1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
— Я… — запнулась она, совершенно ошеломленная. — Ты же не всерьез…
   
— Без тебя я бы их не получил, — сказал я. — А у меня больше нет ничего ценного, если, конечно, ты не захочешь мою лютню.
   
Темные глаза Денны изучали мое лицо, словно она не могла решить, шучу я или нет.
   
— Не думаю, что можно вот так раздавать свои дудочки…
   
— Можно, — сказал я. — Станчион упомянул, что, если я их потеряю или кому-нибудь отдам, мне придется заработать новые. — Я взял ее руку, разжал пальцы и вложил ей в ладонь серебряные дудочки. — Мне разрешено делать с ними что угодно, а мне угодно отдать их тебе.
   
Денна посмотрела на дудочки в своей руке, затем подняла взгляд на меня с неприкрытым интересом, словно до этого вообще меня не замечала. На мгновение я остро осознал, как выгляжу: даже моя лучшая одежда недалеко отстояла от нищенской.
   
Она снова посмотрела вниз и медленно сомкнула пальцы вокруг дудочек. Затем взглянула на меня с непонятным выражением на лице.
   
— Ты, наверное, чудесный человек, — сказала она.
   
Я набрал воздуха, но Денна меня опередила.
   
— Однако, — продолжала она, — это слишком большая благодарность. Любая моя помощь не стоила бы столько. Я окажусь у тебя в долгу. — Она поймала мою руку и вложила в нее дудочки. — Лучше пусть ты будешь обязан мне. — И внезапно усмехнулась. — Так что ты все еще должен мне услугу.
   
Зал заметно утих. Я огляделся, смущенный тем, что забыл, где нахожусь. Денна приложила палец к губам и указала через перила на сцену. Мы подошли ближе к краю и посмотрели вниз — там белобородый старик открывал футляр странной формы. Я изумленно втянул воздух, разглядев, что у него в руках.
   
— Что это за штука? — спросила Денна.
   
— Это старинная придворная лютня, — сказал я, не в силах скрыть удивление. — Я никогда раньше их не видел.
   
— Это лютня? — неслышно произнесли губы Денны. — Я насчитала двадцать четыре струны. Ведь это больше, чем на арфе. Как же на ней играть?
   
— Их делали много лет назад, еще до изобретения металлических струн и до того, как научились закреплять длинный гриф. Невероятно. В этой лебединой шейке больше тонкой инженерной работы, чем в громадном соборе. — Я смотрел, как старик убирает бороду и устраивается на сиденье. — Надеюсь, он настроил ее, прежде чем выйти на сцену, — тихонько добавил я. — Иначе мы прождем не меньше часа, пока он будет крутить колки. Мой отец говорил, что прежние менестрели по два дня натягивали струны и по два часа настраивали, чтобы извлечь из придворной лютни музыки на две минуты.
   
У старика приведение струн в согласие заняло всего пять минут. Потом он начал играть.
   
Стыдно признаться, но я не помню ровным счетом ничего из песни. Хотя я никогда раньше не видел придворной лютни, не то что слышал, мой разум был весь переполнен мыслями о Денне, чтобы впустить в себя что-либо еще. Мы облокотились вдвоем на перила, и я украдкой поглядывал на девушку.
   
Денна не назвала меня по имени и не упомянула о том, что мы встречались раньше, в караване Роунта. Значит, она меня не помнит. Не слишком удивительно, думал я, что она забыла оборванного мальчишку, которого видела в дороге всего несколько дней. И все же это немного ранило меня — ведь я-то хранил воспоминания о ней много месяцев. Однако теперь не было способа напомнить ей о нашей встрече, не выставив себя идиотом. Лучше начать все заново и надеяться, что во второй раз она меня не забудет.
   
Песня закончилась прежде, чем я это понял, и я с энтузиазмом зааплодировал, чтобы извиниться за невнимание.
   
— Я подумала, ты ошибся, удвоив второй припев, — сказала мне Денна, когда аплодисменты стихли. — Я не сразу поняла, что ты хочешь, чтобы вступила какая-нибудь незнакомка. Я не видела такого нигде, кроме как у походных костров по вечерам.
   
Я пожал плечами.
   
— Все говорили мне, что здесь играют самые лучшие музыканты. — Я обвел жестом зал, остановившись на ней. — Я доверял любой певице, знающей партию.
   
Она изогнула бровь.
   
— Это было рискованно, — сказала она. — Я ждала, что вступит кто-нибудь еще, и, начиная, немного волновалась.
   
Я посмотрел на нее с недоумением.
   
— Почему? У тебя чудесный голос.
   
Она смущенно улыбнулась:
   
— До сих пор я слышала эту песню всего два раза и не была уверена, что помню ее всю.
   
— Два раза?
   
Денна кивнула.
   
— И второй раз был около оборота назад. Парочка играла ее на официальном приеме, который я посетила в Аэтнии.
   
— Ты что, серьезно? — недоверчиво спросил я.
   
Она качнула головой назад и вперед, словно пойманная на невинной лжи. Ее темные волосы упали ей на лицо, и она рассеянно откинула их.
   
— Ну ладно, наверное, я еще слышала, как эта пара репетировала перед ужином…
   
Я покачал головой, с трудом веря.
   
— Это поразительно. Там ведь ужасно сложная гармония. И запомнить все стихи… — Я секунду повосхищался молча, качая головой. — У тебя невероятные уши.
   
— Не ты первый, кто мне говорит это, — криво усмехнулась Денна. — Но, кажется, первый, кто при этом глядел на мои уши.
   
Она многозначительно опустила взгляд.
   
Я почувствовал, что жутко краснею, и вдруг услышал позади знакомый голос:
   
— Вот ты где! — Обернувшись, я увидел Совоя, моего высокого красивого друга и соучастника в пари на углубленной симпатии.
   
— Да, я здесь, — сказал я, удивленный, что он меня ищет. Вдвое больше меня удивили его дурные манеры: он прервал мою задушевную беседу с девушкой.
   
— Да мы все здесь. — Совой улыбнулся мне и, пройдя мимо, непринужденно обнял Денну за талию, притворно нахмурившись. — Я прочесал все нижние этажи, стараясь найти твоего певца, а вы оба, оказывается, здесь наверху, довольные, как слоны.
   
— Мы наткнулись друг на друга, — сказала Денна, кладя ладонь поверх его руки на ее бедре. — Я знала, что ты вернешься за выпивкой, если ничто другое… — Она кивнула на ближайший столик с двумя винными бокалами.
   
Они вместе повернулись и пошли, рука об руку, к столику. Денна оглянулась на меня через плечо и легонько сдвинула брови. Я не имел ни малейшего представления, что бы это значило.
   
Совой сделал мне знак присоединяться и подтащил свободный стул.
   
— Я не мог поверить, что на сцене был ты, — сказал он, — Мне показалось, я узнал твой голос, но… — Он сделал жест, изображающий верхний этаж «Эолиана». — Хотя третий круг обеспечивает приятное уединение для влюбленных, но вид отсюда оставляет желать лучшего. Я и не знал, что ты играешь.
   
Он обвил рукой плечи Денны и улыбнулся своей очаровательной невинной улыбкой.
   
— Да бывает иногда, — небрежно сказал я, садясь рядом.
   
— Повезло тебе, что сегодня вечером я выбрал для нас с Денной «Эолиан», — сказал Совой. — Иначе к тебе не присоединился бы никто, кроме эха и сверчков.
   
— О, тогда я у тебя в долгу, — сказал я ему с почтительным поклоном.
   
— Отдашь в следующий раз, — отмахнулся он, — Возьмешь Симмона в партнеры, когда будем играть в уголки. Тогда именно тебе придется лопать проигрыш, когда этот безголовый молокосос будет заявлять длинную карту с одной парой на руках.
   
— Заметано, — сказал я. — Хоть это и причиняет мне жестокую боль. — Я повернулся к Денне. — Я обязан тебе за эту огромную услугу — как я могу отплатить? Проси всего, чего хочешь, и оно твое, если в моих силах.
   
— Все, что хочу, но в твоих силах… — игриво повторила она. — А что ты еще можешь, кроме как заставлять рыдать Тейлу и всех его ангелов своей игрой?
   
