1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
    
Они не остановятся, пока не сотрут с лица земли все человечество.
    
Нет, вы слушайте! Я рассказываю так, как мне удобно; если вас интересует эта история, вам придется выслушать мою версию. И ничего вы со мной не сделаете. Мне все равно, останусь я жить или нет. Вам тоже было бы все равно на моем месте.
    
И не спорьте со мной! Или я расскажу все по-своему, или заткнусь, и тогда можете делать что угодно. Понятно?
    
То-то же.
    
Нам не пришлось переживать за здоровье или развитие Чарли. Он рос, как медведь или одно из тех животных, которые слонялись по лесам в былые времена. У него крепкая порода. Это сразу бросалось в глаза. Теперь объясните, почему мы не могли позволить себе еще одного малыша? Я хочу знать!
    
Смышленый? Какие разговоры! Сильный. Себе на уме. Идеальный мальчишка. Когда я про это думаю, я… я… Да что там…
    
Посмотрели бы вы на него рядом с другими ребятишками. Прирожденный лидер. Всегда добивался своего. Всю детвору в округе заставлял плясать под свою дудку. Всегда знал, чего хотел, а хотел только то, что было надо. Вот какая штука.
    
Джози это, правда, не нравилось. Она считала Чарли испорченным. Причем твердила, что это я его испортил. Не понимаю. Я способствовал успехам сына.
    
Он на два года опережал своих сверстников по уму и силе, Я это видел. А если кто из мелюзги забывал свое место, он быстро наводил порядок.
    
Джози считала, что из Чарли получится хулиган. Утверждала, что у него нет друзей, что все его боятся.
    
Ну и что? Лидеру не нужны друзья. Люди должны его уважать, а если кто начнет забываться, он должен их как следует пугануть.
    
Чарли развивался как надо. Понятное дело, другие лети его сторонились. В этом были виноваты их родители, жалкие чистоплюи. Стоит таким родить ребенка и узнать, что больше им детей не положено, как они начинают трястись над своим чадом, будто над семейной реликвией. Никчемные и бесполезные людишки.
    
Кварталом ниже жил этот тип, Стивенсон. У него было две дочки, ничтожные дурехи, целыми днями хихикают, а мозгов как у курицы. Ну как ему удалось выбить двоих, позвольте вас спросить? Может, знал, к кому обратиться? Рука руку моет. Деньжата, кстати, у него водились, хотя он и не любил об этом говорить. Естественно. Так всегда бывает. Имея двух дочек, одной можно было бы и рискнуть, так ведь нет…
    
Ладно, ладно. Перейду к сути, когда найду нужным. Не гоните, а не то я вообще замолчу, и пусть тогда суд разбирается.
    
Так вот, другие родители не хотели, чтобы их детки пострадали. «Не играй с этим мальчишкой Яновичем!» — так они говорили.
    
Да кому они были нужны?! Я хотел, чтобы Чарли пошел в колледж, изучал микроэлектронику или пространственную динамику — что-нибудь в этом роде. Ну и экономику с бизнесом, чтобы знал, как при помощи ноу-хау заколачивать деньжата. Вот как я хотел. Хотел, чтобы он был на самом верху.
    
Только Джози рта не закрывала, все убивалась, что и друзей- то у него нет, и растет-то парень в одиночестве. Скрипела, как треснувшая пластинка. А потом в один прекрасный день подошла ко мне и говорит:
    
— Давай, мол, сделаем Чарли братишку.
    
— Сейчас, — сказал я, — Разбежались. У тебя и месячные-то давно прекратились, откуда ребенок возьмется? Аист принесет? Или в капусте поищем?
    
Ясное дело, я мог бы с ней разойтись. Найти себе помоложе. В конце концов, у меня климакс еще не наступил. Но… я хранил ей верность. Много ли с того корысти, другой разговор. Кроме того, если бы мы разошлись, Чарли, скорее всего, остался бы с ней, так что для меня это был не выход.
    
Поэтому я ограничился замечанием насчет аиста.
    
Тут она мне и говорит:
    
— Я не имею в виду биологического ребенка. Мы могли бы достать Чарли братишку-робота.
    
Вот уж чего я никак не ожидал услышать, можете мне поверить. Я не большой любитель роботов. У моих стариков за всю жизнь в доме не было ни одного робота. И у меня не было. Что до меня, так я считаю, что каждый робот — это минус один человек. Они на глазах забирают у нас весь мир. Еще один способ стереть с лица земли человечество, если хотите знать мое мнение.
    
Поэтому я сказал Джози:
    
— Не смеши людей.
    
— Нет, в самом деле, — настаивала она, — Новая модель. Специально разработана как друг и приятель для детей. Никаких накруток, цена приемлемая, а ребенку нужно общение. Сейчас во всех семьях, как правило, по одному ребенку, отсюда и спрос на роботов-близнецов.
    
— Может, это и верно для других детей, но не для Чарли, — проворчал я.
    
— Особенно для Чарли. Иначе он никогда не научится разговаривать с людьми. Он растет один, совсем один. Наш мальчик может так и не усвоить, когда надо уступить, а когда настоять на своем.
    
— Нечего ему уступать, — проворчал я. — Он из тех, кто в любых обстоятельствах гнет свою линию. У него есть энергия, при помощи которой он добьется высоких постов, откуда будет указывать другим, что им надо делать. У него будут собственные дети, может быть даже трое.
    
Вы, наверное, слишком молоды, офицер, чтобы меня понять, но если у вас есть один ребенок, то рано или поздно наступает момент, когда вы начинаете надеяться, что у него тоже кто- нибудь родится, а значит, у вас будут вроде как двое. Я очень надеялся на Чарли. Я был просто уверен, что успею на своем веку повидать еще одного ребенка, а может, даже двоих или троих. Они, конечно, будут детьми Чарли, но, поскольку наши жизни тесно переплетены, я могу считать их и своими тоже.
    
Но Джози думала только о роботе. Моя жизнь превратилась в прослушивание еще одной треснувшей пластинки. Джози следила за ценами. Прикидывала стоимость залога. Хотела взять робота в аренду сроком на год с условием последующего выкупа. Ну и тому подобное. Короче, вы сами знаете, как оно бывает. В семье должен быть мир.
    
Я сдался. Я махнул рукой и сказал:
    
— Хорошо. Приводи своего робота, только будет лучше, если ты всё-таки возьмешь его в аренду. И сама за него заплатишь.
    
«Кто знает, как оно выйдет, — думал я, — Может, этот робот у нас и не приживется, станет очередным бельмом на глазу, и мы его тихонечко вернем назад».
    
Грузчики бросили робота на пороге и даже не распаковали. Я хотел называть эту штуку «оно», но Джози настояла, чтобы я говорил «он», чтобы Чарли скорее поверил, что у него появился братишка. Со временем я привык.
    
Это был «детский робот». Так его называли. Имелся регистрационный номер, но я его так и не запомнил. Да и зачем? Мы называли его Братишка. Это всех устраивало.
    
Да, я знаю, эта модель пользуется огромным спросом. Непонятно, что происходит с людьми, если уж они гоняются за такими вещами.
    
Вот и мы отхватили одного. Джози была в восторге. Надо признать, нам достался неплохой экземпляр. Почти как человек, много улыбался и говорил приятным голосом. Выглядел он лет на пятнадцать, то есть походил на невысокого паренька пятнадцати лет от роду. Это нам подходило, поскольку Чарли был крупным десятилетним мальчишкой.
    
Братишка был чуть повыше Чарли и, конечно, намного тяжелее. Сами знаете, титановые кости, или что там у них вместо рамы, и ядерный реактор с гарантией на десять лет без замены. Все это прилично весит.
    
В Братишку вложили неплохой словарь, и изъяснялся он довольно вежливо. Джози места себе не находила от радости.
    
— Его можно использовать по дому, — говорила она, — Вот и у меня появился помощник.
    
— Нет уж, нет уж, — возражал я, — Ты купила его для Чарли, вот он пусть им и распоряжается. А ты Братишку не тронь.
    
Я боялся, что, если робот начнет ишачить на Джози, она никогда его не отдаст. А Чарли он, скорее всего, быстро надоест, и мы от него избавимся.
    
Чарли, однако, меня подвел. Он с первых минут полюбил Братишку.
    
С другой стороны, в этом был резон. Братишка был задуман как брат, иными словами, именно он и был нужен Чарли. Он позволял Чарли верховодитъ, как будто старшим братом был именно Чарли, Он подчинялся Трем Законам Роботехники. Я не помню их на память, но вы понимаете, о чем я говорю. Навредить моему сыну Братишка никоим образом не мог, обязан был исполнять все его требования, так что спустя некоторое время я решил, что мы не прогадали.
    
То есть, если они играли, побеждал всегда Чарли. Так было задумано. А Братишка никогда не злился. Просто не мог. Его так сделали, чтобы он проигрывал. Случалось, Чарли задавал ему хорошую трепку, знаете, как бывает у мальчишек. Разозлится и ищет, на ком бы оторваться. Все дети одинаковы. Естественно, родители другого ребенка при этом приходят в ярость. Вот и мне приходилось время от времени урезонивать Чарли.
    
Хотя с Братишкой Чарли мог вытворять что угодно. Робот был сделан из пластмассы, металла и бог весть из чего еще. Несмотря на то что внешне он весьма напоминал человека, боли он не чувствовал.
    
Самым, на мой взгляд, ценным в Братишке было то, что Чарли мог выплескивать на него лишнюю энергию. Робот никогда не возражал. Бывало, начнут играть в дзюдо; Чарли так припечатает Братишку, а потом еще и прыгнет сверху, а тот лишь улыбается: «Отлично, Чарли, давай повторим».
    
Слушайте, его можно было скинуть с крыши дома, и ничего бы ему не было.
    
С нами Братишка был всегда вежлив. Меня называл папашей. А Джози — мамой. Справлялся о нашем здоровье. Помогал Джози подняться с кресла, когда ей надо было встать. Ну и все такое.
    
