1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
   
— Он ни хрена не может мне сделать. Я не обслуживаю такой народ, поэтому бизнес он мне не расстроит. Я сам хозяин этого заведения, поэтому он не сможет купить его и выкурить меня, как бедного старого Каверина…
   
— Кто-то купил «Лошадь и четверку»?
   
Анкер удивленно посмотрел на меня.
   
— А ты не знал?
   
Я медленно покачал головой, переваривая эту информацию. Амброз купил «Лошадь и четверку», только чтобы выкинуть меня с работы. Нет, он был слишком умен для этого. Наверное, он одолжил денег дружку и списал как деловые расходы.
   
Сколько это могло стоить? Тысячу талантов? Пять тысяч? Я не мог даже представить, сколько стоит трактир вроде «Лошади и четверки». Что особенно беспокоило — быстрота, с которой он все провернул.
   
Это ясно осветило мое будущее. Я знал, что Амброз богат, но, честно говоря, по сравнению со мной любой был богачом. Я никогда не думал, насколько он богат или как он может использовать свое богатство против меня. Теперь я получал урок о том, какого рода влияние перворожденный баронский сынок способен оказывать на окружающих.
   
Впервые я порадовался строгому университетскому кодексу поведения. Если Амброз был готов зайти так далеко, я мог только воображать, какие меры он бы предпринял, если бы ему не нужно было соблюдать видимость приличий.
   
Из задумчивости меня вывела молодая женщина, высунувшаяся из-за двери.
   
— Демон бы тебя побрал, Анкер! — завопила она. — Я не собираюсь тут все таскать одна, пока ты болтаешься снаружи и чешешь задницу! Живо иди сюда!
   
Анкер что-то едва слышно пробормотал, поднял стремянку и отнес ее за угол, в проулок.
   
— А что ты вообще сделал этому парню? Трахнул его мамашу?
   
— Да нет, песню про него написал.
   
Анкер открыл дверь трактира, и на улицу вырвался мягкий гул беседы.
   
— Любопытно послушать, — ухмыльнулся он. — Почему бы тебе не зайти и не сыграть ее?
   
— А вы уверены? — спросил я, боясь спугнуть свою удачу. — Это наверняка принесет беду.
   
— Беду? — хмыкнул он. — Что мальчишка вроде тебя может знать про это? Я был в беде еще до того, как ты родился. Я был в такой беде, что у тебя и слов для нее не найдется. — Он повернулся ко мне, все еще стоя в дверях. — Прошло много времени с тех пор, как у нас тут постоянно была музыка. В настоящей таверне должна быть музыка.
   
Я улыбнулся:
   
— Не могу с этим не согласиться.
   
— По правде говоря, я бы нанял тебя, просто чтобы накрутить этому барчуку хвост, — сказал Анкер. — Но если ты еще можешь играть хоть на чем-то…
   
Он толчком открыл дверь пошире, приглашая меня войти. Я уловил запах опилок, трудового пота и пекущегося хлеба.
   
К концу вечера мы все обговорили. В обмен на игру четыре вечера в оборот я получал крошечную комнатку на третьем этаже и уверенность, что если окажусь поблизости, когда все нормальные люди едят, то получу добрую порцию из котла. Следует заметить, что Анкер купил услуги одаренного музыканта за бросовую цену, но я был счастлив и такой сделке. Все лучше, чем возвращаться в гнезда под молчаливые насмешки соседей по комнате.
   
Потолок моей комнатенки скашивался с двух сторон, отчего она казалась еще меньше. Чуть больше мебели, чем маленький стол, деревянный стул и одинокая полка над ним, и здесь стало бы тесно. Кровать была точно такой же твердой и узкой, как койка в гнездах.
   
Я поставил потрепанную «Риторику и логику» на полку над столом. Футляр с лютней удобно устроился в углу. Через окно я видел огни Университета, неподвижно висящие в прохладном осеннем воздухе. Наконец-то я был дома.
   
   
Оглядываясь назад, я вижу, как мне повезло, что я попал к Анкеру. Да, люди здесь были не так богаты, как в «Лошади и четверке», но они ценили меня так, как никогда не ценили благородные.
   
И хотя мои апартаменты в «Лошади и четверке» поражали роскошью, крошечная комнатка у Анкера была уютной. Представьте, что мы говорим об обуви. Вам не нужен самый большой размер, какой только можно найти, — вам нужна пара по ноге. Со временем эта комнатка у Анкера стала для меня большим домом, чем любое другое место в мире.
   
Но в тот момент я кипел от бешенства, что Амброз обошелся мне так дорого. И поэтому когда я сел писать публичное извинительное письмо, оно просто сочилось ядовитой искренностью. Это было произведение искусства. Я покаянно бил себя в грудь, я рвал на себе волосы и скрежетал зубами, оттого что оклеветал собрата-студента. Я не поленился включить в письмо полный текст песни с двумя новыми куплетами и нотную запись мелодии. Затем я мучительно подробно извинился за каждый вульгарный выпад в песне.
   
Потом я потратил четыре драгоценные йоты на бумагу и чернила и использовал услугу, которую Джаксим задолжал мне за экзаменационный жребий. Один его друг работал в печатной мастерской, и с его помощью мы напечатали больше сотни экземпляров письма.
   
Затем в ночь накануне осенней четверти мы с Вилом и Симом развесили их на каждой свободной стенке, какую нашли, — по обеим сторонам реки. Симмон приготовил для этого великолепный алхимический клей. Состав мазался, как краска, но, застыв, приобретал стеклянную прозрачность и стальную крепость. Если бы кто-нибудь пожелал сорвать письма, ему бы понадобились молот и долото.
   
Теперь это кажется таким же глупым, как дразнить разъяренного быка. И если я правильно понимаю, именно эта дерзость стала главной причиной того, что Амброз позже попытался меня убить.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
    
ЖЕЛАНИЯ ВЕТРА
   
   
Вняв советам из нескольких источников, я ограничился в наступающей четверти тремя областями наук. Я все так же занимался углубленной симпатией у Элксы Дала, продолжал ученичество у Манета и взял смену в медике. Мой график получился насыщенным, но не перегруженным, как в прошлой четверти.
   
Я учился артефакции более упорно, чем всему остальному. Поскольку мои поиски покровителя зашли в тупик, я уверился, что лучший способ обеспечить себя — стать артефактором. Пока что я трудился на Килвина и выполнял довольно черную работу за относительно низкую плату. Но сразу по окончании ученичества мое положение должно было улучшиться. Кроме того, я получил бы возможность заниматься собственными проектами и продавать свои изделия или делать на заказ.
   
Если. Если только я буду в состоянии продолжать выплачивать долг Деви. Если смогу как-то наскребать денег на обучение. Если закончу ученичество у Манета, не погибнув и не покалечившись на опасной работе, что в артной было возможно в любой день…
   
   
В мастерской собралось сорок или пятьдесят человек, ожидающих демонстрации нового оборудования. Некоторые сидели на каменных верстаках, чтобы лучше видеть, около десятка студентов столпились на железных переходах среди стропил, между Килвиновыми лампами.
   
Там я заметил и Манета. При всем желании его было трудно пропустить: в три раза старше любого другого студента, он выделялся среди всех косматыми волосами и седой бородой. Я поднялся к нему, он улыбнулся и похлопал меня по плечу.
   
— Что ты здесь делаешь? — спросил я. — Я думал, это только для зеленых новичков, которые раньше такого не видели.
   
— Полагаю, мне придется играть роль внимательного наставника, пожал плечами Манет. — Кроме того, сегодняшнее зрелище стоит того — хотя бы из-за выражения их лиц.
   
На одном из массивных рабочих столов стоял большой цилиндрический бак около метра высотой и полметра в диаметре. Ребра были запаяны без бугристых швов, а тусклый блеск металла заставил меня предположить, что это не просто сталь.
   
Я окинул взглядом помещение и с удивлением заметил Фелу, стоящую в толпе студентов и ожидающую начала демонстрации.
   
