1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 
— И спасибо, что рассказал. Это важно. Я переговорю с Марленой, выясню, что её встревожило, но так, чтобы не выдать тебя.
     
— Спасибо, — поблагодарил Ауринел. — ещё минуточку, мэм.
     
— Да?
     
— Значит, Земля и в самом деле погибнет?
     
Поглядев на юношу, Инсигна делано усмехнулась:
     
— Нет, конечно! Можешь не волноваться.
     
Глядя ему вслед, Инсигна думала, что ей, пожалуй, не удалось убедить мальчишку в своей искренности.
    
    
     
      
3
     
     
Янус Питт обладал весьма значительной внешностью, что, вероятно, помогло ему подняться к вершинам власти на Роторе. При подборе жителей будущих поселений предпочтение отдавали людям ростом не выше среднего. Тогда ещё собирались экономить — на помещении и ресурсах. Потом выяснилось, что подобные предосторожности излишни, и от них отказались, однако тенденция успела сформироваться, и жители самых первых поселений были ниже, чем в тех, что заселялись позднее.
     
Питт был высок, по-юношески строен, голубоглаз, и только легкая седина свидетельствовала о том, что он уже немолод — как-никак уже пятьдесят шесть.
     
Взглянув на вошедшую Инсигну, Питт улыбнулся. В её присутствии он всегда ощущал какую-то неловкость: она раздражала его своей вечной принципиальностью — с такими людьми всегда трудно общаться.
     
— Спасибо, что сразу принял меня, Янус, — проговорила она.
     
Питт отодвинулся от компьютера и откинулся на спинку кресла.
     
— К чему пустые формальности? Ведь мы давно знаем друг друга.
     
— И столько пережили вместе, — добавила Инсигна.
     
— Верно, — согласился Питт. — Как твоя дочь?
     
— О ней-то я и хочу поговорить с тобой. Мы заэкранированы?
     
Питт удивленно поднял брови:
     
— Экранировать? Что и от кого?
     
Ведь Ротор практически один во всей Вселенной. Солнечная система более чем в двух световых годах отсюда, а другие миры словно и вовсе не существуют: до них, может быть, миллионы световых лет.
     
Конечно, роториане могли чувствовать своё одиночество, могли ощущать неуверенность. Но опасаться чего-то извне…
     
— Ты знаешь, при решении каких именно вопросов необходимо экранироваться, — сказала Инсигна. — Ты сам настаивал на их секретности.
     
Включив экран, Питт вздохнул:
     
— Опять за старое… Ради бога, Эугения, всё давным-давно улажено — ещё четырнадцать лет назад, когда мы улетали. Конечно, я понимаю, что ты не можешь об этом забыть…
     
— Забыть? Почему я должна забыть? Это моя звезда, — она указала в сторону Немезиды, — и я в известной мере отвечаю за неё.
     
Питт скрипнул зубами. «Опять…» — подумал он. Но вслух сказал:
     
— Мы заэкранированы. Итак, Эугения, что тебя встревожило?
     
— Марлена. Моя дочь. Она всё узнала.
     
— Что узнала?
     
— Всё… О Немезиде, о том, что случится с Солнечной системой.
     
— Как это могло произойти? Или ты проболталась?
     
Инсигна беспомощно развела руками.
     
— Само собой, я ничего ей не говорила, но ей и не нужно говорить. Не знаю, как это у неё получается, но Марлена, кажется, замечает абсолютно всё. Она умеет догадываться даже, о чём человек думает. Эту её способность я заметила уже давно, только в последний год она проявляется всё сильнее.
     
— Догадывается, значит, и время от времени попадает в точку. Объясни Марлене, что на сей раз она ошиблась, и последи, чтобы девочка не болтала.
     
— Но она уже успела поделиться этим открытием с молодым человеком, а он передал мне их разговор. Так я обо всём и узнала. Юношу зовут Ауринел Пампас. Он сын моих друзей.
     
— Хорошо. Учтем и это. Скажи ему, чтобы не придавал значения фантазиям маленьких девочек.
     
— Она уже не маленькая. Ей пятнадцать.
     
— Уверяю тебя — для него она малышка. Я знаю, что говорю, — ведь я наблюдаю за этим юношей. Он торопится стать взрослым, а насколько я помню себя, у мальчишек его возраста пятнадцатилетние девчонки не вызывают интереса, тем более…
     
— Тем более что она такая нескладная? — перебила его Инсигна. — Ты это хотел сказать? Но она ведь такая умница.
     
— Это важно для нас с тобой. Но не для Ауринела. Если хочешь, я сам поговорю с мальчишкой. А ты побеседуй с Марленой. Объясни ей, что её догадка смешна, что гибель Земли невозможна. И не следует распространять выдумки.
     
— Самое печальное то, что она совершенно права…
     
— Опять ты за свое. Знаешь, Эугения, мы с тобой столько лет скрывали эту тайну от всех, что будет лучше, если всё так и останется. Едва люди узнают правду, они её тотчас исказят. На нас обрушится целый шквал дурацких сантиментов, абсолютно никому не нужных. Они помешают нам осуществить то, ради чего мы оставили Солнечную систему.
     
Эугения недоуменно поглядела на Питта.
     
— Значит, у тебя нет ни капли жалости к Солнечной системе, к Земле, породившей человечество.
     
— Знаешь, Эугения, чувства мои к делу не относятся, и я не могу позволить тебе отдаться эмоциям. Мы оставили Солнечную систему, когда поняли, что человеку пришла пора осваивать звездные миры. Я уверен, что за нами последуют другие, возможно, это происходит уже сейчас. Мы сделали человечество явлением галактического масштаба, и нам не следует мыслить в рамках одной планетной системы. Наше дело — здесь.
     
Они посмотрели друг на друга.
     
— Ты снова затыкаешь мне рот, — тяжело вздохнув, произнесла Эугения. — Ты заставлял меня молчать все эти годы.
     
— Да, и я буду делать это и в будущем году, и через год. Хватит, Эугения, ты меня утомляешь. Довольно с меня и первого раза.
     
И он вновь отвернулся к компьютеру.
    
   
   
    
     
Глава 2
     
НЕМЕЗИДА
    
    
     
      
4
     
     
В первый раз он заставил её молчать шестнадцать лет назад, в 2220 году, в том самом году, когда перед людьми открылась Галактика.
     
Тогда шевелюра Януса Питта была тёмно-каштановой, а сам он ещё не занимал должность комиссара Ротора, но уже считался многообещающим и весьма перспективным специалистом. Он возглавлял департамент исследований и коммерции и отвечал за работу Дальнего Зонда, который во многом был его собственным детищем.
     
Это было время, когда предпринимались первые попытки передачи материи через пространство с помощью гиперпривода.
     
Насколько было известно, только на Роторе занимались разработкой гиперпривода, и Питт принадлежал к числу энергичнейших сторонников полной секретности этих исследований.
     
— Солнечная система перенаселена, — говорил он на заседании совета. — Для космических поселений уже не хватает места. Даже пояс астероидов не поможет исправить ситуацию, поскольку и он почти весь заселён. Но что хуже всего — в каждом поселении существует собственное экологическое равновесие. От этого страдает коммерция, потому что все боятся подцепить чужую заразу. Уважаемые коллеги, у нас нет другого выхода: Ротор должен покинуть Солнечную систему — без торжественных проводов, без предупреждений. Покинуть навсегда, найти место во Вселенной, где мы сможем построить собственный дом, вырастить новую ветвь человечества, создать собственное общество и собственный образ жизни. Без гиперпривода это невозможно — но он у нас есть. За нами, разумеется, последуют другие. Солнечная система превратится в созревший одуванчик, семена которого разлетятся по всей Вселенной. Если мы отправимся первыми, то, быть может, сумеем подыскать уютное местечко ещё до того, как начнется массовый Исход. Мы успеем встать на ноги и сможем противостоять любому, кто посягнет на наш дом. Галактика велика, места должно хватить для всех.
     
Присутствующие яростно заспорили. Одни в качестве аргумента выдвигали страх, боязнь оставить обжитое место, другие — любовь к родной планете. Некоторые идеалисты советовали поделиться знаниями со всеми, чтобы и другие могли воспользоваться ими.
     
На победу Питт не надеялся. Но она пришла к нему — в лице Эугении Инсигны, давшей ему в руки решающий аргумент. Немыслимая удача — ведь она обратилась прямо к нему.
     
Ей было тогда всего двадцать шесть лет. Она была замужем, но детей у неё ещё не было.
     
Взволнованная, раскрасневшаяся, Эугения была нагружена ворохом распечаток.
     