Таким его сконструировали. Он обязан был проявлять знаки внимания. Так было запрограммировано. Джози это ужасно нравилось. Слушайте, я всю жизнь трудился не покладая рук. Отвечал за целый завод со всей техникой. Стоит упустить из виду какую-нибудь мелочь, и все пойдет наперекос. Не было у меня времени выращивать цветочки, суетиться вокруг своей старухи и пододвигать ей стулья. Мы прожили вместе почти двадцать лет, и о таких мелочах я давно и не думал.
    
А Чарли… ну, этот перечил и прекословил мамаше, как и положено любому нормальному пацану. Полагаю, немалую роль сыгран Братишка. Вряд ли можно было ожидать, что, одержав над ним очередную победу, Чарли станет в следующую минуту вопить: «Мамочка! Мама!» Чарли не был маменькиным сынком, и я им гордился. Из него рос настоящий мужчина. Меня он, естественно, слушался. Мальчик обязан слушаться отца.
    
А вот Братишка был запрограммирован на уступки. Может, это и хорошо. Теперь Джози было о ком заботиться, и то, что Чарли думал только о себе, стало меньше ее тревожить.
    
Естественно, Джози из кожи вон лезла, стараясь все испортить. Теперь она день и ночь тряслась за своего любимца и то и дело напускалась на Чарли:
    
— Ну почему ты такой грубый со своим Братишкой?
    
Это было нелепо. Мне так и не удалось втемяшить ей в голову, что Братишке не больно и не обидно. Его изначально сконструировали неудачником, а для Чарли это только плюс.
    
Разумеется, Чарли ее не слушался и играл с Братишкой так, как ему нравилось.
    
Не возражаете, если я немного передохну? По правде говоря, мне нелегко говорить на эту тему.
    
Ну вот, теперь легче. Могу продолжать.
    
По истечении года я подумал: хорошего помаленьку. Пора возвращать Братишку «Ю. С. Роботс». Он свою задачу выполнил.
    
Но Джози заупрямилась. Уперлась, ну хоть ты тресни.
    
— Ты соображаешь, что теперь нам придется выложить кругленькую сумму? — спросил я.
    
А она говорит:
    
— Я готова внести первоначальный залог.
    
Упирала на то, что мы не имеем права лишать Чарли брата. Без брата, мол, ему будет одиноко.
    
Может, оно и так, подумал я. А вы учтите, офицер: никогда даже в мыслях нельзя допускать, что жена может оказаться права. Это неизбежно приведет вас к катастрофе.
    
Чарли, кстати, маленько поутих и уже не так мутузил Братишку. Наверное, дело было в том, что он почти догнал его по росту и теперь это не доставляло ему такого удовольствия.
    
Кроме того, помимо грубостей и потасовок, Чарли начали интересовать и другие вещи. Например, он пристрастился к баскетболу. Играл один на один с Братишкой, Получалось у него просто здорово. Всегда переигрывал Братишку и никогда не промахивался по корзине. Допускаю, что Братишка давал себя переигрывать, не особо старался блокировать его броски, но в корзину-то Чарли попадал сам! Не мог же Братишка поддаваться ему таким образом!
    
На второй год Братишка стал вроде члена семьи. За стол вместе с нами он, правда, не садился, поскольку ничего не ел. Он также и не спал, просто стоял всю ночь в углу комнаты, где спал Чарли.
    
Зато он смотрел вместе с нами голографические фильмы, и Джози постоянно объясняла ему, что происходит. Все старалась, чтобы он побольше узнал и походил на человека. Она частенько брала его с собой за покупками и по другим делам, когда Братишка был не нужен Чарли. Полагаю, Братишка всегда был с ней любезен, подносил разные вещи и оказывал прочие знаки внимания.
    
Да и Джози, должен признать, с появлением Братишки изменилась в лучшую сторону. Повеселела, подобрела, стала меньше ныть. Короче, дела в доме пошли на лад. Вот я и прикинул: что ж, если Братишка развивает в Чарли агрессивность и напористость, а Джози приносит столько радости, может, и не плохо, что мы его приобрели.
    
А потом произошла эта история.
    
Послушайте, есть у вас что-нибудь жидкое?
    
Ну да, с алкоголем. Немного, немного. Да при чем тут ваши правила?! Должен же я досказать до конца.
    
Потом, значит, произошла эта история. Одна из миллиона… из миллиарда, наверное. Блоки на микросплавах не должны давать сбоев. Об этом где только не написано. Они застрахованы от поломок, что бы ни произошло. Только вот мой сломался. Я не знаю почему. И никто не знает. Не сразу даже определили, что виноват микросплав. Потом мне объяснили: мол, поскольку причина именно в этом, я имею право на восстановление всего дома и мебели.
    
Только какой мне теперь с этого прок?
    
Слушайте, вы обращаетесь со мной как с маньяком-убийцей. Но при чем тут я? Почему вы не ловите убийц, которые занимаются микросплавами? Найдите того, кто изготовил этот блок или что-то напутал при установке.
    
Вы что, не знаете, что такое настоящее преступление? Вот вам микросплав… Он не взорвался, не прогремел, он просто становился горячее и горячее, пока не запылал весь дом. Как могут оставаться на свободе люди, которые производят…
    
Хорошо, я закончу. Сейчас закончу.
    
В тог день меня дома не было. Впервые за весь год я выбрался из дома. Я ведь веду свои дела прямо из дома или где бы я ни оказался вместе с семьей. Мне никуда не надо ходить, все делают компьютеры. У вас совсем другая работа, офицер.
    
А тут шеф пожелал увидеть меня лично. Особого смысла в этом не было, все можно было решить по каналам связи. Но ему почему-то вздумалось время от времени лично беседовать с начальниками отделов. Вбил себе в голову, что нельзя узнать человека, если не увидишь его в трех измерениях, не понюхаешь и не потрогаешь. Этот предрассудок сохранился с темных веков. Лучше бы они вернулись, эти времена. Тогда не было ни компьютеров, ни роботов, а люди имели столько детей, сколько им хотелось.
    
В тот день и произошло замыкание.
    
Мне тут же сообщили, что случилось. О плохом всегда сообщают сразу. Где бы человек ни находился, хоть на Луне или в открытом космосе, дурная весть найдет его в течение нескольких секунд. Хорошую новость вам могут и не сказать, плохую — обязательно.
    
Когда я примчался, дом еще пылал.
    
От него почти ничего не осталось. Джози выглядела ужасно, но была, по крайней мере, жива. Когда начался пожар, она находилась на лужайке. Так мне рассказали.
    
Когда из окон рванулись языки пламени, а Чарли был внутри, она кинулась его спасать. Должно быть, она и вытащила его из огня, потому что я видел, как он лежит на боку, а вокруг толпятся люди. Похоже, дела были плохи. Лица я не видел. Не решался подойти и посмотреть. Вначале я должен был расспросить Джози.
    
Я едва мог говорить.
    
— Как он? — произнес я и не узнал своего голоса. Мне показалось, что я схожу с ума.
    
— Я не могла спасти их обоих, — повторяла Джози, — Я не могла спасти их обоих.
    
«Зачем ей понадобилось спасать обоих?» — подумал я.
    
— Не переживай за Братишку, — сказал я. — Это всего лишь прибор. У нас есть страховка, получим компенсацию и купим другого.
    
Кажется, я пытался все это сказать, но не уверен, что у меня получилось. Может быть, я просто хрипел и задыхался. Не знаю.
    
Не знаю, слышала она меня или нет. Мне показалось, она даже не поняла, что я пришел.
    
— Мне пришлось выбирать, — шептала Джози.
    
И я пошел туда, где лежал Чарли. Я прочистил горло и с трудом выговорил:
    
— Как мой мальчик? Сильно он пострадал?
    
Кто-то мне ответил:
    
— Может, его удастся спасти, — Потом этот человек взглянул на меня и спросил: — Это ваш сын?
    
Я увидел Братишку. Одна рука была вывернута и не действовала. Он улыбнулся, словно ничего не произошло, и сказал:
    
— Привет, папаша. Мама вытащила меня из огня. Где Чарли?
    
Джози сделала выбор и спасла Братишку.
    
Не знаю, что было потом. Ничего не помню. Люди уверяют, что я ее убил. Будто бы меня не могли оттащить, пока я ее не задушил.
    
Может быть. Не знаю. Не помню. Знаю только… что она — убийца.
    
Она убила… она убила… Чар…
    
Она убила моего мальчика. И спасла кусок…
    
Кусок…
    
Титана.
    
    
Перевод М. Гутова.
    
   
   
    
     
СВЕТОВИРШИ
    
    
Чтобы миссис Эвис Ларднер оказалась убийцей — в это просто невозможно было поверить. Кто угодно, только не она. Вдова астронавта-великомученика, она занималась благотворительностью, коллекционировала произведения искусства, считалась потрясающе гостеприимной хозяйкой и, по общему признанию, талантливой художницей. К тому же это было добрейшее и милейшее существо на свете.
    
Муж ее, Уильям Дж. Ларднер, погиб, как известно, от радиации, когда он добровольно остался в космосе, чтобы дать возможность пассажирскому кораблю благополучно добраться до Пятой космической станции. Миссис Ларднер получила за мужа щедрую пенсию, которой весьма удачно распорядилась и в свои далеко еще не преклонные годы стала очень богатой женщиной.
    
Ее дом был настоящей выставкой-музеем с небольшой, но тщательно подобранной коллекцией ювелирных изделий. Миссис Ларднер удалось раздобыть уникальные антикварные предметы самых разных культур человечества — все, что только можно украсить драгоценностями и превратить в шедевр прикладного искусства. Здесь были одни из первых наручных часов, сделанных в Америке, кинжал из Камбоджи, очки из Италии — каждый предмет, естественно, инкрустирован драгоценными камнями, и так далее, до бесконечности.
    
