1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
    
— Нет. Но Арманский, возможно, выставит за эту ночь счет. Надеюсь, что он так и поступит, поскольку это будет означать, что он одобрил мои действия и, следовательно, не намеревается меня выгнать.
    
— Я прослежу за тем, чтобы он выставил счет.
    
Эрика Бергер встала и заключила Сусанн Линдер в объятия.
    
— Спасибо, Сусанн. Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать. Чего бы это ни касалось.
    
— Спасибо. Проследи, чтобы эти фотографии не валялись где попало. Кстати, «Милтон секьюрити» занимается установкой очень крутых сейфов.
    
Эрика Бергер улыбнулась.
   
   
    
     
Глава
     
22
    
    
Понедельник, 6 июня
    
В понедельник Эрика Бергер проснулась в шесть утра. Хоть она и проспала от силы час, чувствовала она себя на удивление отдохнувшей. Видимо, это была какая-то особая реакция организма. Впервые за несколько месяцев она надела спортивный костюм и в бешеном темпе пробежалась до пристани. Правда, бежать быстро получилось только метров сто, пока поврежденная пятка не разболелась настолько, что Эрике пришлось сбавить скорость и дальше двигаться более спокойно.
    
Она чувствовала себя заново рожденной, и даже боль в ноге, возникавшая при каждом шаге, доставляла ей чуть ли не наслаждение. Будто бы смерть, подойдя к ее двери, в последний миг передумала и проследовала к соседнему дому. Эрика просто не могла понять, как ей могло настолько повезти, что Петер Фредрикссон просидел над ее снимками четверо суток, ничего при этом не предприняв. Сканирование свидетельствовало о том, что он вынашивал какие-то планы, но осуществить их не успел.
    
Что бы ни случилось, она в этом году сделает Сусанн Линдер какой-нибудь дорогой и неожиданный рождественский подарок. Придумает что-нибудь особенное.
    
В половине восьмого, оставив Грегера спать дальше, Эрика села в «БМВ» и поехала в редакцию «СМП». Поставив машину в гараж, она поднялась на лифте в редакцию, уселась в стеклянной клетке и первым делом позвонила охраннику.
    
— Петер Фредрикссон вчера уволился из «СМП», — сказала она. — Найдите большую коробку, соберите его личные вещи и проследите за тем, чтобы их доставили ему уже в первой половине дня.
    
Эрика посмотрела на информационную стойку. Только что вошедший Андерс Хольм встретил ее взгляд и кивнул.
    
Она кивнула в ответ.
    
Хольм, конечно, засранец, но после их стычки несколько недель назад он перестал осложнять ей жизнь. Если он будет и дальше демонстрировать такое позитивное отношение, то, возможно, останется на должности начальника информационного отдела. Возможно.
    
Она чувствовала, что в силах переломить ситуацию.
    
В 08.45 она мельком увидела Боргшё, когда тот выходил из лифта и удалялся по внутренней лестнице к себе в кабинет, расположенный этажом выше. «Я должна поговорить с ним сегодня же», — напомнила она себе.
    
Сходив за кофе, Эрика просмотрела утреннюю служебную записку. Утро выдалось небогатым на новости. Единственным, что привлекло внимание, оказалась маленькая заметка, деловым тоном сообщавшая о переводе Лисбет Саландер в следственный изолятор Гётеборга. Эрика одобрила материал и переслала его Андерсу Хольму.
    
В 08.59 позвонил Боргшё.
    
— Бергер. Зайдите ко мне в кабинет, немедленно.
    
Сказав это, он положил трубку.
    
Когда Эрика Бергер открыла дверь в его кабинет, Магнус Боргшё сидел с белым лицом. Он встал, повернулся к ней и швырнул на стол пачку бумаг.
    
— Что это, черт возьми, такое? — проревел он.
    
Сердце Эрики Бергер ушло в пятки. Ей достаточно было только взглянуть на обложку, чтобы понять, что именно Боргшё обнаружил в утренней почте.
    
С фотографиями Фредрикссон ничего сделать не успел. Но он успел отправить Боргшё статью Хенри Кортеса.
    
Она села напротив него и спокойно ответила:
    
— Это статья, написанная журналистом Хенри Кортесом, которую журнал «Миллениум» собирался дать в номер, вышедший неделю назад.
    
Боргшё был вне себя.
    
— Что вы, черт подери, себе позволяете? Я сам привел вас в «СМП», а вы первым делом начинаете интриговать. Да вы просто какая-то медийная шлюха!
    
Глаза Эрики Бергер сузились, она вся похолодела. Слова «шлюха» с нее уже хватило.
    
— Неужели вы действительно верите в то, что кто-нибудь станет с этим считаться? Думаете, что вам удастся при помощи этой пустой болтовни отправить меня в отставку? И какого черта было посылать мне эту писанину анонимно?
    
— Дело обстоит совсем не так, Боргшё.
    
— В таком случае расскажите, как оно обстоит.
    
— Статью вам послал Петер Фредрикссон. Он со вчерашнего дня уволен из «СМП».
    
— Дьявол, о чем это вы говорите?
    
— Долгая история. Но я держала статью при себе уже больше двух недель, пытаясь придумать, как мне лучше с вами о ней поговорить.
    
— За этим текстом стоите вы.
    
— Нет, не я. Собрал материал и написал статью Хенри Кортес. Я о ней ничего не знала.
    
— И вы хотите, чтобы я в это поверил?
    
— Как только мои коллеги из «Миллениума» обнаружили, что текст касается вас, Микаэль Блумквист приостановил его публикацию, позвонил мне и передал копию статьи, чтобы я могла решить, как выйти из этой истории с наименьшими потерями. У меня статью выкрали, и теперь она оказалась у вас. В «Миллениуме» хотели дать мне шанс поговорить с вами до ее публикации, а публиковать статью предполагается в августе.
    
— Я еще никогда не встречал такой бесстыжей журналистки. Вы обскакали всех.
    
— О'кей. Раз уж вы прочитали репортаж, может быть, вы заодно просмотрели и материалы журналистского расследования. К статье Кортеса не подкопаешься, ее вполне можно публиковать. И вам это известно.
    
— Что это, черт возьми, должно означать?
    
— Если вы останетесь председателем правления к моменту, когда «Миллениум» опубликует статью, «СМП» это сильно повредит. Я отчаянно размышляла, пытаясь найти выход, но так и не нашла.
    
— Что вы хотите сказать?
    
— Вам необходимо уйти.
    
— Вы шутите? Я не сделал ничего такого, что противоречит закону.
    
— Магнус, неужели вы действительно не понимаете масштабов этого разоблачения? Не заставляйте меня созывать правление, это приведет только к лишнему позору.
    
— Вам не придется ничего созывать. Ваша работа в «СМП» закончена.
    
— Сорри. Уволить меня может только правление. Пожалуйста, приглашайте их на экстренное заседание. Я бы предложила прямо сегодня во второй половине дня.
    
Боргшё обошел вокруг стола и встал так близко к Эрике Бергер, что она ощущала его дыхание.
    
— Бергер… у тебя еще есть шанс остаться здесь. Отправляйся к своим проклятым приятелям из «Миллениума» и проследи за тем, чтобы эта статейка никогда не увидела свет. Если справишься с этим, я, возможно, забуду все то, что ты натворила.
    
Эрика Бергер вздохнула.
    
— Магнус, вы просто не понимаете серьезности ситуации. Я не имею никакого влияния на то, что публикует «Миллениум». Что бы я ни говорила, статью все равно опубликуют. Меня интересует только то, как это скажется на «СМП». Поэтому вы должны уйти.
    
Боргшё оперся руками о спинку кресла и наклонился к Эрике.
    
— Твои приятели из «Миллениума», возможно, призадумаются, если узнают, что в тот же миг, как они предадут эту чушь огласке, тебя отсюда выгонят.
    
Он вновь выпрямился.
    
— Я сегодня еду на совещание в Норрчёпинг. — Он посмотрел на нее и со значением добавил. — Со «СвеаБюгг».
    
— Вот как.
    
— Когда я завтра вернусь, ты доложишь мне, что с этим покончено. Ясно?
    
Он надел пиджак. Эрика Бергер наблюдала за ним, прищурив глаза.
    