— Я не знал, что Фела здесь работает, — сказал я Манету.
   
Он кивнул:
   
— А, ну да. Сколько там, две четверти уже?
   
— Удивительно, что я не замечал, — пробормотал я, глядя, как она разговаривает с другой женщиной в толпе.
   
— Мне тоже, — сказал Манет, басовито и понимающе хохотнув. — Но она здесь не слишком часто бывает. Она лепит и работает с резаной керамикой и стеклом, так что ее интересуют материалы, а не сигалдри.
   
Снаружи на башне пробили часы, и Килвин огляделся, отмечая каждое лицо. Я ни на секунду не сомневался, что он точно запомнил, кого нет.
   
— Несколько оборотов это будет стоять у нас в мастерской, — просто сказал он, указывая на металлический цилиндр. — Около сорока литров летучего растворителя «регим игнаул нератум».
   
— Он единственный, кто это так называет, — тихонько заметил Манет. — Это костедеготь.
   
— Костедеготь?
   
Он кивнул:
   
— Щелочь. Пролей себе на руку, и проест до кости за десять секунд.
   
Все смотрели, как Килвин надевает толстую кожаную перчатку и зачерпывает около трети литра темной жидкости из металлического бака в стеклянную склянку.
   
— Важно охладить сосуд перед тем, как наливать, поскольку вещество кипит при комнатной температуре.
   
Он быстро закупорил склянку и поднял ее, показывая всем.
   
— Также необходимо герметично закупорить, поскольку жидкость чрезвычайно летуча. В газообразном состоянии она обладает поверхностным натяжением и вязкостью ртути. Газ тяжелее воздуха и не растекается: он притягивается сам к себе.
   
Без всяких предисловий Килвин швырнул склянку в ближайший горн, и раздался резкий звук лопающегося стекла. С высоты я разглядел, что горн, должно быть, вычистили специально для этого случая. Он был пуст — просто неглубокая круглая яма из голого камня.
   
— Досадно, что актер из него никакой, — шепнул мне Манет. — Элкса Дал сделал бы это с куда большим вкусом.
   
Послышалось резкое потрескивание и шипение темной жидкости, нагревающейся на камне горна и начинающей закипать. С высоты я видел густой маслянистый дым, медленно заполняющий дно горна. Он вел себя совсем не как обычный дым или туман: его края не расползались, он скапливался и висел крошечным темным облачком.
   
Манет постучал меня по плечу, и я обернулся к нему как раз вовремя, чтобы не ослепнуть от первой вспышки — облачко загорелось. Внизу тревожно зашумели, и я догадался, что большинство присутствующих вспышка застала врасплох. Манет ухмыльнулся и многозначительно подмигнул мне.
   
— Спасибо, — сказал я и повернулся посмотреть.
   
На поверхности облачка плясало неровное пламя, окрашенное в яркий натриево-красный цвет. От нагрева темный туман закипел быстрее и стал подниматься, пока пламя не начало лизать верхний край горна, находящийся где-то на уровне пояса. Даже отсюда я чувствовал легкий жар на своем лице.
   
— Как вы называете эту чертовщину? — тихонько спросил я. — Туманный огонь?
   
— Можно и так, — хмыкнул Манет. — Килвин бы, наверное, назвал это атмосферно-активированным возгоранием.
   
Огонь замерцал и сразу погас, наполнив помещение резким запахом раскаленного камня.
   
— Кроме того, что вещество сильно разъедающее, — сказал Килвин, — в газообразном состоянии оно легко воспламеняется. Как только пары достаточно нагреются, они загораются от соприкосновения с воздухом. Тепло, которое при этом выделяется, может вызвать каскадную экзотермическую реакцию.
   
— Богопроклятый каскадный пожар, — пояснил Манет.
   
— Ты лучше всякого суфлера, — тихонько сказал я, пытаясь сохранить невозмутимость.
   
Килвин махнул рукой:
   
— Этот бак сделан так, чтобы держать вещество холодным и под давлением. Будьте осторожны, пока он находится в мастерской. Избегайте чрезмерного тепла в непосредственной близости с ним.
   
С этими словами Килвин развернулся и ушел в свой кабинет.
   
— И все? — спросил я.
   
Манет пожал плечами:
   
— А чего тут рассусоливать? Растяпам Килвин здесь работать не позволит, теперь же все знают, чего именно остерегаться.
   
— А зачем эта штука вообще здесь? — спросил я. — На что она годится?
   
— Пугать первочетвертников до тошнотиков, — ухмыльнулся он.
   
— А на что-нибудь более практичное?
   
— Страх весьма практичен, — заметил Манет. — Но еще с его помощью можно делать излучатели для симпатических ламп. Получается синеватый цвет вместо обычного красного. Немного легче для глаз. Стоит бешеных денег.
   
Я посмотрел вниз, но среди толпящихся студентов не смог увидеть Фелу. Я снова повернулся к Манету:
   
— Хочешь дальше играть во внимательного наставника и показать мне, как это делается?
   
Он запустил руки в свою гриву и пожал плечами:
   
— А то!
   
   
Играя у Анкера тем же вечером, я заметил красивую девушку, сидящую сзади за одним из переполненных столиков. Она показалась мне очень похожей на Денну, но я понимал, что это не более чем фантазия. Я так надеялся увидеть ее, что уже несколько дней образ Денны чудился мне повсюду.
   
Второй взгляд открыл мне правду.
   
Это и была Денна, подпевающая «Дочке гуртовщика» вместе с половиной посетителей «У Анкера». Она заметила, что я смотрю на нее, и помахала мне.
   
Ее появление было настолько неожиданным, что я совершенно забыл, что делают мои пальцы, и песня рассыпалась. Все засмеялись, а я изобразил глубокий поклон, чтобы скрыть смущение. Слушатели около минуты в равной степени подбадривали и освистывали меня, наслаждаясь моим провалом больше, чем самой песней. Такова уж человеческая натура.
   
Я подождал, пока их внимание поутихнет, а потом непринужденно направился туда, где сидела Денна.
   
Она встала поздороваться.
   
— Я прослышала, что ты играешь на этой стороне реки, — сказала она. — Но не представляю, как тебя еще не прогнали, если ты проваливаешься всякий раз, как тебе подмигнет какая-нибудь девчонка.
   
Я почувствовал, что краснею.
   
— Это не так часто случается.
   
— Подмигивание или провал?
   
Я не смог придумать ответ и почувствовал, что краснею еще сильнее. Денна рассмеялась.
   
— Сколько ты еще будешь играть сегодня? — спросила она.
   
— Не очень долго, — соврал я. Я был должен Анкеру по крайней мере час.
   
Она просияла.
   
— Отлично. Прогуляйся со мной потом. Мне надо, чтобы меня кто-нибудь сопровождал.
   
Едва веря в удачу, я поклонился.
   
— К вашим услугам, конечно. Я пойду, сразу как закончу.
   
Я отправился к стойке, где суетились Анкер и две служанки, разливая выпивку.
   
У меня никак не получалось привлечь внимание хозяина, так что я схватил его за фартук, когда он пробегал мимо. Анкер резко остановился и едва не опрокинул на сидящих целый поднос выпивки.
   
— Господни зубы, парень. Что с тобой?
   
— Анкер, мне надо уйти. Я не смогу сегодня остаться до закрытия.
   
Он помрачнел:
   
— Такие толпы просить не будут. И сидеть без песен или еще какого развлечения тоже.
   
— Я спою еще одну песню. Длинную. Но после этого мне надо будет уйти. — Я смотрел на него с отчаянием. — Клянусь, я отработаю.
   
Он посмотрел на меня повнимательнее.
   
— У тебя неприятности?
   
Я покачал головой.
   
— А, тогда девчонка. — Он повернулся на крики, требующие еще выпивки, потом быстро махнул мне: — Ладно, иди. Но уж сделай хорошую длинную песню. И еще должен будешь.
   
