1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Следом взошедши за мной, развязать судовые причалы.    

Тотчас они на корабль поднялись, и к уключинам сели    

Следом один за другим, и ударили веслами море.    

Был вослед кораблю черноносому ветер попутный,    

Парус вздувающий, добрый товарищ, нам послан Цирцеей    

В косах прекрасных, богиней ужасною с речью людскою.    

Мачту поставив и снасти наладивши все, в корабле мы    

Сели. Его направлял только ветер попутный да кормчий.    

Сердцем сильно крушась, к товарищам я обратился:    

– Не одному, не двоим только нужно, товарищи, знать нам,    

Что предсказала мне ночью Цирцея, богиня в богинях.    

Всем вам все расскажу я, чтоб знали вы, ждет ли нас гибель    

Или возможно еще ускользнуть нам от смерти и Керы.    

Прежде всего убеждала она, чтобы мы избегали    

Пенья чудесноголосых сирен и цветочного луга.    

Мне одному разрешила послушать. Однако должны вы    

Крепко меня перед этим связать, чтоб стоял я на месте    

Возле подножия мачты, концы ж прикрепите к подножью.    

Если я стану просить и меня развязать прикажу вам,    

Больше тотчас же еще ремней на меня намотайте.    

Так, говоря по порядку, товарищам все рассказал я.    

Быстро несся наш прочный корабль, и вскоре пред нами    

Остров сирен показался – при ветре попутном мы плыли.    

Тут неожиданно ветер утих, неподвижною гладью    

Море простерлось вокруг: божество успокоило волны.    

Встали товарищи с мест, паруса корабля закатали,    

Бросили в трюм их, а сами, к уключинам сев на скамейки,    

Веслами стали взбивать на водной поверхности пену.    

Круг большой я достал пчелиного воска, на части    

Мелко нарезал и сильными стал разминать их руками.    

Быстро воск размягчился от силы, с какой его мял я,    

И от лучей Гелиоса владыки Гиперионида.    

Воском я всем по порядку товарищам уши замазал,    

Те же, скрутивши меня по рукам и ногам, привязали    

Стоя к подножию мачты концами ременной веревки,    

Сами же, севши, седое ударили веслами море.    

На расстояньи, с какого уж крик человеческий слышен,    

Мчавшийся быстро корабль, возникший вблизи, не укрылся    

От поджидавших сирен. И громко запели сирены:    

– К нам, Одиссей многославный, великая гордость ахейцев!    

Останови свой корабль, чтоб пение наше послушать.    

Ибо никто в корабле своем нас без того не минует,    

Чтоб не послушать из уст наших льющихся сладостных песен    

И не вернуться домой восхищенным и много узнавшим.    

Знаем все мы труды, которые в Трое пространной    

Волей богов понесли аргивяне, равно как троянцы.    

Знаем и то, что на всей происходит земле жизнедарной, –    

Так голосами они прекрасными пели. И жадно    

Мне захотелось их слушать. Себя развязать приказал я,    

Спутникам бровью мигнув. Но они гребли, наклонившись.    

А Перимед с Еврилохом немедленно с мест поднялися,    

Больше ремней на меня навязали и крепче скрутили.    

После того как сирены осталися сзади и больше    

Не было слышно ни голоса их, ни прекрасного пенья,    

Тотчас вынули воск товарищи, мне дорогие,    

Вмазанный мною им в уши, меня ж отпустили на волю.    

Только, однакоже, остров сирен мы покинули, тотчас    

Пар и большую волну я увидел и грохот услышал.    

Спутники в ужас пришли, из рук их попадали весла.    

Весла, шипя, по теченью забились. На месте корабль наш    

Стал: уж не гнали его с краев заостренные весла.    

Я же пошел чрез корабль и товарищей, в ужас пришедших,    

Мягко стал ободрять, становясь возле каждого мужа:    

– Мы ли, друзья, не успели ко всяческим бедам привыкнуть!    

Право же, эта беда, что пред нами, нисколько не больше    

Той, когда нас циклоп в пещере насильственно запер,    

Но и оттуда искусство мое, мой разум и доблесть    

Вывели вас. Так и эту беду вы потом вспомянете.    

Нынче ж давайте исполнимте дружно все то, что скажу я.    