— Выполнишь аккуратненько, может, и удержишься в «СМП». А теперь освободи мой кабинет.
    
Она встала, вернулась обратно в стеклянную клетку и в течение двадцати минут сидела в кресле абсолютно неподвижно. Потом подняла трубку и попросила Андерса Хольма зайти. Памятуя прошлые ошибки, он появился в течение минуты.
    
— Садитесь.
    
Андерс Хольм поднял брови и сел.
    
— Ну, в чем я провинился на этот раз? — иронично поинтересовался он.
    
— Андерс, это мой последний день в «СМП». Я сейчас подаю заявление об уходе. Во время ланча я приглашу вице-председателя и остальных членов правления на заседание.
    
Он уставился на нее с неподдельным изумлением.
    
— Я буду рекомендовать вас в качестве исполняющего обязанности главного редактора.
    
— Что?
    
— Вы не против?
    
Андерс Хольм откинулся на спинку стула и посмотрел на Эрику Бергер.
    
— Я, черт возьми, никогда не хотел становиться главным редактором, — сказал он.
    
— Я знаю. Но у вас достаточно жесткая хватка, и ради публикации хорошего материала вы пойдете по трупам. Мне бы только хотелось, чтобы у вас было побольше мозгов.
    
— Что все-таки произошло?
    
— У нас с вами разный стиль работы. Мы с вами все время ругались по поводу того, как следует подавать материал, и тут мы никогда не сойдемся.
    
— Да, — сказал он. — Мы никогда не сойдемся. Но возможно, мой стиль старомоден.
    
— Я не уверена, что «старомоден» правильное слово. Вы классный специалист в области информации, но ведете себя как засранец. В этом нет никакой необходимости. Но больше всего мы ссорились из-за вашей убежденности в том, что на оценку новостей не должны влиять личные пристрастия и что вы как начальник информационного отдела не должны подобного допускать.
    
Эрика Бергер вдруг язвительно улыбнулась Андерсу Хольму, потом открыла сумку и достала оригиналы материалов о Боргшё.
    
— Давайте проверим ваше чутье на новости. У меня имеется статья, полученная от Хенри Кортеса, сотрудника «Миллениума». Я сегодня утром решила, что мы дадим эту статью как главный материал дня.
    
Она бросила папку Хольму на колени.
    
— Вы — начальник информационного отдела. Будет интересно узнать, разделяете ли вы мою оценку данной новости.
    
Андерс Хольм открыл папку и принялся читать. Уже после первых строк его глаза расширились, он выпрямился на стуле и посмотрел на Эрику Бергер в упор. Потом опустил глаза и прочел статью от начала до конца, затем открыл и стал внимательно читать документацию, на что ушло двадцать минут. Потом он медленно отложил папку в сторону.
    
— Разразится грандиозный скандал.
    
— Знаю. Поэтому я сегодня подаю заявление об уходе. «Миллениум» предполагал напечатать статью в июньском номере, но Микаэль Блумквист наложил вето. Он дал текст мне, чтобы я могла поговорить с Боргшё до выхода статьи.
    
— И?
    
— Боргшё приказал мне замять это материал.
    
— Ясно. И вы в отместку хотите выпустить его в «СМП».
    
— Нет. Не в отместку. Просто не вижу другого выхода. Если статью напечатает «СМП», у нас будет шанс выйти из ситуации с честью. Боргшё должен уйти. Но после всего этого я тоже не могу здесь оставаться.
    
Хольм две минуты помолчал.
    
— Черт, Бергер… Я не предполагал, что вы такая крутая. Никак не думал, что скажу это, но, раз у вас такой боевой характер, мне действительно жаль, что вы уходите.
    
— Вы могли бы остановить публикацию, но раз мы оба ее одобряем… Вы собираетесь давать ей ход?
    
— Черт возьми, конечно, мы ее напечатаем. Информация ведь просочится в любом случае.
    
— Именно.
    
Андерс Хольм встал, но замялся возле ее стола.
    
— Идите работайте, — сказала Эрика Бергер.
    
    
Выждав пять минут после ухода Хольма, она подняла трубку и позвонила Малин Эрикссон в «Миллениум».
    
— Привет, Малин. Нет ли там поблизости Хенри Кортеса?
    
— Есть. Сидит у себя за столом.
    
— Не могла бы ты пригласить его к себе в кабинет и включить на телефоне громкую связь? Нам надо посовещаться.
    
Хенри Кортес подошел в течение пяти секунд.
    
— Что происходит?
    
— Хенри, я сегодня совершила аморальный поступок.
    
— Неужели?
    
— Я передала твою статью о «Витаваре» Андерсу Хольму, начальнику отдела информации «СМП».
    
— Вот как…
    
— Я велела ему завтра дать статью в «СМП». За твоей подписью. Тебе, разумеется, заплатят. Ты сможешь сам назвать цену.
    
— Эрика… что, черт возьми, происходит?
    
Она кратко рассказала о событиях последних недель и о том, как Петер Фредрикссон ее чуть не уничтожил.
    
— Дьявол, — сказал Хенри Кортес.
    
— Хенри, я знаю, что материал твой. У меня просто нет выбора. Ты можешь на это пойти?
    
Хенри Кортес несколько секунд помолчал.
    
— Спасибо, что позвонила, Эрика. Можешь печатать статью за моей подписью. Если, разумеется, Малин не возражает.
    
— Я не возражаю, — вступила в разговор Малин.
    
— Отлично, — сказала Эрика. — Проинформируйте, пожалуйста, Микаэля. Думаю, его еще нет на месте.
    
— Я поговорю с Микаэлем, — пообещала Малин Эрикссон. — Но, Эрика, ведь это означает, что ты с сегодняшнего дня безработная?
    
Эрика засмеялась.
    
— Я решила устроить себе отпуск до конца года. Поверьте, что нескольких недель в «СМП» с меня вполне хватило.
    
— Думаю, тебе не следует начинать планировать отпуск, — заметила Малин.
    
— Почему нет?
    
— Ты можешь во второй половине дня заглянуть в «Миллениум»?
    
— Зачем?
    
— Мне требуется помощь. Если захочешь вернуться на должность главного редактора, можешь приступать завтра утром.
    
— Малин, главный редактор «Миллениума» ты. Ни о чем другом не может быть и речи.
    
— О'кей. Тогда выходи на должность ответственного секретаря редакции, — засмеялась Малин.
    
— Ты серьезно?
    
— Черт возьми, Эрика, мне так тебя не хватает, что я просто умираю. Я пришла в «Миллениум», в частности, за тем, чтобы иметь возможность работать с тобой. А ты вдруг взяла и оказалась не в той газете.
    
Эрика Бергер с минуту помолчала. Она даже не успела обдумать возможность возвращения в «Миллениум».
    
— Вы хотите, чтобы я вернулась? — медленно спросила она.
    
— А ты как думаешь? Подозреваю, что мы начнем с шикарного праздника, и главным организатором стану я. Ты вернешься как раз к тому моменту, когда нам предстоит публиковать сама знаешь что.
    
Эрика посмотрела на часы на письменном столе. Без пяти десять. В течение одного часа вся ее жизнь перевернулась. Она вдруг почувствовала, как сильно ей хочется вновь подняться по лестнице в «Миллениум».
    
— В ближайшие часы мне еще надо разобраться кое с чем в «СМП». Можно, я зайду к вам около четырех?
    
    
Рассказывая Драгану Арманскому о ночных событиях, Сусанн Линдер смотрела ему прямо в глаза. Она не упомянула лишь о своей уверенности в том, что к проникновению в компьютер Фредрикссона имела отношение Лисбет Саландер. Сусанн опустила это по двум причинам: во-первых, ей казалось, что это звучит слишком неправдоподобно, а во-вторых, она знала, что Драган Арманский активно участвует в деле Саландер вместе с Микаэлем Блумквистом.
    
Слушал Арманский очень внимательно. Закончив рассказ, Сусанн Линдер замолчала, ожидая его реакции.
    
— Около часа назад мне звонил Грегер Бекман, — сказал он.
    
— Вот как.
    