Коллекция, открытая для обозрения, не была застрахована, даже обычной системы охраны — и той не существовало. Впрочем, миссис Ларднер в ней и не нуждалась: огромный штаг прислуги из роботов охранял выставленные сокровища с неусыпной бдительностью, неподкупной честностью и безупречной эффективностью.
    
Посетители знали о роботах, и никто никогда даже и не слыхал о попытках ограбления.
    
Но гвоздем программы, безусловно, была световая скульптура миссис Ларднер. Как ей удалось обнаружить в себе этот дар — об этом тщетно гадали все гости, бывавшие на ее роскошных приемах. Каждый раз, когда дом миссис Ларднер открывался для гостей, в комнатах сияла новая симфония света; трехмерные извивы и фигуры, переливающиеся всеми цветами радуги, то светились чистым ровным светом, то вдруг вспыхивали хрустальным мерцанием, повергая приглашенных гостей в изумление и при этом выгодно оттеняя голубоватые волосы и мягкие черты лица хозяйки, что придавало им подлинное совершенство.
    
В основном гости, конечно, приходили посмотреть световые скульптуры. Художница никогда не повторялась, всякий раз создавая оригинальные творения. Многие из приглашенных — те, что могли позволить себе такую роскошь, как световые компьютеры, — сами нередко баловались созданием скульптур, однако всем им было далеко до миссис Ларднер. Даже тем, кто считал себя профессиональным художником.
    
Сама же хозяйка проявляла очаровательную скромность. «Нет-нет, — возражала она какому-нибудь расчувствовавшемуся гостю, — я не назвала бы это “поэзией в свете”. Вы слишком добры ко мне. В лучшем случае это просто “световирши”. И все улыбались милой шутке художницы.
    
Миссис Ларднер создавала световые скульптуры только для собственных приемов, хотя ей не раз предлагали сделать их на заказ. «Это будет уже коммерциализацией», — неизменно отвечала она. Однако не возражала, если с ее произведений хотели снять голографические копии, которые становились постоянным украшением музеев всего мира. И никогда не брала за это денег.
    
«Я невозьму ни пенни, — говорила она, широко разводя руками, — Пусть ими любуются все кому не лень. В конце концов, мне-то они больше не нужны». И это была чистая правда. Никогда в жизни она не повторяла своих скульптур.
    
Когда снимали голограммы, миссис Ларднер была сама любезность. Благожелательно наблюдая за каждым шагом работающих, она в любой момент готова была призвать на помощь своих роботов. «Пожалуйста, Кортни, — говорила она, — если вас не затруднит, помогите им приладить лестницу».
    
Именно так она и выражалась: миссис Ларднер обращалась к роботам исключительно вежливо. Однажды, несколько лет назад, ее за это сурово отчитал какой-то правительственный функционер из управления «Роботс энд мекэникл мен».
    
— Так нельзя, — сказал он сердито, — Вы их просто портите. Роботы сконструированы таким образом, что они подчиняются приказам, и чем точнее приказ, тем быстрее они его выполняют. Когда же к ним обращаются с изысканной вежливостью, до них не сразу доходит, что это приказ, и они реагируют замедленно.
    
Миссис Ларднер вздернула аристократический подбородок.
    
— Я не требую от них скорости, — заявила она, — Мне нужна доброжелательность. Мои роботы любят меня.
    
Правительственный функционер хотел было объяснить, что роботы не способны любить, однако тут же увял под мягким, но полным укоризны взором почтенной дамы.
    
Ни для кого не секрет, что миссис Ларднер никогда не возвращала своих роботов на фабрику для регулировки. Позитронные мозги — чудовищно сложная штука, а потому, как правило, каждый десятый робот, сошедший с конвейера, нуждался в дополнительной настройке. Порой дефекты обнаруживались далеко не сразу, но «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн» никогда не отказывалась устранить их, притом совершенно бесплатно.
    
«Ну уж нет, — качала головой миссис Ларднер, — Коль скоро робот попал в мой дом и выполняет свои обязанности, он может позволить себе маленькие чудачества. Я не допущу, чтобы кто-то копался у них в голове». Пытаться объяснить ей, что робот — всего-навсего машина, оказывалось занятием совершенно бесполезным. «Такое умное создание не может быть просто машиной, — упрямо твердила она, — Я обращаюсь с ними как с людьми».
    
Так оно и было на самом деле.
    
Она держала у себя даже Макса, абсолютно беспомощное существо, с трудом соображающее, чего от него хотят. Однако миссис Ларднер энергично отрицала этот очевидный факт. «Ничего подобного, — твердо говорила она, — Он прекрасно умеет принимать пальто и шляпы и развешивать их в гардеробной. Он может приносить и подавать мне разные вещи. Он вообще много чего умеет».
    
— Почему бы вам не отправить его на фабрику подрегулировать? — как-то спросил ее один из приятелей.
    
— Это невозможно. Я принимаю его таким, какой он есть. Знаете, на самом деле он очень милый. В конце концов, пози- тронный мозг настолько сложен, что никто не в силах точно определить, что с ним не в порядке. Если Макса отрегулируют, он может потерять все свое обаяние, а я этого не перенесу.
    
— Но если робот неисправен, — настаивал приятель, нервно поглядывая на Макса, — он может быть опасным!
    
— Господь с вами! — рассмеялась хозяйка, — Макс у меня уже много лет. Он совершенно безобидный и вообще просто душка.
    
На самом деле Макс выглядел в точности как любой другой робот — металлический, гладкий, слегка похожий на человека, но совершенно безликий. Однако добрая миссис Ларднер всех их считала личностями, милыми и обаятельными. Такова уж была эта женщина.
    
Как же могла она пойти на убийство?
    
    
Чтобы Джон Семпер Трэвис пал от руки убийцы — в это просто невозможно было поверить. Кто угодно, только не он. Замкнутый, тихий, он жил в миру, но был не от мира сего. Оригинальный математический гений Трэвиса позволял ему запросто создавать в уме сложнейший узор из мириад позитронных связей, который затем закладывали роботам в мозги. К тому же Трэвис, главный инженер «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», страстно увлекался световой скульптурой. Ей он посвятил целую книгу, в которой доказал, что математические модели, применяемые им для конструирования позитронного мозга, с успехом могут быть модифицированы и использованы для создания высокохудожественных световых скульптур.
    
Но попытка воплотить теорию в жизнь обернулась для инженера полным крахом. Его скульптуры, созданные на основе математических принципов, оказались тяжеловесными, невыразительными и скучными.
    
В сущности, только это и отравляло спокойное, замкнутое и налаженное существование Трэвиса, однако он чувствовал себя по-настоящему несчастным. Он знал, что теория его верна, но не мог доказать свою правоту на практике. Если бы удалось создать хоть один шедевр…
    
Естественно, инженер был знаком с творчеством миссис Ларднер. Все признавали ее талант, однако для Трэвиса было очевидно, что художница не имеет ни малейшего представления об элементарных основах робоматематики. Он неоднократно писал ей, но она категорически отказывалась объяснить свой художественный метод. Трэвис вообще сомневался, что у нее есть какой-то метод. Скорее чистая интуиция — но даже интуицию необходимо выразить математически! В конце концов Трэвису удалось раздобыть приглашение на один из приемов миссис Ларднер. Он должен был увидеть ее!
    
Мистер Трэвис опоздал на прием: он еще раз попытался создать световую скульптуру и опять потерпел сокрушительное поражение.
    
— Какой у вас чудной робот — тот, что принимал у меня пальто и шляпу, — заметил инженер, глядя на хозяйку с почтительным удивлением.
    
— Это Макс, — сказала миссис Ларднер.
    
— Он совершенно разрегулирован, к тому же эта модель давно устарела. Почему бы вам не вернуть его на фабрику?
    
— О нет, это слишком хлопотно.
    
— Какие хлопоты, о чем вы! — воскликнул инженер. — Вы были бы поражены, узнав, насколько это легко. Впрочем, как представитель «Ю. С. Роботс», я взял на себя смелость отрегулировать его собственноручно. Это заняло всего пару минут; сами увидите, в какой он теперь прекрасной рабочей форме.
    
Лицо миссис Ларднер исказила странная гримаса. Впервые в жизни эта великодушная женщина испытывала ярость, и, казалось, черты лица просто не умели выразить непривычное чувство.
    
— Вы отрегулировали его? — вскричала она. — Но ведь это он создавал все мои световые скульптуры! Неправильная регулировка, которую вы никогда не сможете восстановить, именно она… она…
    
И надо же было случиться такому несчастному совпадению, что в этот момент миссис Ларднер демонстрировала гостям свою коллекцию и прямо перед ней на мраморном столике лежал украшенный драгоценными камнями кинжал из Камбоджи!
    
У Трэвиса тоже вытянулось лицо.
    
— Вы хотите сказать, что, если бы я изучил уникальные дефекты его позитронного мозга, я смог бы понять…
    
Взмах кинжала был настолько молниеносным, что никто просто не успел опомниться, а Трэвис не сделал попытки увернуться. Говорят, он даже слегка подался вперед — так, словно сам хотел умереть.
    
    
Перевод И. Васильевой.
    
   
   
    
     
КАК ЖАЛЬ!
    
    
    
Три Закона Роботехники
    
1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.
    
2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.
    
3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму Законам.
    
    
Грегори Арнфелд еще не умирал, но его жизнь приближалась к концу. У него был неоперабельный рак, и он категорически отказался от химической и радиационной терапии.
    
Он лежал, опираясь спиной на подушки. Улыбнувшись жене, Арнфелд сказал:
    
— Я превосходный случай. Терция и Майк разберутся со мной.
    
Терция не улыбнулась ему в ответ. Она была явно обеспокоена.
    
— Существует множество вещей, которые еще можно сделать, Грегори. Конечно, Майк — последняя надежда. Но ты можешь обойтись без этого.
    
— Нет-нет. К тому времени когда я потеряю последние силы от воздействия облучения и химикатов, будет бессмысленно ставить эксперимент… И пожалуйста, относись к Майку с большим уважением.
    
