1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
который задает его, следовало бы сначала поставить другой вопрос, 
а именно, что он разумеет под тожеством, — тогда оказалось бы, что 
он не связывает с тожеством никакой мысли и что оно для него лишь 
пустое слово. Далее следует сказать, что, как мы видели выше,  
тожество есть, несомненно, некое отрицательное; оно, однако, не есть 
абстрактное, пустое ничто, а есть отрицание бытия и его  
определений. Но, как таковое, тожество есть вместе с тем соотношение, а именно 
отрицательное соотношение с собою или различение себя от самого себя.

§ 117.

Различие есть: 1) непосредственное различие, разность, т. е.  
различие, в котором различенные суть каждое само по себе то, что 
они суть, и каждое из них равнодушно к своему соотношению с  
другим, которое, таким образом, есть для него нечто внешнее. Вследствие 
равнодушия различенных к своему отличию, последнее пребывает 
вне их в чем-то третьем, производящем сравнение. Это внешнее различие 
есть, как тожество соотнесенных, сходство, а как нетожество их — 
несходство.

Примечание. Рассудок доводит разъединение этих определений до 
такой степени, что, хотя сравнивание имеет один и тот же субстрат 
для сходства и несходства, оно все же видит в них различные сто- 

{200}


роны этого субстрата и разные точки зрения на него; однако сходство, 
взятое само по себе, есть лишь прежнее определение, — тожество, и 
несходство, взятое само по себе, есть различие.

Разность тоже превратили в закон. Этот закон гласит: все разно, 
или: нет двух вещей, которые были бы совершенно сходны друг с другом.

Здесь «всему» приписывается предикат, противоположный тому,  
который приписывался ему первым суждением: там приписывалось ему 
тожество, а здесь — различие; здесь, следовательно, дается закон, 
противоречащий первому закону. Можно попытаться устранить это 
противоречие, сказав: так как разность получается лишь благодаря 
внешнему сравнению, то всякое нечто, взятое само по себе, должно 
быть признано лишь тожественным с собою, и, таким образом, 
первый закон не противоречит второму. Но в таком случае  
разность также не принадлежит нечто или всему, не составляет 
существенного определения этого субъекта; это второе суждение, 
таким образом, не может быть и высказано. — Если же, с другой 
стороны, само нечто, как это высказывается суждением, разно, 
то оно таково благодаря своей собственной определенности; но 
в таком случае здесь уже имеется в виду не разность, как таковая, 
а определенное различие. — Таков именно смысл вышеприведенного 
лейбницевского положения.

Прибавление. Именно тем, что рассудок приступает к  
рассмотрению тожества, он на самом деле уже выходит за свои пределы и имеет 
перед собою не тожество, а различие в образе голой разности. Когда 
мы именно говорим согласно так называемому закону мышления, 
закону тожества: море есть море, воздух есть воздух, луна есть луна 
и т. д., то мы считаем эти предметы равнодушными друг к другу, и мы, 
следовательно, имеем перед собою не тожество, а различие. Но мы 
затем не останавливаемся также и на рассмотрении вещей лишь как 
разных, а сравниваем их друг с другом и получаем, благодаря этому, 
определения сходства и несходства. Занятие конечных наук состоит 
в значительной части в применении этих определений, и когда в наше 
время говорят о научном рассмотрении, то под этим преимущественно 
понимают тот метод, который имеет своей задачей сравнивать  
привлеченные к рассмотрению предметы. Нельзя не признать, что таким путем 
были достигнуты некоторые очень значительные результаты, и в этом 
отношении следует в особенности напомнить о великих успехах  
новейшего времени в областях сравнительной анатомии и сравнительного 
языкознания. При этом, однако, мы не только должны заметить, что 


{201}

ученые заходили слишком далеко, предполагая, что этот  
сравнительный метод можно применять с одинаковым успехом во всех областях 
познания, но должны в особенности еще, кроме того, подчеркнуть, что 
одно лишь сравнивание не может дать полного удовлетворения  
научной потребности и что вышеуказанные, достигнутые этим методом, 
результаты должны рассматриваться лишь как хотя и необходимые, 
но все-таки подготовительные работы для подлинно постигающего 
познания. Поскольку, впрочем, при сравнении дело идет о том, 
чтобы свести имеющиеся налицо различия к тожеству, математика 
должна рассматриваться как наука, в которой эта цель достигнута 
наиболее полно, и она достигла этого успеха именно потому, что 
количественное различие представляет собою лишь совершенно 
внешнее различие. Так, например, геометрия при рассмотрении  
качественно различных треугольника и четыреугольника отвлекается 
от этого качественного различия и признает их равными друг другу 
по своей величине. Что ни эмпирические науки, ни философия 
отнюдь не должны завидовать математике из-за этого ее  
преимущества,— об этом мы уже сказали раньше (§ 99, прибавление) и это 
вытекает, кроме того, из того, что мы заметили выше о голом 
рассудочном тожестве.

Рассказывают, что когда Лейбниц высказал однажды при дворе 
закон разности, то придворные кавалеры и дамы, гуляя по саду,  
старались отыскать два не различающиеся друг от друга листа, чтобы, 
показав их, опровергнуть высказанный философом закон мышления.

Это, без сомнения, удобный и даже еще в наше время любимый способ 
занятия метафизикой. Относительно высказанного Лейбницем закона 
следует, однако, заметить, что различие, о котором он говорит,  
следует понимать не только как внешнюю и равнодушную разность, но 
и как различие в себе, и что, следовательно, вещам самим по себе  
свойственно быть различными.

§ 118.

Сходство есть тожество лишь таких вещей, которые не суть одни 
и те же, не тожественны друг другу, и несходство есть соотношение 
между несходными вещами. Эти два определения, следовательно, не 
разъединены, не распадаются на равнодушные друг к другу разные 
стороны или точки зрения, а каждое из них отражается в другом.

Разность есть поэтому различие рефлексии или различие в самом 
себе, определенное различие.


