1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
    
— Вот Вода Жизни, вода, которая больше, чем просто вода, — это Кэн, вода, освобождающая душу. Если тебе суждено стать Преподобной Матерью, то она откроет для тебя Вселенную. Теперь пусть рассудит Шай-Хулуд.
    
Джессика разрывалась между чувством долга перед будущим ребенком и долгом перед Полем. Она знала, что ради Поля нужно принять бурдюк и выпить его содержимое, но по мере того как узкая горловина приближалась к ней, чувства Джессики все громче кричали о Грозящей опасности.
    
У жидкости в кожаном мешке был горьковатый запах, похожий на запах многих известных ей ядов, но в чем-то отличный от них.
    
— Пей! — приказала Чейни.
    
Пути назад нет, напомнила себе Джессика. Но ничто из бен-джессеритской выучки, способное помочь ей в эту минуту, не приходило в голову.
    
Что это? лихорадочно соображала она. Алкоголь? Наркотик?
    
Она наклонилась к мешку, втянула ноздрями запах корицы и вспомнила пьяного Дункана Айдахо. Пряная настойка? Джессика припала губами к узкой трубке и втянула чуть-чуть жидкости. Пахло пряностями, легкая кислота укусила язык.
    
Чейни сжала мешок руками, В рот Джессики влился огромный глоток и, не успев ничего сделать, она уже проглотила его, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.
    
— Принять Малую Смерть страшнее, чем просто умереть, — сказала Чейни. Она выжидающе глядела на Джессику.
    
Джессика в ответ смотрела на нее, продолжая держать трубку во рту. Содержимое бурдюка щекотало ноздри, ощущалось нёбом, щеками, глазами — острая, сладковатая жидкость.
    
Прохладная,
    
Чейни снова нажала на бурдюк.
    
Вкусная.
    
Джессика изучала Чейни, всматривалась в казавшееся ей лукавым личико и видела в нем черты Лита-Каинза — со скидкой на возраст.
    
Они накачали меня наркотиком, подумала она.
    
Это не было похоже ни на один из известных ей наркотиков, а в курсе Бен-Джессерита они изучали очень многие.
    
Черты лица Чейни проступали как-то нарочито четко.
    
На Джессику снизошла кружащаяся тишина. Каждая клеточка ее тела сознавала, что с ней происходит нечто очень важное. Джессика ощутила себя мыслящей частицей — меньшей, чем любая элементарная частица, но тем не менее способной двигаться и воспринимать окружающее пространство. Как внезапное откровение — словно вдруг раздернулись занавес? — она почувствовала себя некоей психофизической протяженностью. Она стала частицей, но не просто частицей.
    
Вокруг нее по-прежнему была пещера — люди. Она их воспринимала. Поль, Чейни, Стилгар, Преподобная Мать Рамалло.
    
Преподобная Мать.
    
В свое время у них по школе ходили слухи, что не все остаются в живых после испытания на этот сан, что некоторые погибают от наркотика.
    
Джессика сосредоточила внимание на Преподобной Матери Рамалло, отдавая себе отчет в том, что время словно заморозилось, мгновение остановилось — но только для нее одной.
    
Почему время остановилось? недоумевала она. Во все глаза она смотрела на замороженные выражения лиц в толпе, наблюдала за пылинкой, зависнувшей над головой Чейни.
    
Ожидание.
    
Ответ, как взрыв, ворвался в сознание: ее собственное время остановилось, чтобы спасти ей жизнь.
    
Она сосредоточилась на своей психофизической протяженности, заглянула внутрь и тут же наткнулась на состоящее из мельчайших клеточек ядро, на зияющую чернотой яму, от которой она в ужасе отшатнулась.
    
Вот то место, которое нам не дано видеть, подумала она. То, о чем так невнятно говорят все Преподобные Матери. Место, куда может заглянуть только Квизац Хадерак.
    
Эта мысль придала ей немного уверенности, и она снова решилась сосредоточиться на психофизической протяженности, стать независимой частицей и заняться поиском опасности, таящейся где-то внутри ее самой.
    
Опасность обнаружилась в только что проглоченном наркотике.
    
Атомы этого вещества плясали внутри нее: они двигались так быстро, что даже замороженное время не могло их остановить. Пляшущие атомы… Она начала распознавать знакомые структуры, знакомые молекулярные цепочки: вот атом углерода… вот покачивается спираль молекулы глюкозы. Ей встретились длинные цепи молекул, и она узнала протеин… метил-протеиновые конфигурации!
    
А-а-а-ах!
    
Сознание беззвучно ахнуло, когда она увидела формулу яда.
    
Своим психофизическим щупом Джессика проникла в его структуру, сместила один атом кислорода, позволила присоединиться свободному углероду, прикрепила кислородное звено… водород.
    
Пошло изменение формулы… все быстрее и быстрее, словно своим прикосновением она вызвала ускорение реакции.
    
Остановившееся время ослабило свою хватку, и она ощутила движение. Трубка горловины по-прежнему касалась ее рта, мягко впитывая капли влаги.
    
Чейни воспользовалась моим телом как катализатором, чтобы изменить структуру этого яда. Зачем?
    
Кто-то помог ей сесть. Она видела, как Преподобную Мать Рамалло усадили рядом с ней на покрытом ковром возвышении. Сухая рука прикоснулась к ее шее.
    
И тут в ее сознании появилась еще одна психофизическая частица! Джессика попыталась ее оттолкнуть, но частица придвигалась все ближе и ближе…
    
Они соприкоснулись!
    
Это было полным слиянием, в ней теперь существовало одновременно два человека: не телепатия, но взаимное проникновение разумов.
    
С старой Преподобной Матерью!
    
Но Джессика увидела, что Преподобная Мать вовсе не видит себя старухой. Перед взором их объединившегося сознания предстал совсем иной образ: искрящаяся жизнью молоденькая девушка с мягкой наружностью.
    
В их общем разуме прозвучал голос девушки:
    
— Да, я такая.
    
Джессика могла только воспринимать слова, ничего не отвечая.
    
— Скоро все это будет твоим, Джессика, — продолжал внутренний голос.
    
Это галлюцинация, сказала себе Джессика.
    
— Ты сама знаешь, что нет. А теперь поспеши, не сопротивляйся мне. У нас мало времени. Мы… — последовала долгая пауза. — Тебе следовало предупредить нас, что ты беременна!
    
Джессика отыскала в их едином сознании собственный голос и спросила:
    
— Почему?
    
— Это изменит вас обеих! Пресвятая Матерь, что мы наделали!
    
Джессика почувствовала, что в их сознании произошел сдвиг, и перед внутренним взором появилась третья частица. Она яростно кружилась, металась туда и сюда. От нее исходил откровенный ужас.
    
— Тебе придется собрать все свои силы, — произнес внутренний образ Преподобной Матери. — Благодари небо, что ты беременна девочкой. Мужской зародыш был бы убит. Теперь… осторожно и нежно прикоснись к образу своей дочери. Стань ею. Отгони от нее страх… успокой… напряги все свое мужество, все силы… нежно, ну, нежно…
    
Мечущаяся частица приблизилась, и Джессика заставила себя прикоснуться к ней.
    
Ужас переполнял все существо Джессики.
    
Она боролась с ним единственным известным ей способом:
    
«Я не должна бояться. Страх — убийца разума…»
    
Заклинание дало ей некое подобие спокойствия.
    
Постепенно она вернулась к нормальному эмоциональному фону и начала излучать любовь, умиротворение, убаюкивающее материнское тепло.
    
Страх уходил.
    
Внутри вновь окрепло ощущение присутствия Преподобной Матери, но теперь единое сознание сделалось тройственным: две частицы были активными, а одна тихо покоилась в стороне.
    
— Время торопит меня, — сказала Преподобная Мать. — А мне нужно много чего тебе передать. Я не знаю, сможет ли твоя дочь воспринять все это и не сойти с ума. Но я обязана сделать это: нужды народа превыше всего.
    
— Что…
    
— Молчи и воспринимай.
    
Чужой опыт начал разворачиваться перед внутренним взором Джессики. Это походило на учебный фильм с вставками на подсознательном уровне, как в школе Бен-Джессерита… но все происходило очень быстро… головокружительно быстро.
    
