1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Однако  вы совершили настоящий подвиг.    

– О, –  небрежно произнес мушкетер, – я привык к этому.    

– Так  чему же я обязан честью вашего посещения?    

– Король  приказал мне явиться к вам.    

– А,  значит, вы явились за деньгами? – сказал Кольбер сухо, увидев, что  д'Артаньян достает из кармана какую-то бумагу.    

– Совершенно  верно, сударь.    

– Потрудитесь  подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад.    

Д'Артаньян  весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и  быстро направился к двери.    

Такая  решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся  в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему.    

А что,  если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный  ему казначеем, или расскажет о своих подвигах?    

Об этом  стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать  д'Артаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по  собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так  недавно, что ее не могли еще забыть.    

Взвесив  все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть д'Артаньяна.    

– Как,  вы уже покидаете меня, господин Д'Артаньян? – спросил он.    

Д'Артаньян  обернулся.    

– А  почему бы и нет? – спокойно проговорил он. – Ведь нам не о чем больше  разговаривать.    

– Но  вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру?    

– Я?  Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер.    

– Ну  так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так  и я немедленно плачу по предъявленному мне документу.    

Прошу  вас, предъявите его.    

– Ни  к чему, господин Кольбер, – отвечал Д'Артаньян, внутренне наслаждаясь  явным замешательством интенданта, – мне уже уплачено.    

– Уплачено?  Но кем же?    

– Суперинтендантом.    

Кольбер  побледнел.    

– Объяснитесь  точнее, – произнес он сдавленным голосом. – Зачем же вы показываете  мне документ, по которому уже уплачено?    

– Из  чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть  жалованья, которое ему угодно было мне назначить.    

– Получить  от меня?    

– Не  совсем так. Его величество сказал: «Сходите к Фуке, и если у него не окажется  денег, ступайте к Кольберу».    

Лицо  Кольбера на мгновение просветлело.    

– Значит,  у суперинтенданта оказались деньги?    

– Да,  наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового  оклада, то есть пяти тысяч ливров…    

– Пять  тысяч ливров? За четверть года? – воскликнул Кольбер, не менее Фуке  изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу.    

– Но  ведь это составляет двадцать тысяч в год.    

– Совершенно  верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин  Кольбер.    

– Могу  от души вас поздравить с подобным окладом, – сказал Кольбер с ядовитой  усмешкой. – Он в десять раз превышает жалованье интенданта.    

– Однако  король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад  со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.    

– Так…  Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги?    

– Да,  а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.    

– Я  не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите,  что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.    

– Да,  так поступили бы вы… Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.    

– Что  же именно?    

– Он  любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него  всегда полна.    

– Весь  оклад?.. Следовательно, господин Фуке вместо пяти тысяч ливров выдал вам  двадцать тысяч?    

– Да,  сударь.    

– Но  зачем же?    

– Затем,  чтобы избавить меня от трех лишних посещений главного казначейства. Как бы то  ни было, а у меня в кармане двадцать тысяч ливров новенькими золотыми. Как вы  видите, я не нуждаюсь в вас и явился сюда только для того, чтобы соблюсти  формальности.    

С этими  словами д'Артаньян хлопнул себя по кармана и, улыбнувшись и показав при этом  тридцать два зуба, белизне которых мог бы позавидовать юноша. Эти зубы словно  говорили: «Дайте нам на каждого по маленькому Кольберу, и мы живо съедим его».    

Подчас  змея так же смела, как и лев, ворона так же храбра, как орел, и вообще нет ни  одного животного, даже из самых трусливых, которое не проявило бы мужества,  когда дело коснется самозащиты. Поэтому и Кольбер не испугался тридцати двух  зубов д'Артаньяна и, приняв суровый вид, сказал:    

– Сударь,  но суперинтендант не имел права делать того, что сделал.    

– Почему? –  спросил д'Артаньян.    

– Потому  что ваш ордер… Не потрудитесь ли вы показать мне ваш ордер?    

– Охотно;  вот он.    

Кольбер  схватил бумагу с поспешностью, возбудившею в мушкетере невольное беспокойство и  сожаление о том, что он ее отдал.    

– Вот  видите, – продолжал Кольбер, – королевский приказ гласит: «По  предъявлении сего уплатить господину д'Артаньяну сумму в пять тысяч ливров,  составляющую, четверть назначенного ему мною годового оклада».    

– Совершенно  верно, приказ таков, – отвечал д'Артаньян с преувеличенным спокойствием.    

– Значит,  король считал нужным дать вам всего лишь пять тысяч ливров.    

Почему  же суперинтендант выдал вам больше?    

– Вероятно,  потому, что мог дать больше; ведь это никого не касается.    

– Вполне  естественно, что вы не сведущи в счетоводстве, – с сознанием собственного  превосходства заметил Кольбер. – Скажите, пожалуйста, как бы вы поступили,  если вам нужно было бы уплатить тысячу ливров?    

– Мне  никогда не приходилось платить тысячу ливров, – возразил д'Артаньян.    

– Но  ведь не станете же вы платить больше того, что должны! – раздраженно  вскричал Кольбер.    

– Во  всем этом мне ясно одно: у вас одна манера рассчитываться, а у господина  Фуке – другая, – заметил мушкетер.    

– Моя  манера единственно правильная.    

– Я  не отрицаю.    

– А  между тем вы получили то, что вам не причиталось.    

Глаза  д'Артаньяна сверкнули молнией.    

– Вы  хотите сказать: получил вперед то, что должен был получить потом? Если б я  получил то, что мне не причиталось, я совершил бы кражу.    

Кольбер  ничего не ответил на этот щекотливый вопрос.    

– Вы  должны в кассу пятнадцать тысяч ливров, – сказал он в порыве служебного  рвения.    

– В  таком случае окажите мне кредит, – с неуловимой иронией отвечал  д'Артаньян.    

– И  не подумаю, сударь.    

– Что  такое? Вы намерены отобрать у меня эти три свертка золотых?    

– Вы  вернете их в мою кассу.    

– Ну,  нет! Не рассчитывайте на это, господин Кольбер.    

– Но  король нуждается в своих деньгах, сударь.    

– А  я, господин Кольбер, нуждаюсь в деньгах короля.    

– Может  быть, но вы вернете мне эту сумму.    

– Ни  за что на свете. Я слышал, что хороший кассир ничего не возвращает, но и не  берет обратно.    

– Посмотрим,  сударь, что скажет король, когда я покажу ему этот ордер, который доказывает,  что господин Фуке не только уплатил то, чего не следует, но и не удержал  документа, по которому произвел уплату.    

– А,  теперь мне понятно, господин Кольбер, для чего вы отобрали у меня бумагу! –  вскричал д'Артаньян.    

В голосе  его звучала угроза, но Кольбер не уловил ее.    

– Вы  поймете это лучше впоследствии, – сказал он, подняв руку, в которой был  ордер.    

– О,  я и так прекрасно понимаю, что мне нечего дожидаться, господин Кольбер! –  воскликнул д'Артаньян, быстро выхватив бумагу из руки Кольбера и спрятав ее в  карман.    

– Но  это насилие, сударь! – крикнул Кольбер.    

– Полно,  стоит ли обращать внимание на выходку грубого солдата, проговорил  д'Артаньян. – Счастливо оставаться, дорогой господин Кольбер.    

И,  рассмеявшись прямо в лицо будущему министру, он вышел из кабинета.    

– Ну,  теперь этот господин будет меня обожать, – сказал про себя мушкетер. –  Жаль только, что я едва ли с ним когда-нибудь встречусь.    

 Глава 17. ФИЛОСОФИЯ  СЕРДЦА И УМА    

     

Человека,  побывавшего в опасных передрягах, столкновение с Кольбером могло только позабавить.    

