1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 
Мы быстры и наготове,    

   Мы остры.    

   В каждом жесте, в каждом взгляде,    

   в каждом слове. —    

   Две сестры.    

       

   Своенравна наша ласка    

   И тонка,    

   Мы из старого Дамаска —    

   Два клинка.    

       

   Прочь, гумно и бремя хлеба,    

   И волы!    

   Мы — натянутые в небо    

   Две стрелы!    

       

   Мы одни на рынке мира    

   Без греха.    

   Мы — из Вильяма Шекспира    

   Два стиха.    

       

   11 июля 1913    

       2. «Мы — весенняя одежда…»    

       

Мы — весенняя одежда    

   Тополей,    

   Мы — последняя надежда    

   Королей.    

       

   Мы на дне старинной чаши,    

   Посмотри:    

   В ней твоя заря, и наши    

   Две зари.    

       

   И прильнув устами к чаше,    

   Пей до дна.    

   И на дне увидишь наши    

   Имена.    

       

   Светлый взор наш смел и светел    

   И во зле.    

   — Кто из вас его не встретил    

   На земле?    

       

   Охраняя колыбель и мавзолей,    

   Мы — последнее виденье    

   Королей.    

       

   11 июля 1913    

           СЕРГЕЮ  ЭФРОН-ДУРНОВО    

       

       1. «Есть такие голоса…»    

       

Есть такие голоса,    

   Что смолкаешь, им не вторя,    

   Что предвидишь чудеса.    

   Есть огромные глаза    

   Цвета моря.    

       

   Вот он встал перед тобой:    

   Посмотри на лоб и брови    

   И сравни его с собой!    

   То усталость голубой,    

   Ветхой крови.    

       

   Торжествует синева    

   Каждой благородной веной.    

   Жест царевича и льва    

   Повторяют кружева    

   Белой пеной.    

       

   Вашего полка — драгун,    

   Декабристы и версальцы!    

   И не знаешь — так он юн —    

   Кисти, шпаги или струн    

   Просят пальцы.    

       

   Коктебель, 19 июля 1913    

       2. «Как водоросли Ваши члены…»    

       

Как водоросли Ваши члены,    

   Как ветви мальмэзонских ив…    

   Так Вы лежали в брызгах пены,    

   Рассеянно остановив    

       

   На светло-золотистых дынях    

   Аквамарин и хризопраз    

   Сине-зеленых, серо-синих,    

   Всегда полузакрытых глаз.    

       

   Летели солнечные стрелы    

   И волны — бешеные львы.    

   Так Вы лежали, слишком белый    

   От нестерпимой синевы…    

       

   А за спиной была пустыня    

   И где-то станция Джанкой…    

   И тихо золотилась дыня    

   Под Вашей длинною рукой.    

       

   Так, драгоценный и спокойный,    

   Лежите, взглядом не даря,    

   Но взглянете — и вспыхнут войны,    

   И горы двинутся в моря,    

       

   И новые зажгутся луны,    

   И лягут радостные львы —    

   По наклоненью Вашей юной,    

   Великолепной головы.    

       

   1 августа 1913    

           БАЙРОНУ    

       

   Я думаю об утре Вашей славы,    

   Об утре Ваших дней,    

   Когда очнулись демоном от сна Вы    

   И богом для людей.    

       

   Я думаю о том, как Ваши брови    

   Сошлись над факелами Ваших глаз,    

   О том, как лава древней крови    

   По Вашим жилам разлилась.    

       

   Я думаю о пальцах — очень длинных —    

   В волнистых волосах,    

   И обо всех — в аллеях и в гостиных —    

   Вас жаждущих глазах.    

       

   И о сердцах, которых — слишком юный —    

   Вы не имели времени прочесть    

   В те времена, когда всходили луны    

   И гасли в Вашу честь.    

       

   Я думаю о полутемной зале,    

   О бархате, склоненном к кружевам,    

   О всех стихах, какие бы сказали    

   Вы — мне, я — Вам.    

       

   Я думаю еще о горсти пыли,    

   Оставшейся от Ваших губ и глаз…    

   О всех глазах, которые в могиле.    

   О них и нас.    

       

   Ялта, 24 сентября 1913    

      

         ВСТРЕЧА С  ПУШКИНЫМ    

       

   Я подымаюсь по белой дороге,    

   Пыльной, звенящей, крутой.    

   Не устают мои легкие ноги    

   Выситься над высотой.    

       

   Слева — крутая спина Аю-Дага,    

   Синяя бездна — окрест.    

   Я вспоминаю курчавого мага    

   Этих лирических мест.    

       

   Вижу его на дороге и в гроте…    

   Смуглую руку у лба…    

   — Точно стеклянная на повороте    

   Продребезжала арба… —    

       

   Запах — из детства — какого-то дыма    

   Или каких-то племен…    

   Очарование прежнего Крыма    

   Пушкинских милых времен.    