Но тем не менее воспринималось ею.
    
Она видела, как разворачивалось каждое событие: вот высветился возлюбленный — бородатый, жизнелюбивый, с темными вольнаибскими-. глазами, и Джессика почувствовала его силу и нежность, все связанное с ним в мгновение ока промелькнуло в памяти Преподобной Матери.
    
У Джессики не было времени думать, что сейчас происходит с зародышем, она только воспринимала и запоминала. События стремительным потоком обрушились на нее: рождения, жизни, смерти, важное и неважное — все было смонтировано на одной ленте.
    
Почему у нее застрял в памяти песок, осыпающийся с утеса? спрашивала она себя.
    
Джессика слишком поздно поняла, что происходит: старуха умирала и, умирая, вливала в ее сознание свой опыт, подобно тому, как переливают воду из одного сосуда в другой. Джессика заметила, как третья частица тихо удаляется в состояние предрождения. Старая Преподобная Мать уходила, оставляя в памяти Джессики свою жизнь вместе с последним вздохом, сорвавшимся с ее губ:
    
— Я так долго ждала тебя, — прошептала она. — Вот тебе моя жизнь.
    
Да, это была вся жизнь, сжатая в одно мгновение.
    
Включая и саму смерть.
    
Теперь я стала Преподобной Матерью; поняла Джессика.
    
Своим объединенным сознанием она видела, что стала именно тем, кого в Бен-Джессерите называли Преподобными Матерями. Яд-наркотик изменил ее.
    
Она знала, что все происходило не совсем так, как это делается в Бен-Джессерите. Ее никто не посвящал в подробности тайнодействия, но все-таки она это знала.
    
Конечный результат был тот же.
    
Джессика чувствовала, что частичка-дочь все еще прикасается, к ее внутреннему сознанию, тычется в него, не находя ответа.
    
Чувство жуткого одиночества пронзило Джессику, когда она осознала, что с ней произошло. Она видела, что ее собственная жизнь замедлилась, а все вокруг завертелось в безумной пляске.
    
Представление о частице-сознании начало медленно гаснуть, тело постепенно расслабилось, избежав действия яда, но она по-прежнему продолжала ощущать в себе другую частицу, прикасаясь к ней с чувством вины за содеянное.
    
Я допустила это, моя бедная, еще несформировавшаяяся, дорогая дочурка. Я ввела тебя в этот мир и открыла его во всей многоликости твоему сознанию, совершенно не позаботившись о твоей безопасности
    
Тоненький лучик любви и утешения, словно — отражение потока, который она только что направляла туда, протянулся от. этой частицы к Джессике. Прежде чем Джессика успела ответить, она почувствовала, как в ней включился адаб — память действия. Что-то нужно было сделать. Она шарила в поисках ответа, понимая, что ей мешает затуманенность сознания, с помощью которой наркотик притупил все ее чувства.
    
Я смогла изменить его формулу, думала она. Значит, я смогу остановить его действие и сделать его безвредным. Но Джессика догадывалась, что это было бы ошибкой. Сейчас я выполняю обряд воссоединения.
    
Теперь она знала, что делать.
    
Джессика открыла глаза и указала на бурдюк, который Чейни держала над ней.
    
— Да будет благословенно, — сказала она. — Смешай воды, пусть перемена придет ко всем, чтобы народ принял свою долю благословения.
    
Пусть катализатор делает свое дело, решила Джессика. Пусть люди тоже выпьют и хотя бы на время соприкоснутся разумами друг с другом. Яд не опасен… после того как Преподобная Мать изменила его состав.
    
Но память действия все еще продолжала работать, толкая ее на что-то. Она должна еще кое-что сделать, понимала Джессика, но наркотик мешал ей сосредоточиться.
    
А-а-а, старая Преподобная Мать...
    
— Я встретила Преподобную Мать Рамалло, — сказала она вслух. — Она ушла, но она здесь. Да будет память ее почтена должным образом.
    
Интересна, откуда я взяла эти слова? мелькнуло у нее в голове.
    
И она сообразила, что взяла их из другой памяти, из той жизни, которую передали ей и которая стала теперь частью ее самой. Хотя в даре этом чувствовалась какая-то незавершенность.
    
Пусть у них будет свой праздник, сказала другая память. В их жизни так мало радости. К тому же нам с тобой пригодится это время, чтоб получше познакомиться, прежде чем я растаю и превращусь в одно из твоих воспоминаний. Я уже чувствую, что мое «я» теряет независимость. Ах, какими интересными вещами наполнен твой мозг! Я никогда не предполагала ничего подобного.
    
И вживленное в нее память-сознание распахнулось перед Джессикой, открывая ее взору широкий коридор, ведущий к другой Преподобной Матери, внутри которой была еще одна Преподобная Мать, и еще, и еще, и так без конца.
    
Джессика отшатнулась, испугавшись, что затеряется в океане личностей. Но коридор не исчезал, и Джессика начала понимать, что культура вольнаибов гораздо старше, чем она полагала.
    
Она видела вольнаибов на Поритрине — изнеженный народ на удобной планете, ставший легкой добычей для императорских налетчиков, которые пожали здесь урожай людей, с тем чтобы засеять вновь колонизируемые планеты: Бела Тигойзу и Сальюзу Секунду.
    
О, какое рыдание слышала Джессика в том конце коридора!
    
Оттуда, издалека, кричал призрачный голос: «Они лишили нас хаджа!»
    
Джессика смотрела в даль коридора и видела корыта, из которых кормили рабов на Бела Тигойзе, видела, как отбирают и сортируют людей, направляемых на Россак и Хармонтеп. Сцены бесчеловечной жестокости раскрывались перед ней, как лепестки жуткого цветка. Она видела, как от саяддины к саяддине тянулась нить истории народа — из уст в уста, сокрытая в долгих рабочих песнях, потом, уже очищенная от наслоений, через Преподобных Матерей — после открытия наркотического яда на Россаке… и наконец здесь, на Аракисе, — с помощью мощной силы, обнаруженной в Воде Жизни.
    
Еще один пронзительный голос донесся до нее из глубины коридора: «Никогда не забывать! Никогда не прощать!»
    
Но внимание Джессики было сосредоточено на открытии Воды Жизни, она увидела ее источник: жидкие выделения умирающего песчаного червя, творила. Своей новой памятью она увидела, как его убивали, и задохнулась от изумления.
    
Чудовище топили в воде!
    
— Мама, тебе не дурно?
    
В сознании Джессики ворвался голос Поля, и она с трудом стряхнула оцепенение и уставилась на него, помня о своем долге перед сыном, но раздраженная его присутствием.
    
Я подобна человеку, у которого затекли руки, — и вот он очнулся и поначалу ничего не чувствует, пока однажды обстоятельства не вынудят его ощутить их.
    
Эта мысль застряла в ее мозгу, в ее отгороженном от внешнего мира сознании.
    
И тогда я скажу: «Посмотрите! У меня есть руки!» Но люди ответят мне: «А что такое руки?»
    
— Тебе не дурно? — повторил Поль.
    
— Нет.
    
— Мне в самом деле можно пить это? — он показал на кожаный мешок в руках Чейни. — Они хотят, чтобы я это выпил.
    
Джессика слышала в его словах скрытый смысл и поняла, что он обнаружил в первичном, еще не измененном веществе яд, и он беспокоился за нее. И она была поражена беспредельностью провидческих способностей Поля. Его вопрос открыл ей очень многое.
    
— Можешь пить, — ответила она. — Его состав уже изменен.
    
Она посмотрела поверх головы Поля и увидела Стилгара, вонзившего в нее изучающий взгляд черных-черных глаз.
    
— Теперь мы знаем, что в тебе нет лжи, — произнес он.
    
И здесь она тоже уловила скрытый смысл, но наркотический туман окутал все ее чувства. Как убаюкивающе и как тепло! Как добры эти вольнаибы, погрузившие ее в такое состояние!
    
Поль видел, что наркотик сломил мать;
    
Он порылся в памяти — фиксированное прошлое и искривление линии вариантов будущего. Он словно просматривал пойманные мгновения, подстраивая линзы своего внутреннего зрения. В выхваченных из общего потока отрывках разобраться было еще труднее.
    
