1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
По той же дороге, чрез эту же местность
      
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
      
Незримыми делала их бестелесность,
      
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
     
     
      
У камня толпилась орава народу.
      
Светало. Означились кедров стволы.
      
— А кто вы такие? — спросила Мария.
      
— Мы племя пастушье и неба послы,
      
Пришли вознести вам обоим хвалы.
      
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
     
     
      
Средь серой, как пепел, предутренней мглы
      
Топтались погонщики и овцеводы,
      
Ругались со всадниками пешеходы,
      
У выдолбленной водопойной колоды
      
Ревели верблюды, лягались ослы.
     
     
      
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
      
Последние звезды сметал с небосвода.
      
И только волхвов из несметного сброда
      
Впустила Мария в отверстье скалы.
     
     
      
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
      
Как месяца луч в углубленье дупла.
      
Ему заменяли овчинную шубу
      
Ослиные губы и ноздри вола.
     
     
      
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
      
Шептались, едва подбирая слова.
      
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
      
От яслей рукой отодвинул волхва,
      
И тот оглянулся: с порога на деву
      
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
     
    
    
     
      
19. РАССВЕТ
     
     
      
Ты значил все в моей судьбе.
      
Потом пришла война, разруха,
      
И долго-долго о тебе
      
Ни слуху не было, ни духу.
     
     
      
И через много-много лет
      
Твой голос вновь меня встревожил.
      
Всю ночь читал я твой завет
      
И как от обморока ожил.
     
     
      
Мне к людям хочется, в толпу,
      
В их утреннее оживленье.
      
Я все готов разнесть в щепу
      
И всех поставить на колени.
     
     
      
И я по лестнице бегу,
      
Как будто выхожу впервые
      
На эти улицы в снегу
      
И вымершие мостовые.
     
     
      
Везде встают, огни, уют,
      
Пьют чай, торопятся к трамваям.
      
В теченье нескольких минут
      
Вид города неузнаваем.
     
     
      
В воротах вьюга вяжет сеть
      
Из густо падающих хлопьев,
      
И чтобы во-время поспеть,
      
Все мчатся недоев-недопив.
     
     
      
Я чувствую за них за всех,
      
Как будто побывал в их шкуре,
      
Я таю сам, как тает снег,
      
Я сам, как утро, брови хмурю.
     
     
      
Со мною люди без имен,
      
Деревья, дети, домоседы.
      
Я ими всеми побежден,
      
И только в том моя победа.
     
    
    
     
      
20. ЧУДО
     
     
      
Он шел из Вифании в Ерусалим,
      
Заранее грустью предчувствий томим.
     
     
      
Колючий кустарник на круче был выжжен,
      
Над хижиной ближней не двигался дым,
      
Был воздух горяч и камыш неподвижен,
      
И Мертвого моря покой недвижим.
     
     
      
И в горечи, спорившей с горечью моря,
      
Он шел с небольшою толпой облаков
      
По пыльной дороге на чье-то подворье,
      
Шел в город на сборище учеников.
     
     
      
И так углубился он в мысли свои,
      
Что поле в унынье запахло полынью.
      
Все стихло. Один он стоял посредине,
      
А местность лежала пластом в забытьи.
      
Все перемешалось: теплынь и пустыня,
      
И ящерицы, и ключи, и ручьи.
     
     
      
Смоковница высилась невдалеке,
      
Совсем без плодов, только ветки да листья.
      
И он ей сказал: «Для какой ты корысти?
      
Какая мне радость в твоем столбняке?
     
     
      
Я жажду и алчу, а ты — пустоцвет,
      
И встреча с тобой безотрадней гранита.
      
О, как ты обидна и недаровита!
      
Останься такой до скончания лет».
     
     
      
По дереву дрожь осужденья прошла,
      
Как молнии искра по громоотводу.
      
Смоковницу испепелило до тла.
     
     
      
Найдись в это время минута свободы
      
У листьев, ветвей, и корней, и ствола,
      
Успели б вмешаться законы природы.
      
Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
      
Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда
      
Оно настигает мгновенно, врасплох.
     
    
    
     
      
21. ЗЕМЛЯ
     
     
      
В московские особняки
      
Врывается весна нахрапом.
      