Поэтому  весь длинный путь от улицы Нев-де-Пти-Шан до Ломбардской улицы д'Артаньян  внутренне посмеивался над интендантом. Он еще продолжал смеяться, когда на  пороге лавки встретил улыбающегося Планше. Впрочем, последний почти всегда  улыбался со времени возвращения своего патрона и получения английских гиней.    

– Наконец-то  вы пришли, мой дорогой господин, – сказал он при виде д'Артаньяна.    

– Да,  но ненадолго, дружище, – ответил мушкетер, – поужинаю, лягу соснуть  часиков на пять, а на рассвете – на коня и марш в путь… А что, моей лошади  дали полторы порции, как я велел?    

– Ах,  сударь, – сказал Планше, – вы отлично знаете, что ваша лошадь  любимица всего дома; мои приказчики то и дело ее балуют и кормят сахаром,  орехами и сухарями. А вы еще спрашиваете, получила ли она свою порцию овса.  Спросите лучше, не лопнула ли она от обжорства.    

– Ну,  хорошо, хорошо, Планше. Поговорим обо мне.    

Готов ли  ужин?    

– Готов.  Горячее жаркое, раки, белое вино и свежие вишни.    

– Славный  ты малый, Планше! Давай поужинаем, а там – спать.    

За  ужином д'Артаньян заметил, что Планше усиленно трет себе лоб, точно набираясь  решимости, чтобы высказать какую-то мысль, крепко засевшую в мозгу. Бросив  ласковый взгляд на доброго товарища былых странствий, д'Артаньян чокнулся с ним  и спросил:    

– Друг  Планше, ты что-то хочешь сказать мне и не решаешься? Выкладывай, в чем дело!    

– Мне  кажется, – отвечал Планше, – вы опять отправляетесь в какую-то  экспедицию.    

– Допустим.    

– У  вас опять какая-то новая идея?    

– Возможно,  мой друг.    

– Придется  опять рискнуть капиталом? Вкладываю пятьдесят тысяч ливров в ваше новое  предприятие!    

Сказав  это, Планше радостно потер руки.    

– Тут  есть одна загвоздка, Планше, – возразил д'Артаньян.    

– Какая  же?    

– А  та, что замысел не мой и я не могу в него вложить ничего своего.    

Эти  слова исторгли из груди Планше глубокий вздох.    

Отведав  легкий наживы, Планше не захотел остановиться в своих желаниях, но при всей  своей алчности он обладал добрым сердцем и искренне любил д'Артаньяна. Поэтому  он не мог удержаться от бесконечных советов и напутствий. Ему очень хотелось  овладеть хоть частицей тайны, окружавшей новое предприятие его бывшего  господина. Но все пущенные им в ход уловки и хитрости не привели ни к чему:  д'Артаньян оставался непроницаем.    

Так  прошел вечер. После ужина д'Артаньян занялся укладкой своих вещей, потом пошел  в конюшню, потрепал до шее лошадь и осмотрел ее ноги и подковы; затем,  пересчитав деньги, улегся в постель, задул лампу и через пять минут спал таким  крепким сном, каким спят в двадцать лет, сном человека, не знающего ни забот,  ни угрызений совести.    

Наступило  утро. С первыми лучами солнца д'Артаньян был уже на ногах.    

Взяв под  мышку свой дорожный мешок, он тихо спустился с лестницы под звуки громкого  храпа, несшегося из всех углов дома. Оседлав лошадь и закрыв ворота конюшни и  двери лавки, он рысцой пустился в далекий путь в Бретань.    

Прежде  всего он направился к дому Фуке и бросил в почтовый ящик у подъезда злополучный  ордер, вырванный им накануне из цепких пальцев интенданта. В конверте,  адресованном на имя Фуке, никто не мог заподозрить этого ордера, даже  проницательный Планше, Д'Артаньян вернул этот документ Фуке, не  скомпрометировав себя и раз навсегда избавившись от всяких упреков.    

Сделав это,  он сказал самому себе:    

«Ну, а  теперь будем полной грудью вдыхать утренний воздух: он несет с собой здоровье и  беззаботность, И постараемся быть похитрее в расчетах.    

Пора  выработать план кампании. Но прежде следует представить себе неприятельских полководцев,  с которыми нам придется иметь дело.    

Из них  на первом месте стоит Фуке. Что же такое господин Фуке? Это красивый мужчина,  которого очень любят женщины, прославляют все поэты, большой умница, которого  ненавидят глупцы.    

Я не  женщина, не поэт и не глупец, поэтому не питаю ни любви, ни ненависти к  суперинтенданту и, следовательно, нахожусь в таком же точно положении, в каком  был маршал Тюренн перед битвой с испанцами. Он не питал к ним ненависти, однако  же задал им славную трепку.    

Теперь,  чего хочет король? Это не мое дело. А чего хочет Кольбер? О, Кольбер хочет  именно того, чего не хочет Фуке. Чего же хочет Фуке? Это очень важно знать. Он  хочет того же, что и король».    

Закончив  этот монолог, д'Артаньян расхохотался и взмахнул хлыстом. Он был уже далеко от  города и ехал по большой дороге, вспугивая сидевших на изгородях птиц и  прислушиваясь к звону золота в своей кожаной сумке.    

Надо  признаться, что всякий раз, когда д'Артаньян попадал в подобную переделку,  чувствительность не была его главным пороком.    

– Гм, –  произнес он, – кажется, эта экспедиция не из опасных, и мое путешествие  можно будет сравнить с той пьесой, которую водил меня смотреть в Лондоне Монк;  помнится, она называлась «Много шуму из ничего».    

 Глава 18. ПУТЕШЕСТВИЕ    

     

Быть  может, в пятидесятый раз с начала нашего повествования д'Артаньян, этот человек  с железным сердцем и стальными мускулами, покидал дом, друзей и все, что имел,  и пускался искать счастья или смерти.    

Смерть  постоянно отступала перед ним, как бы страшась его, а счастье или, вернее, богатство  всего лишь месяц тому назад заключило с ним прочный союз.    

Хотя  д'Артаньян не был великим философом, вроде Сократа или Эпикура, но он обладал  большим умом, будучи умудрен немалым жизненным опытом.    

В  течение первых тридцати пяти лет своей жизни наш гасконец питал презрение к  богатству и долго считал презрение к нему первым и главным пунктом кодекса  храбрости. Храбр тот, у кого ничего нет. Ничего нет у того, кто презирает  богатство. Следуя этому принципу, д'Артаньян, став богатым, должен был спросить  себя, сохранил ли он храбрость.    

Для  всякого другого эпизод, разыгравшийся на Гревской площади, был, бы достаточным  ответом. Большинство людей вполне бы им удовольствовалось; но д'Артаньян был  достаточно мужествен, чтобы спросить себя чистосердечно, храбрый ли он человек.  Сначала он было решил: «Кажется, я достаточно ловко и добросовестно поработал  шпагой на Гревской площади, чтобы иметь право не сомневаться в своей  храбрости».    

Но тут  же он возразил себе:    

«Полно,  капитан, это не ответ. Я был храбр потому, что хотели сжечь мой дом, и можно поставить  тысячу против одного, что если бы бунтарям не пришла в голову эта злополучная  мысль, их план удался бы. Во всяком случае, не я бы помешал его осуществлению.    

Какие же  опасности могут угрожать мне теперь?    

В  Бретани у меня нет дома, который можно было бы сжечь, нет и сокровищ, которые  можно было бы похитить.    

Да, но у  меня есть шкура. Драгоценная шкура д'Артаньяна, которая мне дороже всех домов и  всех сокровищ на свете. Я ценю ее так потому, что она служит оболочкой для  тела, скрывающего пылкое сердце, которое радостно бьется и, значит, довольно  жизнью.    