— Мы живем в двадцать втором веке, Грег. Медицина знает множество способов борьбы с раком.
    
— Да, но Майк один из них, и, как мне кажется, лучший. Мы действительно живем в двадцать втором веке и знаем, на что способны роботы. Во всяком случае, я знаю. Я имел дело с Майком больше, чем кто-либо другой. И тебе это хорошо известно.
    
— Но не станешь же ты использовать его только из соображений гордости! Кроме того, насколько ты уверен в миниатюризации? Ведь это еще более новый раздел науки, чем роботехника.
    
Арнфелд кивнул.
    
— Ты права, Терция. Однако ребята, которые занимаются миниатюризацией, абсолютно уверены в надежности своей аппаратуры. Они могут уменьшить или восстановить постоянную Планка с высокой степенью уверенности в успехе, ведь управляющие цепи встроены в Майка. Он способен по желанию уменьшать или увеличивать себя, никак не влияя на окружающий мир.
    
— «Высокая степень уверенности», — с горечью сказала Терция.
    
— На большее нельзя рассчитывать. Подумай сама, Терция. Я имею честь быть частью эксперимента. Я войду в историю как главный конструктор Майка, но это вторично. Моим важнейшим достижением будет благополучное излечение от болезни при помощи мини-робота, причем по моей собственной воле.
    
— Ты знаешь, как это опасно.
    
— Опасность грозит мне со всех сторон. Химикаты и радиация дают побочные эффекты. Они лишь замедляют процесс, не останавливая его. Даже в самом лучшем случае они не позволят мне вести полноценную жизнь. Если я ничего не буду предпринимать, то достаточно скоро умру. А если Майк сделает свою работу как следует, я стану совершенно здоровым, а при рецидиве, — Арифелд радостно улыбнулся, — ничто не помешает Майку повторить все сначала.
    
Он сжал ее руку в своей ладони.
    
— Терция, мы с тобой знали, что этот момент приближается. Давай воспользуемся нашим шансом и поставим замечательный эксперимент. Даже если мы потерпим неудачу — а я уверен в успехе, — попытка того стоит.
    
    
Луис Секандо из группы миниатюризации сказал:
    
— Нет, миссис Арнфелд, Мы не можем гарантировать успех. Миниатюризация тесно связана с квантовой механикой, а здесь непредсказуемость чрезвычайно высока. После того как МИК-27 уменьшится, он может неожиданно начать снова увеличиваться, что приведет к мгновенной гибели пациента. Чем сильнее уменьшается робот, тем выше вероятность его внезапного возвращения к своим прежним размерам. И стоит ему начать расширяться, скорость процесса резко возрастает. Именно с этой стороны нам грозит самая серьезная опасность.
    
Терция покачала головой:
    
— Вы думаете, такое возможно?
    
— Вероятность очень невелика, миссис Арнфелд. Но вы должны понимать, что она не нулевая.
    
— А мистер Арнфелд это понимает?
    
— Безусловно. Мы обсудили с ним все детали. Он считает, что обстоятельства оправдывают риск, — Секандо покачал головой, — Вся наша группа того же мнения. Я знаю, вы скажете, что риску приходится подвергаться не нам, однако мы считаем, что все складывается как нельзя лучше. И главное, мистер Арнфелд уверен, что все будет в порядке.
    
— А что, если Майк по ошибке слишком сильно уменьшится? Ведь тогда обратный рост станет неизбежным?
    
— Нет, здесь речь может идти только о статистической вероятности. Вероятность несколько увеличивается, если он будет слишком маленьким. Но чем он меньше, тем меньше его масса, а при переходе через критическую точку масса станет пренебрежимо малой, что позволит ему без заметных усилий достигнуть скорости, приближающейся к скорости света.
    
— Но разве это не убьет доктора?
    
— Нет. К этому моменту Майк будет таким маленьким, что с легкостью проскочит мимо атомов тела доктора, никак на них не влияя.
    
— Какова вероятность того, что он не начнет увеличиваться, став таким маленьким?
    
— Когда МИК-27 достигнет размера нейтрино, его, если можно так выразиться, полужизнь будет длиться несколько секунд. То есть мы получим вероятность пятьдесят на пятьдесят, но к тому моменту, когда робот вновь начнет расти, он окажется в сотнях тысяч миль от нас, в открытом космосе, что приведет к небольшому выбросу гамма-лучей — астрономам будет над чем поломать голову. Однако я уверен, что ничего этого не произойдет. МИК-27 получит исчерпывающие инструкции и уменьшит себя до таких размеров, которые необходимы для успешного выполнения миссии.
    
    
Миссис Арнфелд понимала, что ей придется иметь дело с прессой. Она категорически отказалась выступать по головидению, а постановление Мировой хартии о невмешательстве в личную жизнь защищало ее. С другой стороны, она не могла отказаться отвечать на вопросы по звуковому каналу. Закон, защищающий право на свободное получение информации, не давал ей шансов полностью укрыться от прессы.
    
Она сидела в застывшей позе, когда молодая журналистка спросила:
    
— Кроме всего прочего, миссис Арнфелд, вам не кажется странным, что ваш муж, главный конструктор мини-робота Майка, станет его первым пациентом? Поразительное совпадение, не правда ли?
    
— Вовсе нет, мисс Рот, — устало ответила миссис Арнфелд, — Состояние доктора определяется его предрасположенностью к данной болезни, поскольку среди его родных были люди, которых она поразила. Он рассказал мне о состоянии своего здоровья перед нашей свадьбой, так что я прекрасно знала, на что иду, и вот почему у нас нет детей. Несомненно, предрасположенность моего мужа к раку во многом определила выбор его жизненного пути, и он приложил все силы, чтобы создать робота, способного к самоуменьшению. Он всегда знал, что рано или поздно станет его пациентом.
    
    
Миссис Арнфелд настояла на том, что она должна переговорить с Майком, и, учитывая все обстоятельства, ей не смогли отказать. Бен Йоганнес, который работал с ее мужем в течение пяти лет (она знала его достаточно хорошо, чтобы называть его просто по имени), привел ее в помещение, где находился робот.
    
Миссис Арнфелд видела Майка вскоре после его создания, когда он проходил базовые тесты, и робот ее не забыл. Он сказал своим абсолютно нейтральным голосом, который не отличался от голоса негромко говорящего человека:
    
— Я рад встрече с вами, миссис Арнфелд.
    
Выглядел робот не слишком симпатично: маленькая головка и массивное туловище. По форме Майк напоминал конус. Миссис Арнфелд знала, что сложный механизм миниатюризации и мозг робота находятся в нижней части его тела, что позволяло увеличить быстроту реакции. Муж объяснил ей, что не было никакой необходимости располагать мозг в черепе. В результате Майк выглядел смешным и даже слабоумным. Всё-таки, с тревогой подумала миссис Арнфелд, в антропоморфизме есть психологические преимущества.
    
— Майк, а ты уверен, что до конца понимаешь свою задачу? — спросила миссис Арнфелд.
    
— Абсолютно, миссис Арнфелд, — ответил Майк, — Я позабочусь о том, чтобы уничтожить все следы рака.
    
В разговор вмешался Йоганнес:
    
— Не знаю, объяснил ли вам Грегори, но Майк способен моментально распознавать раковые клетки, когда он сам становится соответствующего размера. Разница между здоровой клеткой и пораженной раком очень велика, а Майк может моментально уничтожать ядра пораженных клеток.
    
— Я снабжен лазером, миссис Арнфелд, — заявил Майк, и ей показалось, что он говорит это с гордостью.
    
— Да, но там миллионы раковых клеток. На их уничтожение уйдет очень много времени, не так ли?
    
— Вовсе не обязательно уничтожать их последовательно, Терция, — пояснил Йоганнес. — Хотя рак успел распространиться, он существует сгустками. Майк способен загерметизировать капилляры, ведущие к сгустку, после чего миллионы раковых клеток мгновенно погибнут. Лишь изредка ему придется иметь дело с индивидуальными клетками.
    
— И все же сколько времени займет вся операция?
    
На молодом лице Йоганнеса появилась гримаса, словно он не знал, как ответить на вопрос.
    
— Должен признать, что она может занять часы, если мы намерены довести дело до конца.
    
— И чем дольше продолжается операция, тем выше вероятность обратного роста.
    
— Миссис Арнфелд, — сказал Майк, — я сделаю все, чтобы не допустить обратного роста.
    
Миссис Арнфелд повернулась к роботу и серьезно спросила:
    
— Ты на это способен, Майк? Иными словами, можешь ли ты остановить обратный рост?
    
— Не полностью, миссис Арнфелд. Но, постоянно фиксируя свои размеры и стараясь поддерживать их неизменными, я могу минимизировать случайные изменения, которые способствуют обратному росту. Естественно, это практически невозможно, когда начинается обратный рост, предусмотренный программой.
    
— Да, я знаю. Муж сказал мне, что обратный рост является самой опасной фазой операции. Но ты постараешься, Майк?
    
— Законы Роботсхники обеспечат это в полной мере, — торжественно проговорил Майк.
    
Когда они оставили Майка одного, Йоганнес попытался успокоить миссис Арнфелд:
    
— На самом деле, Терция, у нас есть голосонограмма, и мы тщательно просканировали место операции. Майку хорошо известно расположение крупных скоплений раковых клеток. Большая часть времени уйдет на поиски мелких скоплений, которые невозможно засечь нашими приборами, но тут уж ничего не поделаешь. Мы должны обезвредить все клетки, а на это потребуется время. Однако Майк получил предельно точные инструкции относительно размеров, до которых он должен уменьшится. А робот обязан подчиняться приказам.
    
— А как насчет обратного роста, Бен?
    
— Здесь, Терция, все зависит от квантов. Нет никаких гарантий, но вероятность успешного исхода остается высокой.
    