Вы, при уключинах сидя, чрез волны глубокие моря    

Веслами дружно гребите. Быть может, Кронид‑промыслитель    

Даст нам уйти и спастись от опасности, нам здесь грозящей.    

Кормчий! Тебе же даю приказанье: все время, как будешь    

Править рулем корабля, держи в уме своем вот что:    

Дальше корабль направляй от этой волны и от пара,    

Правь его к той вон высокой скале, чтоб сюда незаметно    

Наш не втянуло корабль и нас бы не вверг ты в несчастье. –    

Так говорил я. Послушались слов моих спутники тотчас.    

Им не сказал я о Сцилле, о бедствии неотвратимом:    

Весла они бы из рук упустили и, гресть переставши,    

Все бы внутри корабля чернобокого спрятались в страхе.    

О приказании тягостном том, что дала мне Цирцея, –    

Не облекаться в доспехи для боя, – совсем позабыл я.    

Славные быстро надевши доспехи и два длинноострых    

Взявши копья, устремился на палубу я носовую.    

Ждал я, – оттуда должна появиться сначала пред нами    

Горная Сцилла, неся для товарищей наших несчастье.    

Но ничего я увидеть не мог, и глаза утомились,    

Пристально глядя все время на гору, покрытую мраком.    

Узким проливом мы плыли, и в сердце теснились стенанья;    

Сцилла с этого боку была, с другого Харибда,    

Страх наводя, поглощала соленую воду морскую.    

Воду когда извергала она, то вода клокотала,    

Словно в котле на огромном огне. И обильная пена    

Кверху взлетала, к вершинам обоих утесов. Когда же    

Снова глотала Харибда соленую воду морскую,    

Вся открывалась пред нами кипящая внутренность. Скалы    

Страшно звучали вокруг, внутри же земля открывалась    

С черным песком. И товарищей бледный охватывал ужас.    

Все мы, погибели близкой страшась, на Харибду глядели.    

В это‑то время как раз в корабле моем выгнутом Сцилла    

Шесть схватила гребцов, наилучших руками и силой.    

Я, оглянувшись на быстрый корабль и товарищей милых,    

Только увидеть успел, как у поднятых в воздух мелькали    

Ноги и руки. Меня они с воплем ужасным на помощь    

Звали, в последний уж раз называя по имени скорбно.    

Так же, как если рыбак на удочке длинной с уступа    

В море с привязанным рогом быка лугового бросает    

Корм, чтобы мелкую рыбу коварно поймать на приманку,    

И, извиваясь, она на крючке вылетает на сушу, –    

Так они бились, когда на скалу поднимала их Сцилла.    

Там же при входе в пещеру она начала пожирать их.    

С воплями в смертной тоске простирали ко мне они руки.    

Многое я претерпел, пути испытуя морские,    

Но никогда ничего не случалось мне видеть ужасней!    

После того как утесов и страшной Харибды и Сциллы    

Мы избежали, тотчас же за этим на остров прекрасный    

Бога мы прибыли. Много там было коров превосходных,    

Широколобых, и тучных овец Гелиоса‑владыки.    

Издалека с корабля чернобокого в море открытом    

Я уж услышал мычанье коров и овечье блеянье,    

Шедшее к нам из загонов. И пало внезапно мне в сердце    

Слово слепого провидца Тиресия, фивского старца,    

Как и Цирцеи ээйской, которая строго велела    

Острова нам избегать Гелиоса, отрады для смертных.    

Сердцем сильно крушась, к товарищам я обратился:    

– Слушайте то, что скажу, хоть и так вы страдаете много.    

Я сообщить вам хочу приказанья Тиресия старца,    

Как и Цирцеи ээйской, которая строго велела    

Острова нам избегать Гелиоса, отрады для смертных.    

Там, говорили они, нас ужасное зло ожидает.    

Мимо поэтому черный корабль наш, друзья, направляйте! –    

Так я сказал. И разбилось у спутников милое сердце.    

Тотчас мне Еврилох ответил погибельной речью:    

– Крепок же ты, Одиссей! Велика твоя сила! Не знают    

Члены усталости. Право, как будто ты весь из железа!    

Нам, истомленным трудом и бессонницей, ты запрещаешь    

Выйти на сушу, чтоб там, на острове, морем объятом,    

Вкусный ужин себе наконец мы могли приготовить.    

Нет, ты на остров пустить нас не хочешь, а хочешь заставить    

Быстро пришедшею ночью блуждать по туманному морю.    