— Они с Эрикой Бергер заедут на неделе, чтобы подписать контракт. Они выражают благодарность за вклад «Милтон секьюрити» и, прежде всего, за твое участие.
    
— Ясно. Приятно, когда клиенты довольны.
    
— Он хочет также заказать домой сейф. Мы должны его установить и закончить все дела с сигнализацией к концу недели.
    
— Отлично.
    
— Он хочет, чтобы мы выставили им счет за твою работу в эти выходные.
    
— Хм.
    
— Иными словами, нам предстоит отправить им солидный счет.
    
— Ага.
    
Арманский вздохнул.
    
— Сусанн, ты ведь понимаешь, что Фредрикссон может пойти в полицию и заявить на тебя по множеству пунктов.
    
Она кивнула.
    
— Разумеется, он сам со свистом отправится в тюрьму, но, может, он решит, что дело того стоит.
    
— Не думаю, чтобы у него хватило пороху пойти в полицию.
    
— Пусть так, но ты действовала вопреки всем полученным от меня инструкциям.
    
— Я знаю, — сказала Сусанн Линдер.
    
— И как, ты считаешь, я должен на это отреагировать?
    
— Решать вам.
    
— А как, по твоему мнению, мне следует реагировать?
    
— Мое мнение никакого значения не имеет. За вами всегда остается право меня выставить.
    
— Едва ли. Я не могу себе позволить лишиться сотрудника твоего уровня.
    
— Спасибо.
    
— Но если ты снова проделаешь нечто подобное, я очень рассержусь.
    
Сусанн Линдер кивнула.
    
— Что ты сделала с жестким диском?
    
— Он уничтожен. Я сегодня утром сунула его в тиски и раздавила в крошки.
    
— О'кей. Тогда будем считать, что дело закрыто.
    
    
Первую половину дня Эрика Бергер посвятила обзвону членов правления «СМП». Вице-председателя она застала на даче неподалеку от Ваксхольма и уговорила его немедленно сесть в машину и мчаться в редакцию. После ланча правление собралось, правда, в сильно урезанном составе. В течение часа Эрика Бергер докладывала, как у них появилась папка Кортеса и к каким это привело последствиям.
    
Когда она закончила, послышались ожидаемые предложения поискать какое-нибудь альтернативное решение. Эрика объявила, что «СМП» собирается дать статью в завтрашний номер, и сообщила также, что работает у них последний день и ее решение бесповоротно.
    
В результате всего этого Эрика заставила правление одобрить и занести в протокол два решения: просить Магнуса Боргшё незамедлительно оставить занимаемый пост и назначить Андерса Хольма временно исполняющим обязанности главного редактора. После этого она извинилась и оставила правление обсуждать ситуацию без нее.
    
В 14.00 она спустилась в отдел кадров и составила контракт. Затем пошла в редакцию отдела культуры и пригласила для беседы начальника отдела Себастиана Страндлунда и журналистку Эву Карлссон.
    
— Насколько я понимаю, отдел культуры считает Эву Карлссон толковым и талантливым репортером.
    
— Верно, — подтвердил Страндлунд.
    
— А в последние два года вы в бюджетных заявках просили усилить редакцию как минимум двумя сотрудниками.
    
— Да.
    
— Эва, принимая во внимание полученные вами письма, если я возьму вас на постоянную должность, возможно, поползут неприятные слухи. Вы по-прежнему заинтересованы в ней?
    
— Естественно.
    
— В таком случае моим последним решением в «СМП» станет подписание этого трудового договора.
    
— Последним?
    
— Долгая история. Я сегодня увольняюсь. Будьте добры, не говорите никому об этом где-то с час.
    
— Что…
    
— Вскоре появится служебная записка.
    
Эрика Бергер подписала контракт и передала через стол Эве Карлссон.
    
— Удачи, — сказала она с улыбкой.
    
    
— Неизвестного пожилого мужчину, участвовавшего в субботнем совещании у Экстрёма, зовут Георг Нюстрём, он комиссар, — сказала Моника Фигуэрола, выкладывая полученные в результате оперативной съемки фотографии на стол перед Торстеном Эдклинтом.
    
— Комиссар, — пробормотал Эдклинт.
    
— Стефан вычислил его вчера вечером. Он посещал квартиру на Артиллеригатан и приехал на машине.
    
— Что нам о нем известно?
    
— Начинал он в обычной полиции, а в ГПУ/Без работает с восемьдесят третьего года. С девяносто шестого года находится на должности следователя с персональной ответственностью и осуществляет внутренний контроль за уже законченными делами.
    
— О'кей.
    
— Начиная с субботы в подъезд заходило шесть человек, представляющих интерес. Помимо Юнаса Сандберга и Георга Нюстрёма в здании находится Фредрик Клинтон. Он сегодня утром ездил на больничном транспорте на диализ.
    
— Кто остальные трое?
    
— Некий господин Отто Хальберг. Он работает в ГПУ/Без с восьмидесятых годов, но вообще-то прикреплен к Штабу обороны — числится в военно-морских силах и военной разведке.
    
— Вот как. Меня это почему-то не удивляет.
    
Моника Фигуэрола предъявила еще один снимок.
    
— Этого парня мы пока не вычислили. Он ходил обедать вместе с Хальбергом. Попробуем установить, кто он такой, когда он вечером пойдет домой.
    
— О'кей.
    
— Однако самый интересный человек — вот этот.
    
Она положила на стол еще одну фотографию.
    
— Его я знаю, — сказал Эдклинт.
    
— Его зовут Ваденшё.
    
— Точно. Он работал в отделе по борьбе с терроризмом лет эдак пятнадцать назад. Офисный генерал. Когда-то считался в «Фирме» одним из кандидатов на должность большого начальника. Что с ним произошло, я не знаю.
    
— Он в девяносто первом году уволился. Угадайте, с кем он обедал примерно час назад?
    
Она представила последнюю фотографию.
    
— Начальник канцелярии Альберт Шенке и финансовый директор Густав Аттербум. Я хочу, чтобы за этими личностями велось круглосуточное наблюдение. Мне надо точно знать, с кем они встречаются.
    
— Это невозможно. У меня в распоряжении имеется только четыре человека. И хотя бы кто-то из них должен работать с документацией.
    
Эдклинт кивнул и задумчиво прикусил нижнюю губу. Через некоторое время он посмотрел на Монику Фигуэролу.
    
— Нам требуются еще люди, — сказал он. — Ты не могла бы без особого шума связаться с инспектором уголовной полиции Яном Бублански и спросить, не согласится ли он сегодня после работы со мной поужинать? Скажем, около семи.
    
Эдклинт потянулся к телефонной трубке и набрал номер, который знал наизусть.
    
— Привет, Арманский. Это Эдклинт. Памятуя приятный ужин, на который ты меня недавно приглашал, мне хотелось бы сделать тебе ответное предложение… нет, я настаиваю. Скажем, около семи?
    
    
Лисбет Саландер провела ночь в следственном изоляторе «Крунуберг», в камере площадью примерно четыре на четыре метра. О меблировке нечего было и говорить. Лисбет заснула в течение пяти минут после того, как ее заперли, и, проснувшись в понедельник ранним утром, послушно проделала рекомендованные терапевтом Сальгренской больницы упражнения на растяжки. Потом она позавтракала и молча уселась на койку, уставившись прямо перед собой.
    
В половине девятого ее повели в помещение для допросов, расположенное в другом конце коридора. Конвоиром оказался пожилой лысый дядя небольшого роста, с круглым лицом и очками в роговой оправе. Он держался с ней корректно и добродушно.
    
Анника Джаннини приветливо поздоровалась с ней, Ханса Фасте Лисбет проигнорировала. Потом она познакомилась с прокурором Рихардом Экстрёмом и последующие полчаса провела, сидя на стуле и неотрывно глядя в одну точку, чуть повыше головы Экстрёма. За все это время она не произнесла ни слова и не шевельнула ни единым мускулом.
    
В десять часов Экстрём прервал неудавшийся допрос. Он испытывал раздражение, поскольку не сумел добиться от нее ни малейшего отклика. Глядя на тоненькую, кукольного вида девушку, он впервые засомневался: неужели она действительно могла жестоко избить Магге Лундина и Сонни Ниеминена? Разве суд поверит в эту историю даже при наличии убедительных доказательств?
    
