1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Во сне я лгал и предавал
     
И льстил легко я…
     
А я и не подозревал
     
В себе такое.
    
    
     
Еще сжимал я кулаки
     
И бил с натугой.
     
Но мягкой кистию руки,
     
А не упругой.
     
Тускнело сновиденье, но
     
Опять являлось.
     
Смыкались веки, и оно
     
Возобновлялось.
    
    
     
Я не шагал, а семенил
     
На ровном брусе,
     
Ни разу ногу не сменил,
     
Трусил и трусил.
     
Я перед сильным лебезил,
     
Пред злобным гнулся.
     
И сам себе я мерзок был,
     
Но не проснулся.
    
    
     
Да это бред! Я свой же стон
     
Слыхал сквозь дрему,
     
Но это мне приснился он,
     
А не другому.
     
Очнулся я и разобрал
     
Обрывок стона.
     
И с болью веки разодрал,
     
Но облегченно.
    
    
     
И сон повис на потолке
     
И распластался.
     
Сон в руку ли? И вот в руке
     
Вопрос остался.
     
Я вымыл руки — он в спине
     
Холодной дрожью.
     
Что было правдою во сне,
     
Что было ложью?
    
    
     
Коль это сновиденье — мне
     
Еще везенье.
     
Но если было мне во сне
     
Ясновиденье?
     
Сон — отраженье мыслей дня?
     
Нет, быть не может!
     
Но вспомню — и всего меня
     
Перекорежит.
    
    
     
А вдруг — в костер?! И нет во мне
     
Шагнуть к костру сил.
     
Мне будет стыдно, как во сне,
     
В котором струсил.
     
Иль скажут мне: — пой в унисон,
     
Жми что есть духу!..
     
И я пойму: вот это сон,
     
Который в руку.
    
   
   Две судьбы
   
    
     
Жил я славно в первой трети
     
Двадцать лет на белом свете по влечению.
     
Жил безбедно и при деле,
     
Плыл — куда глаза глядели по течению.
    
    
     
Думал: вот она, награда,
     
Ведь ни веслами не надо, ни ладонями.
     
Комары, слепни да осы
     
Донимали, кровососы, да не доняли.
    
    
     
Слышал, с берега вначале
     
Мне о помощи кричали, о спасении…
     
Не дождались, бедолаги,
     
Я лежал чумной от браги, в расслаблении.
    
    
     
Заскрипит ли в повороте,
     
Крутанет в водовороте — все исправится.
     
То разуюсь, то обуюсь,
     
На себя в воде любуюсь — очень нравится!
    
    
     
Берега текут за лодку,
     
Ну а я ласкаю глотку медовухою.
     
После лишнего глоточку,
     
Глядь, плыву не в одиночку — со старухою.
    
    
     
И пока я удивлялся,
     
Пал туман, и оказался в гиблом месте я.
     
И огромная старуха
     
Хохотнула прямо в ухо, злая бестия.
    
    
     
Я кричу — не слышу крика,
     
Не вяжу от страха лыка, вижу плохо я.
     
На ветру меня качает. — Кто здесь?
     
— Слышу, отвечает: — Я, нелегкая!
    
    
     
Брось креститься, причитая,
     
Не спасет тебя святая богородица!
     
Тех, кто руль и весла бросит,
     
Враз нелегкая заносит — так уж водится.
    
    
     
Я впотьмах ищу дорогу,
     
Медовуху — понемногу, только по сто пью.
     
А она не засыпает,
     
Впереди меня ступает тяжкой поступью.
    
    
     
Вот споткнулась о коренья,
     
От большого ожиренья гнусно охая,
     
У нее одышка даже,
     
А заносит ведь туда же, тварь нелегкая.
    
    
     
Вдруг навстречу нам живая
     
Колченогая кривая морда хитрая.
     
— Ты, — кричит, — стоишь над бездной,
     
Я спасу тебя, болезный, слезы вытру я.
    
    
     
Я спросил: — Ты кто такая?
     
А она мне: — Я, кривая. Воз молвы везу.
     
И хоть я кривобока,
     
Криворука, кривоока, я, мол, вывезу.
    
