1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
   
Лицо Симмона осталось каменным. Он подался вперед, чтобы иметь возможность говорить шепотом.
   
— Когда амир выступили против герцога, они обнаружили кости двадцати тысяч человек! Огромные ямы с костями и пеплом. Женщины, дети. Двадцать тысяч!
   
Симмон захлебнулся гневом и был вынужден остановиться, прежде чем сумел закончить:
   
— И это только те, кого нашли!
   
Я дал ему немного успокоиться, потом возразил со всей возможной мягкостью:
   
— Герцог Гибеи написал двадцать три тома исследований того, как устроено человеческое тело. Когда амир выступили против него, часть его поместья сгорела, четыре из этих томов и все его заметки погибли. Спроси магистра Арвила, чего бы он ни отдал, лишь бы заполучить те четыре тома.
   
Симмон стукнул рукой по столу. Несколько студентов обернулись в нашу сторону.
   
— Да, черт побери! — прошипел он. — Я вырос в сорока километрах от Гибеи! С холмов, принадлежащих моему отцу, в ясный день видны развалины замка!
   
Это заставило меня заткнуться. Раз фамильные владения Сима так близко от Гибеи, значит, его предки были вассалами герцога. Это означает, что они, возможно, вынуждены были помогать ему собирать своих крестьян для его экспериментов. А возможно, и кто-то из его семьи окончил жизнь в тех ямах с костями и пеплом.
   
Я долго молчал, потом шепнул:
   
— Я не знал…
   
Сим уже взял себя в руки.
   
— Мы просто не любим об этом рассказывать, — напряженно ответил он, отводя челку с глаз.
   
Мы снова склонились над книгами. Миновало не меньше часа, прежде чем Симмон опять нарушил молчание.
   
— Так что ты там нашел? — спросил он чересчур небрежно, словно не желая признаваться, что ему интересно.
   
— Вот, гляди, на титульном листе! — возбужденно прошептал я. Я открыл обложку, и лицо у Сима непроизвольно дернулось, как будто от книги несло мертвечиной.
   
— …И все разлил, — услышал я. В зал вошли двое студентов постарше. Судя по их богатым нарядам, оба они были из знати, и, хотя они и не орали в голос, говорить потише они тоже не старались. — Анисат его заставил все прибрать, прежде чем разрешил помыться самому. Теперь от него целый оборот будет нести мочевиной!
   
— Ну и что тут интересного? — осведомился Симмон, глядя на страницу. — Тут только его имя и даты.
   
— Да нет, не в середине, посмотри наверх. Вот, на полях!
   
Я показал на орнамент, обрамляющий лист.
   
— Гляди!
   
— Ставлю драб, что эта мартышка отравится еще до конца четверти, — сказал второй. — Неужто и мы были такими же идиотами?
   
— Ничего особенного не вижу, — негромко сказал Симмон и развел руками, не отрывая локтей от стола. — Миленько, конечно, если тебе нравятся такие штуки, но я никогда не был большим поклонником иллюминированных манускриптов.
   
— А пошли в «Два гроша»? — беседа продолжалась за несколько столов от нас, привлекая раздраженные взгляды соседей. — У них там есть девчонка, что играет на свирели, клянусь, ты отродясь не видал ничего подобного! И Линтен говорит, что, если у тебя найдется пара серебряных монет, она…
   
Он перешел на заговорщицкий шепот.
   
— И что же она? — поинтересовался я, самым хамским образом вклиниваясь в разговор. Кричать нужды не было. В «книгах» все, что сказано обычным голосом, слышно на весь зал. — А то я чего-то не расслышал!
   
Оба студента оскорбленно оглянулись на меня, но ничего не ответили.
   
— Ты чего?! — зашипел на меня смущенный Сим.
   
— Пытаюсь заставить их заткнуться, — ответил я.
   
— Просто не обращай на них внимания, — сказал он. — Ну вот, я смотрю в твою проклятую книжку. Покажи, чего ты хотел, чтобы я увидел.
   
— Все свои журналы герцог вел лично, — сказал я. — Это оригинальная рукопись, значит, и виньетки он рисовал сам, логично?
   
Сим кивнул и отвел челку, упавшую ему на глаза.
   
— Ну и вот, видишь? — я медленно провел пальцем по орнаменту на полях. — Видишь?
   
Сим покачал головой.
   
Я снова ткнул пальцем в страницу.
   
— Вот! — сказал я. — И вот тут, в уголке.
   
Глаза у него расширились.
   
— Это же буквы! И… в… — Он умолк, разбирая буквы. — «Иваре эним эуге». Так вот про что ты твердил!
   
Он отодвинул книгу.
   
— Ну и что, если не считать того, что он плохо знал темийский?
   
— Это не темийский, — возразил я. — Это темья. Только архаический вариант.
   
— Ну и что это значит? — он поднял голову, нахмурил лоб. — «Для хорошего дела»?
   
Я покачал головой.
   
— «Ради благой цели», — уточнил я. — Ничего не напоминает?
   
— Я не знаю, сколько она там еще пробудет, — продолжал один из шумной парочки. — Но если ты ее упустишь, то пожалеешь!
   
— Говорю же тебе, не могу я сегодня! Может, в поверженье схожу. В поверженье-то я свободен.
   
— Не, сходи пораньше! — посоветовал я. — В поверженье в «Двух грошах» народу — не продохнуть!
   
Болтуны гневно воззрились на меня.
   
— Не суйся не в свое дело, ты, штангенциркуль! — бросил тот, что повыше.
   
Это раззадорило меня еще сильнее.
   
— Извините, а вы что, разве не со мной разговаривали?
   
— Да с чего ты взял, что я разговаривал с тобой? — уничтожающе процедил студент.
   
— Ну, мне так показалось, — ответил я. — Раз я вас слышу за три стола, значит, вы уж наверно хотели, чтобы я тоже поучаствовал в разговоре!
   
Я кашлянул.
   
— Или вы просто настолько тупы, что не способны разговаривать в «книгах» вполголоса?
   
Студент побагровел и явно хотел уже что-то ответить, но тут его приятель что-то прошептал ему на ухо, оба собрали книжки и ушли. Когда дверь за ними затворилась, по залу прошелестели негромкие аплодисменты. Я улыбнулся и помахал рукой своим слушателям.
   
— Не мог подождать, пока с ними разберутся хранисты? — вполголоса упрекнул меня Сим, когда мы снова склонились над книгой.
   
— Что-то хранисты не спешили с ними разбираться, — заметил я. — Зато теперь здесь снова тихо, а это главное. Ну так о чем же тебе говорят слова «Ради благой цели»?
   
— Об амир, естественно, — ответил Сим. — В последнее время ты только и твердишь, что об амир. К чему ты клонишь?
   
— А к тому, — возбужденно шепнул я, — что герцог Гибеи был тайным членом ордена амир!
   
Сим бросил на меня скептический взгляд.
   
— Несколько притянуто за уши, но, возможно, все действительно сходится. Это было лет за пятьдесят до того, как церковь распустила орден. К тому времени амир уже изрядно разложились.
   
Я хотел было возразить, что герцог Гибеи вовсе не обязательно разложился. Он просто преследовал цели амир, «ради благой цели». Как ни кошмарны были его эксперименты, его труды позволили медицине достичь небывалых прежде высот. Вероятно, за прошедшие сотни лет его деяния спасли вдесятеро больше жизней, чем он успел погубить.
   
Однако я сомневался, что Симмон способен будет понять мою точку зрения.
   
— Как бы то ни было, он был тайным членом ордена амир. Иначе для чего бы ему втайне помещать их кредо на заглавной странице своего журнала?
   
Симмон пожал плечами.
   