Питт помнил, что при её появлении он почувствовал раздражение. Он был секретарём департамента, а она — если говорить честно — никто, но с того самого момента считать её таковой уже было нельзя.
     
Но Питт пока ещё не знал об этом — и уже собирался выразить недовольство подобной бесцеремонностью. Но, заметив возбуждение молодой женщины, воздержался от колкостей. Она явно намеревалась обрушить на него свой утомительный энтузиазм и немедленно ознакомить со всеми подробностями этих многочисленных документов.
     
Хорошо, пусть всё кратко изложит одному из помощников, решил он.
     
— Вижу, у вас важные материалы, доктор Инсигна, и вы хотите, чтобы я с ними ознакомился. Прекрасно, я сделаю это при первой же возможности. Почему бы вам не оставить всё это моим сотрудникам? — и он указал на дверь, в надежде, что, сделав «кругом через плечо», она отправится в приёмную. (Позже, на досуге, он пытался представить себе, что было бы, если бы она послушалась его тогда, — и сердце невольно замирало.)
     
Но она ответила:
     
— Нет-нет, мистер секретарь. Я должна переговорить лично с вами — и ни с кем другим. — Голос её дрожал от волнения. — Это же величайшее открытие со времен… со времени… — Она смешалась и замолчала. — Словом, величайшее!
     
Питт с сомнением посмотрел на распечатки, зажатые в её трясущихся руках, — и не ощутил никакого волнения. Этим специалистам всегда мерещится, что каждый их робкий шажок по научной ниве ниспровергает любые основы.
     
И он отрешенно произнес:
     
— Хорошо, доктор Инсигна, объясните мне вкратце суть дела.
     
— Мы экранированы, сэр?
     
— Зачем?
     
— Мне не хочется, чтобы кто-нибудь узнал об этом, пока я трижды не проверю и не перепроверю все выводы. Хотя я лично ни в чём не сомневаюсь. Я понятно объясняю?
     
— Вполне, — холодно ответил Питт и прикоснулся к переключателю. — Я включил экран. Можете говорить.
     
— У меня всё здесь. Я сейчас покажу вам.
     
— Нет, сначала изложите суть… в нескольких словах.
     
Она набрала воздуху в легкие.
     
— Мистер секретарь, я открыла ближайшую к нам звезду. — Округлив глаза, Эугения часто дышала.
     
— Самой близкой к нам звездой является альфа Центавра, — ответил Питт. — Об этом известно уже четыре столетия.
     
— Она считалась ближайшей из всех известных нам звезд, но теперь она таковой не является. Я открыла звезду, которая находится ещё ближе к нам. У Солнца есть соседка. Представляете?
     
Питт внимательно посмотрел на неё. Обычное дело. Людям молодым, бесхитростным и пылким свойственно воспламеняться по каждому поводу.
     
— А вы уверены в этом? — спросил он.
     
— Я? Конечно! Позвольте я ознакомлю вас с данными — подобного астрономия не знала с…
     
— Если вы не ошиблись. Только не надо заваливать меня цифрами. Я всё посмотрю потом. Рассказывайте. Если существует звезда более близкая к нам, чем альфа Центавра, почему её до сих пор не обнаружили? Почему история приберегла эту честь для вас, доктор Инсигна?
     
Он понимал, что говорит саркастическим тоном, но его собеседница словно не замечала этого — слишком уж она разволновалась.
     
— Все очень просто. Между нами и Звездой-Соседкой располагается тёмное облако космической пыли. Если бы не оно, на земном небосводе эта звезда имела бы восьмую звездную величину — и её, конечно, давно заметили бы. Но пыль поглощает свет, и звезда потускнела до девятнадцатой величины. И потому ей нетрудно затеряться среди бесчисленного множества тусклых звезд. Она не имеет никаких особенностей, кроме того, к ней никто и не приглядывался. Она видна только в Южном полушарии Земли, и до постройки поселений телескопы Земли, как правило, смотрели в другую сторону.
     
— Ну а почему же вы обратили на неё внимание?
     
— Все дело в Дальнем Зонде. Видите ли, Звезда-Соседка и Солнце постоянно меняют своё положение друг относительно друга. Не исключено, что они с Солнцем медленно обращаются вокруг общего центра тяготения с периодом в миллионы лет. Столетия назад условия могли быть иными, и Звезда-Соседка, возможно, находилась у края облака и ярко светила, но, чтобы её увидеть, нужен телескоп, а телескопы используются на Земле только шестьсот лет, а в тех местах, откуда она видна, и того меньше. Через несколько столетий она вновь станет видимой — выйдет из-за пылевого покрова.
     
Но нам уже незачем ждать так долго. Дальний Зонд всё сделал за нас.
     
Питт почувствовал, как в глубине души загорается слабый огонек энтузиазма.
     
— Итак, вы хотите сказать, что на достаточном удалении от Земли, там, где облако уже не могло помешать, Дальний Зонд сфотографировал участок неба, на котором обнаружилась эта ваша Звезда-Соседка?
     
— Именно. Я обнаружила звезду восьмой величины там, где не должно быть таких звезд. Спектрально она относится к красным карликам, которые нельзя увидеть издалека.
     
— А почему вы решили, что эта звезда ближе к нам, чем альфа Центавра?
     
— Естественно, я изучила этот же участок неба с Ротора — никакой звезды восьмой величины там не оказалось. Однако почти в том же самом месте нашлась звездочка девятнадцатой величины, которой не было на фотоснимке, сделанном Дальним Зондом. Тогда я решила, что это и есть та самая звезда — только ослабленная пылевым облаком, а визуальное несовпадение обусловлено параллактическим смещением.
     
— Да, я понимаю. Это когда ближние звёзды смещаются на фоне дальних, если глядеть на них из разных точек пространства.
     
— Правильно, но звёзды в основном находятся так далеко от нас, что, если бы Дальний Зонд прошёл больше половины светового года, их положение не изменилось бы. Иное дело — ближние светила. Смещение Звезды-Соседки оказалось просто чудовищным, конечно же, относительное. Я просмотрела снимки, переданные с Дальнего Зонда по мере его удаления от Солнца. В обычном пространстве он с интервалом сделал три снимка этого участка неба. И на них видно, как Звезда-Соседка становится ярче, смещаясь к краю облака. По параллактическому смещению получается, что она расположена от нас в двух световых годах. Наполовину ближе, чем альфа Центавра.
     
Питт задумчиво глядел на Эугению, и в наступившем продолжительном молчании она вдруг растерялась.
     
— Секретарь Питт, — сказала она, — может быть, теперь вы захотите познакомиться с материалами?
     
— Нет, — ответил он, — меня удовлетворило всё, что я услышал от вас. Ну а теперь я хочу задать вам несколько вопросов. Мне кажется, — если я правильно вас понял, — этой звездой девятнадцатой величины едва ли может заинтересоваться кто-то ещё — настолько, чтобы измерять её параллакс и расстояние до неё.
     
— Вероятность этого близка к нулю.
     
— Можно ли каким-нибудь иным способом обнаружить эту тусклую звезду?
     
— Она будет перемещаться по небу очень быстро — для звезды, конечно. Если постоянно наблюдать за ней, можно заметить, что она перемещается примерно по прямой. Движение звезд трехмерно, а мы видим его в двухмерной проекции. Кропотливая работа.
     
— Как вы полагаете, может ли это смещение привлечь к себе внимание астрономов, если им вдруг случится его обнаружить?
     
— Едва ли они его заметят.
     
— Значит, вполне возможно, что о Звезде-Соседке известно только на Роторе — ведь, кроме нас, никто не посылал автоматических аппаратов в глубокий космос. Здесь вы специалист, доктор Инсигна. Что знают в поселениях и на Земле о Дальнем Зонде?
     
— Эти работы не засекречены, мистер секретарь. Другие поселения предоставляли нам научные приборы, мы даже информировали обо всём Землю, не слишком интересующуюся астрономией в последние годы.
     
— Да, они целиком положились на поселения — это разумно. Но что, если другой Дальний Зонд, подобный нашему, был запущен каким-нибудь из поселений, решившим держать это дело в секрете?
     
— Сомневаюсь, сэр. Им потребовался бы гиперпривод, а сведения о нём в секрете. Если бы они сами сумели создать гипердвигатели, мы бы узнали об этом. Им пришлось бы производить в пространстве кое-какие эксперименты, что выдало бы их.
     
— В соответствии с соглашением по научным исследованиям, все данные, полученные Зондом, должны быть опубликованы. Значит ли это, что вы уже известили?..
     