— Думаю, я могу все, — легко сказал я. — Если только ты меня попросишь.
   
Она рассмеялась.
   
— Опасно говорить такое женщинам, — заметил Совой. — Особенно этой. Она пошлет тебя на другую сторону мира за листком с поющего дерева.
   
Денна откинулась на стуле и посмотрела на меня, опасно прищурившись.
   
— Листок с поющего дерева, — протянула она. — Должно быть, прелестная безделушка. Ты бы принес мне такой?
   
— Принес бы, — сказал я и с удивлением обнаружил, что это правда.
   
Она, немного подумав, кокетливо потрясла головой.
   
— Я не могу послать тебя в такой далекий путь. Лучше уж стребую твой долг когда-нибудь потом.
   
Я вздохнул:
   
— Значит, я остаюсь у тебя в долгу.
   
— О нет! — воскликнула она. — Еще одна ноша на сердце моего Савиена…
   
— Причина, по которой на сердце у меня так тяжело, — то, что я могу никогда не узнать твоего имени, — сказал я. — Конечно, я буду продолжать называть тебя Фелуриан, но это может привести к печальной путанице.
   
Она бросила на меня оценивающий взгляд.
   
— Фелуриан? Мне бы понравилось, только я думаю, что ты лжешь.
   
— Лгу? — негодующе вопросил я. — Моя первая мысль, когда я увидел тебя, была: «Фелуриан. О, чем я заслужил? Все славословия товарищей моих пустой потерей времени явились. Когда бы все мгновенья вспомнил я, которые беспечно так потратил, я лишь надеяться бы мог тогда мудрей их провести, согревшись светом, который с ясным солнцем наравне».
   
Денна улыбнулась:
   
— Лжец и вор. Ты украл это из третьего акта «Даэоники».
   
Она знает и «Даэонику»?
   
— Виноват, — непринужденно признался я. — Но это не делает цитату неправдой.
   
Она улыбнулась Совою и снова повернулась ко мне.
   
— Лесть бывает и хороша, и мила, но она не принесет тебе моего имени. Совой упомянул, что ты учишься с ним в Университете. Значит, ты водишься с темными силами, которых лучше не трогать. Если я скажу тебе мое имя, ты обретешь ужасную власть надо мной. — Ее уста хранили серьезность, но улыбка проглядывала в уголках глаз и наклоне головы.
   
— Чистая правда, — сказал я с такой же серьезностью. — Но я предлагаю сделку: взамен я дам тебе мое имя. Тогда я тоже буду в твоей власти.
   
— Да ты продаешь мне мою же рубашку, — возмутилась она. — Совой знает твое имя. Хотя он мне его еще не сказал, я могу получить твое имя так же легко, как вдохнуть.
   
— И то правда, — сказал Совой с видимым облегчением, что мы вспомнили о нем. Он взял ладонь Денны и поцеловал.
   
— Он может сказать тебе мое имя, — презрительно отмахнулся я. — Но не может дать его тебе — только я сам могу это сделать. — Я положил руку на стол. — Мое предложение остается в силе: мое имя за твое. Примешь его? Или мне придется всегда думать о тебе как об Алойне и никогда как о тебе самой?
   
В ее глазах заплясали искорки.
   
— Ну ладно, — сказала она. — Твое первое.
   
Я наклонился, предлагая ей сделать то же самое. Денна высвободилась из объятий Совоя и подставила мне ухо. С должной торжественностью я прошептал в него:
   
— Квоут. — Она едва уловимо пахла цветами — я подумал, что это духи, но под ними таился ее собственный запах: как зеленая трава, как дорога после легкого весеннего дождя.
   
Потом Денна откинулась обратно и как будто задумалась.
   
— Квоут, — наконец сказала она. — Оно тебе подходит. Квоут. — Ее глаза искрились, словно она прятала какой-то секрет. Она произнесла мое имя медленно, словно пробуя на вкус, и одобрительно кивнула. — А что оно значит?
   
— Много всякого, — сказал я своим лучшим голосом Таборлина Великого. — Но ты не отвлечешь меня так просто. Я заплатил, и теперь я в твоей власти. Дашь ли ты мне свое имя, чтобы я мог тебя им называть?
   
Денна улыбнулась и снова наклонилась, а я склонился к ней. Подставив ухо, я почувствовал, как меня коснулась прядь ее волос.
   
— Дианне. — Ее теплое дыхание у моего уха было как перышко. — Дианне.
   
Мы оба вернулись на свои места. Хотя я не сказал ничего, она спросила:
   
— Ну что?
   
— Я держу его, — заверил я ее. — Так же, как свое собственное.
   
— Тогда скажи.
   
— Я буду его хранить, — улыбаясь, заверил я ее. — Такие подарки не растрачивают.
   
Она посмотрела мне в глаза.
   
— Дианне, — сдался я. — Дианне. Тебе тоже подходит.
   
Мы смотрели друг на друга долго-долго, пока я не заметил, что Совой не слишком довольно косится на меня.
   
— Мне пора идти вниз, — сказал я, вскакивая со стула. — Мне нужно встретиться с важными людьми.
   
Внутренне я весь съежился от корявости собственных слов, едва их выговорил, но не смог придумать удобный способ взять их обратно.
   
Совой встал и пожал мне руку, явно радуясь, что избавится от меня.
   
— Хорошо выступил сегодня, Квоут. Увидимся.
   
Я повернулся к Денне, которая тоже встала. Она встретила мой взгляд и улыбнулась:
   
— Тоже надеюсь увидеться. — Она протянула руку.
   
Я выдал ей свою самую ослепительную улыбку:
   
— Надежда есть всегда.
   
Я пытался, чтобы слова прозвучали остроумно, но получилось грубо и резко. Мне пришлось уйти, дабы не выставить себя еще большим ослом. Я быстро пожал руку Денны; на ощупь она оказалась слегка прохладной, мягкой и изящной, но сильной. Я не поцеловал ее, поскольку Совой был моим другом, а с друзьями так поступать не стоит.
  
  
   
    
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
    
ВСЕ ЭТИ ЗНАНИЯ
   
   
Через некоторое время я — с немалой помощью Деоча и Вилема — напился.
   
Итак, три студента держат свой не слишком прямой путь обратно в Университет. Посмотрите, как они идут, только слегка пошатываясь и заплетаясь в ногах. Стоит тишина, и, когда колокол на башне бьет поздний час, звук не рушит, а подчеркивает тишину. Тишину, которую уважают даже кузнечики: их голоса как осторожные стежки на ее ткани — крошечные, почти невидимые.
   
Ночь вокруг этих троих подобна теплому бархату. Звезды — алмазы в безоблачном небе — превращают дорогу под ногами в пыльное серебро. Университет и Имре — средоточия знаний и искусства, сильнейшие из четырех сторон цивилизации. Здесь, на дороге между ними двумя, нет ничего, кроме старых деревьев и высокой травы, клонящейся под ветром. Ночь совершенна в своей дикости и пугающе прекрасна.
   
Трое юношей: один темный, один светлый и один — за неимением лучшего слова — пламенный — не замечают ночи. Возможно, какая-то частичка их и видит ее, но они молоды и пьяны и глубоко в сердцах своих лелеют надежду, что никогда не постареют и не умрут. Они также знают, что любовь и дружба никогда их не покинут. Юноши владеют многими знаниями, но ни одно из них не кажется таким важным, как это.
   
Возможно, они правы.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ
    
УДАЧА
   
   
На следующий день я пошел на экзаменационную лотерею, испытывая первое в своей жизни похмелье. Томимый легкой тошнотой, я встал в самую короткую очередь и попытался отвлечься от галдежа сотен студентов, толпящихся вокруг, покупающих, продающих, торгующихся и громко жалующихся на выпавшие им жребии.
   
— Квоут, сын Арлидена, — сказал я, когда наконец подошла моя очередь.
   
Унылая женщина отметила мое имя, и я вытащил квадратик из черного бархатного мешочка. На нем было написано: «Хаэтен: полдень». Еще пять дней, куча времени на подготовку.
   