{202}


Прибавление. Между тем как просто только различенные  
обнаруживают себя равнодушными друг к другу, сходство и несходство суть, 
напротив, пара определений, которые непременно соотносятся друг 
с другом и каждое из которых не может мыслиться без другого. Это 
поступательное движение от голой разности к противоположению мы 
встречаем уже в обычном сознании постольку, поскольку мы  
соглашаемся с тем, что сравнивание имеет смысл лишь при предположении 
наличного различия, и точно так же и, наоборот, различение имеет 
смысл лишь при предположении наличного сходства. Поэтому, когда 
ставится задача указать какое-нибудь различие, мы не приписываем 
большого остроумия тому, который отличает друг от друга лишь такие 
предметы, различие между которыми непосредственно явно (как,  
например, перо и верблюда), равно как, с другой стороны, скажут, что тот, 
кто умеет сравнивать между собою только близко стоящие предметы 
(например, бук с дубом или собор с церковью), не обнаруживает 
большого искусства в сравнивании. Мы требуем, следовательно, 
тожества при различии и различия при тожестве. Несмотря на это, 
в области эмпирических наук весьма часто случается, что из-за одного 
из этих двух определений забывают о другом, и то видят односторонне 
задачу науки в сведении наличных различий к тожеству, то столь же 
односторонне видят эту задачу в нахождении новых различий. Это 
мы видим, главным образом, в естествознании. Здесь, в первую очередь, 
ставят себе задачей открытие все новых и новых веществ, сил,  
родов, видов и т. д., или, следуя иному направлению, доказательство 
того, что тела, которые доселе считались простыми, суть на самом деле 
сложные; физики, и химики новейшего времени с насмешкой говорят 
о древних, которые удовлетворялись лишь четырьмя и то не простыми 
элементами. Но, с другой стороны, видят одно лишь тожество;  
соответственно этому не только электричество и химизм рассматриваются 
как существенно тожественные, но даже органические процессы  
пищеварения и ассимиляции рассматриваются как только химические  
процессы. Уже раньше (§ 103, прибавление) мы заметили, что если нередко 
новейшую философию насмешливо прозывали философией тожества, 
то на самом деле как раз философия, и, главным образом,  
спекулятивная логика, показывает ничтожность абстрагирующегося от различия, 
чисто рассудочного тожества, хотя она затем настаивает, во всяком 
случае, столь же энергично на том, что мы не должны успокаиваться 
на одной лишь голой разности, а должны познавать внутреннее  
единство всего сущего.


{203}

§ 119.

2) Различие в себе есть существенное различие положительного 
и отрицательного; первое есть тожественное соотношение с собою 
таким образом, что оно не есть отрицательное, а второе есть  
различенное для себя таким образом, что оно не есть положительное.

Так как каждое из них самостоятельно, поскольку оно не есть 
иное, то каждое из них видимо, отражается в ином и есть лишь  
постольку, поскольку есть иное. Различие сущности есть поэтому  
противоположение, согласно которому различное имеет пред собою не 
иное вообще, а свое иное. То есть каждое из различенных имеет свое  
определение только в своем соотношении с иным, рефлектировано внутрь 
себя лишь постольку, поскольку оно рефлектировано в иное. И точно 
так же обстоит дело с иным. Каждое из них есть, таким образом, 
иное своего иного.

Примечание. Различие в себе дает положение: все существенно 
различно или, как выражали это положение иначе: из двух  
противоположных предикатов лишь один может быть приписан всякому 
нечто и не может быть ничего третьего. — Этот закон  
противоположности противоречит самым явным образом закону тожества, так как  
нечто, согласно одному закону, должно быть лишь соотношением с собою, 
а согласно другому, оно должно быть противоположным, соотношением 
со своим иным. В том-то и состоит своеобразная бессмыслица абстракции, 
что она ставит рядом, как законы, два таких противоречащих друг другу 
положения, даже не сравнивая их между собою. — Закон  
исключенного третьего есть закон определяющего рассудка, который, желая 
избегнуть противоречия, как раз впадает в него. А согласно этому 
закону должно быть либо + А либо — А; но этим уже положено 
третье А, которое не есть ни + ни — и которое в то же самое время 
полагается и как + А и как —А. Если + W означает 6 миль  
направления на запад, а —W 6 миль направления на восток, и + и — 
уничтожают друг друга, то 6 миль пути или пространства  
остаются теми же, чем они были и без этой противоположности, и с нею.

Даже голая противоположность + и —числа или абстрактного  
направления имеет, если угодно, свое третье, а именно нуль; мы, однако, 
не думаем отрицать, что пустая рассудочная противоположность 
между + и — имеет также свое законное место, когда речь идет 
о такого же рода абстракциях, как число, направление и т. д.


{204}


В учении о контрадикторных понятиях одно понятие называется, 
например, голубым (даже чувственное представление цвета называется 
в таком учении понятием), а другое — не-голубым, так что выходит, 
что это другое не есть некое утвердительное, например желтое, 
а фиксируется лишь как абстрактно отрицательное. О том, что 
отрицательное в нем самом столь же и положительно, см.  
следующий параграф; — это вытекает уже из определения, что  
противоположное некоему иному есть его иное. — Пустота противоположности 
между так называемыми контрадикторными понятиями нашла свое 
полное выражение в той, так сказать, грандиозной формулировке 
всеобщего закона, согласно которой каждая вещь во всех  
противополагаемых, таким образом, предикатах обладает одним и не обладает  
другим, какие бы предикаты мы ни взяли, так что дух есть либо белый, 
либо не-белый, либо желтый, либо не-желтый и т. д. до бесконечности.

Так как забывают, что тожество и противоположение сами  
противоположны друг другу, то принимают закон противоположения за 
закон тожества в форме закона противоречия, и понятие, которое не 
обладает ни одним из двух противоречащих друг другу признаков 
(см. выше) или обладающее обоими, как, например,  
четыреугольный круг, объявляется логически ложным. Хотя  
многоугольный круг и прямолинейная дуга круга также противоречат этому  
закону, геометры, не колеблясь, рассматривают круг как  
многоугольник, сторонами которого являются прямые линии. Но такая вещь, как 
круг (его простая определенность), еще не есть понятие; в понятии же 
круга центр и периферия одинаково существенны, оно обладает  
обоими признаками, и, однако, периферия и центр противоположны и 
противоречат друг другу.

Играющее такую важную роль в физике представление о  
полярности содержит в себе более правильное определение  
противоположения, но так как физика в своем понимании законов мысли  
придерживается обычной логики, то она пришла бы в ужас, если бы она 
раскрыла для себя полярность и пришла бы к тем мыслям, которые 
заключаются в последней.