Да, мне  хочется жить, и, по правде сказать, моя жизнь стала гораздо лучше, полнее с тех  пор, как я разбогател. Кто говорил, что деньги портят жизнь? Ничего подобного,  клянусь честью: мне кажется даже, что теперь я поглощаю вдвое больше воздуха и  солнечного тепла, чем раньше.    

Черт  возьми! Что со мной сталось бы, если бы я удвоил свое состояние и если бы  вместо этого хлыста в моей руке очутился маршальский жезл? Да, для меня,  кажется, не хватило бы тогда всего воздуха и всего солнечного тепла!    

А разве  это так неосуществимо? Разве король не мог бы сделать меня герцогом и маршалом,  как его отец, Людовик Тринадцатый, сделал герцогом и коннетаблем Альбера де  Люиня? Разве я не так же храбр, да и притом еще гораздо умнее, чем этот дурак  из Витри?    

Ах, моим  успехам помешает то, что я слишком умен.    

Но, к  счастью, если на свете есть справедливость, судьба должна меня еще  вознаградить. Она у меня в долгу за все, что я сделал для Анны Австрийской, и  обязана возместить мне все то, чего Анна Австрийская не сделала для меня.    

Теперь я  в ладах с королем – королем, который как будто хочет царствовать. Да  утвердит его бог в этом счастливом намерении! Ведь если он станет царствовать,  то будет нуждаться во мне, а если будет нуждаться, то поневоле сдержит свое  обещание…»    

«А  теперь займемся сердцем… Ах, несчастный, – прошептал д'Артаньян с горькой  усмешкой. – Ты воображал, что не имеешь сердца? А оно есть, неудачный ты  царедворец, да еще и очень непокорное!    

Оно  громко говорит в пользу Фуке. А между тем кто такой Фуке в сравнении с королем?  Заговорщик, который даже не старается скрыть своих замыслов. И какое прекрасное  оружие дал он мне против себя! Но его ум и любезность вложили это оружие в  ножны. Вооруженный мятеж… Ведь Фуке устроил вооруженный мятеж… Король лишь  смутно подозревает Фуке в глухом возмущении, но я-то знаю и могу доказать, что  Фуке виновен в пролитии крови подданных короля.    

Да, я  знаю это и молчу. А глупое сердце требует еще чего-то в ответ на его  любезность, в благодарность за выдачу авансом пятнадцати тысяч ливров, за  подаренный перстень в тысячу пистолей, за улыбку, в которой было столько же  горечи, сколько благосклонности. И вот я спасаю ему жизнь…»    

«Ну,  теперь, я надеюсь, – продолжал рассуждать д'Артаньян, – мое глупое  сердце может успокоиться и считать, что поквиталось с господином Фуке.    

Отныне  король – мое солнце, и, раз с господином Фуке сердце мое поквиталось, горе  тому, кто осмелится заслонить это солнце… Итак, вперед, за его величество  короля Людовика Четырнадцатого!»    

Окончив  размышления, д'Артаньян пустил вскачь лошадь, которая плелась шажком, пока он  был погружен в свои думы.    

Хотя  Зефир был прекрасным конем, однако он все-таки не мог бежать без остановки. На  другой день после отъезда из Парижа д'Артаньян оставил его в Шартре, у своего  приятеля, содержателя гостиницы, и расстояние между Шартром и Шатобрианом  проехал на почтовых лошадях.    

Последний  город был настолько отдален от берега, что никто не мог догадаться, едет д'Артаньян  к морю или нет, и в то же время настолько отдален от Парижа, что никто не мог  заподозрить в д'Артаньяне посланца его величества Людовика XIV.    

В  Шатобриане д'Артаньян отказался от услуг почты и купил себе лошадь, такую  жалкую на вид, что сесть на нее всякий офицер счел бы для себя позором. За  исключением масти, эта лошадь сильно напоминала д'Артаньяну того знаменитого  оранжевого коня, с которым он, вернее, на котором он вступил в свет. Впрочем,  на нее сел уже не д'Артаньян, а простой горожанин в кафтане серо-стального  цвета и коричневых штанах – нечто среднее между светским и духовным лицом;  сходство с последним усиливала большая черная шляпа, надетая поверх потертой  бархатной скуфейки. Д'Артаньян был без шпаги, только с толстой палкой на шнуре,  висевшей на руке; под плащом, на всякий случай, он спрятал хороший кинжал  длиною в десять дюймов.    

Новая  лошадь, купленная в Шатобриане, довершила перерождение. Д'Артаньян назвал ее  Хорьком.    

– Уж  если я Зефира заменил Хорьком, – сказал себе д'Артаньян, – мне  следует изменить и собственное имя. Из д'Артаньяна я стану просто Аньяном: это  имя больше подходит к моему серому платью, круглой шляпе и потертой скуфейке.    

Д'Артаньян  пустился в путь на Хорьке, пробегавшем резвой иноходью добрых двенадцать лье в  день благодаря своим сильным и тонким ногам, которые разглядел под густой  шерстью опытный глаз д'Артаньяна.    

Дорогой  наш путник изучал холодный, неприветливый край, по которому он проезжал, придумывая  благовидный предлог, чтобы попасть на Бель-Иль и осмотреть там все, не возбуждая  подозрений.    

По мере  приближения к Бель-Илю д'Артаньян все более убеждался в трудности возложенного  на него поручения.    

В  Бретани, в этом отдаленном старом герцогстве, которое в те времена не  было – да и теперь еще не стало – французским, народ не знал французского  короля; больше того – не хотел его знать. Из политики простые люди усвоили  одно-единственное: прежних герцогов не стало, и вместо них неограниченно царили  местные сеньоры. Над сеньорами – бог, которого никогда не забывали в  Бретани. Из всех сеньоров, владельцев замков и колоколен, самым могущественным,  богатым, а главное – популярным, был Фуке, владелец Бель-Иля.    

Даже  здесь, поблизости, таинственный остров был окружен легендами. Не каждый мог  туда проникнуть. Остров, в шесть лье длиною и в шесть шириною, был ленным  владением, долго внушавшим народу почтение, потому что он был связан с именем  де Реца, которое наводило здесь страх.    

Уединенное  положение Бель-Иля на расстоянии шести лье от французского берега делало его  совершенно независимым, подобно тем величественным кораблям, которые,  пренебрегая гаванями, смело бросают якорь среди океана.    

Д'Артаньян  разузнал все это, ничем не выдавая своего удивления. Он узнал также, что самые  точные сведения о Бель-Иле можно добыть в Рош-Бернаре, довольно крупном городе,  расположенном в устье Вилены. Может быть, оттуда ему удастся пробраться в  Бель-Иль, а не то он проедет через солончаки в Геранд или Круазик и подождет  там удобного случая переправиться на Бель-Иль. После отъезда из Шатобриана  Д'Артаньян убедился, что для Хорька не было ничего невозможного, когда им  управлял Аньян.    

Прибыв в  Рош-Бернар, мушкетер остановился в гостинице, где спросил себе на ужин жареного  чирка, бретонских лепешек и сидра, еще более бретонского, чем все остальное.    

 Глава 19. Д'АРТАНЬЯН  ЗНАКОМИТСЯ С ПОЭТОМ, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛСЯ НАБОРЩИКОМ, ЧТОБЫ ПЕЧАТАТЬ СВОИ СТИХИ    

     

Прежде  чем сесть за стол, Д'Артаньян, по своему обыкновению, решил собрать кое-какие  сведения. Но он хорошо знал аксиому любопытства: расспрашивая других, надо и  самому приготовиться к вопросам с их стороны, а потому принялся подыскивать  подходящего собеседника.    

Во  втором этаже гостиницы расположилось двое постояльцев, по-видимому, также дожидавшихся  ужина.    