Ведь из ночей‑то всегда и родятся опасные ветры,    

Гибель судов. Ну, избегнет ли кто‑либо смерти грозящей,    

Если на нас в темноте неожиданно вихрем ударит    

Нот или буйный Зефир, которые всех наиболе    

Быстрые губят суда даже против желанья бессмертных?    

Лучше теперь покоримся велению сумрачной ночи,    

На берег выйдем и ужин вблизи корабля приготовим.    

Завтра же снова с зарею в широкое пустимся море. –    

Так сказал Еврилох. И с ним согласились другие.    

Стало мне ясно тогда, что беду божество нам готовит.    

Голос повысив, ему я слова окрыленные молвил:    

– Я, Еврилох, здесь один. Вы меня принуждаете силой!    

Вот что, однако: великой мне клятвою все поклянитесь,    

Что, если стадо коров иль большую овечью отару    

Мы повстречаем, никто святотатной рукой не посмеет    

Хоть бы единой коснуться овцы иль коровы: спокойно    

Пищу вы можете есть, какой нас Цирцея снабдила. –    

Так я сказал. И тотчас же они поклялись, как велел я.    

После того как они поклялись и окончили клятву,    

Прочный корабль свой ввели мы в залив, окруженный скалами,    

Около сладкой воды. С корабля мы спустились на берег.    

Спутники начали ужин со знанием дела готовить.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

Вспомнив, оплакивать стали товарищей милых, которых    

Вдруг сорвала с корабля и съела свирепая Сцилла.    

Вскоре на плакавших спутников сон ниспустился глубокий.    

Ночи была уж последняя треть, и созвездья склонились.    

Тучи сбирающий Зевс неожиданно ветер свирепый    

С вихрем неслыханным поднял и скрыл под густейшим туманом    

Сушу и море. И ночь ниспустилася с неба на землю.    

Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.    

Судно извлекши, его мы втащили под своды пещеры,    

Где собирались для плясок прекрасных бессмертные нимфы.    

Всех я тогда на собранье созвал и вот что сказал им:    

– Есть, друзья, и еда и питье в корабле нашем быстром.    

Трогать не станем же этих коров, чтоб беды не случилось,    

Ибо все эти коровы и овцы – стада Гелиоса,    

Страшного бога, который все видит на свете, все слышит. –    

Так говорил я. И духом отважным они подчинились.    

Целый месяц свирепствовал Нот, непрерывно бушуя.    

Не было ветров в тот месяц других, кроме Евра и Нота.    

Спутники в хлебе и в красном вине не нуждались вначале    

И не касались коров, хоть и очень их к мясу тянуло.    

Вскоре, однакоже, все в корабле истощились запасы.    

Стали товарищи волей‑неволей ходить на охоту.    

Начали птицу ловить и все, что до рук доходило;    

Рыбу ловили крючками: терзал жесточайший их голод.    

Как‑то пошел я от моря на остров богам помолиться,    

Чтобы из них кто‑нибудь явил нам дорогу к возврату.    

После того как порядком от спутников я удалился,    

Вымывши руки и место, от ветров закрытое, выбрав,    

Всем я молитву вознес бессмертным богам олимпийским.    

После того они сладостный сон мне излили на веки.    

Злое тогда Еврилох предложенье товарищам сделал:    

– Слушайте, что я скажу, хоть и так вы страдаете много,    

Всякие смерти, конечно, ужасны для смертных бессчастных,    

Все же печальней всего – голодною смертью погибнуть.    

Выберем лучших коров в Гелиосовом стаде и в жертву    

Здесь принесем их бессмертным, владеющим небом широким.    

Если ж обратно вернемся в Итаку, в родимую землю,    

Гипериону мы там Гелиосу немедля воздвигнем    

Храм богатейший и много в него драгоценностей вложим.    

Если ж, на нас рассердясь за коров пряморогих, корабль наш    

Он погубить пожелает с согласия прочих бессмертных, –    

Лучше согласен я сразу погибнуть, волны наглотавшись,    

Нежели мучиться долго на острове этом пустынном. –    

Так сказал Еврилох. И товарищи с ним согласились.    

Выбрав коров наилучших, они их пригнали из стада.    

Было оно недалеко. Паслось возле самого судна    

Широколобых коров тихоходных прекрасное стадо.    