Прибавление 1-е. Положительное есть снова тожество, но в его 
высшей истине, тожество как тожественное соотношение с самим 
собою, и в то же время оно есть тожество как то, что не есть 
отрицательное. Отрицательное само по себе есть не что иное, как 
само различие. Тожественное, как таковое, есть прежде всего то, что 
не имеет определения; напротив, положительное есть тожественное 


{205}

с собою, но тожественное с собою как определенное в  
противоположность некоему другому, а отрицательное есть различие, как таковое, 
с тем определением, что оно не есть тожество. Это — различие  
различия в нем самом.

Обыкновенно думают, что в различии между положительным и 
отрицательным мы имеем абсолютное различие. Они оба, однако, в себе 
одно и то же, и можно было бы поэтому назвать положительное также 
и отрицательным и, наоборот, отрицательное — положительным.

Так, например, владение и долг не есть два особых, самостоятельно 
существующих вида владения. То, что у одного, у должника,  
представляет собою нечто отрицательное, то у другого, у кредитора, есть 
нечто положительное. И это верно также и по отношению к пути на 
восток, который есть также путь на запад. Положительное и  
отрицательное, следовательно, существенно обусловливаются друг другом и 
существуют лишь в своем соотношении друг с другом. Северный полюс 
в магните не может быть без южного и южный не может быть без  
северного. Если разрежем магнит на две половины, то у нас не окажется 
в одном куске северный полюс, а в другом южный. Точно так же и 
в электричестве положительное и отрицательное электричества не 
суть два различных, отдельно существующих флюида. Вообще в  
противоположности различное имеет, в качестве противостоящего себе, не 
только некое иное, но свое иное. Обычное сознание рассматривает  
различенные как равнодушные друг к другу. Говорят так: я — человек, а  
вокруг меня—воздух, вода, животные и вообще иное. Все здесь раздельно, 
одно вне другого и без связи с ним. Но философия имеет своей целью 
изгнать безразличие и познать необходимость вещей, по которой 
иное выступает как противостоящее своему иному. Так, например, 
неорганическая природа не должна рассматриваться только как нечто 
иное, чем органический мир, но должна рассматриваться также и как 
его необходимое иное. Они находятся в существенном соотношении 
друг с другом, и одно существует лишь постольку, поскольку оно 
исключает из себя другое и именно через это соотносится с ним. Точно 
так же природа не существует без духа и дух без природы. Мы вообще 
делаем очень важный шаг вперед, когда мы в области мысли перестаем 
говорить: возможно еще и иное. Говоря таким образом, занимаются 
случайным, истинное же мышление, как было замечено выше, есть 
мышление о необходимом. — То, что новейшее естествознание 
пришло к признанию противоположности, воспринимаемой нами 
ближайшим образом в магнетизме как полярность, чем-то прохо- 

{206}


дящим красной нитью через всю природу, всеобщим, законом  
природы,— это мы, без сомнения, должны признать существенным  
шагом вперед в науке; но можно было бы вместе с тем требовать, чтобы 
наряду с противоположностью не продолжала без дальнейших 
околичностей пользоваться признанием голая разность. Так,  
например, цвета то справедливо рассматриваются как противостоящие 
друг другу в полярной противоположности (как так называемые 
дополнительные цвета), то затем цвета: красное, желтое, зеленое 
и т. д., снова рассматриваются как безразличные друг к другу и как 
чисто количественные различия.

Прибавление 2-е. Вместо того, чтобы говорить согласно закону 
исключенного третьего (который есть закон абстрактного рассудка), 
мы скорее должны были бы сказать: все противоположно. И в самом 
деле нигде — ни на небе, ни на земле, ни в духовном мире, ни в мире 
природы — нет такого абстрактного или—или, как это утверждает 
рассудок. Все где-либо существующее есть некое конкретное и, 
следовательно,некое внутри самого себя различное и противоположное.

Конечность вещей и состоит в том, что их непосредственное наличное 
бытие не соответствует тому, что они суть в себе. Так, например, в  
неорганической природе кислота есть в себе вместе с тем и основание, т. е.

ее бытие состоит лишь в ее соотнесенности с другим. Но это же означает, 
что кислота не есть нечто спокойно пребывающее в противоположности, 
а стремится к тому, чтобы положить себя как то, что она есть в себе.

Противоречие — вот что на самом деле движет миром, и смешно  
говорить, что противоречие нельзя мыслить. Правильно в этом  
утверждении лишь то, что противоречием дело не может закончиться и что оно 
(противоречие) снимает себя само через себя. Но снятое противоречие 
не есть абстрактное тожество, ибо последнее само есть лишь одна 
сторона противоположности. Ближайший результат положенной как 
противоречие противоположности есть основание, которое содержит 
в себе, как снятые и низведенные лишь к идеальным моментам, и 
тожество, и различие.

§ 120.

Положительное есть то различенное, которое должно быть  
самостоятельно и вместе с тем не должно оставаться безразличным к своему 
соотношению со своим иным. Отрицательное должно не менее  
самостоятельно быть отрицательным соотношением с собою, быть для себя, 
но вместе с тем оно, как отрицательное, необходимо должно иметь это 

{207}

свое соотношение с собою, свое положительное, лишь в ином. Оба,  
следовательно, суть положенное противоречие, оба суть в себе одно и то же.

Оба суть одно и то же также и для себя, так как каждое из них есть 
снятие другого и самого себя. Они оба поэтому погружаются в  
основание (на нем. яз. игра слов gehen zu Grunde: идут ко дну, погибают, 
и идут к основанию), или, иначе говоря, существенное различие, как 
различие в себе и для себя, есть непосредственно лишь отличие себя от 
самого себя, содержит в себе, следовательно, тожественное; к такому 
полному в себе и для себя сущему различию принадлежит,  
следовательно, как само оно, так и тожество. — Как соотносящееся с собою 
различие, оно уже провозглашено также и как тожественное с собою, 
и противоположное есть вообще то, что содержит внутри самого себя 
одно и его иное, себя и свое противоположное. Внутри-себя-бытие 
сущности, определенное таким образом, есть основание.

в) Основание.

§ 121.

Основание есть единство тожества и различия, оно есть истина 
того, чем оказались различие и тожество, рефлексия внутрь себя, 
которая есть столь же и рефлексия в иное, и наоборот. Оно есть  
сущность, положенная как целостность.