Один из  них путешествовал в сопровождении слуги и, вероятно, занимал значительное общественное  положение. Д'Артаньян успел заметить стоявших в конюшне двух прекрасных, сытых  лошадей, на которых приехали путешественник и его слуга.    

Другой  маленький, тщедушный человек, в пыльном балахоне, поношенной одежде и в сапогах,  потрепанных скорее от ходьбы, чем от верховой езды, приехал из Нанта на  тележке, запряженной лошадью совершенно под стать Хорьку. В тележке лежало  несколько больших тюков, завернутых в куски линялой материи.    

– Вот  подходящий для меня человек, – решил д'Артаньян. – Моего поля ягода.  Почему бы господину Аньяну в его старом сером кафтане и потертой скуфейке не  поужинать с господином в драных сапогах, путешествующим на старой лошади?    

И  Д'Артаньян позвал хозяина гостиницы, приказал подать ему ужин в комнату  постояльца со скромной внешностью, сам поднялся по деревянной лестнице и  постучался в дверь его комнаты.    

– Войдите, –  пригласил незнакомец.    

Д'Артаньян  вошел, сложив губы бантиком, с тарелкой под мышкой, держа в одной руке шляпу, в  другой – свечу.    

– Простите,  сударь, – сказал он, – я путешествую, как и вы, и ни с кем не знаком  в этой гостинице, а у меня скверная привычка скучать, когда приходится ужинать  в одиночестве. Все, что я ем, кажется мне невкусным и не идет впрок. Я увидел  вас, когда вы сошли вниз и приказывали, чтобы вам открыли устрицы. Вы мне очень  понравились. Кроме того, я заметил, что у вас точно такая же лошадь, как у  меня, и хозяин, вероятно поэтому, поставил их в конюшне рядом. Почему бы,  сударь, раз лошади подружились, не соединиться и их владельцам? Вот я и пришел  просить у вас разрешения поужинать вместе с вами. Зовут меня Аньян. Я –  управляющий одного богатого вельможи, который желает приобрести солончаки в  этой местности и послал меня посмотреть, не найдется ли здесь что-нибудь  подходящее. Позвольте мне прибавить, сударь, что я был бы счастлив, если бы моя  физиономия так же понравилась вам, как пришлась мне по сердцу ваша.    

Д'Артаньян,  в сущности, видел незнакомца в первый раз, потому что не успел рассмотреть его  внизу.    

У него  были блестящие черные глаза, желтоватая кожа и морщины на лбу; на вид ему было  лет пятьдесят. В общем, черты его лица выражали добродушие, хотя во взгляде  светилось лукавство.    

«Этот  человек, – подумал д'Артаньян, – должно быть, много работал головой;  может быть, это ученый, потому что нижняя часть лица – рот, нос и  подбородок – очень мало выразительна».    

– Сударь, –  отвечал тот, кого так тщательно изучал д'Артаньян, – вы оказываете мне большую  честь. Не могу сказать, чтобы я когда-либо испытывал скуку; у меня есть  общество, которое не дает мне скучать, – добавил он с улыбкой, – но  тем не менее я очень рад видеть вас.    

В то же  время человек в поношенных сапогах бросил тревожный взгляд на стол, где устриц  уже не было и лежал лишь кусок соленого сала.    

– Сударь, –  поспешил сказать д'Артаньян, – сейчас хозяин принесет сюда прекрасную дичь  и замечательные лепешки.    

Во  взгляде незнакомца д'Артаньян прочел опасение, что к нему хочет присоединиться  субъект, ищущий случая угоститься на чужой счет. Д'Артаньян угадал правильно:  при его последних словах лицо незнакомца сразу просветлело.    

Действительно,  через минуту хозяин принес названные блюда. Новые знакомые уселись за стол и  по-братски разделили поданную пищу и оставшийся кусок соленого сала.    

– А  ведь хорошая вещь компания, не правда ли, сударь? – заметил д'Артаньян.    

– Чем? –  спросил с полным ртом незнакомец.    

– Сейчас  расскажу, – отвечал д'Артаньян.    

Незнакомец  приостановил работу своих челюстей, чтобы лучше слушать.    

– Во-первых, –  начал д'Артаньян, – вместо одной свечи, которая была у каждого из нас в отдельности,  тут их две.    

– Правда, –  сказал незнакомец, изумленный правильностью этого замечания.    

– Затем,  вы, как я погляжу, отдаете предпочтение моим лепешкам, а я вашему салу.    

– Тоже  верно.    

– Наконец,  больше яркого света и пищи по вкусу я ценю удовольствие, получаемое в приятной  беседе.    

– Вы,  я вижу, весельчак, – сказал незнакомец с улыбкой.    

– Да,  я человек веселый, как все люди с пустой головой. Вот вы другое дело: в ваших  глазах светится гений.    

– Ах,  что вы, сударь…    

– Позвольте  предложить вам один вопрос.    

– Какой?    

– Вы  ученый, не правда ли?    

– Нет,  но, пожалуй, вроде того… Я писатель.    

– Ну,  вот видите! – вскрикнул д'Артаньян, радостно хлопая в ладоши. Я не ошибся…  Это чудесно.    

– Почему  же, сударь?    

– Разве  не счастье провести вечер в обществе писателя, и, может быть, знаменитого?    

– Ну,  положим, знаменитый – не совсем подходящее слово, – возразил  незнакомец, покраснев.    

– Скромен!  О, как он скромен! – произнес в умилении д'Артаньян. Скажите же мне  названия ваших произведений, если не хотите сказать ваше имя.    

– Меня  зовут Жюпене, сударь, – сказал незнакомец.    

– Прекрасное  имя, – похвалил д'Артаньян, – мне кажется, что я слыхал его.    

– Я  пишу стихи, – произнес поэт.    

– Значит,  я читал их.    

– Я  написал трагедию.    

– Значит,  я ее видел.    

Поэт  опять покраснел.    

– О  нет, ведь мои стихи не были напечатаны.    

– Так,  значит, я помню ваше имя по трагедии.    

– Вы  также ошибаетесь, потому что актеры бургундского театра не захотели ее  играть, – сказал поэт с гордой улыбкой, тайна которой известна только  непризнанным талантам.    

Д'Артаньян  закусил губу.    

– Итак,  вы видите, сударь, – продолжал поэт, – что вы ошибаетесь на мой счет:  вы не знаете меня и не могли ничего обо мне слышать.    

– Вот  что меня сбивает с толку: имя Жюпене звучит красиво и кажется мне достойным широкой  известности, как имена Корнеля, Ротру или Гарнье.    

Я  все-таки надеюсь, сударь, что за десертом вы познакомите меня с вашей  трагедией. Это будет для меня лучшее пирожное, черт возьми!.. Простите, сударь,  у меня вырвалось бранное слово, которое часто повторяет мой господин. Иногда и  я позволяю себе вставить это словцо, конечно, в его отсутствие. Правда, сударь,  сидр этот очень плох? Вы согласны? И кувшин какой-то кривобокий, еле стоит на  столе. Надо бы подложить под него что-нибудь.    

– Погодите.    

Поэт  пошарил в кармане и достал продолговатый четырехугольный кусочек металла толщиной  в строку, длиной дюйма в полтора Но едва он вытащил его, как поспешил сунуть  обратно, видимо, смущенный своей неосторожностью. Д'Артаньян заметил это: от  него ничего не ускользало.    

Он  протянул руку к куску металла.    

– Простите,  вот интересная штука; можно посмотреть?    

– Конечно, –  ответил поэт, – но сколько вы ни будете рассматривать, вы все равно не  поймете, для чего он предназначен, пока я не скажу.    

Д'Артаньян  заметил некоторое колебание в тоне поэта и поспешность, с какой он хотел  спрятать обратно в карман кусок металла.    