Естественно, мы попытаемся максимально сократить возможность обратного роста, пока Майк находится в теле Грегори. Но небольшое увеличение размера необходимо, чтобы мы сумели найти робота и извлечь его наружу, после чего Майк будет перенесен в безопасное место, где завершится процесс обратного роста. Согласитесь, Терция, даже самые простые медицинские процедуры могут быть рискованными.
    
    
Миссис Арнфелд находилась в смотровой комнате, когда началась миниатюризация Майка. Здесь же располагались камеры головидения и несколько избранных представителей прессы. Ввиду важности эксперимента им невозможно было отказать в присутствии, но для миссис Арнфелд и Йоганнеса предоставили место немного в стороне. Кроме того, журналистам дали понять, что к ней не следует обращаться за комментариями, в особенности если что-то пойдет не так.
    
Не так! Вышедший из-под контроля обратный рост взорвет операционную, и все находящиеся в ней люди погибнут. Вовсе не случайно смотровая комната находилась под землей в полумиле от места операции.
    
Это придавало миссис Арнфелд жутковатое чувство уверенности, что трое ученых, проводящих операцию (как спокойно они действовали, как спокойно!), обречены на смерть вместе с ее мужем — если что-то пойдет не так. Она могла не сомневаться, что они сделают все, чтобы сохранить свою жизнь, а значит, и жизнь ее мужа.
    
Конечно, если операция пройдет успешно, будет найден способ автоматизировать процесс, чтобы риску подвергался только пациент. В таком случае вероятность фатального исхода из-за небрежности несколько увеличится, но только не сейчас. Миссис Арнфелд внимательно наблюдала за тремя учеными, которым в случае любой серьезной ошибки грозила смерть.
    
Миссис Арнфелд уже доводилось наблюдать за процессом миниатюризации, поэтому она не удивилась, когда Майк стал быстро уменьшаться, а потом исчез. Затем невидимого робота впрыснули в тело ее мужа. (Ей объяснили, что было бы несравнимо дороже использовать для этой цели уменьшенного человека в устройстве для подводного плавания. Майк, по крайней мере, не нуждался в системе жизнеобеспечения.)
    
На экране появилась голосонограмма соответствующей части тела пациента. Картинка была трехмерной, но смутной и несфокусированной, качество изображения определялось ограниченным размером звуковых волн и эффектами броуновского движения. И все же было видно, как Майк пробирается сквозь ткани тела Грегори Арнфелда в его кровеносную систему. Определить, что делает робот, практически не представлялось возможным, но Йоганнес описывал происходящее тихим и спокойным голосом, пока миссис Арнфелд не почувствовала, что больше не в силах это выдерживать, и попросила, чтобы ее увели.
    
    
Миссис Арнфелд дали легкое успокоительное, и она проспала до самого вечера. Когда ее пришел навестить Йоганнес, она только что проснулась и не сразу пришла в себя. Но тут на нее накатил внезапный страх:
    
— Что случилось?
    
— Успех, Терция, — торопливо ответил Йоганнес, — Полный успех. Ваш муж здоров. Мы не можем гарантировать, что не будет рецидива, но на данный момент рак полностью излечен.
    
Миссис Арнфелд облегченно откинулась на подушку.
    
— Как чудесно.
    
— Тем не менее произошло нечто непредвиденное, и это необходимо объяснить Грегори. Мы полагаем, что будет лучше, если это сделаете вы.
    
— Я? — Миссис Арнфелд снова стало страшно. — Так что же произошло?
    
И Йоганнес рассказал.
    
    
Прошло два дня, прежде чем ей разрешили задержаться у постели мужа. Он сидел, опираясь спиной на подушки, и улыбался жене. Несмотря на некоторую бледность, Грегори выглядел совсем неплохо.
    
— Я получил новую жизнь, Терция, — весело заявил он.
    
— Верно, Грег, я ошибалась. Эксперимент прошел успешно, врачи говорят, что не смогли найти даже следов рака.
    
— Ну, тут полной уверенности быть не может. Отдельные раковые клетки могли сохраниться, но я надеюсь, что моя иммунная система с ними справится, в особенности при помощи лекарств. Ну а если ситуация начнет ухудшаться — это произойдет не раньше чем через несколько лет, — тогда мы вновь воспользуемся помощью Майка.
    
Тут Арнфелд нахмурился и добавил:
    
— Ты знаешь, я не видел Майка.
    
Миссис Арнфелд промолчала.
    
— Вы что-то от меня скрываете, — заявил Арнфелд.
    
— Ты был слишком слаб, дорогой, и находился под влиянием седативных средств. Не следует забывать, что Майк совершил путешествие по твоим тканям, уничтожая клетки твоего организма. Даже после успешной операции необходимо время для полного восстановления сил.
    
— Если я пришел в себя настолько, что могу беседовать с тобой, то не вижу причин откладывать разговор с Майком — хотя бы для того, чтобы его поблагодарить.
    
— Робот не нуждается в благодарности.
    
— Конечно, но в этом нуждаюсь я. Сделай мне одолжение, Терция. Скажи им, что я хочу поговорить с Майком.
    
После короткого колебания миссис Арнфелд приняла решение. Оттягивать дальше не имело смысла — будет только хуже.
    
— Дело в том, что Майк не может с тобой говорить, — осторожно сказала она.
    
— Не может говорить? Но почему?
    
— Понимаешь, ему пришлось сделать выбор. Он успешно закончил свою работу, уничтожив все раковые клетки, и, по общему мнению, он все сделал превосходно. Но после этого ему предстояло начать обратный рост — самую опасную часть операции.
    
— Да, но со мной же ничего не случилось. Почему ты морочишь мне голову?
    
— Майк решил минимизировать риск.
    
— Естественно. И как он поступил?
    
— Ну, дорогой, он решил сделать себя еще меньше.
    
— Неужели! Но он не мог. Он ведь получил соответствующий приказ.
    
— Это лишь Второй Закон, Грег. Первый Закон имеет над ним приоритет. Майк хотел получить гарантии, что твоя жизнь будет спасена. Умея контролировать свои размеры, он стал уменьшаться с максимально возможной скоростью, а когда его масса стала меньше массы электрона, он воспользовался лазером, который к этому моменту стал таким крошечным, что уже не мог причинить вреда твоему телу, и отдача выбросила его со скоростью, близкой к скорости света. Он отправился в открытый космос. Был засечен выброс гамма-лучей.
    
Арнфелд не сводил с жены глаз.
    
— Не может быть. Ты говоришь серьезно? Майк умер?
    
— Да, именно так все и произошло. Майк отказался совершить действие, которое могло причинить тебе вред.
    
— Но я этого не хотел. Я хотел, чтобы он мог продолжать работу. Я уверен, что Майк сумел бы взять обратный рост под контроль и остался бы с нами.
    
— У него не было полной уверенности. Он не мог рисковать твоей жизнью, поэтому принес в жертву свою.
    
— Но жизнь Майка гораздо важнее.
    
— Только не для меня, дорогой. И не для тех, кто работал с тобой. Ни для кого. Даже для Майка. — Она взяла мужа за руку, — Перестань, Грег, ты жив. Ты здоров. Остальное не имеет значения.
    
Но он нетерпеливо оттолкнул ее руку.
    
— Нет, имеет! Ты не понимаешь. Как жаль! Как жаль!
    
    
Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой.
    
   
   
    
     
«. ЯКО ПОМНИШИ ЕГО»
    
    
     
      
1
     
     
Кит Харриман, вот уже двенадцать лет возглавлявший Исследовательский центр фирмы «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен корпорейшн», совершенно не был уверен, что поступает правильно. Он провел кончиком языка по пухлым, но довольно бледным губам, и ему показалось, что голографическое изображение великой Сьюзен Кэлвин, сурово взиравшей на него сверху вниз, никогда еще не было таким хмурым.
     
Обычно он загораживал чем-нибудь голографию величайшего в истории робопсихолога, потому что она действовала ему на нервы. Однако на сей раз он не осмелился даже на это, и ее пронзительный умерший взгляд буравил ему щеку.
     
Шаг, на который ему придется пойти, был одновременно опасным и унизительным.
     
Напротив него сидел Джордж-10, хладнокровный и невозмутимый, чье спокойствие не нарушали ни явное смущение Харримана, ни образ святой покровительницы роботов, сиявшей в нише наверху.
     
— Нам с тобой пока не удавалось поговорить об этом, Джордж, — сказал Харриман, — Ты появился у нас недавно, и мне не приходилось беседовать с тобой наедине. Но теперь я хотел бы обсудить этот вопрос более подробно.
     
— С удовольствием, — согласился Джордж, — За время моего пребывания в «Ю. С. Роботс» я понял, что кризис фирмы каким-то образом связан с Тремя Законами.
     
— Да. Ты, конечно, знаешь Три Закона?
     
— Знаю.
     
— Это естественно. Но давай копнем глубже и рассмотрим основную проблему. Достигнув за два столетия значительных успехов, если можно так выразиться, «Ю. С. Роботс» так и не сумела убедить человечество принять роботов. Мы поставляем их только в такие места, где работа человеку не под силу или окружающая среда слишком опасна. Роботов используют в основном в космосе, и это ограничивает наши возможности.
     
— Однако даже в таких пределах поле деятельности остается широким, — заметил Джордж-10, — и вполне достаточным для процветания фирмы.
     
— Увы, это не так, и тому есть две причины. Во-первых, границы, установленные для нас, непрерывно сжимаются. Колония на Луне растет, развивается — и ее потребность в роботах падает. Мы предполагаем, что в ближайшие годы роботы на Луне будут запрещены. И так будет повторяться на всех планетах, колонизированных людьми. А во-вторых, настоящее процветание фирмы невозможно без использования роботов на Земле. Мы в «Ю. С. Роботс» твердо уверены, что люди нуждаются в роботах и поэтому должны научиться уживаться со своими механическими подобиями, если хотят, чтобы прогресс продолжался.
     