Их обступили они и стали бессмертным молиться,    

Гладких листьев нарвавши на дубе высоковершинном:    

Белого в судне у них ячменя не имелось уж больше.    

После, когда помолились, – зарезали, кожу содрали,    

Бедра немедля отсекли, обрезанным жиром в два слоя    

Их обернули и мясо сложили на них остальное.    

Но, не имея вина. чтоб полить им горящие жертвы,    

Просто водой окропили и начали потрохи жарить.    

После, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы;    

Прочее все, разделив на куски, наткнули на прутья.    

В это‑то время от век моих сладостный сон удалился.    

Быстро направился я к кораблю и к шумящему морю.    

От корабля двоехвостого был я совсем уже близко.    

Вдруг я почувствовал запах горячий шипящего жира.    

Вырвался стон у меня, и громко воззвал я к бессмертным:    

– Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!    

В гибельный сон вы меня для огромной беды погрузили!    

Спутники страшное дело надумали, здесь оставаясь! –    

Длинноодеждная дева Лампетия вмиг к Гелиосу    

С вестью пришла, что коровы его перерезаны нами.    

Сердцем разгневался он и так обратился к бессмертным:    

– Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!    

Кары прошу для людей Одиссея, Лаэртова сына!    

Дерзко они умертвили коров, на которых с такою    

Радостью я любовался, – вступал ли на звездное небо    

Или спускался с него, к земле направляясь обратно.    

Если же им за коров соответственной кары не будет,    

В царство Аида сойду я и буду светить для умерших! –    

Зевс, собирающий тучи, ему отвечая, промолвил:    

– Нет, Гелиос, продолжай освещать для богов всеблаженных,    

Как и для смертнорожденных людей, жизнедарную землю.    

Быстрый корабль Одиссея слепящею молнией скоро    

Вдребезги я разобью посреди винно‑чермного моря. –    

Это я все от Калипсо прекрасноволосой услышал,    

Ей же вожатый Гермес сообщил, как она мне сказала.    

После того как спустился назад к кораблю я и к морю,    

К каждому спутнику стал подходить я, браня их, но средства    

Мы никакого найти не могли: уж погибли коровы.    

Знаменье следом за этим послали товарищам боги:    

Ползали шкуры, мычало на вертелах, словно живое,    

Мясо – и то, что сырым еще было, и что уж поспело.    

Шесть после этого дней товарищи, мне дорогие,    

Ели быков Гелиоса, беря наилучших из стада.    

День седьмой ниспослал собирающий тучи Кронион,    

И прекратился тогда бушевавший неистово ветер.    

Быстро взойдя на корабль, мы пустились в широкое море,    

Мачту поднявши и белый на мачте расправивши парус.    

После того как мы остров оставили сзади и больше    

Не было видно земли никакой, а лишь небо да море,    

Черную тучу внезапно Кронид распростер молневержец    

Над кораблем нашим полым. И море под ней потемнело.    

Очень недолгое время корабль наш бежал. Завывая,    

Западный ветер внезапно на нас налетел ураганом.    

Силою вихря порвал он канаты, державшие мачту,    

Оба! И мачта упала назад. Повалилися снасти    

В трюм, залитый водой. На корме корабельная мачта    

Кормчего в голову с маху ударила, вдребезги кости    

Черепа все раздробила. И он, водолазу подобный,    

С палубы в воду нырнул, и дух его кости оставил.    

Бешено Зевс загремел и молнию бросил в корабль наш.    

Молнией Зевса сраженный, в волнах наш корабль закрутился.    

В воздухе серой запахло. Попадали спутники в море.    

Словно вороны, вокруг корабля они стаей носились    

В бурных волнах. Божество возвращенья домой их лишило.    

По кораблю я метался, покамест дощатой обшивки    

С киля волны не сбили и остова прочь не умчали.    

Вместе же с килем и мачту упавшую; следом за мачтой    

Длинный ременный канат из кожи воловьей тянулся.    

Накрепко мачту и киль ремнем привязал я друг к другу,    

Их обхватил, и помчал по волнам меня гибельный ветер.    

Вдруг прекратился Зефир, надо мной ураганом шумевший.    

Нот, появившийся вскоре, поверг меня в ужас и горе,    

Как бы к погибельной он не погнал меня снова Харибде.    