— Ну ладно, предположим, он был одним из амир. И как это влияет на цены на масло?
   
Я раздраженно всплеснул руками и с трудом заставил себя говорить вполголоса.
   
— Но ведь это означает, что в ордене были тайные члены еще до того, как церковь отреклась от него! А это означает, что, когда понтифик их распустил, у амир остались тайные союзники. Союзники, которые могли укрывать их. А это означает, что амир, возможно, существуют и по сей день и втайне продолжают свои труды!
   
Я вдруг увидел, что Симмон переменился в лице. Я подумал было, что он готов согласиться со мной. Но тут я ощутил, как волосы у меня на затылке встали дыбом, и сообразил, в чем дело.
   
— Добрый день, магистр Лоррен, — почтительно поздоровался я, не оборачиваясь.
   
— Разговаривать со студентами, сидящими за соседними столами, запрещено, — сказал Лоррен у меня за спиной. — Вы отстраняетесь от работы в архивах на пять дней.
   
Я кивнул, мы с Симом встали и собрали вещи. Магистр Лоррен с каменным лицом протянул ко мне свою длинную руку.
   
Я молча отдал ему журнал герцога Гибеи, и минуту спустя мы уже щурились на холодном зимнем солнышке у входа в архивы. Я плотней закутался в свой плащ и затопал ногами, отрясая снег с обуви.
   
— Отстранен на пять дней! — сказал Симмон. — Недурно!
   
Я пожал плечами. Я был смущен куда сильнее, чем готов был признать. Я-то надеялся, что кто-нибудь из студентов объяснит, что на самом деле я пытался заставить болтунов заткнуться.
   
— Я просто хотел как лучше.
   
Симмон расхохотался. Мы медленно побрели в сторону трактира Анкера. Сим, играючи, пнул небольшой сугроб.
   
— Миру необходимы такие люди, как ты, — сказал он таким тоном, что я понял: Сима потянуло пофилософствовать. — Ты просто берешь и делаешь. Не всегда самым лучшим способом, не всегда самым разумным, но все-таки делаешь. Ты редкая птица!
   
— Что ты имеешь в виду? — спросил я. Он разжег мое любопытство.
   
Сим пожал плечами.
   
— Ну вот как сегодня. Тебя что-то раздражает, тебя кто-то задел — и ты немедленно принимаешься действовать.
   
Он резко махнул рукой.
   
— Ты точно знаешь, что надо делать. Ты никогда не колеблешься, видишь — и тут же реагируешь.
   
Он на миг призадумался.
   
— Наверное, амир были такими же. Неудивительно, что люди их боялись.
   
— Ну, вообще-то, я далеко не всегда настолько уверен в себе, — сознался я.
   
Симмон улыбнулся.
   
— По правде говоря, меня это, как ни странно, успокаивает.
  
  
   
    
ГЛАВА 42
    
ПОКАЯНИЕ
   
   
Поскольку заниматься я не мог, а все вокруг замело снегом, я решил, что сейчас самое время заняться теми делами, которые я подзабросил.
   
Я попытался навестить Аури, но крыши обледенели, и во дворике, где мы обычно встречались, лежали сугробы. Не увидев никаких следов, я обрадовался: я не был уверен, что у Аури есть обувь, не говоря уж о пальто или шапке. Я бы спустился в Подовсе, чтобы ее разыскать, но железная решетка во дворике была заперта и примерзла.
   
Я отработал несколько двойных смен в медике и отыграл лишний вечер у Анкера, в счет того раза, когда мне пришлось уйти раньше времени. Я подолгу трудился в артной, проводил расчеты, ставил эксперименты, делал сплавы для своего проекта. Кроме того, постарался отоспаться за весь предыдущий месяц.
   
Однако же, как бы тебе ни хотелось спать, рано или поздно придется проснуться, и на четвертый день отстранения от работы в архивах отмазки у меня кончились. Пора было поговорить с Деви, хотя мне этого ужасно не хотелось.
   
К тому времени, как я наконец решился пойти к ней, на улице потеплело ровно настолько, чтобы метель превратилась в ледяной дождь со снегом.
   
Дорога до Имре была ужасно противной. У меня не было ни шляпы, ни перчаток, а плащ мой от ветра и мокрого снега промок в пять минут. Через десять минут я промок до нитки и страшно жалел, что не обождал или не потратился на повозку. Выпавший снег растаял, и на дороге лежала слякотная каша глубиной по щиколотку.
   
Я зашел в «Эолиан», чтобы немного погреться, прежде чем идти дальше. Но трактир был заперт, и свет в нем не горел — впервые за все время, что я тут бывал. Ну, и неудивительно. Какой знатный господин потащится на улицу в такую погоду? Какой музыкант решится выйти на улицу с инструментом в такую сырость и холод?
   
Я почапал дальше по пустынным улицам и в конце концов добрел до проулка за лавкой мясника. За все время, что я тут бывал, на лестнице впервые не воняло тухлятиной.
   
Я постучался к Деви. Рука совсем онемела, это меня встревожило. Я почти не чувствовал костяшек, которыми стучал. Выждав, я постучал еще раз. Было опасение, что ее не окажется дома, и тогда получается, что весь этот путь я проделал зря.
   
Наконец дверь приоткрылась. В щели мелькнул теплый свет лампы и льдисто-голубой глаз. Дверь распахнулась.
   
— Тейловы сиськи, Тейловы зубы! — воскликнула Деви. — Ты куда приперся в такую погоду?
   
— Я думал…
   
— Да чем ты думал! — уничижающе бросила она. — Входи давай!
   
Я вошел в комнату. С меня текло, капюшон облепил голову. Она закрыла за мной дверь, заперла ее на замок, задвинула засов. Оглядевшись, я обратил внимание, что она обзавелась вторым книжным шкафом, хотя шкаф этот был еще почти пуст. Я переступил с ноги на ногу, и огромный сырой сугроб сполз с моего плаща и плюхнулся на пол.
   
Деви смерила меня долгим бесстрастным взглядом. Я видел, что на решетке в противоположном конце комнаты, возле ее стола, потрескивает огонь, однако она ничем не показала, что я могу подойти поближе. Поэтому я остался стоять у порога, мокрый и дрожащий.
   
— Ты не ищешь легких путей, а? — заметила Деви.
   
— А что, есть путь полегче? — спросил я.
   
Она даже не улыбнулась.
   
— Если ты воображаешь, будто, явившись сюда замерзшим и несчастным, как побитая собака, ты сумеешь завоевать мое расположение, то ты очень…
   
Тут она осеклась и еще раз задумчиво смерила меня взглядом.
   
— Черт меня побери, — с удивлением сказала она, — а ведь мне и впрямь нравится видеть тебя таким! Это настолько улучшило мое настроение, что аж противно!
   
— Ну, вообще-то я не нарочно, — сказал я. — Но так и быть. А если я простужусь и заболею, это поможет?
   
Деви поразмыслила.
   
— Возможно, — призналась она. — Покаяние должно включать в себя некоторую толику страданий.
   
Я кивнул. Мне не приходилось стараться, чтобы выглядеть жалким. Я неуклюже порылся в кошельке заледеневшими пальцами и достал бронзовую монетку, которую несколько дней тому назад выиграл у Сима, играя в воздуха по маленькой.
   
Деви взяла ее.
   
— Покаянная монетка, — равнодушно констатировала она. — Это, я так понимаю, чисто символическая плата?
   
Я пожал плечами. На пол плюхнулось еще несколько комьев снега.
   
— Ну, вроде того, — сказал я. — Я думал было сходить к меняле и вернуть весь свой долг покаянными монетами…
   
— И за чем же дело стало? — осведомилась она.
   