Примечание. Закон основания гласит: все имеет свое достаточное 
основание, т.е. истинная существенность нечто не состоит ни в  
определении нечто как тожественного с собою, ни в его определении как 
различного, ни в его определении как только положительного или 
только отрицательного, а состоит в том, что нечто имеет свое бытие 
в некоем другом, которое, как его тожественное с собою, есть его 
сущность. Последняя также есть не абстрактная рефлексия внутрь 
себя, а рефлексия в другое. Основание есть внутри себя сущая  
сущность, сущность есть существенным образом основание, и она есть 
основание лишь постольку, поскольку она есть основание нечто, 
основание некоего иного.

Прибавление. Если мы говорим об основании, что оно есть  
единство тожества и различия, то под этим единством не следует понимать 
абстрактного тожества, так как в таком случае у нас получилось бы 
лишь другое название, а на деле — снова лишь то же самое  
рассудочное тожество, неистинность которого нами уже познана. Чтобы преду- 

{208}


предить это недоразумение, можно поэтому также сказать, что  
основание есть не только единство, но точно так же и различие тожества и  
различия. Основание, которое сначала обнаружилось перед нами как 
снятие противоречия, является, следовательно, как новое  
противоречие. Но, как таковое, оно не спокойно пребывает внутри себя, а скорее 
отталкивает себя от самого себя. Основание есть основание лишь  
постольку, поскольку оно обосновывает, но то, что произошло из  
основания, есть лишь оно же само, и в этом заключается формализм  
основания. Содержание обоснованного и основания одно и то же, и 
различие между ними есть лишь различие формы между простым  
соотношением с собою и опосредствованием, или положенностью. Когда мы 
спрашиваем об основаниях вещей, мы стоим вообще на уже раньше 
(§ 112, прибавление) упомянутой точке зрения рефлексии; мы желаем 
видеть вещь как бы удвоенна: во-первых, в ее непосредственности и, 
во-вторых, в ее основании, где она больше уже не непосредственна.

В этом и заключается простой смысл так называемого закона  
достаточного основания, который высказывает лишь то, что вещи должны  
существенно рассматриваться как опосредствованные. Формальная  
логика дает установлением этого закона мышления дурной пример  
другим наукам, поскольку она требует, чтобы они не признавали своего 
содержания непосредственно, между тем как она сама устанавливает 
этот закон, не выводя его и не показывая его опосредствования.

С таким же правом, с каким логик утверждает, что наша способность 
мышления так уж устроена, что мы относительно всего принуждены 
спрашивать об основании, — с таким же правом мог бы медик на 
вопрос, почему утопает человек, упавший в воду, ответить: человек 
так уж устроен,что он не может жить под водой, и точно также юрист, 
которому задают вопрос, почему наказывают преступника, мог бы 
ответить: гражданское общество так уж устроено, что преступления 
не должны оставаться безнаказанными. Но если даже не принимать во 
внимание этого требования, которое мы имеем право предъявить к 
логике, — требования, чтобы она обосновала закон основания, то все 
же она должна, по крайней мере, ответить на вопрос, что мы должны 
понимать под основанием. Обычное объяснение: основание есть то, 
что имеет следствие, кажется на первый взгляд более ясным и  
понятным, чем данное выше определение этого понятия. Но, если мы  
спросим далее, что такое следствие, и получим в ответ объяснение: следствие 
есть то, что имеет основание*, то обнаружится, что понятность этого 
объяснения состоит лишь в том, что в нем предполагается известным 


{209}

то, что у нас получилось как результат предшествующего движения 
мысли. Но дело логики ведь именно и состоит в том, чтобы показать, 
что мысли лишь представляемые и, как таковые, не постигнутые в  
понятии и не доказанные образуют ступени самого себя определяющего 
мышления; таким путем эти мысли вместе с тем постигаются и  
доказываются. — В повседневной жизни, а также в конечных науках, очень 
часто пользуются этой формой рефлексии с целью разгадать через ее 
применение, как, собственно, обстоит дело с рассматриваемым  
предметом. Хотя против этого способа рассмотрения ничего нельзя  
возразить, поскольку дело идет, так сказать, лишь об удовлетворении 
самых необходимых домашних потребностей познания, мы все-таки 
должны вместе с тем заметить, что он не может дать полного  
удовлетворения ни теоретической, ни практической нашей потребности и 
именно потому, что основание еще не имеет само по себе определенного 
содержания и, следовательно, рассматривая нечто как обоснованное, 
мы получаем лишь формальное различие между непосредственностью 
и опосредствованием. Мы видим, например, электрическое явление и 
спрашиваем об его основании. Если мы получаем ответ, что  
основание этого явления — электричество, то это то же самое  
содержание, которое мы непосредственно имели перед собою, и вся разница 
только в том, что содержание теперь переведено в форму внутреннего.

Но, далее, следует еще заметить, что основание не только просто 
тожественно с собою, но также и различно, и можно поэтому указать 
разные основания для одного и того же содержания; эта разность  
оснований согласно понятию различия совершает дальнейшее  
поступательное движение и переходит в противоположность, в форму оснований 
за и против одного и того же содержания. — Если мы рассматриваем, 
например, какой-нибудь поступок, скажем более определенно,  
воровство, то это содержание, в котором можно различать несколько  
сторон. Этот поступок есть нарушение права собственности; однако вор, 
который нуждался, благодаря этому поступку получил средства для 
удовлетворения своих потребностей, и может случиться, что тот,  
которого обокрали, не делал хорошего употребления из своей  
собственности. Верно, правда, что имевшее здесь место нарушение  
собственности представляет собою решающую точку зрения, перед которой 
должны отступить все другие, но, однако, закон основания не дает нам 
указания на решающее значение именно этой стороны дела. Правда, 
согласно обычной формулировке закона речь идет в нем не об  
основании вообще, а о достаточном основании, и можно было бы поэтому 
Логика. 14 

{210}


думать, что в приведенном в качестве примера поступке все другие 
выдвинутые точки зрения, кроме точки зрения нарушения права  
собственности, суть только основания, но не достаточные основания. Но 
и на это мы должны, однако, заметить, что когда говорят о достаточном 
основании, то предикат «достаточное» либо излишен, либо он носит 
такой характер, что выводит нас за пределы категории основания как 
такового. Излишен и тавтологичен указанный предикат, если им  
должна быть выражена вообще лишь способность обосновывать, так как 
основание есть основание лишь постольку, поскольку оно обладает 
этой способностью. Если солдат бежит с поля сражения, чтобы  
сохранить свою жизнь, то он, правда, поступает противно закону, однако 
нельзя сказать, что основание, побудившее его так поступить, не было 
достаточным, так как в таком случае он остался бы на своем посту.

