1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 

– Ага, это сейчас она его жена. А раньше это была моя жена.

Руслан

Утро выдалось хмурым и дождливым, но это не испортило им настроения. Яна проснулась первой и принялась тормошить жениха.

– Русик, немедленно вставай! Мы опоздали! Боже мой, мы с тобой все проспали, уже двенадцать часов!

Перепуганный Руслан открыл глаза и рывком сел на постели. Как же так? Ведь в одиннадцать они должны быть в загсе, там свидетели ждут, друзья, родственники. Неужели они с Яной так переволновались накануне, что слишком поздно уснули и все проспали? И в суете предсвадебных хлопот забыли завести будильник.

Руслан посмотрел на часы и с облегчением вздохнул. Всего половина восьмого. В эти пасмурные дни, когда солнце надежно скрыто тяжелыми плотными облаками, с ходу и не отличишь раннее утро от полудня. Невеста в очередной раз его разыграла.

– Янка! Опять? – с упреком сказал он.

– Не опять, а снова. А что, ты поверил? Испугался?

– Испугался, – признался Руслан.

– Ну ничего, зато быстро проснулся, а то раскачивался бы еще целый час.

Это верно, вставал он по утрам тяжело, с трудом, по миллиметру выдергивая себя из сна, то и дело сдавая завоеванные позиции и проваливаясь в дремоту.

– Как ты думаешь, Русик, твоя мама приедет? – спросила Яна за завтраком.

– Надеюсь. Но что-то слабо верится. Во всяком случае, когда я вчера ей звонил, она сослалась на нездоровье и заранее извинилась.

– Она на тебя так сильно рассердилась? – В голосе девушки звучало искреннее сочувствие.

– Сильно, – кивнул Руслан.

На самом деле словосочетание «сильно рассердилась» не передавало сути. Ольга Андреевна была в ярости. И хотя со времени той поездки домой на майские праздники, когда Руслан представил матери Яну, прошло больше двух месяцев, он до сих пор не мог без содрогания вспоминать разговор с матерью и последовавший за этим скандал.

– Мамуля, а что тебе нужно было от Бахтина? – спросил тогда Руслан. Спросил как будто между прочим, совершенно спокойным тоном. В тот момент все четверо – мама с Семеном Семеновичем и он с Яной – сидели на веранде и пили чай.

Ольга Андреевна вздрогнула, быстро поставила чашку на блюдце, расплескав чай.

– Я не понимаю, о чем ты, – ответила она, пряча глаза.

– Восемь лет назад, в девяностом году, ты искала его. Записала его служебный адрес и телефон. Ты хотела с ним встретиться? Зачем?

– Ничего я не хотела. Откуда ты это взял?

– Вот отсюда.

Он вытащил из нагрудного кармана рубашки записку и положил на стол перед матерью.

– Это название фирмы Бахтина и его телефоны. И почерк твой. Ты можешь это как-нибудь объяснить?

– Я не буду ничего тебе объяснять. – Ольга Андреевна уже пришла в себя от неожиданности, и ей даже почти удалось взять себя в руки. – Откуда у тебя эта бумажка?

– Тетя Соня отдала вместе со всеми твоими вещами. Мама, ну пойми, бессмысленно же отпираться, все и так ясно.

– Что тебе ясно? Если тебе все ясно, тогда не спрашивай.

Мать сильно нервничала, это было видно не только Руслану, но и Семену Семеновичу, который успокаивающим жестом погладил Ольгу Андреевну по руке и встал.

– Яночка, пойдем в дом, – сказал он примирительно, – у матери с сыном семейный разговор, не будем им мешать.

Янка, верный товарищ, нагнулась к Руслану, сделала вид, что целует его в щеку, и шепнула:

– Мне остаться?

– Не нужно, – тихо ответил он. – Мы сами разберемся.

– Мама, нам пора объясниться, – решительно начал Руслан, когда они остались одни. – Я уже много лет пытаюсь выяснить правду о смерти Мишки. И ровно столько же лет ты этого не одобряешь и меня в этом не поддерживаешь. Ты говоришь, что никакая правда не сможет вернуть нам Мишку и не нужно тратить силы на ее поиски. Ну хорошо, я готов понять твои аргументы, я готов смириться с тем, что моя мать не желает разобраться в убийстве собственного сына. И вдруг я узнаю, что за моей спиной ты пыталась встретиться с убийцей. А может быть, не только пыталась, но и встретилась. И ни слова не сказала мне об этом. Согласись, это выглядит странным.

– Мне все равно, как это выглядит. Ты нашел свою правду?

– Пока нет. А ты? Ты ее случайно не нашла? О чем ты говорила с Бахтиным? Что он тебе сказал?

– Я с ним не встречалась.

– Тогда зачем эти телефоны? – Он в сердцах ткнул пальцем в лежащую на столе записку. – Что все это означает?

Ольга Андреевна побелела, судорожно сжала в пальцах чайную ложечку, которой нервно постукивала по столу.

– Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне! Ты слишком увлекся образом Шерлока Холмса и забыл, что перед тобой мать, а не посторонняя женщина. Много лет я тебе твержу, чтобы ты прекратил свои поиски, потому что они ни к чему не приведут. Я тебя умоляла, заклинала, уговаривала. Я плакала. Только что на колени перед тобой не становилась. Но ты продолжаешь делать по-своему. Ты не слышишь моих слов и не уважаешь мои чувства. Ты вообще забываешь о том, что я – твоя мать и ты должен со мной считаться.

– Я ничего не забываю, мама, я помню о том, что ты – мать, у которой отняли сына, а потом еще и оболгали его, выставили пьяницей и хулиганом. И все эти годы я не понимал твоего равнодушия. Почему ты так против того, чтобы я узнал правду? Почему ты пытаешься выгородить Бахтина?

– Я никого не выгораживаю, я защищаю свой душевный покой. Я не желаю, чтобы ты копался в этом деле, я не желаю вспоминать о смерти Мишеньки и говорить об этом. Можешь ты хотя бы это понять?

– Могу. Тогда зачем ты искала Бахтина? Зачем, мама? О чем ты собиралась говорить с ним, если не о Мише? О погоде? О политике?

Мать молчала, глядя через открытое окно на распускавшуюся в саду нежную зелень. Руслан подсознательно чувствовал, что надо остановиться, свернуть разговор и вывести его снова в мирную колею. Но остановиться уже не мог. Его глубоко задевала мысль о том, что мать тайком от него встречалась с убийцей брата. Ладно, пусть она не одобряет и не поддерживает его поиски истины, это ее дело. Но действовать за спиной сына – это уж слишком. Выходит, ее нежелание узнать правду – всего лишь показуха. На самом деле она хочет что-то скрыть. От кого? От него, от своего сына Руслана?

– Я уже давно подозревал, что ты пытаешься от меня что-то скрыть, – продолжал он. – Кому может помешать правда об убийстве? Только одному человеку – Бахтину. И тот факт, что ты не желаешь этой правды, говорит о том, что ты хочешь защитить убийцу. Никакого другого объяснения нет. Что вас связывает? Давнее знакомство? Любовь? Общий ребенок? У Мишки был другой отец, Колотырин. Значит, остаюсь я.

– Это не так, – едва слышно прошептала Ольга Андреевна.

– Мама, как я могу тебе верить? Ты все время обманываешь меня, ты встречаешься с Бахтиным и скрываешь это. Вспомни, мне было четырнадцать лет, когда я нашел Колотырина. Всего четырнадцать. Неужели ты думаешь, что я сейчас, в двадцать восемь, не смогу выяснить, от кого ты меня родила? И не делаю я этого по одной-единственной причине. Я подозреваю, что мой отец – Бахтин, но пока я не закончу свое расследование, я не хочу подходить к нему слишком близко, чтобы он раньше времени не встревожился. Но, может быть, я напрасно беспокоюсь? Может быть, ты еще восемь лет назад предупредила его, и он уже восемь лет отлично знает, что я под него копаю? Предупрежден – значит, вооружен, не так ли? Я столько лет бьюсь над тайной убийства моего брата, а Бахтин, оказывается, давным-давно в курсе и принимает соответствующие меры к тому, чтобы я ничего не узнал. Подкупает свидетелей, обрубает концы, все как положено. Мама, а тебе не кажется, что ты меня предала? Меня, своего сына, которого ты вырастила, ты продала с потрохами давнему случайному любовнику. Почему? Почему он оказался для тебя дороже? Потому что у него денег больше?

– Остановись, Руслан, – громко и предупреждающе произнесла Ольга Андреевна, – ты говоришь страшные вещи.

– Не останавливай меня. Тебе нужны были деньги, поэтому ты разыскала Бахтина и предупредила его, да? Сколько он тебе заплатил за эту информацию? За сколько ты продала своего сына?

Ольга Андреевна вскочила, опрокинув стул.

– Не смей! – закричала она. – Замолчи немедленно! Не смей так говорить! Ты чудовище! В тебе нет ничего человеческого! В твоей душе одни грязные мысли и черные подозрения! Убирайся с глаз моих, чтобы я тебя больше не видела!

На крик прибежали испуганные Семен Семенович и Яна. Девушка схватила Руслана за руку и по ступенькам силой стащила с крыльца в сад. Семен Семенович хлопотал над рыдающей Ольгой Андреевной, капал в мензурку валокордин и что-то негромко говорил ей. Руслан был уверен, что к утру мать остынет, но, когда на следующий день Ольга Андреевна не произнесла в его адрес ни слова и даже взглядом не удостоила, он понял, что дело плохо. С Яной мать была приветливой и любезной, но сына для нее словно вообще не существовало. В тот же день Руслан с Яной уехали из Камышова.

Сразу же после майских праздников они подали заявление в загс, регистрацию брака им назначили на конец июля, о чем Руслан, конечно же, поставил мать в известность. Ольга Андреевна говорила с ним по телефону сухо, сдержанно поздравила и положила трубку. Точно таким же деревянно-сухим тоном она разговаривала с ним и на протяжении последующих двух месяцев. За несколько дней до свадьбы Руслан позвонил матери, пригласил на торжество, но Ольга Андреевна ничего не обещала, уклончиво заявив, что не очень хорошо себя чувствует. Накануне он позвонил снова и снова услышал такой же холодный голос и такой же невыразительный ответ. За два с лишним месяца мать так и не простила его. Руслан ни минуты не сомневался в том, что интуитивно угадал истинное положение вещей. Потому мать и взбесилась. Конечно, ошибкой было говорить с ней так резко и откровенно, мать все-таки. Но по сути он, безусловно, прав. Бахтин был предупрежден, именно поэтому Руслану не удалось найти ни одного свидетеля, который рассказал бы что-нибудь существенное. Ну ничего, есть еще списки убитых и пропавших без вести, если, конечно, проинформированный матерью Бахтин заранее не побеспокоился о том, чтобы карточка с именем его первой жертвы не была изъята из картотеки информационного центра. Если же так, то… Что ж, и тут есть поле для поиска. Узнать полный перечень сотрудников информационного центра областного управления внутренних дел, работавших там с 1990 по 1997 год, и постараться выяснить, не был ли кто из них знаком с Бахтиным. Возможности выяснить правду всегда есть, руки опускать рано. Жаль только, что Янка переживает из-за матери. Расстроилась ужасно, узнав, что Ольга Андреевна скорее всего не приедет на свадьбу.

– Нехорошо это, когда семейная жизнь начинается с конфликта с родителями, – огорченно повторяла девушка. – Русик, тебе надо помириться с мамой.

– Но я-то что могу сделать? – разводил руками Руслан. – Я ей регулярно звоню, делаю вид, что ничего не произошло, никакой ссоры не было, а она не хочет со мной разговаривать. Что ты мне предлагаешь? Чтобы я в ноги упал и голову пеплом посыпал?

– Что-то вроде этого. Тебе надо как-то покаяться, что ли, и попросить прощения.

– Ну уж нет, – твердо отказывался Руслан. – Каяться я не собираюсь. Я сказал правду. А если моей матушке эта правда пришлась не по вкусу, то тут я ничего поделать не могу.

Утром в день свадьбы Яна уже не предлагала ему покаяться перед матерью, только горестно вздыхала и выражала надежду на то, что Ольга Андреевна окажется способной подняться над конфликтом и все-таки приехать на бракосочетание сына. Руслан этих надежд не разделял. И оказался прав. Когда без двадцати одиннадцать они с Яной вышли из машины возле загса, среди встречающей их толпы Ольги Андреевны не было. Яна в белом воздушном, сшитом собственноручно платье и Руслан в новом темном костюме в сопровождении друзей и родителей новобрачной чинно проследовали в зал торжественной регистрации браков.

Наталья

Алешка таки не набрал нужное количество баллов и по конкурсу не прошел.

– Ничего страшного, – успокаивал ее Андрей, – пусть поступает на платное отделение. Там вообще экзаменов сдавать не нужно, только собеседование пройти и тестирование.

– Но это же безумно дорого, Андрюша.

– Никогда не жалей денег, которые вкладываешь в здоровье и в образование, – смеялся Ганелин. – Это все потом окупится.

Алеша подал документы на платное отделение, прошел тестирование и ждал собеседования. Наташа заметно успокоилась, ей казалось, что уже ничего плохого случиться не может, мальчик наверняка поступит и будет учиться в престижном вузе, имеющем государственную аккредитацию, что немаловажно в наше смутное время, когда расплодилось огромное количество частных лавочек, гордо именующих себя академиями и институтами, а на поверку выдающих по окончании такие дипломы, которые нигде не принимаются и не котируются.

Наташа утром проводила Андрея на работу и села читать сценарий. После того как «Соседи» получили такие высокие рейтинги, Валентин Южаков предложил ей взяться за следующий сериал.

– Мы начинаем три новых проекта, – возбужденно говорил он, – один – детективный сериал по книгам известного писателя со сквозным героем, серий на тридцать, второй – по оригинальному сценарию, из современной жизни, и третий – экранизацию исторического романа. Оригинальный сценарий уже есть, правда, совсем сырой, но история неплохая. По экранизациям пока только синопсисы, но ты можешь прочесть первоисточники. Тебе, Натаха, как всегда, предоставляется право первой ночи. Можешь выбирать, за какой сериал возьмешься.

– За детектив точно не возьмусь, – сразу же ответила Наташа. – А остальные два посмотрю.