Я вышел перед залом и похлопал в ладоши, привлекая внимание. Как только публика приутихла, я заиграл. Когда я взял третий аккорд, все поняли, что это «Лудильщик да дубильщик» — старейшая песня в мире. Я убрал руки со струн и начал хлопать. Скоро все отбивали в унисон ритм — ногами по полу, кружками по столам.
   
Грохот стоял почти оглушительный, но он немного утих, когда я запел первый куплет. Потом я завел весь зал подпевать припев — кто со своими словами, кто в других тональностях. Закончив второй куплет, я прошел к ближайшему столику, и снова зал подхватил припев.
   
Потом я жестом показал людям за столиком, чтобы они спели свой куплет. Пару секунд они не могли понять, чего я хочу, но ожидания всего зала было достаточно, чтобы ободрить одного из самых набравшихся студентов прокричать свой куплет. Это принесло ему громовые аплодисменты и одобрительные вопли. Затем, поскольку все снова запели припев, я перешел к другому столику и сделал то же самое.
   
Очень скоро люди начали сами запевать куплеты, как только кончался припев. Я дошел до двери на улицу, где ждала меня Денна, и мы вместе выскользнули в ранние вечерние сумерки.
   
— Ловко проделано, — сказала она, направляясь прочь от таверны. — Как думаешь, они долго продержатся?
   
— Это зависит от того, как быстро Анкер сможет разносить выпивку. — Я остановился на углу проулка между задним двором таверны Анкера и соседней пекарней. — Подождешь меня минутку? Я уберу лютню.
   
— В переулок? — спросила Денна.
   
— В мою комнату.
   
Я легко и быстро полез по стене. Правой ногой на дождевую бочку, левой на край окна, левой рукой за железную трубу — и вот я вскочил на край крыши первого этажа. Я перепрыгнул через проулок на крышу пекарни и улыбнулся испуганному вздоху Денны. Короткий проход вверх, и я перепрыгнул обратно на крышу второго этажа «У Анкера». Оттянув задвижку моего окна, я аккуратно положил лютню на кровать и вернулся тем же путем.
   
— А что, Анкер берет пенни за каждый проход по лестнице? — спросила Денна, когда я почти спустился.
   
Я слез с бочки и вытер руки о штаны.
   
— Я прихожу и ухожу в неудобное время, — непринужденно пояснил я, пристраиваясь рядом с ней. — Прав ли я, предполагая, что ты ищешь джентльмена, с которым можно погулять сегодня вечером?
   
Денна искоса посмотрела на меня, и ее губы тронула улыбка:
   
— Вполне.
   
— Какая неудача, — вздохнул я. — Я-то как раз не джентльмен.
   
Ее улыбка стала шире.
   
— Думаю, ты достаточно близок.
   
— Хотел бы быть еще ближе.
   
— Тогда прогуляйся со мной.
   
— Это доставит мне огромное удовольствие. Однако… — Я чуть замедлил шаг, улыбка превратилась в серьезную маску. — А как же Совой?
   
Ее губы сжались в ниточку.
   
— Он что, меня застолбил?
   
— Ну, не совсем так. Но здесь начинаются определенные правила…
   
— Джентльменское соглашение? — язвительно спросила она.
   
— Больше похоже на воровскую честь, если на то пошло.
   
Денна посмотрела мне прямо в глаза.
   
— Квоут, — серьезно произнесла она. — Укради меня.
   
Я поклонился и широким жестом обвел окружающий мир.
   
— Слушаю и повинуюсь.
   
И мы продолжили прогулку. В ярком свете луны дома и лавки вокруг казались чисто вымытыми и бледными.
   
— А правда, как Совой? Я его давненько не видел.
   
Она махнула рукой, отметая саму мысль о нем.
   
— Я тоже. Не из-за недостатка попыток с его стороны.
   
Мое настроение слегка приподнялось.
   
— Правда?
   
Денна закатила глаза:
   
— Розы! Клянусь, вы, мужчины, все вытащили свою романтику из одной и той же засаленной книжонки. Цветы — прекрасная штука, их хорошо дарить даме. Но когда до них доходит, это всегда розы, всегда красные и всегда бездушные, оранжерейные. — Она повернулась ко мне. — Когда ты смотришь на меня, ты думаешь о розах?
   
Я уже понял достаточно, чтобы улыбнуться и покачать головой.
   
— А о чем? Если не розы, то что ты видишь?
   
Попался. Я оглядел ее сверху донизу, словно пытаясь решить.
   
— Ну, — медленно сказал я, — тебе придется простить нас, мужчин. Понимаешь, не так-то легко подобрать цветок, подходящий девушке, извини за выражение…
   
Она скорчила гримасу:
   
— Подобрать цветок. Ладно, на этот раз извиню.
   
— Беда в том, что, когда ты даришь девушке цветы, выбор их может быть предопределен самыми разными способами. Мужчина может дарить тебе розы, потому что восхищается твоей красотой или потому что ему примерещилось, будто их оттенок или форма похожи на твои губы. Розы дороги, и, возможно, ценным подарком он хочет показать, насколько ты дорога ему.
   
— Ты привел хорошие доводы в защиту роз, — сказала Денна. — Но факт остается фактом: я их не люблю. Подбери другой цветок, подходящий.
   
— Но что подходит? Когда мужчина дарит тебе розу, он может иметь в виду совсем не то, что тебе кажется. Ты можешь подумать, что он считает тебя изящной или хрупкой. Возможно, тебе не понравится поклонник, который видит в тебе только красоту и ничего больше. Стебель розы в шипах, и ты можешь решить, что он считает тебя готовой ударить по руке, слишком быстрой на прикосновения. Но если он обрежет шипы, ты можешь подумать, что он не любит тех, кто готов защищать себя остротой или резкостью. Так много способов истолковать жест! — Я развел руками. — Что же делать бедному мужчине?
   
Денна искоса посмотрела на меня.
   
— Если этот мужчина — ты, он наверняка наболтает много умных слов и понадеется, что вопрос будет исчерпан. — Она наклонила голову: — Но не выйдет. Какой цветок ты бы подобрал для меня?
   
— Хорошо, дай подумать. — Я повернулся к ней и снова отвернулся. — Пойдем по списку. Одуванчик, может быть: он яркий, а в тебе есть яркость. Но одуванчик слишком обычен, а ты — существо непростое. Розы мы уже обсудили. Белладонна — нет. Крапива… возможно.
   
Она скорчила гневно-насмешливую гримаску и показала мне язык.
   
Я постучал пальцем по губам, словно передумав.
   
— Ты права, от нее тебе подходит только язычок.
   
Денна фыркнула и скрестила руки на груди.
   
— Овсюг! — провозгласил я, заставив ее рассмеяться. — Его дикость подходит тебе, но это слишком маленький цветок, да и скромный. По этим, а также по некоторым другим, — я кашлянул, — более очевидным причинам я думаю, мы его пропустим.
   
— Какая жалость, — сказала она.
   
— Маргаритка хороша, — продолжал я, не позволяя ей отвлечь меня. — Высокая и стройная, любящая расти у дороги. Здоровый цветок, не слишком изысканный. Маргаритка уверена в себе. Я думаю, она могла бы подойти тебе… Но давай продолжим список. Ирис? Слишком безвкусен. Чертополох — слишком сдержан. Фиалка — слишком коротка. Триллиум? Хм, а что? Прекрасный цветок. Не поддается культивации. Текстура лепестков… — я сделал самое смелое движение в своей юной жизни и коснулся шеи Денны двумя пальцами, — достаточно гладкая, чтобы сравниться с твоей кожей, хотя бы немного. Но он слишком близок к земле.
   
— Да ты мне уж целый букет принес, — мягко заметила она, рассеянно поднимая руку к шее, где я коснулся ее. Она задержала руку на секунду, потом уронила.
   
Хороший знак или плохой? Стирала Денна мое прикосновение или покрепче прижимала к себе? Неуверенность переполняла меня сильнее, чем раньше, и я решил продолжать, больше не рискуя. И остановился.
   
— Цветок селаса!
   
Денна тоже остановилась и повернулась ко мне.
   