Но, далее, следует сказать, что как, с одной стороны, все основания 
достаточны, так, с другой стороны, ни одно основание, как таковое, 
не достаточно, и именно потому, что, как мы уже заметили выше,  
основание еще не имеет в себе и для себя определенного содержания и, 
следовательно, не самодеятельно и не может ничего произвести. Как 
мы увидим, только понятие есть такое в себе и для себя определенное 
и, следовательно, самодеятельное содержание, и именно о понятии 
идет речь у Лейбница, когда он говорит о достаточном основании и 
настаивает, что следует рассматривать вещи с этой точки зрения.

Лейбниц прежде всего при этом имел в виду еще и в наше время 
столь излюбленное многими чисто механическое понимание, которое 
он справедливо объявлял недостаточным. Так, например, когда  
органический процесс кровообращения сводят лишь к сокращению сердца, 
то это — чисто механическое понимание, и столь же механистичны те 
теории уголовного права, которые видят цель наказания в  
обезвреживании преступника, застращивании, или в других тому подобных 
внешних основаниях. На деле к Лейбницу очень несправедливы те, 
которые думают, что он удовлетворялся чем-то столь скудным, как 
формальный закон основания. Выдвинутый им способ рассмотрения 
представляет собою прямую противоположность тому формализму, 
который успокаивается на одних лишь основаниях там, где требуется 
постигающее в понятиях познание. В этом отношении Лейбниц 
противопоставлял друг другу causas efficientes и causas finales и 
выставлял требование, чтобы не останавливались на первых, а  
двигались дальше и проникали в последние. Согласно этому различию 
свет, тепло, влага должны были бы рассматриваться как causae 


{211}

efficientes, но не как causa finalis роста растений, последней же будет 
не что другое, как понятие самого растения.

Здесь можно еще заметить, что развитие одних только оснований, 
главным образом, в области права и нравственности, есть вообще 
точка зрения и принцип софистов, которые ограничивались  
приискиванием подобных оснований. Когда говорят о софистике, под нею 
обыкновенно понимают лишь такой способ рассмотрения, который 
ставит себе задачей искажать право и истину и вообще  
представлять вещи в ложном свете. Эта тенденция, однако, не принадлежит 
непосредственно софистике, точка зрения которой есть не что иное, 
как точка зрения рассуждательства. Софисты выступили в Греции 
в ту эпоху, когда греков в религиозной и нравственной области  
перестали удовлетворять одни лишь авторитет и традиция и когда они 
почувствовали потребность сознать как опосредствованное мышлением 
то, что они должны были признавать для себя значимым. Этому  
требовнию софисты пошли навстречу тем, что они научали отыскивать 
различные точки зрения, с которых можно рассматривать вещи, а 
эти различные точки зрения суть именно прежде всего не что иное, 
как основания. Но, как мы заметили раньше, так как основание еще 
не имеет в себе и для себя определенного содержания, и можно так же 
легко находить основания для безнравственных и противоправовых 
действий, как для нравственных и правовых, то поэтому решение 
того, какие основания должны быть признаны имеющими значение, 
оказывается предоставленным субъекту. От его индивидуального 
умонастроения и индивидуальных намерений зависит, какому  
основанию он отдаст предпочтение. Этим подрывается объективная почва 
того, что само по себе имеет значимость, того, что всеми признано, 
и благодаря этой отрицательной стороне софистики софисты  
заслуженно получили ту дурную репутацию, о которой мы упомянули выше.

Сократ, как известно, всюду вел борьбу с софистами, но он боролся 
с ними не тем, что просто противопоставлял их рассуждению  
авторитет и традицию, а скорее тем, что он диалектически вскрывал  
несостоятельность одних лишь оснований и в противовес последним выдвигал 
справедливость и добро, выдвигал вообще всеобщее или понятие воли.

Если в наше время не только при рассмотрении светских дел, но также 
и в проповедях часто преимущественно лишь резонируют и, например, 
приводят всевозможные основания к благодарности, которой мы  
обязаны богу, то Сократ, равно как и Платон, не поколебались бы объявить 
такого рода рассуждения софистикой, ибо, как мы сказали, характер- 
14* 

{212}


ным для последней является не содержание, которое может быть и 
истинным, а форма оснований, посредством которой можно как все 
защищать, так и нападать на все. В наше богатое рефлексией и  
резонирующее время человек, который не умеет указать хорошего основания 
для всего, что угодно, даже для самых дурных и превратных мыслей 
и поступков, должен быть уж очень недалеким. Все, что испорчено 
в мире, испорчено на хороших основаниях. Апелляция к основаниям, 
доводам, сначала преисполняет нас робостью и заставляет нас думать 
об отказе от нашей мысли или наших действий; но, когда мы  
знакомимся на опыте, как обстоит дело с этими основаниями, то убеждаемся, 
что можно находить основания за и против всего на свете, становимся 
глухими к ним, и они перестают нам импонировать.

§ 122.

Сущность есть сначала видимость, отражение и опосредствование 
внутри себя. Но, завершив круг опосредствований и развившись в 
целостность опосредствования, ее единство с собою оказывается  
положенным как снятие различий и, поэтому, опосредствования. Это, 
следовательно, восстановление непосредственности, или бытия, но 
это—восстановление бытия, поскольку оно опосредствовано снятием 
опосредствования. Это — существование.

Примечание. Основание здесь еще не имеет содержания,  
определенного в себе и для себя, оно также еще не есть цель, поэтому оно ни 
деятельно, ни продуктивно, а некое существование лишь происходит из 
основания. Определенное основание есть поэтому нечто формальное; оно 
есть какая-нибудь определенность, поскольку она полагается как  
соотнесенная с самой собою, как утверждение, находящееся в отношении с  
зависящим от нее непосредственным существованием. Именно потому, что 
определенное основание есть основание, оно есть также хорошее  
основание, ибо хорошее, говоря совершенно абстрактно, значит только некое 
утвердительное, и хороша всякая определенность, которая каким- 
нибудь образом может быть высказана как признанное утвердительное.