— Ну, я сообразил, что это только еще сильнее тебя разозлит, — сказал я. — И к тому же мне не хотелось платить меняле.
   
Я с трудом сдерживался, чтобы не смотреть с вожделением в сторону очага.
   
— Я долго пытался придумать подходящий способ извиниться перед тобой…
   
— И не придумал ничего лучше, чем явиться сюда в самую скверную погоду в году?
   
— Я решил, что нам надо поговорить, — сказал я. — А погода просто удачно подвернулась.
   
Деви насупилась и отвернулась к очагу.
   
— Ну ладно, проходи.
   
Она подошла к комоду, стоявшему у кровати, и достала толстый синий хлопчатобумажный халат. Сунула его мне и указала на закрытую дверь.
   
— Ступай переоденься, сними с себя все мокрое. И отожми одежду над тазиком, а то она до завтра не высохнет.
   
Я послушался, принес мокрые тряпки и развесил их на крючках перед огнем. Стоять так близко к огню было чудесно. В свете пламени стало видно, что кожа у меня под ногтями немного посинела.
   
Как мне ни хотелось погреться подольше, я все же присоединился к Деви, сидевшей за столом. Я обратил внимание, что столешница заново ошкурена и покрыта лаком, но угольно-черный круг на том месте, где стоял сиротка, все равно остался.
   
Я чувствовал себя довольно беззащитным, сидя тут в одном халате, но с этим ничего поделать было нельзя.
   
— После нашей предыдущей… встречи, — я старался не смотреть на обугленное пятно на столе, — ты уведомила меня, что мне следует вернуть долг к концу четверти. Не согласишься ли ты пересмотреть свои условия?
   
— Вряд ли, — решительно ответила Деви. — Но можешь быть уверен, что, если ты не сумеешь расплатиться деньгами, я по-прежнему готова принять в уплату определенную информацию.
   
И улыбнулась хищной, алчной улыбкой.
   
Я кивнул. Она по-прежнему хотела попасть в архивы.
   
— Я надеялся, что ты, возможно, передумаешь теперь, когда тебе известно, что произошло на самом деле, — сказал я. — Кто-то наводил на меня порчу. Мне необходимо было знать, что с моей кровью все в порядке.
   
Я вопросительно посмотрел на нее. Деви пожала плечами, не снимая локтей со стола, всем своим видом демонстрируя полнейшее безразличие.
   
— Кроме того, — сказал я, поймав ее взгляд, — возможно, мое нерациональное поведение отчасти было связано с отдаленными последствиями отравления алхимическим ядом, которому я подвергся в начале четверти.
   
Лицо Деви окаменело.
   
— Что?!
   
Ага, значит, она ничего не знала. Я испытал некоторое облегчение.
   
— Амброз ухитрился подсунуть мне коринковый боб, примерно за час до того, как я должен был идти на экзамен, — сказал я. — А рецепт ему продала ты.
   
— Ну и наглая же ты тварь!
   
На эльфийской мордочке Деви отразилось безмерное негодование, но вышло неубедительно. Она была выбита из колеи и оттого переигрывала.
   
— Наглость тут ни при чем, — спокойно ответил я. — Просто временами я ощущаю во рту вкус коринки и мускатного ореха и испытываю иррациональное желание придушить человека, который всего-навсего толкнул меня на улице.
   
Ее фальшивое негодование улеглось.
   
— Ты ничего не докажешь, — сказала она.
   
— А мне и не нужно ничего доказывать, — ответил я. — Я не собираюсь устраивать тебе неприятности с магистрами или с железным законом.
   
Я посмотрел на нее.
   
— Я просто полагал, будто тебя может заинтересовать тот факт, что меня отравили.
   
Деви сидела прямо и неподвижно. Она пыталась сохранять невозмутимый вид, но видно было, что она чувствует себя виноватой.
   
— Очень хреново было? — спросила она.
   
— Очень, — негромко ответил я.
   
Деви отвернулась и скрестила руки на груди.
   
— Я не знала, что это для Амброза, — сказала она. — Пришел какой-то богатенький чмырь. Дал на удивление хорошую цену…
   
Она снова взглянула на меня. Теперь, когда ледяной гнев оставил ее, она выглядела на удивление маленькой.
   
— С Амброзом я дел не веду, — сказала она. — И я не знала, что это для тебя. Клянусь.
   
— Но ты же знала, что для кого-то он предназначен, — возразил я.
   
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском пламени.
   
— Короче, на мой взгляд, дело обстоит так, — сказал я. — В последнее время оба мы наделали глупостей, поступков, о которых мы оба сожалеем.
   
Я плотнее завернулся в халат.
   
— И хотя наши поступки, несомненно, один другого не отменяют, мне представляется, что они некоторым образом уравновешиваются.
   
Я протянул ладони как чаши весов.
   
Деви слабо, смущенно улыбнулась.
   
— Ну, может, я и поторопилась, потребовав полной выплаты долга…
   
Я улыбнулся в ответ и расслабился.
   
— Так как насчет того, чтобы вернуться к первоначальным условиям договора?
   
— По-моему, это только справедливо!
   
Деви протянула руку через стол, и я ее пожал. Царившее в комнате напряжение развеялось окончательно, и я почувствовал, как ком тревоги, давно стоявший у меня в груди, наконец рассосался.
   
— У тебя рука ледяная, — заметила Деви. — Пошли к огню.
   
Мы пересели и несколько минут молчали.
   
— Боги подземные, — шумно выдохнула Деви, — как же я была на тебя зла!
   
Она покачала головой.
   
— По-моему, я никогда в жизни так ни на кого не злилась!
   
Я кивнул.
   
— По правде говоря, я никогда не верил, что ты опустишься до наведения порчи, — сказал я. — Я был абсолютно уверен, что это не ты. Но все твердили, как ты опасна. Рассказывали ужасы всякие. И когда ты отказалась показать мне мою кровь…
   
Я не договорил и пожал плечами.
   
— А что, ты до сих пор ощущаешь последствия отравления коринковым бобом? — спросила она.
   
— Так, временами, по мелочи, — сказал я. — И такое ощущение, что меня стало легче вывести из себя. Но, возможно, это просто от стресса. Симмон говорит, что, возможно, у меня в организме до сих пор блуждают освобожденные начала. Что бы это ни значило.
   
Деви помрачнела.
   
— Ну, у меня тут далеко не идеальное оборудование, — сказала она, указывая на запертую дверь. — Я ужасно извиняюсь. Но тот парень предложил мне полное собрание «Ваутиум тегносте», — она махнула рукой в сторону книжных полок. — Конечно, в других обстоятельствах я бы ни за что за это не взялась, но ведь полного, неурезанного издания нигде же не найдешь…
   
Я удивленно уставился на нее.
   
— Так ты что, сама его изготовила?
   
— Ну, это же лучше, чем сообщать рецепт кому попало! — возразила Деви.
   
В глубине души я понимал, что следует рассердиться, но большая часть меня попросту радовалась, что мне тепло и сухо и смерть мне больше не грозит. Так что я только пожал плечами и небрежно заметил:
   
— Симмон говорит, что алхимик ты так себе.
   
Деви потупилась, глядя на свои руки.
   
— Ну да, гордиться тут нечем, — призналась она. Потом вскинула голову и ухмыльнулась: — Зато в «Тегносте» такие роскошные иллюстрации!
   
Я расхохотался.
   
— Ладно, покажи, что ли?
   * * *
   
Прошло несколько часов, одежда моя просохла, вместо снега с дождем пошел славный мягкий снежок. Правда, Каменный мост, наверно, превратился в сплошной каток, но, если не считать этого, возвращение домой должно было быть куда приятнее, чем путь сюда.
   