— А разве они не уживаются? Мистер Харриман, у вас на столе стоит компьютер, который, как я понимаю, подключен к Мультиваку. Но компьютер — это своего рода сидячий робот, искусственный мозг, не имеющий подвижного тела…
     
— Верно, но и здесь есть свои ограничения. Компьютеры, которыми пользуется человечество, становятся все более узкоспециализированными, чтобы не допустить возникновения интеллекта, слишком похожего на человеческий. Сто лет назад мы уже вступили на путь создания искусственного интеллекта с самыми неограниченными возможностями, сконструировав огромные компьютеры, которые назвали Машинами. Но Машины сами наложили ограничения на свою деятельность. Успешно разрешив экологические проблемы, угрожавшие существованию человеческого общества, они самоликвидировались. Машины пришли к выводу, что в дальнейшем станут для людей чем-то вроде подпорок или костылей, а поскольку сочли это вредным для человека, то вынесли себе приговор на основании Первого Закона.
     
— Вы полагаете, они ошиблись?
     
— По-моему, да. Своим поступком они усилили у людей комплекс Франкенштейна — инстинктивную боязнь, что искусственно созданный интеллект восстанет против своего создателя. Люди боятся, что роботы могут занять их место.
     
— А вы сами не боитесь?
     
— Я лучше осведомлен. Пока действуют Три Закона Роботехники, этого не случится. Роботы могут стать нашими партнерами, внести свой вклад в великую борьбу за разгадку законов природы и мудрое управление ею. При таком сотрудничестве человечество могло бы достигнуть гораздо большего, чем в одиночку, причем роботы всегда стояли бы на страже интересов человека.
     
— Но если на протяжении двух веков Три Закона успешно удерживали роботов в границах повиновения, в чем же источник недоверия людей?
     
— Ну… — Харриман яростно поскреб затылок, взъерошив седые волосы, — В основном, конечно, предубеждение. Но к несчастью, есть тут некоторые сложности, за которые, конечно же, сразу ухватились противники роботов.
     
— Это касается Трех Законов?
     
— Да, в особенности Второго Закона. Видишь ли, с Третьим проблем нет, это закон абсолютный. Робот всегда должен жертвовать собой ради людей, ради любого человека.
     
— Естественно, — согласился Джордж-10.
     
— Первый Закон, похоже, не столь универсален, потому что нетрудно придумать ситуацию, в которой робот обязан предпринять взаимоисключающие действия А или Б и каждое из них в результате причинит человеку вред. Поэтому робот должен быстро выбрать меньшее из двух зол. Однако сконструировать позитронные мозговые связи таким образом, чтобы робот мог сделать нужный выбор, крайне нелегко. Если действие А нанесет вред молодому талантливому художнику, а действие Б — пяти престарелым людям, не имеющим особой ценности, то что предпочесть?
     
— Действие А, — без колебаний ответил Джордж-10, — Вред, причиненный одному, меньше, чем вред, причиненный пяти.
     
— Да, роботов всегда конструировали с таким расчетом, чтобы они принимали подобные решения. Считалось непрактичным ожидать от робота суждения о таких тонких материях, как талант, ум, польза для общества. Все это настолько замедлило бы решение, что робот практически был бы парализован. Поэтому в ход идут числа. К счастью, такие критические ситуации достаточно редки… И вот тут мы подходим ко Второму Закону.
     
— Закону повиновения.
     
— Именно. Необходимость подчинения приказам реализуется постоянно. Робот может просуществовать двадцать лет и ни разу не оказаться в такой ситуации, когда ему нужно будет защитить человека или подвергнуться риску самоуничтожения. Но приказы он должен выполнять все время. Вопрос — чьи приказы?
     
— Человека.
     
— Любого человека? Как ты можешь судить о человеке, чтобы знать, подчиняться ему или нет? «Что есть человек, яко помниши его»[3], Джордж?
     
Джордж заколебался.
     
— Цитата из Библии, — поспешно проговорил Харриман, — Это не важно. Я имею в виду: должен ли робот повиноваться приказам ребенка, или идиота, или преступника, или вполне порядочного человека, но недостаточно компетентного, чтобы предвидеть, к каким прискорбным последствиям приведет его желание? А если два человека дадут роботу противоречащие друг другу приказы — какой выполнять?
     
— Разве за двести лет эти проблемы не возникали и не были решены? — поинтересовался Джордж.
     
— Нет, — энергично помотал головой Харриман. — Наши роботы использовались только в космосе, в особой среде, где с ними общались высококвалифицированные специалисты. Там не было ни детей, ни идиотов, ни преступников, ни невежд с благими намерениями. И тем не менее случалось, что глупые или попросту непродуманные приказы наносили определенный ущерб, но его размеры были ограничены тем, что роботов применяли в очень узкой сфере. Однако на Земле роботы должны уметь принимать решения. На этом спекулируют противники роботехники, и, черт бы их побрал, тут они совершенно правы.
     
— Тогда необходимо внедрить в позитронный мозг способность к взвешенному суждению.
     
— Вот именно. Мы начали производство модели ДжР, которая сможет судить о человеке, принимая во внимание пол, возраст, социальную и профессиональную принадлежность, ум, зрелость, общественную значимость и так далее.
     
— И как это повлияет на Три Закона?
     
— На Третий Закон — вообще никак. Даже самый ценный робот обязан разрушить себя ради самого ничтожного человека. Здесь ничего не изменится. Первого Закона это коснется, только если альтернативные действия в любом случае причинят вред. Тогда решение будет приниматься не только в зависимости от количества людей, но и, так сказать, их качества, при условии, конечно, что на это хватит времени, а основания для суждения будут достаточно вескими. Впрочем, такие ситуации довольно редки. Самым сильным изменениям подвергнется Второй Закон, поскольку любое потенциальное подчинение приказу будет включать в себя суждение о нем. Реакция робота замедлится, за исключением тех случаев, когда в силу вступит Первый Закон, зато исполнение приказа будет более осмысленным.
     
— Но способность судить о людях — вещь непростая.
     
— Вернее, крайне сложная. Необходимость сделать выбор замедляла реакцию наших первых двух моделей до полного паралича. В следующих моделях мы пытались исправить положение за счет увеличения мозговых связей — но при этом мозг становился слишком громоздким. Однако в нашей последней паре моделей, на мой взгляд, мы добились, чего хотели. Роботам теперь не обязательно сразу судить о достоинствах человека или оценивать его приказы. Вначале новые модели ведут себя как обычные роботы, то есть подчиняются любому приказанию, но одновременно они обучаются. Робот развивается, учится и взрослеет, совсем как ребенок, и поэтому сначала за ним необходим постоянный присмотр. Но по мере развития он станет все более и более достойным того, чтобы человеческое общество на Земле приняло его в свои ряды как полноправного члена.
     
— Это, несомненно, снимает возражения противников роботов.
     
— Нет, — сердито возразил Харриман. — Теперь они выдвигают новые претензии: им не нравится, что роботы способны к суждениям. Робот, говорят они, не имеет права классифицировать того или иного человека как личность низшего сорта. Отдавая предпочтение приказам некоего А перед приказами некоего Б, они тем самым считают Б менее ценным по сравнению с А и нарушают основные права человека.
     
— И как вы ответите на это?
     
— Никак. Я сдаюсь.
     
— Понимаю.
     
— Но это касается только меня лично. Потому-то я и обращаюсь к тебе, Джордж.
     
— Ко мне? — Голос Джорджа остался таким же ровным, лишь мягкое удивление прозвучало в нем. — Почему ко мне?
     
— Потому что ты не человек, — с нажимом произнес Харриман. — Я уже говорил тебе, что хочу видеть роботов партнерами людей, — вот и стань моим партнером.
     
Джордж-10 беспомощно, странно человеческим жестом развел руками.
     
— Что я могу сделать?
     
— Тебе, конечно, кажется, что ты ничего не можешь, Джордж. Ты создан совсем недавно, в сущности, ты еще дитя. Тебя специально не перегружали информацией — поэтому мне и приходится объяснять все так подробно, — чтобы оставить место для развития. Но твой интеллект будет развиваться и позволит тебе взглянуть на проблему с иной, не человеческой точки зрения. Там, где я не вижу выхода, ты можешь найти его.
     
— Мой мозг сконструирован людьми. Как он может быть нечеловеческим?
     
— Джордж, ты последняя модель серии ДжР. Твой мозг — наиболее сложный из всех, которые мы создавали когда-либо, в чем-то он устроен даже более тонко, чем у прежних огромных Машин. Он представляет собой открытую систему, и, несмотря на изначальное человекоподобие, эта система может развиваться — будет развиваться — в любом неожиданном направлении. Оставаясь в непреложных границах Трех Законов, ты можешь обрести тем не менее совершенно нечеловеческий образ мышления.
     
— Но хватит ли у меня знаний о людях, чтобы правильно подойти к проблеме? Об их истории? Психике?
     
— Конечно нет. Но ты будешь обучаться настолько быстро, насколько это возможно.
     
— Мне будет кто-нибудь помогать, мистер Харриман?
     
— Нет. Все это строго между нами. Никто ни о чем не должен знать, и ты не должен говорить об этом проекте ни одному человеку, ни в «Ю. С. Роботс», ни за пределами фирмы.
     
— Мы совершаем нечто предосудительное, мистер Харриман, если вы так настаиваете на сохранении тайны? — спросил Джордж.
     
— Нет. Но решение, предложенное роботом, не будет принято именно потому, что оно исходит от робота. Как только ты что-нибудь придумаешь, сразу дай мне знать, и, если твое решение покажется мне верным, я представлю его как свое. Никто не узнает, что ты его автор.
     
— В свете того, что вы говорили раньше, — спокойно проговорил Джордж-10, — это кажется мне вполне разумным. Когда приступать?
     
— Прямо сейчас. Я позабочусь о том, чтобы у тебя были все необходимые пленки.
    
    
     
      
1а
     
     
Харриман остался один. Искусственное освещение в кабинете скрадывало наступившие сумерки. Ощущение времени как-то стерлось, и Харриман даже не заметил, что, с тех пор как он отвел Джорджа-10 в его ячейку и оставил там с первой порцией пленок, прошло уже три часа.
     