Для всего поэтому можно найти и указать основание, и хорошее  
основание (например, хороший мотив действия) может вызвать какое- 
нибудь действие, а также и не вызывать его, может иметь следствие, 
а также и не иметь никакого следствия. Основание, вызывающее 
какой-нибудь поступок, становится, например, побудительным мотивом 
действия лишь после присоединения к нему воли, и лишь воля делает 
его действенным и причиной.


{213}

b. Существование.

§ 123.

Существование есть непосредственное единство рефлексии внутрь 
себя и рефлексии в другое Оно есть поэтому неопределенное  
множество существующих как рефлектированных внутрь себя, из которых 
каждое рефлектировано внутрь себя и в то же самое время отражается, 
видимо в другом, относительно, и которые образуют мир  
взаимозависимостей и бесконечное сцепление оснований и обосновываемых.

Основания сами суть существования, и существующие суть также со 
многих сторон столь же основания, сколь и обоснованное.

Прибавление. Выражение Existenz (существование, от слова 
existere) указывает на происхождение из чего-то, и существование 
есть бытие, происшедшее из основания, восстановленное через снятие 
опосредствования. Сущность, как снятое бытие, первоначально  
обнаружилась для нас как отражение внутрь себя, и определения этого 
отражения суть тожество, различие и основание. Последнее есть  
единство тожества и различия, и, как таковое, оно есть вместе с тем  
различение себя от самого себя. Но отличенное от основания столь же мало 
есть одно лишь различие, сколь мало основание само есть абстрактное 
тожество. Основание есть снятие самого себя и то, к чему оно снимает 
себя, результат его отрицания, есть существование. Последнее, как 
происшедшее из основания, содержит его внутри себя, и основание не 
остается позади существования, а состоит лишь в том, что снимает 
себя и переводит себя в существование. Понимание этого мы находим 
также и в обычном сознании постольку, поскольку, рассматривая  
основание чего-то, мы видим в этом основании не нечто абстрактно  
внутреннее, а скорее нечто в свою очередь существующее. Так, например, 
мы рассматриваем как основание пожара молнию, от которой  
загорелось здание, и точно так же мы рассматриваем как основание  
государственного строя народа его нравы и условия жизни. Это вообще 
та форма, в которой существующий мир предстает ближайшим образом 
рефлексии; он предстает ей как неопределенное множество  
существующих, которые, одновременно рефлектированные внутрь себя и в другое, 
относятся взаимно друг к другу как основание и обосновываемое. В 
этой пестрой игре мира, как совокупности существующих, вначале 
нигде не видно твердой опоры; все выступает здесь как некое  
относительное, обусловленное другим, а также и обусловливающее другое.


{214}


Рефлектирующий рассудок занимается отыскиванием и прослеживанием 
этих всесторонних соотношений, но вопрос о конечной цели остается 
при этом без ответа, и поэтому потребность постигающего в понятиях 
разума выходит вместе с дальнейшим развитием логической идеи за 
пределы этой точки зрения одной лишь относительности.

§ 124.

Рефлексия существующего в другое, однако, нераздельна от  
рефлексии внутрь себя, основание есть их единство, из которого произошло 
существование. Существующее содержит в самом себе поэтому  
относительность и свою многообразную связь с другими существующими и 
рефлектируется внутрь себя как основание. Таким образом,  
существующее есть вещь.

Примечание. Вещь в себе, приобретшая такую известность в  
кантонской философии, показывает нам себя здесь в процессе своего 
возникновения, показывает себя именно как абстрактную рефлексию 
внутрь себя в противоположность рефлексии в другое и  
различенным определениям вообще, — рефлексию, за которую цепляются 
как за пустую основу этих определений.

Прибавление. Если утверждают, что вещь в себе непознаваема, то 
с этим можно согласиться постольку, поскольку под знанием  
понимают постижение предмета в его конкретной определенности, ибо вещь 
в себе есть не что иное, как совершенно абстрактная и неопределенная 
вещь вообще. Впрочем, с тем же правом, с которым говорят о вещи в 
себе, можно было бы так же говорить о качестве в себе, количестве в себе и 
точно так же и о всех других категориях и понимать под этим данные 
категории в их абстрактной непосредственности, т. е. в отвлечении от их 
развития и внутренней определенности. То обстоятельство, что именно 
лишь вещь фиксируется в своем в себе, мы должны рассматривать как 
произвол рассудка. Но выражение «в себе» применяется, далее, также 
к содержанию как природного, так и духовного мира, и соответственно 
этому говорят, например, об электричестве или о растении в себе и 
также о человеке или государстве в себе, и понимают под «в себе» этих 
предметов то, что они, собственно, по-настоящему представляют собою.

Здесь обстоит дело не иначе, чем с вещью в себе вообще, а именно так, 
что когда мы останавливаемся только на «в себе» предметов, мы  
понимаем их не в их истине, а в односторонней форме голой абстракции.

Так, например, человек в себе есть ребенок, задача которого состоит 


{215}

не в том, чтобы оставаться в этом абстрактном и неразвитом в себе, а 
в том, чтобы стать также и для себя тем, чем он пока есть лишь в себе, 
именно стать свободным и разумным существом. И точно так же  
государство в себе есть еще неразвитое, патриархальное государство, в  
котором содержащиеся в понятии государства различные политические 
функции еще не конституировались соответственно своему понятию.

В том же смысле можно также рассматривать росток как  
растение в себе. Эти примеры должны показать нам, что очень  
заблуждаются те, которые думают, что «в себе» вещей или вещь в себе есть 
вообще нечто недоступное нашему познанию. Все вещи суть сначала в 
себе, но на этом дело не останавливается и, подобно тому, как природа 
ростка, который есть растение в себе, состоит лишь в том, что он 
развивается, так и вещь вообще переступает пределы голого в себе, 
как абстрактной рефлексии внутрь себя, переходит к тому, чтобы  
обнаружить себя также и рефлексией в другое, и, таким образом, она  
обладает свойствами.

с. Вещь.

§ 125.

Вещь есть целостность как положенное в единстве развитие  
определений основания и существования. Со стороны одного из своих  
моментов, со стороны рефлексии в другое, она имеет в себе различия;  
благодаря этим различиям она есть некая определенная и конкретная вещь.