— Нет, конечно, — с негодованием перебила его Инсигна. — До публикации необходимо провести более подробные исследования. А пока я располагаю лишь предварительными результатами, о которых и извещаю вас конфиденциально.
     
— Но вы же не единственный астроном, работающий с Дальним Зондом. Полагаю, вы уже успели проинформировать остальных?
     
Покраснев, Инсигна отвернулась. И сказала, словно защищаясь:
     
— Нет, я не сделала этого. Эти снимки обнаружила я. Я их исследовала и поняла, что они означают. И я хочу, чтобы честь открытия принадлежала мне. Есть только одна ближайшая к Солнцу звезда, и я хочу значиться в анналах науки как открывшая её.
     
— Ну а если существует ещё более близкая? — В первый раз за весь разговор Питт позволил себе улыбнуться.
     
— Об этом уже было бы известно. Даже о моей звезде знали бы давно — не окажись там крошечного облачка пыли. Ну а другая звезда, да ещё более близкая, — об этом нечего и говорить.
     
— Значит, так, доктор Инсигна. О Звезде-Соседке знаем лишь мы с вами. Я не ошибаюсь? И никто более?
     
— Да, сэр. Пока — вы и я.
     
— Не только пока. Все ваши сведения должны оставаться в секрете, пока я не решу сообщить о ней кое-кому.
     
— Но как же соглашение об открытом доступе к научной информации?
     
— Мы забудем о нём. Всякое правило имеет исключения. Ваше открытие касается безопасности нашего поселения. В данном случае мы вправе не обнародовать его. Молчим же мы о гиперприводе, не так ли?
     
— Но какое Звезда-Соседка может иметь отношение к безопасности Ротора?
     
— Самое прямое, доктор Инсигна. Вы, возможно, ещё не поняли этого, но ваше открытие изменит судьбу всего рода человеческого.
    
    
     
      
5
     
     
Эугения застыла и молча уставилась на Питта.
     
— Садитесь. Теперь мы с вами соучастники, а заговорщикам следует дружить. Отныне с глазу на глаз вы для меня Эугения, а я для вас — Янус.
     
— Но это неудобно, — возразила Инсигна.
     
— Привыкнете, Эугения. Заговорщикам не до формальностей.
     
— Но я не собираюсь участвовать ни в каких тайных делах и хочу, чтобы вы это знали. Я не вижу смысла в том, чтобы держать в тайне информацию о Звезде-Соседке.
     
— По-моему, вы просто опасаетесь за свои права первооткрывателя.
     
Недолго поколебавшись, Эугения выпалила:
     
— Вы правы, Янус, клянусь самой последней микросхемой компьютера, я жажду известности.
     
— Давайте на миг забудем о существовании Звезды-Соседки, — проговорил он. — Вы знаете, что я давно уже предлагаю увести Ротор за пределы Солнечной системы? И что вы об этом думаете? Вам не хочется оставить Солнечную систему?
     
Она пожала плечами:
     
— Не знаю. Хотелось бы, конечно, собственными глазами увидеть какой-нибудь астрономический объект — только страшновато немного.
     
— Страшно оставить дом?
     
— Да.
     
— Но вы же и не оставите его. Ротор и есть ваш дом. — Рука его описала полукруг. — И в странствие он отправится вместе с вами.
     
— Пусть так, мистер… Янус, но Ротор — это не всё, что мы считаем своим домом. Здесь у нас соседи: другие поселения, планета Земля — да вся Солнечная система.
     
— Ну вот, сколько народу. Рано или поздно люди начнут разбредаться, хотим мы этого или нет. Когда-то на Земле люди преодолевали горные хребты, пересекали океаны. А два столетия назад земляне стали оставлять родную планету, чтобы жить в поселениях. То, что я предлагаю, — просто очередное событие в нашей старой истории.
     
— Понимаю, но многие-то остались. И Земля не опустела. Там ещё найдутся семьи, которые не покинули родных краев и живут на одном месте поколение за поколением.
     
— И вы собираетесь присоединиться к этим домоседам?
     
— Мой муж Крайл относится к их числу, он не согласен с вами, Янус.
     
— У нас на Роторе каждый имеет право думать и говорить всё, что угодно, — пусть ваш муж протестует на здоровье. Но вот о чём я хочу вас спросить — как вы думаете, куда можно отправиться из Солнечной системы, если мы всё-таки решимся на это?
     
— Конечно, на альфу Центавра. Эта звезда считается ближайшей. Ведь даже с помощью гиперпривода мы не сможем двигаться быстрее скорости света — значит, на путешествие уйдёт примерно четыре года, а к дальним звездам путь и того дольше. Но и четыре года — срок немалый.
     
— Ну а если предположить, что мы смогли бы передвигаться быстрее — куда бы вы в таком случае направились?
     
Инсигна задумалась ненадолго, а потом проговорила:
     
— Наверное, всё-таки на альфу Центавра. Всё-таки она относительно недалеко. Даже звёзды над ней по ночам такие же, как над Землей. Если захотим вернуться — путь недалек. Самая крупная звезда А в тройной системе альфы Центавра практически как две капли воды похожа на Солнце. Звезда В поменьше — но не намного. Даже если забыть о красном карлике — альфе Центавра С, — это уже две планетные системы.
     
— Допустим, мы полетим к альфе Центавра, обнаружим там приемлемые условия и останемся, чтобы заселить новый мир, известив об этом Землю. Куда отправятся другие, решившие оставить Солнечную систему?
     
— Конечно, к альфе Центавра, — без колебаний отвечала Инсигна.
     
— Итак, место назначения очевидно. Значит, следом за нами неизбежно последуют остальные — и новый мир в конце концов станет таким же перенаселённым, как и старый.
     
Много людей, много культур, много поселений, каждое с собственной экологической системой.
     
— Тогда настанет время осваивать другие звёзды.
     
— Но, Эугения, где бы мы ни устроились — если мы устроимся с комфортом, за нами неизбежно потянутся соседи. Гостеприимное Солнце, плодородная планета привлекут к себе толпы желающих.
     
— Да, наверное.
     
— Ну а если мы полетим к звезде, которая удалена от нас чуть больше чем на два световых года, — кто отправится следом, если о существовании этой звезды никому не известно, кроме нас?
     
— Никто, пока звезду не обнаружат.
     
— Но на это уйдёт немало времени. А пока они устремятся к альфе Центавра и к другим, более далеким звездам. И не заметят красного карлика буквально у себя под носом. Ну а если его обнаружат — все подумают, что эта тусклая звездочка непригодна для жизни. Только никто в Солнечной системе не должен знать, что люди уже заинтересовались этой звездой.
     
Инсигна неуверенно взглянула на Питта.
     
— Но зачем всё это? Хорошо, мы полетим к Звезде-Соседке, и об этом никто не узнает. И что дальше?
     
— А то, что мы сможем сами заселить весь этот мир. Если там есть пригодная для обитания планета…
     
— Но её там нет. По крайней мере около красного карлика.
     
— Тогда мы воспользуемся сырьем, которое там найдём, и настроим множество новых поселений.
     
— Вы думаете, что там для нас окажется больше места?
     
— Да. Гораздо больше — если всё человеческое стадо не ввалится туда следом за нами.
     
— У нас просто будет больше времени. Даже одно наше поселение когда-нибудь заполнит всё пригодное для обитания пространство вокруг Соседки. Ну за пять столетий вместо двух. И что же?
     
— Эугения, в этом-то и вся разница. Пусть остальные толкутся, сбиваются в кучу, пусть опять собираются вместе тысячи различных культур, порождённых Землей за всю её скорбную историю. А нам пусть предоставят возможность побыть одним — тогда мы сумеем создать сеть поселений, общих по экологии и культуре. Ситуация изменится в нашу пользу: меньше хаоса — меньше анархии.
     
— Но и скучнее… К тому же меньше различий — ниже жизнеспособность.
     
— Ни в коей мере. Я уверен, что и внутри нашего общества возникнет разнообразие, но теперь уже на общей основе. А посему наши поселения будут жизнеспособнее. Но даже если я ошибаюсь, подобный эксперимент стоит провести. Почему бы тогда нам первым не выбрать себе звезду, не проверить, сработает ли подобная схема? Лучше сразу отдать предпочтение красному карлику, на который никто не позарится, а там посмотрим, сумеем ли мы построить возле него новое общество, более совершенное, чем было до нас. Разве не стоит проверить, на что способны люди, — продолжал он, — когда им не приходится тратить энергию на поддержание бесполезных культурных различий в условиях чуждой внешней среды.
     
Слова эти взволновали Инсигну. Даже если Янус не прав — человечество убедится, что таким путем следовать нельзя. Ну а если всё получится?
     