В двенадцать часов Лисбет принесли нехитрый обед, а последующий час она провела за решением в уме уравнений из области сферической астрономии, вспомнив о книге, которую читала двумя годами раньше.
    
В 14.30 ее снова отвели в помещение для допросов. На этот раз конвоиром оказалась молодая женщина. В комнате никого не было. Лисбет села на стул и продолжила размышлять над одним особенно сложным уравнением.
    
Через десять минут дверь открылась.
    
— Здравствуй, Лисбет, — приветливо поздоровался улыбающийся Петер Телеборьян.
    
Лисбет Саландер оледенела. Части уравнения, которое она выстраивала перед собой в воздухе, рухнули вниз. Она даже услышала, как цифры и знаки зазвенели, ударяясь об пол.
    
С минуту Петер Телеборьян постоял неподвижно, разглядывая ее, а потом уселся напротив. Она продолжала смотреть в стену.
    
Через некоторое время она перевела взгляд и посмотрела ему в глаза.
    
— Мне жаль, что ты попала в такую ситуацию, — сказал Петер Телеборьян. — Я постараюсь помочь тебе всеми возможными способами. Надеюсь, нам удастся установить взаимное доверие.
    
Лисбет разглядывала его, перемещая взгляд по сантиметру. Взъерошенные волосы. Борода. Маленькая щелка между передними зубами. Тонкие губы. Коричневый пиджак. Расстегнутый ворот рубашки.
    
— Надеюсь также, что сумею помочь тебе лучше, чем при нашей прошлой встрече, — донесся до нее его мягкий и обманчиво дружелюбный голос.
    
Он положил перед собой на стол маленький блокнотик и ручку. Лисбет опустила взгляд и посмотрела на ручку. Та представляла собой остроконечную серебристую трубочку.
    
Анализ последствий.
    
Лисбет подавила порыв протянуть руку и схватить ручку.
    
Поискав глазами его левый мизинец, она увидела едва заметную белую полоску на том месте, в которое пятнадцать лет назад впилась зубами и сжала челюсти с такой силой, что чуть не откусила ему палец. Потребовались усилия трех санитаров, чтобы усмирить ее и заставить разомкнуть челюсти.
    
В тот раз я была маленькой пугливой девочкой, едва достигшей подросткового возраста. Теперь я взрослая. Я могу убить тебя, когда захочу.
    
Она уперлась взглядом в точку на стене позади Телеборьяна, подобрала рухнувшие на пол цифры и математические знаки и начала заново выстраивать уравнение.
    
Доктор Петер Телеборьян разглядывал Лисбет Саландер с непроницаемым выражением лица. Он не стал бы психиатром с международной известностью, если бы не разбирался в людях и не обладал способностью читать чувства и настроения. Телеборьян ощутил, что в комнате повеяло холодом, но истолковал это как знак того, что под внешней невозмутимостью пациентка скрывает страх и стыд. Он счел это позитивным признаком того, что она все-таки реагирует на его присутствие. Его также обрадовало, что ее поведение ничуть не изменилось. В суде она сама подпишет себе приговор.
    
    
Перед уходом из «СМП» у Эрики Бергер оставалось последнее дело — сесть и составить служебную записку сотрудникам. Она начала писать, пребывая в растрепанных чувствах, и, вопреки здравому смыслу, у нее получилось аж две страницы формата А4, на которых она объясняла, почему уходит из «СМП», и высказывала свое личное мнение о некоторых людях. Уничтожив весь этот текст, Эрика начала заново, в более деловом тоне.
    
Петера Фредрикссона она упоминать не стала. В противном случае весь интерес сосредоточился бы на нем, и настоящие причины утонули бы в скандалах на тему сексуальных преследований.
    
Эрика привела две причины своего ухода. Главным было то, что, предложив урезать зарплаты и бонусы руководителям и владельцам, она натолкнулась на мощное сопротивление. Вместо этого ее вынуждали начать работу в «СМП» с крупного сокращения персонала, что, с ее точки зрения, не только являлось нарушением ранее данных ей обещаний, но и сводило на нет любые попытки в перспективе изменить газету и упрочить ее положение.
    
Второй причиной было разоблачение Боргшё. Она объяснила, что он распорядился замять эту историю и тем самым нарушить ее долг как журналиста, после чего у нее не оставалось выбора и она сочла себя обязанной покинуть редакцию. В заключение она делала вывод, что проблемы «СМП» заключаются не в персонале, а в руководстве.
    
Эрика один раз перечитала служебную записку, исправила орфографические ошибки и разослала ее по электронной почте всем сотрудникам концерна. Сделав копию, она отправила ее в журнал «Прессенс тиднинг» и в орган профсоюза «Журналистен». Потом упаковала свой лэптоп и пошла к Андерсу Хольму.
    
— До свидания, — сказала она.
    
— До свидания, Бергер. Работать с вами было кошмаром.
    
Они улыбнулись друг другу.
    
— У меня осталось последнее дело, — добавила Эрика.
    
— Какое?
    
— Юханнес Фриск работает по моему поручению над одним материалом.
    
— И ни одна собака не знает, чем он занимается.
    
— Поддержите его. Он уже довольно многое сделал, и я буду сохранять с ним контакт. Дайте ему закончить работу. Гарантирую, что вы от этого только выиграете.
    
У него сделался задумчивый вид. Потом он кивнул.
    
Пожимать друг другу руки они не стали. Эрика положила Хольму на письменный стол пропуск в редакцию, спустилась в гараж и забрала свою машину. В начале пятого она припарковалась поблизости от редакции «Миллениума».
   
  
  
   
    
Часть 4
    
Перезагрузка
    
1 июля — 7 октября
   
   
    
     
Несмотря на наличие многочисленных мифов об амазонках в античной Греции, Южной Америке, Африке и других местах, имеется лишь один исторический, документально подтвержденный пример существования женщин-воительниц. Это женская армия, существовавшая у народности фон в западноафриканской Дагомее, теперешнем Бенине.
     
Об этих женщинах-воительницах ничего не написано в официальной военной истории, о них не снято никаких романтических фильмов, и на сегодняшний день о них упоминается разве что в стершихся исторических сносках. Об этих женщинах существует одна-единственная научная работа: Stanley В. Alpem, Amazons of Black Sparta (Hurst & Co Ltd, London, 1998). Тем не менее это была армия, способная сравниться с любым элитным войском оккупационных властей того времени, состоявшим из солдат-мужчин.
     
Когда точно была образована женская армия народности фон, неизвестно, но некоторые источники датируют ее XVII веком. Первоначально она являлась королевской лейб-гвардией, которая выросла в корпус из 6000 солдат, имеющих полубожественный статус. Но предназначены они были не для украшения. Чуть более 200 лет они составляли главную ударную силу народности фон в борьбе против вторгавшихся европейских колонизаторов. Их опасалось французское войско, которое они неоднократно побеждали в сражениях. Разбить женскую армию удалось только в 1892 году, когда Франция привезла на кораблях современные войска с артиллерией, иностранными легионерами, морским пехотным полком и кавалерией.
     
Сколько женщин-воительниц погибло, неизвестно. Выжившие в течение нескольких лет продолжали вести партизанские действия, и еще в 1940-х годах были живы ветераны той армии, их фотографировали и брали у них интервью.
    
    
   
   
    
     
Глава
     
23
    
    
Пятница, 1 июля — воскресенье, 10 июля
    
За две недели до суда над Лисбет Саландер Кристер Мальм закончил оформление книги объемом в 364 страницы и с сухим названием «Секция». Обложка была синей, надписи на ней — желтыми, а в самом низу Кристер поместил семь черно-белых портретов шведских премьер-министров, размером с почтовую марку. Над ними простиралось изображение Залаченко. Для иллюстрации Кристер воспользовался паспортной фотографией бывшего шпиона и настолько увеличил контрастность, что выступали лишь темные части снимка, словно тенью покрывая всю обложку. Дизайн получился не слишком изысканным, но впечатляющим. В качестве авторов значились Микаэль Блумквист, Хенри Кортес и Малин Эрикссон.
    