Наркотик, наркотик… он мог бы получить необходимые данные о нем, понять, что он сделал с его матерью, но данные поступали в каком-то рваном ритме, без привычной стройности и точности отраженного светового луча.
    
Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.
    
Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва представлялись.
    
— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его носом.
    
Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости, перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.
    
Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:
    
— Пей, паренек. Не задерживай обряда.
    
Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб! Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».
    
Чейни дернула его за рукав.
    
Поль взял губами трубку, продолжая слушать рев толпы. Он почувствовал, как жидкость хлынула ему в горло, когда Чейни нажала на мешок, и ощутил дурманящий аромат. Чейни вытянула трубку из его рта и передала бурдюк в руки тянущихся к ней снизу. Взгляд Поля остановился на ее плече, на полоске зеленой траурной ленты.
    
Выпрямившись, Чейни увидела, куда он смотрит, и сказала:
    
— Я могу скорбеть о нем даже среди вод счастья. Он дал нам столько всего!
    
Она вложила свою ладонь в ладонь Поля и потянула его за собой:
    
— Кое в чем мы похожи, Узул: мы оба лишились отца по вине Харконненов.
    
Поль последовал за ней. Ему представилось, будто его голову отделили от тела, а потом приставили обратно, но подсоединили как-то совсем иначе. Ноги двигались сами по себе и казались резиновыми.
    
Они вошли в узкий боковой коридор, стены которого скупо освещали расположенные на равном расстоянии поплавковые лампы. Поль почувствовал, что наркотик начинает оказывать на него особое, ни с чем не сравнимое действие, заставляя время распускаться словно цветок. Когда они свернули в следующий полутемный коридор, ему пришлось покрепче ухватиться за Чейни. Смешанное ощущение натянутых, как канатики, жил и мягкой кожи под ее джуббой вызвало у него волнение в крови. Это возбуждение слилось с действием наркотика, который непрерывно разворачивал перед ним картины прошлого и будущего. Осталась только узенькая полоска трехмерного пространства, на котором он мог сосредоточиться.
    
— Я знаю тебя, Чейни, — шептал он. — Мы с тобой сидели на утесе над песком, и я утешал тебя и уговаривал не бояться. Мы ласкали друг друга во мраке сича. Мы с тобой… — он обнаружил, что больше не может сосредоточиться, попытался покачать головой и споткнулся.
    
Чейни поддержала его и, раздвинув тяжелые портьеры, провела в желтую теплоту уединенной комнатки с низкими столами, подушками и циновкой для отдыха, прикрытой оранжевым одеялом.
    
Поль понял только, что они остановились, что перед ним стоит Чейни, и в глазах ее выражение нескрываемого ужаса.
    
— Ты должен сказать мне, — прошептала она.
    
— Ты — сихья, — ответил он, — весна в пустыне.
    
— Пока люди делятся друг с другом Водой, — сказала Чейни, — все мы можем быть вместе — все мы. Мы с тобой… тоже должны делиться… Я чувствую в себе всех остальных, но делиться с тобой я боюсь.
    
— Почему?
    
Он пытался сосредоточить свое внимание на ней, но прошлое и будущее вливались в настоящее и размывали ее образ. Он одновременно видел бесчисленное множество Чейни, в разных местах, в разных позах.
    
— Меня что-то пугает в тебе, — объяснила Чейни, — Когда я увела тебя оттуда… Я сделала это, потому что чувствовала то, чего остальные не понимали. Ты… давишь на людей. Ты… заставляешь нас видеть!
    
Поль напряг все силы, пытаясь говорить внятно:
    
— Что же ты видишь?
    
Она опустила голову и посмотрела на свои руки:
    
— Я вижу ребенка… у себя на руках… Это наш ребенок, твой и мой, — она зажала ладонью рот. — Почему мне так знакомо твое лицо?
    
Они не лишены способностей, прозвучал в его голове внутренний голос. Но они их в себе задавили, потому что боятся.
    
Наступил момент прояснения, и он увидел, что Чейни вся трепещет.
    
— Ты хочешь что-то сказать? — спросил он.
    
— Узул, — прошептала она, все еще дрожа. — Ты не умеешь возвращаться в будущее.
    
На Поля нахлынуло сочувствие к ней. Он прижал девушку к груди и стал гладить по голове:
    
— Чейни, Чейни, не бойся.
    
— Помоги мне, Узул, — всхлипывала она.
    
Пока она плакала, Поль почувствовал, что наркотик утратил свою власть над ним, окончательно разорвав завесы, скрывавшие неясное мельтешение далекого будущего.
    
— Ты такой спокойный, — сказала Чейни.
    
Он нашел в своем сознании точку равновесия и принялся наблюдать за временем, раскинувшимся в таинственной дали. Он маневрировал, стараясь не угодить в паутину бесчисленных миров и событий, осторожно ступая среди них, как канатоходец по проволоке. Он словно стоял на коромысле огромных сверхчутких весов и старался, чтобы ни одна чаша не перевесила.
    
Он видел Империю, видел какого-то Харконнена по имени Фейд-Рота, который бросался на него со смертоносным лезвием в руках; сардукаров, грабящих его родную планету и намеревающихся громить и Аракис; Гильдию, попустительствующую им и принимающую участие в заговоре; Бен-Джессерит, с его бесконечными схемами человеческой селекции. Все это громоздилось на его горизонте грозовой тучей, которую ничто не могло удержать — только вольнаибы и их Муад-Диб: спящий покуда гигант Вольнаиб со своим неистовым крестовым походом через всю Вселенную.
    
Поль ощущал себя в самом центре этой системы, на оси, вокруг которой вращалось все мироздание. Он шел по тонкой проволоке мирной, а порой и счастливой жизни, бок о бок с Чейни. Эта картина разворачивалась перед ним — период тихой жизни в надежно сокрытом ото всех сиче, краткий миг между взрывами ярости и насилия.
    
Ни в каком другом месте нет мира!
    
— Узул, ты плачешь, — прошептала Чейни. — Узул, опора моя, ты отдаешь свою влагу мертвым? Кто они?
    
— Они еще живы, — ответил Поль.
    
— Оставь их, пусть доживают свою жизнь.
    
Сквозь наркотический туман он понял, насколько она права, и в безумном порыве снова прижал ее к груди, воскликнув:
    
— Сихья!
    
Чейни погладила его по щеке.
    
— Я больше не боюсь, Узул. Посмотри на меня. Когда ты меня так держишь, я вижу то же, что и ты.
    
— И что ты видишь? — отрывисто спросил Поль.
    
— Я вижу, как мы дарим друг другу свою любовь в минуты затишья между бурями. Для этого мы с тобой предназначены.
    
Наркотик снова взял над ним верх, и он подумал: Сколько раз ты уже утешала и прощала меня! На него опять накатило сверхозарение, высвечивая яркие полотна времени и превращая будущее в воспоминания. Он ощутил нежное сияние истинной любви, слияние и разделение их «я», нежность и страсть.
    
— Ты сильная, Чейни, — пробормотал Поль. — Останься со мной.
    
— Навсегда, — ответила она и поцеловала его в щеку.
   
  
  
   
    
КНИГА III. ПРОРОК
   
   
    
    
    
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
Ни с одной женщиной, ни с одним мужчиной и ни с одним ребенком мой отец никогда не был по-настоящему близок. Близкие отношения, переходящие порой в дружбу, связывали Падишаха-Императора только с графом Казимиром Фенрингом, спутником его детства. Плоды этой дружбы на первый взгляд могли показаться благоприятными: именно граф рассеял подозрения Ассамблеи по поводу истории с Аракисом. Более миллиарда солярий пряностями было истрачено тогда только на взятки, как рассказывала мне мать, а кроме того, масса денег ушла на всякие подарки: красивых рабынь, знаки отличия, новые титулы. Однако главное следствие дружбы с графом имело явно отрицательное значение. Он отказался убить человека, хотя вполне мог это сделать и, более того, таков был приказ моего отца. Я сейчас расскажу вам, как все происходило.
     Принцесса Ирулан, «Очерк о графе Фенринге».
    
    
    
Барон Владимир Харконнен вне себя от ярости выскочил из своей опочивальни и понесся по коридору, мелькая в полосах закатного света, льющегося из высоких окон. От резких движений его болтало и раскачивало на поплавковых подвесках.
    