– Да ты не отказывайся от детектива, – уговаривал ее Южаков, возглавлявший на телеканале кинопроизводство, – это сегодня самое рейтинговое кино, все смотрят.

– Валя, при чем тут рейтинги? Я умею снимать про человеческие чувства. А детектив – совсем другой жанр, требующий совсем других способностей. Я не смогу сделать его хорошо.

– Ерунду не пори, – без тени сомнения отмахнулся от ее аргументов Южаков. – Вот тебе три папочки, иди домой и все внимательно прочти.

Наташа добросовестно читала. Начала с синопсиса детективного сериала и почти сразу поняла, что снимать это не станет ни за какие блага. Правда, была вероятность скверной работы сценариста, поэтому она специально сбегала в Дом книги на Новом Арбате и купила два романа именитого писателя из числа тех, которые предполагалось экранизировать. Терпеливо прочла их с карандашом в руках, делая на полях пометки и то и дело сверяясь с синопсисом, и, перевернув последнюю страницу, утвердилась во мнении, что эта работа – точно не для нее. Ей в этом сюжете делать нечего, одни события, факты, драки, погони и разоблачения. Ни тебе любви, ни драматических переживаний, ни страстей, ни сложных отношений.

Наученная опытом, к синопсису экранизации исторического романа она приступила только после прочтения самого романа. Вот тут ей было где развернуться! Тайны, интриги, внешне немотивированные поступки, в основе которых лежали сильные страсти. Личные драмы, конфликты нравственных устоев простолюдина с дворянской моралью. Синопсис, правда, ей не понравился, в нем просматривался слишком сильный акцент на действие, а все то, что было так интересно Наташе, оставалось за бортом, но это не беда, это же только синопсис, а не готовый и утвержденный сценарий.

История, изложенная в сценарии на современную тему, тоже показалась ей любопытной, но, конечно, сильно уступала историческому роману.

Именно это она и заявила вчера Южакову. Директор кинопроизводства выглядел озабоченным и, казалось, совсем не слушал Наташины объяснения по поводу того, почему она не хочет браться за детектив и чем ее не устраивает сериал из сегодняшней жизни.

– Все это замечательно, Натаха, но нам с тобой придется все пересмотреть.

– Что пересмотреть?

– Весь подход. Есть информация, что вот-вот может начаться девальвация рубля. Если это произойдет, нам ни на что денег не хватит. Экранизация исторического романа выходит самой дорогой, костюмы и интерьеры в копеечку встанут, весь бюджет сожрут, там ведь даже массовке надо одежду шить. Если браться за этот проект, придется в корне переделывать сценарий, чтобы строить меньше комнат, убирать массовые сцены, все эти улицы, балы, охоты, приемы и гулянья в городском саду.

– Но тогда дешевизна будет в каждом кадре видна, – возразила Наташа. – Это же невозможно будет смотреть.

– О том и речь. Поэтому у нас два выхода: или делать этот проект дешевым, или не делать вообще. Ты как? Согласна на сокращение бюджета?

– А большое сокращение?

– Да кто ж знает. Специалисты говорят, что если падение рубля хлопнет по голове, то доллар подскочит в три-четыре раза. Вот и считай. Если сегодня предполагается бюджет из расчета тридцать пять тысяч долларов на серию, то на деле может оказаться тысяч десять. Сможешь снять костюмный фильм за такие деньги?

– Нет, конечно, – усмехнулась Наташа. – Я не самоубийца.

– Вот то-то и оно. Поэтому тебе остается выбирать между детективом и фильмом про нашу жизнь.

– Валя, я уже сказала, что за детектив не возьмусь. Ты что, меня совсем не слушал?

– Слушал, слушал, извини. Значит, готова снимать про нашу сегодняшнюю жизнь?

– Придется, – со вздохом согласилась Наташа. – Не сидеть же мне без работы, а ничего другого ты мне не предлагаешь. Дай мне еще неделю, я снова перечитаю сценарий, подумаю, сформулирую свои идеи, потом встречусь со сценаристами.

Пятнадцать, по числу серий, папок со сценарием лежали перед ней, и Наташа весь день внимательно читала, попутно отмечая на полях те места, которые можно будет переделать в целях экономии, если девальвация рубля все-таки случится. То и дело ей приходилось снимать трубку и звонить директору производства на сериале «Соседи», чтобы проконсультироваться, сколько примерно может стоить тот или иной объект, аренда машин, помещений или съемки на центральных улицах города, в настоящих больницах и магазинах.

Когда пришел Андрей, рядом с папками на столе лежали многочисленные листки с записями цен в долларах и рублях.

– Ты ударилась в экономику? – насмешливо спросил Ганелин, глядя на ее записи.

– Ой, и не говори. Меня в институте учили, что режиссер – это творец, а теперь выходит, что, прежде чем браться за съемки, я должна максимально удешевить их на этапе подготовки сценария. Вообще-то это не моя работа, но лучше я сама во все вникну, прежде чем возьмусь снимать.

– А зачем удешевлять? В вашей телекомпании финансовые трудности?

– Пока нет, но Южаков меня вчера до смерти напугал возможностью девальвации рубля. Он сказал, что если финансы рухнут, то снимать придется за копейки. Вот я и хочу понять, можно ли это, – она выразительно показала на стопку папок, – снять за копейки, чтобы не браться за заведомо провальное дело. Кстати, бизнесмен Ганелин, ты как думаешь, будет девальвация или нет?

– Наталья, ты телевизор сегодня включала? – ответил он вопросом на вопрос.

– Нет, а что? Я со сценарием работала. Какие-то новости? – встревожилась она.

– Сегодня наш горячо любимый Президент твердо и четко пообещал, что российский рубль девальвироваться не будет.

– А почему таким тоном, Андрюша? У тебя другие сведения?

– Ну, как тебе сказать… – неопределенно протянул Ганелин.

– Но он же пообещал… Погоди, ты сам слышал? Или тебе кто-то пересказал?

– Сам. Через десять минут начнутся новости по НТВ, можешь включить телевизор и послушать. Мы ужинать будем?

– Да-да, конечно, – спохватилась Наташа. – Иди переодевайся, у меня все готово.

Она включила телевизор в кухне-столовой, накрыла на стол, позвала Алешу. Тот явился с книгой, в которую немедленно уткнулся прямо за столом. Наташа заглянула на обложку – Роджер Желязны. Ну что ж, нормальный современный мальчик. Когда она была в его возрасте, мальчики-ровесники читали Стругацких, Азимова и Кларка. Из приключений уже выросли, а до философии еще не доросли.

Началась программа «Сегодня». Одним из первых прошло сообщение о словах Президента: «Никакой девальвации рубля не бу-дет!» Уверенно, громко, по слогам.

– Але, молодое поколение будущих экономистов, – обратилась Наташа к сыну, – оторвись от книжки.

Алеша поднял голову и рассеянно посмотрел на нее:

– Да? Что?

– Ты слышал, что сказал Президент насчет нашего рубля?

– Угу.

– И как ты считаешь, будет девальвация рубля или нет?

– Будет, а как же.

– Почему? Обоснуй свою позицию, – со смехом потребовала Наташа.

– А чего тут обосновывать-то? Раз Боря сказал, что не будет, значит, точно будет. Президенты всегда врут, на то они и президенты.

Андрей от души рассмеялся и приступил к еде.

– Вот, Наталья, смотри, каким растет новое поколение. Ни во что не верят, никому не верят, только писателям-фантастам.

Алеша снова уткнулся в книгу, быстро поел и скрылся в своей комнате. Дождавшись, когда сын уйдет, Наташа озабоченно спросила:

– Так какие у тебя сведения? Будет рубль падать или нет?

– Будет. Только я тебе этого не говорил.

– Разумеется. А узнал откуда?

– Ну, есть источники, – уклонился от ответа Ганелин. – Это не точно, но с большой степенью вероятности. Так что удешевляй свое кино как можно больше. Очень вкусно, – сменил он тему. – Ты никогда раньше это не готовила. Новый рецепт?

– Ага, у Анны Моисеевны списала. Получилось?

– Вполне. Честно-честно, – добавил Андрей, заметив ее недоверчивый взгляд. – Ты вообще очень здорово готовишь. Мне даже стыдно немного.

– Стыдно? – удивилась Наташа. – Почему?

– Потому что я забрал с четвертого этажа первоклассную повариху. Твой младший сын имеет возможность поглощать кулинарные шедевры, а бедный Сашка питается неизвестно чем.

– Андрюшенька, во-первых, наша домработница Тамара вполне прилично готовит, я регулярно у Бэллочки спрашиваю, она очень ею довольна.

– А во-вторых?

– А во-вторых, вспомни себя в восемнадцать лет. Ты готов был есть одни сосиски, булочки и пирожки всухомятку, только бы предки тебя не доставали и не контролировали, когда ты ушел, что ты надел и кого привел к себе в гости. Я первое время тоже комплексовала из-за того, что взяла Алешку сюда, а Сашку оставила в коммуналке. А потом поняла, что он совершенно счастлив. С одной стороны, я рядом, если что – можно спуститься на два этажа, повидаться, поесть, поболтать, пожаловаться, посоветоваться, деньжат перехватить. С другой стороны, меня вроде бы и нет, он взрослый и самостоятельный, никто над душой не висит и нотаций не читает. Сашка абсолютно самодостаточен, ему никто не нужен. Вот с Алешкой будет труднее, он такой медлительный тугодум, что, если рядом не будет кого-то, кто помогал бы ему принимать решения, он всю жизнь будет на одном месте топтаться. Нам с тобой придется держать его при себе и сдать с рук на руки жене, одного его оставлять нельзя. Кстати, о родителях и женах. Я все забываю тебе сказать. Ты знаешь, на ком женился Вадим? На первой жене Иринкиного мужа Игоря. Ты представляешь, какое совпадение!

Андрей, казалось, остался равнодушным к этому сообщению, он продолжал увлеченно поглощать блюдо, приготовленное по рецепту Анны Моисеевны Левиной.

– А почему ты не удивляешься? – настороженно спросила Наташа, не дождавшись никакой реакции.

– Я об этом знал, – коротко ответил Ганелин.

– Откуда? Тебе Иринка сказала?

– Да нет, я давно знал. Вера Алексеевна работает у меня на фирме. Собственно, они на моих глазах и познакомились.

– Да ты что? – изумилась Наташа. – Ты никогда не говорил мне об этом. Почему?

– Я боялся, что тебе неприятно будет. Все-таки Вадим был твоим мужем…

– И что из этого?

– Ничего. Не каждой жене нравится, когда их бывшие мужья снова женятся. И не каждой приятно обсуждать его новую жену. Не хотел тебя расстраивать.

– Господи, Андрюша, – расхохоталась Наташа, – ты меня столько лет знаешь и мог подумать обо мне такую глупость! Да я рада от всей души, что у Вадима все хорошо, что он нашел свое счастье, что у него новая семья. Там же, кажется, ребенок есть.

– Да, мальчик. Павлик.

– Большой?

– Лет двенадцать или что-то вокруг этого.

– Ну и чудесно, я действительно очень рада за Вадика. А как они познакомились? Ты говорил, что присутствовал при этом.

– Вадим приходил ко мне в офис, а у меня в кабинете как раз была Вера Алексеевна. Я их представил друг другу.

– Вадим к тебе приходил? Зачем?

– Ему нужно было проконсультироваться.

– О чем? – не отставала Наташа. – Какая консультация?

– У кого-то из его товарищей возникли проблемы с желчным пузырем, нужно было показаться хирургу-полостнику. Вадим пришел ко мне, чтобы я его направил к хорошему специалисту. Он же знал, что я сам в прошлом полостник.

– А-а, – протянула она, – понятно. Погоди-ка, я помню эту историю с желчным пузырем, Вадик мне рассказывал, но это же было очень давно. Кажется, году в девяносто пятом. Я не ошибаюсь?

– Нет, – словно нехотя подтвердил Ганелин, – ты не ошибаешься. Это было в девяносто пятом году.

– То есть когда мы с ним еще были женаты? – на всякий случай уточнила Наташа. – Очень интересно. И как у них роман начал развиваться? Бурно?

– Наталья, ты не о том говоришь, – поморщился Андрей. – Какое значение имеет, когда они познакомились? Важно, что сейчас они вместе и вполне счастливы.

– Нет, минуточку, как это не имеет значения? – возмущенно возразила Наташа. – Ты хочешь сказать, что Вадим начал мне изменять задолго до того, как мы с ним разошлись? И ты об этом знал, но молчал? Покрывал Вадима? Так получается?

– Нет, не так, – резко ответил Ганелин.

– А как же тогда? Ну объясни мне, как эта ситуация выглядит в твоих глазах.

– Не могу я тебе объяснить, Наташенька. Ну не мог я тебе сказать об этом, понимаешь? Я любил тебя много лет, я мечтал только об одном – чтобы ты разочаровалась в своем муже и пришла ко мне. Я мог всеми силами доказывать тебе, что я хороший, но я не мог, понимаешь, не мог доказывать тебе, что твой муж плохой. Это не по-мужски, непорядочно. Я знал, что у него складываются близкие отношения с Верой Алексеевной, она, собственно, от меня этого и не скрывала, она знала, что я хорошо знаком с тобой, и надеялась, по всей вероятности, что я открою тебе глаза на Вадима и тем самым ускорю ваш разрыв. Я все знал, и молчал, и терпеливо ждал, когда все сложится само собой. Я не имел права давить на тебя и оборачивать ситуацию в свою пользу. Ты бы мне потом этого не простила.

Наташа долго молча смотрела на него, потом нежно погладила по щеке:

– Ты удивительный, Андрюша. Как хорошо, что я наконец это поняла.

Все последующие дни этот разговор не шел у Наташи из головы, мешая сосредоточиться на сценарии. Надо же, какие секреты выплывают наружу! Теперь понятно, почему Вадим в последний год их совместной жизни стал таким невыносимо раздражительным и брюзгливым. Теперь понятно, почему он так легко ушел от нее, после первого же серьезного скандала, почему так быстро согласился жить отдельно. Ему было куда уйти и к кому. Ну что ж, тем лучше. По крайней мере Наташа может не чувствовать себя виноватой в разрушении семьи. Вадим оказался в этом заинтересован не меньше ее самой.