Но она покачала головой:
     
— Пустые мечтания. Соседку быстро обнаружат. Даже если мы утаим сведения о ней.
     
— Эугения, будьте откровенны: ваше открытие состоялось случайно. Просто вам посчастливилось заметить звезду — ну случилось так, что вы сравнили два снимка одного участка неба. Но ведь вы могли и не заметить эту точку. Неужели другие не могут не обратить внимания на неё?
     
Инсигна промолчала, но выражение её лица удовлетворило Питта.
     
Его голос стал тихим, вкрадчивым.
     
— Даже если в нашем распоряжении окажется только одно столетие, всего сто лет, чтобы построить новое общество, — мы всё равно успеем вырасти и окрепнуть. И сумеем защитить себя, когда остальные бросятся на поиски. Мы будем уже достаточно сильны, чтобы не прятаться.
     
И снова Инсигна не ответила.
     
— Ну, убедил я вас? — спросил Питт.
     
— Не совсем. — Она словно очнулась.
     
— Тогда поразмыслите. Я хочу вас кое о чём попросить. Пока вы обдумываете моё предложение, не говорите никому о Звезде-Соседке, а все материалы о ней отдайте мне на хранение. Они будут целы. Я обещаю. Они понадобятся нам, если мы решим отправиться туда. Ну как, Эугения, способны вы на подобную малость?
     
— Да, — ответила она тихо. И встрепенулась: — Кстати, чуть не забыла. Я имею право дать звезде имя. Это моя звездами я назову её…
     
Питт улыбнулся:
     
— И как же вы предлагаете именовать её? Звездой Эугении?
     
— Нет. Я всё-таки не дура. Я хочу назвать её Немезидой.
     
— Немезидой? Не-ме-зи-дой?
     
— Да.
     
— Почему?
     
— Уже в конце двадцатого столетия считали, что у Солнца должна быть звезда-спутница. Но тогда её обнаружить не смогли. Самую близкую соседку Солнца так и не разыскали, но в статьях её называли Немезидой. Мне хотелось бы почтить таким образом память учёных, догадавшихся о её существовании.
     
— Но Немезида? Ведь это же какая-то греческая богиня… с довольно скверным характером.
     
— Это богиня возмездия, законного отмщения, неотвратимой кары. Прежде её имя широко использовалось в литературе. Теперь мой компьютер снабдил его пометкой — архаическое.
     
— Ну а почему же предки назвали звезду Немезидой?
     
— Они связывали её с кометным облаком. Они считали, что, обращаясь вокруг Солнца, Немезида возмущает движение комет, в результате чего те падают на Землю. Дело в том, что подобные удары из космоса регулярно губили жизнь нашей планеты каждые двадцать шесть миллионов лет.
     
— В самом деле? — Питт казался удивленным.
     
— Ну, не совсем так. Эта гипотеза не подтвердилась, но тем не менее я хочу, чтобы звезда называлась именно Немезидой. И ещё я хочу, чтобы в анналы была внесена запись о том, что именно я дала ей имя.
     
— Это я могу обещать вам, Эугения. Вы открыли её — так и будет отмечено в нашей истории. Ну а когда человечество, от которого мы сбежим, обнаружит свою, так сказать, немезидийскую ветвь, оно узнает и о первооткрывательнице. Ваша звезда, ваша Немезида, окажется первой, которой суждено будет восходить над поселениями оставивших Солнечную систему людей.
     
…Глядя в спину уходившей Эугении, Питт ощущал уверенность: она не подведёт. Он позволил ей дать звезде имя — жест великодушный и хитроумный. Теперь она будет стремиться к своей звезде. И, конечно же, будет заинтересована в том, чтобы возле неё выросла цивилизация, подчиняющаяся логике и порядку, способная заселить всю Галактику.
     
И тут, не успев вкусить блаженства от воображаемой картины светлого будущего, Питт ощутил, как сердце стиснул ужас, прежде незнакомый ему.
     
Почему именно Немезида? Отчего Инсигна вдруг вспомнила имя богини возмездия?
     
И чтобы не поддаться слабости, он постарался не думать об этом как о недобром предзнаменовании.
    
   
   
    
     
Глава 3
     
МАТЬ
    
    
     
      
6
     
     
Время было обеденное, и Инсигна находилась в таком расположении духа, когда чуточку побаивалась собственной дочери.
     
В последнее время подобное случалось всё чаще, но почему — она не знала сама. Быть может, потому, что Марлена становилась всё молчаливее, всё чаще уходила в себя, вечно была погружена в какие-то размышления, слишком личные, чтобы о них можно было говорить.
     
Иногда смятение и опаска мешались в душе Инсигны с чувством вины: во-первых, её материнское терпение часто бывало небезгранично, во-вторых, она прекрасно видела физические недостатки дочери. Ни спокойное обаяние матери, ни буйная привлекательность отца не передались Марлене.
     
Девочка была невысока и плохо сложена. Нескладеха — так про себя Инсигна называла бедняжку Марлену.
     
Да, бедная девочка — слова эти не шли у матери из головы и вечно просились на язык.
     
Невысокая, нескладная. Плотная — но не жирная. Такова была её девочка. Ни капли изящества. Тёмно-каштановые волосы, прямые и достаточно длинные. Нос чуть бульбочкой, уголки рта слегка опущены, маленький подбородок — и эта вечная углубленность в себя. Прекрасными были только глаза: огромные, чёрные, горящие, чёткие тёмные дуги бровей, а длинные ресницы даже казались искусственными. Но всего прочего одни глаза не могли компенсировать, как бы ни очаровывал их взгляд.
     
Когда Марлене исполнилось пять лет, Инсигна стала понимать, что особо привлекательной для мужчин дочь никогда не будет, и с каждым годом она всё больше убеждалась в этом.
     
Кое-какое внимание уделял девочке Ауринел, которого привлекали её не по годам развитый интеллект и способность всё схватывать на лету. В его присутствии Марлена держалась застенчиво, однако чувствовалось, что общение с ним доставляет ей удовольствие. Она смутно догадывалась, что в объекте, называемом «мальчишкой», может обнаружиться нечто неотразимо привлекательное, хоть и не понимала ещё, что именно.
     
Правда, в последние два года Инсигне стало казаться, что Марлена сумела досконально разобраться, что такое «мальчик». Дочь без разбора поглощала книги и фильмы, слишком взрослые, если не для ума, то, во всяком случае, для тела — они-то и внесли полную ясность. Но рос и Ауринел: он уже начинал подпадать под власть гормонов, и разговорчики понемногу перестали привлекать его.
     
В тот вечер за обедом Инсигна поинтересовалась:
     
— Ну, как прошёл день, дорогая?
     
— Как обычно. Приходил Ауринел — по-моему, он всё сам тебе рассказал. Извини, что я заставила себя разыскивать.
     
Инсигна вздохнула:
     
— Видишь ли, Марлена, мне иногда кажется, что ты грустишь, и моё беспокойство вполне извинительно. По-моему, ты проводишь в одиночестве слишком много времени.
     
— Я люблю быть одна.
     
— Не притворяйся. Радости на твоём лице не видно. Многие ребята охотно подружились бы с тобой, да и тебе было бы веселее. Ведь Ауринел — твой приятель.
     
— Был. Теперь его интересуют другие. Сегодня я в этом убедилась. И возмутилась. Представь себе, он торопился к Долоретте.
     
— Нельзя на него за это сердиться, — ответила Инсигна. — Ты же знаешь, Долоретта его ровесница.
     
— По возрасту, — выпалила Марлена, — но она такая глупая.
     
— В этом возрасте внешность имеет значение.
     
— Вот он и доказал это. Значит, и сам такой же глупый, как она. И чем больше он облизывается на Долоретту, тем легче становится его собственная голова. Это видно.
     
— Марлена, он повзрослеет и, может быть, сумеет понять, что в человеке по-настоящему важно. Ты ведь сама взрослеешь и тоже станешь…
     
Марлена загадочно поглядела на Инсигну и произнесла:
     
— Не надо, мам: ты сама не веришь в то, что хочешь сказать. Даже на минутку.
     
Инсигна покраснела. Она-то думала, что дочь не догадывается об этом. А она, оказывается, знает — но откуда? Инсигна говорила совершенно естественным тоном, искренне, пытаясь ощутить свою искренность. Но Марлена видела её насквозь. И не впервые. Инсигна подозревала, что Марлена умеет улавливать интонации, мгновения нерешительности, жесты — и по ним всегда узнавала то, чего ей не следовало бы знать. Вот эти способности дочери и пугали Инсигну.
     