    
     
Я воскликнул, наливая:
     
— Вывози меня, кривая, я на привязи.
     
Я тебе и жбан поставлю,
     
Кривизну твою исправлю — только вывези.
    
    
     
И ты, нелегкая, маманя,
     
На-ка истину в стакане, больно нервная!
     
Ты забудь себя на время,
     
Ты же, толстая, в гареме будешь первая!
    
    
     
И упали две старухи
     
У бутыли медовухи в пьянь-истерику.
     
Ну а я за кочки прячусь,
     
Озираюсь, задом пячусь
    
    
     
Лихо выгреб на стремнину
     
В два гребка на середину.
     
Ох, пройдоха я!
     
Чтоб вы сдохли, выпивая,
     
Две судьбы мои — кривая да нелегкая!
    
   
   «Беда!..»
   
    
     
Беда!
     
Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой.
     
Всегда
     
Как будто в очередь встаю за судьбой.
     
Дела!
     
Меня замучили дела — каждый миг, каждый час, каждый день.
     
Дотла
     
Сгорело время, да и я — нет меня, только тень.
     
Ты ждешь.
     
 А может, ждать уже устал и ушел или спишь…
     
Ну что ж,
     
Быть может, мысленно со мной говоришь.
     
Теперь
     
Ты должен вечер мне один подарить, подарить.
     
Поверь,
     
 Мы будем много говорить.
     
Опять
     
Все время новые дела у меня, все дела.
     
Догнать,
     
Или успеть, или найти — нет, опять не нашла.
     
Беда!
     
Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой.
     
Всегда
     
Как будто в очередь встаю за тобой…
     
Теперь
     
Ты должен вечер мне один подарить, подарить.
     
Поверь,
     
Мы будем много говорить.
     
Подруг
     
Давно не вижу, все дела у меня, все дела…
     
И вдруг
     
Сгорели пламенем дотла — не дела, а зола.
     
Весь год
     
Он ждал, но больше ждать ни дня не хотел,
     
И вот
     
Не стало вовсе у меня добрых дел.
     
Теперь
     
Ты должен вечер мне один подарить, подарить
     
Поверь,
     
Что мы не будем говорить.
    
   
   Случай
   
    
     
Мне в ресторане вечером вчера
     
Сказала с юморком и с этикетом,
     
Что киснет водка, выдохлась икра
     
И что у них ученый по ракетам.
    
    
     
И, многих помня с водкой пополам,
     
Не разобрав, что плещется в бокале,
     
Я, улыбаясь, подходил к столам
     
И отзывался, если окликали.
    
    
     
Вот он, надменный, словно Решелье,
     
Почтенный, словно папа в старом скетче.
     
Но это был директор ателье
     
И не был засекреченный ракетчик.
    
    
     
Со мной гитара, струны к ней в запас,
     
И я гордился тем, что тоже в моде.
     
К науке тяга сильная сейчас,
     
Но и к гитаре тяга есть в народе.
    
    
     
Я выпил залпом и разбил бокал.
     
Мгновенно мне гитару дали в руки.
     
Я три своих аккорда перебрал,
     
Запел и запил от любви к науке.
    
    
     
И, обнимая женщину в колье
     
И сделав вид, что хочет в песню вжиться,
     
Задумался директор ателье
     
О том, что завтра скажет сослуживцам.
    
    
     
Я пел и думал: вот икра стоит,
     
А говорят, кеты не стало в реках…
     
А мой ученый где-нибудь сидит
     
И мыслит в миллионах и в парсеках…
    
    
     
Он предложил мне позже на дому,
     
Успев включить магнитофон в портфеле:
     
«Давай дружить домами». Я ему
     
Сказал: «Давай, мой дом — твой дом моделей».
    
    
     
И я нарочно разорвал струну,
     
И, утаив, что есть запас в кармане,
     
Сказал: «Привет, зайти не премину,
     
Но только если будет марсианин…»
    
    
     
Я шел домой под утро, как старик.
     
Мне под ноги катились дети с горки,
     
И аккуратный первый ученик
     
Шел в школу получать свои пятерки.
    
    
     
Ну что ж, мне поделом и по делам,
     
Лишь первые пятерки получают…
     
Не надо подходить к чужим столам
     
И отзываться, если окликают.
    