Была половина шестого утра — Кристер Мальм проработал всю ночь. Его немного подташнивало, и он ощущал острую потребность пойти домой и поспать. Малин Эрикссон просидела с ним все это время, внося последние исправления в уже одобренные Кристером страницы и распечатывая текст. Она уже заснула прямо на диване в редакции.
    
Кристер Мальм собрал в папку документы с фотографиями и образцами шрифта. Потом запустил программу «Тост» и перенес все на два диска. Один он поместил в редакционный сейф, а второй передал пришедшему около семи заспанному Микаэлю Блумквисту.
    
— Иди домой и поспи, — сказал Микаэль.
    
— Уже иду, — ответил Кристер.
    
Будить Малин Эрикссон они не стали, но включили сигнализацию на входе. В восемь часов на вахту должен был заступить Хенри Кортес. Выйдя из парадной, они хлопнули друг друга по ладошкам и расстались.
    
    
Микаэль Блумквист дошел до Лундагатан, где снова без разрешения взял брошенную Лисбет Саландер «хонду». Не желая доверять пересылку диска почте, он лично отвез его Яну Чёбину, директору типографии, располагавшейся в невзрачном кирпичном здании возле железной дороги в местечке Моргонгова, неподалеку от городка Сала.
    
Уезжать Микаэль не спешил и подождал, пока в типографии проверили, что диск открывается. Он удостоверился также в том, что книга будет готова ко дню начала суда. Проблема заключалась не в печати, а в брошюровке, которая могла затянуться, но Ян Чёбин пообещал, что минимум 500 экземпляров из первого издания тиражом в 10 000 будут доставлены к нужной дате. Книга выпускалась в мягкой обложке, но крупным форматом.
    
Микаэль еще раз проверил, все ли знают о необходимости соблюдать строжайшую секретность. На самом деле напоминать об этом было излишним: два года назад та же типография при аналогичных обстоятельствах печатала книгу Микаэля о финансисте Хансе-Эрике Веннерстрёме, и все ее работники знали, что книги, поступающие от маленького издательства «Миллениум», таят какую-нибудь сенсацию.
    
После этого Микаэль, не торопясь, вернулся в Стокгольм. Завернув к себе домой на Бельмансгатан, он взял дорожную сумку, куда упаковал смену одежды, бритву и зубную щетку, потом доехал до пристани Ставнес в Вермдё, оставил там машину и отправился на пароме в Сандхамн.
    
В своем летнем домике Микаэль появился впервые после рождественских праздников. Он открыл ставни, впустил свежий воздух и глотнул минеральной воды. Как и всегда, заканчивая работу, когда текст отправлялся в печать и ничего уже нельзя было изменить, он ощущал опустошенность.
    
Затем он целый час посвятил уборке: подмел, вытер пыль, вымыл душевую комнату, запустил холодильник, проверил, работает ли водопровод, и сменил постельное белье на спальной антресоли. Он сходил в продовольственный магазин и купил все необходимое для выходных. Потом включил кофеварку, уселся на веранде и закурил, ни о чем особо не думая.
    
Около пяти он отправился на пристань встречать Монику Фигуэролу.
    
— Я не думал, что тебе удастся освободиться, — сказал он, целуя ее в щеку.
    
— Я тоже не думала. Но я сказала Эдклинту как есть. В последние недели я работала почти круглосуточно, и от меня уже стало мало толку. Мне необходимо два свободных дня, чтобы зарядить аккумуляторы.
    
— В Сандхамне?
    
— Я не сообщила, куда собираюсь ехать, — ответила она с улыбкой.
    
Некоторое время Моника Фигуэрола разглядывала домик Микаэля, общей площадью в двадцать пять квадратных метров. Подвергнув критическому осмотру мини-кухню, душевую и спальную антресоль, она одобрительно кивнула. Пока Микаэль жарил бараньи отбивные в винном соусе и накрывал стол на веранде, она ополоснулась и надела тонкое летнее платье. Ели они молча, глядя на яхты, направляющиеся в сторону гостевой гавани Сандхамна или обратно, и выпили бутылку вина.
    
— Замечательный у тебя домик. Это сюда ты возишь всех своих подружек? — вдруг поинтересовалась Моника Фигуэрола.
    
— Не всех. Только главных.
    
— Эрика Бергер тут была?
    
— Много раз.
    
— А Лисбет Саландер?
    
— Она жила здесь несколько недель, когда я писал книгу о Веннерстрёме. И два года назад мы провели тут вместе Рождество.
    
— Значит, Бергер и Саландер обе играют в твоей жизни важную роль?
    
— Эрика — мой лучший друг. Мы дружим уже больше двадцати пяти лет. Лисбет — совсем другое дело. Она очень своеобразна, я никогда не встречал более асоциального человека. Можно сказать, что она произвела на меня большое впечатление при первой же встрече. Она мне нравится. И она мой друг.
    
— Ты ее жалеешь?
    
— Нет. То, что на нее навалилась масса дерьма, ее собственная заслуга. Но я испытываю к ней большую симпатию и чувствую в ней родственную душу.
    
— Но ты не влюблен ни в нее, ни в Бергер?
    
Он пожал плечами. Моника Фигуэрола посмотрела на запоздавший пароходик «Амиго 23», который с зажженными навигационными огнями протарахтел мимо моторной лодки, направляясь в гостевую гавань.
    
— Если очень хорошо к кому-то относиться — это проявление любви, то полагаю, что влюблен в нескольких человек, — сказал он.
    
— А теперь еще и в меня?
    
Микаэль кивнул. Моника Фигуэрола посмотрела на него, нахмурив брови.
    
— Тебя это беспокоит? — спросил он.
    
— То, что у тебя раньше были женщины? Нет. Но меня беспокоит то, что я никак не пойму, что между нами происходит. Я не думаю, что могу иметь отношения с парнем, который трахается налево и направо…
    
— Извиняться за свою жизнь я не намерен.
    
— А я, как мне кажется, не могу перед тобой устоять именно потому, что ты такой, какой есть. С тобой легко заниматься сексом, поскольку это не сопровождается никакими перебранками, и мне с тобой спокойно. Но все началось с того, что я поддалась какому-то безумному импульсу. Со мной такое бывает нечасто, и я ничего, собственно, не планировала. А теперь мы добрались до той стадии, когда я оказалась одной из девок, которых ты приглашаешь сюда.
    
Микаэль немного помолчал.
    
— Ты могла и не приезжать.
    
— Нет. Не могла. Дьявол, Микаэль…
    
— Я знаю.
    
— Я чувствую себя несчастной. Я не хочу в тебя влюбляться. Будет слишком больно, когда все это закончится.
    
— Я получил этот дом, когда отец умер и мама переехала домой в Норрланд.[58] Мы разделили так, что сестре досталась наша квартира, а мне — дом. Он у меня уже почти двадцать пять лет.
    
— Ага.
    
— За исключением нескольких случайных знакомых в начале восьмидесятых годов, здесь до тебя побывало ровным счетом пять женщин. Эрика, Лисбет и моя бывшая жена, с которой мы совместно существовали в восьмидесятых годах. Одна девушка, на которую у меня были очень серьезные виды в конце девяностых годов, и женщина, немного старше меня, с которой я познакомился два года назад и изредка встречаюсь. Там несколько особые обстоятельства…
    
— Вот как.
    
— Я держу этот дом для того, чтобы иметь возможность уехать из города и от всего отключиться. И почти всегда бываю здесь в одиночестве. Читаю книги, пишу, отдыхаю, сижу на пристани и смотрю на корабли. Это отнюдь не тайное любовное гнездышко холостяка.
    
Он встал и принес бутылку вина, которую поставил в тени перед дверью в дом.
    
— Я не собираюсь ничего обещать, — сказал он. — Мой брак распался из-за того, что мы с Эрикой не смогли держаться вдали друг от друга. Been there, done that, got the t-shirt.[59]
    
Он наполнил рюмки.
    
— Но ты самый интересный человек из встретившихся мне за очень долгое время. У меня такое ощущение, будто наши отношения стали серьезными в первый же день. Мне кажется, что я потерял голову уже тогда, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи и хочу тебя. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я смертельно боюсь тебя потерять.
    
Он посмотрел на нее.
    