— И вот наконец из всего ты выбираешь цветок, которого я не знаю? Что за селас? Почему?
   
— Это темно-красный цветок, который растет на гибкой прочной лозе. У него темные изящные листья. Они лучше растут в тени, но сам цветок, чтобы раскрыться, ищет заблудившиеся лучи солнца. — Я посмотрел на нее. — Это похоже на тебя. В тебе так много света и тени одновременно. Селас растет в диких лесах и редко встречается, потому что только очень искусные люди могут сорвать его, не повредив. У него чудесный запах, его часто ищут, но редко находят. — Я сделал паузу и решил испытать ее. — Да, если мне придется выбирать, я бы выбрал селас.
   
Денна посмотрела на меня и отвела взгляд.
   
— Ты слишком много думаешь обо мне.
   
Я улыбнулся:
   
— Может, это ты слишком мало думаешь о себе?
   
Она подхватила краешек моей улыбки и отразила ее мне.
   
— До этого ты был ближе: маргаритки, простые и славные. Маргаритки — вот путь к завоеванию моего сердца.
   
— Я запомню это. — Мы снова пошли. — А какой цветок ты бы подарила мне? — поддразнил я ее, надеясь застать врасплох.
   
— Ивовый цвет, — не колеблясь ни секунды, ответила она.
   
Я задумался.
   
— А разве у ивы есть цветы?
   
Она посмотрела вверх и вбок, припоминая.
   
— Кажется, нет.
   
— Значит, получить такой — редкая честь, — хмыкнул я. — А почему ивовый цвет?
   
— Ты напоминаешь мне иву, — беспечно сказала она. — Сильная, с глубокими корнями и скрытная. Ты легко клонишься, когда приходит буря, но не больше, чем сам того хочешь.
   
Я поднял руки, словно отбивая удар.
   
— Прекрати эти сладкие речи, — запротестовал я. — Ты хочешь склонить меня своей волей, но это не сработает. Твоя лесть для меня не больше, чем ветер.
   
Секунду Денна смотрела на меня, словно удостоверяясь, что моя тирада закончена.
   
— Более всех деревьев, — сказала она с легким изгибом улыбки на прекрасных устах, — ива повинуется желаниям ветра.
   
   
Звезды сказали мне, что прошло пять часов. Но казалось, что минула всего лишь минута, а мы уже дошли до «Дубового весла», где она жила в Имре. У дверей была минута, которая длилась целый час: я колебался, не поцеловать ли мне ее. Искушение одолевало меня десяток раз по дороге, за разговорами: когда мы остановились на Каменном мосту, чтобы посмотреть на реку в лунном свете, под липой в одном из парков Имре…
   
И каждый раз я чувствовал, как между нами нарастает почти ощутимое напряжение. Когда она искоса смотрела на меня, улыбаясь своей загадочной улыбкой, то наклон ее головы, взгляд прямо в лицо заставляли меня думать, что она надеется… на что-то. Что я обниму ее? Поцелую? Как было узнать? Как я мог быть уверен?
   
Я и не мог и поэтому противостоял ее притяжению. Я не хотел позволять себе слишком много, не хотел обидеть ее или оконфузиться сам. Кроме того, предупреждение Деоча вселило в меня неуверенность. Возможно, то, что я чувствовал, было только естественным очарованием Денны, ее обаянием.
   
Как все мальчишки моего возраста, я становился сущим идиотом, когда дело касалось женщин. Разница между мной и остальными состояла в том, что я болезненно осознавал собственное невежество, а другие, типа Симмона, неуклюжими ухаживаниями выставляли себя ослами. Я боялся сделать какой-нибудь нежелательный ход в отношении Денны и услышать ее смех над моей неловкостью. Больше всего я ненавижу делать что-либо плохо.
   
Поэтому я распрощался и посмотрел, как она входит в боковую дверь «Дубового весла». Потом я глубоко вздохнул и чуть не засмеялся и не заплясал от радости. Я был так полон ею, запахом ветра в ее волосах, звуком ее голоса, тенями лунного света на ее лице.
   
Но затем мои стопы вновь вернулись на землю. Не пройдя и шести шагов, я сник, как парус, потерявший ветер. Среди спящих домов и темных трактиров мое настроение за три коротких вздоха скакнуло от восторга к сомнению.
   
Я все испортил. Все, что я говорил, что казалось мне умным в ту минуту, было на самом деле ужасно, такое мог придумать только полный болван. И сейчас Денна с облегчением вздыхает, радуясь, что избавилась от меня.
   
Но она улыбалась. Смеялась.
   
Она не помнила нашу первую встречу по дороге из Тарбеана. Я не мог тогда произвести на нее никакого особенного впечатления. «Укради меня», — сказала она.
   
Мне следовало быть смелее и поцеловать ее в конце. Мне надо было быть осмотрительнее: я слишком много говорил. И слишком мало сказал.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
    
ГУЛЯЛИ-БОЛТАЛИ
   
   
Вилем и Симмон уже почти покончили с обедом, когда я появился на нашем обычном месте во дворе.
   
— Простите, — сказал я, кладя лютню на камни мостовой около скамейки. — Заторговался.
   
Я был на другой стороне реки: покупал драхму ртути и мешочек морской соли. Последний стоил мне дорого, но на этот раз деньги меня не заботили. Если удача мне улыбнется, я скоро продвинусь в артной, а это значит, что мои денежные проблемы закончатся.
   
Затовариваясь в Имре, я также чисто случайно послонялся вокруг трактира, где остановилась Денна, но ее там не оказалось, как и в «Эолиане», и в парке, где мы были вчера ночью. Но я все равно пребывал в прекрасном настроении.
   
Я повернул футляр набок и открыл его, чтобы солнце согревало новые струны, помогая им растягиваться. Потом сел рядом с друзьями на каменную скамейку под столбом для наказаний.
   
— И где ты был прошлой ночью? — уж слишком небрежно спросил Симмон.
   
Только тогда я вспомнил, что мы, все трое, планировали встретиться с Фентоном и поиграть в уголки. Денна совершенно выбила этот план у меня из головы.
   
— О боже, прости, Сим. Сколько вы меня ждали?
   
Сим посмотрел на меня.
   
— Простите, — повторил я, надеясь, что выгляжу так же виновато, как себя чувствую. — Я забыл.
   
Сим ухмыльнулся и легко пожал плечами.
   
— Да большое дело. Когда мы поняли, что ты не появишься, мы пошли в «Библиотеку» пить да смотреть на девчонок.
   
— Фентон был вне себя?
   
— В ярости, — спокойно сказал Вилем, наконец присоединяясь к беседе. — Сказал, что надерет тебе уши, когда увидит в следующий раз.
   
Ухмылка Сима расплылась еще шире.
   
— Он назвал тебя безголовым э'лиром, не ведающим своего блага.
   
— Говорил что-то о твоем происхождении и эротической склонности к животным, — сказал Вилем с непроницаемым лицом.
   
— «…в тейлинской рясе!» — пропел Симмон с набитым ртом, рассмеялся и закашлялся. Я похлопал его по спине.
   
— А где ты был? — спросил Вилем, пока Симмон пытался снова дышать. — Анкер сказал, ты рано ушел.
   
Я вдруг понял, что мне почему-то не хочется говорить о Денне.
   
— Я кое-кого встретил.
   
— Кого-то более важного, чем мы? — спросил Вилем ровным тоном, который можно было принять и за сарказм, и за критику.
   
— Девушку, — признался я.
   
Его бровь поползла вверх.
   
— Ту, за которой ты все гонялся?
   
— Я ни за кем не гонялся, — запротестовал я. — Она сама меня нашла у Анкера.
   
— Добрый знак, — сказал Вилем.
   
Симмон глубокомысленно кивнул, потом посмотрел на меня с озорным блеском в глазах.
   
— То есть вы немного позанимались музыкой? — Он пихнул меня локтем и подергал вверх-вниз бровями. — Небольшой дуэт?
   
Он выглядел слишком смешно, чтобы обижаться.
   