Он вихрем пролетел мимо своей личной кухни, мимо библиотеки, мимо небольшой приемной и ворвался в лакейскую, где прислуга уже собралась для вечернего отдыха.
    
Начальник охраны Иакин Нефуд лежал, развалясь на стоящей посреди комнаты кушетке, его плоское лицо выражало крайнюю степень семутного одурения. В воздухе тихонько ныла семутная мелодия. Его подчиненные сидели поблизости, готовые мгновенно выполнить любые приказания капитана.
    
— Нефуд! — взревел барон.
    
Люди суматошно повскакивали.
    
Нефуд встал, его отупевшее от наркотика лицо побелело, выдавая панический страх. Семутная музыка смолкла.
    
— Милорд барон, — выдавил он из себя. Только наркотик удерживал его голос от дрожи.
    
Барон обвел взглядом окружавшие его лица и в каждом увидел скрытый за безмятежным выражением ужас. Он снова повернулся к Нефуду и заговорил бархатным голосом:
    
— Давно ли ты стал моим начальником охраны, Нефуд?
    
Тот проглотил слюну.
    
— С Аракиса, милорд. Почти два года назад.
    
— И всегда ли ты думал о грозящих мне опасностях?
    
— Я только об этом и думаю, милорд.
    
— Ну-с, и где же тогда Фейд-Рота?
    
Нефуд смутился,
    
— Милорд?
    
— Ты считаешь, Фейд-Рота не представляет для меня опасности?
    
Нефуд облизнул губы. Его взгляд уже несколько прояснился.
    
— Фейд-Рота в кварталах рабов, милорд.
    
— Снова с женщинами, а? — голос барона задрожал от сдавленного гнева.
    
— Господин, он, возможно…
    
— Молчать!
    
Барон сделал еще один шаг в глубь лакейской, заметив при этом, как все отступили назад, освобождая пространство вокруг Нефуда, как бы отделяя себя от провинившегося.
    
— Разве я тебе не приказывал знать в любую минуту, где находится на-барон? — барон сделал еще шаг. — Разве я тебе не говорил, что ты обязан в любую минуту точно знать, о чем и с кем разговаривает на-барон?
    
Еще один шаг.
    
— Разве я тебе не говорил, что ты обязан докладывать мне всякий раз, когда он уходит к женщинам в кварталы рабов?
    
Нефуд снова сглотнул. На лбу у него выступил пот.
    
Барон продолжал бесцветным голосом, стараясь говорить почти без выражения:
    
— Говорил я тебе все это?
    
Нефуд кивнул.
    
— А разве я не говорил, что ты обязан проверять всех мальчиков-рабов, которых посылают ко мне, что ты должен делать это сам… лично?
    
Нефуд снова кивнул.
    
— А может ты, случайно, не заметил пятнышка на бедре у мальчика, которого мне прислали сегодня вечером? Может быть, ты…
    
— Дядя.
    
Барон круто развернулся и уставился на стоящего в дверном проеме Фейд-Роту. То, что его племянник оказался здесь, сейчас, и та поспешность, которую молодой человек не сумел толком скрыть, говорили о многом. У Фейд-Роты была сеть собственных агентов, шпионивших за бароном.
    
— В моей спальне тело. Я хочу, чтобы его убрали, — сказал барон и положил руку на спрятанный под накидкой метательный дрот, благодаря небеса за то, что его щит включен на полную мощность.
    
Фейд-Рота бросил быстрый взгляд на двух охранников, прислонившихся к правой стене, и кивнул. Они отделились от стены, поспешно вышли и направились через залу к покоям барона.
    
Ах, значит, эти двое? подумал барон. Ну, змееныш, тебе еще долго надо учиться конспирации!
    
— Я полагаю, ты успел мирно закончить свои дела в квартале рабов, Фейд?
    
— Я играл со старшим надсмотрщиком В чеопсы, — ответил Фейд-Рота и подумал: Что же не сработало? Ясно, что мальчишка, которого мы подсунули дядюшке, убит. Но он идеально подходил для нашего дела. Даже Хайват не смог бы подыскать никого лучше. Мальчишка был просто идеальным!
    
— Играл, стало быть, в пирамидальные шахматы. Как мило! Ну, и кто выиграл?
    
— Я… да, я, дядя, — Фейд-Рота изо всех сил старался скрыть беспокойство.
    
Барон щелкнул пальцами.
    
— Нефуд, ты хочешь вернуть себе мое расположение?
    
— Господин, что я такого сделал? — проблеял Нефуд.
    
— Сейчас это неважно, — ответил барон. — Фейд побил старшего надсмотрщика в чеопсы. Ты это слышал?
    
— Да… господин.
    
— Возьми трех человек и отправляйся к надсмотрщику, Уничтожить. Тело принесете ко мне, чтобы я сам мог убедиться, что все выполнено как положено. Мы не можем позволить себе держать в услужении таких бездарных игроков… в чеопсы.
    
Фейд-Рота побледнел и сделал шаг вперед.
    
— Но, дядюшка, я…
    
— Позже, Фейд, — оборвал его барон и махнул рукой. — Позже.
    
Мимо дверей лакейской двое охранников пронесли из покоев барона тело мальчика-раба. Оно свисало мешком, руки волочились по полу. Барон наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду.
    
Нефуд шагнул к барону.
    
— Вы желаете, чтобы я убил старшего надсмотрщика прямо сейчас, милорд?
    
— Прямо сейчас. А когда закончишь, прибавь в свой список и тех двоих, которые прошли сейчас мимо. Мне не понравилось, как они тащили тело. У них это получилось очень неопрятно. Их трупы я тоже хочу видеть.
    
— Милорд, может, я что-нибудь не так…
    
— Делай, что тебе приказано, — оборвал Нефуда Фейд-Рота и про себя подумал: Все, что мне остается, — это спасать свою шкуру.
    
Хорошо, подумал барон. По крайней мере, он умеет сжигать за собой мосты. Он усмехнулся про себя. Сорванец знает, как доставить мне удовольствие и старается изо всех сил, чтобы отвести от себя мой гнев. Он понимает, что мне нужно его сохранить. Кому еще я смогу передать вожжи, когда однажды мне придется выйти из игры? У меня нет никого другого с такими способностями. Но он еще должен учиться! А я должен поберечь себя, пока он учится.
    
Нефуд подал знак своим людям сопровождать его и вышел.
    
— Не проводишь ли ты меня в мою опочивальню, Фейд? — спросил барон.
    
— Я к вашим услугам, — поклонился Фейд-Рота и подумал: Попался!
    
— После тебя, — и барон жестом указал на дверь.
    
Фейд-Рота выдал свой страх только едва уловимым замешательством. Неужели окончательно пропал? Теперь он воткнет отравленное лезвие мне в спину… медленно… через щит. Неужели он нашел другого преемника?
    
Пусть помучается немного от страха, думал барон, идя позади племянника. Он станет моим наследником, но я сам выберу час, когда это произойдет. Я не желаю, чтобы он начал разбрасываться тем, что я так долго собирал.
    
Фейд-Рота старался не идти слишком быстро. Он чувствовал, как по спине бегают мурашки, словно тело гадало, куда придется удар. Мышцы то напрягались, то расслаблялись.
    
— Ты слышал последние новости с Аракиса? — спросил барон.
    
— Нет, дядя.
    
Фейд-Рота заставил себя не оглядываться. Он свернул в зал, расположенный на выходе из служебного крыла.
    
— У них там появился новый пророк, что-то вроде религиозного вождя вольнаибов. Они называют его Муад-Диб. Правда, забавно? В переводе это значит «мышь». Я приказал Раббану оставить их религию в покое. Она их отвлечет.
    
— Это очень интересно, дядя, — Фейд-Рота свернул в коридор, ведущий в личные покои барона, недоумевая про себя: Почему он заговорил о религии? Может, это какой-то тонкий намек?
    
— Правда? — переспросил барон.
    
Они прошли через приемную барона в его спальню. Там они заметили едва уловимые признаки борьбы: поплавковая лампа не на месте, маленькая подушечка на полу, крышка магнитофона с убаюкивающей музыкой не закрыта.
    