   
   «Мне судьба — до последней черты, до креста»
   
    
     
Мне судьба — до последней черты, до креста
     
Спорить до хрипоты, а за ней — немота,
     
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
     
Что не то это вовсе, не тот и не та…
    
    
     
Что лабазники врут про ошибки Христа,
     
Что пока еще в грунт не влежалась плита,
     
Что под властью татар жил Иван Калита
     
И что был не один против ста.
    
    
     
Триста лет под татарами — жизнь еще та,
     
Маета трехсотлетняя и нищета.
     
И намерений добрых, и бунтов тщета.
     
Пугачевщина, кровь и опять — нищета.
    
    
     
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
     
Повторю, даже в образе злого шута…
     
Но не стоит предмет, да и тьма не та:
     
«Суета всех сует — все равно суета».
    
    
     
Только чашу испить — не успеть на бегу,
     
Даже если разлить — все равно не смогу.
     
Или выплеснуть в наглую рожу врагу?
     
Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!
    
    
     
На вертящемся гладком и скользком кругу
     
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
     
Что же с ношею делать — разбить? Не могу!
     
Потреплю и достойного подстерегу.
    
    
     
Передам, и не надо держаться в кругу,
     
И в кромешную тьму, и в неясную згу,
     
Другу передоверивши чашу, сбегу…
     
Смог ли он ее выпить — узнать не смогу.
    
    
     
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
     
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,
     
Никому не скажу, при себе сберегу.
     
А сказать — и затопчут меня на лугу.
    
    
     
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.
     
Может, кто-то когда-то поставит свечу
     
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
     
За веселый манер, на котором шучу.
    
    
     
Даже если сулят золотую парчу
     
Или порчу грозят напустить — не хочу!
     
На ослабленном нерве я не зазвучу,
     
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
    
    
     
Лучше я загуляю, запью, заторчу!
     
Все, что за ночь копаю, — в саду растопчу!
     
Лучше голову песне своей откручу,
     
Чем скользить и вихлять, словно пыль по лучу.
    
    
     
Если все-таки чашу испить мне судьба,
     
Если музыка с песней не слишком груба,
     
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,
     
Я уйду и скажу, что не все суета!
    
   
   Я не люблю[54]
   
    
     
Я не люблю фатального исхода,
     
От жизни никогда не устаю.
     
Я не люблю любое время года,
     
Когда веселых песен не пою.
    
    
     
Я не люблю холодного цинизма,
     
В восторженность не верю, и еще:
     
Когда чужой мои читает письма,
     
Заглядывая мне через плечо.
    
    
     
Я не люблю, когда наполовину
     
Или когда прервали разговор.
     
Я не люблю, когда стреляют в спину,
     
Но, если надо, выстрелю в упор.
    
    
     
Я ненавижу сплетни в виде версий,
     
Червей сомненья, почестий иглу,
     
Или когда все время против шерсти,
     
Или когда железом по стеклу.
    
    
     
Я не люблю уверенности сытой,
     
Уж лучше пусть откажут тормоза.
     
Досадно мне, коль слово «честь» забыто
     
И коль в чести наветы за глаза.
    
    
     
Когда я вижу сломанные крылья,
     
Нет жалости во мне, и неспроста:
     
Я не люблю насилья и бессилья,
     
Вот только жаль распятого Христа.
    
    
     
Я не люблю себя, когда я трушу,
     
И не терплю, когда невинных бьют,
     
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
     
Тем более, когда в нее плюют.
    
    
     
Я не люблю манежи и арены,
     
На них мильон меняют по рублю,
     
Пусть впереди большие перемены —
     
Я это никогда не полюблю.
    
   
   «Если где-то в чужой незнакомой ночи…»
   
    
     
Если где-то в чужой незнакомой ночи
     
Ты споткнулся и ходишь по краю,
     
Не таись, не молчи, до меня докричи —
     
Я твой голос услышу, узнаю.
    
    
     
Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи?
     
Потерпи — я спешу, и усталости ноги не чуют.
     
Мы вернемся туда, где и воздух и травы врачуют,
     
Только ты не умри, только кровь удержи.
    