Он, по  обыкновению, насторожился. Впрочем, несмотря на уверения Жюпене, он сразу же  понял, что это такое.    

– Вы  догадываетесь, что это? – продолжал поэт.    

– Нет, –  ответил Д'Артаньян, – право, не знаю.    

– Так  знайте, сударь, – сказал Жюпене, – этот кусок металла – буква  типографского шрифта.    

– Да  что вы!    

– Прописная  буква…    

– Скажите  пожалуйста, – вскричал Д'Артаньян, широко раскрыв глаза.    

– Да,  сударь, это Ж, начальная буква моего имени.    

– Знаете,  мне хочется сказать вам…    

– Что?    

– Нет,  не стоит… Я хотел сказать глупость.    

– Но  почему же? – ответил Жюпене покровительственным тоном.    

– Видите  ли, я никак не могу понять, как из таких букв можно составить слово.    

– Это  вас интересует?    

– Ужасно.    

– Так  вот, смотрите, сейчас я покажу вам эту штуку. Погодите минуту… Теперь смотрите  внимательно. Д'Артаньян с величайшим вниманием наблюдал, как Жюпене вытащил из  кармана семь-восемь литер, но несколько меньшего размера.    

– Ого-го! –  воскликнул Д'Артаньян.    

– Что  такое?    

– Да  у вас в кармане целая типография! Черт возьми! Это в самом деле любопытно.    

– Не  правда ли?    

– Сколько  узнаешь интересного, путешествуя!    

– За  ваше здоровье! – произнес обрадованный Жюпене.    

– И  за ваше здоровье, черт побери! Впрочем, этот отвратительный сидр недостоин  человека, привыкшего утолять жажду из источника Иппокрены.    

Ведь  так, кажется, называете вы, поэты, источник вашего вдохновения?    

– Да,  сударь, наш источник называется именно так. Название это греческое и состоит из  двух слов: первое hippos, что означает лошадь… и…    

– Сударь, –  перебил его Д'Артаньян, – я угощу вас напитком, название которого  происходит от одного французского слова, что не делает его хуже… от слова  виноград. От этого сидра меня тошнит. Позвольте-ка мне справиться у трактирщика,  не найдется ли у него в погребке несколько хороших бутылок божансийского вина.    

На зов  д'Артаньяна тотчас же явился трактирщик.    

– Сударь, –  прервал собеседника поэт, – я боюсь, что у нас не будет времени распить  вино, так как я должен воспользоваться приливом, чтобы сесть на барку.    

– На  какую барку? – спросил Д'Артаньян.    

– На  барку, отправляющуюся в Бель-Иль.    

«В  Бель-Иль, хорошо», – подумал мушкетер.    

– О,  вам нечего спешить, – заметил трактирщик, раскупоривая бутылку, –  барка отходит только через час.    

– Кто  же предупредит меня? – спросил поэт.    

– Ваш  сосед по комнате, – ответил хозяин гостиницы.    

– Но  я почти не знаю его…    

– Как  только вы услышите, что он уходит, значит, и вам время ехать.    

– Он  тоже едет в Бель-Иль?    

– Да.    

– Этот  господин со слугою, вероятно, какой-нибудь дворянин? – спросил Д'Артаньян.    

– Право,  не могу вам сказать.    

– Неужели  вы его не знаете?    

– Знаю  только, что он пьет то же вино, что и вы.    

– Черт  побери, вот какая честь для нас, – сказал д'Артаньян, наливая вино  собеседнику, когда трактирщик ушел.    

– Значит,  вы никогда не видели, как печатают книги? – произнес поэт, возвращаясь к  своей излюбленной теме.    

– Никогда.    

– Так  вот: берутся буквы, составляющие слово…    

И он с  необыкновенной быстротой и ловкостью подобрал буквы.    

– Хорошо, –  кивнул д'Артаньян, – но как сделать, чтобы буквы держались вместе? –  И он налил второй стакан вина своему собеседнику.    

Жюпене  усмехнулся с видом превосходства и вытащил из кармана металлическую линейку, на  которой начал устанавливать буквы, придерживая их большим пальцем левой руки.    

– А  как называется эта железная штука? – спросил д'Артаньян. – Наверное,  она имеет свое название?    

– Она  называется наборной линейкой, – сказал Жюпене, – с помощью ее  составляются строки.    

– Ну,  вот и выходит по-моему: у вас в кармане целая печатня, – заключил  д'Артаньян, смеясь таким простодушным смехом, что поэт окончательно попался на  удочку.    

– Нет,  не совсем так, – ответил он, – но я ленюсь писать, и когда в голове у  меня складывается рифмованная строчка, я сейчас же стараюсь набрать ее и  отпечатать. Это избавляет меня от лишней работы.    

«Черт  побери! – подумал про себя д'Артаньян. – Это требует разъяснений».    

Под  каким-то благовидным предлогом он встал из-за стола и, сбежав с лестницы,  быстро вошел в сарай, где стояла маленькая тележка Жюпене.    

Острием  своего кинжала он проколол материю одного из тюков и обнаружил, что он полон  типографского шрифта, образцы которого поэт носил в кармане.    

– Ага! –  сказал д'Артаньян. – Хоть я еще не знаю, желает ли Фуке укрепить Бель-Иль  материально, но духовное оружие он, во всяком случае, готовит.    

И,  довольный этим открытием, он снова вернулся к столу. Он узнал теперь все, что  хотел, но все же просидел поэтом до тех пор, пока в соседней комнате не  задвигаясь, собираясь в путь.    

Поэт  сейчас же поднялся. Он распорядился, чтобы запрягли его лошадь в тележку,  которая ждала у дверей. Другой путешественник со своим слугою садились на  лошадей во дворе.    

Д'Артаньян  проводил Жюпене до пристани. Тот погрузил на барку свою тележку с лошадью.    

Второй  путешественник и его слуга сделали то же со своими лошадьми.    

Как ни  старался д'Артаньян узнать имя неизвестного господина, это ему не удалось.  Однако он постарался хорошо запомнить черты его лица.    

Мушкетеру  очень хотелось отправиться в Бель-Иль с обоими пассажирами, но опасение испортить  дело победило любопытство и заставило его вернуться с берега в гостиницу.  Вернувшись, он немедленно лег в постель, чтобы встать рано утром со свежей  головой.    

 Глава 20. Д'АРТАНЬЯН  ПРОДОЛЖАЕТ СОБИРАТЬ СВЕДЕНИЯ    

     

На  следующий день с восходом солнца д'Артаньян собственноручно оседлал Хорька, угощавшегося  всю ночь остатками овса двух своих соседей.    

Мушкетер  расспросил, о чем только мог, хозяина гостиницы, который показался ему хитрым,  подозрительным и преданным душой и телом Фуке.    

Чтобы не  навлечь на себя подозрений, д'Артаньян повторил свою басню о покупке солончаков.    

Отправиться  отсюда в Бель-Иль значило вызвать толки, которые неминуемо дошли бы до замка. К  тому же, как ни странно, путешественник со слугою остался для д'Артаньяна  загадкой, несмотря на все вопросы, обращенные к хозяину, по-видимому, хорошо  знавшему своего постояльца.    

Порасспросив  о солончаках, мушкетер направился к болотистой местности, оставив берег справа  и углубившись в обширную печальную равнину, представлявшую собой море грязи, на  котором местами серебрились отложения соли. Хорек смело ступал своими  мускулистыми ногами по узеньким тропинкам, проложенным в солончаках.    

Д'Артаньян,  доверившись лошади, стал рассматривать три остроконечных утеса, возвышавшиеся  на горизонте, точно копья, среди голой равнины.    

