1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
Тишина.
   
— Ладно.
   
Я прочистил горло.
   
— Есть на свете место, которое видели немногие. Удивительное место, что зовется Фаэриниэль. Если верить преданиям, у него есть две особенности. Во-первых, это место, где сходятся все дороги в мире. А во-вторых, это не то место, которое можно отыскать нарочно. Туда нельзя прийти, но там можно очутиться по пути в какое-нибудь другое место.
   
Говорят, будто всякий, кто путешествует достаточно много, рано или поздно попадет туда. И вот вам история об этом месте, о старике, который отправился в долгий путь, и о долгой и одинокой безлунной ночи…
  
  
   
    
ГЛАВА 37
    
ТЕПЛО КОСТРА
   
   
Фаэриниэль был великим скрещеньем путей, однако же в том месте, где сходились пути, не стояло никакого трактира. Вместо этого там были поляны в лесу, где путники разбивали лагерь и останавливались на ночлег.
   
Как-то раз, много лет назад, за много километров отсюда, в Фаэриниэль пришли сразу пять групп путешественников. Они выбрали себе поляны и, когда солнце начало садиться, развели костры, остановившись по пути отсюда туда.
   
Позднее, когда солнце уже село и на небе надежно воцарилась ночь, пришел по дороге старый бродяга в залатанном платье. Двигался он медленно и осторожно, опираясь на дорожный посох.
   
Старик шел из ниоткуда в никуда. Не было у него ни шляпы на голове, ни мешка за плечами. Не было у него ни единого пенни и кошелька, куда он мог бы положить деньги, тоже не было. Он и собственному имени-то своему был почти не хозяин, даже имя его поизносилось и истерлось за многие годы.
   
Спроси вы у него, кто он такой, он ответил бы: «Никто». Но это была бы неправда.
   
Старик вошел в Фаэриниэль. Он был голоден, как жаркое пламя, и смертельно устал. Идти вперед его заставляла лишь надежда на то, что кто-нибудь поделится с ним своим ужином и местечком у костра.
   
И вот, когда старик увидел впереди свет костра, он свернул с дороги и принялся устало пробираться в ту сторону. Вскоре он увидел сквозь деревья четырех высоконогих коней. Сбруя их была изукрашена серебром, и в железо подков было подмешано серебро. Неподалеку от коней нищий увидел десяток мулов, нагруженных всяким добром: шерстяными тканями, украшениями искусной работы, великолепными клинками.
   
Однако внимание нищего привлекло не это, а мясо, что жарилось над огнем, дымясь и капая жиром на угли. Он едва не упал в обморок от сладкого мясного духа: ведь он брел целый день напролет и за все это время не ел ничего, кроме горсточки желудей и битого яблока, которое нашел у дороги.
   
Старый бродяга вышел на поляну и окликнул троих чернобородых мужчин, что сидели у костра.
   
— Привет вам! — сказал он. — Не поделитесь ли кусочком мясца да местечком у костра?
   
Они обернулись. В свете костра сверкнули золотые цепочки.
   
— Ну конечно! — сказал предводитель. — А что у тебя есть? Биты или пенни? Кольца или стрелаумы? А может быть, у тебя есть звонкая сильдийская монета — ее мы ценим выше всего?
   
— Ничего такого у меня нет, — отвечал нищий, разводя руками, чтобы показать, что они пусты.
   
— Что ж, тогда здесь тебе приюта не найти, — ответили они и у него на глазах принялись отрезать толстые куски от окорока, висевшего над огнем.
   * * *
   
— Ты уж не обижайся, Вилем, — вставил я. — Такая уж это история.
   
— А я разве что говорю?
   
— У тебя вид был такой, словно ты что-то хочешь сказать.
   
— Хочу. Но это может и подождать.
   * * *
   
— Старик побрел дальше, на свет другого костра, который виднелся сквозь лес.
   
— Привет вам! — окликнул сидящих старый бродяга, выйдя на вторую поляну. Он старался, чтобы это прозвучало приветливо и бодро, хотя и был изможден. — Не поделитесь ли кусочком мясца да местечком у костра?
   