Целую ночь по волнам я носился. С восходом же солнца    

Сциллы утес и Харибду я вновь увидал пред собою.    

Воду соленую моря Харибда как раз поглощала.    

Вверх тогда я к высокой смоковнице прыгнул из моря,    

Ствол охватил и прильнул, как летучая мышь. И не мог я    

Ни опереться ногами о землю, ни выше подняться:    

Корни были глубоко внизу, а ветки высоко;    

Длинные, частые, тенью они покрывали Харибду.    

Крепко держался я там и ждал, чтоб Харибда обратно    

Мачту и киль изрыгнула. Они наконец появились, –    

Поздно: когда на собраньи судья, разрешивший уж много    

Тяжеб меж граждан, встает, чтоб отправиться ужинать в дом  свой, –    

В это лишь время опять из Харибды явилися бревна.    

Выпустил ствол я из рук и из ног и обрушился прямо    

В кипень бушующих волн вблизи от извергнутых бревен.    

Влез я на бревна и начал руками, как веслами, править.    

Сцилле ж меня не позволил родитель бессмертных и смертных    

В море заметить: иначе я там бы погиб неизбежно.    

Девять носился я дней. На десятый к Огигии боги    

Ночью пригнали меня. Обитает там нимфа Калипсо    

В косах прекрасных, богиня ужасная с речью людскою.    

Холила нимфа меня и любила. Но что мне про это    

Вам говорить? Ведь вчера уж об этом о всем рассказал я    

В доме тебе и прекрасной супруге твоей. Неприятно    

Снова подробно о том говорить, что уж сказано было".    

     

 ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ    

     

     

Так сказал Одиссей. И долго царило молчанье.    

Были охвачены все восхищеньем в тенистом чертоге.    

Снова тогда Алкиной, отвечая, сказал Одиссею:    

"Раз, Одиссей благородный, приехал ты в меднопорожный    

Дом наш высокий, – к себе, я уверен, без новых скитаний    

Ты уж вернешься, какие б страданья ни вытерпел раньше.    

К вам же, старейшины, я обращаюсь с таким предложеньем,    

К вам, что в чертоге моем почетным вином искрометным    

Дух услаждаете свой и прекрасным внимаете песням:    

Платье для гостя в сундук полированный сложено, также    

Золото в тонких издельях и все остальные подарки,    

Что поднесли ему вы, советчики славных феаков.    

Вот что: дадим‑ка еще по большому треножнику каждый    

И по котлу. А себя наградим за убытки богатым    

Сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам".    

Так сказал Алкиной, и понравилось всем предложенье.    

Встали они и для сна по жилищам своим разошлися.    

Только, однако, явилась из тьмы розоперстая Эос,    

С крепкою утварью медной они к кораблю поспешили.    

Стала корабль обходить Алкиноя священная сила.    

Сам под скамейками все разместил он подарки феаков,    

Чтоб не мешали гребцам, когда они в весла ударят.    

Те, к Алкиною придя, приступили к роскошному пиру.    

В жертву быка принесла Алкиноя священная сила.    

Туч собирателю Зевсу Крониду, владыке над всеми,    

Бедра сожгли, а потом за пир богатейший уселись    

И наслаждались. Певец же божественный пел под формингу, –    

Чтимый всеми людьми Демодок. Но голову часто    

Царь Одиссей обращал к лучезарному солнцу – к закату    

Мыслью его торопя; уж очень желал он уехать.    

Так же, как жадно мечтает об ужине пахарь, который    

Плугом весь день целину поднимал на волнах винноцветных;    

С радостным сердцем он видит, что солнце спустилось на землю,    

Что уже время на ужин брести ему шагом усталым.    

Так наконец, Одиссею на радость, спустилося солнце.    

Веслолюбивым мужам феакийским тотчас же сказал он,    

Больше всего обращаясь со словом своим к Алкиною:    

"Царь Алкиной, между всех феакийских мужей наилучший!    

В путь снарядите меня, сотворив возлиянье бессмертным,    

Сами ж – прощайте! Тут все совершается так, как желало    

Сердце мое, – и отъезд и дары дорогие. Пускай их    

Благословят Ураниды бессмертные! Пусть безупречной    

Дома жену я найду, здоровыми – всех дорогих мне!    

Вы же на радость законным супругам и детям любимым    

Здесь оставайтесь! Пускай всевозможные блага пошлют вам    

Боги, и пусть никакой с народом беды не случится!"    