       

   Пушкин! — Ты знал бы по первому взору,    

   Кто у тебя на пути.    

   И просиял бы, и под руку в гору    

   Не предложил мне идти.    

       

   Не опираясь о смуглую руку,    

   Я говорила б, идя,    

   Как глубоко презираю науку    

   И отвергаю вождя,    

       

   Как я люблю имена и знамена,    

   Волосы и голоса,    

   Старые вина и старые троны,    

   — Каждого встречного пса! —    

       

   Полуулыбки в ответ на вопросы,    

   И молодых королей…    

   Как я люблю огонек папиросы    

   В бархатной чаще аллей,    

       

   Комедиантов и звон тамбурина,    

   Золото и серебро,    

   Неповторимое имя: Марина,    

   Байрона и болеро,    

       

   Ладанки, карты, флаконы и свечи,    

   Запах кочевий и шуб,    

   Лживые, в душу идущие, речи    

   Очаровательных губ.    

       

   Эти слова: никогда и навеки,    

   За колесом — колею…    

   Смуглые руки и синие реки,    

   — Ах, — Мариулу твою! —    

       

   Треск барабана — мундир властелина —    

   Окна дворцов и карет,    

   Рощи в сияющей пасти камина,    

   Красные звезды ракет…    

       

   Вечное сердце свое и служенье    

   Только ему, Королю!    

   Сердце свое и свое отраженье    

   В зеркале… — Как я люблю…    

       

   Кончено… — Я бы уж не говорила,    

   Я посмотрела бы вниз…    

   Вы бы молчали, так грустно, так мило    

   Тонкий обняв кипарис.    

       

   Мы помолчали бы оба — не так ли? —    

   Глядя, как где-то у ног,    

   В милой какой-нибудь маленькой сакле    

   Первый блеснул огонек.    

       

   И — потому что от худшей печали    

   Шаг — и не больше — к игре! —    

   Мы рассмеялись бы и побежали    

   За руку вниз по горе.    

       

   1 октября 1913    

           АЛЯ    

       

       Ах, несмотря на гаданья друзей,    

    Будущее — непроглядно.    

    В платьице — твой вероломный Тезей,    

    Маленькая Ариадна.    

       

   Аля! — Маленькая тень    

   На огромном горизонте.    

   Тщетно говорю: не троньте.    

   Будет день —    

       

   Милый, грустный и большой,    

   День, когда от жизни рядом    

   Вся ты оторвешься взглядом    

   И душой.    

       

   День, когда с пером в руке    

   Ты на ласку не ответишь.    

   День, который ты отметишь    

   В дневнике.    

       

   День, когда летя вперед,    

   — Своенравно! — Без запрета! —    

   С ветром в комнату войдет —    

   Больше ветра!    

       

   Залу, спящую на вид,    

   И волшебную, как сцена,    

   Юность Шумана смутит    

   И Шопена…    

       

   Целый день — на скакуне,    

   А ночами — черный кофе,    

   Лорда Байрона в огне    

   Тонкий профиль.    

       

   Метче гибкого хлыста    

   Остроумье наготове,    

   Гневно сдвинутые брови    

   И уста.    

       

   Прелесть двух огромных глаз,    

   — Их угроза — их опасность —    

   Недоступность — гордость — страстность    

   В первый раз…    

       

   Благородным без границ    

   Станет профиль — слишком белый,    

   Слишком длинными ресниц    

   Станут стрелы.    

       

   Слишком грустными — углы    

   Губ изогнутых и длинных,    

   И движенья рук невинных —    

   Слишком злы.    

       

   — Ворожит мое перо!    

   Аля! — Будет все, что было:    

   Так же ново и старо,    

   Так же мило.    

       

   Будет — с сердцем не воюй,    

   Грудь Дианы и Минервы! —    

   Будет первый бал и первый    

   Поцелуй.    

       

   Будет «он» — ему сейчас    

   Года три или четыре…    

   — Аля! — Это будет в мире —    

   В первый раз.    

       

   Феодосия, 13 ноября 1913    

           «Уж сколько их  упало в эту бездну…»    

       

   Уж сколько их упало в эту бездну,    

   Разверстую вдали!    

   Настанет день, когда и я исчезну    

   С поверхности земли.    

       

   Застынет все, что пело и боролось,    

   Сияло и рвалось:    

   И зелень глаз моих, и нежный голос,    

   И золото волос    

       

   И будет жизнь с ее насущным хлебом,    

   С забывчивостью дня.    

   И будет все — как будто бы под небом    

   И не было меня!    

       

   Изменчивой, как дети, в каждой мине    

   И так недолго злой,    

   Любившей час, когда дрова в камине    

   Становятся золой,    

       

   Виолончель и кавалькады в чаще,    

   И колокол в селе…    

   — Меня, такой живой и настоящей    

   На ласковой земле!    

       

   — К вам всем — что мне, ни в чем    

   не знавшей меры,    

   Чужие и свои?!    