Выйдя из умывальной, я увидел, что Деви снова сидит за столом. Я подошел и протянул ей халат.
   
— Не задену ли я твою честь, поинтересовавшись, откуда у такой миниатюрной юной дамы такой просторный и длинный халат?
   
Деви неизящно фыркнула и закатила глаза.
   
Я сел и натянул башмаки. Башмаки сделались теплыми оттого, что сохли у огня, это было очень приятно. Потом я достал кошелек, выложил на стол три тяжелых серебряных таланта и подвинул их к ней. Деви уставилась на них с любопытством.
   
— Я не так давно сумел раздобыть немного денег, — сказал я. — Не столько, чтобы уплатить весь долг сразу. Но проценты за эту четверть я могу уплатить заранее.
   
Я указал на монеты.
   
— Знак доброй воли!
   
Деви улыбнулась и подвинула монеты обратно.
   
— До конца четверти еще целых два оборота, — сказала она. — Давай уж придерживаться первоначальных условий, как договаривались. Мне неудобно брать с тебя деньги заранее.
   * * *
   
Несмотря на то что я готов был отдать деньги Деви в знак искреннего примирения, я был очень рад, что пока что мои три таланта остались при мне. Все-таки иметь деньги и не иметь их — это большая разница. Когда кошелек у тебя пуст, чувствуешь себя каким-то беспомощным.
   
Это все равно что семенное зерно. Если в конце долгой зимы у тебя все же осталось зерно, ты можешь использовать его для посева. Ты хозяин своей жизни. Ты можешь засеять поля и строить планы на будущее. А если по весне зерна не осталось и сеять тебе нечего, ты беспомощен. Никакие труды, никакие благие намерения не помогут вырастить урожай, если тебе нечего сеять.
   
И я купил себе одежду: три рубашки, новые штаны и толстые шерстяные носки. Купил шляпу, перчатки и шарф, чтобы защититься от зимнего холода. Купил для Аури пакетик морской соли, мешочек сушеного гороха, две банки консервированных персиков и теплые тапочки. Купил комплект струн для лютни, чернил и полдюжины листов бумаги.
   
А еще я купил прочную латунную задвижку и приделал ее к оконной раме в своей крошечной мансарде. Самому мне ее открыть труда не составляло, зато она должна была помочь сберечь мое скромное имущество от любых воров, даже самых благонамеренных.
  
  
   
    
ГЛАВА 43
    
НИЧЕГО НЕ СКАЗАВ И НЕ ПРЕДУПРЕДИВ
   
   
Я стоял у окна Анкерова трактира, смотрел на падающий снег и рассеянно крутил в пальцах колечко Денны. В Университет пришла зима, Денны не было видно уже больше месяца. До занятий у Элодина оставалось три часа, и я никак не мог решить, стоит ли призрачный шанс отыскать Денну долгой прогулки по морозу до Имре.
   
В это время в трактир вошел сильдиец, сбил с башмаков пушистый снег и с любопытством огляделся по сторонам. Было раннее утро, в общем зале, кроме меня, никого не было.
   
Он подошел ко мне. Снежинки таяли у него в бороде, превращаясь в блестящие капельки воды.
   
— Извини за беспокойство. Я тут ищу одного парня, — сказал он, удивив меня полным отсутствием какого бы то ни было сильдийского акцента. Он сунул руку под длинное пальто и вытащил толстый конверт с кроваво-алой печатью.
   
— Ка-во-у-ту, — прочел он по слогам, потом развернул конверт ко мне, и я прочел:
   
    
«Квоуту, в трактир „У Анкера“
    
Университет (в трех километрах к западу от Имре)
    
Пустоши Беленэ
    
Центральное Содружество».
   
   
Это был почерк Денны.
   
— Не «Кавоут», а «Квоут», — рассеянно поправил я.
   
Он пожал плечами.
   
— Ты и есть он самый?
   
— Ну да, — ответил я.
   
Он удовлетворенно кивнул.
   
— Так вот, я его получил в Тарбеане, около оборота тому назад. Выкупил у одного парня за твердый пенни. Он говорит, что выкупил его у моряка в Джанпуе за винтийский серебряный бит. Он не помнил названия города, где получил его моряк, но это было где-то вдали от моря.
   
Сильдиец посмотрел мне в глаза.
   
— Я тебе это затем рассказываю, чтобы ты не думал, будто я пытаюсь тебя надуть. Я за него заплатил целый пенни, а потом пришел сюда из самого Имре, хотя мне это было не по пути.
   
Он окинул взглядом зал трактира.
   
— Хотя я так понимаю, что парень, владеющий таким хорошим трактиром, не станет скупиться и заплатит мне, сколько положено.
   
Я расхохотался.
   
— Это не мой трактир, — объяснил я. — Я просто живу здесь.
   
— А-а! — сказал он, явно разочарованный. — А то ты тут стоял прямо как хозяин. Ну все равно, сам понимаешь, я рассчитывал на этом заработать.
   
— Понимаю, — сказал я. — И как по-твоему, сколько я тебе должен?
   
Он смерил меня взглядом, оценил мою одежду.
   
— Ну, меня устроит, если я получу назад свой твердый пенни и еще малый пенни сверху.
   
Я достал кошелек, порылся в нем. По счастью, несколько дней назад я играл в карты, и у меня были при себе атуранские деньги.
   
— Да, это справедливая цена, — сказал я, отдавая деньги.
   
Он совсем было собрался уйти, но на пороге обернулся.
   
— Чисто из интереса, — сказал он, — а если бы я запросил за него два твердых пенни, ты бы заплатил?
   
— Ну, может, и заплатил бы, — признался я.
   
— Кист! — выругался он, вышел за порог, и дверь за ним захлопнулась.
   
Конверт был из плотной бумаги, помятой и запачканной после долгих блужданий. На печати был изображен вздыбленный олень над бочонком и арфой. Садясь, я раздавил печать в пальцах.
   
В письме говорилось:
   
    
«Квоут,
    
извини, что уехала из Имре, ничего не сказав и не предупредив. Я тебе отправила письмо в вечер перед отъездом, но ты, наверно, так его и не получил.
    
Я уехала за границу в поисках тучных пастбищ и новых Возможностей. Я очень люблю Имре, и наши Краткие, хотя и Редкие встречи приносили мне немало радости, но жизнь там дорогая, а шансов у меня в последнее время становилось все меньше.
    
Илл — приятная страна, сплошные пологие холмы. Климат здешний мне очень нравится, тут теплее и воздух пахнет морем. Кажется, я сумею пережить эту зиму и ни разу не слечь в постель с легочным приступом. Впервые за много лет.
    
Я провела некоторое время в Малых королевствах, присутствовала при стычке двух конных отрядов. Вот было треску, вот Конского Ржанья, ты ничего подобного в жизни не слыхал! Еще я некоторое время провела на корабле, научилась вязать разные морские узлы и правильно плеваться. И узнала много новых бранных слов.
    
Если ты вдруг вежливо спросишь, когда же мы встретимся снова, я, возможно, продемонстрирую то, чему научилась.
    
Еще я встретила своего первого Наемника из Адемов (тут их зовут „кровавые рубахи“). Это женщина, она ненамного выше меня ростом, и у нее удивительные серые глаза. Она хорошенькая, но странная и молчаливая и дергается все время. Никогда не видела, как она сражается, и, кажется, и не хочу этого видеть. Хотя интересно, конечно.
    
Я по-прежнему без ума от арфы. Сейчас живу у одного искусного господина (имени его я называть не стану), продолжаю обучение.
    