Но когда я повернул обратно к гнездам, меня осенила мысль. Сколько времени на подготовку мне на самом деле нужно? И что важнее, сколько я смогу на самом деле выучить, не имея доступа к архивам?
   
Обдумав это, я поднял над головой руку с отогнутыми средним и большим пальцем, подавая сигнал, что у меня жребий на пятый день от сего дня и я хочу его продать.
   
Вскоре ко мне подошла незнакомая студентка.
   
— Четвертый день, — сказала она, показывая свой жребий. — Я дам тебе йоту взамен.
   
Я покачал головой. Она пожала плечами и побрела прочь.
   
Следующим был Галвен, ре'лар из медики. Он поднял указательный палец, показывающий, что у него жребий на сегодняшний день. По его тревожному лицу и кругам под глазами я догадался, что он не горит желанием оказаться на экзамене так скоро.
   
— Пять йот возьмешь?
   
— Вообще-то я хотел целый талант…
   
Он кивнул, зажав свой собственный жребий между пальцами. Это была справедливая цена. Никто не хотел идти на экзамены в первый же день.
   
— Может быть, позже. Я еще немного осмотрюсь.
   
Глядя, как он уходит, я подивился, какую перемену сотворил во мне всего один день. Вчера пять йот показались бы мне всеми сокровищами мира. Но сегодня мой кошелек был тяжел…
   
Я погрузился в раздумья, сколько же денег я заработал за вчерашний вечер, когда увидел приближающихся Вилема и Симмона. Вил выглядел немного бледным, несмотря на смуглую сильдийскую кожу. Я решил, что он тоже переживает последствия вчерашнего пира.
   
Сим, однако, был бодр и весел, как всегда.
   
— Угадай, кто вытянул жребий на сегодня? — Он мотнул головой куда-то за плечо. — Амброз и несколько его дружков. Вполне достаточно, чтобы заставить меня поверить в справедливость вселенной.
   
Повернувшись, чтобы осмотреть толпу, я услышал голос Амброза, прежде чем увидел его.
   
— …из того же самого мешка. Значит, они погано все перемешали. Надо заново начать это дурацкое мошенничество и…
   
Амброз шел с несколькими хорошо одетыми друзьями, их глаза метались по толпе, ища поднятые руки. Амброз был всего в трех метрах, когда наконец посмотрел на лицо и понял, что рука, к которой он идет, — моя.
   
Он остановился как вкопанный, скорчил презрительную мину, а затем вдруг разразился лающим смехом:
   
— Ах ты, бедненький мальчик. Есть уйма времени, но не на что его потратить. Разве Лоррен еще не пустил тебя обратно?
   
— Молот и рог, — устало сказал Вилем за моей спиной.
   
Амброз улыбнулся мне:
   
— Вот что скажу: я дам тебе полпенни и одну из своих старых рубашек за твой жребий. Тогда тебе найдется что надеть, пока будешь стирать вторую в речке.
   
Дружки за его спиной захмыкали, оглядывая меня с ног до головы.
   
Я продолжал изображать беспечность, не желая доставлять ему удовольствие. По правде говоря, я очень хорошо знал, что у меня всего две рубашки и после двух четвертей постоянной носки они обветшали. Совсем обветшали. И кроме того, я и вправду стирал их в реке, поскольку у меня никогда не было денег на прачечную.
   
— Я, пожалуй, откажусь, — легко сказал я. — Мне кажется, у тебя подол чересчур пятнистый.
   
Я потыкал в свою рубашку, демонстрируя разницу. Несколько студентов рядом засмеялись.
   
— Что-то я не понял, — тихо сказал Вилу Симмон.
   
— Он намекает, что у Амброза… — Вил замялся. — Эдамете тасс, болезнь, которую получаешь от шлюх. Там выделения…
   
— Все-все, — быстро сказал Сим. — Я понял. Противно. Амброз еще и зеленое носит.
   
Амброз, однако, заставил себя усмехнуться шутке вместе с толпой.
   
— Полагаю, я этого заслуживаю, — сказал он. — Ну ладно, пенни для нищих. — Он вытащил кошелек и позвенел им. — Сколько ты хочешь?
   
— Пять талантов, — сказал я.
   
Он застыл, уставившись на меня, так и не успев развязать кошелек. Цена была невероятная. Несколько зрителей подтолкнули друг друга локтями, очевидно надеясь, что я как-нибудь обдурю Амброза и заставлю его заплатить в несколько раз больше, чем мой жребий стоил в действительности.
   
— Прости, — поинтересовался я. — Тебе пересчитать в йотах?
   
Было общеизвестно, что на прошлых экзаменах Амброз плохо справился с арифметикой.
   
— Пять — это смешно, — сказал он. — Тебе повезет, если ты их вообще получишь.
   
Я выдавил из себя беспечное пожатие плечами.
   
— Ну так и быть, согласен на четыре.
   
— Лучше соглашайся на один, — настаивал Амброз. — Я не идиот.
   
Глубоко вдохнув-выдохнув, я смирился:
   
— Сомневаюсь, что смогу отдать за столько… один и четыре? — спросил я, с отвращением слушая, как жалобно звучит мой голос.
   
Амброз по-акульи осклабился.
   
— Вот что я тебе скажу, — великодушно начал он. — Я дам тебе один и три. Время от времени я не чуждаюсь благотворительности.
   
— Спасибо, сэр, — смиренно сказал я. — Это очень ценное качество.
   
Я чувствовал разочарование толпы: я, как собака, опрокинулся на спину за Амброзовы деньги.
   
— Не стоит, — самодовольно сказал Амброз. — Всегда приятно помочь нуждающимся.
   
— В винтийских деньгах это будет два нобля, шесть битов, два пенни и четыре шима.
   
— Могу посчитать и сам, — оборвал меня он. — Я с детства путешествовал по миру с отцовской свитой. Я умею считать деньги.
   
— Конечно-конечно, — склонил я голову. — Глупо с моей стороны… — Я с любопытством поднял взгляд. — И в Модеге, значит, побывал?
   
— Естественно, — рассеянно сказал он, продолжая выгребать монеты из кошелька. — Я был при высоком дворе Цершаена. Дважды.
   
— А правда, что модеганское дворянство полагает торговлю презренным занятием для благороднорожденных? — невинно спросил я. — Я слышал, они считают это явным признаком того, что у человека или низкая кровь, или настали действительно отчаянные времена…
   
Амброз посмотрел на меня, его глаза сузились.
   
— Потому что если это правда, то ужасно милосердно с твоей стороны опуститься до моего уровня ради такой ничтожной сделки, — ухмыльнулся я ему в лицо. — Мы, руэ, обожаем торговаться.
   
В толпе, которая разрослась уже до нескольких десятков человек, раздались смешки.
   
— Все совершенно не так, — сказал Амброз.
   
Мое лицо превратилось в маску сочувствия.
   
— О, простите, м'лорд. Я не думал, что для вас пришли тяжелые времена… — Я сделал несколько шагов к нему, протягивая свой жребий. — Пожалуйста, вы можете получить его всего за полпенни. Я и сам не чуждаюсь благотворительности. — Я стоял прямо перед ним, протягивая ему жребий. — Пожалуйста, я настаиваю, всегда приятно помочь нуждающимся.
   
Амброз яростно зыркнул по сторонам.
   
— Да подавись, — прошипел он мне. — И помни об этом, когда ешь бобы и моешься в реке. Я останусь здесь, когда ты вылетишь ни с чем, — хорошо, если руки в карманах останутся.
   
Он развернулся и ушел, весь оскорбленное достоинство.
   
В толпе раздались аплодисменты. Я картинно откланялся во всех направлениях.
   
— Какой счет сегодня? — спросил Вил Симмона.
   
— Два — три в пользу Квоута. — Сим посмотрел на меня. — Не лучшая твоя игра, правда?
   
— Я мало спал прошлой ночью, — отвертелся я.
   
— Продолжительность сна влияет на результат, — заметил Вил.
   
— Мы можем только огрызаться друг на друга, — возразил я. — Магистры за этим следят. Любое жесткое действие — и нас исключат за «поведение, неподобающее члену арканума». Думаете, почему я до сих пор не превратил его жизнь в ад?
   