Никто не хочет оказаться прозрачным как стеклышко для осуждающих глаз.
     
Ну например, что же такого она сказала Марлене, из чего дочка сделала вывод, что Земля обречена? Придётся выяснить и обдумать.
     
Инсигна вдруг ощутила усталость. Ей Марлену не провести — стоит ли пытаться?
     
— Хорошо, ближе к делу, — проговорила Инсигна. — Чего ты хочешь?
     
— Я вижу, что ты и в самом деле хочешь узнать это, — ответила Марлена. — И только поэтому скажу. Я хочу уехать отсюда.
     
— Уехать отсюда? — Инсигна не могла уразуметь смысла этих простых слов. — Куда же ты хочешь уехать?
     
— Мама, на свете существует не только Ротор.
     
— Конечно. Но на два световых года вокруг ничего нет.
     
— Нет, мама, ты не права. До Эритро меньше двух тысяч километров.
     
— Это ничего не значит. Там нельзя жить.
     
— Но ведь там живут люди.
     
— Да, под Куполом живут учёные и инженеры, занятые важной научной работой. Но ведь Купол много меньше Ротора. Если тебе здесь тесно, то каково покажется там?
     
— Там за пределами Купола будет Эритро. Когда-нибудь люди расселятся по всей планете.
     
— Возможно. Но в этом нельзя быть уверенным.
     
— А я уверена.
     
— Всё равно на это уйдут столетия.
     
— Пора начинать — почему я не могу быть среди первопроходцев?
     
— Марлена, ты смешна. У тебя здесь уютный дом. Когда это пришло тебе в голову?
     
Марлена поджала губы, а потом сказала:
     
— Я не уверена, но, пожалуй, несколько месяцев назад, и становится всё хуже. Я просто уже не могу оставаться на Роторе.
     
Поглядев на дочь, Инсигна нахмурилась: девочка понимает, что потеряла Ауринела, сердце её разбито, она хочет уехать отсюда, чтобы наказать его. Вот, мол, будет она горевать в одиночестве посреди безжизненной пустыни, и ему станет стыдно…
     
М-да, такого нельзя исключить. Эугения вспомнила себя в пятнадцать лет. Нежное сердечко… малейшее переживание способно разбить его. Правда, сердечные раны в таком возрасте заживают быстро, да только юной девушке в это не поверить. Пятнадцать лет! Это потом, потом только…
     
Да что попусту думать об этом!
     
— Так чем же, Марлена, тебя так привлекает Эритро?
     
— Даже не знаю. Она такая огромная… Человек должен жить в огромном мире — разве это не естественно? — Поколебавшись, она нерешительно добавила: — Таком, как Земля!
     
— Как Земля! — с укоризной отозвалась Эугения. — Ты ничего не знаешь о ней. Ты никогда её не видела!
     
— Я много видела, мама. В библиотеке полно фильмов о Земле.
     
Это верно. Питт даже собирался изъять их и уничтожить. Он намеревался бежать из Солнечной системы, бежать навсегда — и любые романтические воспоминания о родной планете мешали ему. Инсигна тогда решительно возражала, но теперь ей стал ясен смысл тогдашних намерений Питта.
     
— Марлена, не придавай им большого значения, — сказала она. — В фильмах всё идеализировано. И по большей части они рассказывают о далеком прошлом. Тогда дела на Земле ещё не обстояли так скверно, но и в те времена там было не так уж хорошо.
     
— Даже тогда?
     
— Даже тогда. Знаешь ли ты, на что теперь похожа Земля? Это просто дыра, в которой немыслимо жить. Поэтому люди покидают её и строят поселения; они оставляют огромный и ужасный мир, чтобы жить в цивилизованных условиях, и никто из них не хочет возвращаться.
     
— На Земле ещё живут миллиарды людей.
     
— Именно поэтому там невозможно жить. Все, кто мог, уже переселились. Вот почему сейчас столько поселений, и все они перенаселены. Вот почему мы здесь, дорогая.
     
— Отец землянин, и он остался там, хотя мог быть здесь, — тихо сказала Марлена.
     
— Да, он остался, — хмуро согласилась Эугения, пытаясь говорить ровным голосом.
     
— Почему же, мама?
     
— Хватит, Марлена. Мы уже говорили об этом. Многие предпочли остаться дома. Просто не хотели покидать родные края. Почти у всех роториан на Земле остались родные. Ты это прекрасно знаешь. Ты хочешь вернуться на Землю? Так?
     
— Нет, мама, вовсе нет.
     
— Впрочем, даже если бы ты и хотела, до неё целых два световых года. Ты это должна понимать.
     
— Конечно, я понимаю. Я просто хочу напомнить тебе, что рядом есть вторая Земля. Это Эритро. Я хочу туда, я стремлюсь туда.
     
Инсигна не сумела сдержаться. Почти с ужасом она услышала собственные слова:
     
— Значит, и ты хочешь бросить меня, как твой отец?
     
Марлена вздрогнула.
     
— Мама, неужели это правда, что он бросил тебя? Мне кажется, всё сложилось бы по-другому, если бы ты повела себя иначе. — И спокойно добавила: — Ведь ты сама прогнала его, мама.
    
   
   
    
     
Глава 4
     
ОТЕЦ
    
    
     
      
7
     
     
Странно — а может, глупо, — но воспоминания эти даже теперь, после четырнадцати лет разлуки, всё ещё причиняли ей невыносимую боль.
     
Крайл был высок — за метр восемьдесят, тогда как рост мужчин на Роторе в среднем не превышал метра семидесяти. Благодаря этому преимуществу он — как и Янус Питт — казался сильным и властным. Это впечатление долго обманывало Эугению, и она не скоро поняла, что на его силу нельзя положиться.
     
У него был прямой нос, резко очерченные скулы, сильный подбородок и страстный суровый взгляд. Он словно источал мужественность. Эугения ощутила её аромат при первой встрече и сразу же покорилась.
     
Инсигна тогда заканчивала астрономический факультет на Земле. Ей хотелось поскорей вернуться на Ротор и заняться работой, связанной с Дальним Зондом. Она знала, что эта работа предполагает широкие исследования космоса, но даже не подозревала, какое ошеломляющее открытие предстоит сделать ей самой.
     
Тогда-то она и познакомилась с Крайлом и, к собственному смятению, безумно влюбилась… в землянина. Подумать только — в землянина! И уже почти решила выбросить из головы мечты о Дальнем Зонде и остаться на Земле, с ним.
     
Эугения помнила, как Крайл удивленно посмотрел на неё и сказал:
     
— Оставаться здесь… со мной? А мне бы хотелось уехать с тобой на Ротор.
     
Она и подумать не смела, что он готов променять свой огромный мир на её крохотный мирок.
     
Как Крайлу удалось добиться разрешения жить на Роторе, Инсигна не знала, да так никогда и не узнала.
     
Иммиграционные законы были весьма строги. Как только очередное поселение заканчивало набор необходимого числа людей, въезд немедленно ограничивался: во-первых, потому, что поселения могли обеспечить комфортом лишь ограниченное число жителей, а во-вторых, каждое из них отчаянно стремилось сохранить внутреннее экологическое равновесие. Люди, прибывавшие с Земли или из других поселений по необходимости, подвергались тщательной дезинфекции, а иной раз отправлялись в карантин. И едва гости заканчивали свои дела, их немедленно выпроваживали.
     
Крайл тоже был гостем. Однажды он посетовал на то, что ему предстоит провести в карантине несколько недель, и Эугения втайне обрадовалась его настойчивости. Значит, она и в самом деле нужна ему, раз он идёт на всё.
     
Но временами он казался ушедшим в себя, невнимательным, и тогда Эугения начинала гадать, что именно погнало его на Ротор, несмотря на все препятствия. Может быть, причина не в ней? Что, если он преступник? Или у него есть опасные враги? А может быть, ему просто надоела земная женщина и он сбежал от неё? Спросить она не решалась.
     
Сам он никогда не говорил об этом.
     
Но и после того, как Крайл обосновался на Роторе, оставалось неясным, как долго ему удастся там пробыть. Иммиграционное бюро специальным разрешением предоставило Крайлу гражданство, что для Ротора было событием экстраординарным.
     
Всё, что делало общество Крайла Фишера неприемлемым для роториан, казалось Инсигне дополнительным поводом для восхищения им. Земное происхождение придавало ему блеск и неординарность. Истинной роторианке следовало презирать чужака, но Эугения находила в этом даже источник эротического возбуждения. И решила биться за Крайла с враждебным миром — и победить.
     