Выпархивает моль за шкапом
      
И ползает по летним шляпам,
      
И прячут шубы в сундуки.
     
     
      
По деревянным антресолям
      
Стоят цветочные горшки
      
С левкоем и желтофиолем,
      
И дышат комнаты привольем,
      
И пахнут пылью чердаки.
     
     
      
И улица запанибрата
      
С оконницей подслеповатой,
      
И белой ночи и закату
      
Не разминуться у реки.
     
     
      
И можно слышать в коридоре,
      
Что происходит на просторе,
      
О чем в случайном разговоре
      
С капелью говорит апрель.
      
Он знает тысячи историй
      
Про человеческое горе,
      
И по заборам стынут зори,
      
И тянут эту канитель.
      
И та же смесь огня и жути
      
На воле и в жилом уюте,
      
И всюду воздух сам не свой.
      
И тех же верб сквозные прутья,
      
И тех же белых почек вздутья
      
И на окне, и на распутье,
      
На улице и в мастерской.
     
     
      
Зачем же плачет даль в тумане,
      
И горько пахнет перегной?
      
На то ведь и мое призванье,
      
Чтоб не скучали расстоянья,
      
Чтобы за городскою гранью
      
Земле не тосковать одной.
     
     
      
Для этого весною ранней
      
Со мною сходятся друзья,
      
И наши вечера — прощанья,
      
Пирушки наши — завещанья,
      
Чтоб тайная струя страданья
      
Согрела холод бытия.
     
    
    
     
      
22. ДУРНЫЕ ДНИ
     
     
      
Когда на последней неделе
      
Входил он в Иерусалим,
      
Осанны навстречу гремели,
      
Бежали с ветвями за ним.
     
     
      
А дни все грозней и суровей,
      
Любовью не тронуть сердец,
      
Презрительно сдвинуты брови,
      
И вот послесловье, конец.
     
     
      
Свинцовою тяжестью всею
      
Легли на дворы небеса.
      
Искали улик фарисеи,
      
Юля перед ним, как лиса.
     
     
      
И темными силами храма
      
Он отдан подонкам на суд,
      
И с пылкостью тою же самой,
      
Как славили прежде, клянут.
     
     
      
Толпа на соседнем участке
      
Заглядывала из ворот,
      
Толклись в ожиданье развязки
      
И тыкались взад и вперед.
     
     
      
И полз шопоток по соседству,
      
И слухи со многих сторон.
      
И бегство в Египет и детство
      
Уже вспоминались, как сон.
     
     
      
Припомнился скат величавый
      
В пустыне, и та крутизна,
      
С которой всемирной державой
      
Его соблазнял сатана.
     
     
      
И брачное пиршество в Кане,
      
И чуду дивящийся стол,
      
И море, которым в тумане
      
Он к лодке, как по суху, шел.
     
     
      
И сборище бедных в лачуге,
      
И спуск со свечою в подвал,
      
Где вдруг она гасла в испуге,
      
Когда воскрешенный вставал…
     
    
    
     
      
23. МАГДАЛИНА I
     
     
      
Чуть ночь, мой демон тут как тут,
      
За прошлое моя расплата.
      
Придут и сердце мне сосут
      
Воспоминания разврата,
      
Когда, раба мужских причуд,
      
Была я дурой бесноватой
      
И улицей был мой приют.
     
     
      
Осталось несколько минут,
      
И тишь наступит гробовая.
      
Но раньше чем они пройдут,
      
Я жизнь свою, дойдя до края,
      
Как алавастровый сосуд,
      
Перед тобою разбиваю.
     
     
      
О где бы я теперь была,
      
Учитель мой и мой Спаситель,
      
Когда б ночами у стола
      
Меня бы вечность не ждала,
      
Как новый, в сети ремесла
      
Мной завлеченный посетитель.
     
     
      
Но объясни, что значит грех
      
И смерть и ад, и пламень серный,
      
Когда я на глазах у всех
      
С тобой, как с деревом побег,
      
Срослась в своей тоске безмерной.
     