Я тут хлебнула немного вина, пока это все писала. Я это говорю в оправдание, чтобы ты понял, почему я написала „искуссного“ с двумя „с“. То есть с тремя… Кист! Ну, ты понял, да?
    
Ты извини, что раньше не написала, но я так много странствовала, и до сих пор у меня просто не было Возможности написать Письмо. Вот наконец написала, но, боюсь, мне потребуется еще некоторое время, чтобы отыскать путешественника, которому я могла бы его доверить на обратном пути к тебе.
    
Я часто и тепло думаю о тебе.
    Искренне твоя,
    Д.
   
   
    
Постскр. Надеюсь, футляр для лютни служит тебе верой и правдой!»
   
   * * *
   
Занятия у Элодина в тот день начались странно.
   
Для начала Элодин пришел вовремя. Это застало нас врасплох: мы, шестеро оставшихся студентов, уже привыкли первые минут двадцать-тридцать сидеть в аудитории, болтать, резаться в карты и ворчать по поводу того, как мало нам дают эти занятия. Мы даже не заметили магистра имен, пока он не миновал половину лестницы, ведущей вниз, к кафедре, и не хлопнул в ладоши, чтобы привлечь наше внимание.
   
Вторая странность состояла в том, что Элодин был облачен в официальную магистерскую мантию. Я и прежде видел его в этом наряде, когда того требовали обстоятельства, но он всегда носил его нехотя. Даже во время экзаменов мантия на нем обычно была мятая и несвежая.
   
Сегодня же она сидела на нем так, словно Элодин относился к ней всерьез. Она была свежевыстирана и отутюжена. И волосы у него не были растрепанные, как всегда. Они выглядели так, словно Элодин только что постригся и причесался.
   
Он вышел вперед, поднялся на возвышение, встал за кафедру. Это более, чем что бы то ни было, заставило всех выпрямиться и насторожить уши. Элодин никогда не пользовался кафедрой.
   
— Давным-давно, — сказал он без какого-либо вступления, — Университет был местом, куда люди приходили, чтобы узнавать тайны. Юноши и девушки съезжались сюда, чтобы узнать, как устроен мир.
   
Элодин окинул нас взглядом.
   
— Там, в древнем Университете, не было искусства более желанного, нежели именование. Все прочее считалось дешевкой. Именователи шествовали по здешним улицам, точно мелкие боги. Они творили ужасные и удивительные вещи, и все прочие завидовали им. Студенты могли добиться нового ранга, лишь продемонстрировав свое искусство именователя. Алхимик, не владеющий именами, считался жалким созданием, не более уважаемым, нежели повар. Симпатию изобрели в этих стенах, однако же симпатист, не владеющий именами, с тем же успехом мог бы быть кучером. Артефактор, за чьей работой не стояли имена, был немногим лучше простого сапожника или кузнеца. Все они приходили, чтобы узнать имена вещей, — говорил Элодин. Взгляд его темных глаз был пронзителен, голос сделался звучным и берущим за душу. — Однако именованию нельзя учить зубрежкой и долбежкой. Учить человека именованию — это все равно что учить влюбляться. Безнадежное дело. Это просто невозможно.
   
Тут магистр имен слегка улыбнулся и впервые стал похож на самого себя.
   
— И все-таки студенты пытались учиться. А наставники пытались учить. Иногда у них даже что-то получалось.
   
Элодин указал пальцем на Фелу и махнул ей, чтобы она подошла.
   
— Фела! Подите сюда.
   
Фела встала. Ей явно было не по себе. Она поднялась на возвышение и стала рядом с Элодином.
   
— Вы все выбрали имя, которому надеетесь научиться, — сказал Элодин, окинув нас взглядом. — И все вы старались учиться, более или менее прилежно, более или менее успешно.
   
Я с трудом удержался от того, чтобы стыдливо не отвернуться: я-то знал, что старался куда меньше, чем мог бы.
   
— Все вы потерпели неудачу, а вот у Фелы получилось, — сказал Элодин. — Она обрела имя камня… — он обернулся и искоса взглянул на нее, — сколько раз?
   
— Восемь, — ответила она, потупившись и нервно ломая руки.
   
Все мы ахнули с неподдельным благоговением. В то время, как все мы сидели и ворчали, она об этом ни разу не упомянула.
   
Элодин кивнул, как бы одобряя нашу реакцию.
   
— В те времена, когда именованию еще обучали, мы, именователи, гордились своими достижениями. Студент, овладевший именем, носил особое кольцо в знак своего умения.
   
Элодин протянул Феле руку и раскрыл ладонь — на ней лежал речной камушек, гладкий и темный.
   
— Теперь и Фела будет носить такое кольцо в доказательство своего умения.
   
Фела ошеломленно уставилась на Элодина. Ее глаза перебегали с него на камушек и обратно, лицо у нее побледнело и вытянулось.
   
Элодин ободряюще улыбнулся ей.
   
— Ну же, — мягко сказал он. — Ведь в глубине души вы знаете, что способны на это. И не только на это.
   
Фела закусила губы и взяла камушек. В ее руках он казался крупнее, чем на ладони у Элодина. Она на миг зажмурилась, перевела дух. Медленно выпустила воздух, подняла камень и открыла глаза так, чтобы он был первым, что она увидит.
   
Фела уставилась на камень, и в аудитории воцарилась гробовая тишина. Напряжение нарастало, пока не сделалось тугим, как натянутая струна арфы. Воздух буквально вибрировал.
   
Миновала минута. Две минуты. Три долгих, ужасно долгих минуты.
   
Элодин шумно вздохнул, разрядив напряжение.
   
— Нет-нет-нет! — воскликнул он, щелкнув пальцами перед носом у Фелы, чтобы привлечь ее внимание. И закрыл ей глаза ладонью. — Вы на него смотрите. А вы не смотрите! Вы на него посмотрите!
   
И отвел руку.
   
Фела подняла камень, открыла глаза. И в тот же миг Элодин отвесил ей звонкую затрещину.
   
Девушка с негодованием уставилась на него. Но Элодин только указал на камень, который она по-прежнему держала в руке.
   
— Смотрите! — возбужденно воскликнул он.
   
Фела перевела взгляд на камушек и улыбнулась, точно увидев старого друга. Она накрыла его ладонью, поднесла к губам. Губы ее шевельнулись.
   
Внезапно раздался резкий шипящий щелчок, как будто капля воды упала на сковородку с раскаленным маслом. За этим щелчком последовали десятки других — резких и коротких, как будто какой-то старик хрустел пальцами или град стучал по шиферной крыше.
   
Фела раскрыла ладонь. На пол просыпалось немного песка и мелких камушков. Она двумя пальцами порылась в каменной крошке и извлекла из нее кольцо из абсолютно черного камня. Оно было круглое, как чаша, и гладкое, как полированное стекло.
   
Элодин торжествующе расхохотался и восторженно обнял Фелу. Фела самозабвенно обняла его в ответ. Они сделали вместе несколько шагов по возвышению: то ли потеряли равновесие, то ли закружились в танце.
   
По-прежнему улыбаясь, Элодин протянул руку. Фела отдала ему кольцо, он тщательно оглядел его и кивнул.
   
— Фела, — серьезно произнес он, — сим я возвожу вас в ранг ре'лара!
   
Он протянул кольцо.
   
— Давайте руку!
   
Фела довольно робко подала ему руку. Но Элодин покачал головой.
   
— Левую! — твердо сказал он. — Правая рука означает нечто совсем иное. До этого вам всем еще очень далеко!
   
Фела протянула другую руку, и Элодин ловко надел каменное кольцо ей на палец. Остальные соученики разразились аплодисментами и сбежались поближе, чтобы посмотреть, что же она сделала.
   