Когда Крайл стал подыскивать себе работу — чтобы зарабатывать и как-то устроиться в новом для него обществе, — она намекнула ему, что женитьба на роторианской женщине — роторианке в третьем поколении — может заставить бюро иммиграции предоставить ему все права гражданина.
     
Крайл поначалу удивился, словно прежде это ему и в голову не приходило, но потом как будто обрадовался. Инсигна же почувствовала некоторое разочарование. Одно дело — выходить замуж по любви, другое — ради того, чтобы муж получил гражданство. Но она сказала себе: ничего, за всё приходится платить.
     
И после подобающей по роторианским обычаям долгой помолвки они поженились.
     
Жизнь пошла прежним чередом. Он не был страстным любовником — впрочем, как и до свадьбы. Но относился к ней неизменно ласково и внимательно, и это не давало остыть счастью в её душе. Он никогда не был груб, а тем более жесток. Кроме того, Инсигна помнила, что муж оставил ради неё свой мир и преодолел множество препятствий, чтобы иметь возможность жить вместе с нею. Всё это, конечно, свидетельствовало в пользу его чувств.
     
Несмотря на то что Крайл стал полноправным гражданином, в душе его всё-таки оставалась какая-то неудовлетворенность. Инсигна видела это, но не могла осуждать мужа. Гражданство гражданством, но, поскольку он не был рождён роторианином, ряд интересных областей деятельности по-прежнему был закрыт для него. Она не знала, чему его учили там, на Земле; сам же он никогда не рассказывал, какое образование получил. Но в разговоре недостатка образованности не обнаруживал. Впрочем, он мог быть и самоучкой: Инсигна успела узнать, что на Земле высшее образование не считается обязательным, как у роториан.
     
Вот это-то и смущало её. Не то, что Крайл Фишер был землянином, — тут она могла смело глядеть в лицо друзьям и коллегам, когда об этом заходила речь. Но вот то, что он мог оказаться необразованным землянином…
     
Но никто не делал никаких намеков, а Крайл терпеливо выслушивал рассказы Эугении о работе Дальнего Зонда. Правда, она так и не рискнула проверить его знания, заведя какой-нибудь разговор о технике. Впрочем, иногда он задавал ей вопросы по делу или отпускал вполне уместные замечания. Ей это было приятно, поскольку его слова вполне могли принадлежать человеку интеллигентному.
     
Фишер работал на одной из ферм — занятие вполне респектабельное, более того — из числа важнейших, но, увы, занимавшее место почти в самом низу социальной шкалы. Он не возмущался и не жаловался жене — ведь без её помощи он не смог бы попасть даже туда, — но и не обнаруживал удовлетворения. О своей работе он не рассказывал, но Эугения замечала в нём смутное недовольство.
     
И поэтому она привыкла обходиться без фраз вроде: «Привет, Крайл. Ну, как дела на работе?»
     
То есть поначалу она задавала такие вопросы, но ответ был неизменно один: «Ничего особенного» — и короткий досадливый взгляд.
     
Наконец и она перестала сообщать ему во всех подробностях мелкие служебные дрязги и сплетни. Ведь даже такие мелочи могли дать ему повод для неприятных сравнений.
     
Инсигна убеждала себя, что страхи её преувеличены и свидетельствуют скорее о её собственной неуверенности в себе. Вечерами, когда она приступала к описанию дневных трудов, Фишер слушал её, не обнаруживая нетерпения. Несколько раз без особого интереса он расспрашивал её о гиперприводе, но Инсигна знала о нём немного.
     
Политические перипетии на Роторе интересовали Крайла — впрочем, мелочную возню колонистов он воспринимал с высокомерием истинного землянина. Эугения старалась помалкивать, чтобы муж не заметил её неудовольствия.
     
И в конце концов между ними пролегло молчаливое отчуждение, которое иногда нарушали короткие разговоры о просмотренных фильмах, общих знакомых, мелких жизненных проблемах.
     
Она не считала себя несчастной. Пирожное превратилось в белый хлеб — однако есть вещи куда менее вкусные, чем пышный батон.
     
Были в этом и свои преимущества. Заниматься секретными делами — значит не говорить о них никому, но кто сумел бы не проболтаться, лежа рядом с женой или мужем? Впрочем, Инсигне это почти не грозило — так мало секретного было в её работе.
     
Но когда открытие Звезды-Соседки вынужденно и совершенно неожиданно для Эугении угодило под спуд — как только сумела она сдержаться? Естественные побуждения требовали иного: немедленно похвастаться перед мужем, обрадовать его тем, что она совершила важное открытие и имя её не исчезнет со страниц учебников астрономии, пока живо человечество. Она могла бы рассказать ему всё ещё до разговора с Питтом. Могла просто попрыгать перед ним на одной ножке: «Угадай-ка! Угадай-ка! Ни за что не угадаешь!»
     
Но она не сделала этого. Просто не сообразила, что Фишер может заинтересоваться. Может быть, он разговаривал о работе с другими — с фермерами или жестянщиками, — но не с ней…
     
Поэтому она даже не обмолвилась ему о Немезиде. И разговоров об этом не было до того ужасного дня, когда рухнула их семейная жизнь.
    
    
     
      
8
     
     
Когда же она полностью перешла на сторону Питта?
     
Поначалу мысль о том, что существование Звезды-Соседки нужно держать в секрете, смущала Инсигну; она не хотела покидать Солнечную систему ради звезды, о которой не было известно почти ничего, кроме положения в пространстве. Она считала неэтичным и бесчестным создавать новую цивилизацию втайне от всего человечества.
     
Но этого требовала безопасность поселения, и Инсигна сдалась. Однако она намеревалась бороться с Питтом и при любой возможности противоречить ему. Аргументы свои она отточила настолько, что, на её взгляд, они сделались абсолютно безукоризненными и неопровержимыми, но… ей пришлось оставить их при себе.
     
Питт всегда успевал перехватить инициативу.
     
Как-то раз он сказал ей:
     
— Эугения, вы наткнулись на Звезду-Соседку в известной мере случайно, и ничто не мешает вашим коллегам сделать то же самое.
     
— Едва ли… — начала она.
     
— Нет, Эугения, не будем полагаться на вероятность. Нам необходима уверенность. Вы сами проследите, чтобы никто даже шагу не сделал в опасную сторону, к материалам, которые могут выдать положение Немезиды.
     
— Как же я смогу это сделать?
     
— Очень просто. Я беседовал с комиссаром, и вы теперь будете возглавлять все работы по исследованиям Дальнего Зонда.
     
— Но это значит, что я перескочила…
     
— Да. У вас повысились ответственность, зарплата, общественный статус. Чем вы недовольны?
     
— Я не думаю возражать, — ответила Инсигна, ощущая тяжелые удары своего сердца.
     
— Уверен, что с обязанностями главного астронома вы справитесь самым лучшим образом, но главная ваша цель будет заключаться в том, чтобы все астрономические исследования производились с высочайшим качеством и максимальной эффективностью и при этом не имели бы никакого отношения к Немезиде.
     
— Но, Янус, разве можно утаить такое открытие?
     
— Я и не собираюсь этого делать. Сразу же, как только выйдём из Солнечной системы, все узнают, куда мы направляемся. Но до тех пор знать о Немезиде должны немногие — и чем позже они узнают о ней, тем лучше.
     
Повышение в должности, не без стыда отметила Инсигна, лишило её желания возражать.
     
В другой раз Питт поинтересовался:
     
— А как у вас с мужем?
     
— В каком смысле? — немедленно перешла в оборону Инсигна.
     
— По-моему, он — землянин?
     
— Он родился на Земле, но стал гражданином Ротора. — Инсигна поджала губы.
     
— Понимаю. Значит, вы ничего не рассказывали ему о Немезиде?
     
— Совершенно ничего.
     
— А этот самый муж никогда не говорил вам, почему он оставил Землю и что ему понадобилось на Роторе?
     
— Нет. Да я и не спрашивала.
     
— Неужели вас это вовсе не интересует?
     
Поколебавшись, Инсигна призналась:
     
— Конечно же — иногда.
     
— Тогда, быть может, я смогу кое-что объяснить вам, — улыбнулся Питт.
     
Так он и сделал — постоянно, понемногу, ненавязчиво, не оглушая, во время каждого разговора. Речи его вывели Инсигну из оболочки, в которой она замкнулась. В конце концов, если живешь на Роторе, приходится и воспринимать всё по-роториански.
     