     
      
Когда твои стопы, Исус,
      
Оперши о свои колени,
      
Я, может, обнимать учусь
      
Креста четырехгранный брус
      
И, чувств лишаясь, к телу рвусь,
      
Тебя готовя к погребенью.
     
    
    
     
      
24. МАГДАЛИНА II
     
     
      
У людей пред праздником уборка.
      
В стороне от этой толчеи
      
Обмываю миром из ведерка
      
Я стопы пречистые твои.
     
     
      
Шарю и не нахожу сандалий.
      
Ничего не вижу из-за слез.
      
На глаза мне пеленой упали
      
Пряди распустившихся волос.
     
     
      
Ноги я твои в подол уперла,
      
Их слезами облила, Исус,
      
Ниткой бус их обмотала с горла,
      
В волосы зарыла, как в бурнус.
     
     
      
Будущее вижу так подробно,
      
Словно ты его остановил.
      
Я сейчас предсказывать способна
      
Вещим ясновиденьем сивилл.
     
     
      
Завтра упадет завеса в храме,
      
Мы в кружок собьемся в стороне,
      
И земля качнется под ногами,
      
Может быть, из жалости ко мне.
     
     
      
Перестроятся ряды конвоя,
      
И начнется всадников разъезд.
      
Словно в бурю смерч, над головою
      
Будет к небу рваться этот крест.
     
     
      
Брошусь на землю у ног распятья,
      
Обомру и закушу уста.
      
Слишком многим руки для объятья
      
Ты раскинешь по концам креста.
     
     
      
Для кого на свете столько шири,
      
Столько муки и такая мощь?
      
Есть ли столько душ и жизней в мире?
      
Столько поселений, рек и рощ?
     
     
      
Но пройдут такие трое суток
      
И столкнут в такую пустоту,
      
Что за этот страшный промежуток
      
Я до Воскресенья дорасту.
     
    
    
     
      
25. ГЕФСИМАНСКИЙ САД
     
     
      
Мерцаньем звезд далеких безразлично
      
Был поворот дороги озарен.
      
Дорога шла вокруг горы Масличной,
      
Внизу под нею протекал Кедрон.
     
     
      
Лужайка обрывалась с половины.
      
За нею начинался Млечный путь.
      
Седые серебристые маслины
      
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
     
     
      
В конце был чей-то сад, надел земельный.
      
Учеников оставив за стеной,
      
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
      
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
     
     
      
Он отказался без противоборства,
      
Как от вещей, полученных взаймы,
      
От всемогущества и чудотворства,
      
И был теперь, как смертные, как мы.
     
     
      
Ночная даль теперь казалась краем
      
Уничтоженья и небытия.
      
Простор вселенной был необитаем,
      
И только сад был местом для житья.
     
     
      
И, глядя в эти черные провалы,
      
Пустые, без начала и конца,
      
Чтоб эта чаша смерти миновала,
      
В поту кровавом он молил отца.
     
     
      
Смягчив молитвой смертную истому,
      
Он вышел за ограду. На земле
      
Ученики, осиленные дремой,
      
Валялись в придорожном ковыле.
     
     
      
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
      
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
      
Час Сына Человеческого пробил.
      
Он в руки грешников себя предаст».
     
     
      
И лишь сказал, неведомо откуда
      
Толпа рабов и скопище бродяг,
      
Огни, мечи и впереди — Иуда
      
С предательским лобзаньем на устах.
     
     
      
Петр дал мечом отпор головорезам
      
И ухо одному из них отсек.
      
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
      
Вложи свой меч на место, человек.
     
     
      
Неужто тьмы крылатых легионов
      
Отец не снарядил бы мне сюда?
      
И, волоска тогда на мне не тронув,
      
Враги рассеялись бы без следа.
     
     
      
Но книга жизни подошла к странице,
      
Которая дороже всех святынь.
      
Сейчас должно написанное сбыться,
      
Пускай же сбудется оно. Аминь.
     
     
      
Ты видишь, ход веков подобен притче
      
И может загореться на ходу.
      
Во имя страшного её величья
      
Я в добровольных муках в гроб сойду.
     
     
      
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
      
И, как сплавляют по реке плоты,
      
Ко мне на суд, как баржи каравана,
      
Столетья поплывут из темноты».