одну близ другой, для ночевки свиней. В те закуты    

По пятьдесят запиралось привыкших по грязи валяться    

Маток свиных. А самцы‑кабаны ночевали снаружи,    

Много поменьше числом: на пиры женихов боговидных    

Сколько уж было зарезано их! Свинопас ежедневно    

Самого лучшего им доставлял кабана из жирнейших.    

Триста их шестьдесят кабанов налицо оставалось.    

Звероподобные псы там лежали, свиней охраняя, –    

Четверо. Выкормил их свинопас, над мужами начальник.    

Сам к ступням он своим подошвы прилаживал, резал    

Их из кожи бычачьей прекрасного цвета. Другие    

Все пастухи по полям разошлись со свиными стадами,    

Трое. Четвертому он принужден был отдать приказанье    

В город к надменным пойти женихам и свинью привести им,    

Чтобы, ее заколов, насытили дух они мясом.    

Вдруг, увидав Одиссея, сбежалися шумно собаки,    

Лаем дающие знать о себе. Одиссей перед ними    

Благоразумно присел, но из рук его выпала палка.    

Тут он позорную боль испытал бы в своем же владеньи,    

Но свинопас, на проворных ногах поспешая на помощь,    

Кинулся вон из сеней. Из рук его выпала кожа.    

Грозно крича на собак и часто бросая камнями,    

Стаю он разогнал и так обратился к владыке:    

"Чуть тебя, было, старик, не порвали внезапно собаки!    

То‑то бы этим доставил ты мне и стыда и позора!    

Много мне боги других уж скорбей ниспослали и стонов.    

Вот я сижу, о владыке своем богоравном горюю,    

А кабанов ведь кормлю, чтобы их поедали другие!    

Мой же хозяин голодный, по пище тоскуя, блуждает    

По городам где‑нибудь и по землям людей чужедальних,    

Если он еще жив и видит сияние солнца.    

Следуй за мною, старик, зайдем‑ка под кров мой, чтоб сам ты,    

Пищей насытивши дух и вином, рассказал мне, откуда    

Ты происходишь, какие пришлось тебе вытерпеть беды".    

В хижину тут свинопас божественный ввел Одиссея.    

Введши, его посадил. Набросал зеленеющих веток.    

Шкурой косматой козла бородатого сверху застлал их,    

Бывшей постелью ему. И радость взяла Одиссея,    

Что свинопас его так принимает, и слово сказал он:    

"Дай тебе Зевс и другие бессмертные боги, хозяин,    

Все, чего ты желаешь, что так меня принял радушно!"    

Так, ему отвечая, Евмей‑свинопас, ты промолвил:    

"Если б и хуже тебя кто пришел, не посмел бы я, странник,    

Гостем моим пренебречь. От Зевса приходит к нам каждый    

Странник и нищий. Хоть я и немного даю, но с любовью.    

Нам, рабам, поступать невозможно иначе: всегда мы    

В страхе бываем, когда хозяева власть получают    

Новые. Боги домой воротиться тому не судили,    

Кто сердечно меня бы любил и имущество дал бы –    

Дом, и участок земли, и желанную многим супругу,    

Все, чем хороший хозяин раба своего одаряет,    

Если он честно работал и боги ему помогали.    

Так и мои процветают дела, при каких состою я.    

Если б состарился здесь он, то многим меня наградил бы!    

Но – погиб он, как пусть бы погибло отродье Елены    

Все целиком, ибо многим она сокрушила колени!    

Он ведь тоже пошел, Агамемнона честь защищая,    

На Илион многоконный, чтоб против троянцев сражаться".    

Так Одиссею сказал свинопас и, хитон подпоясав,    

Быстро к закутам пошел, где стада поросят находились.    

Выбравши двух, он понес их оттуда, обоих зарезал,    

Их опалил, разрубил и, на вертелы части наткнувши,    

Сварил, понес к Одиссею и гостю горячее мясо    

Подал на вертелах, ячной мукою куски пересыпав.    

После медвяным вином деревянную чашу наполнил,    

Сам против странника сел и, его приглашая, промолвил:    

"Ну‑ка, поешь, что для нас, для рабов, полагается,  странник!    

Вот поросятинки съешь! Кабанов женихи поедают.    

Кары они не боятся, не знают и жалости в сердце.    

Дел нечестивых, однако, не любят блаженные боги;    

Добрые действия ценят они у людей, справедливость.    

Даже недобрые люди, которые рыщут повсюду    

По чужедальним краям, и Зевс им добычу дарует,    

И, нагрузив корабли, в отчизну свой путь они держат, –    

Сильный страх наказанья и к ним забирается в сердце.    