Фела ослепительно улыбнулась и показала нам всем свою руку. Кольцо не было гладким, как подумалось мне поначалу. Оно было покрыто тысячью мелких плоских граней. Грани слагались в замысловатый вьющийся узор, подобного которому я никогда прежде не видел.
  
  
   
    
ГЛАВА 44
    
ЛОВУШКА
   
   
Невзирая на неприятности с Амброзом, мою одержимость архивами и бесконечные бесплодные прогулки в Имре в поисках Денны, я все же сумел завершить свой проект в артной.
   
Я предпочел бы потратить еще один оборот, чтобы получше испытать его и подольше повозиться с ним. Но время вышло. Надвигалась экзаменационная лотерея, вскоре после этого надо будет платить за обучение. А прежде чем выставить мой проект на продажу, надо было, чтобы Килвин одобрил мой замысел.
   
Так что я не без трепета постучался в дверь его кабинета.
   
Магистр артефактов склонился над своим рабочим столом, аккуратно откручивая винты с бронзового кожуха компрессора.
   
— Да, ре'лар Квоут? — сказал он, не поднимая глаз.
   
— У меня все готово, магистр Килвин, — коротко сообщил я.
   
Он взглянул на меня, поморгал.
   
— В самом деле?
   
— Да. Я надеялся договориться, когда можно будет показать его вам.
   
Килвин сложил винты на тарелочку и отряхнул руки.
   
— Ради такого дела — прямо сейчас.
   
Я кивнул и повел его через шумную мастерскую, мимо хранения, в отдельное помещение, которое Килвин предоставил мне. Я достал ключ и отпер тяжелую деревянную дверь.
   
Для отдельной мастерской эта была довольно просторная: тут был свой горн, наковальня, вытяжка, кран с водой и прочие необходимые атрибуты ремесла артефактора. Стол я сдвинул в сторону, так что половина комнаты осталась пустой, если не считать нескольких тюков соломы, сложенных у стены.
   
С потолка, напротив тюков, свисало грубое пугало. Я нарядил его в свою обгоревшую рубаху и штаны из мешковины. В глубине души я жалел, что не потратил время на несколько лишних испытаний, вместо того чтобы шить эти штаны и набивать чучело. Но все-таки я прежде всего актер, а потом уже все остальное. И, как таковой, я не мог упустить случая лишний раз устроить представление.
   
Пока Килвин с любопытством озирался, я закрыл за нами дверь. И, решив, что пусть моя работа говорит сама за себя, достал арбалет и вручил его магистру.
   
Огромный магистр помрачнел.
   
— Ре'лар Квоут, — неодобрительно пробасил он, — только не говорите, что вы потратили столько труда на то, чтобы улучшить это дьявольское изобретение!
   
— Положитесь на меня, магистр Килвин, — ответил я, вручая ему арбалет.
   
Он пристально поглядел на меня, взял арбалет и принялся осматривать его с тщательностью человека, которому целыми днями приходится работать с опасным оборудованием. Он потрогал тугую тетиву, оглядел выгнутый металлический лучок.
   
Спустя несколько долгих минут Килвин кивнул, уперся ногой в стремя и без особых усилий взвел арбалет. Я от нечего делать задумался о том, насколько же он силен. У меня лично ныли плечи и руки были в волдырях после возни с этой неуклюжей штуковиной в течение последних нескольких дней.
   
Я дал ему увесистый болт. Килвин осмотрел и его тоже. Я видел, что его все сильнее охватывает недоумение. Я знал отчего. В арбалете не было заметно никаких изменений или использования сигалдри. И в болте тоже.
   
Килвин вложил болт в арбалет и вопросительно приподнял бровь.
   
Я сделал широкий жест в направлении чучела, пытаясь выглядеть уверенней, чем чувствовал себя на самом деле. Руки у меня вспотели, в животе порхали голуби. Во время испытаний все было отлично. Испытания — это важно. Испытания — это все равно что репетиции. Но по-настоящему важно только то, что произойдет на глазах у зрителей. Это известно любому актеру.
   
Килвин пожал плечами и вскинул арбалет. Рядом с его могучим плечом арбалет выглядел совсем небольшим, и Килвин помедлил, тщательно целясь. Я с удивлением увидел, как он спокойно набрал воздуху в грудь и на медленном, ровном выдохе спустил курок.
   
Арбалет дернулся, звякнула тетива, болт размазался в воздухе.
   
Раздался резкий металлический лязг, и болт остановился в воздухе, точно наткнувшись на невидимую стену. И брякнулся на каменный пол посреди комнаты, в пяти метрах от чучела.
   
Я расхохотался и торжествующе вскинул руки, не в силах сдержаться.
   
Килвин поднял брови и посмотрел на меня. Я расплылся в безумной ухмылке.
   
Магистр поднял с пола болт, еще раз осмотрел его. Снова взвел арбалет, прицелился и спустил курок.
   
«Бздям!» Болт во второй раз оказался на полу и отлетел немного в сторону.
   
На этот раз Килвин обнаружил источник лязга. Под потолком в дальнем углу мастерской висел металлический предмет размером с большой фонарь. Он раскачивался взад-вперед и слегка кружился, как будто его только что ударили вскользь.
   
Я снял его с крюка и принес магистру Килвину, который ждал у рабочего стола.
   
— Что это за предмет, ре'лар Квоут? — с любопытством спросил он.
   
Предмет опустился на стол с тяжелым лязгом.
   
— С научной точки зрения, это автоматически срабатывающее устройство для предотвращения нанесения кинетического урона, — ответил я, сияя гордой улыбкой. — Короче говоря, он останавливает стрелы.
   
Килвин наклонился, чтобы посмотреть на него поближе, но смотреть там было не на что: просто гладкие пластины из черного железа. Мое творение выглядело точь-в-точь как большой восьмиугольный фонарь, целиком сделанный из металла.
   
— А сами вы его как называете?
   
Вот как раз на это мне времени не хватило. Мне в голову приходили десятки названий, но все они казались неподходящими. «Ловушка для стрел» — банально. «Друг путника» — прозаично. «Разбойничья погибель» — чересчур театрально. Если бы я попытался назвать его так, я бы потом не смог смотреть в глаза Килвину.
   
— С названием у меня пока проблемы, — признался я. — Пока что я его называю просто «стрелохват».
   
— Хм! — крякнул Килвин. — Но, строго говоря, он же не захватывает стрелы.
   
— Да знаю я, знаю! — в отчаянии воскликнул я. — Но как еще его называть, не «бздямкалкой» же?
   
Килвин взглянул на меня искоса, его глаза слегка улыбались.
   
— А ведь, казалось бы, у ученика Элодина не должно быть проблем с именованием, ре'лар Квоут!
   
— Знаете, магистр Килвин, Делевари поступил проще простого, — сказал я. — Он придумал новый вид оси и дал ему свое имя. Могу назвать эту штуку просто «квоутом».
   
Килвин хохотнул.
   
— И то верно!
   
Он снова обернулся к стрелохвату и принялся с любопытством его разглядывать.
   
— Как же он работает?
   
Я ухмыльнулся и достал большой свиток бумаги, исписанный схемами, сложными рунами, металлургическими символами и тщательно выведенными формулами кинетической конверсии.
   
— Он состоит из двух основных частей, — начал я. — Во-первых, это сигалдри, которая автоматически создает симпатическую связь с любым тонким, быстро движущимся куском металла на расстоянии до семи метров. Не могу не отметить, что у меня ушло целых два дня на то, чтобы ее разработать.
   
Я потыкал пальцем в соответствующие руны на листе бумаги.
   