— Никакой музыки. Она просто хотела, чтобы кто-нибудь проводил ее до дома.
   
— Проводил до дома? — с намеком повторил он, снова поводя бровями.
   
На этот раз мне это показалось уже не таким смешным.
   
— Было темно, — серьезно сказал я. — Я просто проводил ее обратно в Имре.
   
— А-а, — разочарованно сказал Сим.
   
— Ты же рано ушел от Анкера, — неторопливо заметил Вилем. — Мы прождали целый час. У тебя что, путь до Имре и обратно занимает два часа?
   
— Это была долгая прогулка, — признал я.
   
— Долгая — это сколько? — спросил Симмон.
   
— Несколько часов, — ответил я, глядя в сторону. — Шесть.
   
— Шесть часов? — переспросил Сим. — Давай уже рассказывай. Думаю, я имею право на некоторые подробности после того, как слушал твое блеяние про нее последние два оборота.
   
Я начал заводиться.
   
— Я не блею. Мы просто гуляли, — сказал я. — Болтали.
   
Сим явно сомневался.
   
— Да ладно. Шесть часов?
   
Вилем постучал его по плечу.
   
— Он говорит правду.
   
Симмон оглянулся на него.
   
— Почему ты так думаешь?
   
— Звучит более искренно, чем когда он врет.
   
— Если вы двое помолчите пару минут, я вам все расскажу. Ладно? — Они кивнули. Я посмотрел на свои руки, пытаясь собраться с мыслями, но порядка в голове не прибавилось. — Мы пошли длинным путем в Имре, постояли немного на мосту. Погуляли в парке за городом. Посидели у реки. Мы говорили… да на самом деле ни о чем. О местах, где бывали, о песнях… — Я понял, что начал «блеять», и закрыл рот. Следующие слова я подобрал тщательно. — Я подумывал перейти к чему-нибудь большему, чем разговоры, но…
   
Я умолк, поскольку не имел ни малейшего представления, что сказать дальше.
   
Оба они молчали с минуту.
   
— Надо же, — восхитился Вилем. — Квоут Могучий повержен женщиной.
   
— Если б я тебя не знал, я бы решил, что ты испугался, — сказал Симмон не особенно серьезно.
   
— Ты чертовски прав, я испугался, — тихо сказал я, нервически вытирая руки о штаны. — Ты бы тоже испугался, если бы встретил ее. Я сейчас едва могу себя заставить сидеть здесь, а не бежать в Имре, надеясь увидеть ее через витрину или пройти мимо по улице. — Я криво улыбнулся.
   
— Так иди, — улыбнулся Симмон и легонько пихнул меня. — Бог в помощь. Если б я встретил такую женщину, я бы не жевал тут обед с такими, как вы двое. — Он отбросил волосы с глаз и еще раз пихнул меня свободной рукой.
   
Я остался на месте.
   
— Это не так просто.
   
— Да у тебя все непросто, — пробормотал Вилем.
   
— Да конечно, это просто, — рассмеялся Симмон. — Иди расскажи ей то, что ты только что сказал нам.
   
— Ну да, — сказал я с мрачным сарказмом. — Если б это было так же просто, как петь. Кроме того, я не знаю, захочет ли она слушать. Она совсем особенная… зачем я ей сдался?
   
Симмон удивленно уставился на меня.
   
— Она пришла искать тебя — значит, она явно чего-то хочет.
   
Наступило короткое молчание, и я поспешил сменить тему.
   
— Манет дал мне разрешение начать рабочий проект.
   
— Уже? — тревожно спросил Сим. — А Килвин с этим согласится? Он не очень жалует тех, кто срезает углы.
   
— А я и не срезал, — сказал я. — Я просто быстро все схватываю.
   
Вилем насмешливо фыркнул, а Сим сказал, пока мы не начали пререкаться:
   
— А что ты будешь делать? Симпатическую лампу?
   
— Все делают лампы, — поддакнул Вилем.
   
Я кивнул.
   
— Я хотел сделать что-нибудь особенное, может быть жарвинт, но Манет посоветовал все-таки лампу.
   
Часовая башня пробила четыре. Я встал и взял футляр с лютней, собираясь идти на занятия.
   
— Тебе надо сказать ей, — сказал Симмон. — Если девушка тебе нравится, ей надо дать знать.
   
— А как в отношении тебя самого? — спросил я, раздраженный тем, что именно Сим позволяет себе давать мне советы, как себя вести. — Приведи статистику, как часто окупается твоя стратегия?
   
Вилем нарочито отвел глаза, а мы с Симом уставились друг на друга. Я отвернулся первым, чувствуя себя виноватым.
   
— Да и говорить-то нечего, — пробормотал я. — Мне нравится проводить с ней время, и теперь я знаю, где она живет. Это значит, что я смогу найти ее, когда захочу.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
    
ДЕВЯТЬ В ОГНЕ
   
   
На следующий день, как только представилась возможность, я отправился в Имре. Потом, случайно проходя мимо, заглянул в «Дубовое весло».
   
Владелец сказал, что не знает имен Денна или Дианне, но молодая красивая девушка по имени Динна снимает здесь комнату. Прямо сейчас ее нет, но если вы желаете оставить записку… Я отклонил это предложение, успокоенный самим фактом, что, раз я теперь знаю, где остановилась Денна, найти ее будет сравнительно легко.
   
Однако в течение следующих двух дней мне не удалось поймать ее в «Дубовом весле». На третий день хозяин сообщил мне, что среди ночи Денна уехала, забрав все свои вещи и не заплатив за комнату. Заглянув в несколько таверн и не найдя ее, я пошел обратно в Университет, не зная, беспокоиться мне или злиться.
   
Еще три дня и пять бесплодных путешествий в Имре. Ни Деоч, ни Трепе ничего не слышали о Денне. Деоч сказал мне, что исчезать вот так в ее обыкновении и искать ее так же бессмысленно, как звать кошку. Я знал, что это хороший совет, но не внял ему.
   
   
Я сидел в кабинете Килвина, пытаясь выглядеть спокойным, а огромный косматый магистр вертел мою симпатическую лампу в великанских лапах. Это был мой первый самостоятельный проект в качестве артефактора. Мне надо было самому отлить пластины и отшлифовать линзы. Самому заправить излучатель, не отравившись мышьяком. И главное, моими были алар и сложная сигалдри, которая превращала отдельные части в работающую ручную симпатическую лампу.
   
Если Килвин одобрял законченное изделие, он продавал его, а я получал часть денег за комиссию. И кроме того, я становился полноправным артефактором, хоть и едва оперившимся. Мне будут доверять разработку собственных проектов и давать большую степень свободы. Это был серьезный шаг вперед в рангах артной, шаг к получению звания ре'лара и, что еще важнее, к моей финансовой свободе.
   
Наконец Килвин поднял взгляд.
   
— Прекрасно сделано, э'лир Квоут, — сказал он. — Но конструкция необычная.
   
Я кивнул:
   
— Я внес несколько изменений, сэр. Если вы включите ее, то увидите…
   
Килвин издал низкий звук, который мог оказаться и смешком, и раздраженным ворчанием. Он положил лампу на стол и прошелся по комнате, потушив все лампы, кроме одной.
   
— Знаешь, сколько ламп взорвалось в моих руках за все эти годы, э'лир Квоут?
   
Я сглотнул и покачал головой:
   
— Сколько?
   
— Ни одной, — серьезно сказал он. — Потому что я всегда осторожен. Тебе надо научиться терпению, э'лир Квоут. Миг в уме стоит десяти в огне.
   
Я опустил глаза и попытался выглядеть вполне пристыженным.
   
Килвин протянул руку и погасил последнюю лампу, отчего в кабинете наступила почти полная темнота. Пауза — и отчетливый красноватый свет из лампы упал на стену. Свет был очень тусклый, меньше чем от одной свечи.
   
— Выключатель ступенчатый, — быстро сказал я. — Это больше реостат, чем выключатель.
   
Килвин кивнул.
   