Местечки  Пириак, Батп и Круазик, похожие друг на друга, привлекли к себе его внимание.  Когда мушкетер оборачивался назад, чтобы лучше ориентироваться, он видел на  горизонте тоже три колокольни: Геранда, Пулигена и Сен-Жоашена. Они походили на  кегли, между которыми он со своим Хорьком изображал шар. С правой стороны от  него был ближайший маленький порт Пириак.    

В тот  момент, когда Д'Артаньян въехал туда, пять огромных барж, груженных камнем, вышли  из гавани. Д'Артаньяну показалось странным, что камень вывозят из местности,  где его, по-видимому, совсем нет. Со свойственным Аньяну простодушием он  попробовал узнать у местных жителей причину такой особенности.    

Старый  рыбак ответил Аньяну, что камень не из Пириака и, конечно, не из болот.    

– Где  же он добывается? – спросил мушкетер.    

– Его,  сударь, привозят из Нанта и из Пенбефа.    

– А  куда его везут?    

– В  Бель-Иль, сударь.    

– Вот  как! – воскликнул Д'Артаньян тем же тоном, каким он выразил свое удивление  поэту, когда просил познакомить его с секретами типографского дела. – А  разве там что-нибудь строится?    

– Как  же, сударь. Господин Фуке каждый год ремонтирует свой замок.    

– Разве  он такой старый?    

– Да,  порядком.    

«Тогда  нет ничего удивительного. Каждый владелец имеет право чинить свою собственность, –  подумал д'Артаньян. – Этак и мне бы сказали, что я укрепляю свой дом на  Гревской площади, тогда как я просто-напросто собираюсь ремонтировать его. Мне  кажется, что король получает неправильные донесения, которые вводят его в  заблуждение…»    

– Но  все-таки, – продолжал он уже вслух, ибо возложенное на него поручение  заставляло его быть недоверчивым, – согласитесь, милый человек, что камень  этот везут странным путем.    

– Почему  же? – спросил рыбак.    

– Камень  доставляют из Нанта или Пенбефа по Луаре?    

– Да,  по течению реки.    

– Это  действительно удобно, но почему же его доставляют не прямо из Сен-Назера в  Бель-Иль?    

– Э,  наши баржи плохи и непригодны для моря.    

– Не  все ли равно?    

– Простите,  сударь, вы, видать, никогда не плавали до морю, – прибавил рыбак не без  оттенка презрения в голосе.    

– Объясните  мне это, милейший. Мне кажется, что проплыть из Пенбефа в Пириак, чтобы потом  отправиться из Пириака в Бель-Иль, – все равно что совершить переезд из  Рош-Бернара в Нант, а потом пуститься из Нанта в Пириак.    

– По  воде путь короче, – возразил невозмутимый рыбак.    

– Но  ведь так получается крюк.    

Рыбак  отрицательно покачал головой.    

– Вы  забываете о течении, сударь.    

– Согласен.    

– И  о ветре.    

– А!    

– Конечно.  Течение Луары доносит суда почти до Круазика. Если им нужно чиниться или пополнить  команду, они идут в Пириак вдоль берега. Близ Пириака они встречают течение в  другую сторону, которое несет их до острова Дюме.    

– Хорошо.    

– Оттуда  течение Видены отбрасывает их к следующему острову – Гедику.    

– Так.    

– А  от этого острова прямой путь на Бель-Иль. Море между островами как зеркало, по  которому баржи плывут, словно утки по Луаре.    

– А  все-таки этот путь долог, – заметил упрямый Аньян.    

– Да  уж так приказал господин Фуке, – заключил рыбак, в знак почтения к этому  имени приподнимая свою шерстяную шапку.    

Быстрый  и проницательный, как стальное лезвие, взгляд мушкетера открыл в сердце старика  только наивную доверчивость, а в его чертах выражение полного и спокойного  удовлетворения. Он произнес «так приказал господин Фуке» таким тоном, каким  говорят: «воля божья».    

Д'Артаньян  потрепал по шее своего коня, и тот, еще раз показав свой прекрасный характер,  двинулся в путь, ступая по солончакам и втягивая ноздрями сухой ветер,  пригибавший прибрежные травы и жалкий вереск.    

К пяти  часам мушкетер приехал в Круазик.    

Если б  Д'Артаньян был поэтом, он залюбовался бы громадными отмелями шириной в целое  лье, которые во время прилива покрываются водой, а когда море отступает,  тянутся серыми, унылыми полосами, усеянными водорослями, мертвыми травами и  белыми редкими валунами, напоминающими кости на кладбище.    

Но  он – солдат, политик, честолюбец – не находил утешенья даже в том,  чтобы смотреть на небо и читать в нем надежду или предупреждение.    

Для  такого человека, как он, багровое небо означало только ветер и бурю. Белые  легкие облака на синеве небосклона говорили всего лишь, что море будет  спокойным. И Д'Артаньян решил:    

«При  первом же приливе я поплыву, хотя бы в ореховой скорлупе».    

В  Круазике, как и в Пириаке, мушкетер заметил на берегу громадные груды камней.  Эти исполинские стены убывали с каждым приливом, так как камень увозили на  остров Бель-Иль, что подтверждало подозрения, явившиеся у него в Пириаке.    

Но что  сооружал Фуке? Чинил ли он разрушенную стену? Возводил ли новые укрепления?  Чтобы узнать это, надо было увидеть.    

Д'Артаньян  поставил Хорька в конюшню, поужинал, лег спать, а на следующий день, на рассвете,  уже расхаживал по гавани, вернее, по гальке.    

На  отмели несколько рыбаков беседовали о сардинах и креветках.    

Аньян  подошел к ним с веселой, приветливой улыбкой.    

– Будет  сегодня ловля? – спросил он.    

– Да, –  ответил один из рыбаков, – мы ждем прилива.    

– А  где вы ловите рыбу, друзья?    

– У  берегов.    

– А  где ловится лучше?    

– В  разных местах, например, близ острова.    

– Но  до острова далеко.    

– Не  очень. Четыре лье.    

– Четыре!  Да это целое путешествие!    

Рыбак  расхохотался.    

– Послушайте-ка, –  наивно заметил Аньян, – ведь на расстоянии четырех лье уже не видно  берега. Правда?    

– Не  всегда.    

– Ну…  словом, это далеко, даже слишком далеко, не то я попросил бы вас взять меня с  собой и показать то, чего я никогда не видал.    

– А  что?    

– Живую  морскую рыбу.    

– Вы  из провинции? – спросил один рыбак.    

– Да,  из Парижа.    

Бретонец  пожал плечами и поинтересовался:    

– А  видели вы в Париже господина Фуке?    

– Часто, –  ответил Д'Артаньян.    

– Часто? –  повторили рыбаки и столпились около парижанина.    

– Вы  его знаете?    

– Немножко.  Он близкий друг моего господина.    

– Ага! –  протянули рыбаки.    

– И  еще, – прибавил Д'Артаньян, – я видел его замки в Сен-Манде, Во и его  парижский дом.    

– Хорош?    

– Великолепен!    

– Ну,  не так хорош, как его замок в Бель-Иле, – заявил один рыбак.    

– Ого! –  воскликнул мушкетер и так презрительно расхохотался, что все присутствующие  рассердились.    

– Сразу  видно, что вы не бывали на острове, – перебил самый любопытный из  рыбаков. – Да знаете ли вы, что его усадьба занимает шесть лье и что там  такие деревья, каких не увидишь и в Нанте!    

– Деревья!  В море-то? – воскликнул Д'Артаньян. – Желал бы я убедиться сам.    

– Это  нетрудно. Мы ловим рыбу у острова Гедика. Оттуда видны темные бель-ильские деревья  и белый замок, который, как лезвие, врезается в море. Хотите посмотреть  Бель-Иль?    

– А  это можно? – спросил Д'Артаньян.    

– Все  могут бывать там, – продолжал рыбак, – кто не желает зла Бель-Илю или  его владельцу.    