— Ну и что же нам, по-твоему, делать?
    
— Давай обдумаем, — сказала Моника Фигуэрола. — Меня к тебе тоже чертовски тянет.
    
— Дело начинает приобретать серьезный оборот, — сказал Микаэль.
    
Она кивнула с ощущением внезапно нахлынувшей грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда стемнело, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.
    
    
В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать утренние газеты. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своем уходе. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак. Причиной своего внезапного ухода Боргшё называл семейные обстоятельства. Он не захотел комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, в одном столбце сообщалось, что председатель Объединения шведских работодателей назначил комиссию по этике, которая занялась проверкой контактов шведских фирм с предприятиями Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.
    
Микаэль Блумквист внезапно захохотал.
    
Потом он сложил газету, достал мобильный телефон «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ-4», оторвав ее от ланча.
    
— Привет, дорогая, — сказал Микаэль Блумквист. — Полагаю, ты по-прежнему откажешься как-нибудь вечерком прийти ко мне на свидание.
    
— Привет, Микаэль, — засмеялась «Та, с ТВ-4». — Сорри, но ты настолько не в моем вкусе, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно мил.
    
— Может, ты, по крайней мере, согласишься со мной сегодня поужинать, чтобы поговорить о работе?
    
— Что там у тебя наклевывается?
    
— Эрика Бергер два года назад заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось неплохо. Я хочу заключить с тобой аналогичную сделку.
    
— Рассказывай.
    
— Только после того, как мы договоримся об условиях. В точности как с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу вместе с тематическим номером журнала. Эта история получит большой резонанс. Я предлагаю тебе предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На этот раз с публикацией особенно сложно, поскольку она должна выйти в определенный день.
    
— Каков объем материала?
    
— Больше, чем про Веннерстрёма, — сказал Микаэль Блумквист. — Тебе это интересно?
    
— Издеваешься? Где встретимся?
    
— Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.
    
— А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?
    
— Ее не выгнали. Когда у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.
    
— Он, похоже, полный дебил.
    
— Да, — откликнулся Микаэль Блумквист.
    
    
Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету музыка осталась единственным, что могло отвлечь его от аппарата диализа и нарастающей боли в крестце. Он слегка подпевал и, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его разрушающегося тела.
    
Все просто. Мы рождаемся. Живем. Стареем. Умираем. Он свое отжил. Осталось только разложение.
    
Фредрик Клинтон чувствовал себя на удивление довольным.
    
Он поставил музыку в память своего друга Эверта Гульберга.
    
Была суббота, 9 июля. Оставалось меньше недели до того момента, как начнется суд, и «Секция» сможет постепенно забыть об этой злосчастной истории. Известие он получил утром. Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок пулю девятимиллиметрового калибра, то предполагаешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы тело Гульберга уступило. Хотя возможно, это больше объяснялось случайностью, чем упорством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. Дело в конце концов решил рак, а не пуля.
    
Однако умирал Гульберг мучительно, что очень огорчало Клинтона. Общаться с окружающим миром Гульберг не мог, но временами хотя бы отчасти приходил в сознание и мог воспринимать окружающих. Больничный персонал замечал, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и бурчал, когда, казалось, испытывал неприятные ощущения. Иногда он общался с персоналом, пытаясь произносить слова, которых никто не понимал.
    
Родственников у него не было, и никто из друзей его в больнице не навещал. Из мира живых его проводила ночная сестра по имени Сара Китама, бывшая родом из Эритреи, которая дежурила у его постели и держала его за руку, когда он уходил.
    
Фредрик Клинтон сознавал, что вскоре последует за своим бывшим товарищем по оружию. В этом не было никаких сомнений. Вероятность того, что ему удастся дождаться трансплантации столь необходимой почки, с каждым днем уменьшалась, а разложение его тела продолжалось. Каждое обследование показывало, что у него ухудшается функционирование печени и кишечника.
    
Клинтон надеялся дождаться Рождества.
    
Но он был доволен. Он испытывал почти запредельное, будоражащее удовлетворение оттого, что под конец жизни ему совершенно неожиданно довелось вновь вернуться на службу.
    
Такого подарка судьбы он никак не ожидал.
    
Последние звуки Верди смолкли, как раз когда Биргер Ваденшё открыл дверь в маленькую комнату отдыха, отведенную Клинтону в ставке «Секции» на Артиллеригатан.
    
Клинтон поднял веки.
    
Он уже давно считал Ваденшё балластом. Тот совершенно не подходил на роль руководителя главной ударной силы шведской обороны. Клинтон не мог понять, как они с Хансом фон Роттингером могли совершить в свое время столь фундаментальную ошибку, посчитав Ваденшё подходящим преемником.
    
Ваденшё — парус, которому необходим попутный ветер. В момент кризиса он проявил слабость и полную неспособность принимать решения. Пугливый и бесхребетный, на роль капитана во время шторма он явно не годился — допусти они его до штурвала, он оказался бы совершенно недееспособен и обрек бы «Секцию» на погибель.
    
Все так просто.
    
Одним это по плечу. Другие же в момент истины всегда дают слабину.
    
— Вы хотели со мной поговорить? — спросил Ваденшё.
    
— Садись, — сказал Клинтон.
    
Ваденшё сел.
    
— Я пребываю в таком возрасте, когда у меня больше нет времени ходить вокруг да около. Я вынужден говорить без обиняков. Когда это закончится, я хочу, чтобы ты ушел с поста руководителя «Секции».
    
— Вот как?
    
— Ты хороший человек, Ваденшё, — уже мягче продолжал Клинтон. — Но заменить Гульберга ты, к сожалению, не способен. На тебя не следовало взваливать такую ответственность. Это наша с Роттингером ошибка — когда я заболел, нам стоило обстоятельнее рассмотреть вопрос о престолонаследовании.
    
— Вы меня всегда не любили.
    
— В этом ты ошибаешься. Ты был прекрасным администратором, когда «Секцией» руководили мы с Роттингером. Без тебя мы бы не справились, и я совершенно уверен в твоем патриотизме. Но я сомневаюсь в твоей способности принимать решения.
    
Ваденшё вдруг горько усмехнулся.
    
— После этого я не уверен, что хочу оставаться в «Секции».
    
— Теперь, когда Гульберга и Роттингера нет в живых, мне приходится принимать главные решения в одиночку. Ты же все последние месяцы последовательно саботируешь каждое мое решение.
    
— И я опять повторю — решения, которые вы принимаете, безумны. Это кончится катастрофой.
    
— Возможно. Но твоя нерешительность гарантировала бы нам крах. А сейчас у нас, по крайней мере, есть шанс, и, похоже, все получается. «Миллениум» скован по рукам и ногам. Они, возможно, подозревают о нашем существовании, но им не хватает документации, и они лишены возможности разыскать как ее, так и нас. Мы держим все их действия под жестким контролем.
    
Ваденшё посмотрел в окно, откуда виднелись коньки крыш нескольких соседних домов.
    
— Нам осталось только разобраться с дочерью Залаченко. Если кто-нибудь начнет копаться в ее истории и прислушиваться к ее словам, может произойти все, что угодно. Но через несколько дней начнется суд, и потом все будет кончено. На этот раз мы должны закопать ее настолько глубоко, чтобы она уже никогда больше не могла представлять для нас опасности.
    
Ваденшё помотал головой.
    
— Я не понимаю твоего отношения к делу, — сказал Клинтон.
    
— Да. Разумеется, вам его не понять. Вам только что исполнилось шестьдесят восемь. Вы умираете. Ваши решения нерациональны, но вам тем не менее удалось околдовать Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Они слушаются вас так, будто вы — Бог Отец.
    
— Я действительно Бог Отец во всем, что касается «Секции». Наша решимость дала «Секции» шанс. И я со всей уверенностью заявляю, что «Секция» никогда больше не попадет в такое бедственное положение. Когда все закончится, мы должны провести комплексную проверку ее деятельности.
    
— Ясно.
    
— Новым руководителем станет Георг Нюстрём. Он, конечно, слишком стар, но других кандидатов у нас нет, а он пообещал остаться еще минимум на шесть лет. Сандберг слишком молод и, вследствие твоего руководства, неопытен. К настоящему моменту ему следовало бы уже быть полностью обученным.
    