— Умно устроено. Не то, о чем задумывается большинство, делая такие маленькие лампы, как эта. — Свет стал ярче, потом тусклее, потом опять ярче, — Сама сигалдри кажется вполне приличной, — медленно сказал Килвин, ставя лампу на стол. — Но фокус у твоей линзы с изъяном. Очень малое рассеивание.
   
Это была правда. Вместо того чтобы освещать всю комнату, как бывало обычно, моя лампа озаряла узкий кусок пространства: угол рабочего стола и половину черной грифельной доски, стоявшей у стены. Остальной кабинет оставался темным.
   
— Это специально, — сказал я. — Есть такие фонари, типа «бычий глаз».
   
Килвин был всего лишь темной тенью поперек стола.
   
— Такие вещи мне знакомы, э'лир Квоут. — В его голосе прозвучал намек на осуждение. — Их часто используют для сомнительных дел. С которыми арканистам не следует иметь ничего общего.
   
— Я думал, ими пользуются моряки, — сказал я.
   
— Грабители ими пользуются, — мрачно сказал Килвин, — и шпионы, и всякий прочий сброд, который хочет скрыть свои делишки под покровом ночи.
   
Моя легкая тревога внезапно стала острее. Я-то считал эту встречу практически формальностью. Я знал, что я искусный мастер-артефактор, лучше многих других, дольше работавших в мастерской Килвина. Но теперь я внезапно забеспокоился, что, возможно, совершил ошибку и зря потратил около тридцати часов работы над лампой, не говоря уже о целом таланте из моих собственных денег, вложенном в материалы.
   
Килвин пробурчал что-то уклончивое и едва слышно что-то прошептал. Полдесятка масляных ламп в комнате снова ожили, наполнив кабинет естественным светом. Я подивился мастерскому непринужденному исполнению шестерного связывания. Я не мог даже предположить, откуда Килвин взял энергию.
   
— Это потому, что все делают симпатическую лампу первым проектом, — сказал я, чтобы заполнить тишину. — Все следуют одной и той же старой схеме. Я хотел сделать нечто необычное. Хотел посмотреть, смогу ли сделать что-то новое.
   
— Видимо, ты желал продемонстрировать свою одаренность и искусность, — буднично сказал Килвин. — Не только закончить ученичество за половину обычного срока, но и принести мне лампу улучшенной конструкции. Давай будем откровенны, э'лир Квоут. Изготовление тобой этой лампы — попытка показать, что ты лучше любого обычного ученика?
   
Сказав это, Килвин посмотрел прямо на меня, и на мгновение в его глазах не осталось ни капли обычной рассеянности.
   
Я почувствовал, что во рту у меня пересохло. Под косматой бородой и ужасным акцентом ум Килвина сверкал, как бриллиант. Почему я вдруг поверил, что смогу солгать ему и это сойдет?
   
— Конечно, я хотел произвести на вас впечатление, магистр Килвин, — сказал я, не поднимая глаз. — Я думал, это и без слов понятно.
   
— Не унижайся, — сказал он. — Ложная скромность меня не впечатляет.
   
Я поднял глаза и расправил плечи.
   
— В таком случае, магистр Килвин, я действительно лучше. Я учусь быстрее. Работаю усерднее. Мои руки точнее и проворнее. Мой ум любознательнее. Однако я думал, вы и так это знаете.
   
Килвин кивнул:
   
— Так-то лучше. И ты прав, я все это и так знаю. — Он поводил рычажком, направляя лампу на разные предметы в кабинете. — И если уж совсем честно, я глубоко впечатлен твоим мастерством. Лампа аккуратно сделана. Сигалдри весьма хитроумна. Гравировка точна. Это превосходная работа.
   
Я покраснел от удовольствия.
   
— Но артефакция — больше, чем просто искусство, — сказал Килвин, кладя лампу и опуская огромные ладони по бокам от нее. — Я не могу продать эту лампу. Она будет стремиться к дурным людям. Если поймают грабителя с такой лампой, это плохо отразится на арканистах. Ты закончил ученичество и отличился мастерством. — (Я немного расслабился.) — Но твоя мудрость и рассудительность пока что спорна. Саму лампу мы, наверное, переплавим как металлолом.
   
— Вы собираетесь расплавить мою лампу?
   
Я целый оборот над ней работал и истратил почти все деньги на закупку материалов. Я рассчитывал получить приличную прибыль, когда Килвин ее продаст, но сейчас…
   
Лицо Килвина было непреклонным.
   
— Мы все несем ответственность за репутацию Университета, э'лир Квоут. Подобная вещь в дурных руках плохо отразится на всех нас.
   
Я пытался придумать способ убедить его, но он махнул рукой, выгоняя меня за дверь.
   
— Иди расскажи Манету свои хорошие новости.
   
В унынии я пошел в мастерскую и был встречен звуками сотни рук, занятых резкой дерева, откалыванием камня и обстукиванием металла. Воздух был спертый, с запахом травильных кислот, раскаленного железа и пота. В углу я приметил Манета, он загружал черепицу в печь для обжига. Я подождал, пока он закроет дверцу и вытрет пот со лба рукавом рубахи.
   
— Как успехи? — спросил он, — Ты прошел или я еще четверть буду водить тебя за ручку?
   
— Прошел, — отмахнулся я. — Ты был прав насчет изменения конструкции. Ему не понравилось.
   
— Говорил же я тебе, — сказал Манет без особого самодовольства. — Не мешает помнить, что я здесь дольше десяти студентов. Если я говорю, что магистры по сути консервативны, я не просто болтаю. Я-то знаю. — Манет лениво почесал косматую седую бороду, наблюдая, как волны жара расходятся от кирпичной печи. — Есть идеи, чем теперь заняться, раз уж ты вольная пташка?
   
— Я подумывал сделать партию излучателей для синих ламп, — сказал я.
   
— Деньги хорошие, — неторопливо заметил Манет. — Но рискованно.
   
— Ты же знаешь, я осторожен, — заверил я его.
   
— Риск есть риск, — возразил Манет. — Я учил парня — лет так десять назад. Как же его звали?.. — Он постучал себя по голове, потом пожал плечами. — Он пролил чуть-чуть. — Манет резко стиснул пальцы. — Но этого было достаточно. Страшно обжегся и потерял пару пальцев. Артефактор из него после этого стал никакой.
   
Я посмотрел через мастерскую на покрытого шрамами Каммара, лысого и без глаза.
   
— Намек понял.
   
Я тревожно сжал руки, взглянув на полированную металлическую канистру. После демонстрации Килвина люди обычно денек-другой нервничали вблизи от нее, но потом она становилась не больше чем предметом обстановки. По правде говоря, для беспечных в артной существовало еще десять тысяч способов умереть. Костедеготь был всего лишь самым новым и волнующим способом самоубийства.
   
Я решил сменить тему:
   
— Можно тебя спросить?
   
— Валяй, — сказал он, поглядывая на соседнюю печь, — Ну, чего? Говори.
   
Я поднял глаза к потолку.
   
— Можешь ли ты сказать, что знаешь Университет лучше других?
   
Он кивнул:
   
— Лучше многих живых. Все грязные секретишки.
   
Я немного понизил голос:
   
— А если бы ты захотел, то бы смог проникнуть в архивы так, чтобы никто не знал?
   
Глаза Манета сузились.
   
— Мог бы, — сказал он, — но не стал бы.
   
Я начал что-то говорить, но он оборвал меня более чем раздраженно:
   
— Слушай, мой мальчик, мы уже говорили об этом раньше. Просто потерпи. Тебе надо дать Лоррену больше времени, чтобы остыть. Прошло всего около четверти…
   
— Полгода прошло!
   
Манет покачал головой.
   
— Это только тебе кажется долгим, потому что ты молод. Поверь мне, в голове Лоррена все еще свежо. Просто проведи четверть-другую, поражая Килвина, а потом попроси его походатайствовать за тебя. Поверь мне, это сработает.
   