— Потому что ленив? — предположил Вилем.
   
— Лень — одно из моих лучших качеств, — охотно согласился я. — Если бы я не был ленив, я бы мог проделать работу по переводу «эдамете тасс» и ужасно обидеться, обнаружив, что это значит «эдемова сопля». — Я снова поднял руку с оттопыренными большим и средним пальцем. — А я считаю, что это переводится прямо как название болезни: «немсеррия», таким образом предотвращая ненужные трения в нашей дружбе.
   
Наконец я продал свой жребий отчаявшемуся ре'лару из артной по имени Джаксим. Я выдержал трудную торговлю, продав ему свой жребий за шесть йот и услугу, о которой расскажу позже.
   
Экзамены прошли так хорошо, как только можно было ожидать, учитывая, что я не мог учиться. Хемме все так же лелеял обиду. Лоррен был холоден. Элодин положил голову на стол и, кажется, заснул. Моя плата за обучение поднялась до шести талантов, что опять ставило меня в сложное положение…
   
   
Длинная дорога в Имре была практически пустынна. Солнце пробивалось сквозь ветви деревьев, а ветер приносил только намек на холод, который вскоре наступит. Я шел в «Эолиан», чтобы забрать лютню. Станчион вчера настоял, чтобы я оставил ее там, дабы не разбить по дороге домой — долгой и пьяной дороге.
   
Подойдя к «Эолиану», я увидел Деоча, прислонившегося к дверному косяку и катающего на ладони монетку. Он улыбнулся при виде меня.
   
— О, привет! Думал, ты и твои ребята окажетесь в реке — вы здорово петляли, когда уходили.
   
— Мы шатались в разных направлениях, — объяснил я, — и уравновешивались.
   
Деоч расхохотался:
   
— Твоя леди там, внутри.
   
Я поборол смущение, удивившись, как он узнал, что я надеялся найти там Денну.
   
— Не знаю, могу ли на самом деле называть ее моей леди.
   
В конце концов, Совой был моим другом.
   
Он пожал плечами.
   
— Ну, как ни называй, а Станчион держит ее за стойкой. Я бы лучше забрал, пока он не перешел на фамильярности и не решил поупражнять пальцы.
   
Ярость вспыхнула во мне, но я умудрился проглотить все ругательства. «Моя лютня. Он говорит о моей лютне». Я как можно быстрее протиснулся внутрь, резонно предполагая, что Деочу сейчас мое лицо видеть не стоит.
   
Я прошел по всем трем уровням «Эолиана», но Денны нигде не обнаружил. Зато наткнулся на графа Трепе, который с энтузиазмом стал приглашать меня посидеть.
   
— Вряд ли у меня получится убедить тебя нанести мне визит? — робко спросил он. — Я подумываю о небольшом обеде и знаю нескольких людей, которые были бы счастливы познакомиться с тобой. — Он подмигнул. — Слава о твоем выступлении уже распространяется.
   
Я почувствовал укол тревоги, но решил, что потереться среди благородных — необходимое зло.
   
— Я буду польщен, мой лорд.
   
Трепе скорчил гримасу:
   
— Неужели обязательно «мой лорд»?
   
Дипломатия — большая часть мастерства странствующего актера, а значительная доля дипломатии — соблюдение титулов и рангов.
   
— Этикет, мой лорд, — сказал я с сожалением.
   
— Наплюй на этикет, — нетерпеливо посоветовал Трепе. — Этикет — это набор правил, которыми люди пользуются, чтобы публично говорить гадости. Я сначала родился Деннаисом, потом Трепе, а уж графом в самом конце. — Он умоляюще посмотрел на меня. — Денн, для краткости?
   
Я колебался.
   
— Ну хотя бы здесь, — умолял он. — Я чувствую себя сорняком на клумбе, когда кто-нибудь начинает мне здесь «мойлордкать».
   
Я расслабился.
   
— Если вас это порадует, Денн.
   
Он зарделся, словно я сказал что-то лестное.
   
— Тогда расскажи немного о себе. Где ты живешь?
   
— На другой стороне реки, — уклончиво ответил я. Койка в гнездах не была особенно блистательным местом жительства. Когда Трепе посмотрел на меня недоуменно, я пояснил: — Я учусь в Университете.
   
— В Университете? — переспросил он, видимо, совсем запутавшись. — А что, они теперь и музыке учат?
   
Я чуть не рассмеялся от этой мысли.
   
— Нет-нет, я в аркануме.
   
И немедленно пожалел о своих словах. Трепе откинулся на стуле и подозрительно посмотрел на меня.
   
— Так ты колдун?
   
— О нет, — пренебрежительно сказал я. — Я просто учусь. Ну, знаете, грамматика, математика…
   
Я выбрал две самые невинные области изучения, какие смог придумать, и Трепе вроде бы успокоился.
   
— Наверное, мне надо было подумать, что ты… — Он умолк и встряхнулся. — Почему ты там учишься?
   
Вопрос застал меня врасплох.
   
— Я… я всегда хотел. Ведь так многому можно научиться.
   
— Но тебе не нужно ничего этого. В смысле… — Он поискал слова. — То, как ты играешь. Наверняка твой покровитель убеждает тебя сосредоточиться на музыке…
   
— У меня нет покровителя, Денн, — сказал я с застенчивой улыбкой. — Вообще-то я не против этой идеи…
   
Реакция Трепе оказалась совсем не такой, как я ожидал.
   
— Проклятье на мою почернелую удачу! — Он тяжело хлопнул ладонью по столу. — Я-то думал, кто-то скромничает, держа тебя в секрете. — Он замолотил по столу кулаком. — Проклятье, проклятье, проклятье.
   
Наконец граф немного пришел в себя и поднял на меня взгляд.
   
— Извини. Это просто… — Он негодующе взмахнул рукой и вздохнул. — Ты когда-нибудь слышал поговорку: «Одна жена — и ты счастлив, две — устал…»
   
Я кивнул:
   
— «…три — и они ненавидят друг друга…»
   
— «…четыре — и они ненавидят тебя», — закончил Трепе. — Вот то же самое вдвойне справедливо для покровителей и их подопечных. Я только что нашел третьего, подающего надежды флейтиста. — Он вздохнул и покачал головой. — Они дерутся, как коты в мешке, беспокоясь, что не получат достаточно внимания. Если бы я только знал, что появишься ты, я бы подождал.
   
— Вы мне льстите, Денн.
   
— Я пинаю сам себя, вот что я делаю, — вздохнул он с виноватым видом. — Это несправедливо. Сефран хорош в том, что он делает. Они все хорошие музыканты и за меня горой, прямо как настоящие жены. — Он бросил на меня извиняющийся взгляд. — Если я попытаюсь привести тебя, расплата неминуема. Мне уже пришлось наврать про тот маленький подарок, который я сделал тебе вчера вечером.
   
— Значит, я ваша любовница? — ухмыльнулся я.
   
Трепе хохотнул.
   
— Давай не будем заводить аналогию так далеко. Лучше я буду твоим сватом и помогу тебе найти хорошего покровителя. Я знаю всех с благородной кровью или деньгами на сто километров вокруг, так что это будет нетрудно.
   
— Это будет огромной помощью, — горячо заверил его я. — Общественные круги по эту сторону реки для меня полная загадка. — Тут меня осенило: — А кстати, о них. Я встретил юную леди вчера вечером и не смог почти ничего узнать о ней. Если вы так хорошо знакомы с городом…
   
Я с надеждой умолк.
   
Он бросил на меня понимающий взгляд:
   
— Ага, понимаю.
   
— Нет-нет-нет, — запротестовал я. — Это девушка, которая пела со мной. Моя Алойна. Я просто надеялся найти ее, чтобы выразить свою благодарность.
   
Трепе, кажется, не поверил мне, но внимание заострять не стал.
   
— Понятно. А как ее зовут?
   
— Дианне.
   
Трепе как будто ждал большего.
   
— Это все, что я знаю.
   
Он фыркнул.
   
— Ну а как она выглядит? Спой об этом, если надо.
   