Легкая  дрожь пробежала по телу мушкетера.    

«Правда», –  подумал он и произнес вслух:    

– Если  б я был уверен, что не буду страдать морской болезнью…    

– В  нем-то! – воскликнул рыбак, с гордостью указывая на свой красивый баркас с  круглыми боками.    

– Ну,  уговорили, – сказал д'Артаньян. – Я отправлюсь посмотреть Бель-Иль,  только вряд ли меня пустят.    

– Нас  же пускают.    

– Вас?  Почему?    

– Потому  что мы возим рыбу для экипажей каперов.    

– Каперов?    

– Ну  да, господин Фуке построил два капера, чтобы преследовать не то голландцев, не  то англичан, и мы продаем рыбу матросам этих маленьких судов.    

«Ого! –  подумал д'Артаньян. – Еще того лучше! Типография, бастионы, военные суда!  Да, Фуке нешуточный противник, как я и полагал. Стоит потрудиться, чтобы  поближе присмотреться к нему».    

– Мы  выйдем в половине шестого, – деловито прибавил рыбак.    

– Я  никуда от вас не уйду.    

Действительно,  когда подошло время, он увидел, как рыбаки подтащили свои баркасы к воде.  Начинался прилив. Аньян сел в баркас, представляясь испуганным и смеша  ребятишек рыбаков, которые наблюдали за ним своими умными глазенками.    

Мушкетер  лег на сложенный вчетверо брезент, предоставив трудиться рыбакам, и баркас,  распустив свой большой квадратный парус, через два часа уже был в открытом  море.    

Д'Артаньян  принес рыбакам счастье: так они ему говорили. Ему до того понравилась ловля,  что он сам взялся за дело, то есть за лесу, крича и чертыхаясь от радости (да  так, что изумил бы самих своих мушкетеров), когда лесу дергала новая добыча,  заставлявшая его напрягать мускулы и проявлять силу и ловкость.    

Веселое  занятие отвлекло мысли мушкетера от его дипломатического поручения. Он воевал с  огромным морским угрем, держась одной рукой за борт, чтобы поймать раскрытую  пасть своего противника, когда хозяин баркаса произнес:    

– Осторожно,  как бы нас не увидели с Бель-Иля.    

Эти  слова произвели на д'Артаньяна впечатление разорвавшейся бомбы.    

Он  бросил лесу и морского угря, которые исчезли в воде.    

На  расстоянии не более полулье д'Артаньян увидел синеватый силуэт скал Бель-Иля, а  над ним белую линию величавого замка.    

Дальше  показались леса, зеленые пастбища, скот.    

Солнце,  поднявшееся до четверти неба, бросало золотые лучи на поверхность моря и окружало  волшебный остров словно сверкающей пылью. Благодаря ослепительному свету все  тени падали четко, прорезая темными полосами блестящий фон лугов и стен.    

– Эге, –  сказал д'Артаньян, поглядывая на темные скалы, – вот, кажется, укрепления,  которые не нуждаются ни в каком инженере. Где тут высадиться на эту землю? Сам  бог сделал ее неприступной.    

Рыбак  переставил парус и повернул руль; баркас накренился, качнулся и устремился к маленькой  круглой красивой гавани с новой зубчатой стеной.    

– Это  что, черт возьми? – спросил д'Артаньян.    

– Локмария.    

– А  дальше?    

– Это  Бангос.    

– А  еще дальше?    

– Соже…  потом дворец.    

– Боже  ты мой! Целый мир! – заметил мушкетер. – А вот и солдаты.    

– На  острове тысяча семьсот человек, – с гордостью ответил рыбак. Знаете ли,  что здешний гарнизон состоит, самое меньшее, из двадцати двух пехотных рот?    

«Черт  побери! – подумал д'Артаньян про себя. – Кажется, король был прав…»    

И они  пристали к берегу.    

 Глава 21. ЧИТАТЕЛЬ,  НЕСОМНЕННО, УДИВИТСЯ ТАК ЖЕ, КАК И Д'АРТАНЬЯН, ВСТРЕТИВ СТАРОГО ЗНАКОМОГО    

     

Когда  высаживаются хотя бы с самого маленького морского суденышка, всегда бывают некоторая  суматоха и волнение, мешающие спокойно рассмотреть новое место. Качающийся  трап, беготня матросов, прибой, крики и приветствия ожидающих на берегу –  все это вызывает сложное чувство, приводящее в смущение.    

Поэтому  д'Артаньян, только постояв несколько минут на пристани, заметил в гавани и особенно  в глубине острова множество рабочих.    

Внизу  д'Артаньян увидел пять барж, груженных камнем, которые отошли при нем из Пириака.  Камень выгружали и переправляли на берег по цепочке двадцать пять –  тридцать крестьян.    

Крупные  камни взваливали на тачки и перевозили туда же, куда и гальку, то есть к месту  производства работ. Какие это были работы, д'Артаньян еще не мог разобрать.    

Повсюду  видна была такая же деятельность, какую заметил Телемак, высадившийся в Саленте.    

Д'Артаньяну  очень хотелось уйти подальше, но он боялся выдать свое любопытство и вызвать  подозрение. Тем не менее, пока рыбаки торговались, продавая рыбу жителям  городка, он отошел от них и, видя, что на него не обращают внимания, стал зорко  осматривать все и всех.    

Он  тотчас же заметил многое, что не могло обмануть его солдатского взгляда. На  двух концах порта сооружались две батареи, чтобы орудийный огонь скрещивался на  оси водного бассейна, имевшего форму эллипса. Видимо, на этих выступах  собирались установить береговые орудия, потому что д'Артаньян заметил, как  строители заканчивали сооружение платформ в виде деревянных полукругов, на  которых могут поворачиваться пушки на колесах для стрельбы во все стороны.    

Рядом с  каждой из этих батарей ставили корзины с землей для укрепления стен. Батареи  имели амбразуры, и руководитель работ подзывал к себе то одних рабочих, которые  связывали фашины, то других, вырезавших ромбы и прямоугольники из дерна для  закрепления амбразур.    

Судя по  энергии, с какой велось строительство, можно было считать его почти  законченным. Пушек еще не было, но дубовые основания для них были готовы; почва  под ними была тщательно утрамбована, и, если на острове была артиллерия, меньше  чем в два дня порт мог быть вооружен.    

Когда  д'Артаньян перевел взгляд с береговых батарей на укрепления самого города, он с  изумлением убедился, что Бель-Иль защищен по новой системе, о которой при нем  говорили графу де Ла Фер как о крупном и удачном новшестве, но применения  которой на практике он еще видел.    

Укрепления  не возвышались над землей, как старинные валы, предназначенные для защиты  города от штурма приставными лестницами, а, напротив, опускались на землю;  вместо стен были рвы. Кроме того, рвы эти находились ниже уровня моря, и в  случае нужды их легко было затопить с помощью подземных шлюзов.    

Дощатый  мост, перекинутый через ров для удобства людей, везущих тачки, соединял внутреннюю  часть форта с наружной.    

Д'Артаньян  с наивным видом спросил, можно ли пройти по мосту, и в ответ услышал, что это  никому не запрещено. Поэтому он перешел через ров и направился к группе землекопов.  Ими командовал человек, которого д'Артаньян заметил еще раньше; он казался  старшим инженером. На большом камне, служившем столом, лежал план, а в  нескольких шагах трещала лебедка.    

В первую  очередь внимание д'Артаньяна привлек инженер. На нем был роскошный камзол, не  соответствовавший обязанностям этого человека: инженеру скорее подводила бы  одежда каменщика, чем костюм вельможи.    

Это был  очень высокий, широкоплечий человек в шляпе, разукрашенной перьями. Он делал  величественные жесты и, казалось, – он стоял спиной, бранил за леность  своих подчиненных.    