Но благодаря Питту, тому, что он рассказывал, тем фильмам, которые он советовал ей посмотреть, она наконец составила верное представление о Земле и миллиардах людей, её населяющих, о вечном голоде и насилии, о наркотиках и умопомешательстве. И Земля стала казаться ей бездной, полной ужасов, от которой следовало бежать как можно дальше. Она больше не удивлялась, почему Крайл Фишер оставил планету, — она думала, почему так мало землян последовали его примеру.
     
Правда, сами поселения были немногим лучше. Теперь она поняла, как замкнуты эти мирки, жители которых не имеют возможности свободно передвигаться в космосе. Каждое поселение боялось заразы, чуждой микрофлоры и фауны. Торговля медленно отмирала, а если где и велась, то в основном с помощью автоматических кораблей, перевозивших тщательно простерилизованные грузы.
     
Поселения ссорились и враждовали. Околомарсианские поселения были не лучше прочих. Только в поясе астероидов поселения пока ещё беспрепятственно умножались, тем самым навлекая на себя растущую неприязнь всех обитавших ближе к Солнцу.
     
И Инсигна всё чаще внутренне соглашалась с Питтом, она почувствовала желание бежать из этой нестерпимой нищеты — чтобы заложить основы новой цепи миров, где не будет места страданию. Новое начало, новые возможности.
     
А потом выяснилось, что она беременна, и энтузиазм немедленно начал улетучиваться. Одно дело — рисковать собой и мужем, другое — подвергать опасности собственное дитя.
     
Но Питт был невозмутим. Он поздравил её:
     
— Ребенок родится здесь, у Солнца, и вам хватит времени привыкнуть к младенцу. К тому времени, как мы подготовимся к пути, ему исполнится годика полтора. А потом вы и сами поймете, какое это счастье, что не пришлось ждать дольше. Ваше дитя и знать не будет об участи загубленной родом людским планеты, об отчаянии, разделившем людей. Ребенок будет знать только свой новый мир — культурный, в котором все его обитатели будут понимать друг друга. Какой везучий ребенок, какой счастливый ребенок. Не то что мои сын и дочь — они уже выросли, и оба отмечены этой печатью.
     
И Эугения вновь воспрянула духом. И когда родилась Марлена, она уже начала опасаться всяких задержек, чтобы неудачники, заполонившие всю Солнечную систему, не смогли заразить девочку своей бестолковостью.
     
К тому времени она уже полностью разделяла взгляды Питта.
     
Ребенок, к большому облегчению Инсигны, словно приворожил Фишера. Она и не предполагала, что Крайл окажется таким хорошим отцом. Он буквально не давал на неё пылинке упасть и охотно взял на себя свою долю отцовских забот. Даже вдруг сделался жизнерадостным.
     
Когда Марлене было около года, по Солнечной системе вдруг поползли слухи, что Ротор собирается в путь. Известие взбудоражило едва ли не всю систему, а Питт, уже явно метивший в комиссары, зловеще усмехался.
     
— Ну что они могут сделать? Чем они могут остановить нас? Весь этот околосолнечный шовинизм, все эти обвинения в нелояльности лишь приведут к свертыванию исследований гиперпривода в других поселениях, что только послужит нашим целям.
     
— Но как они сумели узнать об этом? — удивилась Инсигна.
     
— Об этом позаботился я, — улыбнулся он. — Теперь я не против, пусть знают, что мы улетаем, ведь им неизвестно, куда мы направляемся. В конце концов, скрывать это больше нельзя. Мы должны провести всеобщее голосование, а когда все роториане узнают о предстоящем отлёте, узнает о нём и Солнечная система.
     
— Голосование?
     
— Конечно — а почему нет? Подумайте, разве можно улетать с таким количеством людей, которые боятся оказаться вдали от Солнца или будут тосковать без него? Так мы с нашим делом не справимся. Нам нужны добровольцы, и к тому же ретивые. Идея отлёта должна получить всеобщее одобрение.
     
Он был абсолютно прав. Кампания началась немедленно, а преднамеренная утечка информации смягчила напряженность как внутри Ротора, так и за его пределами.
     
Одни роториане радовались предстоящему событию, другие боялись.
     
Когда Фишер обо всём узнал, он помрачнел и однажды сказал жене:
     
— Это безумие.
     
— Неизбежное безумие, — поправила его Инсигна, стараясь говорить спокойно.
     
— Почему? Почему мы должны скитаться среди звезд? И куда нам лететь? Там же нет ничего.
     
— Там миллиарды звезд…
     
— А сколько планет? Ведь мы даже не знаем, есть ли вообще планеты возле других звезд, не говоря уж о пригодных для обитания. Только Солнечная система может быть домом для людей Земли.
     
— Любопытство в крови человека. — Это было одно из высказываний Питта.
     
— Романтическая чушь. Неужели никто здесь не понимает, что на голосование поставлено предложение: трусливо сбежать, бросить человечество и кануть в космической дали.
     
— Крайл, насколько я понимаю, — сказала Инсигна, — общественное мнение на Роторе склоняется к тому, чтобы принять это предложение.
     
— Пропаганда совета. Неужели ты считаешь, что народ проголосует за то, чтобы оставить Землю? Чтобы оставить Солнце? Никогда. Если такое случится — мы вернёмся на Землю.
     
Она почувствовала, как её сердце замерло.
     
— Нет-нет, неужели с тебя не хватит этих ваших самумов, буранов и мистралей — или как они там зовутся? Тебе хочется, чтобы на голову падали льдинки, шёл дождь, чтобы выл ветер?
     
— Всё это не так уж и плохо. — Высоко подняв брови, он посмотрел на жену. — Верно, бывают бури, но их легко предсказать. Между прочим, они даже интересны — если не слишком сильны. Это даже здорово: немного холода, немного жары, немного дождя. Разнообразие. Бодрит. И потом — подумай, как разнообразна земная кухня.
     
— Кухня? Что ты болтаешь? Люди на Земле голодают. Мы вечно отправляем туда корабли с продовольствием.
     
— Да, некоторые голодают, но ведь не все.
     
— И ты хочешь, чтобы Марлена выросла в подобных условиях?
     
— Так выросли миллиарды детей.
     
— Моей девочки среди них не будет, — отрезала Инсигна.
     
Теперь все надежды её заключались в Марлене. Девочке уже было десять месяцев, и у неё прорезалось по два передних зуба, сверху и снизу. Цепляясь за прутья манежа, она вставала на ножки, взирая на мир круглыми, изумленными, озаренными несомненным умом глазами.
     
Фишер души не чаял в своей дурнушке-дочурке. Когда девочка не сидела у него на руках, он возился с нею, любовался и восхищался дивными глазками. Больше восхищаться было нечем, и единственное достоинство заменяло отцу всё остальные.
     
Конечно же, Фишер не станет возвращаться на Землю, понимая, что это означает вечную разлуку с Марленой. Инсигна не была уверена, что, будучи поставлен перед выбором, Крайл выберет её, женщину, которую любил и на которой женился, — а не Землю… Впрочем, Марлена непременно заставит его остаться.
     
Непременно?
    
    
     
      
9
     
     
Через день после голосования, придя с работы, Эугения Инсигна застала своего мужа в ярости. Задыхаясь от гнева, он произнес:
     
— Результаты голосования сфальсифицированы.
     
— Тише, ребенка разбудишь, — ответила она.
     
Крайл попытался прийти в себя.
     
Чуточку расслабившись, Инсигна сказала:
     
— Теперь можно не сомневаться в том, чего желают роториане.
     
— И ты тоже голосовала за бегство?
     
Она помедлила. Лгать бессмысленно. К тому же она уже выразила своё мнение.
     
— Да, — подтвердила она.
     
— Питт приказал, ещё бы, — буркнул Крайл.
     
Она удивилась:
     
— При чем здесь Питт? Неужели я не способна сама принять решение?
     
— Но ты и он… — Фишер умолк.
     
Кровь бросилась ей в лицо:
     
— Что ты хочешь этим сказать?
     
(Неужели он подозревает её в неверности?)
     
— Что? А то, что он — политикан. И стремится стать комиссаром любой ценой, а ты хочешь подняться, уцепившись за него. За политическую лояльность тоже платят, не так ли?
     
— И куда же я, по-твоему, мечу? Как будто некуда. Я астроном, а не политик.
     
— Тебя же повысили — пренебрегая при этом более старшими, более опытными.
     
— Наверное, я хорошо работаю…
     
(Как ей теперь защитить себя, не выдав истину?)
     
— Не сомневаюсь, что тебе самой нравится эта мысль. Но всё дело в Питте.
     
— Так куда же ты клонишь? — вздохнула Инсигна.
     