Я почувствовал, что мои щеки начинают гореть.
   
— У нее темные волосы, примерно вот досюда. — Я показал чуть ниже плеча. — Молодая, с прекрасной кожей. — Трепе выжидающе наблюдал. — Красивая.
   
— Догадываюсь, — пробормотал Трепе, потирая губу. — У нее есть талантовые дудочки?
   
— Я не знаю, может быть.
   
— Она живет в городе?
   
Я пожат плечами, снова демонстрируя неведение и чувствуя себя все глупее и глупее.
   
Трепе расхохотался.
   
— Тебе придется рассказать побольше. — Он посмотрел мне за плечо. — Погоди, есть же Деоч. Если кто и мог приметить твою даму, так это он. — Граф поднял руку: — Деоч!
   
— На самом деле это не так важно, — поспешно сказал я.
   
Трепе не обратил внимания и поманил широкоплечего Деоча к нашему столу.
   
Деоч подошел и наклонился над столом.
   
— Что могу для вас сделать?
   
— Нашему юному певцу нужна информация о даме, которую он встретил прошлым вечером.
   
— Не могу сказать, что удивлен, тут был хороший урожай красоток. Две уже спрашивали о тебе. — Он подмигнул. — На кого ты положил глаз?
   
— Да все не так, — запротестовал я. — Это та, которая пела со мной вчера вечером. У нее прекрасный голос, и я надеялся найти ее, чтобы попеть.
   
— Думаю, я знаю песню, о которой ты говоришь.
   
Он широко и понимающе улыбнулся мне.
   
Я почувствовал, что бешено краснею, и снова начал протестовать.
   
— Да ладно тебе, я буду держать язык за зубами. Я даже Станчиону не расскажу, а то весь город узнает. Он сплетничает, как школьница, когда пропустит рюмочку.
   
Деоч выжидающе посмотрел на меня.
   
— Она такая стройная, с глубокими глазами, темными, как кофе, — сказал я, не успев подумать, как это прозвучит. И поспешно, пока Трепе и Деоч не начали подшучивать, добавил: — Ее зовут Дианне.
   
— А-а-а… — медленно кивнул Деоч, его улыбка слегка покривилась. — Я мог бы догадаться.
   
— Она живет здесь? — спросил Трепе. — Мне кажется, я ее не знаю.
   
— Вы бы запомнили, — сказал Деоч. — Но нет, я не думаю, что она живет в городе. Я вижу ее то тут, то там. Она путешествует, вот только была здесь и уже уехала. — Он потер затылок и обеспокоенно улыбнулся мне. — Я не знаю, где бы ты мог ее найти. Осторожней, парень, эта женщина похитит твое сердце. Мужчины падают вокруг нее, как пшеница под лезвием серпа.
   
Я пожал плечами, как будто такие мысли даже не могли прийти мне в голову, и обрадовался, когда Трепе свернул беседу на сплетню об одном из местных советников. Я похохатывал над их перебранкой, пока не допил свою кружку, а затем распрощался и покинул их.
   
   
Полчаса спустя я стоял на лестнице у дверей Деви, пытаясь не обращать внимания на тухлый запах из мясницкой внизу. Я пересчитал деньги в третий раз и подумал о том, что выбрать. Я мог полностью выплатить долг и еще заплатить за обучение, но это оставило бы меня без гроша. У меня были еще долги, и, как я ни жаждал выскользнуть из-под пяты Деви, я не собирался начинать четверть без единой монеты в кармане.
   
Внезапно дверь открылась, напугав меня. Лицо Деви подозрительно выглянуло через узенькую щелочку, затем расцвело улыбкой, когда она узнала меня.
   
— Чего ты тут болтаешься? — спросила она. — Джентльмены, как правило, стучат.
   
Она открыла дверь пошире, чтобы впустить меня.
   
— Просто взвешиваю свои возможности, — объяснил я, пока Деви задвигала засов за моей спиной. Ее комната выглядела совершенно так же, только сегодня здесь пахло корицей, а не лавандой, — Надеюсь, тебе не доставит неудобств, если я в этой четверти выплачу только процент?
   
— Совсем нет, — любезно сказала Деви, — Мне нравится думать об этом как о капиталовложении, — Она указала на стул, — Кроме того, это означает, что я увижу тебя снова. Знал бы ты, как мало у меня посетителей.
   
— Это скорее из-за местоположения, чем из-за тебя самой, — сказал я.
   
Она наморщила носик.
   
— Знаю. Сначала я обосновалась здесь, потому что было дешево. Но теперь я чувствую себя обязанной оставаться тут, потому что мои клиенты знают, как меня найти.
   
Я выложил на стол два таланта и подтолкнул к ней.
   
— Можно задать вопрос?
   
— Неприличный? — с детским восторгом спросила Деви.
   
— Немного, — признал я. — Кто-нибудь когда-нибудь пытался донести на тебя?
   
— Ну… — Она выпрямилась на стуле. — Это можно рассмотреть с разных сторон. — Она подняла бровь над ледяным голубым глазом. — Ты угрожаешь или любопытствуешь?
   
— Любопытствую, — быстро ответил я.
   
— Вот что. — Деви кивнула на мою лютню. — Сыграй мне песенку, и я расскажу тебе все как есть.
   
Я улыбнулся, открыл футляр и вытащил лютню.
   
— А что бы ты хотела послушать?
   
Она подумала с минуту.
   
— Можешь сыграть «Беги из города, лудильщик»?
   
Я сыграл, быстро и легко. Деви с энтузиазмом присоединилась к припеву и в конце заулыбалась и захлопала, как девчонка.
   
Какой она когда-то и была. Но потом она снова превратилась в опытную, уверенную в себе женщину. А мне по-прежнему еще не исполнилось шестнадцати.
   
— Один раз, — ответила Деви, когда я убрал лютню. — Два года назад юный дворянин, э'лир, решил, что будет лучше проинформировать констебля, чем уплатить долг.
   
Я посмотрел на нее:
   
— И?..
   
— И так и сделал, — беспечно сказала она. — Они пришли, стати задавать мне вопросы, обыскали все. Конечно, не нашли ничего предосудительного.
   
— Конечно.
   
— На следующий день юный дворянин рассказал констеблю всю правду: он сочинил эту историю, потому что я отвергла его романтическое предложение. — Она усмехнулась. — Констебль, правда, совсем не веселился, и дворянчика оштрафовали за клевету на городскую даму.
   
Я не смог сдержать улыбку.
   
— Не могу сказать, что ужасно… — Я умолк, заметив одну вещицу, и указал на книжную полку. — Это «Основа всей материи» Малкафа?
   
— О да, — с гордостью сказала Деви. — Совсем новая. Частичная предоплата. — Она указала на полку — Не стесняйся.
   
Я прошел к полке и взял книгу.
   
— Если бы я прочитал ее раньше, то не завалил бы сегодня вопрос на экзамене.
   
— Я-то думала, у вас целая куча книг в архивах, — сказала она полным зависти тоном.
   
Я покачал головой:
   
— Меня изгнали оттуда. Я провел в архивах в общей сложности два часа, и половину всего времени меня выпроваживали за ухо.
   
Деви медленно кивнула.
   
— Я слышала об этом, но ведь никогда не знаешь, какие слухи правдивы. Значит мы почти в одной лодке.
   
— Я бы сказал, твоя чуть получше, — заметил я, разглядывая полки. — У тебя здесь Теккам и «Героборика». — Я просмотрел все заголовки, ища чего-нибудь, что могло бы дать информацию об амир и чандрианах, но не нашел ничего подходящего. — И «Особенности брачных игр драккусов обыкновенных» у тебя есть. Ее-то я и читал, когда меня выперли.
   
— Это последнее издание, — сказала она. — Здесь новые гравюры и раздел по фейен-мойте.
   
Я пробежал пальцами по корешку книги и отступил назад.
   
— Хорошая коллекция.
   
— Да, неплохая, — поддразнила Деви, — Если пообещаешь мыть руки, то можешь иногда приходить и читать. А если принесешь лютню и сыграешь для меня, я, может быть, даже позволю тебе взять книжку-другую, только верни вовремя. — Она одарила меня задушевной улыбкой. — Нам, изгнанникам, лучше держаться вместе.
   