— Клинтон, неужели вы не понимаете, что натворили. Вы убили человека. Бьёрк проработал на «Секцию» тридцать пять лет, а вы приказали его убить. Разве вы не понимаете…
    
— Ты прекрасно знаешь, что это было необходимо. Он нас предал, да и не смог бы выдержать давления, начни полиция его прижимать.
    
Ваденшё встал.
    
— Я еще не закончил.
    
— Тогда нам придется продолжить разговор попозже. Вы тут лежите и воображаете себя Всемогущим, а меня ждет работа.
    
Ваденшё направился к двери.
    
— Если это противоречит твоим моральным принципам, почему бы тебе не пойти к Бублански и не сознаться в своих преступлениях?
    
Ваденшё повернулся к больному.
    
— Эта мысль мне в голову приходила. Но что бы вы там ни думали, я изо всех сил защищаю интересы «Секции».
    
Открыв дверь, он столкнулся с Георгом Нюстрёмом и Юнасом Сандбергом.
    
— Привет, Клинтон, — сказал Нюстрём. — Нам необходимо кое-что обсудить.
    
— Заходите. Ваденшё как раз собирался уходить.
    
Нюстрём подождал, пока дверь закроется.
    
— Фредрик, я очень беспокоюсь, — сказал Нюстрём.
    
— Почему же?
    
— Мы тут с Сандбергом размышляли. Происходят какие-то непонятные вещи. Сегодня утром адвокат Саландер передала прокурору ее автобиографию.
    
— Что?
    
    
Пока прокурор Рихард Экстрём наливал из термоса кофе, инспектор уголовной полиции Ханс Фасте разглядывал Аннику Джаннини. Экстрём был обескуражен документом, который получил, приехав на работу. Они с Фасте вместе прочли сорок страниц, содержавшие объяснительную записку Лисбет Саландер, и потом долго обсуждали этот странный документ. Под конец он почувствовал необходимость пригласить Аннику Джаннини для неформальной беседы.
    
Они уселись за небольшим столом для совещаний в кабинете Экстрёма.
    
— Спасибо, что согласились заглянуть, — начал Экстрём. — Я прочитал эту… хм, объяснительную записку, которую вы представили сегодня утром, и чувствую потребность снять кое-какие вопросительные знаки…
    
— Да? — попыталась помочь ему Анника Джаннини.
    
— Даже не знаю, с какого конца начать. Вероятно, прежде всего мне следует объяснить, что мы с инспектором Фасте оба глубоко озадачены.
    
— Вот как?
    
— Я пытаюсь понять ваши намерения.
    
— Что вы имеете в виду?
    
— Эта автобиография, или как ее следует называть, какие она преследует цели?
    
— Это вроде бы совершенно очевидно. Моя клиентка хочет изложить свою версию развития событий.
    
Экстрём добродушно засмеялся и провел рукой по бородке уже хорошо знакомым жестом, который почему-то начал Аннику раздражать.
    
— Да, но для объяснений у вашей клиентки было несколько месяцев. Она не сказала ни слова на всех допросах, которые пытался проводить с ней Фасте.
    
— Насколько мне известно, у нас нет закона, который обязывает ее говорить тогда, когда это удобно инспектору Фасте.
    
— Да, но я хочу сказать… через два дня над Саландер начинается судебный процесс, а она в последний момент представляет вот это. Я же в данном случае чувствую ответственность, которая несколько выходит за рамки моих обязанностей как прокурора.
    
— Вот как?
    
— Я ни в коем случае не хочу, чтобы вы восприняли мои слова как оскорбление. Это никак не входит в мои намерения. Однако в нашей стране существуют процессуальные нормы. А вы, фру Джаннини, являетесь адвокатом по защите прав женщин и раньше никогда не представляли клиента в уголовном процессе. Я предъявил Лисбет Саландер обвинение не потому, что она женщина, а поскольку она совершила тяжкие преступления с применением насилия. Полагаю, вы тоже наверняка понимаете, что она серьезно больна психически и нуждается в лечении и помощи общества.
    
— Позвольте, я вам помогу, — любезно ответила Анника Джаннини. — Вы боитесь, что я не обеспечу Лисбет Саландер полноценной защиты.
    
— В этом нет ничего оскорбительного, — сказал Экстрём. — Я не ставлю под сомнение вашу компетентность. Я лишь указываю на то, что у вас нет опыта.
    
— Я понимаю. Позвольте сказать, что я с вами полностью согласна. У меня совсем нет опыта в уголовных делах.
    
— И тем не менее вы последовательно отказывались от помощи значительно более опытных адвокатов…
    
— В соответствии с желанием моей клиентки. Лисбет Саландер хочет видеть своим адвокатом меня, и через два дня я буду представлять ее интересы в суде.
    
Она вежливо улыбнулась.
    
— О'кей. Но меня интересует, неужели вы на полном серьезе собираетесь представить суду содержание этого сочинения?
    
— Естественно. Это история Лисбет Саландер.
    
Экстрём с Фасте покосились друг на друга. Фасте поднял брови. Он не понимал, чего, собственно, Экстрём добивается. Если Джаннини не соображает, что полностью потопит свою клиентку, то какое, черт подери, до этого дело прокурору. Надо просто с благодарностью согласиться и покончить с этим делом.
    
Фасте ни на секунду не сомневался в том, что Саландер совершенно чокнутая. Он пытался, привлекая все свои навыки, заставить ее сказать хотя бы, где она живет. Но эта проклятая девчонка допрос за допросом сидела, словно язык проглотила, и разглядывала стену у него за спиной. Она отказывалась принимать из его рук сигареты, кофе или прохладительные напитки. Она никак не реагировала, когда он к ней взывал или, в минуты сильного раздражения, повышал голос.
    
Никакие другие допросы в жизни Ханса Фасте не стоили ему столько нервов.
    
Он вздохнул.
    
— Фру Джаннини, — сказал в конце концов Экстрём. — Я считаю, что вашу клиентку следовало бы избавить от суда. Она больна. Я опираюсь на результаты высококвалифицированной судебно-медицинской экспертизы. Саландер следует предоставить психиатрическое лечение, в котором она уже давно нуждается.
    
— В таком случае вы, вероятно, предложите это в суде.
    
— Разумеется. В мои задачи не входит учить вас, как строить ее защиту. Но если вы всерьез намерены придерживаться этой линии, то складывается совершенно абсурдная ситуация. Автобиография содержит безумные и беспочвенные обвинения в адрес ряда лиц… особенно в адрес ее бывшего опекуна, адвоката Бьюрмана, и доктора Петера Телеборьяна. Надеюсь, вы всерьез не думаете, что суд примет во внимание какие-либо заявления, которые, без всякого намека на доказательства, ставят под сомнение деятельность Телеборьяна. Этот документ просто станет — прошу простить за сравнение — последним гвоздем в крышке гроба вашей клиентки.
    
— Я понимаю.
    
— Вы можете во время процесса заявить, что она не больна, и потребовать дополнительной судебно-медицинской экспертизы, и тогда дело будет передано в Государственное управление судебной медицины. Но, честно говоря, при наличии этой объяснительной записки от Саландер нет никакого сомнения в том, что любые другие судебные психиатры придут к такому же выводу, как Петер Телеборьян. Ее собственный рассказ подкрепляет все документы о том, что у нее параноидальная шизофрения.
    
Анника Джаннини вежливо улыбнулась.
    
— Ведь существует и альтернативный вариант, — сказала она.
    
— Какой? — поинтересовался Экстрём.
    
— Ну, что ее рассказ абсолютно правдив и что суд решит ему поверить.
    
Прокурор Экстрём был явно очень удивлен. Потом он почтительно улыбнулся и погладил бородку.
    
    
Усевшись за маленький столик, стоявший у него в комнате возле окна, Фредрик Клинтон внимательно слушал Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Все лицо у него было в глубоких морщинах, но глаза, благодаря напряженному и сосредоточенному взгляду, казались двумя черными точками.
    