Теперь он сидел в полном одиночестве, наедине с призраком Сьюзен Кэлвин, блестящего робопсихолога, которая мановением руки превратила позитронных роботов из громоздких игрушек в самый разносторонний и тонкий инструмент для человека — настолько тонкий и многогранный, что люди не осмеливались, от страха или из зависти, пользоваться им.
     
После ее смерти прошло более ста лет. Проблема комплекса Франкенштейна существовала и тогда, но Сьюзен не удалось решить ее. Хотя, с другой стороны, она никогда и не пыталась сделать этого — не было особой необходимости. В ее время роботехника развивалась за счет исследований в космосе.
     
Самый факт успешного развития роботов сократил у человечества потребность в них и заставил Харримана, в его время…
     
Но обратилась бы Сьюзен Кэлвин за помощью к роботу? Несомненно, она бы…
     
И так он сидел до поздней ночи.
    
    
     
      
2
     
     
Максвелл Робертсон был главным держателем акций «Ю. С. Роботс» и в этом смысле контролировал фирму. Его наружность никак нельзя было назвать впечатляющей. Средних лет, низенький и плотный, он постоянно жевал правый угол нижней губы, когда был взволнован или раздражен.
     
За два десятилетия общения с правительственными чиновниками он научился обращаться с ними: был мягок, уступчив, улыбчив и всегда умел выиграть время. Но чем дальше, тем больших усилий это требовало от него, и в основном из-за Гуннара Эйзенмата. В системе Глобальной Экологической Охраны, за последнее столетие забравшей в свои руки власть, уступающую разве что власти Всемирного Правительства, Эйзенмат наиболее рьяно пробивался сквозь «серую зону» компромиссов к крайней неуступчивости. Он был первым и единственным неамериканцем по рождению среди охранителей, и все сотрудники «Ю. С. Роботс» считали, что его враждебность возбуждает устаревшее название фирмы, хотя прямых доказательств тому вроде бы не было. Уже не впервые в этом году, а тем более при жизни нынешнего поколения, вставал вопрос о переименовании корпорации в «Уорлд Роботс», но Робертсон опять воспротивился. Компания была основана с помощью американского капитала, американских мозгов и американского труда, и хотя она давно уже по сути и по размаху операций превратилась в международную корпорацию, название фирмы будет свидетельствовать о ее происхождении — по крайней мере, пока он, Робертсон, стоит у руля.
     
Эйзенмат был высоким человеком с грубо вылепленным печальным длинным лицом. На универсальном языке он разговаривал с заметным американским акцентом, хотя ни разу не бывал в Штатах до своего назначения на должность.
     
— Мне кажется, что все совершенно ясно, мистер Робертсон. Не вижу, в чем затруднение. Продукция вашей компании всегда сдавалась в аренду и никогда не подлежала продаже. Если взятая в аренду собственность фирмы на Луне больше не нужна, вы обязаны забрать ее и отправить в другое место.
     
— Конечно, охранитель, но куда? Мы не можем привезти роботов на Землю без разрешения правительства, это противозаконно, а в разрешении нам отказано.
     
— Но ведь они вам здесь и не нужны. Отправьте их на Меркурий или на астероиды.
     
— И что мы будем там с ними делать?
     
— Изобретательные сотрудники вашей фирмы наверняка что-нибудь придумают.
     
— Это означает огромные убытки для компании, — покачал головой Робертсон.
     
— Боюсь, что так, — Судя по всему, Эйзенмата это ничуть не трогало, — Насколько я понимаю, в последние годы финансовое положение компании вообще не блестяще.
     
— В основном из-за ограничений, навязанных правительством, охранитель.
     
— Будьте реалистом, мистер Робертсон. Вы же знаете, как растет предубеждение общества против роботов.
     
— Ошибочное предубеждение.
     
— И тем не менее. Возможно, лучший выход — ликвидировать компанию. Это не более чем совет, конечно.
     
— Ваши советы стоят иных приказов, охранитель. Должен ли я напомнить, что наши Машины сто лет назад помогли преодолеть экологический кризис?
     
— Уверен, что человечество благодарно им, но прошло уже столько лет… Теперь мы живем в согласии с природой, хотя и терпим из-за этого известные неудобства. А прошлое покрыто мраком.
     
— Вы хотите сказать, у фирмы в последнее время нет никаких заслуг перед обществом?
     
— Можно выразиться и так.
     
— Но вы же не считаете, что компания должна быть ликвидирована немедленно? Это будет настоящий крах. Нам нужно время.
     
— Сколько?
     
— Сколько вы можете дать?
     
— Это от меня не зависит.
     
— Мы здесь одни, — вкрадчиво проговорил Робертсон, — Не стоит играть в эти игры. Сколько времени вы мне можете дать?
     
Эйзенмат сделал вид, что усердно подсчитывает что-то про себя.
     
— Думаю, у вас в запасе около двух лет. Буду откровенным: Всемирное Правительство намеревается прибрать фирму к рукам и свернуть ее деятельность, если вы не сделаете этого сами. Или если в общественном мнении не произойдет резкого поворота, в чем я лично сильно сомневаюсь.
     
— Значит, два года, — тихо промолвил Робертсон.
    
    
     
      
2а
     
     
Робертсон остался один. Думать ему было не о чем, и он предался воспоминаниям. Уже четыре поколения Робертсонов стояли во главе компании. Никто из них не был Роботсхником. Специалистами были Лэннинг и Богерт и, конечно же, в первую очередь Сьюзен Кэлвин, которая преобразила фирму, придав ей нынешний размах. Но четыре Робертсона, несомненно, создавали все условия, необходимые для работы.
     
Если бы не «Ю. С. Роботс», в двадцать первом веке неминуемо разразилась бы непрерывно углубляющаяся экологическая катастрофа. Кризис был предотвращен только благодаря Машинам, которые искусно провели целое поколение людей через отмели и пороги истории.
     
И за это ему дали два года. Что можно сделать за два года, чтобы преодолеть непобедимое предубеждение человечества? Неизвестно.
     
Харриман обнадеживал его, намекая на какие-то новые идеи, но не вдаваясь в детали. А если бы и вдавался — Робертсон наверняка ничего бы не понял. Но что может сделать Харриман? Как вообще можно бороться со стойким отвращением человека к имитации? Никак…
     
Робертсон погрузился в дрему, но и во сне не дождался озарения.
    
    
     
      
3
     
     
— Теперь ты знаешь все, Джордж-10, — сказал Харриман, — Ты изучил все, что мне казалось имеющим хоть какое-то отношение к проблеме. В твою память заложен такой объем информации о человечестве, его обычаях, его прошлом и настоящем, что ты теперь гораздо более сведущ в этих делах, чем я или кто- либо из людей.
     
— Похоже на то.
     
— Как ты считаешь, нужно тебе что-нибудь еще?
     
— Что касается информации, я не вижу особых пробелов. Возможно, за ее пределами существуют явления, о которых я даже не догадываюсь, — трудно сказать. Но это неизбежно, независимо от того, насколько широкий круг информации мне удастся охватить.
     
— Ты прав. К тому же у нас нет времени для безграничного расширения твоих познаний. Робертсон сказал, что нам отпущено всего два года, и четверть одного из них уже позади. Ты можешь посоветовать что-нибудь?
     
— В данный момент не могу, мистер Харриман. Я должен оценить информацию, и для этого мне понадобится помощь.
     
— Моя?
     
— Нет. Не только ваша. Вы — человек, к тому же высокой квалификации, и любое ваше мнение для меня частично будет иметь силу приказа, подавляя, таким образом, мои рассуждения. По той же причине я не хочу помощи от людей, тем более что вы сами запретили мне общаться с ними.
     
— Но в таком случае, Джордж, какой помощник тебе нужен?
     
— Робот, мистер Харриман.
     
— Какой робот?
     
— Из серии ДжР. Я ведь десятый из них.
     
— Но предыдущие модели были экспериментальными и оказались бесполезными…
     
— Мистер Харриман, существует Джордж-9.
     
— Да, но от него тебе мало проку. Он слишком похож на тебя, если не считать отдельных недостатков. Из вас двоих ты более универсален.
     
— Я в этом не сомневаюсь, — совершенно серьезно сказал Джордж-10, кивнув головой. — И все же, стоит мне начать мыслить в определенном направлении, тот факт, что именно я выдвинул идею, мешает мне отвергнуть ее. Если бы я мог, развив какую-то мысль, поделиться ею с Джорджем-9, он бы взглянул на нее со стороны и, свободный от авторского пристрастия, увидел бы изъяны и слабые места, которые ускользают от меня.
     
— Иначе говоря, одна голова хорошо, а две — лучше, да, Джордж? — улыбнулся Харриман.
     
— Если вы имеете в виду двух индивидуумов с одной головой на каждого — вы правы, мистер Харриман.
     
— Хорошо. Что-нибудь еще?
     
— Да. Я просмотрел уйму фильмов, изображающих людей и их мир, но этого недостаточно. Здесь, на фирме, я видел людей и могу сверить свою интерпретацию того, что показано на пленке, с непосредственным сенсорным восприятием. Но что касается окружающей среды — я никогда не видел ее, а судя по фильмам, здешняя обстановка мало похожа на внешний мир. Я хотел бы увидеть его.
     
— Увидеть мир? — Харриман был ошеломлен грандиозностью задачи, — Надеюсь, ты не думаешь, что я могу вывезти тебя за пределы «Ю. С. Роботс»?
     
— Именно этого я и хочу.
     
— Но это противозаконно! А если учесть сегодняшнее настроение общества, последствия для фирмы могут быть просто фатальными.
     
— Если нас засекут. Я ведь не предлагаю вам отправиться со мной в город или в какой-то район, заселенный людьми. Меня устроит любая открытая безлюдная местность.
     
— Это тоже незаконно.
     
— Только если нас поймают. Но ведь могут и не поймать.
     