— Поначалу я думал, будто одного этого должно хватить. Я надеялся, что, если связать приближающийся наконечник стрелы с неподвижным куском железа, это поглотит инерцию стрелы и сделает ее безопасной.
   
Килвин покачал головой.
   
— Это уже пробовали.
   
— Ну да, мне следовало догадаться об этом еще до того, как я попробовал, — сказал я. — Это поглощает в лучшем случае третью часть инерции, а тому, в кого попадет стрела, даже ослабевшая на треть, все равно не поздоровится.
   
Я указал на другую схему.
   
— На самом деле мне нужно было что-то, что толкнет стрелу в обратном направлении. Причем очень сильно и очень быстро. В конце концов я использовал стальную пружину из медвежьего капкана. Модифицированную, разумеется.
   
Я взял со стола запасной наконечник стрелы и сделал вид, будто он движется в сторону стрелохвата.
   
— Вначале стрела подлетает вплотную, и это устанавливает связывание. Потом инерция летящей стрелы приводит в действие ловушку, как если бы кто-то наступил на капкан.
   
Я резко щелкнул пальцами.
   
— И запасенная энергия пружины толкает стрелу в обратном направлении, останавливая ее или даже отбрасывая назад!
   
Килвин слушал и кивал.
   
— Но если его надо заново заводить после каждого использования, каким образом он сумел остановить второй болт?
   
Я указал на центральную схему.
   
— Если бы он мог перехватывать всего одну стрелу, толку от него было бы мало. То же самое, если бы он мог перехватывать только стрелы, летящие с одной стороны. В нем восемь пружин, расположенных по кругу. Чтобы он мог останавливать стрелы, летящие сразу с нескольких сторон.
   
Я виновато пожал плечами.
   
— Ну, теоретически. Я пока не сумел проверить, как это работает.
   
Килвин оглянулся на чучело.
   
— Однако оба моих выстрела были сделаны с одного направления, — сказал он. — Как же был остановлен второй, если пружина уже спущена?
   
Я поднял стрелохват за кольцо, вделанное сверху, и показал, что он может свободно вращаться.
   
— Он подвешен на оси, — сказал я. — От удара первой стрелы он слегка развернулся, что вывело на позицию новую пружину. Но даже если бы этого и не произошло, энергия подлетающей стрелы обычно слегка разворачивает ее к ближайшей взведенной пружине, подобно тому, как флюгер разворачивается к ветру.
   
На последнее я, вообще-то, не рассчитывал. Это была счастливая случайность, однако я не видел смысла говорить об этом Килвину.
   
Я коснулся красных точек, проступивших на двух из восьми железных граней стрелохвата.
   
— Вот, они показывают, какие пружины сработали.
   
Килвин взял у меня стрелохват и принялся вертеть его в руках.
   
— А как взвести их снова?
   
Я достал из-под стола металлический инструмент, обычную железяку с приделанным к ней длинным рычагом, и показал Килвину восьмиугольное отверстие в дне стрелохвата. Я надел стрелохват на инструмент и давил ногой на рычаг, пока не услышал резкий щелчок. Потом развернул стрелохват и повторил это еще раз.
   
Килвин взял стрелохват и снова принялся вертеть его своими могучими руками.
   
— Тяжелый! — заметил он.
   
— Он должен быть прочным, — объяснил я. — Арбалетный болт пробивает пятисантиметровую дубовую доску. Отдача пружины должна быть как минимум втрое мощнее, чтобы останавливать стрелу.
   
Килвин небрежно потряс стрелохват, держа его возле уха. Внутри ничего не брякало.
   
— А что, если наконечники стрел будут не металлические? — спросил он. — Говорят, разбойники из ви-семби делают стрелы из кремня или обсидиана.
   
Я опустил глаза и вздохнул.
   
— Ну… — медленно ответил я, — если наконечники не из железа или чего-то подобного, то стрелохват не сработает, когда они подлетят на расстояние семи метров…
   
Килвин неопределенно хмыкнул и со стуком поставил стрелохват обратно на стол.
   
— Но зато, — радостно закончил я, — любой остроконечный кусок камня или стекла, оказавшийся в пределах пяти метров, приведет в действие другие связи!
   
Я потыкал пальцем в свои чертежи. Я очень гордился тем, что мне тоже хватило предусмотрительности включить в устройство куски обсидиана, исписанные рунами, предназначенными для стекла удвоенной прочности, чтобы оно не рассыпалось на осколки от удара.
   
Килвин посмотрел на чертежи, гордо ухмыльнулся и гулко хохотнул.
   
— Молодец! Молодец! Ну а если у стрелы будет костяной наконечник?
   
— А руны для кости не доверяют скромным ре'ларам вроде меня! — отпарировал я.
   
— А если бы доверяли? — спросил Килвин.
   
— Все равно я бы не стал их использовать, — ответил я. — Иначе какой-нибудь ребенок, катающий обруч, мог бы привести стрелохват в действие прикосновением своего нежного черепа.
   
Килвин одобрительно кивнул.
   
— Я-то думал о скачущей лошади, — сказал он. — Но это демонстрирует ваше благоразумие. Вы проявляете предусмотрительность, необходимую артефактору.
   
Я обернулся к чертежам и указал на них.
   
— Несмотря на это, магистр Килвин, быстро движущийся цилиндрический кусок дерева на расстоянии трех метров активирует стрелохват.
   
Я вздохнул.
   
— Связь так себе, однако этого будет достаточно, чтобы остановить стрелу или как минимум отвести ее в сторону.
   
Килвин наклонился и принялся более пристально изучать чертежи. Его глаза добрых две минуты блуждали по плотно исписанному листу.
   
— Все из железа? — спросил он.
   
— Скорее из стали, магистр Килвин. Я опасался, что железо со временем сделается слишком хрупким.
   
— И каждое из этих восемнадцати связываний написано на каждой из пружин? — уточнил он.
   
Я кивнул.
   
— Ненужное умножение усилий, — заметил Килвин, скорее в порядке беседы, чем осуждающе. — Кое-кто мог бы сказать, что в эту вещь вложено больше труда, чем нужно.
   
— Мне, в общем-то, плевать, что подумают другие, магистр Килвин, — ответил я. — Меня интересует, что думаете вы.
   
Он хмыкнул, потом поднял голову от чертежей и посмотрел на меня.
   
— У меня к вам четыре вопроса.
   
Я кивнул в ожидании.
   
— Прежде всего, зачем это нужно? — спросил он.
   
— Нельзя, чтобы люди гибли от засад на дороге, — твердо ответил я.
   
Килвин ждал продолжения, но мне больше нечего было сказать по этому поводу. Через некоторое время он пожал плечами и указал на другой конец мастерской.
   
— Во-вторых, где вы взяли этот… — он слегка нахмурился, — теветем… самострел?
   
У меня засосало под ложечкой. Я питал тщетную надежду, что Килвин, будучи сильдийцем, не знает, что подобные штуки у нас, в Содружестве запрещены. А потом, я надеялся, что он просто предпочтет не спрашивать.
   
— Ну… добыл, магистр Килвин, — уклончиво ответил я. — Он был мне нужен для испытаний стрелохвата.
   
— Но почему было не взять обычный охотничий лук? — сурово осведомился Килвин. — И избежать таким образом владения запрещенным оружием?
   
— Охотничий лук слишком слабый, магистр Килвин. Мне необходимо было убедиться, что мое устройство способно перехватывать любые стрелы, а у арбалета выстрел куда более мощный, чем у любого другого оружия.
   
— Модеганский длинный лук ничем не уступает самострелу, — заметил Килвин.
   
— Из него надо еще уметь стрелять, — возразил я. — К тому же модеганский лук мне не по карману.
   