А 17 августа все рухнуло. Всего через три дня после того, как Президент четко и твердо пообещал, что ничего никуда не рухнет. Семнадцатилетний Алеша оказался провидцем, а источники информации Ганелина достойны доверия. Фирма Андрея тоже сильно пострадала от дефолта, но пока держалась на плаву, хотя доходы резко упали. Вероятно, Ганелин успел воспользоваться своевременно переданной ему конфиденциальной информацией и подстраховался.

Алешка благополучно прошел собеседование и был зачислен на первый курс, но тут Наташу снова стали одолевать сомнения:

– Андрюша, у тебя теперь проблемы с деньгами. Сможем ли мы платить за Алешину учебу? Может быть, лучше ему забрать документы и пойти работать? В конце концов, бог с ней, с армией, из Чечни войска вывели, мы нигде не воюем. Будет служить, как все.

Ганелин обнял ее и стал баюкать, как ребенка.

– Не думай об этом. Мне есть что продать, если все будет совсем плохо и фирма лопнет. Парень должен учиться. За образование никаких денег не жалко, а в этом институте дают очень хорошее экономическое образование, я узнавал. Это один из лучших, если не лучший экономический вуз в Москве.

Из трех проектов кинопроизводители телеканала приостановили два, экранизацию исторического романа и детективный сериал.

– У нас пока нет денег, чтобы купить у автора права на тридцать произведений, а потом еще платить группе сценаристов, – объяснил Наташе Южаков. – Ну а про костюмы и интерьеры ты сама все понимаешь. Остается твой сериал. Ты уж не подведи, Натаха. Режиссеры сидят без работы, двоим в связи с приостановкой проектов пришлось отказать, они оба хотели снимать третий сериал, все связи подняли, чтобы их на эту картину пригласили, им же тоже деньги надо зарабатывать и семьи кормить, так теперь они точат на тебя острый зуб за то, что ты им дорогу перебежала. Ты смотри, если во время работы что-то будет не так, они моментально узнают и по всей киношной общественности будут про тебя гадости рассказывать.

– Я понимаю, – вяло улыбнулась Наташа.

Игорь

– Ты еще здесь? – удивленно спросил коллега, заглядывая в кабинет. – Я был уверен, что ухожу последним. Иду по коридору, смотрю, из-под твоей двери свет, думал, что ты погасить забыл.

– Сижу пока, – Игорь изобразил на лице деловитую озабоченность. – Не успеваю обвиниловку закончить, завтра в десять уже адвокат примчится.

– Да? Ну, тогда до завтра. – Коллега бросил недоверчивый взгляд на девственно-чистый стол Игоря и закрыл за собой дверь.

На самом деле никакого обвинительного заключения, которое требовалось бы срочно готовить, не было. А была растерянность и внутренняя борьба между необходимостью действовать и острым нежеланием что бы то ни было предпринимать. Сегодня около пяти часов вечера ему позвонил Жека Замятин.

– Меня хотят убить, – заявил он без предисловий. В голосе Жеки слышались страх и неуверенность.

– С чего ты взял?

– Знаю.

– Тебе открыто угрожали? – поинтересовался Игорь.

– Нет, но…

– Может быть, тебе показалось? Приснилось?

– Не делай из меня придурка! Намекаешь на то, что я много пью?

– И на это тоже.

– Послушай, я говорю серьезно. Мне стало известно, что меня собираются убрать. Я слишком много знаю, я стал для них неудобен и опасен, и они хотят от меня избавиться. Никто мне пока не угрожает, они в открытую не действуют, обстряпывают свои делишки потихоньку. Но я знаю точно, мне верные люди шепнули. Ты должен мне помочь.

– Как?

– Не мне тебя учить. Ты сам знаешь, как. Я назову тебе имена, а ты уж сам решай. Я на тебя надеюсь. Если ты не поможешь – никто не поможет. Сделаешь?

– Конечно. Давай имена.

Положив трубку, Игорь методично продолжал работать, писал постановления о производстве судебно-бухгалтерских экспертиз по большому, тянущемуся больше года делу о злоупотреблениях и финансовых нарушениях в одном из московских банков, и одновременно краешком сознания обдумывал то, что сказал ему Замятин, и прикидывал, к кому из знакомых оперативников лучше обратиться с этим вопросом. Можно к ребятам из «убойного» отдела на Петровке, можно в управление по борьбе с организованной преступностью, а можно и к разыскникам по месту жительства Женьки, среди них тоже есть знакомые, они сделают все как надо и возьмут преступников тепленькими при попытке совершения убийства.

Он не стал звонить сразу же, работа должна быть на первом месте, вот сперва он все закончит, а потом займется Жекиными проблемами. Однако все необходимые документы были давно уже составлены и распечатаны на принтере, толстые папки уголовного дела убраны в сейф и надежно заперты, а Игорь все сидел за столом, не уходил домой и никому не звонил. Вместо того чтобы заниматься спасением Жекиной жизни, он курил одну сигарету за другой и вспоминал тот день, когда встретил на улице Колобашку-Колбина, и тот день, когда впервые после долгого перерыва увидел Жеку в инвалидной коляске, без ног, с неизменным окурком в углу рта, и тот их разговор, когда Замятин прямо обвинил его в трусости и умышленном провале на экзамене по математике, и постоянно стоящий в Женькиной комнате портрет Генки Потоцкого с траурной ленточкой, пересекающей угол рамки.

На часах было начало двенадцатого, когда Игорь поднялся из-за стола и стал собираться домой. Он уже потянулся к выключателю, чтобы погасить свет, когда затренькал телефон.

– Это я. Я тебе домой звонил, сказали, что ты еще с работы не пришел. Ну? – нетерпеливо проговорил Замятин.

– Что – ну?

– Ты поговорил с кем надо?

– Поговорил.

– Они обещали тебе что-нибудь?

– Обещали. Ни за что поручиться не могу, но они сказали, что сделают все возможное.

– Но они надежные люди? – продолжал допытываться Жека. – Не подведут?

– Не знаю. Я сделал все, что мог. Остальное – их работа. Что ты от меня хочешь? Чтобы я с автоматом в руках стоял около твоей квартиры и охранял тебя? Я тебя сто раз предупреждал, чтобы ты не связывался с криминалом. Но ты же у нас самый умный, ты лучше всех знаешь, как и что надо делать.

– Слушай, – взорвался Женька, – я к тебе обратился за помощью, а не за нравоучениями. Когда мне нужен будет учитель жизни, я найду, у кого совета спросить.

– Вот я и смотрю, что советчиков ты себе нашел первосортных. До беды дошел с их советами. А я гожусь только на то, чтобы разгребать дерьмо после вашей бурной деятельности, – зло ответил Игорь.

Женька в ярости бросил трубку. Ничего, пусть побесится, это полезно. А что же он себе думал? Деньги преступным путем зарабатывать и ничем за это не расплачиваться, только удовольствие получать? Интересно все-таки, участвует он в квартирном бизнесе с одинокими инвалидами или у Жеки другой профиль? Впрочем, неважно. Если Женька останется в живых, то будет Игорю, спасшему его от убийц, навек благодарен, и тогда уже они разговаривать будут совсем по-другому. А если нет – значит, не судьба. Тогда и разговаривать будет не с кем и не о чем.

Выйдя из здания, Игорь подошел к своей новой машине, «Рено-19», такой же белой, как «Форд», на котором он ездил раньше. Как удачно все получилось! В конце июля он продал «Форд» за семь с половиной тысяч долларов. Это была очень хорошая цена для машины-восьмилетки, правда, водитель он аккуратный, автомобиль ни разу не был в авариях и вообще, как принято говорить, «не убитый». Потом, после дефолта, рынок рухнул, цены на автомобили стали падать, и ему подвернулся замечательный «Рено-19» французской сборки, всего лишь годовалый. Владелец стремился продать машину поскорее, пока цены не упали еще больше. Сговорились на тринадцати тысячах, недостающую сумму родители добавили. И вот уже две недели Игорь Мащенко с удовольствием ездит на новом автомобиле и мысленно благодарит судьбу за то, что успел продать старый «Форд» до 17 августа. Сегодня за него если бы полторы тысячи долларов давали – и то было бы большой удачей. Судьба повернулась к нему улыбчивым ликом. Может, сделает ему еще один подарок, избавит от Женьки?

«Как будет – так и будет», – думал Игорь по дороге домой. Пусть судьба сама решает. Именно судьба, никакие оперативники к этому отношения не имеют. Потому что Игорь им не звонил. И звонить не собирался.

Когда он вошел в квартиру, никто еще не спал. Жена с матерью колдовали над чем-то на кухне, отец смотрел телевизор.

– Опять работал допоздна? – презрительно бросил отец. – Жену бы пожалел.

– Именно работал. Не пил и не шлялся по бабам. – Игорь сел в кресло напротив отца. – Папа, если ты все еще хочешь устроить мой перевод в министерство, то я готов.

Виктор Федорович скупо улыбнулся и похлопал сына по руке.

– Я рад, что ты одумался. Давно пора. Думаю, что смогу решить этот вопрос в течение месяца. Это очень кстати, после Нового года ты мне понадобишься.

На следующий день Игорь впервые за много лет без отвращения открывал дверь своего служебного кабинета. Скоро все это закончится! Уже совсем скоро! Даже если Женька с перепугу сгустил краски, даже если на самом деле никто не собирается его убивать, все равно он будет думать, что его жизнь отныне – прямая заслуга Игоря. И не посмеет нагло усмехаться, узнав, что Игорь оставил «горячо любимую» следственную работу и поменял ее на более высокооплачиваемое и менее хлопотное кресло.

А еще через несколько дней ему позвонила старшая сестра Замятина. Женю убили. Похороны во вторник.

Ирина

Жизнь похожа на весы с гирьками, на которых во времена ее детства в магазине взвешивали продукты. Только равновесия никогда не бывает, всегда какая-то чаша перевешивает. Когда она снималась у Наташи в «Соседях», была при деле и при зарплате, Игорь каждый день уходил на работу мрачный и приходил домой злой, много пил и почти не прикладывал усилий к тому, чтобы Ира не догадывалась о его бесконечно сменяющих друг друга любовницах. Теперь у него, кажется, все наладилось. Он понял, наконец, что нужно менять работу, переходить на повышение. Его нынешняя служба нравится ему куда больше, у него всегда были аналитические способности, ему постоянно предлагали идти в науку, писать диссертацию, а он, придурок, отказывался. Работает он не в научном учреждении, а в Министерстве внутренних дел, занимается чем-то хитрым, связанным с информацией, с ее обработкой и анализом. Как раз то, что ему по душе. Он даже пить почти перестал, только иногда приходит поддатым, когда у кого-то на работе день рождения или очередное звание обмывают. Ну и когда с бабами своими встречается, это уж само собой, но и это случается куда реже, чем прежде. И все равно нынешний Игорь – совсем не то, что прежний, и настроение у него хорошее, и злится не так часто, и выглядит заметно посвежевшим.

А вот у Иры все далеко не так радостно. В новый сериал Наташка ее не пригласила, сказала, что для нее там нет роли. Ира приняла отказ безропотно, режиссеру виднее, кого из актеров брать на роли, и личные отношения сюда примешиваться не должны. Она надеялась, что после «Соседей» ее позовут сниматься еще куда-нибудь, все-таки роль там была большая, и она с ней в общем-то неплохо справилась. Но ее никуда не звали, пару раз приглашали на пробы, но на роль не утверждали. Зато поступили предложения от рекламщиков, Иринины густые блестящие кудри показались им достаточно привлекательными для демонстрации достоинств шампуней и лаков для волос.

– Как ты думаешь, соглашаться? – с сомнением спросила она Наташу.

– Тебе что, жить не на что? У тебя семья голодает?

– Да нет, – растерянно ответила Ира.

– Тогда сиди тихонько и жди, когда тебя позовут в кино, – решительно посоветовала Наташа. – Только очень известный актер может себе позволить роскошь зарабатывать на рекламе, потому что все и так знают, на что он способен как актер. Вот Ульянова, например, рекламирует «Комет», но она же всю жизнь блистательно играла на Таганке и в кино снималась, и, если она будет нужна какому-нибудь режиссеру, он ее пригласит ни минуты не раздумывая, потому что для зрителя она навсегда останется Ульяновой. Понимаешь? А если твоя рожица примелькается на экране в связи с шампунем, то зритель, увидев тебя в кино, что подумает?

– Что я маленькая миленькая профурсеточка, которую для начала богатый любовник пропихнул в рекламу, а потом заплатил, чтобы меня снимали в кино, – уныло констатировала Ира. – Но ведь меня все уже видели в «Соседях», все знают, что я актриса.

– Зайка моя драгоценная, если «Соседей» не будут крутить по всем каналам подряд, тебя зрители очень быстро забудут. Одна роль в телевизионном сериале – это ничто. Ты посмотри, сколько времени по телевизору гоняют «Ментов», а говорить об актерах начали только сейчас. И это при том, что там всего пять переходящих персонажей, три основных – Ларин, Дукалис и Казанцев, и два начальника – Соловец да Мухомор. А в «Соседях» у нас их больше десяти. Чтобы заметить, оценить и запомнить каждого актера, надо посмотреть картину раз пять, не меньше. Кроме звезд, конечно, их и без того все знают. Так что на дивиденды от «Соседей» ты не очень-то рассчитывай, режиссеры тебя заметят, а зрители – вряд ли.

– Что же мне делать? – огорченно спросила Ира. – Без дела сидеть? Мне же нужно чем-то заниматься.

– Дорогая, а ты о чем думала, когда профессию выбирала? У актеров такая судьба, ничего не поделаешь. Между прочим, я тебе об этом много раз говорила, а ты меня не слушала. Даже звезды, случается, подолгу без работы сидят, особенно сейчас, когда ни у кого денег нет на съемки. А уж про начинающих актеров и говорить нечего. Сиди и жди, пока позовут. Тусуйся, общайся, напоминай о себе, старайся, чтобы тебя видели. Кстати, воспользуйся свободным временем, попроси разрешения присутствовать на съемках, когда звезды снимаются, посмотри, как мастера работают. По театрам походи, тоже очень полезно. В «Сатириконе» Стуруа поставил «Гамлета» с Костей Райкиным, а в Театре Российской армии Питер Штайн поставил того же «Гамлета» с Женей Мироновым, ты небось ни одной постановки не видела. Киноклассику на видео смотри. Книжки читай, в конце-то концов! Делом надо заниматься, а не нытьем.