Я провел весь долгий путь до Университета в размышлениях, флиртует Деви со мной или просто хочет подружиться. Но мне не удалось прийти ни к чему, хоть как-то напоминающему вывод. Я упоминаю об этом, чтобы кое-что прояснить. Я был умен — расцветающий герой с аларом как брус рамстонской стали. Но прежде всего я был пятнадцатилетним мальчишкой. Когда дело касалось женщин, я терялся, как ягненок в чаще.
   
   
Килвина я нашел в его кабинете. Он наносил руны на стеклянную полусферу для еще одной висячей лампы. Я тихонько постучал в открытую дверь.
   
Магистр поднял взгляд.
   
— Э'лир Квоут, ты выглядишь гораздо лучше.
   
У меня заняло несколько секунд вспомнить, что Килвин говорит про события трехоборотной давности, когда он запретил мне работать в артной благодаря вмешательству Вилема.
   
— Спасибо, сэр, я и чувствую себя гораздо лучше.
   
Он внимательно посмотрел на меня.
   
Я взялся за кошелек.
   
— Я бы хотел отдать вам долг.
   
— Ты мне ничего не должен, — буркнул Килвин, снова опуская взгляд на стол и свое изделие.
   
— Мой долг мастерской, — настаивал я. — Я уже некоторое время пользуюсь вашим добрым расположением. Сколько я должен за материалы, которые использовал в учебе с Манетом?
   
Килвин продолжал работать.
   
— Один талант, семь йот и три.
   
Точность поразила меня, поскольку он не проверял журнал на складе. Я боялся даже представить, сколько всего этот медведь мог держать в голове. Я вытащил нужную сумму из кошелька и положил монеты на относительно свободный угол стола.
   
Килвин посмотрел на них.
   
— Э'лир Квоут, я верю, что ты заработал эти деньги достойным способом.
   
Его тон был столь серьезен, что я не сдержал улыбки.
   
— Я заработал их вчера вечером, играя в Имре.
   
— Музыка за рекой так хорошо оплачивается?
   
Я удержал улыбку и беспечно пожал плечами.
   
— Не знаю, будет ли так хорошо каждый вечер. Это ведь был всего лишь первый раз.
   
Килвин издал нечто среднее между храпом и фырканьем и снова вернулся к работе.
   
— Спесь Элксы Дала переходит на тебя. — Он провел аккуратную черту на стекле. — Я прав, предполагая, что ты больше не будешь проводить вечера, работая у меня?
   
Я был так ошеломлен, что целую минуту не мог обрести дар речи.
   
— Я… не… Я пришел поговорить с вами о… том, чтобы снова работать в мастерской.
   
Мысль перестать работать у Килвина даже не приходила мне в голову.
   
— Твоя музыка приносит больше выгоды, чем работа здесь. — Килвин многозначительно посмотрел на монеты на столе.
   
— Но я хочу здесь работать! — потерянно сказал я.
   
Лицо Килвина расплылось в огромной белозубой улыбке.
   
— Отлично. Я бы не хотел потерять тебя на другой стороне реки. Музыка — прекрасная вещь, но металл вечен. — Он стукнул по столу двумя огромными пальцами, чтобы подчеркнуть свою мысль. Затем махнул рукой, в которой держал незаконченную лампу, — словно муху отгонял: — Иди. Не опаздывай на работу, или я продержу тебя на протирке бутылок и размалывании руды еще четверть.
   
Уходя, я подумал о том, что сказал Килвин. Это были первые его слова, которые я не мог принять всем сердцем.
   
«Металл ржавеет, — подумал я. — Музыка остается навсегда».
   
Время показало, что один из нас был прав.
   
   
Покинув артную, я отправился прямо в «Лошадь и четверку» — пожалуй, лучший трактир по эту сторону реки. Трактирщик, лысый тучный человек, носил имя Каверин. Я показал ему свои талантовые дудочки и провел приятнейшие пятнадцать минут, торгуясь с ним.
   
Результатом стало то, что в обмен на игру три вечера в оборот я получал бесплатную комнату и стол. Кухня «Четверки» была великолепна, а моя комната оказалась фактически маленькой квартиркой: спальня, гардеробная и гостиная. Огромный шаг вперед от узкой койки в гнездах.
   
И кроме того, мы договорились, что я буду получать два серебряных таланта каждый месяц. Невообразимая сумма для человека, который был так долго нищ. И это не считая подарков и чаевых, которые могли мне оставлять богатые посетители.
   
Играя здесь, работая в артной и ожидая со дня на день появления на горизонте богатого покровителя, я мог наконец перестать выглядеть как нищий. Я мог купить вещи, в которых остро нуждался: еще одну смену одежды, приличные перья и бумагу, новые башмаки…
   
Если вы никогда не были так отчаянно бедны, я сомневаюсь, что вы сможете понять облегчение, которое я испытал. Месяцами я ждал, когда порвется башмак, зная, что любая маленькая дырочка станет катастрофой. Но теперь мне не надо было беспокоиться о плате за следующую четверть или о процентах по ссуде Деви. Я больше не опасался, что буду вынужден уйти из Университета.
   
Я великолепно поужинал олениной, листовым салатом и миской изысканно приправленного томатного супа. Еще были свежие персики и сливы и белый хлеб со сладким жирным маслом. Хоть я и не просил, но мне принесли пару бокалов превосходного темного винтийского вина.
   
Потом я ушел к себе в комнаты и заснул мертвецким сном, утонув в необъятности новой пуховой постели.
  
  
   
    
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
    
ИШАК, ИШАК
   
   
Экзамены прошли, и у меня не было никаких обязанностей до начала осенней четверти. Я провел эти дни, отсыпаясь, работая в мастерской Килвина и наслаждаясь новыми роскошными апартаментами в «Лошади и четверке».
   
Изрядное время отнимала у меня дорога — до Имре и обратно, которую я проделывал под предлогом навестить Трепе или вкусить радость общения с коллегами-музыкантами в «Эолиане». Однако за всем этим стояло одно: я надеялся найти Денну.
   
Но все мои старания оказались тщетными. Денна словно вообще исчезла из города. Я расспросил нескольких людей, на чей счет был уверен, что они не станут сплетничать, но ни один из них не знал больше, чем Деоч. Я немного поиграл с мыслью спросить о ней у Совоя, но отмел это как плохую идею.
   
После шестого бесплодного путешествия в Имре я решил прекратить поиски. После девятого убедил себя, что это потеря драгоценного времени. После четырнадцатого осознал с абсолютной уверенностью: Денну я не найду. Она и в самом деле уехала. Опять.
   
   
В один из моих без-Денновых приходов в «Эолиан» я получил от графа Трепе тревожные новости. Оказывается, Амброз, перворожденный сын богатого и влиятельного барона Джакиса, трудился как пчелка в высших кругах Имре. Он распространял слухи и сплетни и настроил большинство дворян против меня. Хотя он не способен был повлиять на уважение коллег-музыкантов, но явно мог помешать мне найти богатого покровителя. Так я получил первое представление о проблемах, которые Амброз был способен доставить человеку вроде меня.
   
Трепе извинялся и хмурился, а я кипел от негодования. Вместе мы умудрились выпить совершенно неразумное количество вина, награждая Амброза Джакиса всевозможными нелестными эпитетами. Наконец Трепе позвали на сцену, где он спел язвительную песенку собственного сочинения, высмеивающую одного из тарбеанских советников. Ее встретили бурным хохотом и аплодисментами.
   
Оставался совсем короткий шаг до сочинения песни об Амброзе. Трепе был неисправимым сплетником со склонностью к безвкусным выпадам, а мне всегда удавались привязчивые мелодии. Сочинение нашего совместного шедевра, любовно окрещенного «Ишак, ишак», заняло около часа.
   
На первый взгляд это была непристойная песенка про ишака, который пожелал стать арканистом. Ближе, чем этот чрезвычайно остроумный каламбур на фамилию Амброза, мы к упоминанию его подойти не смогли. Но всякий, у кого было хоть немного ума, мог догадаться, в чей огород камешек.
   