Я нацепил самую жалостную гримасу:
   
— Ты бы мог просто…
   
Он непреклонно помотал головой:
   
— Нет. Нет. Нет. Я не покажу тебе. И не расскажу. И карту не нарисую. — Манет немного смягчился и положил руку мне на плечо, пытаясь загладить резкость своего отказа. — Тейлу болезный, к чему такая спешка? Ты совсем юн. У тебя есть все время мира. — Он наставил на меня палец. — Но если тебя исключат, то это навсегда. А именно это и случится, если тебя поймают в архивах.
   
Я удрученно поник плечами.
   
— Наверное, ты прав.
   
— Что да, то да: я прав, — сказал Манет, снова поворачиваясь к печи. — Теперь беги, а то я с тобой язву заработаю.
   
Я ушел, изо всех сил размышляя о совете Манета и о том, на что он намекнул в нашем разговоре. В общем-то, я знал, что его совет хорош. Если я буду примерно себя вести четверть-другую, то получу доступ в архивы — простой и безопасный путь к тому, чего я так жажду.
   
К сожалению, я не мог себе позволить терпение. Я болезненно остро понимал, что каждая четверть может стать последней для меня, если я не смогу придумать способ быстро получить кучу денег. Нет, терпение было не для меня.
   
Уходя, я заглянул в кабинет Килвина и увидел, что тот сидит за своим столом, включая и выключая мою лампу. Его лицо снова было рассеянным, и я не сомневался, что огромная машина его мозга занята размышлением о десятках вещей сразу.
   
Я постучал по косяку, чтобы привлечь его внимание.
   
— Магистр Килвин?
   
Он не повернулся ко мне.
   
— Да?
   
— А могу я купить эту лампу? — спросил я. — Я бы использовал ее, чтобы читать по ночам. А то я все еще трачу деньги на свечи.
   
Я уже подумал, не заломить ли руки, но решил не делать этого: слишком мелодраматично.
   
Килвин размышлял долгую минуту. Лампа в его руке издала тихое «т-тик», когда он включил ее снова.
   
— Ты не можешь купить то, что сделано твоими руками, — сказал он. — Время и материалы в ней твои, — Он протянул лампу мне.
   
Я вошел в кабинет, чтобы взять ее, но Килвин отвел руку, глядя мне прямо в глаза.
   
— Вот что, — сказал он серьезно. — Ты не сможешь продать или одолжить ее кому-нибудь. Даже тому, кому доверяешь. Если она пропадет, то в конце концов окажется в дурных руках, помогая красться в темноте и совершать бесчестные дела.
   
— Я даю вам слово, магистр Килвин. Никто не будет пользоваться ею, кроме меня.
   
Покидая мастерскую, я изо всех сил сохранял спокойное выражение лица, но внутри лелеял широкую довольную улыбку. Манет сказал именно то, что мне нужно было знать: есть другой путь в архивы, потайной путь. И если он существует, я смогу его найти.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
    
ИСКРЫ
   
   
Я затащил Вила и Сима в «Эолиан», обещая бесплатную выпивку, — единственная щедрость, которую я мог себе позволить.
   
Видите ли, хотя стараниями Амброза я и не мог найти богатого покровителя, оставалось еще множество обычных любителей музыки, которые покупали мне больше выпивки, чем я мог употребить.
   
Эта проблема имела два простых решения. Я мог напиться или использовать соглашение, которое существовало всегда, пока были таверны и музыканты. Внимайте мне, ибо я отдергиваю занавес, раскрывая столь долго таимый секрет менестрелей.
   
Допустим, вы сидите в трактире и слушаете, как я играю. Вы смеетесь, плачете, переживаете — в общем, поражены моим искусством. После этого вы хотите показать, что оценили его, но у вас недостаточно средств, чтобы сделать приличный денежный подарок, как поступают некоторые богатые торговцы или знать. Поэтому вы предлагаете купить мне выпить.
   
Я, однако, уже выпил. И не раз. Или я, например, пытаюсь сохранить ясную голову. Откажусь ли я от вашего предложения? Конечно нет. Это потеря ценной возможности и, скорее всего, оскорбление для вас.
   
Вместо этого я с благодарностью принимаю предложение и прошу у бармена «грейсдельский мед». Или «саунтен». Или особенный коктейль из белого вина.
   
Название напитка не важно. Важно то, что такого напитка на самом деле не существует. Бармен подает мне воду.
   
Вы платите за напиток, я любезно вас благодарю, и все расходятся счастливыми. Позже бармен, таверна и музыкант делят деньги поровну.
   
Что еще лучше, некоторые особенно изысканные питейные заведения позволяют придерживать напитки как своего рода кредит на будущее. «Эолиан» как раз был таким местом.
   
Вот как, несмотря на мое нищенское положение, я умудрился принести целую бутылку скаттена к столу, где сидели Вил и Сим.
   
Вил уважительно оглядел ее:
   
— Что за повод?
   
— Килвин одобрил мою симпатическую лампу. Вы видите перед собой свежеиспеченного арканумского артефактора, — слегка самодовольно сообщил я, оставив в секрете неоднозначность успеха с лампой. Большинство студентов тратили три или четыре четверти на завершение ученичества.
   
— Вовремя, — сухо заметил Вил. — Сколько получилось, почти три месяца? Народ уже начал поговаривать, что ты потерял сноровку.
   
— Я думал, вы больше обрадуетесь, — сказал я, отковыривая воск с горлышка бутылки. — Возможно, мои прижимистые дни подходят к концу.
   
Сим негодующе фыркнул:
   
— Ты держишь марку вполне прилично.
   
— Я пью за продолжение твоего успеха в артефакции, — сказал Вил, подталкивая ко мне бокал. — Поскольку знаю, что это приведет к новой выпивке в будущем.
   
— Плюс, — заметил я, отдирая последний воск, — если я буду тебя хорошо поить, ты как-нибудь позволишь мне проскользнуть в архивы, когда будешь работать на входе. — Я тщательно выдерживал шутливый тон, поглядывая на него, чтобы проверить реакцию.
   
Вил сделал медленный глоток и старательно отвел глаза.
   
— Я не могу.
   
Разочарование засосало у меня под ложечкой. Я взмахнул рукой, словно не мог поверить, что он принял мою шутку всерьез.
   
— О, я знаю…
   
— Я думал об этом, — перебил Вилем. — Видя, что ты не заслуживаешь наказания, которое получил, и зная, что это сильно тебя огорчает. — Вил отпил еще. — Лоррен иногда отстраняет студентов. На несколько дней — за слишком громкие разговоры в «могиле». На пару оборотов, если они неаккуратны с книгой. Но изгнание — совсем другое дело. Такого не бывало много лет. Все об этом знают, и если кто-нибудь тебя увидит… — Он покачал головой. — Я потеряю работу храниста. Нас обоих могут исключить.
   
— Не грызи себя, — сказал я. — Уже то, что ты думал об этом, значит…
   
— Мы тут скоро разревемся от нежностей, — вмешался Сим, постукивая стаканом по столу, — Открывай бутылку, и выпьем за то, чтобы Килвина пробрало, он поговорил с Лорреном и вернул тебя в архивы.
   
Я улыбнулся и начал вворачивать штопор в пробку.
   
— У меня есть план получше, — сказал я. — Предлагаю выпить за вечный конфуз и докуку для студента по имени Амброз Джакис.
   
— Думаю, с этим мы все согласны, — сказал Вилем, поднимая стакан.
   
— Великий боже, — приглушенно сказал Сим. — Гляньте, что нашел Деоч.
   
— Что там? — спросил я, сосредоточившись на вытаскивании пробки.
   
— Он снова умудрился закадрить самую красивую девушку в заведении. — Бурчание Сима было нехарактерно угрюмым. — Этого достаточно, чтобы возненавидеть человека.
   
— Сим, твой вкус на женщин в лучшем случае спорен.
   
Пробка выскочила с греющим душу звуком, и я триумфально показал ее друзьям. Ни один не обратил внимания, их взгляды были прикованы к двери.
   