Килвин тяжело вздохнул.
   
— В прошлый раз, когда вы изготовили свою воровскую лампу, вы хорошо сделали плохую вещь. Это мне не нравится.
   
Он посмотрел на чертеж.
   
— На этот раз вы плохо сделали хорошую вещь. Это лучше, но тоже не очень-то хорошо. Лучше все-таки хорошо делать хорошие вещи. Согласны?
   
Я кивнул.
   
Он положил массивную лапу на мой арбалет.
   
— Вас кто-нибудь видел с этой вещью?
   
Я покачал головой.
   
— Тогда мы скажем, что она моя и что вы получили ее по моему совету. Она присоединится к прочему оборудованию, что находится в хранении.
   
Он сурово взглянул на меня.
   
— И в будущем, если вам понадобится нечто подобное, обращайтесь ко мне.
   
Это был весьма ощутимый удар: я-то рассчитывал продать арбалет обратно Слиту. Однако могло быть и хуже. Мне не хватало только неприятностей с железным законом.
   
— В-третьих, в ваших чертежах нигде не говорится ни о золотой проволоке, ни о серебре, — сказал он. — Более того, не могу представить, для чего они могли бы понадобиться в подобном устройстве. Объясните, для чего вы брали в хранении эти материалы.
   
Я внезапно остро ощутил прохладный металлический грэм у себя на предплечье. Золото было необходимо для изготовления грэма, но этого, конечно, говорить было нельзя.
   
— У меня деньги кончились, магистр Килвин. А мне нужны были материалы, которые нельзя взять в хранении.
   
— Например, ваш самострел.
   
Я кивнул.
   
— А потом, еще солома, медвежьи капканы…
   
— Так один проступок влечет за собой другой, — неодобрительно сказал Килвин. — Хранение — не лоток ростовщика и не может использоваться в качестве такового. Я отменяю ваш допуск к пользованию драгоценными металлами.
   
Я повесил голову, надеясь, что выгляжу достаточно пристыженным.
   
— Кроме того, в наказание вы отработаете двадцать часов в хранении. Если кто-нибудь спросит, вы расскажете, что вы натворили. И объясните, что в наказание вас заставили вернуть стоимость металлов плюс двадцать процентов сверху. Раз уж вы используете хранение как ростовщика, с вас возьмут проценты, как то делают ростовщики.
   
Я скривил кислую мину.
   
— Хорошо, магистр Килвин.
   
— Ну, и последнее, — сказал Килвин, развернувшись и положив массивную руку на стрелохват. — Как вы считаете, ре'лар Квоут, сколько может стоить такая вещь?
   
Сердце у меня подпрыгнуло.
   
— Значит ли это, что вы разрешаете выставить ее на продажу, магистр Килвин?
   
Огромный артефактор, похожий на медведя, воззрился на меня с удивлением.
   
— Разумеется, разрешаю, ре'лар Квоут. Это замечательная вещь. Она поможет сделать этот мир лучше. Каждый раз, как человек видит подобную вещь, он понимает, что артефакция помогает защищать людей от беды. Благодаря этой вещи люди станут думать лучше обо всех артефакторах.
   
Он посмотрел на стрелохват, задумчиво нахмурился.
   
— Но если мы собираемся ее продать, она должна иметь цену. Так что вы скажете?
   
Я размышлял над этим вопросом в течение шести оборотов. По правде говоря, я рассчитывал, что стрелохват принесет мне достаточно денег, чтобы оплатить обучение и вернуть Деви проценты за долг. Достаточно, чтобы протянуть в Университете еще одну четверть.
   
— Честно говоря, не знаю, магистр Килвин, — сказал я. — Вот сколько бы вы заплатили, чтобы в ваши легкие не вонзилась метровая ясеневая палка?
   
Он хмыкнул.
   
— Ну, своими легкими я дорожу, — сказал он. — Но давайте начнем с другого конца. Материалы обошлись в…
   
Он взглянул на чертежи.
   
— Примерно в девять йот, верно?
   
Сверхъестественная точность. Я кивнул.
   
— Сколько часов у вас ушло на то, чтобы его изготовить?
   
— Часов сто, — сказал я. — Может, сто двадцать. Но большая часть этого времени была потрачена на испытания и эксперименты. Второй такой я бы мог изготовить, наверно, часов за пятьдесят-шестьдесят. А если изготовить формы для штамповки, то можно и быстрее.
   
Килвин кивнул.
   
— Я предлагаю двадцать пять талантов. Как по-вашему, это разумно?
   
От такой суммы у меня захватило дух. Даже после того, как я расплачусь с хранением за материалы и мастерская возьмет свои сорок процентов комиссии, это все равно будет вшестеро больше, чем я мог бы заработать изготовлением трюмных ламп! Безумная сумма денег.
   
Я уже готов был согласиться, но тут мне в голову пришла одна мысль. И я нехотя покачал головой.
   
— Честно говоря, магистр Килвин, я предпочел бы продавать их подешевле.
   
Килвин поднял бровь.
   
— Люди согласятся платить столько, — заверил он меня. — Я видел, как они отдавали куда большие суммы за куда менее полезные вещи.
   
Я пожал плечами.
   
— Двадцать пять талантов — это бешеные деньги, — сказал я. — Получится, что безопасность и душевный покой будут доступны только толстосумам. По-моему, восьми талантов вполне достаточно.
   
Килвин долго смотрел на меня, потом кивнул.
   
— Как скажете. Восемь талантов.
   
Он провел рукой по крышке стрелохвата, словно поглаживая его.
   
— Однако, поскольку это первая и пока что единственная такая вещь, я заплачу вам за нее двадцать пять. Она отправится в мою личную коллекцию.
   
Он вопросительно склонил голову.
   
— Лхинсатва?
   
— Лхин! — с благодарностью ответил я, чувствуя, как с моих плеч свалился тяжкий груз тревоги.
   
Килвин улыбнулся и кивнул в сторону стола.
   
— Кроме того, я бы хотел не спеша изучить ваши чертежи. Не могли бы вы сделать мне копию?
   
— За двадцать пять талантов, — сказал я, с улыбкой подвинув к нему чертежи, — можете забирать оригинал!
   * * *
   
Килвин написал мне расписку и ушел, прижимая к себе стрелохват, точно ребенок с новой игрушкой.
   
Я рванул в хранение, сжимая свой клочок бумаги. Нужно было уплатить долг за материалы, включая золотую проволоку и серебряные слитки. Но даже после того, как мастерская возьмет свои комиссионные, у меня останется почти одиннадцать талантов!
   
Остаток дня я ходил, насвистывая и ухмыляясь, как придурок. Да уж, верно говорят: чем тяжелей кошелек, тем легче на сердце!
  
  
   
    
ГЛАВА 45
    
СОТРУДНИЧЕСТВО С ДЕМОНИЧЕСКИМИ СИЛАМИ
   
   
Я сидел у очага в трактире Анкера, держа на коленях лютню. В зале было тепло и тихо, вокруг было множество людей, пришедших меня послушать.
   
В поверженье я всегда выступал у Анкера, и народу всегда бывало много. Даже в самую скверную погоду стульев недоставало, и опоздавшие вынуждены бывали тесниться у стойки или подпирать стены. В последнее время Анкеру приходилось нанимать на вечер поверженья еще одну девушку, чтобы разносить выпивку.
   
За стенами трактира зима все еще стискивала Университет в своих объятьях, но внутри было тепло, приятно пахло пивом, хлебом и похлебкой. За прошедшие месяцы я мало-помалу приучил слушателей помалкивать, когда я играю, так что сейчас, когда я играл второй куплет «Верной Виолетты», в комнате было тихо-тихо.