— Умный был план, — сказал барон. Он оставил свой щит включенным на полную мощность и встал лицом к лицу с племянником.
    
— Но все же недостаточно умный. Скажи мне, Фейд, почему ты не нанес мне удар собственной рукой? У тебя же было предостаточно всяких возможностей.
    
Фейд-Рота нашел глазами поплавковое кресло и, совершив над собой усилие, уселся в него, не спросив позволения.
    
Я должен держаться смело, сказал он себе.
    
— Вы учили меня, что мои руки должны всегда оставаться чистыми, — ответил он.
    
— Ну да, — кивнул барон. — Когда ты предстанешь перед Императором, то сможешь честно сказать, что ты этого не делал. Ведьма, которая будет стоять возле Императора, на слух определит, правду ты говоришь или врешь. Да. Я предупреждал тебя об этом.
    
— Почему вы так никогда и не купили себе бен-джессеритку, дядя? — спросил Фейд-Рота. — Будь рядом с вами свой Судья Истины…
    
— Ты знаешь мои вкусы! — отрезал барон.
    
Фейд-Рота изучающе смотрел на дядю.
    
— Тем не менее она могла бы пригодиться для…
    
— Я им не доверяю, — перестав сдерживаться, рявкнул барон. — И хватит уходить от темы.
    
— Как вам будет угодно, дядя, — мягко ответил Фейд-Рота.
    
— Я припоминаю один случай на арене несколько лет назад. Тогда всем показалось, будто раб подослан убить тебя. Так это было или нет?
    
Фейд-Рота покосился на дядю и подумал: Он все знает, иначе бы не спрашивал!
    
— Это была небольшая подтасовка, дядя. Я специально все так подстроил, чтобы убрать твоего надсмотрщика.
    
— Умно придумано. И к тому же смело. Он ведь чуть не одолел тебя, этот раб?
    
— Да.
    
— Если у тебя достало тонкости и мастерства, чтобы выказать такую отвагу, то ты действительно можешь быть опасен, — барон покачал головой. И, как уже много раз после того ужасного дня на Аракисе, он почувствовал, что ему не достает Питтера, его прежнего ментата. Воистину, утонченность замыслов у него была непревзойденной, просто дьявольской. И барон опять покачал головой. Но судьба порой поступает непредсказуемо.
    
Фейд-Рота мельком оглядел спальню, изучая следы борьбы и удивляясь, как дяде удалось одолеть так хорошо подготовленного раба.
    
— Как я его одолел? — спросил барон. — Ну, дорогой Фейд, позволь мне иметь в моем возрасте свои маленькие секреты. Давай-ка проведем время с большей пользой — заключим сделку.
    
Фейд-Рота уставился на него. Сделку! Ну, значит, он собирается оставить меня своим наследником. Иначе почему сделка? Сделку заключают на равных или почти на равных!
    
— Какую сделку, дядя?
    
Фейд-Рота с гордостью отметил, что его голос остался спокойным и рассудительным, никак не выдав переполнявших его эмоций.
    
Барон тоже заметил это. Он кивнул.
    
— Ты хороший материал, Фейд. Я никогда не разбазариваю хороший материал. Однако ты отказываешься признать ту ценность, которую для тебя представляю я. Ты упрям. Ты не понимаешь, почему именно о моей безопасности тебе следует заботиться, как о ничьей другой. Это… — он указал на беспорядок в спальне, — это была глупость. А я не заслуживаю глупого обращения с собой.
    
Ближе к делу, старый дурак! подумал Фейд-Рота.
    
— Ты думаешь, что я старый дурак, — сказал барон. — Придется мне тебя в этом разубедить.
    
— Вы говорили про сделку.
    
— Ах, нетерпение молодости! Ну, тогда к делу. Ты прекращаешь свои глупые покушения на мою жизнь. А я, когда ты будешь для этого готов, уступлю тебе свое место. Я уйду в отставку и займу место советника, предоставив тебе полную власть.
    
— Вы в отставку?
    
— Ты все еще считаешь меня дураком. А теперь, пожалуй, и еще больше в этом убедился? Думаешь, что я тебя упрашиваю. Осторожнее, Фейд! Этот старый дурак разглядел прикрытую щитом иголочку, которую ты встроил в бедро мальчишке-рабу. Прямо там, куда я бы положил руку, а? Чуть нажать и — щелк! — отравленное острие в руке старого дурака! Ах, Фейд, Фейд…
    
Барон покачал головой, рассуждая про себя: Так бы и случилось, если бы Хайват меня не предупредил. Ничего, пусть думает, будто я сам раскусил заговор. А, собственно, так оно и было. Это ведь я спас Хайвата с Аракиса. Мальчишка должен чувствовать побольше уважения к моей власти.
    
Фейд-Рота молчал. В его душе шла борьба: Правду он говорит или нет? Неужели он в самом деле собирается в отставку? А почему бы и нет? Все равно я буду наследовать ему рано или поздно, нужно только действовать аккуратнее. Не будет же он жить вечно. Может, и в самом деле глупо торопить события?
    
— Вы говорили о сделке, — повторил Фейд-Рота. — Какими обязательствами мы ее скрепим?
    
— То есть, как мы сможем доверять друг другу, да? — спросил барон. — Что ж, Фейд-Рота, что касается тебя: я поставлю Хайвата присматривать за тобой. В этом деле я доверяю ему как ментату. Понятно? А что до меня, тебе придется поверить мне на слово. Но я ведь не могу жить вечно, верно, Фейд-Рота? Возможно, теперь ты догадываешься, что есть кое-что, о чем тебе было бы интересно узнать?
    
— Я дам вам свои обязательства, а что дадите мне вы?
    
— Я позволю тебе жить.
    
Фейд-Рота снова всмотрелся в дядюшкино лицо. Он поставит надо мной Хайвата! Что бы он сказал, если я открыл бы ту, что как раз Хайват и придумал штуку с тем гладиатором, из-за которого он лишился своего старшего надсмотрщика? Наверное, сказал бы, что я вру, чтобы очернить Хайвата. Нет, наш славный Суфир, как истинный ментат, все это предвидел.
    
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил барон.
    
— Что я могу сказать? Конечно, я принимаю.
    
И Фейд-Рота подумал: Хайват! Он, похоже, ведет двойную игру… в пользу кого-то третьего? Может, он переметнулся в лагерь моего дядюшки из-за того, что я не рассказал ему о своей затее с мальчишкой-рабом?
    
— Ты еще ничего не сказал о моем решении поставить Хайвата присматривать за тобой.
    
Раздувшиеся ноздри Фейд-Роты выдали его ярость. В течение стольких лет одно имя Хайвата было для Харконненов сигналом опасности… а теперь оно приобретало еще одно значение, столь же опасное.
    
— Хайват — опасная игрушка, — сказал наконец Фейд-Рота.
    
— Игрушка! Не будь глупцом! Я знаю, что таит в себе Хайват и как этим управлять. Он очень подвержен эмоциям, Фейд. Бояться следует того, у кого нет эмоций. А эмоции… их всегда можно направить себе на пользу.
    
— Я не понимаю вас, дядя.
    
— По-моему, здесь все ясно.
    
Только взмах ресниц выдал нетерпение Фейд-Роты.
    
— Ты просто не понимаешь Хайвата.
    
И ты тоже! подумал Фейд-Рота.
    
— Кого обвиняет Хайват в своем нынешнем положении? Меня? Конечно. Но ведь он был орудием Атрейдсов и всегда одерживал верх надо мной в течение стольких лет, пока не вмешалась Империя. Вот как он это видит. Его ненависть ко мне — вещь вполне осознанная. Он считает, что может взять верх надо мной в любую минуту. И считая так, он-то и оказывается побежденным. Потому что я направляю его внимание туда, куда мне надо — против Империи.
    
Новые смыслы замаячили вдруг перед Фейд-Ротой, лоб его напряженно сморщился, а рот вытянулся в тонкую линию.
    
— Против Императора?
    
Пусть мой милый племянничек распробует, каково это на вкус. Пусть он мысленно произнесет: «Император Фейд-Рота Харконнен!» Пусть спросит себя, чего это стоит. Это, несомненно, стоит жизни старика дяди, который может обратить эту мечту в реальность!
    