Этим же что‑то известно, какой‑то божественный голос    

Им возвестил, что хозяин погиб, – и они не желают    

Ни сватовства, как прилично, вести, ни к себе возвратиться,    

А преспокойно достатки его поедают без счета.    

Сколько дней и сколько ночей существует у Зевса, –    

По голове или по две они никогда не зарежут.    

Также вино истребляют они совершенно без меры.    

Было скота у него без числа. Средь мужей благородных    

Столько никто не имел ни в Итаке самой, ни на черном    

Материке. Даже двадцать мужей, если вместе их взять всех,    

Столько богатств не имели. Я все их тебе перечислю.    

На материк ты пойдешь – по двенадцать его там коровьих    

Можешь стад увидать, свиных, овечьих и козьих.    

Их и чужие пасут и рабы самого господина.    

А на Итаке – в конце ее самом – пасется вразброску    

Козьих одиннадцать стад под надзором мужей превосходных.    

Поочередно они пригоняют козла ежедневно    

В город, из жирных козлов отобрав, кто покажется лучше.    

Я же этих свиней тут пасу, охраняю от бедствий    

И, наилучшую выбрав, ее женихам посылаю".    

Так говорил он, а гость ел мясо усердно. И жадно    

Пил. И молчал, женихам истребление в мыслях готовя.    

После того как поел и дух укрепил себе пищей,    

Чашу свою Одиссей вином искрометным наполнил    

И протянул свинопасу. И тот ее с радостью принял.    

Гость к нему со словами крылатыми так обратился:    

"Друг мой, скажи ты мне, кто этот муж, что тобою владеет,    

Столь несметно богатый и мощный, как ты утверждаешь?    

Ты говоришь, что за честь Агамемнона в Трое погиб он.    

Кто он, скажи мне. Быть может, его мне встречать приходилось.    

Знает один только Зевс и другие бессмертные боги,    

Не сообщу ли о нем я чего: ведь скитался я много".    

Так отвечал свинопас, начальник мужей, Одиссею:    

"Нет, старик, ни один, с вестями сюда приходящий,    

Веры не должен внушать бы ни сыну его, ни супруге.    

Вечно бродяги, в надежде на лакомый кус и подарки,    

Нагло ей лгут, не желая ни слова правдивого молвить.    

Кто бы из этих бродяг на Итаку сюда ни явился,    

Тотчас приходит к моей госпоже и без устали врет ей.    

Та же его угощает и слушает жадно рассказы,    

Тяжко печалится сердцем, и с век ее падают слезы,    

Как то обычно для жен, потерявших мужей на чужбине.    

Стал бы, старик, ты и сам мастерить всевозможные сказки,    

Если бы плащ и хитон кто‑нибудь тебе дал, чтоб одеться.    

Нет, наверно давно уж собаки и быстрые птицы    

Кожу содрали с костей у него, и душа отлетела!    

Либо он рыбами съеден морскими, а кости на взморье    

В месте безвестном лежат, и песком занесло их глубоким.    

Так он там и погиб. Друзьям же остались печали    

Всем, а особенно мне. Нигде уж иметь не придется    

Доброго мне господина такого, куда б ни пошел я, –    

Если бы даже к отцу и к матери снова явился    

В дом, где я родился, где когда‑то был выкормлен ими.    

Даже об них я не столько печалюсь, хоть очень хотел бы,    

В крае родном побывав, увидать их своими глазами.    

Лишь об одном Одиссее тоскую я здесь непрерывно.    

Просто по имени звать, хоть и нет его здесь, не дерзаю:    

Слишком меня он любил и сердцем болел непрестанно.    

Милым его я всегда называю, хоть он и далеко!"    

Снова, ему отвечая, сказал Одиссей многостойкий:    

"Друг мой! Так как ты все отрицаешь и очень уверен,    

Что Одиссей не вернется, и дух твой всегда недоверчив…    

Я, однако, не просто скажу, а с великою клятвой:    

Он вернется домой! Награду ж за добрую весть мне    

Дашь ты, как только вернется обратно и вступит он в дом свой.    

Платье прекрасное – плащ и хитон – ты тогда мне подаришь.    

Раньше я ничего не приму, хоть и очень нуждаюсь.    

Мне ненавистны настолько ж, насколько ворота Аида,    

Люди, которых нужда беззастенчиво лгать заставляет.    

Будь мне свидетелем Зевс, потом этот стол твой радушный,    

Этот очаг Одиссеев, к которому я сейчас прибыл, –    

Все совершится воистину так, как тебе говорю я:    

В этом году еще к вам Одиссей, ты увидишь, вернется!    

Только что на небе месяц исчезнет и сменится новым,    

В дом он вернется к себе и жестоко расправится с теми,    

Кто унижает супругу его и блестящего сына".    