   Я обращаюсь с требованьем веры    

   И с просьбой о любви.    

       

   И день и ночь, и письменно и устно:    

   За правду да и нет,    

   За то, что мне так часто — слишком грустно    

   И только двадцать лет,    

       

   За то, что мне — прямая неизбежность —    

   Прощение обид,    

   За всю мою безудержную нежность,    

   И слишком гордый вид,    

       

   За быстроту стремительных событий,    

   За правду, за игру…    

   — Послушайте! — Еще меня любите    

   За то, что я умру.    

       

   8 декабря 1913    

           «Быть нежной,  бешеной и шумной…»    

       

   Быть нежной, бешеной и шумной,    

   — Так жаждать жить! —    

   Очаровательной и умной, —    

   Прелестной быть!    

       

   Нежнее всех, кто есть и были,    

   Не знать вины…    

   — О возмущенье, что в могиле    

   Мы все равны!    

       

   Стать тем, что никому не мило,    

   — О, стать как лед! —    

   Не зная ни того, что было,    

   Ни что придет,    

       

   Забыть, как сердце раскололось    

   И вновь срослось,    

   Забыть свои слова и голос,    

   И блеск волос.    

       

   Браслет из бирюзы старинной —    

   На стебельке,    

   На этой узкой, этой длинной    

   Моей руке…    

       

   Как зарисовывая тучку    

   Издалека,    

   За перламутровую ручку    

   Бралась рука,    

       

   Как перепрыгивали ноги    

   Через плетень,    

   Забыть, как рядом по дороге    

   Бежала тень.    

       

   Забыть, как пламенно в лазури,    

   Как дни тихи…    

   — Все шалости свои, все бури    

   И все стихи!    

       

   Мое свершившееся чудо    

   Разгонит смех.    

   Я, вечно-розовая, буду    

   Бледнее всех.    

       

   И не раскроются — так надо —    

   — О, пожалей! —    

   Ни для заката, ни для взгляда,    

   Ни для полей —    

       

   Мои опущенные веки.    

   — Ни для цветка! —    

   Моя земля, прости навеки,    

   На все века.    

       

   И так же будут таять луны    

   И таять снег,    

   Когда промчится этот юный,    

   Прелестный век.    

       

   Феодосия, Сочельник 1913    

           ГЕНЕРАЛАМ  ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА    

       

       Сергею    

       

       «Вы, чьи широкие шинели…»    

       

Вы, чьи широкие шинели    

   Напоминали паруса,    

   Чьи шпоры весело звенели    

   И голоса.    

       

   И чьи глаза, как бриллианты,    

   На сердце вырезали след —    

   Очаровательные франты    

   Минувших лет.    

       

   Одним ожесточеньем воли    

   Вы брали сердце и скалу, —    

   Цари на каждом бранном поле    

   И на балу.    

       

   Вас охраняла длань Господня    

   И сердце матери. Вчера —    

   Малютки-мальчики, сегодня —    

   Офицера.    

       

   Вам все вершины были малы    

   И мягок — самый черствый хлеб,    

   О, молодые генералы    

   Своих судеб!    

       «Ах, на гравюре полустертой…»    

       

Ах, на гравюре полустертой,    

   В один великолепный миг,    

   Я встретила, Тучков-четвертый,    

   Ваш нежный лик,    

       

   И вашу хрупкую фигуру,    

   И золотые ордена…    

   И я, поцеловав гравюру,    

   Не знала сна.    

       

   О, как — мне кажется — могли вы    

   Рукою, полною перстней,    

   И кудри дев ласкать — и гривы    

   Своих коней.    

       

   В одной невероятной скачке    

   Вы прожили свой краткий век…    

   И ваши кудри, ваши бачки    

   Засыпал снег.    

       

   Три сотни побеждало — трое!    

   Лишь мертвый не вставал с земли.    

   Вы были дети и герои,    

   Вы все могли.    

       

   Что так же трогательно-юно,    

   Как ваша бешеная рать?..    

   Вас златокудрая Фортуна    

   Вела, как мать.    

       

   Вы побеждали и любили    

   Любовь и сабли острие —    

   И весело переходили    

   В небытие.    

       

   Феодосия, 26 декабря 1913    

           В OTBET НА  СТИХОТВОРЕНИЕ    

       

   Горько таить благодарность    

   И на чуткий призыв отозваться не сметь,    

   В приближении видеть коварность    

   И где правда, где ложь угадать не суметь.    

       

   Горько на милое слово    

   Принужденно шутить, одевая ответы в броню.    

   Было время — я жаждала зова    

   И ждала, и звала. (Я того, кто не шел, — не виню).    

       

   Горько и стыдно скрываться,    

   Не любя, но ценя и за ценного чувствуя боль,    

   На правдивый призыв не суметь отозваться, —    

   Тяжело мне играть эту первую женскую роль!