Слово одобрив его, согласилися все, что в отчизну    

Должно его переслать, ибо все справедливо сказал он.    

Молвила вестнику после того Алкиноева сила:    

"Воду с вином, Понтоной, в кратере смешай и сейчас же    

Чашами всех обнеси, чтобы, Зевсу‑отцу помолившись,    

Гостя отправили мы в отчизну его дорогую".    

И замешал Понтоной вина медосладкого тотчас,    

Каждому чашу поднес, и все совершать возлиянья    

Стали бессмертным богам, владеющим небом широким, –    

Сидя в креслах своих. Поднялся Одиссей богоравный    

С места, Арете вручил двоеручную чашу, потом же    

Голос повысил и ей слова окрыленные молвил:    

"Радуйся духом, царица, все время, пока не наступят    

Старость и смерть, неизбежно ко всем приходящие людям.    

Я отправлюсь к себе. А ты в этом доме высоком    

Будь счастлива детьми, народом, царем Алкиноем!"    

Так сказавши, ступил чрез порог Одиссей богоравный,    

Вестника в помощь ему Алкиноева сила послала,    

Чтоб Одиссея провел к кораблю и к берегу моря.    

Женщин‑рабынь с Одиссеем послала царица Арета.    

Первой нести она вымытый плащ и хитон поручила,    

Прочный сундук превосходной работы тащила другая,    

Третья хлебы несла с вином искрометным. Когда же    

Все подошли к кораблю и к прибоем шумящему морю,    

Приняли тотчас гребцы принесенные вещи, сложили    

Все их внутри корабля – и питье и дорожную пищу.    

Для Одиссея ж они на корме на палубе гладкой    

Полого их корабля простыню и ковер расстелили,    

Чтоб ему спать непробудно. Взошел на корабль он, улегся    

Молча. Они же попарно в порядке к уключинам сели    

И отвязали канат от камня с дырой просверленной.    

И наклонились гребцы и ударили веслами море.    

Сон освежающий тут упал Одиссею на веки,    

Сладкий сон, непробудный, ближайше со смертию сходный.    

Как четверня жеребцов в колеснице под градом ударов,    

Им непрерывно бичом наносимых, широкой равниной    

Бешено мчится вперед, высоко над землей поднимаясь,    

Так поднимался и нос корабля, назади ж, за кормою,    

Громко шипела, кипя, волна многошумного моря.    

Прямо вперед уносился корабль. И угнаться не смог бы    

Даже и сокол за ним, быстрейшая птица меж всеми.    

Быстро мчался корабль, морскую волну рассекая,    

Мужа везя, по уму сравнимого только с богами.    

Много в сердце страданий пришлось перенесть ему раньше    

В битвах жестоких с мужами, в волнах разъяренного моря.    

Тихо спал он теперь, забыв о минувших страданьях.    

Вышла на небо ночное звезда светозарная, людям    

Близость пришествия рано рожденной зари возвещая.    

К острову тут подошел быстролетный корабль мореходный.    

Есть в итакийской стране залив один превосходный    

Старца морского Форкина. У входа его выдаются    

Два обрывистых мыса, отлого спускаясь к заливу.    

Мысы залив защищают снаружи от поднятых бурей    

Яростных волн. И корабль крепкопалубный, с моря зашедши    

В этот залив на стоянку, без привязи всякой стоит в нем.    

Где заливу конец, длиннолистая есть там олива.    

Возле оливы – пещера прелестная, полная мрака.    

В ней – святилище нимф; наядами их называют.    

Много находится в этой пещере амфор и кратеров    

Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают.    

Много и каменных длинных станков, на которых наяды    

Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура.    

Вечно журчит там вода ключевая. В пещере два входа:    

Людям один только вход, обращенный на север, доступен.    

Вход, обращенный на юг, – для бессмертных богов. И дорогой    

Этою люди не ходят, она для богов лишь открыта.    

Все наперед это знавши, в залив они въехали. Быстро    

До половины взбежал на сушу корабль их с разбега:    

Руки могучих гребцов корабль этот веслами гнали.    

Только что врезался в берег корабль их, сработанный прочно,    

С палубы прежде всего они Одиссея подняли    

Вместе с блестящим ковром, с простыней, на которых лежал он,    

И на прибрежный песок покоренного сном положили.    