Так, Евмей свинопас, ему отвечая, сказал ты:    

"Ни награжденья тебе я не дам за хорошие вести,    

Ни Одиссей к нам, старик, не вернется домой. Но спокойно    

Пей, и начнем говорить о другом. А об этом не нужно    

Напоминать мне. Печаль неизбывная мне заполняет    

Сердце, как только мне кто о хозяине добром напомнит.    

Нет, оставим‑ка клятвы! Вернется ли, нет ли в Итаку    

Царь Одиссей к нам, как все бы желали мы – я, Пенелопа,    

Старый Лаэрт и подобный богам Телемах, – но печалюсь    

Я неутешно о сыне теперь, что рожден Одиссеем, –    

О Телемахе. Как нежная отрасль богами взращен он.    

Я уже думал, что станет отца своего он не хуже    

Между другими мужами осанкой и видом прекрасным,    

Но повредил рассудительный дух его – бог ли какой‑то    

Иль человек: он поехал собрать об отце своем вести    

В Пилос священный. Его возвращения в тайной засаде    

Знатные ждут женихи, чтобы совсем уничтожить в Итаке    

Даже и имя рода Аркейсия, равного богу.    

Будет, однако, о нем: все равно, попадется ли он им    

Иль ускользнет, и над ним прострет свою руку Кронион.    

Ты же, старик, расскажи мне теперь о твоих злоключеньях,    

И расскажи обо всем совершенно правдиво, чтоб знал я:    

Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?    

И на каком корабле ты приехал, какою дорогой    

К нам тебя в гости везли корабельщики? Кто они сами?    

Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам добрался ты".    

Вот что, ему отвечая, сказал Одиссей многоумный:    

"Я на это тебе совершенно правдиво отвечу.    

Если б мы оба с тобой запаслись на довольное время    

Пищей и сладким питьем и, пируя все дни безмятежно,    

В хижине этой сидели, другим предоставив работать, –    

То и тогда нелегко бы в течение целого года    

Было бы мне рассказать о моих тебе муках душевных, –    

Сколько их всех перенес я по воле богов олимпийских!    

С гордостью это скажу: из пространного Крита я родом.    

Мужа богатого сын. Родилося и выросло в доме.    

Много также других сыновей от законной супруги.    

Мать же моя не законной была – покупною рабыней.    

Но относился ко мне как к законнорожденному сыну    

Сын Гилаков Кастор, и отцовством его я хвалюся.    

Он в то время на Крите, как бог, почитался народом,    

Был богат и удачлив, имел сыновей достославных.    

Керы смерти, однако, пришли, и в обитель Аида    

Ими он был унесен. Имущество все поделили    

Гордые дети его, меж собой жеребьевку устроив.    

Мне же не дали почти ничего, только дом уделили.    

В жены, однакоже, дочь богатых людей мне досталась    

За добродетель мою, ибо не был умом я ничтожен,    

Не уклонялся от битв… Теперь это все миновало!..    

Все же, взглянув на жнивье, по нему без труда ты узнаешь,    

Что там за нива была: извели меня только несчастья.    

Дерзкой отвагой меня одарили Арес и Афина.    

С силой ряды прорывал я. Храбрейших товарищей выбрав,    

С ними в засаду я шел, беду для врагов замышляя.    

Мыслью о смерти мое никогда не тревожилось сердце.    

Первым бросаясь вперед, поражал я копьем моим острым    

В поле противника, мне уступавшего ног быстротою.    

Был таким я в боях. Полевых же работ не любил я,    

Как и домашних забот, процветание детям несущих.    

Многовесельные были всегда корабли мне желанны,    

Битвы, и гладкие копья, и острые медные стрелы.    

Грозные ужасы эти, других приводящие в трепет, –    

Мне они нравились. Боги любовь к ним вложили мне в сердце.    

Люди несходны: те любят одно, а другие – другое.    

Прежде еще, чем ахейцев сыны появились под Троей,    

Девять уж раз на судах быстроходных с мужами ходил я    

В страны мужей чужеземных. И там добывал я немало:    

Много и сам выбирал из добычи, по жребию также    

Многое мне доставалось. И дом у меня умножался.    

Страх и почтение стал вызывать я повсюду на Крите.    

После ж того как Зевес протяженно гремящий замыслил    

Гибельный этот поход, колени расслабивший многим,    

Славному Идоменею и мне с ним поручено было    

К Трое вести корабли. Отказаться никак не возможно    

Было бы мне: пересуды и толки пошли бы в народе.    

Девять лет мы, ахейцев сыны, воевали под Троей.    

В год же десятый, как город высокий Приама мы взяли,    

Морем домой мы отплыли, и бог всех ахейцев рассеял.    

Мне, несчастному, злое замыслил Кронид‑промыслитель.