– Так я о том и говорю, Натулечка, что делом хочу заниматься! А его нет.

– Ириша, дело – это совсем не обязательно съемки. Работай над собой, учись, набирайся ума. Это тоже дело, и очень ответственное. И кстати сказать, далеко не самое легкое. В марте мы начинаем снимать, я тебе дам график, чтобы ты точно знала, когда у меня на площадке будут звезды.

И вот Ира сидела дома, до одури пересматривала записанные на видеокассеты шедевры кинематографа, читала модного писателя Пелевина, тусовалась со знакомыми актерами то на «Мосфильме», то на студии имени Горького, то в клубе «Кино», иногда ходила в театр, вытаскивая с собой мужа и Лизавету с Виктором Федоровичем, и ждала, когда Наташка начнет снимать свою новую картину.

В начале марта она озаботилась поисками подарка для свекрови к Женскому дню. Полдня пробегала по магазинам, нашла то, что хотела, – очаровательную маленькую гипсовую копию скульптуры «Похищение Сабинянки» – и с чувством выполненного долга возвращалась домой. Она закрывала машину, когда из их подъезда вышел человек, показавшийся ей ужасно знакомым. Где-то она видела этого типа, только давно… Мужчина встретился с ней взглядом, радостно улыбнулся, и тут Ира его вспомнила. Ну конечно же, это тот парень из Кемерова, который Наташку фотографировал, а потом стал журналистом, статью про Воронову написал, ее в «Огоньке» напечатали. Он еще, помнится, приезжал в Москву, хотел, чтобы Ира ему про Наташку рассказала. Кажется, Руслан… Вот это встреча!

– Какими судьбами? – Она улыбнулась ему в ответ.

– В командировке. А ты?

– А я здесь живу.

– Ну надо же! Значит, переехала с Арбата?

– Давно. Пять лет назад, как замуж вышла. А ты что в нашем доме делал?

– У меня здесь была деловая встреча с одним очень информированным человеком. – Руслан хитро подмигнул.

– Да ну? И на каком же этаже в нашем доме живут информированные люди?

– На девятом. А на каком этаже живут такие красивые актрисы? – в тон ей спросил Руслан.

– Тоже на девятом. Ты небось у Виктора Федоровича был, угадала?

– Угадала, – удивленно протянул Руслан. – А ты уж не жена ли ему будешь?

– Нет, дружочек, всего лишь невестка. Я замужем за его сыном.

В этот момент она сообразила, от какой опасности ее отвела чистая случайность. Вернись она домой на десять, даже на пять минут раньше, она непременно столкнулась бы с Русланом в прихожей, и тогда Виктор Федорович неизбежно узнал бы об их давнем знакомстве. О том, что она еще в девяносто первом году приезжала в Кемерово вместе с Вороновой, потому что Наталья боялась оставлять ее одну. О том, что она не просто знакома с Вороновой, а прожила всю жизнь рядом с ней и является ее воспитанницей. О том, что она безобразно вела себя, срывалась, кричала, хамила, с трудом удерживалась от того, чтобы не пить. Конечно, Руслан вряд ли стал бы вываливать перед Виктором Федоровичем все подробности их знакомства, он просто обозначил бы сам факт, но, если свекор заинтересуется, он всегда может разыскать журналиста и задать ему множество конкретных вопросов. Московские издания, делая материалы о Вороновой, никогда не писали об Ирине, поэтому скрывать от семьи Мащенко факт давнего и близкого знакомства с Наташкой никакого труда не составляло. Но кемеровский журналист знал куда больше. Как знать, не собирается ли Руслан снова встречаться с Виктором Федоровичем…

– Слушай, ты торопишься? – спросила она. – Здесь за углом есть симпатичное заведение. Давай посидим, поболтаем. Столько лет не виделись. Как ты?

– Как мне помнится, ты раньше что-то не жаждала со мной поболтать. Помнишь, как отбрила меня по телефону?

– Да дура я была, молодая и без башни. Ты уж извини. Пойдем?

– Пошли, – согласился Руслан.

В будний день в кафе народу было немного, им удалось занять столик в углу возле окна. Ира заказала себе кофе, сок и овощной салат, Руслан взял шашлык из свиной шейки и попросил сто граммов коньяку.

– Если бы своими глазами не видел сериал, никогда бы не поверил, что ты действительно станешь актрисой, – сказал он. – Я был уверен, что ты с твоим характером даже институт не сможешь окончить.

– А ты смотрел сериал?

– Только полторы серии. Этот жанр не для меня, да и работы много. Зато жена все двадцать серий перед экраном проторчала, слезами обливалась.

– Правда? – обрадовалась Ира. – Это здорово. А кто у тебя жена?

– Портниха. Правда, не рядовая, обшивает наших гранд-дам.

– И ты с ней познакомился, когда пришел в ателье заказывать себе теплые кальсоны с подстежкой? – не удержалась от ехидства она.

– Нет, я заказывал себе смокинг для приема у главы администрации. Я смотрю, с хамством у тебя по-прежнему полный порядок.

– Извини, просто сорвалось. Знаешь, приходится все время держать себя в руках, свекор со свекровью – люди старой закалки, при них не то что нецензурно не выскажешься, а даже просто грубовато. Их от этого коробит. Дворянская интеллигенция, Версаль, ядрена мать. Расслабиться не с кем.

– Со мной, выходит, можно расслабиться? – полуутвердительно спросил Руслан.

– Ну ты же свой парень, нормальный. При них мне постоянно приходится делать вид, что я приличная девушка, получившая достойное воспитание. Они, между прочим, не знают о моем бурном прошлом. Я могу надеяться, что ты не испортишь мне репутацию и не расскажешь им о моих выходках в юные годы?

– Могила, – серьезно пообещал он. – А твой муж чем занимается?

– А, – она махнула рукой, – в МВД где-то штаны протирает, делает вид, что анализирует информацию. Бумажная работа, но зато спокойная. Раньше он следователем был. Кстати, начинал работать где-то у вас в области, в какой-то Тмутаракани.

– Понятно, – пробормотал Руслан, и взгляд его сделался отстраненным и задумчивым. – Тогда понятно.

– Что тебе понятно? – внезапно забеспокоилась Ира.

– Откуда у Виктора Федоровича информация. Твой муж ему подбрасывает. Ну что ж, тогда я спокоен. Значит, сведения проверенные, а не сплетни.

– А ты что, сыщиком заделался? – небрежно усмехнулась она. – Я думала, ты в газете прозябаешь. Бросил, значит, это дело?

– Ничего подобного. Твое здоровье, – он поднял рюмку с коньяком, отпил небольшой глоток. – Моя карьера развивается по плану. До недавнего времени трудился все в той же «вечерке», прославился на всю область, а в начале года наше издание слилось с крупной областной газетой, и мы всем коллективом перешли туда.

– Прославился, говоришь? – недоверчиво протянула Ира. – Кто бы мог подумать, маленький тихий фотограф превратился в акулу пера.

– Ладно, один–один, согласен, – рассмеялся Руслан.

– А к нам зачем приходил? Компру на кого-то собирал?

– Точно. В команде губернатора идет война, одни демократы подсиживают других. В общем, это все политика, нечего забивать твою красивую головку всякими глупостями. Твой свекор работает на партию, у которой есть свои представители в команде нашего губернатора, естественно, он заинтересован в том, чтобы оказать им поддержку.

– То есть полить грязью соперников, если говорить проще? – уточнила Ира.

– Вот только не надо грубости, – брезгливо поморщился Руслан. – Поливание грязью – далеко не единственный способ борьбы с политическими противниками. Есть еще такая вещь, как правда. Слыхала про такую?

– Да как-то не приходилось. У нас в Москве это не продают. Может, у вас в провинции это на грядках выращивают? Просвети меня, темную.

– Слушай, – серьезно предупредил ее Руслан, – кончай хамить, а то разговора не получится.

– Ладно-ладно, извини, я ж тебе объясняла, что расслабляюсь в твоем обществе. Так что там насчет использования правды в политической борьбе?

– Видишь ли, мне лично симпатичны политические взгляды одной группировки и глубоко не симпатичны взгляды их соперников. Поэтому мне захотелось понять, действительно ли эти люди, я имею в виду противников, убеждены в своей политической правоте, или же они действуют из корыстных устремлений либо по указке своих богатых спонсоров. Для этого мне понадобилась информация о каждом из них. А у кого может быть такая информация? У их врагов. Вот так я и оказался у твоего свекра. Понятно?

– Ага. Это как в старом анекдоте. Если муж захочет узнать, как вела себя его жена, пока он был в командировке, пусть спросит у соседки. Старо, как мир. Ну и дальше что? Узнаешь ты про них что-то плохое, напишешь об этом, все прочитают про их прегрешения. Я в толк не возьму, чем в этой ситуации правда отличается от поливания грязью.

– Правда – это факты, а грязь – это домыслы и сплетни. Уяснила?

– А-а-а, ну если так, то конечно… Ладно, ты меня убедил.

Руслан

Он разговаривал с Ириной и все пытался понять, действительно ли она столь наивна или прикидывается, провоцирует его, валяет дурака. Надо быть совсем не от мира сего, чтобы при сегодняшней включенности всех средств массовой информации в политическую борьбу все еще не понимать, что главное оружие в этой борьбе – информация. Победить в споре можно только двумя способами: либо доказать свою правоту, либо показать ничтожность соперника. С доказыванием собственной правоты дело обстоит как-то неважно, поэтому в ход идет уничтожение тех, кто твою точку зрения не разделяет, вот и все. В идеале свою роль как журналиста Руслан Нильский видел в том, чтобы писать нелицеприятную правду обо всех участниках конфликта, но идеал, как известно, крайне редко стоит рядом с реальностью. У областной газеты, в которой он теперь работал, были собственные политические установки, и делать разоблачительные материалы обо всех подряд ему никто не позволит.

Близкие отношения с правоохранительными органами давали Руслану возможность добывать очень интересные материалы, в свете которых моральная и деловая репутация многих известных деятелей Кузбасса начинала выглядеть более чем сомнительной. Он по-прежнему не отступал от своего железного принципа: не разглашать информацию, если источник информации просит этого не делать. Поэтому Нильскому доверяли, зная, что он не подведет, и обсуждали при нем порой весьма деликатные вопросы, особо оговаривая, что «это не для печати». Если же подобной оговорки не было, Руслан знал, что об этом можно написать.

К Виктору Федоровичу Мащенко его направили, когда в борьбе двух группировок оказалось уже недостаточно информации, собранной на местном уровне. Вернее, не направили даже, а просто посоветовали созвониться с ним, приехать в Москву и встретиться лично. Виктор Федорович работал чем-то вроде политтехнолога в рядах именно тех политических сил, сторонников которых в администрации губернатора поддерживала газета. Руслан позвонил по указанному номеру, легко договорился о встрече, прилетел в столицу и явился к Мащенко. Тот снабдил его довольно любопытными сведениями, на основе которых можно было делать яркий, острый материал. Вот, собственно, и вся история.

А неожиданная встреча с Ириной его удивила. Вот ведь как мир тесен! Журналистское любопытство взыграло в нем, ведь тайна отношений Вороновой с Ириной так и осталась для него закрытой. И хотя тема за давностью лет потеряла актуальность, Воронова давно ушла из политики и публицистики, и какие бы то ни было пикантные подробности, иллюстрирующие ее моральный облик, уже никому не были интересны, для Руслана остался вопрос, на который он так и не получил ответа. А это раздражало. Интересно, Ирина и сейчас не захочет об этом говорить? Или для нее тема тоже утратила остроту? Надо бы попробовать…

– Как поживает Наталья Александровна? Снимает что-нибудь новенькое? – поинтересовался он.

– Скоро приступает. Через две недели начнутся съемки, – оживилась Ирина и с удовольствием принялась рассказывать ему про новый проект Вороновой для телевидения. Руслан слушал вполуха, съемки очередного «мыла для домохозяек» его мало волновали.

– А у тебя там большая роль?

– Нет, я там не снимаюсь.

– Почему? – удивился Руслан. – Я думал, Воронова теперь всегда будет тебя приглашать в свои картины. Она же, как я понял, всю жизнь тебя опекала.

– Опекала, пока я была маленькой, – кивнула Ирина. – Но теперь-то я уже взрослая тетка, замужем. Сколько можно со мной возиться? И вообще, в этом сериале для меня нет роли.

– Слушай, – Руслан прищурил глаза, – а вы случайно не поссорились, а?

– Да ты с ума сошел! Это Наташка может со мной поссориться, а я с ней – никогда.

Интересная формулировка. Это что же, выражение отношений полной подчиненности?

– Почему? – спросил он с невинными глазами. – Я что-то не понял.

– Да потому, дружок, что Наташка в моих глазах всегда будет права, что бы она ни сделала. Я никогда на нее не обижусь и никогда с ней не поссорюсь. А вот я – это совсем другое дело, я до сих пор еще могу что-нибудь отчудить, и у Наташки вполне может появиться повод со мной поссориться. Только я этого не допущу, понял? Если что-нибудь натворю – прибегу, кинусь к ней в ноги и буду просить прощения до тех пор, пока она не перестанет сердиться. Я ей всем обязана.

– Даже если будешь считать, что поступила правильно? Все равно будешь каяться и извиняться? – не поверил Руслан.

– Все равно буду, – твердо ответила Ирина. – Ты пойми, для меня совершенно неважно, права я или нет. Для меня важно только одно: чтобы Наташка не расстраивалась и не сердилась.