— Мы следили за телефонными разговорами и электронной почтой главных сотрудников «Миллениума» начиная с апреля, — сказал Клинтон. — Наблюдение показывало, что Блумквист, Малин Эрикссон и этот Кортес близки к отчаянию. Мы прочли предварительный вариант следующего номера «Миллениума». Похоже, что Блумквист теперь и сам признает, что Саландер все-таки ненормальная. Он пытается оправдывать ее в социальном плане — дескать, она не имела от общества той поддержки, которую должна была бы получить, и поэтому вина за ее попытку убить отца лежит далеко не только на ней… но эти рассуждения ведь совершенно ничего не значат. Там нет ни слова о вторжении в его квартиру или о нападении на его сестру в Гётеборге и об исчезнувших отчетах. Он знает, что ничего не может доказать.
    
— В этом-то и проблема, — заметил Юнас Сандберг. — Блумквист явно должен понимать, что что-то не так. Но он ведет себя так, будто ничего не замечает. Простите, но это не в стиле «Миллениума». Кроме того, в редакцию вернулась Эрика Бергер. Весь следующий номер «Миллениума» настолько пуст и бессодержателен, что представляется просто насмешкой.
    
— Что ты хочешь сказать… что это фальшивка?
    
Юнас Сандберг вздохнул.
    
— Летний номер «Миллениума» вообще-то должен был выйти в последнюю неделю июня. Судя по тому, что Малин Эрикссон писала по электронной почте Микаэлю Блумквисту, этот номер должен печататься на одном предприятии в Сёдертелье. Но когда я сегодня связался с предприятием, оказалось, что им еще даже не сдали оригинал. У них имеется только коммерческое предложение, полученное месяц назад.
    
— Хм, — произнес Фредрик Клинтон.
    
— Где они печатались раньше?
    
— В некой типографии в Моргонгове. Я позвонил туда, сделав вид, что работаю в «Миллениуме», и спросил, как далеко они продвинулись. Директор типографии отказался говорить на эту тему. Я собираюсь вечером туда наведаться.
    
— Ясно. Георг?
    
— Я прошелся по всем доступным телефонным разговорам за последнюю неделю, — сказал Нюстрём. — Странно, но никто из сотрудников «Миллениума» не обсуждает ничего, связанного с судом или с делом Залаченко.
    
— Ничего?
    
— Да. Упоминания об этом всплывают только в разговорах с людьми, не имеющими отношения к «Миллениуму». Вот, послушайте. Микаэлю Блумквисту звонит репортер из газеты «Афтонбладет» и интересуется, может ли тот как-то прокомментировать приближающийся процесс.
    
Он поставил на стол магнитофон.
    
— Сорри, без комментариев.
    
— Вы же участвовали в этой истории с самого начала. Ведь это вы обнаружили Саландер в Госсеберге. И вы пока не опубликовали ни единого слова. Когда вы собираетесь что-нибудь напечатать?
    
— Когда сочту целесообразным. При условии, что мне будет что печатать.
    
— Но материал у вас есть?
    
— Ну, купите «Миллениум» и все узнаете.
    
Он выключил магнитофон.
    
— Раньше мы как-то об этом не задумывались, но я вернулся назад и прослушал разговоры выборочно. Так было все время. Он обсуждает дело Залаченко почти исключительно в общих словах. Не говорит об этом даже с сестрой, хотя она адвокат Саландер.
    
— Может, ему действительно нечего сказать.
    
— Он последовательно отказывается делать какие бы то ни было предположения. Такое впечатление, что он круглосуточно живет в редакции и почти не бывает дома на Бельмансгатан. А если он круглосуточно работает, то должен был бы создать нечто большее, чем эта ерунда в очередном номере «Миллениума».
    
— А прослушивать редакцию мы по-прежнему не можем?
    
— Нет, — вступил в разговор Юнас Сандберг. — В редакции постоянно кто-нибудь находится. Это тоже примечательно.
    
— Хм?
    
— С того дня, как мы побывали в квартире у Блумквиста, в редакции все время кто-то есть. Блумквист там днюет и ночует, в его кабинете постоянно горит свет. Если не он, то Кортес, или Малин Эрикссон, или этот гомик… э-э, Кристер Мальм.
    
Клинтон провел рукой по подбородку и ненадолго задумался.
    
— Ладно. Выводы?
    
Георг Нюстрём немного поколебался.
    
— Ну… за неимением лучшего, я предположил бы, что они разыгрывают для нас спектакль.
    
Клинтон почувствовал, как волосы на голове шевельнулись.
    
— Почему мы не заметили этого раньше?
    
— Мы слушали то, что говорится, а не то, что не говорится. Мы радовались, замечая их растерянность или читая их электронную почту. Блумквист понимает, что кто-то похитил отчет о Саландер девяносто первого года и у него, и у сестры. Но что же ему, черт побери, делать?
    
— Они не заявляли в полицию о нападении?
    
Нюстрём помотал головой.
    
— Джаннини присутствует на допросах Саландер. Она любезна, но не говорит ничего существенного. А Саландер просто молчит.
    
— Но это ведь нам на руку. Чем меньше она открывает рот, тем лучше. Что говорит Фасте?
    
— Я встречался с ним два часа назад. Он как раз получил эти показания Саландер.
    
Он показал на лежавшую на коленях у Клинтона копию.
    
— Экстрём в растерянности. Хорошо, что Саландер не слишком одарена литературно. Для несведущего человека эта автобиография — чистый бред сумасшедшего с вымышленными заговорами и элементами порнографии. Но она бьет очень близко к цели. Абсолютно точно рассказывает, как ее заперли в клинику Святого Стефана, утверждает, что Залаченко работал на СЭПО и тому подобное. Она упоминает, что речь, как ей кажется, идет о некой секте внутри СЭПО, то есть фактически подозревает существование чего-то вроде «Секции». В целом она дает очень точное описание. Но оно, как я уже сказал, не вызывает доверия. Экстрём растерян, поскольку похоже, что Джаннини собирается положить это в основу защиты в суде.
    
— Дьявол! — воскликнул Клинтон.
    
Он опустил голову и несколько минут напряженно думал. Под конец он поднял взгляд.
    
— Юнас, поезжай вечером в Моргонгову и проверь, что там делается. Если они печатают «Миллениум», мне нужна копия.
    
— Я возьму с собой Фалуна.
    
— Отлично. Георг, я хочу, чтобы ты во второй половине дня пошел к Экстрёму и прощупал его. До сих пор все шло как по маслу, но отмахнуться от этих ваших соображений я не могу.
    
— О'кей.
    
Клинтон опять немного помолчал.
    
— Лучше бы суда вообще не было… — сказал он под конец.
    
Он поднял взгляд и посмотрел Нюстрёму в глаза. Тот кивнул. Они понимали друг друга без слов.
    
— Нюстрём, проверь, какие имеются возможности.
    
    
Юнас Сандберг и слесарь по замкам Ларе Фаульссон, больше известный как Фалун, припарковались неподалеку от железной дороги и двинулись пешком через местечко Моргонгова. Было девять часов вечера, и еще недостаточно стемнело, чтобы предпринимать какие-либо действия, но им хотелось разведать обстановку и составить себе общую картину.
    
— Если у них стоит сигнализация, я туда соваться не хочу, — сказал Фалун.
    
Сандберг кивнул.
    
— Тогда лучше пройтись по окнам. Если у них что-нибудь лежит, ты швырнешь в стекло камнем, схватишь то, что тебе надо, и бросишься наутек.
    
— Хорошо, — ответил Сандберг.
    
— Если тебе нужен только экземпляр журнала, мы можем заглянуть в мусорные контейнеры позади здания. Там наверняка будет брак, пробная печать или что-нибудь в этом роде.
    
Типография располагалась в кирпичном здании. Они приближались к ней с юга, по другой стороне улицы. Сандберг уже собирался пересечь улицу, но Фалун схватил его за локоть.
    
— Продолжай идти прямо, — сказал он.
    
— Почему?
    
— Продолжай идти прямо, как будто мы просто совершаем вечернюю прогулку.
    
Они миновали типографию и обошли вокруг квартала.
    
— В чем дело? — спросил Сандберг.
    
— Надо смотреть глазами. У них там не просто сигнализация. Рядом со зданием стояла машина.
    
— Ты думаешь, там кто-нибудь есть?