Уже стояла ночь, когда мы с Трепе выползли на сцену, мы были не единственными совершенно пьяными в зале. Публика встретила песню громовым хохотом и аплодисментами и тут же потребовала повторения. Мы спели еще раз, и все подхватили припев.
   
Ключом к успеху песенки была ее простота. Ее можно было насвистывать или напевать. Любой, даже трехпалый, мог ее сыграть, и всякий, у кого имелось ухо, хотя бы одно, — подхватить ритм. Песенка получилась вульгарной, низкопробной и привязчивой. Она распространилась по Университету, как пожар по полю.
   
   
Я толкнул наружные двери архивов и вошел в пустой вестибюль, привыкая к красному оттенку симпатических ламп. Сухой и прохладный воздух наполняли запахи пыли, кожи и старых чернил. Я вдохнул его с жадностью голодающего у булочной.
   
Вилем присматривал за входом. Я знал, что он сегодня будет работать. Амброза в здании не было.
   
— Я просто поговорить с магистром Лорреном, — быстро сказал я.
   
Вил расслабился.
   
— Он сейчас с кем-то занят. Это может затянуться…
   
Дверь позади приемного стола открылась, и оттуда вышел высокий тощий сильдиец, в отличие от большинства соплеменников гладко выбритый и с длинными волосами, стянутыми в хвостик. На нем была тщательно зачиненная охотничья кожаная одежда, выцветший дорожный плащ и высокие сапоги, пыльные с дороги. Когда он закрывал позади себя дверь, его рука привычно придержала рукоять меча, чтобы он не ударился о стол или стену.
   
— Теталиа ту Киауре эдан А'сиатх, — сказал он на сиару, хлопнув Вилема по плечу, когда проходил мимо него, — Ворелан туа тетам.
   
Лицо Вила озарилось нечастой улыбкой:
   
— Лхинсатва. Туа кверейн.
   
Человек рассмеялся. Когда он обходил стол, я заметил, что кроме меча он носил еще и длинный нож. Здесь, в архивах, он выглядел настолько же неуместно, как овца при королевском дворе, но вел себя спокойно и уверенно, словно чувствовал себя дома.
   
Заметив меня, незнакомец остановился и чуть склонил голову набок:
   
— Циаэтсиен?
   
Я не понял, какой это язык.
   
— Прошу прощения?
   
— А, извини, — сказал он на превосходном атуранском. — Ты показался похожим на иллийца. Твои волосы меня смутили. — Он посмотрел на меня пристальнее. — Но ты ведь не иллиец? Ты из руэ. — Он шагнул ко мне и протянул руку. — Одна семья.
   
Я не раздумывая пожал ему руку. Она была твердой, как камень, а на смуглой сильдийской коже, еще больше потемневшей от загара, выделялись несколько бледных шрамов — они пересекали суставы пальцев и бежали вверх по рукам.
   
— Одна семья, — эхом отозвался я, слишком удивленный, чтобы сказать что-нибудь еще.
   
— Люди из семьи редкие пташки здесь, — заметил незнакомец, проходя мимо меня к дверям. — Я бы задержался и поделился новостями, но мне надо попасть в Ивсдаун до заката, а то упущу свой корабль. — Он открыл дверь, и комнату заполнил солнечный свет. — Я найду тебя, когда вернусь в эти края, — сказал он и, помахав на прощание, исчез.
   
Я повернулся к Вилему:
   
— Кто это был?
   
— Один из гиллеров Лоррена, — сказал Вил. — Виари.
   
— Он хранист? — недоверчиво спросил я, вспоминая тихих бледных студентов, работающих в архивах: сортирующих, переписывающих, ищущих книги.
   
Вил помотал головой:
   
— Он работает в комплектовании. Они привозят сюда книги со всего мира. Совершенно другая порода.
   
— Я уж понял, — сказал я, бросив взгляд на дверь.
   
— С Виари Лоррен как раз и разговаривал, так что теперь ты можешь идти к нему, — сказал Вил, вставая и открывая дверь позади массивного деревянного стола. — До конца коридора. Там медная табличка на двери. Я бы пошел с тобой, но у нас мало людей и я не могу оставить пост.
   
Я кивнул и пошел по коридору, улыбаясь, потому что Вил тихонько напевал мелодию «Ишак, ишак». Потом дверь мягко захлопнулась за мной, и все звуки утихли — осталось только мое собственное дыхание. К тому времени, как я дошел до нужной двери, руки стали липкими от пота. Я постучал.
   
— Входите, — сказал изнутри Лоррен. Его голос был как лист гладкого серого сланца: ни малейшего намека на интонацию или эмоцию.
   
Я открыл дверь. Лоррен сидел за огромным полукруглым столом, а по стенам вокруг него от пола до потолка тянулись книжные полки. В комнате было столько книг, что не оставалось и пяди свободной стены.
   
Лоррен холодно посмотрел на меня. Даже сидя, он был почти с меня высотой.
   
— Доброе утро.
   
— Я знаю, что изгнан из архивов, магистр, — быстро сказал я. — Надеюсь, я не нарушаю запрет, придя к вам.
   
— Нет, если ты пришел с добрыми намерениями.
   
— Я заработал немного денег, — сказал я, вытаскивая кошелек. — И надеялся выкупить свою «Риторику и логику».
   
Лоррен кивнул и встал. Высокий, гладко выбритый, в черной магистерской мантии, он вдруг напомнил мне загадочного Молчаливого Доктора — персонажа, присутствующего во многих модеганских пьесах. Я подавил дрожь, стараясь не вспоминать о том, что появление Доктора предвещало катастрофу в следующем акте.
   
Лоррен подошел к одной из полок и вытащил маленькую книжку, в которой я с первого взгляда признал свою. Темные пятна покрывали обложку с тех нор, когда она промокла под ливнем в Тарбеане.
   
Я завозился с завязками моего кошелька, с удивлением заметив, как дрожат руки.
   
— Полагаю, она стоила два серебряных пенни.
   
Лоррен кивнул.
   
— Могу я предложить вам что-нибудь в придачу к этому? Если бы вы не выкупили ее для меня, я бы навсегда потерял ее. Не говоря о том, что этим вы помогли мне поступить в Университет.
   
— Двух серебряных пенни будет достаточно.
   
Я положил деньги на стол, они слабо звякнули, выдавая дрожь рук. Лоррен протянул мне книгу, и я взял ее, предварительно вытерев вспотевшие ладони о рубашку. Открыв книгу на подписи Бена, я улыбнулся:
   
— Спасибо за заботу о ней, магистр Лоррен. Она очень дорога мне.
   
— Заботиться об одной книге нетрудно, — сказал Лоррен, возвращаясь в кресло.
   
Я подождал, не продолжит ли он. Он не продолжил.
   
— Я… — Слова застряли у меня в горле, и я сглотнул, чтобы прочистить его. — Я также хотел сказать, что очень сожалею о… — Я запнулся, не решаясь упомянуть об открытом огне в архивах. — О том, что сделал тогда, — неловко закончил я.
   
— Я принимаю твои извинения, Квоут. — Лоррен снова опустил взгляд на книгу, которую читал, когда я вошел. — Доброго утра.
   
Я снова сглотнул, смягчая сухость в горле.
   
— Я также хотел узнать, могу ли надеяться снова получить допуск в архивы.
   
Лоррен поднял на меня глаза.
   
— Тебя поймали с живым огнем среди моих книг, — сказал он. Его голос даже немного окрасился чувством — так алый луч заката едва касается грифельно-серых облаков.
   
Все тщательно продуманные убедительные речи вылетели у меня из головы.
   
— Магистр Лоррен, — взмолился я. — Меня выпороли в тот день, и я плохо соображал. Амброз…
   
Лоррен поднял длиннопалую ладонь. Спокойный жест оборвал меня быстрее, чем пощечина. Лицо магистра было невыразительнее пустой страницы.
   
— Кому мне верить? Ре'лару, учащемуся три года, или двухмесячному э'лиру? Хранисту у меня на службе или незнакомому студенту, признанному виновным в «неосторожном применении симпатии»?
   
Я немного пришел в себя.
   