а). Эти определения разнствуют друг от друга; в вещах, а не в самих 
себе, они имеют свою рефлексию внутрь себя. Они суть свойства вещей, 
и их соотношение с вещами находит себе выражение в слове обладание.

Примечание. Обладание, как соотношение, занимает место бытия.

Хотя нечто также имеет качества, но это перенесение обладания на  
сущее не точно, так как такая определенность, как качество,  
непосредственно едина с нечто, и нечто перестает быть, когда оно теряет свое 
качество. Вещь же есть рефлексия внутрь себя как тожество,  
отличное также и от различия, от своих определений. Глагол «haben»  
(обладать) употребляется во многих языках для обозначения прошедшего,— 
и справедливо употребляется, так как прошедшее есть снятое бытие, 
и дух есть рефлексия внутрь себя этого прошлого; лишь в духе оно 
устойчиво, но дух отличает это снятое в нем бытие также и от себя.

Прибавление. В вещи возвращаются все рефлективные  
определения как существующие. Так вещь, сначала как вещь в себе, есть 

{216}


тожественное с собою. Но тожества, как мы видели, нет без различия, 
и свойства, которыми обладает вещь, суть существующие различия 
в форме разности. Между тем как раньше разные обнаруживали 
себя равнодушными друг к другу и лишь внешнее их сравнение 
полагало соотношение их друг с другом, мы теперь имеем в лице 
вещи связь, которая объединяет разные свойства. Не надо, впрочем, 
смешивать свойства с качеством. Говорят, правда, также: нечто  
обладает качествами. Это выражение, однако, неуместно, поскольку слово 
«обладать» внушает мысль о самостоятельности, которая еще не  
присуща непосредственно тожественному со своими качествами нечто.

Нечто есть то, что оно есть, только через свое качество, между тем 
как, напротив, вещь, хотя она также существует лишь постольку, 
поскольку она обладает свойствами, все же не связана с тем или  
другим определенным свойством и, следовательно, может также и  
потерять то или другое свое свойство, не перестав поэтому быть тем, что 
она есть.

§ 126.

?) Но рефлексия в другое есть в сфере основания непосредственно 
в себе самой также и рефлексия внутрь себя. Свойства поэтому не 
только различны друг от друга, они также тожественны с собою, 
самостоятельны и свободны от их связанности с вещью. Но так как 
они суть отличные друг от друга определенности вещи как  
рефлектированные внутрь себя, они сами не суть вещи, ибо вещи конкретны, 
а суть рефлектированные внутрь себя существования как абстрактные 
определенности, — материи.

Примечание. Материи, — например, магнетическая, электрическая 
материи, — и не называются вещами. — Они суть качества в  
собственном смысле слова, тожественные со своим бытием, суть определенность, 
достигшая непосредственности как бытия, которое есть некое  
рефлектированное бытие, существование.

Прибавление. Возведение свойств, которыми вещь обладает, в 
самостоятельные материи или вещества, из которых она состоит,  
обосновано, несомненно, в понятии вещи и встречается поэтому также и в 
опыте. Но если из того, что известные свойства вещи, как, например, 
цвет, запах и т. д., можно изображать как особые вещества цвета, 
запаха и т. д., мы сделаем вывод, что этим все и кончается и что для 
того, чтобы узнать, что собственно происходит в вещах, мы ничего 


{217}

другого не должны делать, как разлагать их на те вещества, из которых 
они составлены, то этот вывод будет противен как мысли, так и опыту.

Это разложение на самостоятельные вещества находит свое  
надлежащее место только в неорганической природе, и химик совершенно 
прав, разлагая, например, поваренную соль или гипс на их вещества и 
говоря затем, что кухонная соль состоит из соляной кислоты и натра, 
а гипс — из серной кислоты и извести. Геогнозия точно так же  
рассматривает с полным правом гранит как сложное тело, представляющее 
собою соединение кварца, полевого шпата и глиммера. Эти вещества, 
из которых состоит данная вещь, сами, в свою очередь, суть вещи,  
которые, как таковые, могут быть снова разложены на более абстрактные 
вещества, как, например, серная кислота, которая состоит из серы и 
кислорода. В то время как такого рода вещества или материи могут 
быть фактически представлены как существующие сами по себе, часто 
бывает также, что другие свойства вещей тоже рассматриваются как 
особые материи, хотя они и не обладают этой самостоятельностью.

Так, например, говорят о теплороде, об электрической и  
магнетической материях, а между тем эти вещества и материи должны 
рассматриваться как голые фикции рассудка. Таков вообще метод 
абстрактной рассудочной рефлексии: она произвольно  
выхватывает отдельные категории, обладающие значимостью лишь как 
определенные ступени развития идеи, и затем применяет их таким 
образом, что к ним сводятся все привлеченные к рассмотрению 
предметы; это делается, как утверждают, для того, чтобы объяснить 
эти предметы, но на самом деле такое сведение противоречит  
непредубежденному созерцанию и опыту. Точно так же понимание 
вещей, как состоящих из самостоятельных веществ, применяется 
часто в таких областях, в которых оно больше уже не  
обладает силою. Уже в пределах природы, в применении к  
органической жизни эта категория оказывается неудовлетворительной.

Говорят, правда, что животное состоит из костей, мускулов, 
нервов и т. д., однако непосредственно ясно, что это не имеет 
того смысла, который имеет высказывание, что кусок гранита 
состоит из вышеназванных веществ. Эти вещества относятся  
совершенно равнодушно к своему соединению и могут столь же 
прекрасно существовать и без этого соединения; различные же части 
и члены органического тела сохраняются только в их соединении, 
и, отделенные друг от друга, они перестают существовать как 
таковые.


{218}


§ 127.

Материя, таким образом, есть абстрактная или  
неопределенная рефлексия в другое, или она есть рефлексия внутрь себя, но  
одновременно и как определенная; она есть поэтому налично сущая  
вещность, устойчивость вещей. Вещь, таким образом, имеет в материях 
свою рефлексию внутрь себя (противоположное тому, что мы видели 
в § 125), состоит не из себя, а из материй, и есть только их  
поверхностная связь, внешнее соединение их.

§ 128.