Да, вот оно, различие мужского менталитета и женского. Он, Руслан, никогда не просит прощения и не делает шага к примирению, если уверен в том, что прав. И даже для матери он не сделал исключения. Обиделись? Скатертью дорога, обижайтесь, сколько влезет. Он чувствовал себя абсолютно независимым и имеющим право делать и говорить все, что он считает правильным. Он положил годы труда на то, чтобы из редакционных курьеров выбиться в журналисты, он получил высшее образование, ни на один день не прекращая работу, он сделал себе имя, и всем этим он завоевал собственную независимость. Теперь он может ни на кого не оглядываться. И ему с высокой колокольни плевать на тех, кто может на него обидеться или рассердиться. На что обижаться-то? На правду? Так на этот случай есть замечательное правило: не подставляйся. Не хочешь, чтобы тебя называли вором, – не воруй, и все будет отлично. А уж если воруешь – будь готов к тому, что об этом узнают и начнут показывать на тебя пальцем. Единственные рамки, в которых он должен держаться, это редакционная политика, вернее, политическая ориентация издания, в котором он работает. Но это естественная и неизбежная плата за возможность быть журналистом. И потом, он ведь тоже человек, а не машина, у него есть собственные политические пристрастия, которые в данном случае полностью совпадают с позицией газеты, иначе он не перешел бы туда работать. Если его взгляды изменятся, он в тот же день перейдет в другое издание, его всюду примут с распростертыми объятиями, да и на областное телевидение давно уже зовут, и с двух радиостанций постоянно звонят, на работу приглашают.

– Все-таки удивительно, что Воронова еще что-то снимает, – продолжил он интересующую его тему. – Сейчас ведь ни у кого денег нет. Или она опять нашла себе спонсора?

– Никаких спонсоров, все на деньги телеканала. Они собирались запускать три проекта, но из-за дефолта два пришлось приостановить, вот один только и остался. И то пришлось удешевлять по всем направлениям.

– А что же спонсор? – настойчиво повторил Руслан. – Ведь у Натальи Александровны был когда-то человек, который давал ей деньги на съемки. Фамилию его никак не вспомню…

– Ганелин, – подсказала Ирина. – Андрей Константинович.

– Вот-вот, Ганелин. Он что, разорился? Или не хочет больше ей помогать?

– Да нет, ну что ты, – с улыбкой возразила Ирина. – Кризис по нему, конечно, тоже катком проехался, но ничего, фирма пока держится. Наташа вышла за него замуж.

– Вот как? Значит, дождался он своего светлого часа, – насмешливо констатировал Руслан. – Мне еще в девяносто первом году говорили, что он безответно влюблен в Наталью Александровну. Мне тогда это показалось невероятным. В наше время – и безответная бескорыстная любовь! Смешно!

– Ничего смешного, – сердито ответила она. – Если не понимаешь в любви – сиди и молчи. А тебе Анна Моисеевна разболтала, да? Я знаю, мне Наташка говорила. И вообще, нечего лезть в Наташкину личную жизнь, ты за информацией приехал – ты ее получил. А от Наташки свои загребущие ручонки убери, ничего тебе тут не перепадет для скандальной хроники в твоей желтенькой газетенке.

Глаза Ирины засверкали гневом, она снова сбилась с интеллигентного тона на полухамский, и Руслан явственно вспомнил ту взбалмошную, непредсказуемую, грубоватую и невежливую девчонку, которая закатила истерику у него дома.

Он расплатился, проводил Ирину до подъезда и поехал в гостиницу. До самого вечера ему приходила на ум фамилия Ганелина, и каждый раз возникало такое ощущение, что мысль останавливается перед закрытой, но незапертой дверью. Толкни слегка – и она распахнется. Руслан злился оттого, что слабая мысль не находила в себе сил сделать этот единственный толчок и куда-то убегала, потом появлялась снова, доходила до этой заколдованной двери и опять трусливо исчезала.

Дверь открылась ночью. Руслан проснулся и понял, что было там, за дверью. Он видел Виктора Федоровича Мащенко в приемной у Ганелина еще тогда, в декабре девяносто первого года, когда приезжал в Москву собирать материал для большой статьи о Вороновой. Он тогда, помнится, ошибся и принял высокого красивого представительного мужчину в годах за владельца фирмы «Центромедпрепарат» и подумал, что если у Вороновой есть любовник, то он должен быть именно таким. И кто сказал, что Москва – большой город? Деревня, где все друг друга знают и постоянно друг с другом сталкиваются. Впрочем, ничего странного в этом совпадении нет, Мащенко был знаком с Ганелиным, поэтому рано или поздно и встретились сын Виктора Федоровича и воспитанница Натальи Вороновой. Все закономерно.

Удовлетворенный тем, что память его не подвела, Руслан повернулся на другой бок и крепко уснул.

Наталья

Бэлла Львовна никогда не была легкой на подъем, а ее ежегодные поездки во Львов к родственникам являлись скорее выработанным за много лет ритуалом, нежели проявлениями любви к путешествиям. С трудом приняв летом 1998 года решение съездить к сыну в США, пожилая женщина под тем или иным предлогом поездку откладывала, то ссылаясь на разболевшиеся осенью ноги, то на поднявшееся сырой теплой зимой давление. И только в мае 1999 года Наташа и Андрей отвезли, наконец, Бэллу Львовну в аэропорт. Предполагалось, что она проведет у сына все лето и вернется в конце августа.

– Если это лето будет таким же кошмарно жарким, как в прошлом году, я его не переживу, – говорила она, собирая чемодан. – В Америке, конечно, тоже не Северный полюс, но у Марика в доме полно кондиционеров, я пересижу там самый тяжелый период. Синоптики обещают, что лето в этом году в Москве будет еще хуже. Золотая моя, как ты думаешь, брать с собой палку?

– Зачем, Бэллочка Львовна? – смеялась Наташа. – У вас же сейчас ноги не болят.

– А если там разболятся? Как я буду ходить?

– Так там и купите. Или вы думаете, что в Нью-Йорке палки не продаются?

– Может быть, они там дорогие… Куда я засунула свою аптечку? Боже мой, я же собрала все лекарства, которые мне могут понадобиться! И куда я их дела?

– Они уже в чемодане, вы их полчаса назад уложили.

– Идиотка! Зачем я их положила в чемодан? Я же буду сдавать его в багаж, а вдруг у меня в дороге что-нибудь заболит?

Перед отъездом Бэлла Львовна ужасно нервничала, без конца сверяла содержимое чемодана с заранее составленным списком, вспоминала еще о чем-то, что совершенно необходимо взять с собой, и постоянно звонила Ганелину, консультируясь с ним о содержимом ручной клади.

– Андрюшенька, как вы думаете, мне взять с собой в самолет что-нибудь теплое? Я там не замерзну?

– Бэлла Львовна, вы летите бизнес-классом, там выдают специальные пледы на такой случай, – терпеливо отвечал Андрей.

– А воду? Сколько бутылочек воды мне брать?

– Во время полета вас будут поить сколько захотите.

– А покушать? Что лучше, взять бутербродики или, может, пирожки? Девять часов лететь все-таки.

– Бэлла Львовна, дорогая, там кормят на убой. Возьмите в салон только книжку для чтения и необходимые лекарства, больше вам ничего не понадобится, – авторитетно уверял ее Ганелин, который регулярно летал за границу по делам бизнеса и вполне компетентно мог судить об уровне сервиса в салоне бизнес-класса.

В аэропорту волнение по поводу неправильно собранного чемодана несколько улеглось, поскольку изменить все равно ничего нельзя было, зато настал черед обязательных к исполнению указаний.

– Золотая моя, не забудь, пожалуйста, поливать цветы, – в сотый, наверное, раз повторяла Бэлла Львовна. – Через день, хорошо? Не забудешь?

– Не забуду, – кивала Наташа.

– Двадцать шестого июня у Соломона Израилевича день рождения, поздравь его, пожалуйста, от моего имени. Я не знаю, удобно ли мне будет звонить от Марика, может быть, там связь дорогая. Я специально оставила на столе на видном месте свою записную книжку, там все телефоны. Не забудешь позвонить?

– Ни в коем случае. Вы же знаете, я с детства питаю слабость к дяде Моне за то, что он прочил меня в невесты Марику.

– Хорошо, теперь насчет Иринки. У нее двадцать пятого мая тоже день рождения, я приготовила для нее маленький подарочек, он в коробочке, на трюмо. Обязательно ей передай.

– Обязательно передам, не волнуйтесь.

Указания следовали вплоть до прохождения таможенного контроля. Наташа и Андрей еще некоторое время постояли возле стойки таможенника, наблюдая, как Бэлла Львовна регистрирует билет, сдает в багаж свой чемодан и медленно, будто нехотя, проходит к паспортному контролю.

– Что-то у меня на душе неспокойно, – грустно сказала Наташа, прижимаясь к Андрею и беря его под руку.

– Это ты Бэллочкиным настроением заразилась, – успокоил ее Ганелин. – Ей страшно ехать в такую даль, она паникует, а тебе передалось. Все будет хорошо, увидишь. Она повидается с сыном, с невесткой, познакомится с внуками, поживет в шикарном доме с бассейном. Наверняка ее повозят немного, покажут разные интересные места, она получит массу впечатлений, которыми будет делиться целый год после возвращения.

– Хорошо, если так, – вздохнула она. – Поехали, Андрюша, подбрось меня к памятнику Пушкину, мы там через два часа будем снимать.

В дороге ей удалось отвлечься от тягостных мыслей и настроиться на предстоящую съемку. До сих пор работа над сериалом шла более или менее гладко, без очевидных сбоев, актеры не болели и не уходили в глухой запой, чего можно было ожидать как минимум от двоих утвержденных на роли. И деньги, вопреки опасениям, поступали вовремя. Дай бог, чтобы так и дальше продолжалось…

Ее внимание привлекла доносящаяся из включенного радиоприемника песенка, слова которой показались Наташе более чем странными: «Убили негра, убили негра, ни за что ни про что, суки, замочили!» Сперва она решила, что ослышалась, ведь таких слов просто не бывает, их не может быть. Прислушавшись повнимательнее, однако, поняла, что слух ее не подвел, и слова были именно такими.

– Андрюша, – в полном изумлении спросила она, показывая пальцем на приемник, – это что? Это теперь такое поют?

– Да уж месяца полтора, – весело отозвался Ганелин. – А ты что, ни разу не слышала? У меня в машине радио всегда включено, так я этот шедевр регулярно слушаю. Группа называется «Запрещенные барабанщики».

Услышанная песенка, несмотря на очевидную тупость текста и примитивность музыкального оформления, заставила ее мысль идти в рабочем направлении. Если уж сериал, который она сейчас снимает, про современную жизнь, то в нем вполне может найтись место и для этого шедевра, и может получиться забавная сцена, которой нет в сценарии, но которая еще ярче высветит характеры основных персонажей. Надо будет обсудить этот эпизод со сценаристами, пусть допишут маленький кусочек, диалог буквально на полминутки. Очень смешно получится!

Новая идея показалась Наташе неплохой, она приободрилась и через некоторое время окончательно забыла о том остром чувстве тоски, которое охватило ее при виде удаляющейся Бэллы Львовны.

На следующий день Наташа позвонила Марику в Нью-Йорк, узнала, что соседка благополучно долетела, поговорила с самой Бэллой Львовной, обстоятельно доложившей о том, как проходил полет, сколько раз и чем ее кормили и поили и кто сидел рядом с ней. Пожилая женщина казалась радостно возбужденной и всем довольной, и Наташа с облегчением подумала о том, что не зря настояла на этой поездке. Положительные эмоции и новые впечатления могут дать толчок для прилива жизненных сил, которые у Бэллы Львовны в последнее время стали, кажется, убывать. И то сказать, ей семьдесят девять, это все-таки не сорок и даже не шестьдесят. У нее в Москве нет никого из родственников, многие друзья уже скончались, а Наташины сыновья выросли и больше не нуждаются в постоянной опеке бабушки-соседки. Если ей понравится у сына, она захочет приехать еще раз, и тогда появятся смысл и цель: нужно обязательно дожить до следующей поездки, при этом если уж не укрепить, то хотя бы сохранить здоровье. На память тут же пришел виденный когда-то фильм «Это мы не проходили», где школьница, страдающая тяжелым заболеванием, должна лечь на операцию, которая в девяноста процентах случаев заканчивается благополучно. Девочка же все время думает о тех десяти процентах, которые заканчиваются иначе, а врач заявляет, что при таком настрое делать операцию нельзя, потому что у больного должна быть жесткая установка на выживание, иначе ничего не получится. И тогда одноклассник больной девочки везет ее в горы. Они целый день проводят вдвоем, среди тишины и снежной белизны, и девочка понимает, что обязательно должна выжить, поправиться и снова пережить те яркие и восторженные чувства, которые испытала здесь. Она больше не думала о черных десяти процентах. Может быть, и с Бэллой Львовной так получится.

Двадцать пятого мая, в день рождения Иринки, Наташа нашла приготовленный Бэллой Львовной подарок и вручила от имени соседки виновнице торжества одновременно со своим подарком. Двадцать шестого июня она не забыла позвонить Соломону Израилевичу, дяде Моне, и поздравить его. Наташа звонила в Нью-Йорк каждую неделю и с удовлетворением слушала бодрый и веселый голос Бэллы Львовны, уверявшей, что ей здесь очень хорошо, просто отлично, Марик работает целыми днями, но невестка Танечка уделяет ей много внимания и очень о ней заботится. Внуки, конечно, дома не сидят, у них каникулы, они резвятся в обществе своих сверстников, куда-то все время уезжают большими компаниями, по-русски говорят плохо и с заметным акцентом, но все понимают. Они чудесные дети, и Марик с Танечкой по праву ими гордятся.

В начале августа, недели за две до возвращения, голос Бэллы Львовны, как показалось Наташе, немного погрустнел и словно бы потускнел. Наверное, ей не хотелось расставаться с сыном и его семьей. А спустя еще несколько дней раздался звонок от Марика. Бэлла Львовна скоропостижно скончалась в одной из нью-йоркских больниц, куда ее доставили врачи «Скорой помощи». Она уже дней десять плохо себя чувствовала, но специально скрывала это от Наташи, чтобы не пугать и не расстраивать.