Фейд-Рота медленно облизнул губы кончиком языка. Возможно ли то, о чем заикнулся сейчас этот старый хрыч? В этой истории таится что-то большее, чем кажется на первый взгляд.
    
— А какую роль должен сыграть во всем этом Хайват? — спросил Фейд-Рота.
    
— Он думает, что использует нас как орудие своей мести Императору.
    
— А как он будет вести себя потом?
    
— Он не задумывается о том, что выходит за пределы мести. Хайват — человек, который должен служить другим, хотя он об этом и не догадывается.
    
— Я многому научился у Хайвата, — согласился Фейд-Рота и почувствовал, что сказал правду. — Но чем больше я учусь, тем больше чувствую, что нам придется его убрать… и достаточно скоро.
    
— Тебе не нравится, что он будет наблюдать за тобой?
    
— Хайват наблюдает за всеми.
    
— И он может посадить тебя на трон. Хайват — натура тонкая. Он опасен, дьявольски опасен, И все же пока я не буду убирать противоядие из его пищи. Меч — опасная штука, Фейд. Но для этого меча у нас есть ножны — яд, который внутри Хайвата. Когда мы уберем противоядие, смерть надежно упрячет наш меч.
    
— Вроде как на арене, — задумчиво сказал Фейд-Рота. — Обманный финт, чтобы скрыть финт, чтобы скрыть финт. И все время приходится следить, как гладиатор наклоняется, как смотрит, как держит меч.
    
Он кивнул своим словам, отметив, что его речь понравилась дяде, и подумал: Да! Как на арене! А каким мечом я ударю — это я попридержу про себя!
    
— Ну, теперь ты видишь, насколько я тебе нужен, — хмыкнул барон. — Я еще могу приносить пользу, Фейд.
    
Меч пускают в ход, пока он не затупится окончательно, подумал Фейд-Рота.
    
— Да, дядя, — сказал он вслух.
    
— А теперь, — продолжал барон, — мы пойдем в кварталы рабов вместе. Я хочу посмотреть, как ты своими собственными руками перережешь всех женщин в доме развлечений.
    
— Дядя!
    
— Найдутся другие женщины, Фейд. Но я уже говорил, ты должен исправить свою ошибку.
    
Лицо молодого человека потемнело:
    
— Но, дядя…
    
— Ты примешь это наказание и извлечешь из него урок.
    
Фейд-Рота увидел, что глаза барона горят, как угли. Мне придется запомнить эту ночь, подумал он. А запомнив ее, я буду помнить и другие ночи.
    
— Ты не откажешь мне, — сказал барон.
    
А что ты сделаешь, если я откажусь, старый хрыч? спросил про себя Фейд-Рота. Но он знал, что тогда последует другое наказание, возможно, еще более утонченное, более жестокое средство сломить его.
    
— Я знаю тебя, Фейд. Ты мне не откажешь.
    
Ладно, подумал Фейд-Рота. Пока ты мне еще нужен. Я это понимаю. По рукам. Но ты не всегда будешь мне нужен. И… однажды…
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
Человеческое подсознание глубоко пронизано потребностью в существовании логически ясной Вселенной, построенной по законам здравого смысла. Но реальная Вселенная, всегда на одну ступень выше логики.
     Принцесса Ирулан, «Избранные высказывания Муад-Диба».
    
    
    
Я не раз сидел лицом к лицу с главами Великих Домов, но никогда не видывал такого огромного и опасного борова, говорил себе Суфир Хайват.
    
— Ты можешь говорить со мной открыто, Хайват, — прорычал барон. Он откинулся в поплавковом кресле, сверля Хайвата заплывшими от жира глазками.
    
Старый ментат посмотрел через стол на барона Владимира Харконнена и отметил про себя, из каких благородных пород сделана столешница. Даже это следовало учитывать при разговоре с бароном, так же как и то, что стены его личного кабинета были красного цвета, что в воздухе висел сладковатый аромат трав, маскирующий тяжелый мускусный запах.
    
— Ты не позволил мне отправить последние распоряжения Раббану с обычной почтой, — начал барон.
    
Морщинистое лицо Хайвата оставалось бесстрастным, ничем не выдавая отвращения, которое он испытывал.
    
— Я всегда что-нибудь подозреваю, милорд.
    
— Да. Хорошо, сейчас я хотел бы знать, какое отношение имеет Аракис к твоим подозрениям относительно Сальюзы Секунды. Мне недостаточно твоих слов о том, что есть какая-то связь между Императором с его таинственной планетой-тюрьмой и Аракисом. Я спешно посылаю свои распоряжения Раббану, чтобы мой курьер успел попасть на этот суперлайнер. Ты сказал, что не должно быть никакой задержки. Прекрасно. Но теперь я требую объяснений.
    
Он слишком много болтает, подумал Хайват. Не то, что Лето, умевший сказать все, что надо, одним движением бровей или взмахом руки. Или старый герцог, который в одно слово вкладывал смысл целой фразы. Просто говорящий ком грязи! Его смерть будет благом для всего человечества.
    
— Ты не уйдешь отсюда, пока я не получу полное и подробное объяснение.
    
— Вы слишком пренебрежительно относитесь к Сальюзе Секунде, — сказал Хайват.
    
— Это исправительная колония. Последнее отребье со всей галактики ссылают на Сальюзу Секунду. Что еще нужно о ней знать?
    
— Условия жизни на планете-тюрьме более жестокие, чем в любом другом месте. Вы слышали, что уровень смертности среди вновь прибывших превышает шестьдесят процентов. Вы знаете, что Император использует там все известные формы угнетения. Вы знаете все это и не задаете себе никаких вопросов?
    
— Император не позволяет Великим Домам инспектировать свою тюрьму, — буркнул барон. — Но в мои тюрьмы он тоже ведь не суется.
    
— А любопытство к Сальюзе Секунде… гм… — Хайват прижал костлявый палец к губам, — …не поощряется.
    
— Значит, ему нечего особо гордиться тем, что там происходит!
    
По лицу Хайвата пробежала едва заметная улыбка. Когда он поднял взгляд на барона, его глаза блеснули в свете поплавковых ламп.
    
— И вы никогда не задумывались над тем, откуда Император берет своих сардукаров?
    
Барон оттопырил толстые губы. Это придало его лицу выражение обиженного ребенка. Он сказал с оттенком досады:
    
— Почему же… Он их вербует… есть специальные вербовщики, и они набирают…
    
— Ха! — прервал его Хайват. — А рассказы, которые вы слышали о том, каковы они в деле, это ведь не выдумки тех немногих, кому удалось выжить, сражаясь с сардукарами?
    
— Сардукары в самом деле превосходные бойцы, в этом никто не сомневается. Но я думаю, что и мои легионы…
    
— Простые хилятики по сравнению с ними, — фыркнул Хайват. — Думаете, я не знаю, почему Император обрушился на Дом Атрейдсов?
    
— Это та область, куда тебе со своими рассуждениями лучше не соваться!
    
А может, он до сих пор не знает, чем руководствовался Император в этой истории? подумал Хайват.
    
— Моим рассуждениям открыта любая область, если она касается той работы, ради которой вы меня наняли. Я — ментат. Вам не следует перекрывать каналы информации для ментата.
    
Барон долго смотрел на него и наконец произнес:
    
— Говори то, что ты должен сказать, ментат.
    
— Падишах-Император ополчился на Дом Атрейдсов за то, что военачальники герцога, Джерни Халлек и Дункан Айдахо, подготовили группу бойцов — небольшую группу бойцов, которые, может, лишь на волосок уступали сардукарам. А некоторые были и получше. К тому же положение герцога позволяло ему увеличить эту группу и сделать ее такой же сильной, как у Императора.
    
Барон некоторое время обдумывал заявление Хайвата и наконец спросил:
    
— А какое отношение ко всему этому имеет Аракис?
    
— Аракис обеспечил бы море рекрутов, уже приученных к жизни в самых жестоких условиях.
    
Барон покачал головой.
    
— Неужели ты имеешь в виду вольнаибов?
    
— Я имею в виду вольнаибов.
    
— Ха! Зачем же мы тогда посылали такие распоряжения Раббану? После его правления и сардукарских погромов от них почти ничего не осталось.
    
Хайват продолжал молча смотреть на него.
    