?) Материя, как непосредственное единство существования с  
собою, также равнодушна к определенности; многие разные материи  
сливаются поэтому в одну материю, в существование, имеющее  
рефлективное определение тожества; в противоположность единой материи 
различные определенности и внешнее соотношение, в котором они  
находятся друг с другом в вещи, суть форма, — они суть рефлективное 
определение различия, но такое определение, в котором они  
определяются как существующие и как целостность.

Примечание. Эта единая, лишенная определений материя есть 
также то же самое, что и вещь в себе; только последняя внутри себе 
совершенно абстрактна, а материя есть в себе также и сущее для  
другого, в первую очередь—для формы.

Прибавление. Различные материи, из которых состоит вещь, 
суть в себе одна то же самое, что и другая. Мы получаем, следовательно, 
одну материю вообще, в которой различие положено как внешнее 
ей, т. е. как голая форма. Понимание всех без исключения вещей как 
имеющих своей основой одну и ту же материю и разнствующих друг 
от друга лишь внешне со стороны своей формы очень привычно  
рефлектирующему сознанию. Материя сама по себе признается при этом 
совершенно неопределенной, но способной получить какое угодно  
определение и вместе с тем безусловно перманентной и остающейся равной 
самой себе во всех переходах и изменениях. В конечных вещах мы, 
несомненно, и находим это равнодушие материи к определенным 
формам; так, например, мраморная глыба равнодушна к тому, дадут ли 
ей форму той или другой статуи или даже колонны. При этом не 
следует, однако, упускать из виду, что такая материя, как мраморная 
глыба, лишь относительно (по отношению к скульптору) равнодушна 


{219}

к форме, но отнюдь не бесформенна вообще. Соответственно этому 
минералог и рассматривает лишь относительно бесформенную  
мраморную глыбу как определенную формацию камня и отличает ее от других 
также определенных формаций, как, например, от песчаника,  
порфира и т. п. Лишь абстрагирующий рассудок, следовательно,  
фиксирует материю в ее изолированности и как бесформенную в себе; на  
самом же деле, напротив, мысль о материи безусловно заключает в себе 
принцип формы, и поэтому мы нигде в опыте и не встречаем  
существование бесформенной материи. Понимание материи как изначально 
данной и в себе бесформенной очень древне, и мы его встречаем уже у 
греков, встречаем его сначала в мифическом образе хаоса, который 
представляют себе как бесформенную основу существующего мира; 
следствием этого представления является рассмотрение бога не как 
творца вселенной, а только как мирообразователя, как демиурга.

Более глубокое воззрение, напротив, признает, что бог сотворил мир 
из ничего; этим высказывается вообще, с одной стороны, что материя, 
как таковая, не обладает самостоятельным существованием и, с  
другой,— что форма не привходит в материю извне, а, как целостность, 
носит принцип материи внутри самой себя; эта свободная и  
бесконечная форма, как мы вскоре увидим, есть понятие.

§ 129.

Вещь, таким образом, распадается на материю и форму, каждая из 
которых есть целостность вещности и самостоятельно, назависимо  
существует. Но материя, которая предполагается положительным,  
неопределенным существованием, содержит, как существование, столь же 
рефлексию в другое, сколь и внутри-себя-бытие; как единство этих 
определений, она сама есть целостность формы. Форма же как  
целостность уже содержит в себе определения рефлексии внутрь себя, или, 
иначе говоря, как соотносящаяся с собою форма она обладает тем, что 
должно составлять определение материи. Обе они суть в себе одно и то 
же. Это их единство, будучи положено, есть вообще соотношение 
между формой и материей, которые, тем не менее, также и различны.

§ 130.

Вещь, как эта целостность, представляет собою противоречие, 
заключающееся в том, что со стороны своего отрицательного едийства 
она есть форма, в которой материя определена и низведена на степень 
свойств (§ 12?) и вместе с тем она состоит из материй, которые в ре- 

{220}


флексии вещи внутрь себя в одно и то же время столь же  
самостоятельны, сколь и подверглись отрицанию. Вещь, таким образом, есть 
существенное существование как некое существование, снимающее 
себя внутри самого себя, — есть явление.

Примечание. Отрицание, также положенное в вещи, как и  
самостоятельность материй, мы встречаем в физике как пористость.  
Каждая из многочисленных материй (цветовое вещество, пахучее вещество 
и другие, среди которых, по мнению некоторых физиков, находится 
также и звуковое вещество, а затем еще и тепловое вещество,  
электрическая материя и т. д.) также подвергается отрицанию, и в этом 
отрицании их, в их порах, находятся многие другие самостоятельные 
материи, которые также пористы и, со своей стороны, дают  
существовать внутри себя другим материям. Поры не представляют собою 
ничего эмпирического, а суть изобретение рассудка, который  
представляет себе таким образом момент отрицания самостоятельных 
материй и прикрывает дальнейшее развитие противоречий той  
туманной путаницей, в которой все материи самостоятельны и, тем не 
менее, каждая из них также подверглась отрицанию в другой. — Если 
подобным же образом гипостазируются способности, или  
деятельности, духа, то их живое единство тоже превращается в путанное 
представление о воздействии их друг на друга.

Как эти поры (речь идет не о порах в органических телах — о 
порах дерева, кожи и т. д., а о порах в так называемых материях, 
как, например, в цветовом, тепловом и т.д. веществах или в металлах, 
кристаллах и т. п.) не находят своего подтверждения в опыте, так и 
сама материя, затем отдельно от нее существующая форма, вещь, 
слагающаяся из материй, или вещь, которая сама устойчива и лишь 
обладает свойствами, — все это продукты рефлектирующего  
рассудка, который, наблюдая и полагая, что он сообщает то, что он 
наблюдает, на самом деле создает метафизику, представляющую во 
всех отношениях противоречие, остающееся, однако, от него скрытым.

В. Явление.

§ 131.

Сущность должна являться. Ее видимость, отражение (Scheinen) 
в ней есть ее снятие в непосредственность, которая, как рефлексия 
внутрь себя, есть устойчивое существование [Besteben] (материя), как 


{221}

форма же есть рефлексия в другое, снимающее себя устойчивое  
существование. Отражение, видимость в другом, есть то определение,  
благодаря которому сущность и есть не бытие, а сущность, развитая же  
видимость, отражение, есть явление. Сущность поэтому не находится за 
явлением или по ту сторону явления, а именно потому, что  
сущность есть то, что существует, существование есть явление.