– Я похороню маму здесь, – сказал Марик. – Я знаю, что она хотела бы лежать рядом с моим отцом, но будет лучше, если она останется здесь. Рано или поздно это случится со всеми нами, и здесь мы будем вместе. У моих детей будут свои дети, потом внуки, наши могилы будут ухоженными. А в Москве – сама понимаешь…

«Это я виновата, – думала Наташа, глядя на телефонную трубку, которую только что положила после разговора с Мариком. – Это я уговорила ее поехать. Не надо было, не надо было, ведь Бэллочка не хотела этой поездки, она ее боялась, как чувствовала… Сколько раз мне рассказывали истории о том, как старики не переносят перемену обстановки, как начинают болеть и быстро угасают! А я поддалась всеобщему убеждению, что чужие примеры – про чужих людей, а с нами ничего подобного случиться не может. Почему не может? Почему с другими это может случиться, а с нами – нет? Потому что мы – особенные, мы не такие, как все? Кто дал нам право так думать и на это надеяться? Я не должна была ее уговаривать. Это я во всем виновата».

Ей было трудно свыкнуться с мыслью о том, что Бэллочки больше нет. Ну как же так? Она же всегда была рядом, в соседней комнате, она занималась с Наташей русским языком и литературой, когда та была школьницей, она терпеливо выслушивала ее и давала советы, она помогала растить сначала Иринку, потом Наташиных сыновей Сашу и Алешу. Она учила Наташу быть мудрой и терпимой. Она дала деньги Вадиму, чтобы тому было где жить после развода. И не потому, что любила Наташиного мужа и стремилась облегчить его жизнь, а единственно потому, что любила Наташу и хотела, чтобы та имела возможность развестись, когда поняла бессмысленность и тягостность своего брака. Бэллочка называла ее «золотая моя». И отныне Наташа больше никогда не услышит этих двух слов.

Надо позвонить Ире, сказать о Бэллочке. Наташа сняла трубку, набрала номер, но, услышав Иринкин голос, вдруг почувствовала, что не может. Не может сказать, что Бэллочка умерла. Ее охватило странное ощущение, что, как только она произнесет эти слова вслух, Бэллочка и в самом деле умрет. А пока она этого не сказала, старая соседка жива. По крайней мере в сознании Иринки.

– Натулечка! – звенел в трубке знакомый голосок. – А я как раз собиралась тебе звонить.

– Зачем? – тупо спросила Наташа, борясь с собой.

Сказать или не говорить? Да или нет?

– Я тут по Интернету лазила, смотрела, кто что пишет о твоих съемках. И нашла замечательную вещицу! Представляешь, в одной газете написано, что знаменитая Воронова снимает новый сериал, который, по предварительным оценкам, может стать таким же рейтинговым, как «Соседи», хотя сегодня трудно себе представить, что можно снять что-то более интересное и эмоционально насыщенное. Натуля, они признали-таки, что «Соседи» – хорошее кино!

– Да, – равнодушно ответила Наташа, – спасибо. Приятно слышать.

– А ты чего звонишь? Случилось что-нибудь?

– Да нет, что должно было случиться? – смалодушничала она. Не может она сказать этого вслух. Пока не может.

– Мы же с тобой сегодня виделись на съемках, – настороженно сказала Иринка.

– Ну да. Я только хотела тебе сказать, чтобы ты завтра обязательно пришла. Завтра мы снимаем сцену на вокзале, я хочу, чтобы ты посмотрела, как будет работать Снеткова.

– Я знаю, у меня же график есть. Мы с тобой сегодня говорили об этом, ты разве забыла?

– Забыла, извини. Закрутилась. Ладно, Ириша, до завтра.

Поздно вечером Наташа рыдала на плече у вернувшегося после затянувшихся переговоров Андрея. Алешка нахмурился, услышав, что бабы Бэллы больше нет, и ушел к себе. Судя по тому, что, против обыкновения, из его комнаты не раздались звуки включенного телевизора, он переживал потерю в тишине и одиночестве. Только примерно через час он вышел, чтобы сделать себе чай, и, увидев на кухне Наташу с сигаретой в руках, спросил:

– Сашка знает?

– Пока нет. До одиннадцати его не было дома, а позже я звонить не стала, чтобы Люсю не разбудить.

Юноша молча кивнул, словно получил ответы на все животрепещущие вопросы, налил в кружку чай и снова скрылся в своей комнате.

Прошло несколько дней, прежде чем Наташа нашла в себе силы войти в комнату Бэллы Львовны. Нужно взять записную книжку, которая по-прежнему лежала на столе, и обзвонить ее друзей с горестной вестью. Открыв пухлую потрепанную книжечку, Наташа начала методично двигаться по алфавиту, от страницы к странице, от буквы к букве, с печалью отмечая, что многие телефоны зачеркнуты, а рядом с ненужными теперь цифрами стоят даты, обозначающие дни поминовения. Вот и номер дяди Мони, которого Наташа совсем недавно поздравляла с днем рождения.

– Боже мой, боже мой, – заохал Соломон Израилевич, – бедная Бэллочка! Какое несчастье! Подумать только, она как будто чувствовала, что не вернется оттуда.

– Да, Бэлла Львовна не очень хотела ехать, – согласилась Наташа.

– Я не о том. Она ведь завещание написала. Буквально за неделю до отъезда оформила.

– Завещание? – Наташа не поверила своим ушам. – Зачем? Она ничего мне не говорила. Вы точно знаете, Соломон Израилевич? Может быть, Бэлла Львовна пошутила?

– Да какие же шутки, Наташенька? Бэллочка приезжала к моей внучке в контору, у меня внучка – нотариус. Я сам Бэллочку к ней и привел, все на моих глазах было.

– Бред какой-то, – растерянно проговорила Наташа. – Зачем ей нужно было завещание? Она же не собиралась… Она так хорошо себя чувствовала, о плохом никогда не говорила.

– Не говорила – не значит, что не думала. Ты же знаешь нашу Бэллочку, она все плохое при себе держала, чтобы окружающих не расстраивать.

– А что она вам говорила, дядя Моня? Почему решила написать завещание? И главное – почему мне ничего не сказала?

– Она для тебя отдельно от завещания оставила письмо. Наверное, там все сказано. Приезжай, прочтешь сама.

На следующий день сразу после съемок Наташа помчалась к старому адвокату. Завещание! Да что там завещать-то? Можно подумать, у Бэллочки были несметные богатства и куча жадных родственников, которые будут с пеной у рта отстаивать свое право на долю в наследстве. Неприватизированная комната в коммунальной квартире в прежние времена отошла бы государству, а по новым правилам права на нее переходят соседям, в коммуналки в последние годы никого не подселяют. Остаются книги, мебель, одежда и наличные, Вадим как раз недавно полностью выплатил свой долг. Большая часть мебели и одежда старые, их даже продать невозможно, только выбросить или отдать кому-то в виде благотворительной помощи. Правда, есть и хорошие антикварные вещи, если их подреставрировать, то они еще могут представлять значительную ценность, но кто будет этим заниматься? Книги и наличные должны достаться Марику – единственному наследнику. Он должен сам решить, будет ли продавать богатую библиотеку, отдаст кому-то или увезет с собой. С наличными тоже все ясно, они принадлежат ему и его семье. Так зачем же завещание?

«Золотая моя, может быть, я поспешила со своими указаниями, но мне так будет спокойнее, – начиналось письмо. Наташа пальцем вытерла слезы, мгновенно навернувшиеся при виде такого знакомого обращения. – Я очень люблю своего сына, но при всем том хорошо знаю цену и ему, и тебе. Боюсь, у него может не хватить душевного такта поступить так, как мне бы понравилось. А ты, со своей стороны, никогда не стала бы ему перечить и настаивать на чем бы то ни было, ведь Марик – мой законный наследник. Поэтому я сочла необходимым составить завещание и нотариально заверить его у Машеньки, Мониной внучки. Процедура оглашения завещания и открытия наследства довольно длинная, и понадобится она только в том случае, если Марик поступит не так, как я хочу. А хочу я вот чего, золотая моя: продай все, что сможешь, и отдай деньги Ирочке. Наличные тоже отдай, я их оставила на хранение Моне. С книгами поступай, как сочтешь нужным, но знай: мне было бы приятно, если бы всю библиотеку ты забрала себе. Если она тебе не нужна, отдай в ту библиотеку, где я много лет работала. Все распоряжения на этот счет есть в завещании. Само завещание тоже хранится у Мони, и если Марик захочет сам распорядиться тем, что я имею, придется давать делу официальный ход. В противном случае ничего такого не понадобится, ты просто сделай, как я прошу. Не обижайся на мое решение, Андрей хорошо тебя обеспечивает, и ты в этих деньгах не нуждаешься. А Ирочка – моя внучка, и я хочу подарить ей хоть капельку независимости от мужа и его родителей. Целую тебя, золотая моя, и обнимаю. Твоя Б.Л.».

По дороге домой от Соломона Израилевича Наташа в машине еще несколько раз перечитала письмо. Его придется показать Андрею и Иринке, а это значит, что придется рассказывать о том, о чем они с Бэллой Львовной молчали столько лет. Можно ли расценивать это письмо как разрешение открыть Иринке и всем окружающим правду о ее отце? Или письмо предназначается только одной Наташе, поэтому Бэллочка по неосторожности открыто назвала Иру своей внучкой? Да нет, Бэлла Львовна всегда была очень предусмотрительной, она должна была понимать, не могла не понимать, что, начни Наташа распоряжаться ее вещами и деньгами, сразу возникнет вопрос: а почему именно так, а не иначе? Наташа должна будет сослаться на волю покойной, в подтверждение чего придется показывать письмо. Значит, Бэллочка согласилась с тем, что Ире пора узнать, кто ее настоящий отец. Ну что ж, стало быть, так и надо сделать.

Выйдя из такси возле своего дома, Наташа миновала второй этаж и, не заходя к себе, поднялась в старую квартиру. Вставила ключ в замок Бэллочкиной двери – ключ не проворачивался. Она подергала за ручку и с удивлением обнаружила дверь открытой, а племянницу Катю – увлеченно обследующей книжные полки.

– Почему ты здесь? – строго спросила Наташа. – Как ты сюда вошла? У Бэллы Львовны был только один ключ от комнаты, и он у меня.

– Да ну, здесь замок хлипкий, три раза дернула – он и открылся, – небрежно ответила Катя, листая толстый том стихотворений Батюшкова 1883 года издания. – Клевая книжка, букинистическая ценность.

Том в темно-коричневом переплете лег на стол, где уже возвышалась солидная стопка редких и ценных изданий, в том числе и тех, которым насчитывалось больше ста лет.

– И что же ты здесь делаешь? – с видимым спокойствием, с трудом сдерживая ярость, произнесла Наташа. Милая Бэллочка, добрая и деликатная, сделала в своем письме только один акцент – на Марика, на своего сына. Теперь совершенно очевидно, что она имела в виду не только его, но и Люсю с Катериной. Живя с ними бок о бок, мудрая женщина изучила их характер и прозорливо предвидела их желание постервятничать на добрососедской основе.

– Книги смотрю, а что? Нельзя?

– Ты без разрешения вошла в чужую комнату, к тому же запертую. Тебя никогда не учили, что это неприлично?

– Так она же ничья, – девушка удивленно пожала плечами, – Бэлла Львовна умерла.

– То, что Бэлла Львовна умерла, вовсе не означает, что все это отныне принадлежит тебе.

– А кому же? – Катя зло прищурилась. – Тебе, что ли? Это по какому же праву, интересно знать? Ты ей была такой же соседкой, как мы с мамой. Если у тебя есть какие-то права на Бэллины вещи, то точно такие же права есть и у нас.

– Нет у тебя никаких прав! – заорала Наташа, неожиданно для себя теряя контроль и срываясь на истерику. – Убирайся отсюда и не смей переступать порог этой комнаты! И книги поставь на место!

На крик явилась Люся с выражением надменного недоумения на высохшем узком лице.

– Что происходит? – ледяным тоном спросила она. – По какому праву ты кричишь на мою дочь?

Наташу обдало холодом, и это помогло ей взять себя в руки.

– Я пытаюсь объяснить твоей дочери, что нельзя брать чужое без разрешения хозяина, – ответила она уже более спокойно. – Мне казалось, что такие простые истины детям объясняют не посторонние люди, а родители, и не в двадцать лет, а намного раньше. Очевидно, ты Катю воспитывала по какой-то другой методике, и она с этими истинами незнакома. Будь любезна, растолкуй ей это здесь и сейчас.

– У этих вещей больше нет хозяина, – невозмутимо возразила Люся.

– Ты ошибаешься.

– Уж не Марика ли ты имеешь в виду? – презрительно протянула старшая сестра. – Думаешь, он примчится из своей сладкой Америки в нашу вонючую страну за этими книгами? Кроме книг, здесь и взять-то нечего, не старье же это забирать. Так твой драгоценный Марик, по которому ты столько лет сохла на потеху всей квартире, не имеет права даже на битую чашку, потому что оставил мать на твое попечение. Если он посмеет сюда явиться, я его даже на порог не пущу, имей это в виду.

– В любом случае твоя дочь не должна была взламывать дверь и отбирать для себя книги, – ответила Наташа уже совсем спокойно, хотя выпад сестрицы насчет ее влюбленности в Марика прозвучал грубо и оскорбительно. – Ты не можешь принимать никаких решений и высказывать какие бы то ни было суждения. Есть воля Бэллы Львовны, и есть ее просьба ко мне эту волю исполнить. Чем я и собираюсь заняться.

– Ты хочешь сказать, что Бэлла оставила завещание? И что в нем?

– Не сверкай глазами, Люся, тебе ничего не отписано, – мстительно сказала Наташа. – Книги достаются мне, а все остальное – Ире.

– Ире?!

Впервые за долгое время на Люсином лице проступило некое подобие эмоций, отличных от презрения и раздражения.

– С какой стати?! У нее и без того все есть, выскочила замуж за мужика с богатыми родителями, как сыр в масле катается, на собственной машине разъезжает, чего ей еще? Зачем ей эти старые вещи, эта рухлядь? Твоя Бэлла на старости лет совсем из ума выжила!

– Если это рухлядь, то почему ты так возмущаешься? Тебе она тем более не нужна.

– Это для Ирки рухлядь, она и так в достатке живет. А мне эта мебель пригодилась бы.