— Я понимаю ваше решение, магистр Лоррен. Но есть ли что-нибудь, что я могу сделать, чтобы снова получить допуск? — спросил я, не сумев полностью скрыть отчаяние в голосе. — Честное слово, лучше бы меня выпороли еще раз, чем провести еще одну четверть изгнанным из архивов. Я бы отдал вам все деньги, что есть в моем кармане, хотя это не так уж много. Я бы работал хранистом долгими часами, без оплаты, за одну только возможность доказать вам, что я достоин этого. Я знаю, у вас мало людей в период экзаменов…
   
Бесстрастный взгляд Лоррена сделался почти любопытным. Я почувствовал, что моя мольба тронула его.
   
— Все это?
   
— Все это, — искренне ответил я, надежда яростно затрепетала в моей груди. — Все это и любое наказание, какое вы пожелаете.
   
— Чтобы снять запрет, требуется только одно, — сказал Лоррен.
   
Я изо всех сил боролся с безумной улыбкой, выползающей на лицо.
   
— Все, что угодно.
   
— Продемонстрируй терпение и благоразумие, которого прежде тебе недоставало, — ровно сказал Лоррен и перевел взгляд на книгу на столе. — Доброго утра.
   
   
На следующий день один из рассыльных мальчишек Джеймисона пробудил меня от крепкого сна в «Лошади и четверке». Он сообщил, что за четверть часа до полудня меня вызывают на рога. Меня обвиняли в «поведении, неподобающем члену арканума». Моя песенка наконец дошла до Амброза.
   
Следующие несколько часов я провел с ощущением легкой тошноты в желудке. Это было именно то, чего я надеялся избежать: возможность Амброзу и Хемме свести со мной счеты. Что еще хуже, это наверняка опустит мнение Лоррена обо мне еще ниже, вне зависимости от исхода.
   
Я пришел в Зал магистров рано и с облегчением обнаружил, что атмосфера куда более спокойная, чем когда меня катали на рогах за злоупотребление против Хемме. Арвил и Элкса Дал улыбнулись мне, Килвин кивнул. Я с облегчением почувствовал, что среди магистров у меня есть и друзья, которые помогут уравновесить нажитых врагов.
   
— Отлично, — энергично сказал ректор. — У нас есть десять минут до начала экзаменов. Я не хочу отставать от графика, поэтому предлагаю начать прямо сейчас. — Он оглядел остальных магистров, все согласно кивнули. — Ре'лар Амброз, изложите свое обвинение. Не более минуты.
   
— У каждого из вас имеется экземпляр песни, — запальчиво начал Амброз. — Она оскорбительна и порочит мое доброе имя. Это постыдное поведение для члена арканума. — Он сглотнул и стиснул зубы, — Все.
   
Ректор повернулся ко мне:
   
— Что скажете в свою защиту?
   
— Да, песня безвкусная, ректор, но я не ожидал, что она так разойдется. На самом деле я спел ее всего один раз.
   
— Понятно. — Ректор посмотрел на листок, лежащий перед ним, и откашлялся. — Ре'лар Амброз, разве вы ишак?
   
Амброз окоченел.
   
— Нет, сэр, — ответил он.
   
— У вас, ммм… — Он снова откашлялся и прочитал с листа: — «Кончик, мягкий как пончик»?
   
Несколько магистров попытались скрыть улыбки. Элодин заухмылялся в открытую.
   
Амброз вспыхнул:
   
— Нет, сэр.
   
— Тогда, боюсь, я не вижу проблемы, — отрезал ректор, роняя листок на стол. — Я предлагаю заменить обвинение в «неподобающем поведении» на «непристойную выходку».
   
— Присоединяюсь, — сказал Килвин.
   
— Кто за? — Поднялись все руки, кроме Хемме и Брандье. — Предложение принято. Накладывается наказание в виде официального письма с извинениями, адресованного…
   
— Ради бога, Артур, — взорвался Хемме. — По крайней мере, пусть это будет публичное извинение.
   
Ректор зыркнул на Хемме, потом пожал плечами.
   
— …Официальное письмо с извинениями, опубликованное до начала осенней четверти. Кто за? — Поднялись все руки. — Предложение принято.
   
Ректор оперся на локти и посмотрел сверху вниз на Амброза.
   
— Ре'лар Амброз, в будущем воздержитесь от траты нашего времени по надуманным поводам.
   
Я чувствовал, как Амброз пышет яростью, словно жар от огня.
   
— Да, сэр.
   
Не успел я порадоваться, как ректор повернулся ко мне.
   
— А вы, э'лир Квоут, ведите себя более прилично в будущем.
   
Его жесткие слова немного подпортил Элодин, начавший напевать мелодию «Ишак, ишак».
   
Я опустил глаза и с трудом поборол улыбку.
   
— Да, сэр.
   
— Свободны.
   
Амброз развернулся на каблуках и унесся прочь, но, прежде чем он исчез за дверью, Элодин вслух запел:
   
    
     
Превосходной породы ишак —
     
Это сразу видать по рысям!
     
За один медный пенни — пустяк! —
     
Покатиться позволит он вам!
    
   
   
Мысль о публичном извинении в письме казалась мне унизительной. Но, как говорится, лучшая месть — это сладкая жизнь, поэтому я решил не обращать внимания на Амброза и наслаждаться роскошным бездельем в «Лошади и четверке».
   
Но я блаженствовал всего два дня. На третий день «Лошадь и четверка» обзавелись новым хозяином. Невысокого жизнерадостного Каверина сменил долговязый тощий человек, сообщивший мне, что в моих услугах здесь больше не нуждаются. Мне велели освободить комнаты до наступления ночи.
   
Было неприятно, но я знал на этой стороне реки еще по меньшей мере четыре-пять трактиров подобного уровня, и в любом запрыгали бы до небес, радуясь возможности заполучить музыканта с талантовыми дудочками.
   
Но трактирщик в «Остролисте» отказался говорить со мной. «Белый олень» и «Корона королевы» были довольны своими нынешними музыкантами. В «Золотом пони» я прождал больше часа, пока не понял, что меня вежливо игнорируют. К тому времени, когда я повернул к «Королевскому дубу», я уже дымился от злости.
   
Амброз. Я не представлял, как он это сделал, но знал, что это он. Возможно, подкуп или слух, что любой трактир, нанявший некоего рыжего музыканта, потеряет прибыль, лишившись многих богатых клиентов.
   
Я прошелся по всем трактирам на этой стороне реки. Меня уже завернули из высшего класса, но оставалось еще много приличных мест. В течение нескольких следующих часов я попытал счастья в «Отдыхе пастуха», «Кабаньей голове», «Крюке в стене», «Жезлах» и «Рыцарском плаще». Амброз действовал весьма тщательно: нигде мной не заинтересовались.
   
Был уже ранний вечер, когда я добрался до трактира «У Анкера», и к тому времени продолжать поиски меня заставляло только чистое упрямство. Я был намерен опросить все трактиры на этой стороне реки, прежде чем снова заплатить за койку и карточку на еду.
   
Когда я подошел к трактиру, Анкер стоял у входа, на стремянке, собственноручно приколачивая на место длинный кедровый косяк. Он посмотрел на меня сверху вниз.
   
— Ага, значит, это ты, — сказал он.
   
— Прошу прощения? — недоуменно переспросил я.
   
— Да тут приходил один парень и сказал, что если я найму молодого рыжего музыканта, то огребу большую кучу неприятностей. — Он кивнул на мою лютню. — Наверняка это ты.
   
— Тогда ладно, — сказал я, поправляя ремень футляра на плече. — Не буду тратить ваше время.
   
— А ты его пока и не тратишь, — возразил он, слезая со стремянки и вытирая руки о рубашку. — Моему заведению не помешала бы музыка.
   
Я недоверчиво посмотрел на него:
   
— А вы не боитесь?
   
Он сплюнул.
   
— Проклятые кровососы думают, что могут купить солнце с неба!
   
— Этот, наверное, мог бы себе позволить и такое, — мрачно сказал я. — И еще луну, если бы она ему понадобилась на обложку для книжки.
   
Анкер насмешливо фыркнул.