— Слушай! — Крайл говорил негромко, помня, что Марлена спит. — Не верю я, что всё поселение готово рискнуть жизнью, отправляясь в путь с этим гиперприводом. Откуда вам известно, как дело обернется? Откуда вы знаете, как он сработает? А что, если мы все погибнем?
     
— Дальний Зонд работает прекрасно.
     
— А живые существа на нём были? Если нет, откуда вам знать, как воздействует гиперпривод на живой организм? Что тебе известно о нём?
     
— Ничего.
     
— Как же так? Ты ведь работаешь в лаборатории, а не на ферме.
     
Ревнует, решила Инсигна. И сказала:
     
— Ты думаешь, что все работники лаборатории сидят в одной комнате. Я уже говорила тебе: я астроном и ничего не знаю о гиперприводе.
     
— Значит, Питт ничего тебе не рассказывал?
     
— О гиперприводе? Он и сам не знает, что это такое.
     
— Ты хочешь убедить меня, что никто из вас о нём ничего не знает?
     
— Отчего же — специалисты по гиперпространству знают всё. Те, кому положено знать, — знают. Остальным это ни к чему.
     
— Значит, гиперпривод — секрет для всех, кроме горстки специалистов?
     
— Совершенно верно.
     
— Тогда нельзя быть уверенным в безопасности гиперперелета, нельзя полагаться на одних специалистов по гиперпространству. Они-то как, по-твоему, могли убедиться в этом?
     
— Думаю, они проводили необходимые эксперименты.
     
— Ты предполагаешь…
     
— Вполне разумное предположение. Они утверждают, что перелет безопасен.
     
— Ты думаешь, что они не способны на ложь?
     
— Кстати, они тоже полетят. И я уверена, что такие эксперименты проводились.
     
Прищурившись, Крайл посмотрел на жену:
     
— Значит, уже уверена. Конечно, Дальний Зонд — твоё детище. Так были на его борту живые существа или нет?
     
— Я же не имела отношения к обеспечению полёта. Я ознакомлена лишь со всеми астрономическими материалами. — Инсигна потеряла терпение. — Знаешь что, мне не нравится этот спор, да и ребенок уже ворочается. Теперь у меня к тебе пара вопросов. Что ты собираешься делать? Летишь с нами или нет?
     
— Я не обязан лететь. Условия голосования таковы: всякий, кто не хочет, может не лететь.
     
— Я знаю, что ты не обязан, но как ты поступишь? По-моему, не стоит разрушать семью.
     
Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла неубедительной.
     
— Но я не хочу оставлять Солнечную систему, — медленно и угрюмо проговорил Фишер.
     
— Значит, лучше оставить меня и Марлену?
     
— Зачем нам с Марленой разлучаться? Если ты намерена рисковать — при чем тут ребенок?
     
— Если полечу я, полетит и Марлена, — твёрдо произнесла Эугения. — Пойми это, Крайл. Куда ты с ней подашься? В недостроенное поселение на астероидах?
     
— Конечно, нет. Я родом с Земли и всегда могу вернуться туда.
     
— Это на гибнущую-то планету? Блестящая мысль.
     
— Уверяю тебя, до её гибели осталось ещё о-го-го сколько.
     
— Зачем же ты тогда покинул её?
     
— Я думал, что здесь мне будет лучше. Я не знал, что покупаю себе билет в никуда без возврата.
     
— Не в никуда, — не выдержала Инсигна. — Если бы ты только знал, куда мы отправляемся, то не стал бы так торопиться на Землю.
     
— Почему? Куда летит Ротор?
     
— К звездам.
     
— К забвению.
     
Они посмотрели друг на друга. В этот момент Марлена открыла глаза и спросонья пискнула. Взглянув на ребенка, Фишер смягчился.
     
— Эугения, нам незачем расставаться. Я не собираюсь разлучаться с Марленой. И с тобой тоже. Давай вернёмся вместе.
     
— На Землю?
     
— Да. А почему бы и нет? У меня там остались друзья. У моей жены и дочери не будет никаких проблем. Все ваши здешние экологические балансы Землю не волнуют. Лучше жить на огромной планете, чем в крошечном вонючем пузыре посреди космоса.
     
— Твоя планета просто до предела раздувшийся вонючий пузырь. Нет-нет, никогда.
     
— Тогда позволь мне взять Марлену с собой. Это для тебя путешествие оправдывает всякий риск. Ты ведь астроном, тебе нужна Вселенная для твоих работ, но ребенок пусть останется у Солнца, в безопасности и покое.
     
— Это на Земле-то? Не смеши меня. Зачем ты затеял этот разговор? Чтобы отобрать у меня моего ребенка?
     
— Нашего ребенка.
     
— Моего. Ступай куда хочешь. Я не хочу больше видеть тебя. И не смей трогать ребенка. Ты сказал, что я в хороших отношениях с Питтом — так оно и есть. А значит, я могу устроить так, чтобы тебя отправили в пояс астероидов, хочешь ты того или нет. А потом добирайся как знаешь до своей прогнившей Земли. А теперь убирайся из моего дома и подыщи себе другое место для ночлега, пока тебя не выслали отсюда. Когда сообщишь мне, где устроился, я перешлю тебе пожитки. И не думай, что сможешь вернуться. Мой дом будет под охраной.
     
В тот момент Инсигна была искренна, она говорила то, что думала; гнев переполнял её сердце. Она могла уговорить его, уломать, убедить — наконец, переспорить, но не стала даже пытаться. Она с ненавистью посмотрела на мужа — и выгнала из дома.
     
И Фишер ушёл. А она отправила вслед его вещи. Потом он отказался лететь на Роторе, и его выслали. Эугения полагала, что он вернулся на Землю.
     
Оставил навсегда её и Марлену. Нет, это она оставила его навсегда.
    
   
   
    
     
Глава 5
     
ДАР
    
    
     
      
10
     
     
Инсигна удивлялась себе самой. Она никому ещё не рассказывала о расставании с мужем, хотя переживала случившееся почти каждый день целых четырнадцать лет. Она и не собиралась посвящать кого бы то ни было в эту грустную историю, которая должна была вместе с ней уйти в могилу.
     
Не то чтобы она видела в этом нечто стыдное — просто считала глубоко личным делом.
     
И вот ни с того ни с сего выложила всё до капли своей юной дочери, которую до сих пор считала ребенком.
     
Дочь грустно смотрела на мать тёмными взрослыми глазами — по-совиному, не моргая… Наконец Марлена промолвила:
     
— Значит, это ты его прогнала?
     
— В общем — да. Я так разозлилась, просто рассвирепела. Он хотел забрать тебя с собой. И куда — на Землю! — Она помедлила; потом решительно проговорила: — Теперь понимаешь?
     
— Неужели ты не смогла бы обойтись без меня? — спросила Марлена.
     
— Как ты можешь такое говорить? — вспылила Инсигна — и осеклась под невозмутимым взглядом дочери. Действительно, так ли уж нужна была ей тогда дочь?.. Но она ответила, стараясь не выдать волнения: — Ну что ты. Разве я могла от тебя отказаться?
     
Марлена замотала головой, и на миг лицо её помрачнело.
     
— Ведь я не была очаровательным ребенком. Может, отцу я была нужна больше, чем тебе? Может быть, всё тогда и произошло из-за того, что я была ему нужнее, чем тебе? А ты настояла на своем, чтобы причинить ему боль.
     
— Какие ужасные вещи ты говоришь. Всё было совершенно не так, — ответила Инсигна, абсолютно не уверенная в том, что не кривит душой.
     
Грустное это дело — обсуждать семейную драму с Марленой. С каждым днём девочка всё больше обнаруживала жуткое умение резать по живому. Инсигне не раз приходилось сталкиваться с этим, но прежде она считала подобные выходки случайными. Но это происходило всё чаще, и теперь своим языком-скальпелем Марлена резала уже преднамеренно.
     
Инсигна проговорила:
     
— Марлена, а как ты поняла, что я сама прогнала твоего отца? Я ведь тебе не говорила об этом. Разве я себя чем-то выдала?
     
— Мама, я не понимаю, как это происходит, но я просто знаю. Когда ты вспоминаешь об отце, разговариваешь о нём с другими, в твоём голосе всякий раз слышится сожаление, чувствуется, что ты хотела бы, чтобы всё было иначе.
     
— В самом деле? А я этого не ощущаю.
     
— Я наблюдаю, делаю выводы. Как ты говоришь, как смотришь…
     
Пристально поглядев на дочь, Инсигна вдруг выпалила:
     
— Ну-ка, о чём я сейчас думаю?
     
Слегка вздрогнув, Марлена усмехнулась. Смешливой она не была и никогда не смеялась от души.