    
     
Если ж конь под тобою, ты домой, доскачи.
     
Конь дорогу отыщет буланый
     
В те края, где всегда бьют живые ключи,
     
И они исцелят твои раны.
    
    
     
Где ты, друг, — взаперти или в долгом пути,
     
На развилках каких, перепутьях и перекрестках?!
     
Может быть, ты устал, приуныл,
     
Заблудился в трех соснах
     
И не можешь обратно дорогу найти?..
    
    
     
Здесь такой чистоты из-под снега ручьи,
     
Не найдешь — не придумаешь краше.
     
Здесь цветы, и кусты, и деревья — ничьи,
     
Стоит нам захотеть — будут наши.
    
    
     
Если трудно идешь, по колено в грязи,
     
Да по острым камням, босиком по воде по студеной,
     
Пропыленный, обветренный, дымный, огнем опаленный,
     
Хоть какой доберись, добреди, доползи.
    
   
   Кони привередливые
   
    
     
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
     
Я коней своих нагайкою стегаю — погоняю.
     
Что-то воздуха мне мало, ветер пью, туман глотаю,
     
Чую с гибельным восторгом: «Пропадаю, пропадаю!»
    
    
     
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
     
Вы тугую не слушайте плеть.
     
Что-то кони мне попались привередливые…
     
Я дожить не смогу, мне допеть не успеть.
    
    
     
Я коней напою, я куплет допою,
     
Хоть мгновенье еще постою на краю.
    
    
     
Сгину я: меня пушинкой ураган сметет с ладони,
     
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
     
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
     
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
    
    
     
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
     
Умоляю вас вскачь не лететь.
     
Что за кони мне попались привередливые!
     
И дожить я не смог, и допеть — не успеть.
    
    
     
Я коней напою, я куплет допою,
     
Хоть мгновенье еще постою на краю!..
    
    
     
Мы успели. В гости к богу не бывает опозданий.
     
Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
     
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
     
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани.
    
    
     
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
     
Не указчики вам кнут и плеть.
     
Что-то кони мне попались привередливые?!
     
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!
    
    
     
Я коней напою, я куплет допою,
     
Хоть мгновенье еще постою на краю!
    
   
   «Чту Фауста ли, Дориана Грея ли…»
   
    
     
Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,
     
Но чтобы душу дьяволу — ни-ни!
     
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
     
День смерти называли мне они.
     
Ты эту дату, боже сохрани,
     
Не отмечай в своем календаре — или
     
В последний час возьми и измени,
     
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
     
И ангелы чтоб жалобно не бреяли,
     
Чтоб люди не хихикали в тени,
     
Скорее защити и охрани!
     
Скорее, ибо душу мне они
     
Сомнениями и страхами засеяли.
    
   
   Корабли
   
    
     
Корабли постоят
     
И ложатся на курс,
     
Но они возвращаются
     
Сквозь непогоду…
     
Не пройдет и полгода
     
И я появлюсь,
     
Чтобы снова уйти на полгода.
    
    
     
Возвращаются все,
     
Кроме лучших друзей,
     
Кроме самых любимых
     
И преданных женщин.
     
Возвращаются все,
     
Кроме тех, кто нужней.
     
Я не верю судьбе, а себе еще меньше.
    
    
     
Но как хочется думать,
     
Что это не так,
     
Что сжигать корабли
     
Скоро выйдет из моды.
     
Я, конечно, вернусь
     
И в друзьях, и в мечтах…
     
Я, конечно, спою — не пройдет и полгода.
    
   
  
  
   
    
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
   
   
Владимир Семенович Высоцкий (1938–1980) родился в Москве. Учился в инженерно-строительном институте (ушел с первого курса), затем — в школе-студии МХАТа (окончил в 1960 году). Работал в столичных театрах — в театре миниатюр, театре имени Пушкина. С 1964 года — в театре на Таганке. Снимался в кино, сыграл более двадцати пяти ролей. Произведения Владимира Высоцкого использованы во многих фильмах, спектаклях, записаны на грампластинках (фирма «Мелодия» выпустила его песни на семи дисках), транслировались по радио и телевидению, публиковались в «Дне поэзии», «Литературной газете», «Советской России» и других изданиях.