После достали богатства, какие ему чрез посредство    

Высокодушной Афины феаки преславные дали.    

Все их сложили они у подножья тенистой оливы,    

Прочь от дороги, чтоб как‑нибудь кто из людей проходящих    

Раньше, чем сам Одиссей пробудился, вреда не принес бы.    

Сами же тотчас отплыли домой. Но Земли Колебатель    

Не позабыл об угрозах, которыми он Одиссею    

Раньше грозил. Обратился он к Зевсу, чтоб дело решил он:    

"Зевс, наш родитель! Теперь никакой меж бессмертных богов  мне    

Чести не будет, когда уже смертные люди, феаки,    

Не почитают меня, от меня же ведущие род свой!    

Вот, например, с Одиссеем: я ждал, что домой он вернется    

Лишь после множества бед. Возвращенья его не лишал я    

Вовсе: его ты ему обещал и кивнул головою.    

Эти ж на быстром судне отвезли его, спящего, морем    

И на Итаке ссадили, без счета даров надававши,    

Вдоволь золота, меди и тканой прекрасной одежды, –    

Столько, сколько б наверно привезть он не мог и из Трои,    

Если б домой со своею он долей добычи вернулся".    

Зевс, собирающий тучи, ему отвечая, промолвил:    

"Что говоришь ты, Земли Колебатель широкодержавный!    

Очень тебя почитают бессмертные. Да и возможно ль    

Не почитать одного из старейших богов и знатнейших?    

Если ж тебя человек оскорбит, то настолько ничтожны    

Силы его пред тобой, что всегда ты отмстить ему сможешь.    

Действуй теперь как желаешь и как тебе сердцем хотелось".    

Тотчас ответил ему Посейдон, сотрясающий землю:    

"Все бы тотчас, Чернооблачный, сделал я так, как сказал  ты,    

Только я гнева боюсь твоего, я его избегаю.    

Ну, а теперь я намерен прекрасный корабль феакийский,    

В край свой обратно идущий по мглисто‑туманному морю,    

В щепы разбить, чтоб они наконец перестали в отчизну    

Странников всех развозить. А город горой окружу им".    

Зевс, собирающий тучи, ему возражая, промолвил:    

"Вот как, по‑моему, было б, мой милый, всего наилучше:    

Только что в городе люди, на море взглянувши, заметят    

Быстро бегущий корабль, преврати его в камень близ суши,    

Вид корабля сохранив, чтоб в большое пришли изумленье    

Граждане. Города ж им горой окружать бы не нужно".    

Это когда услыхал Посейдон, сотрясающий землю,    

В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился.    

Там он ждал. Подходил уже близко корабль мореходный,    

Быстро плывя. Подошел к нему близко Земли Колебатель,    

Сделал скалою его и в дно ее втиснул морское,    

Крепко ударив ладонью. И после того удалился.    

Между собою в большом удивленьи вели разговоры    

Славные дети морей, длинновеслые мужи феаки.    

Так не один говорил, взглянув на сидевшего рядом:    

"Боги! Да кто ж там корабль быстролетный, бегущий в  отчизну,    

Вдруг удержал среди моря, когда уже весь был он виден?"    

Так не один говорил. И не знали, как все случилось.    

С речью к ним Алкиной обратился и вот что промолвил:    

"Горе нам! Нынче сбывается все, что отец мой когда‑то    

Мне предсказал! Говорил он: сердит на феаков жестоко    

Бог Посейдон, что домой невредимыми всех мы развозим.    

Будет день, утверждал он, когда феакийский корабль наш    

При возвращеньи обратно по мглисто‑туманному морю    

Бог разобьет и высокой горою наш город окружит.    

Так говорил мне старик. И теперь все сбывается это.    

Вот что: давайте исполнимте дружно все то, что скажу я:    

Если отныне какой‑нибудь смертный в наш город приедет,    

Больше не будем его домой отправлять. Посейдону ж    

В жертву двенадцать отборных быков принесем, и, быть может,    

Сжалится он, не окружит нам города длинной горою".    

Так говорил он. И в страхе быков они стали готовить.    

Так земных сотрясателю недр, Посейдону‑владыке,    

Жарко молились вожди и советчики славных феаков,    

Стоя вокруг алтаря. Одиссей пробудился лежащим