– Ну конечно, пригодилась бы, – согласилась Наташа. – Кому ж не пригодится антикварный столик из палисандрового дерева с инкрустацией. И бюро середины девятнадцатого века тоже очень неплохое, за ним, наверное, тогдашние красавицы любовные письма писали своим кавалерам. Ты надеешься, что твой бессмертный роман станет лучше, если ты будешь дописывать и переписывать его за этим бюро? И заодно обставишь комнату книгами, изданными в прошлом веке. Будет настоящая обитель классика русской литературы. Все, Людмила, обсуждение закончено. Бэлла Львовна ясно и недвусмысленно высказала свои распоряжения, и я буду их неукоснительно исполнять.

Если бы Люся была раза в три крупнее и раз в десять сильнее, вряд ли она смогла бы захлопнуть дверь громче. Со стен даже штукатурка посыпалась. Стоя у порога, Наташа с сожалением обвела глазами комнату Бэллы Львовны. Эта комната больше никогда не будет синей. Отныне здесь не будет надежного приюта, где можно спрятаться от невзгод, ссор и конфликтов, где решаются все проблемы, даже те, которые кажутся неразрешимыми, где каждая вещь дышит покоем, мудростью и уютом. Ничего больше не будет…

Часа через два вернулся домой Андрей. Наташа молча протянула ему письмо Бэллы Львовны.

– Вот, значит, как, – задумчиво сказал он, прочитав письмо и возвращая его Наташе. – Стало быть, у тебя от меня целых две тайны, а я-то наивно полагал, что только одна, касающаяся 1984 года, когда мы с тобой познакомились. Или, может быть, их еще больше?

– Андрюша, пойми, я не могла тебе рассказывать об этом. Бэлла Львовна взяла с меня слово, что я буду молчать. А теперь она сама открыто написала о том, что Ира – ее внучка.

Она подробно, как привыкла с детства, обстоятельно и последовательно рассказала ему о Марике и Ниночке, о своей последней встрече с сыном Бэллы Львовны перед его отъездом в Израиль, о его просьбе не бросать Иринку, остающуюся на руках троих сильно пьющих людей, которые не смогут и не захотят дать девочке ни нужного образования, ни нормального воспитания.

– Выходит, Ира тоже не знает, что она – дочь Марка?

– Конечно, нет. Теперь придется сказать. Я ей уже позвонила, попросила приехать. Она явится с минуты на минуту.

– Ты сама ей скажешь? Или хочешь, я поговорю с Иринкой? – предложил Ганелин.

– Да нет, Андрюша, не нужно, ты только будь рядом, ладно? Мне с тобой спокойнее.

Это было правдой. В присутствии Андрея ей всегда было спокойнее, она чувствовала себя более уверенно, твердо зная, что рядом находится человек, готовый в любую секунду и в любой ситуации кинуться ей на помощь. И даже если она к этой помощи не прибегала, все равно осознание того, что поддержка будет в нужный момент обязательно оказана, придавало Наташе сил в самые сложные моменты.

К приходу Иринки у Наташи была готова целая речь, выверенная чуть ли не по буквам и со всей возможной деликатностью объясняющая ситуацию. Однако все получилось не совсем так, как Наташа планировала. Едва она взяла в руки письмо Бэллы Львовны, чтобы начать понемножку, по отдельным фразам зачитывать Ире, снабжая прочитанное своими комментариями, дабы подготовить молодую женщину к неожиданной новости, как Ира выхватила письмо из ее рук со словами:

– Дай я сама прочту.

Наташа и глазом не успела моргнуть, как Ирина уже уселась на мягкий диван в гостиной и впилась глазами в листок, исписанный знакомым почерком. Быстро прочла, ни один мускул на лице не дрогнул. Может, она пока и не блестящая актриса, но кое-какие профессиональные навыки у девочки, безусловно, имеются.

– Я так и знала, – спокойно заявила она, кладя письмо на журнальный столик.

– И давно ты знала? – с подозрением спросила Наташа.

– Нет, не точно, конечно, но чуяла, что тут что-то не так. Бэллочка никогда не показывала мне фотографий этого козла. Сколько раз я ее семейные альбомы просматривала, а там фотки чьи угодно, только не его. Я сначала думала, что она на сына сердится за то, что он уехал, а ее бросил одну, поэтому все его карточки повынимала из альбомов, чтобы на глаза не попадались и душу не бередили. А уж когда он самолично сюда явился и я его рожу увидела, вот тут у меня сомнения и закрались. Я тогда, помню, смотрела на себя в зеркало и думала: «Что-то ты, Ирина Николаевна, до неприличия похожа на соседкиного сынка Марка Аркадьевича. Ну просто одно лицо». Но ты же помнишь, я тогда как раз замуж выходила, мне не до родословной было, мысли другим заняты. И потом, на фиг мне было все это выяснять, а вдруг окажется, что я наполовину еврейка, а Мащенкам это не понравится? Они-то все чистокровные русские, мне было бы жаль, если бы из-за этого свадьба сорвалась. Потом, конечно, я поняла, что они нормальные люди, не антисемиты. Но подумала, раз Наташка и Бэлла Львовна столько лет ничего не говорят, значит, мне показалось. Мало ли людей друг на друга похожих. А вот выходит, что не показалось. Ну, козел! Ну и козел!

– Погоди, – ошарашенный этой тирадой Андрей потряс головой, – ты о ком говоришь? Кто – козел?

– Да кто же? Марк Аркадьевич уважаемый, папаня мой.

– Ира, побойся бога, что ты говоришь? – возмутился он. – Он же твой отец. Как ты можешь так отзываться о нем!

– Ой, Андрей Константинович, ну я вас умоляю! Какой он мне отец? Завалил смазливую соседку под горячую руку, с похотью не справился, вот и все его отцовство. Что вы на меня так смотрите? Что я, неправду говорю? Да мне бабка Поля сто раз рассказывала, как маманя моя блудливая, царствие ей небесное, под соседского сына подлечь пыталась, а он ни в какую не хотел, боялся, что жениться потом придется. И про тот единственный раз, когда мамане этот фокус все-таки удался, тоже бабуля поведала, она в выражениях не стеснялась, сами знаете, и деликатничать со мной не пыталась. Только баба Поля не знала, что ее дочка от этого фокуса забеременела. Маманя, судя по всему, тоже не знала или не была уверена, она же тогда со своим будущим мужем вовсю трахалась. Поди пойми, от кого она меня родила. Тем более у официального моего папки Николая дед был рослый и чернявый, вот на него и списали. Это еще хорошо, что его вовремя посадили, а то посмотрел бы он на меня взрослую – сразу бы увидел, что дедом его тут и не пахнет, что тут сплошное соседское наследство.

Ира говорила, все больше и больше распаляясь. Наташа слушала ее с изумлением и видела, что с каждым словом будто по кусочкам отваливается фасад Ирины Савенич, обнажая грубую и бесцеремонную девчонку Ирку Маликову.

– Ирина, я попрошу тебя следить за речью, – жестко сказала Наташа. – Как бы там ни было, но ты говоришь о своих родителях, о матери и об отце. Имей уважение к ним.

– О матери и об отце? – взвизгнула Ира. – О какой матери и о каком отце? О матери, которая пила водку литрами еще до моего рождения, которая скакала от мужика к мужику за бутылку дешевого портвейна и допилась до того, что на ровном месте угодила под машину? Об отце, который меня не признал и смотался в сытую заграницу, оставив меня с тремя алкашами? И это говоришь мне ты, Натуля? Ты, которая заменила мне и мать, и отца, и сестру? Ты, которая двадцать лет со мной мучилась? Да нет у меня к ним ни любви, ни уважения, нет и быть не может. Они меня предали, они меня бросили на произвол судьбы. Когда я еще совсем маленькой была, мать со мной ни разу не погуляла, я знаю, мне баба Поля рассказывала. Все на тебя спихнули, Натулечка, и гулять со мной, и играть, и в детскую кухню за питанием для меня бегать, и пеленки мои стирать.

– Не надо так говорить, Ириша, – тихо попросила Наташа. – Не надо говорить «спихнули». Мне это было в радость. Я очень тебя любила.

– Да как ты не понимаешь?! – в отчаянии воскликнула Ира. – Это должно было быть в радость матери, а не тебе! Я тебе до конца жизни буду благодарна за то, что ты все это делала, но я никогда не прощу свою маманю за то, что она этого НЕ делала! И козел этот американский мне не нужен! Раз он меня бросил, раз я ему была не нужна, то я и слышать о нем ничего не хочу.

– Ну-ну-ну, успокойся, – пришел на помощь Андрей, который решил взять ход разговора в свои руки. – Никто тебе Марка Аркадьевича не навязывает, никто не заставляет тебя с ним общаться. Речь идет вообще не о нем, а о твоей бабушке Бэлле Львовне. У тебя не может быть к ней никаких претензий, она вместе с Наташей делала все для того, чтобы ты выросла здоровенькой и красивенькой. Она тебя не бросила, она от тебя не отказывалась. Верно?

– Верно, – всхлипнула Ира, которая, выплеснув негодование в крике, уже успела расплакаться. – Она меня любила. И я ее тоже любила.

– Ну вот и славно. Значит, ты с чистым сердцем примешь ту часть бабушкиного наследства, которую она тебе отписала. А любить Марка Аркадьевича тебя никто не обязывает, можешь не любить, если не хочешь.

– Все равно он козел, – с детским упрямством твердила Ира. – Это же надо до такого додуматься! Свинтить за бугор и поручить Наташке заботиться о его матери и вырастить его внебрачную дочь! Да Наташке самой-то тогда всего семнадцать было, она же только-только школу закончила. Ей надо было в институт поступать, образование получать, а тут на тебе – целых два человека на нее свалились, и крутись как хочешь. Ему хорошо, он свой депутатский наказ оставил – и вперед, к сияющим вершинам, к достатку и удовольствиям. А Наташка, бедненькая, одна осталась со всеми его проблемами. Бэллу Львовну уговорить не смог, чтоб с ним ехала, – ладно, Наташа поможет, поддержит, позаботится, она же добрая девочка, всем помогает. Нет чтобы самому остаться с матерью, раз уж так вышло, что она уезжать не хочет. Да куда там! Своя рубашка-то – она завсегда ближе к организму. С соседкой переспал, ребеночка ей заделал, так нет чтоб жениться, признать ребенка официально, – нет, мы гордые, нам такие Ниночки не ровня, мы себе получше найдем, поблагороднее, пообразованнее, такую найдем, у которой родственники есть на исторической родине, чтоб уехать побыстрее. А ребенок – что? Тьфу. Наташка и сама справится, вырастит, воспитает. Она у нас такая, на все руки мастерица, и за старым ходить, и за малым, и в сутках у нее не двадцать четыре часа, как у всех, а тридцать шесть, поэтому она все успевает. Козел, козел! Ненавижу!

Наташа принесла кофе, подала Ире чашку и смотрела, как та судорожными глотками пьет горячий ароматный напиток. Ира со стуком поставила чашку на столик, достала сигареты, закурила, глубоко вдыхая дым.

– Ну все? Успокоилась? Выговорилась? – ласково спросила Наташа, присаживаясь рядом с ней.

По лицу Иры быстрыми ручейками текли слезы, но она уже не всхлипывала и не задыхалась.

– Просто противно, – проговорила она, – я всегда думала, что меня два человека предали, мама и отец, которого посадили. А теперь оказывается, их было трое. И никому из троих я не была нужна. Думаешь, мне не обидно? Ну скажи, Натулечка, что во мне такого плохого было, что они все меня бросили? Я бы еще понимала, если бы они от меня отказались, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, тогда да, тогда меня любой нормальный человек на три буквы послал бы, и я бы его поняла. Только такая святая, как ты, могла все это терпеть. Но в годик, в два, в три – кому я что плохого сделала? Почему они меня не любили? Почему мама не брала меня на руки, не ходила со мной гулять, не играла со мной? Только пила и шлялась, пила и шлялась. Почему отец допустил, чтобы его посадили? Ведь если бы он меня любил, он бы все время помнил, что у него маленький ребенок, и надо вести себя правильно, чтобы ребенок не остался без родителей. Почему он об этом не подумал? Почему не вернулся к нам после отсидки? Ему на меня наплевать было. А про козла американского я вообще не говорю. Самовлюбленный эгоист, других слов у меня для него нет.

– Но ты была нужна мне, – мягко возразила Наташа, обнимая Иру и гладя ее по волосам. – И ты была нужна Бэлле Львовне. Мы обе тебя любили. Не надо думать о горьком и обидном, думай о хорошем. И выпей быстренько лекарство, у тебя уже глаза распухли.

Ира тыльной стороной ладони вытерла глаза и полезла в сумку за таблетками. Остаток вечера прошел спокойно, уже не было истерик, но были тихие слезы светлой печали по человеку, которого обе любили и рядом с которым прожили всю свою жизнь.

На девятый день Наташа позвонила Марику и после обычных слов соболезнования спросила, есть ли у него претензии на наследство.

– Это все твое, – грустно ответил Марик, – это по праву принадлежит тебе, если, конечно, у мамы не было других пожеланий. Мне ничего не нужно.

– Бэлла Львовна хотела, чтобы я взяла книги, а все остальное отошло бы Ирочке. Ты не возражаешь?

– Как я могу возражать? Раз мама так хотела, пусть так и будет. Спасибо тебе за все, Туся. Звони, не пропадай.

– Ты тоже звони, – дежурно ответила Наташа, в глубине души понимая, что Марик никогда больше ей не позвонит. Ему не интересны ни она сама, ни его собственная дочь. И Наташа тоже звонить не станет. Еще одна часть ее жизни оторвалась и улетела в бездну…

Через две недели после смерти Бэллы Львовны Андрей заявил:

– Я рассчитал домработницу.

– Что случилось? – испугалась Наташа. – Она сделала что-то не так? Что-то с деньгами?

– Нет-нет, что ты, – улыбнулся Ганелин, – Тамара – честнейшая тетка, ни копейки лишней в карман не положит. Просто она больше не нужна. Бэллы Львовны нет, а содержать помощницу по хозяйству для двух вполне самостоятельных женщин и одного молодого мужчины я не считаю правильным. Людмила на пенсии, свободного времени у нее много, вот пусть и занимается всем, чем положено, для себя и своей дочери. Сашка у тебя тоже вполне самостоятельный и зарабатывает на своей фирме неплохо, с какой стати держать для него домработницу? Финансово помогать ему – это другой вопрос, мы с тобой это и делаем. А ходить для него в магазин и стирать его носки – это ему будет слишком шикарно. Ты не согласна?