— Для тебя это так важно, Джордж? — спросил Харриман.
     
— Точно не знаю, но мне кажется, да.
     
— У тебя есть что-то на уме?
     
— Не могу сказать, — нерешительно проговорил Джордж-10, — Мне кажется, что-то вырисовывается, но мешает неопределенность исходных данных.
     
— Хорошо, я подумаю об этом. А пока займусь Джорджем-9 и помещу вас в одну ячейку. Тут-то, по крайней мере, трудностей не предвидится.
    
    
     
      
За
     
     
Джордж-10 остался один.
     
Он вдумчиво отбирал суждения, выстраивал их в цепочку и делал выводы; начинал все сначала и проходил весь путь заново; на основании выводов формулировал новые суждения, проверял их, находил противоречия и отвергал — или принимал, неустанно и терпеливо продолжая двигаться вперед, к своей цели.
     
Выводы, к которым он приходил, не вызывали у него ни любопытства, ни изумления, ни восторга; он просто ставил знак «плюс» или «минус».
    
    
     
      
4
     
     
Харриман заметно расслабился, когда они тихо приземлились в поместье Робертсона.
     
Робертсон подписал приказ, передав в их распоряжение динафойл и бесшумный летательный аппарат, одинаково легко передвигающийся как по вертикали, так и по горизонтали, оказался достаточно мощным, чтобы поднять в воздух Харримана, Джорджа-10 и, естественно, пилота.
     
Динафойл был создан в результате подсказанного Машинами изобретения протонного микрореактора, который вырабатывал экологически чистую энергию малыми дозами. С тех пор ни одного хоть сколько-нибудь сравнимого по значению открытия сделано не было — при этой мысли Харриман сердито сжал губы, — но «Ю. С. Роботс» так и не дождалась заслуженной благодарности.
     
Перелет из здания фирмы в поместье Робертсона был рискованным трюком. Хорошо, что их не застукали с роботом на борту, иначе сразу жди неприятностей. Правда, оставался еще обратный путь. Что же касается территории поместья — тут вопрос становился спорным, поскольку участок считался собственностью фирмы, а в пределах владений компании роботы имели право находиться, под неусыпным присмотром специалистов, разумеется.
     
Пилот обернулся и украдкой взглянул на Джорджа-10.
     
— Вы собираетесь выйти, мистер Харриман?
     
— Да.
     
— И эта штука тоже?
     
— О да. — В голосе зазвучала насмешка. — Я не оставлю вас с ним наедине.
     
Джордж-10 спустился первым, Харриман последовал за ним. Они приземлились на посадочной площадке, неподалеку от сада. Сад выглядел настолько образцово, что наводил на подозрения — не использует ли Робертсон ювенильные гормоны, чтобы контролировать число насекомых, вопреки распоряжениям экологической службы?
     
— Идем, Джордж, — позвал Харриман. — Вот, смотри.
     
— Я, в общем, примерно так себе все и представлял. Мои глаза не различают длины волн, поэтому, возможно, я распознаю не все объекты.
     
— Надеюсь, тебя не слишком удручает твой дальтонизм. Чтобы сформировать способность к суждениям, потребовалось задействовать огромное количество позитронных связей, так что цветовым восприятием пришлось пожертвовать. В будущем — если оно у нас есть…
     
— Я понимаю, мистер Харриман. Однако различий, которые я вижу, вполне достаточно, чтобы прийти к заключению, что существуют разнообразные формы растительной жизни.
     
— Безусловно. Их очень много.
     
— И каждая из них равна человеческой форме жизни, в биологическом смысле.
     
— Да, каждая представляет собой отдельный вид. Существуют миллионы видов живых существ.
     
— И человек — лишь один из этих видов.
     
— Однако он наиболее важен для людей.
     
— Для меня тоже, мистер Харриман. Но я имею в виду чисто биологический подход.
     
— Понимаю.
     
— Таким образом, жизнь необычайно сложна с точки зрения разнообразия форм.
     
— Ты прав, Джордж, в том-то вся и загвоздка. То, что человек придумывает для собственного удобства, оказывает влияние на всю систему жизни вокруг, и достижение кратковременных целей зачастую оборачивается долговременными неприятностями. Машины научили нас, как устроить человеческое общество, чтобы свести эти проблемы к минимуму, но катастрофа, угрожавшая в начале двадцать первого века, поселила в людях стойкую подозрительность по отношению к любым новшествам. Учитывая это да еще особый страх перед роботами…
     
— Я понял вас, мистер Харриман… А вот и представитель животного мира, я почти уверен!
     
— Это белка — одна из многих разновидностей.
     
Белка, распушив хвост, перелетела на другую сторону дерева.
     
— Надо же, совсем крошечный, — сказал Джордж, молниеносно взмахнув рукой и разглядывая нечто зажатое в пальцах.
     
— Это насекомое, букашка какая-то. Их несколько тысяч видов.
     
— И каждая букашка — такое же живое существо, как белка и вы сами?
     
— Такой же законченный и независимый организм, как и любой другой. Существуют еще более мелкие организмы — такие мелкие, что их невозможно увидеть невооруженным глазом.
     
— А вот это — дерево, да? Твердое на ощупь…
    
    
     
      
4а
     
     
Пилот остался один. Ему хотелось размять ноги, но смутная тревога удерживала его внутри динафойла. Он немедленно поднимет машину в воздух, если робот вдруг выйдет из-под контроля. Только как определишь, что эта штука стала неуправляемой?
     
Он повидал немало роботов на своем веку — это неизбежно, если работаешь личным пилотом мистера Робертсона. Однако роботы всегда оставались в лабораториях и на складах, где им и положено быть, в окружении множества специалистов.
     
Конечно, доктор Харриман — классный специалист. Говорят, даже самый лучший. Тем не менее робот находился там, где ему быть не полагалось: на Земле, под открытым небом, и вдобавок был совершенно не ограничен в передвижениях. Рассказывать об этом кому бы то ни было и рисковать хорошей работой не стоит, разумеется. И всё-таки неправильно все это.
    
    
     
      
5
     
     
— Фильмы, просмотренные мною, согласуются с тем, что я увидел в реальности, — сказал Джордж-10. — Ты управился с пленками, которые я отобрал для тебя?
     
— Да, — ответил Джордж-9.
     
Роботы застыли в неподвижности, лицом к лицу, коленями к коленям, как в зеркальном отражении. Правда, доктор Харриман с первого взгляда мог бы распознать их по небольшим различиям во внешнем строении. Но даже если бы ему не удалось определить, кто есть кто, все прояснилось бы во время беседы, поскольку ответы Джорджа-9 слегка отличались от реплик Джорджа-10, чьи позитронные мозги представляли собой усложненную и более совершенную конструкцию.
     
— В таком случае, — продолжал Джордж-10, — мне интересна твоя реакция на мои вопросы. Во-первых, люди боятся роботов и не доверяют им, потому что видят в них соперников. Как можно избежать этого?
     
— Ослабить дух соперничества, придав роботам другую форму.
     
— Однако по сути робот — позитронная копия живого существа, и если его внешний вид не будет ассоциироваться с жизнью, это вызовет настоящий ужас.
     
— В мире два миллиона видов живых существ. Нужно выбрать один из них, по форме отличающийся от человека.
     
— Какой именно?
     
Бесшумный мыслительный процесс Джорджа-9 занял около трех секунд.
     
— Достаточно большой, чтобы вместить позитронный мозг, и одновременно не вызывающий у людей неприязни.
     
— Ни одна из форм земной жизни не обладает достаточно большим черепом, кроме слона, которого я не видел, но которого описывают как огромное существо, своими размерами наводящее на человека страх. Как решить эту дилемму?
     
— Скопировать форму жизни, не превышающую человека по размерам, и увеличить черепную коробку.
     
— То есть что-то вроде маленькой лошади или большой собаки? И те и другие связаны с людьми долгой совместной историей.
     
— В таком случае они подходят.
     
— Но подумай вот о чем: позитронный мозг робота более или менее точно копирует человеческий интеллект. Если лошади или собаки заговорят и станут мыслить как люди, соперничество не ослабнет. Наоборот, люди еще больше могут рассердиться при виде такого неожиданного соперника в лице тех, кого они считают низшей формой жизни.
     
— Надо сделать позитронный мозг менее сложным, а роботов — менее разумными.
     
— Причина сложности позитронного мозга кроется в Трех Законах. Упрощенный мозг не сможет выполнять их как следует.
     
— Следовательно, проблема не имеет решения, — выпалил Джордж-9.
     
— Я тоже зашел в тупик, — признался Джордж-10. — Таким образом, мы выяснили, что особенности моего мышления тут ни при чем. Начнем все сначала… При каких условиях отпадает необходимость в Третьем Законе?
     
Джордж-9 поежился, словно вопрос показался ему не только трудным, но и опасным. Однако ответил, помедлив:
     
— Если робот никогда не попадет в ситуацию, угрожающую его существованию; или если он будет настолько легко заменим, что разрушение его будет не столь важным.
     
— А при каких условиях станет ненужным Второй Закон?
     
В голосе Джорджа-9 послышалась легкая хрипотца.
     
— Если от робота потребуется только автоматическая реакция на определенный раздражитель и если эта реакция будет жестко заданной, то необходимость во Втором Законе отпадет.
     
— А при каких условиях, — Джордж-10 сделал паузу, — может оказаться ненужным Первый Закон?
     
Джордж-9 выдержал еще более длинную паузу и проговорил еле слышным шепотом:
     
— Если реакция робота будет запрограммирована таким образом, что он никогда не сможет причинить человеку вред.
     
— А теперь представь себе позитронный мозг, который управляет несколькими реакциями на определенные раздражители, которому не требуется знания Трех Законов и который легко и дешево можно воспроизвести. Каким он должен быть по величине?
     
— Совсем небольшим. В зависимости от сложности реакции он может весить сто граммов, один грамм, один миллиграмм.
     
— Твой вывод совпал с моим. Я должен повидать мистера Харримана.