Я повернулся посмотреть. Застыл.
   
— Это Денна.
   
Сим повернулся ко мне.
   
— Денна?
   
Я нахмурился.
   
— Дианне. Денна. Я вам про нее рассказывал тогда: та, которая пела со мной. Она пользуется разными именами. Не знаю зачем.
   
Вилем бросил на меня непонятный взгляд.
   
— Так это твоя девушка? — спросил он голосом, полным недоверия.
   
— Девушка Деоча, — мягко поправил Симмон.
   
Похоже, так оно и было. Красивый мускулистый Деоч что-то сказал ей в своей непринужденной манере. Денна засмеялась и легонько обняла его. Глядя, как они болтают, я почувствовал, как в моей груди поселяется незнакомая тяжесть.
   
Потом Деоч повернулся и указал внутрь трактира. Она посмотрела в указанную им сторону, встретилась глазами со мной и словно засветилась, улыбнувшись мне. Мое сердце снова забилось. Я помахал ей в ответ. Перекинувшись еще парой слов с Деочем, Денна начала проталкиваться к нам сквозь толпу.
   
Я быстро отхлебнул скаттена, когда Симмон повернулся ко мне с почти благоговейным недоверием.
   
Сегодня на Денне было темно-зеленое платье, оставлявшее открытыми руки и плечи. Она улыбалась. Она была ослепительна и знала это.
   
Когда Денна подошла к нам, мы все трое встали.
   
— Я надеялась найти тебя здесь, — сказала она.
   
Я отвесил небольшой поклон.
   
— Надеялся быть найденным. Это мои лучшие друзья. Симмон. — Сим лучезарно улыбнулся и отбросил волосы со лба. — И Вилем. — Вил кивнул. — Это Дианне.
   
Она опустилась в кресло.
   
— Что привело сегодня столько красивых молодых людей в город?
   
— Мы обсуждаем планы посрамления наших врагов, — сказал Симмон.
   
— И празднуем, — поспешил добавить я.
   
Вилем поднял стакан в тосте:
   
— Посрамление врагу.
   
Симмон последовал его примеру, но я остановился, вспомнив, что у Денны нет стакана.
   
— Извини, — сказал я. — Можно купить тебе выпить?
   
— Я надеялась, что ты купишь мне поужинать, — сказала она. — Но если я украду тебя у друзей, то буду чувствовать себя виноватой.
   
Мой разум заметался, пытаясь найти тактичный способ выпутаться.
   
— Вы предполагаете, что мы хотим видеть его здесь, — резюмировал Вилем с непроницаемым лицом. — Однако вы сделаете нам одолжение, если заберете его отсюда.
   
Денна наклонилась вперед, улыбка коснулась уголков ее губ.
   
— Правда?
   
Вилем сурово кивнул:
   
— Он пьет еще больше, чем говорит.
   
Она стрельнула в меня лукавым взглядом:
   
— Так много?
   
— Кроме того, — невинно поддакнул Сим, — он будет дуться целый оборот, если упустит шанс побыть с вами. Так что если вы оставите его здесь, он будет нам совершенно бесполезен.
   
Мое лицо налилось жаром, меня охватило внезапное желание придушить Сима. Денна сладкозвучно рассмеялась.
   
— Тогда лучше его забрать. — Гибким движением — как ивовая ветвь, клонящаяся под ветром, — она встала и подала мне руку. Я ее принял. — Надеюсь еще вас увидеть, Вилем и Симмон.
   
Они помахали в ответ, и мы пошли к двери.
   
— Они мне нравятся, — сказала Денна. — Вилем — как камень в глубокой воде. А Симмон — мальчишка, что плещется в ручье.
   
От ее описания я хихикнул.
   
— Лучше и я бы не сказал. Ты говорила об ужине?
   
— Я соврала, — радостно созналась она. — Но я буду рада выпить то, что ты предложишь.
   
— Как насчет «Пробок»?
   
Она наморщила нос.
   
— Слишком много старичья и мало деревьев. Хороший вечерок, чтобы прогуляться.
   
— Тогда веди, — сказал я, указав на дверь.
   
Она повела. Я купался в ее свете и завистливых взглядах мужчин. Когда мы уходили из «Эолиана», даже Деоч, кажется, взревновал. Но, проходя мимо него, я заметил, что в его глазах блеснуло что-то другое. Печаль? Жалость?
   
   
Я не раздумывал об этом ни секунды — я был с Денной.
   
Мы купили буханку темного хлеба и бутылку авеннийского земляничного вина. Потом нашли уединенное место в одном из общественных садов, разбросанных по всему Имре. Первые осенние листья кружили по улицам. Денна сбросила туфли и протанцевала среди теней несколько па, радуясь шуршанию травы под ногами.
   
Мы расположились под большой раскидистой ивой, на скамейке, потом сменили ее, найдя более удобное место на земле у подножия дерева. Хлеб оказался пышным и темным, а отрывание кусков от него — прекрасным занятием для рук. Вино было сладким и легким, и после того, как Денна пригубила из бутылки, ее уста еще долго оставались влажными.
   
Во всем этом было отчаянное ощущение последней теплой ночи лета. Мы говорили обо всем и ни о чем, и я едва мог дышать от близости Денны, от ее движений, от звука ее голоса в осеннем воздухе.
   
— Твой взгляд был сейчас где-то далеко, — сказала Денна. — О чем ты думал?
   
Я пожал плечами, выигрывая секунду на раздумье. Сказать ей правду я не мог, зная, что всякий мужчина делал бы ей комплименты, осыпал бы ее лестью, удушливее, чем пахнут розы. Я же выбрал более скользкую тропу.
   
— Один из магистров в Университете как-то сказал мне, что существует семь слов, которые заставят любую женщину полюбить тебя. — Я подчеркнуто небрежно пожал плечами. — Я как раз думал, какие это слова.
   
— Ты поэтому столько говоришь? Надеешься случайно наткнуться?
   
Я открыл рот, чтобы парировать. Потом, увидев искорки в ее глазах, сжал губы, пытаясь побороть прилив краски к щекам. Денна положила ладонь на мою руку.
   
— Не молчи со мной, Квоут, — сказала она мягко. — А то я соскучусь по звуку твоего голоса.
   
Она отхлебнула вина.
   
— Кроме того, тебе не надо их искать. Ты уже произнес их, когда мы впервые встретились. Ты сказал: «Я все думаю, что ты здесь делаешь». — Она беспечно махнула рукой. — С того самого мгновения я стала твоей.
   
Мой разум метнулся назад, к нашей первой встрече в караване Роунта. Я был поражен.
   
— Я и не думал, что ты запомнила.
   
Денна выдержала паузу, отрывая кусок от буханки, и вопросительно посмотрела на меня.
   
— Запомнила что?
   
— Меня. Нашу встречу в караване Роунта.
   
— Да ладно, — поддразнила она. — Как я могла забыть рыжего мальчишку, бросившего меня ради Университета?
   
Я был слишком ошеломлен, чтобы объяснять, что не бросал ее. На самом деле нет.
   
— Ты не говорила об этом.
   
— Как и ты, — парировала она. — Может, это я думала, что ты меня забыл.
   
— Забыл тебя? Как я мог?
   
Она улыбнулась, потом посмотрела себе на руки.
   
— Ты удивишься, сколько всего мужчины могут позабыть, — сказала она, потом чуть повеселела. — А может, и нет. Не сомневаюсь, что ты тоже забывал всякое.
   
— Я помню твое имя, Денна. — Было приятно говорить ей это. — Зачем ты взяла новое? Или Денна — это было имя, которое ты носила только по дороге в Анилен?
   
— Денна, — мягко произнесла она. — Я уже почти забыла ее. Глупенькая была девочка.
   
— Она была как раскрывающийся цветок.
   
— Кажется, я перестала быть Денной давным-давно.
   
Она потерла обнаженные руки и оглянулась, словно внезапно испугавшись, что кто-то может нас здесь найти.
   
— Тогда мне называть тебя Дианне? Тебе так больше нравится?