– Да нет, – растерялась Наташа, – в целом ты прав, конечно, но… Как-то неожиданно… Выходит, пока Бэлла Львовна была жива, ты считал, что это нормально, когда Сашка пользуется услугами домработницы.

– Наталья, не передергивай. Я никогда так не считал. Но, нанимая помощницу для Бэллы Львовны, было бы неприличным оставить в стороне всех остальных. Теперь же ситуация в корне иная. И кроме того, мы с тобой, кажется, договаривались, что будем постепенно приучать наш четвертый этаж жить самостоятельно. Уже полтора года, как они обходятся без тебя. Первый шаг сделан, пусть теперь обходятся без домработницы.

– Андрюша, это жестоко, – простонала Наташа. – Они же ничего не умеют, они никогда ничего не делали.

– Это не жестоко, это правильно, – твердо сказал Ганелин. – Считай, что это хирургическая операция. Больно, страшно, но необходимо.

– Но Люся и Катя не проживут на одну пенсию и одну стипендию! Мы с тобой платили домработнице и давали ей деньги на продукты, а что теперь будет? На что они будут жить?

– Будешь давать им деньги, только и всего, – пожал плечами Андрей. – Но ходить в магазин они будут сами, и у плиты стоять, и у раковины тоже будут сами. И полы мыть, и стирать, и пылесосить. Я не понимаю, чего ты так боишься. Ты же делала это всю жизнь – и ничего, не сломалась, не развалилась. Так почему они не могут? Не умеют? Научатся. Не вижу никакой катастрофы.

Наташа и сама понимала, что Андрей прав, ну куда это годится – содержать домработницу для двух здоровых молодых студентов и одной пенсионерки, тоже вполне здоровой и совсем еще не старой, всего-то шестидесяти одного года. Может быть действительно пора прекратить заниматься этой благотворительностью? Одно дело деньги, и совсем другое – повседневная работа по дому. Деньги она будет давать по-прежнему, а все остальное пусть делают сами.

Ей трудно было примириться с новым положением вещей, ночью Наташа спала плохо, в мозгу всплывали нелепые картины: квартира на четвертом этаже постепенно покрывалась пылью, крупные лохмотья которой свободно летали по воздуху, на кухне день ото дня росла, превращаясь в Монблан, гора невымытой посуды, а оконные стекла чернели от грязи до тех пор, пока в комнатах не делалось абсолютно темно. Утром, готовя завтрак для Андрея, Алеши и себя, она все время думала о том, что будут есть сегодня утром Люся, Катя и Сашка. А вдруг у них ничего нет? Они ведь еще не приспособились к тому, что нужно обо всем заботиться самим, наверное, даже в магазин вчера не сходили, по привычке полагая, что домработница все купит и все приготовит.

Она уже проводила Андрея на работу и сына в институт и одевалась, чтобы ехать на съемку, когда позвонила Люся.

– Наташа, что это значит? Тамара мне вчера сказала, что вы ее уволили. Я была уверена, что она пошутила. Но сегодня утром она не явилась к нам. Как это понимать?

– Так, как она сказала. Мы ее рассчитали. Она больше не будет у вас работать.

– С какой это стати? Почему ты за нас решаешь? Она же у нас работала, а не у тебя. Какое ты имеешь право…

– Материальное, дорогая, – насмешливо ответила Наташа. – Пока я оплачиваю ее труд, я имею право решать, работать ей у вас или нет. Возьми себя в руки и посмотри правде в глаза. Домработницу я нанимала только для Бэллочки, потому что обязана была о ней позаботиться. А о тебе должна заботиться твоя дочь, а не я. Вам с Катей просто повезло, что вы жили рядом с Бэллочкой, поэтому и вам перепала возможность бездельничать. Но теперь с этим покончено. Я буду каждый месяц давать вам деньги на продукты, но ни на что большее вы рассчитывать не должны. Я доходчиво объяснила?

– То есть ты хочешь сказать, что мы с Катюшей должны будем обслуживать твоего оболтуса? – зашипела в трубку Люся. – Или ты собираешься забрать его в свои хоромы?

– Не собираюсь. И обслуживать Сашу не нужно, он сам себя покормит, тем более что он и дома-то почти не бывает, только спать приходит. Убирать места общего пользования будете по очереди, как положено в коммуналке. Ты, помнится мне, раньше этого не делала, мама тебя берегла, и в нашу очередь уборкой занималась либо она, либо я. Вот и попробуй для разнообразия, может быть, это придаст новый импульс твоему литературному творчеству. Заодно и Катю приучишь заниматься хозяйством, ей это тоже пойдет на пользу, в семейной жизни пригодится. Извини, Люся, мне нужно бежать, я опаздываю.

Сестра пыталась сказать еще что-то возмущенное и обиженное, но Наташа уже повесила трубку. Поздно вечером примчался голодный Сашка и прямо с порога заявил:

– Мать, ну ты даешь! От кормушки отлучила без предупреждения. Катька в трауре, тетя Люся рвет и мечет. Покормишь?

– Конечно, – рассмеялась Наташа. – Хочешь к нам переехать?

– Ну уж нет, это вам фигушки с макушкой! Я уже к свободе привык. Это Алешке с вами хорошо, вот пусть и живет здесь, а мне нужна свобода маневра. Кстати, где этот шпингалет? Я с ним уже два дня не виделся.

– Шпингалет пошел с девушкой в клуб на дискотеку.

– Во! Ему тоже со дня на день свобода понадобится. Если что – пусть возвращается к нам, у нас теперь комнат навалом.

– Можно подумать, я твою свободу так уж сильно ограничивала, – фыркнула Наташа, наливая сыну полную тарелку супа.

– Не, мать, не в том дело, что ты меня ограничивала. – Саша схватил ложку и начал жадно есть. – Вкусно – смерть! А белого хлеба нет?

– Есть, сейчас отрежу. Так в чем же дело, если я тебя не ограничивала?

– В том, что я, как нормальный человек, тебя стесняюсь. Я же понимаю, что если мы живем вместе, то я должен все время звонить, докладываться, когда приду, куда ушел, зачем пошел, кто у меня в гостях, с кем я дружу, с кем, пардон, сплю. А там я ни перед кем не отчитываюсь, никто меня ни о чем не спрашивает, кого захотел – того привел, куда захотел – туда ушел. Один раз в день позвонил тебе, сообщил, что жив-здоров, узнал, что у тебя все в порядке, и вопрос закрыт. Ты только не обижайся, ладно?

– Я не обижаюсь, – с улыбкой ответила Наташа, – мне тоже когда-то было девятнадцать лет, не думай, что я родилась сорокалетней. Что ты будешь на второе, котлеты или эскалоп?

– И то и другое, давай две, нет, три котлеты и один эскалоп.

– Не треснешь? – с подозрением спросила она.

– Не, в самый раз будет. И жареной картошечки побольше, – добавил Саша, наблюдая, как Наташа разогревает на сковороде оставшуюся после ужина картошку.

– Сашенька, ты можешь меня внимательно послушать? – спросила она, когда сын насытился и не спеша пил чай с конфетами.

– Локаторы приведены в действие, – бодро ответил он. – Готов к приему информации.

– Тебе придется научиться заботиться о себе самому, – начала Наташа. – Разумеется, здесь для тебя всегда открыты двери, ты можешь, если захочешь, завтракать у нас, обедать и ужинать. Но убирать свою комнату ты должен будешь сам. И самое главное – по очереди с Катей и Люсей делать уборку в местах общего пользования. Я имею в виду прихожую, коридор, ванную, туалет и кухню.

– По очереди – это как?

– Очень просто. Составляете график и соблюдаете его. Как во всех коммунальных квартирах.

– Это что же получается, я, к примеру, буду у тебя питаться, кухней пользоваться не стану, а все равно мыть придется?

– Придется, дружочек, – кивнула Наташа. – И плиту оттирать, и пол мыть, и раковину, и стены.

– Ну ни фига себе! – протянул юноша. – Это с какого же перепугу?

– А с такого, что ты там живешь. Это закон коммуналки. Тебе же свободы хочется? Вот и плати за нее своим трудом. Не хочешь заниматься уборкой? Переезжай сюда и плати своей свободой. Выбор за тобой.

– У-у-у, как все непросто… Ладно, прорвемся. Свобода – она завсегда дороже, верно, мать?

– Не знаю, – не кривя душой ответила Наташа. – У меня ее никогда не было.

Саша в изумлении воззрился на нее:

– Ты что, серьезно?

– Вполне. Я никогда не жила так, чтобы ни за что и ни за кого не отвечать, кроме себя самой. Только, может быть, когда совсем маленькой была, но тогда приходилось слушаться родителей, какая уж тут свобода. А потом началось: Иринка, Бэлла Львовна, вы с Алешей, ваш папа, мои родители, Люся с Катей. Так и тянулось.

– И что, неужели никогда не хотелось на волю, в пампасы?

– Представь себе, нет. На волю хочет тот, кто ее попробовал и ему понравилось. А я всегда жила в большой семье, о которой нужно было заботиться, и мне казалось и до сих пор кажется, что это естественное состояние. Я привыкла так жить. Налить тебе еще чаю?

– Не, спасибо, я помчался, мне завтра вставать ни свет ни заря. Напомни Алешке, что мы в воскресенье идем с отцом на футбол.

– Он помнит, у него на компьютере записка приклеена.

– Ну все, целую, пока.

Саша на ходу чмокнул Наташу в щеку, и через секунду она услышала его быстрые шаги, удаляющиеся вверх по лестнице.

Наташа очень надеялась, что ее сын сможет легко перестроиться с жизни одной семьей на жизнь в коммунальной квартире с соседями. Сашка, хоть и прожил все свои девятнадцать лет в квартире на четвертом этаже, никогда не знал, что такое «уборка мест общего пользования по графику» и как делить лежащие в холодильнике продукты на «наши» и «чужие». Наташа содержала всех, кто там жил, вела общий бюджет, еда готовилась на всех и не существовало никаких графиков. Какие же могут быть графики и дележка в одной семье? Племянница Катя тоже с коммунальным бытом незнакома, но Люся как-никак прожила с соседями без малого сорок лет, уж она-то не забудет ни про очередность уборки, ни про раздельные продукты. Можно надеяться, что под ее жестким руководством жизнь как-то наладится.

Однако надежды Наташины не оправдались. Буквально через три дня после отказа от услуг домработницы позвонила разгневанная Люся и дрожащим от злости голосом сообщила, что Саша съел ее колбасу. Он пришел накануне поздно, когда все уже спали, а утром Катя хотела сделать себе на завтрак бутерброд к чаю и обнаружила, что колбасы, которую она только вчера купила, и след простыл.

– Будь любезна, объясни своему сыну, что он теперь должен сам покупать себе продукты. Моя дочь не обязана ходить для него в магазин, – потребовала сестра.

– Хорошо, я поговорю с ним, – кротко пообещала Наташа. – Извини, что так вышло. Он еще не привык.

– Так пусть привыкает! – взвизгнула Люся.

Вечером Наташа провела еще один цикл разъяснительной работы на тему своих и чужих продуктов и посоветовала сыну разделить стоящие на кухне холодильники.

– Пусть один будет твой, другой – Люсин, тогда ты не будешь путаться, просто запомнишь, что к ее холодильнику даже притрагиваться нельзя.

– Да ну, мать, фигня какая-то получается, – негодовал Саша. – Она же моя тетка, а Катька – сестра двоюродная, что им, колбасы жалко для меня?

– Дело не в том, что им жалко, – терпеливо объясняла Наташа, – дело в принципе. Либо вы живете одной семьей, либо превращаетесь в соседей по коммуналке, третьего не дано. Одной семьей вы жить не можете, Люся и Катя не хотят ни готовить для тебя, ни убирать за тобой. А ты, в свою очередь, не хочешь ни перед кем отчитываться. Значит, вы должны сосуществовать как соседи. Как чужие, понимаешь?

– Да понимаю я, – обреченно вздыхал Саша. – Но все равно мне так не нравится.

– Ничего не поделаешь, ты сам выбрал свободу, – усмехнулась Наташа. – Терпи.

Следующий всплеск возмущения последовал еще через неделю, на этот раз от Саши, примчавшегося на второй этаж прямо с утра в воскресенье и поднявшего с постели еще не проснувшихся Наташу и Андрея.

– Мать, ну это вообще, ну это я не знаю как называется! – говорил он, бурно жестикулируя. – Тетя Люся график составила, сегодня моя очередь квартиру убирать. А Катька вчера гостей назвала, человек десять, не меньше. Представляешь, сколько они грязи с улицы натащили? Прихожую всю затоптали, вчера дождь был, короче, сама понимаешь. Катька каких-то полуфабрикатов из кулинарии притащила, ее подружки на кухне все это жарили-парили, все вокруг жиром заляпали, и пол, и стены, про плиту я уж не говорю. И самое главное – они же все в наш туалет ходили. Так что мне теперь, прикажешь после них толчок отмывать? Я за чужими задницами сортир мыть не нанимался.

– Между прочим, когда к вам с Алешей приходили друзья, они тоже пользовались туалетом, – сдержанно ответила Наташа. – И я точно так же мыла его за ними. Почему-то тебя это не коробило. Я не спорю, если бы Катя была тактичной девочкой, она бы сама сегодня все убрала после того, как принимала гостей, но требовать ты от нее этого не можешь. Твоя очередь убирать – вот и убирай. Я ничем не могу тебе помочь. Ты там живешь и обязан соблюдать правила.

– Да она специально их позвала именно вчера, потому что знала, что сегодня моя очередь! – кипятился Саша. – Она назло это сделала. Могла бы их в следующую субботу пригласить, сама бы и убирала потом.

– А ты попробуй с ней договориться, – посоветовала Наташа. – Предложи изменить правила сосуществования. Например, если к кому-то из вас приходят гости, тот и должен делать уборку после них. Не нужно бегать ко мне жаловаться, нужно учиться договариваться и решать проблемы самостоятельно. Ты же такой взрослый, на третьем курсе учишься, работаешь, с девушками спишь, за свободу цепляешься, а с сестрой договориться не можешь.

– Ты сама мне говорила, что она не сестра, а соседка, – буркнул Саша.