— Какая-нибудь жалкая горстка! Только в прошлом году Раббан поубивал не меньше шести тысяч!
    
Хайват не отводил взгляда.
    
— И за год до того тысяч девять. И сардукары, перед тем как уйти, погромили тысяч двадцать.
    
— А каковы потери в войсках Раббана за последние два года?
    
Барон потер подбородок.
    
— Ну, в последнее время он проводил основательный дополнительный набор. Его вербовщики, обещали золотые горы и…
    
— Скажем, тридцать тысяч для ровного счета, — перебил Хайват.
    
— Ну, это, пожалуй, многовато…
    
— Наоборот. Я, как и вы, умею читать между строк донесений Раббана. К тому же вы должны быть знакомы с донесениями наших агентов.
    
— Аракис — лютая планета. Одни песчаные бури…
    
— Мы оба знаем, какие потери обусловлены бурями.
    
— Ну и что? Если он и потерял тридцать тысяч? — грубо спросил барон, и его лицо побагровело.
    
— По вашим собственным расчетам, он уничтожил пятнадцать тысяч человек, а потерял вдвое больше. Вы говорите, что сардукары добавили еще двадцать тысяч, возможно немного больше. Я видел накладные на их доставку с Аракиса. Если они убили двадцать тысяч человек, то заплатили за это пять к одному. Почему вы игнорируете эти цифры, барон, и не хотите понять, что они значат?
    
Барон, холодно чеканя каждое слово, ответил:
    
— Это твоя работа, ментат. Так что они значат?
    
— Я предоставлял вам данные Дункана Айдахо о сиче, который он посещал. Это все объясняет. Если у них есть хотя бы двести пятьдесят таких сичей, их население уже около пяти миллионов. Но по моим данным, у них таких общин вдвое больше. Такое население может легко рассеяться на планете вроде Аракиса.
    
— Десять миллионов?
    
От удивления челюсти барона заходили ходуном.
    
— По крайней мере.
    
Барон снова растопырил губы. Бусинки-глаза не мигая смотрели на Хайвата. Неужели это настоящий ментатный расчет? Возможно ли, чтобы никто до сих пор не подозревал об этом?
    
— Мы даже не повлияли серьезно на их естественный прирост населения. Мы только слегка их проредили, выполов наименее удачливых индивидов, предоставив сильным становиться еще сильнее — совсем как на Сальюзе Секунде.
    
— На Сальюзе Секунде! — взорвался барон. — При чем здесь императорская планета-тюрьма?
    
— Тот, кто сумеет выжить на Сальюзе Секунде, становится выносливее многих других. Если вы добавите к этому хорошую военную подготовку…
    
— Чушь! Если следовать твоим рассуждениям, так я мог бы вербовать себе солдат среди вольнаибов, после того как мой племянник подержал их в черном теле.
    
Хайват мягко ответил:
    
— А свои войска вы разве не держите в черном теле?
    
— Ну… я… но это…
    
— Давление— вещь относительная. Ваши гвардейцы гораздо лучше, чем у многих других, не правда ли? Они хорошо понимают, насколько неприятно было бы стать простыми солдатами барона, а?
    
Барон замолчал, его взгляд утратил сосредоточенность. Перед ним замаячили новые возможности — неужели Раббан невольно выковал для Дома Харконненов могучее оружие?
    
Наконец он сказал:
    
— Но разве можно быть уверенным в преданности таких новобранцев?
    
— Я бы разбил их на маленькие отряды, не больше взвода. Я бы освободил их от всякого угнетения и поместил на учебные базы. Я бы позаботился, чтобы те, кто ими командует, хорошо представляли их прошлое, а еще лучше — сами когда-то прежде находились в угнетенном положении. Затем я вселил бы в них убеждение, что на самом деле их планета представляет собой специальную секретную базу для подготовки таких суперменов, как они. И все время показывал бы им, чего достойны такие выдающиеся воины: роскошную жизнь, прекрасных женщин, богатые дома… все, что они пожелают.
    
Барон закивал головой:
    
— Все, чем располагают сардукары у себя дома.
    
— Да. Их новобранцы очень быстро понимают, что Сальюза Секунда просто нарочно создана, чтобы выращивать их — избранных. Самый низший чин у сардукаров может позволить себе то, что доступно только людям из Великих Домов.
    
— Потрясающий план! — прошептал барон.
    
— Вы начинаете разделять мои подозрения, — ответил ему Хайват.
    
— Интересно, откуда все это пошло?
    
— То есть откуда произошел Дом Коррино? Жил ли кто-нибудь на Сальюзе Секунде, когда Император отправил туда первую партию своих узников? Даже герцог Лето, кузен по материнской линии, ничего не мог точно сказать. Расспросы на эту тему не поощрялись.
    
Глаза барона загорелись.
    
— Да, тайна охранялась очень тщательно. Они окружили…
    
— Да и чего здесь особенно скрывать? Что у Падишаха-Императора есть своя планета-тюрьма? Об этом каждый знает. Что у него есть…
    
— Граф Фенринг! — выпалил барон.
    
Хайват запнулся и озадаченно посмотрел на барона.
    
— Что граф Фенринг?
    
— На дне рождения моего племянника, несколько лет назад. Этот императорский петух, Фенринг, прибыл к нам в качестве официального наблюдателя и… заодно, чтобы уладить некоторые дела между Императором и мной.
    
— И что?
    
— Я… в общем, в одной из наших бесед, я обмолвился о том, что хотел бы сделать из Аракиса планету-тюрьму. Фенринг…
    
— Что он сказал дословно?
    
— Дословно? Прошло порядком времени…
    
— Милорд барон, если вы хотите использовать мои возможности оптимальным образом, нужно давать мне соответствующую информацию. Разговор не был записан?
    
Лицо барона потемнело от гнева.
    
— Ты ничуть не лучше Питтера! Мне не нравятся такие…
    
— Питтера больше нет с вами, милорд. К слову, что на самом деле случилось с Питтером?
    
— Он стал слишком развязен, стал слишком многого от меня требовать.
    
— Вы уверяли меня, что не разбрасываетесь полезными людьми. Что же вы разбрасываетесь моим временем, тратя его на пустые угрозы и крики? Мы обсуждали, что вы сказали графу Фенрингу.
    
Лицо барона постепенно приняло обычное выражение. Ничего, подумал он. Придет время, и я припомню тебе, как ты со мной разговаривал. Да, да. Припомню.
    
— Минуточку, — сказал он вслух, возвращаясь мысленно к той встрече в огромном зале. Он представил немую зону в нише, где они тогда стояли, и это ему помогло. — Я говорил примерно так: «Император знает, что всегда приходится идти на определенные человеческие жертвы». Я имел в виду потери наших войск. Потом я что-то сказал о возможном решении проблемы Ара-киса, и что императорская планета-тюрьма навела меня на мысль попробовать сделать нечто подобное…
    
— Проклятие! — воскликнул Хайват. — Ну, и что он ответил?
    
— Как раз тогда он и начал спрашивать меня о тебе. Хайват откинулся на спинку стула и задумчиво прикрыл глаза.
    
— Так вот почему они начали приглядывать за Аракисом. Ладно, что сделано, то сделано, — он снова открыл глаза. — На сегодняшний день они наверняка уже наводнили Аракис своими шпионами. Два года!
    
— Неужели мое невинное предположение, что…
    
— Для Императора нет невинных предположений! Какие инструкции вы дали Раббану?
    
— Я просто сказал, что он должен приучить Аракис бояться нас.
    
Хайват покачал головой.
    
— Сейчас у вас есть два выхода, барон. Либо перебить всех местных жителей, всех до единого, либо…
    
— Разбрасываться такой рабочей силой?!
    
— Вы что, предпочитаете, чтобы Император со сворой преданных ему Великих Домов явились сюда и провели чистку здесь, выскребли бы Гиду Приму, как пустую тыкву?
    
Барон долго и пытливо смотрел на ментата и наконец ответил:
    
— Он не посмеет!
    
— Кто, он?
    
У барона задрожали губы.
    
— А второй выход?
    
— Бросить вашего дорогого племянника, Раббана, на произвол судьбы.
    
— Бросить… — барон запнулся и посмотрел на Хайвата.
    