Д'Артаньян  подошел ближе.    

В это  мгновение человек в шляпе с перьями перестал размахивать руками, уперся  кулаками в колени и, согнувшись, стал наблюдать, как шестеро дюжих мужчин  пытались поднять обтесанный камень на деревянный обрубок, чтобы потом подвести  под глыбу веревку лебедки.    

Задыхаясь  и обливаясь потом, строители изо всех сил старались приподнять камень на несколько  дюймов над землей, в то время как седьмой готовился при первой же возможности  сунуть под него толстый брусок. Но камень дважды вырывался у них из рук раньше,  чем им удавалось достаточно поднять его, и рабочим приходилось отскакивать  назад, чтобы глыба не отдавила им ног.    

Человек  в шляпе с перьями выпрямился и гневно спросил:    

– Что  это? Из соломы вы, что ли? Черт возьми!    

Отойдите  и посмотрите, как это делается.    

«Гм, –  подумал д'Артаньян, – не собирается ли он поднять эту глыбу?    

Любопытно».    

Землекопы  отошли с понурым видом, покачивая головами; на месте остался только тот, кто  держал деревянный брусок, – по-прежнему готовый исполнить свою  обязанность.    

Человек  в шляпе с перьями подошел к камню, наклонился, просунул под него руки, напряг  геркулесовы мышцы и ровным, медленным движением, напоминавшим ход машины,  поднял глыбу на целый фут от земли. Рабочий воспользовался этим и подложил брус  под камень.    

– Вот! –  сказал исполин, не бросив глыбу, а медленно опустив ее на подпорку.    

– Ей-богу, –  воскликнул д'Артаньян, – я знаю только одного человека, способного показывать  такие фокусы.    

– А? –  спросил гигант и обернулся.    

– Портос! –  прошептал изумленный мушкетер. – Портос в Бель-Иле!    

Со своей  стороны человек в шляпе посмотрел на мнимого управляющего и узнал его, несмотря  на непривычный костюм.    

– Д'Артаньян! –  вскричал, он краснея. – Тес! – прибавил он через мгновенье.    

– Тес! –  отозвался мушкетер.    

В самом  деле, если д'Артаньян разоблачил Портоса, то и Портос тоже поймал д'Артаньяна.  В первую минуту в каждом из них сильнее всего говорило желание сохранить свою  тайну.    

Тем не  менее они обнялись.    

Они  хотели скрыть от присутствующих свои имена, а не свою дружбу.    

Но после  объятий оба задумались.    

«Почему  Портос в Бель-Иле ворочает камни?» – спросил себя д'Артаньян, но, конечно,  спросил мысленно.    

Портос,  менее искушенный в дипломатии, подумал вслух:    

– Зачем  вы в Бель-Иле? Что вы тут делаете?    

Нужно  было ответить без колебаний.    

Если бы  д'Артаньян не нашелся сразу, он бы никогда не простил себе этого.    

– Я  здесь потому, что вы в Бель-Иле, друг мой.    

– Ага, –  ответил Портос, видимо, сбитый с толку этим доводом, стараясь уяснить себе его  с помощью своей известной нам сообразительности.    

– Конечно, –  продолжал д'Артаньян, не желавший дать своему другу опомниться, – я  сначала поехал к вам Пьерфон.    

– И  не застали меня там?    

– Нет,  но я видел Мустона.    

– Но  ведь не Мустон сказал вам, что я здесь?    

– Почему  бы ему было не сказать мне этого? Разве я не заслуживаю доверия Мустона?    

– Он  сам этого не знал.    

– О,  вот причина, по крайней мере, не оскорбительная для моего самолюбия.    

– Но  как же вы добрались до меня?    

– Э,  дорогой мой, такой важный барин, как вы, оставляет следы всюду, где побывает, и  я не уважал бы себя, если бы не умел находить моих друзей.    

Даже  столь льстивое объяснение не вполне удовлетворило Портоса.    

– Но  я ехал переодетым – значит, я не мог оставлять следов, – сказал он.    

– Как  же вы переоделись?    

– Я  приехал под видом мельника.    

– Разве  такой вельможа, как вы, Портос, может усвоить манеры простых людей настолько,  чтобы обмануть других?    

– Но  клянусь вам, мой друг, я так хорошо играл свою роль, что все обманывались.    

– Однако  все же не настолько хорошо, чтобы я не мог отыскать вас.    

– Да.  Но как же это случилось?    

– Погодите,  сейчас расскажу. Представьте себе, Мустон…    

– Ах,  уж этот Мустон! – проворчал Портос, сдвигая две триумфальные арки,  служившие ему бровями.    

– Да  погодите же. Мустон не виноват, так как он сам не знал, где вы.    

– Конечно.  И потому-то мне так хочется скорее все понять.    

– Как  вы нетерпеливы, Портос!    

– Ужасно,  когда чего-нибудь не понимаю.    

– Вы  все поймете. Ведь Арамис писал вам в Пьерфон?    

– Да.    

– Он  написал, чтобы вы приехали до равноденствия?    

– Да.    

– Ну  вот, – заключил Д'Артаньян, надеясь, что Портос удовольствуется этим  объяснением.    

Исполин  глубоко задумался.    

– Да,  да, – сказал он наконец, – понимаю. Арамис звал меня до  равноденствия, и потому вы поняли, что он просит меня приехать к нему. Вы  спросили, где Арамис? Вы рассуждали так: «Где Арамис, там и Портос». Вы узнали,  что Арамис в Бретани, и решили: «Портос в Бретани».    

– Вот  именно. Право, Портос, вы прямо колдун. Как вы все это сразу угадали! Приехав в  Рош-Бернар, я узнал о возведении замечательных укреплений на Бель-Иле. Это  подстрекнуло мое любопытство. Я сел в рыбачью лодку, не подозревая, что вы в  Бель-Иле. Приехав и увидев человека, поднявшего такой камень, которого не  сдвинул бы и сам Аякс, я воскликнул:    

«Только  барон де Брасье в состоянии проделывать такие штуки». Вы услыхали, повернулись,  узнали меня, мы обнялись, и, ей-богу, если вы не против, давайте обнимемся еще  раз.    

– Вот  как все просто объясняется, – произнес Портос.    

И он  обнял д'Артаньяна с таким горячим чувством, что в течение пяти минут мушкетер  не мог вздохнуть.    

– Да  вы стали еще сильнее прежнего, – заметил д'Артаньян. – Хорошо еще,  что только в руках!    

Портос  ответил приветливой улыбкой.    

В  течение пяти минут Д'Артаньян не мог перевести дыхание и за это время обдумывал  нелегкую роль, которую ему придется играть. Надо было обо всем расспросить,  самому ни на что не отвечая. Когда он окончательно отдышался, у него уже был  выработан план кампании.    

 Глава 22. В КОТОРОЙ  СМУТНЫЕ ИДЕИ Д'АРТАНЬЯНА НАЧИНАЮТ ПОНЕМНОГУ ПРОЯСНЯТЬСЯ    

     

Д'Артаньян  немедленно начал наступление:    

– Теперь,  когда я вам все объяснил, мой друг, или, вернее, когда вы все угадали, скажите  мне, что вы тут делаете, в этой пыли и грязи?    

Портос  отер лоб, с гордостью огляделся по сторонам и сказал:    

– Но  мне кажется, вы видите, что я тут делаю.    

– Конечно,  конечно, вы поднимаете камни.    

– О,  только чтобы показать этим лентяям, что такое настоящий мужчина!    

– с  презрением сказал Портос. – Но вы понимаете…    

– Да,  ворочать камни не ваше дело, а между тем многие, для которых это занятие их  настоящее ремесло, не могут поднять их. Вот что заставило меня спросить: «Что  вы делаете здесь, барон?»    

– Я  изучаю топографию.