— Не посылайте ему больше ни войск, ни какой-либо другой помощи. На все его запросы отвечайте только одно: вы слышали, как скверно он ведет дела на Аракисе и собираетесь как можно скорее принять меры для исправления ситуации. Я позабочусь, чтобы часть ваших депеш была перехвачена императорскими шпионами.
    
— А как же пряности, валовый доход, при…
    
— Контролируйте только вашу баронскую прибыль, но не спускайте с него глаз. Требуйте от Раббана фиксированных сумм. Мы можем…
    
Барон развел руками.
    
— Он такой скользкий тип, мой племянник, Я никогда не смогу быть уверен…
    
— У нас все-таки есть и собственные шпионы на Аракисе. Скажите Раббану, что либо он выдает установленную норму пряностей, либо вы его смещаете.
    
— Я знаю своего племянника. Это только заставит его еще больше угнетать население.
    
— Конечно заставит! Нам и не надо, чтобы положение менялось сейчас! Сейчас вам нужно только одно — чтобы ваши руки оставались чистыми. Пусть Раббан подготовит для вас новую Сальюзу Секунду. Нам не потребуется посылать ему никаких узников. У него есть целое население. Если Раббан станет еще больше измываться над людьми, чтобы выбить из них необходимую норму, Император ничего не заподозрит. Это достаточно веская причина, чтобы взять всю планету в ежовые рукавицы. А вы, барон, ни словом, ни делом не будете показывать, что преследуете свои собственные цели.
    
Барон не смог сдержать восхищения.
    
— Ах Хайват, ты просто сущий дьявол! Ну, а как мы дальше раскрутим Аракис и извлечем пользу из всего, что нам приготовит Раббан?
    
— Ну это проще простого, барон. Если каждый последующий год вы будете устанавливать норму чуть выше, чем в предыдущем, то скоро она достигнет потолка. Производительность труда начнет падать. Тогда вы удалите Раббана и сами заступите на его место… чтобы выровнять положение.
    
— Отлично! А вдруг я почувствую себя усталым для таких дел и поручу Аракис кому-нибудь другому.
    
Хайват долго всматривался в круглое, жирное лицо напротив. Наконец старый воин закивал головой.
    
— Фейд-Роте. Значит, вот в чем причина нынешнего угнетения Аракиса. Вы сами сущий дьявол, барон. Возможно, нам удастся совместить оба плана. Да. Ваш Фейд-Рота может отправиться на Аракис и стать его спасителем. Он может завоевать там популярность. Да.
    
Барон улыбнулся. И, улыбаясь, подумал: Так, а как же все это стыкуется с личными планами Хайвата?
    
Хайват, поняв, что его отпускают, встал и вышел из комнаты с красными стенами. И, пока шел, никак не мог отделаться от тревожных ощущений, охватывавших его всякий раз, как он начинал просчитывать связанные с Аракисом варианты. Его беспокоил новый религиозный вождь, про которого его предупреждал скрывающийся у контрабандистов Джерни Халлек, этот Муад-Диб.
    
Возможно, мне не следовало советовать барону позволить новой религии расцветать всюду, где ей вздумается, даже среди народов долин, говорил он себе Ведь всем известно, что с ростом угнетения религия расцветает. Он вспомнил донесения Халлека о военной тактике вольнаибов. Она чем-то неуловимо напоминала тактику самого Халлека… и Айдахо… и даже Хайвата.
    
Может быть, Айдахо удалось уцелеть? спрашивал он себя.
    
Но это был глупый вопрос. Он даже не допускал мысли, чтобы Айдахо или Поль могли остаться в живых. Он знал — барон убежден, что все Атрейдсы мертвы. Его орудием была бен-джессеритка, этого барон не скрывал. А это могло значить только одно — что всем им конец, даже ее собственному сыну.
    
Какую же лютую ненависть должна была она питать к Атрейдсам, думал он. Что-то вроде той, какую я питаю к барону. Будет ли мой удар таким же окончательным и решающим, как ее?
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
Во всякой вещи есть некий элемент, являющийся частицей нашей Вселенной. Ему свойственны симметрия, изящество, элегантность — все те качества, которые всегда пленяют истинного художника. Вы найдете это в смене времен года, в том, как змеится песок по гребню дюны, как растопырены веточки креозотового куста, в форме его листьев. Мы стараемся подражать этому образцу в нашей жизни и в устройстве нашего общества, отыскиваем его ритмы в наших танцах, ищем в нем покой и утешение. Тем не менее нельзя не замечать опасности, таящейся в стремлении к бесконечному совершенству. Ведь очевидно, что бесконечное совершенство должно во всем опираться само на себя. А поэтому все, стремящееся к подобному совершенству, стремится навстречу собственной смерти.
     Принцесса Ирулан, «Избранные высказывания Муад-Диба».
    
    
    
Поль-Муад-Диб помнил, что ужин был обильно насыщен пряностями. Это воспоминание прочно застряло в мозгу, ибо оно было опорной точкой, исходя из которой он мог заключить, что все, переживаемое им сейчас, всего лишь видение.
    
Я — театр, где разыгрываются самые разные сюжеты, говорил он себе. Я принесен в жертву собственным провидческим способностям, мировому человеческому разуму и своему ужасному предназначению.
    
Его не покидал страх, что однажды он не сумеет совладать с этим и потеряет свое место во времени, и тогда настоящее, прошлое и будущее перемешаются без всякого различия между ними. Им овладела провидческая усталость. Он знал, что устал от необходимости всегда держать в памяти будущее, тогда как память по самой своей сути каждое мгновение неразрывно связана с прошлым.
    
Еду приготовила мне Чейни, сказал он себе.
    
Но Чейни была далеко на юге — в холодных краях с жарким солнцем — надежно укрыта в одном из новых сичей, там она в безопасности вместе с их сыном Лето Вторым.
    
Или это еще только должно произойти?
    
Нет, убежденно думал он, потому что его сестра Странная Аля отправилась вместе с его матерью и Чейни в дальний, длиной двадцать бил, путь на юг в паланкине Преподобной Матери, установленном на спине дикого творила.
    
Он отогнал беспокойную мысль об опасности путешествия на гигантском черве и спросил себя: Или Аля еще не появилась на свет?
    
Я был в раззье, вспомнил Поль. Мы пошли в поход мести на Аракин за водами наших друзей. И я нашел останки моего отца на погребальном кострище. Я замуровал его череп в вольнаибских скалах, в гряде, которая выходит на Харг Пасх.
    
Или все это еще только будет?
    
Мои раны настоящие. Мои шрамы настоящие. Череп моего отца в самом деле замурован в скале.
    
Все еще в полусне Поль вспомнил, что Хара, жена Джамиса, однажды ворвалась к нему, крича, что в коридоре сича идет бой. Это было в промежуточном сиче, еще до того, как женщин и детей отправили на юг. Хара стояла в дверном проеме его внутренних покоев, черные крылья ее волос были перехвачены сзади шнурком с водными бирками. Она отодвинула занавеску в сторону и сказала, что Чейни только что кого-то убила.
    
Это уже случилось, сказал себе Поль. Это действительность, а не рожденное из времени наваждение, которое может возникнуть и исчезнуть.
    
Он вспомнил, как выскочил наружу и увидел Чейни, стоящую в коридоре в желтом свете поплавковых ламп, закутанную в блестящую синию ткань, с откинутым назад капюшоном и горящим от возбуждения личиком. Она как раз убирала в ножны свой ай-клинок. Сбившиеся в кучу люди поспешно уносили что-то на плечах в глубь коридора.
    
И Поль вспомнил, как сказал себе: Всегда можно догадаться, когда они несут труп.
    
Водные бирки Чейни, которые в сиче она открыто носила на веревочке вокруг шеи, звякнули, когда она повернулась к нему.
    
— Чейни, в чем дело? — спросил он.
    
— Я убрала типа, который явился бросить тебе вызов на поединок, Узул.
    
— Ты убила его?
    
— Да. Но, возможно, мне следовало оставить его Харе.
    
(И Поль вспомнил выражение лиц окружавших их вольнаибов, которые оценили ее слова. Даже Хара засмеялась).
    
— Но он пришел бросить вызов мне!
    
— Ты научил меня своему тайному искусству, Узул.