На поляне сидело четверо путников, двое мужчин и две женщины. Услышав его голос, все четверо вскочили на ноги, но никто не ответил ни слова. Старик вежливо ждал, стараясь выглядеть любезным и безобидным. Но молчание затягивалось, и никто из них не отвечал ни слова.
   
Неудивительно, что старик рассердился. Он привык, что его чураются или отмахиваются от него, однако эти четверо просто стояли. Они стояли молча и беспокойно, переминаясь с ноги на ногу, и руки их нервно подергивались.
   
Старик уже хотел было угрюмо уйти прочь, но тут пламя вспыхнуло ярче, и нищий разглядел, что все четверо облачены в кроваво-алые одеяния наемников-адемов. Тут старик все понял. Адемы считаются молчаливым народом и голос подают редко.
   
Старик знал немало историй об адемах. Он слышал, будто они владеют тайным искусством, что зовется «летани». Благодаря ему они носят свое безмолвие как доспех, что может отразить клинок или остановить стрелу в полете. Вот почему они редко нарушают молчание. Они берегут слова, храня их в себе, точно угли в горниле печи.
   
И эти бережно хранимые слова переполняют их такой неудержимой силой, что они не могут оставаться спокойными. Вот отчего они все время подергиваются и машут руками. Когда же они кидаются в бой, то используют свое тайное искусство, чтобы сжигать эти слова в себе, точно топливо. Благодаря этому они становятся сильны как медведи и стремительны как змеи.
   
Когда нищий услышал такие разговоры впервые, он подумал было, что все это глупые байки, какие рассказывают в пути у костра. Однако много лет назад, в Модеге, ему случилось видеть, как женщина из адемов сражалась с городской стражей. Стражники были при оружии и в доспехах, плечистые и мясистые. Они потребовали именем короля, чтобы женщина показала им свой меч, и та, поколебавшись, протянула его им. Но, едва завладев мечом, они принялись насмешничать и лапать ее, отпуская грязные шуточки насчет того, что ей придется сделать, чтобы получить меч обратно.
   
То были высокие мужчины в блестящих доспехах, с острыми мечами. Они полегли пред ней, точно осенние колосья. Она убила троих, переломав им кости голыми руками.
   
Сама же при этом, считай, не пострадала: на скуле у нее остался темный синяк, она слегка прихрамывала и еще небольшой порез на руке. Прошло уже много лет, но старик до сих пор помнил, как она, точно кошка, слизывала кровь с тыльной стороны кисти.
   
Вот о чем подумал старый бродяга, увидев стоящих перед ним адемов. Все мысли о костре и ужине оставили его, и он медленно отступил в тень деревьев вокруг поляны.
   
И побрел к следующему костру, надеясь, что хоть третий раз принесет удачу.
   
На поляне большая толпа атуранцев стояла вокруг дохлого осла, лежащего подле телеги. Один из них заметил старика.
   
— Глядите! — завопил он. — Хватай его! Запряжем его в телегу вместо осла!
   
Старик опрометью кинулся обратно в лес и, пометавшись туда-сюда, спрятался наконец от атуранцев в куче палой листвы.
   
Когда топот атуранцев затих, старик стряхнул с себя листья, отыскал свой посох и с мужеством человека, который нищ и голоден, направился к четвертому костру, что виднелся вдалеке.
   
Там бы он, наверное, обрел то, что искал, потому что вокруг костра сидели торговцы из Винтаса. И в других обстоятельствах они бы пригласили его к ужину, сказав, что где едят шестеро, там и семеро наедятся.
   
Но к тому времени старик представлял собой жалкое зрелище. Волосы у него на голове торчали жуткой копной. Одежда, и прежде ветхая и обтрепанная, порвалась и испачкалась. Лицо его было бледно от страха, и дыхание вырывалось из груди с хрипом и свистом.
   
Увидев такое, винтийцы ахнули и замахали руками. Понимаете, они его приняли за курганного жителя, одного из тех неупокоенных мертвецов, которые, по их поверьям, бродят по ночам.
   
У каждого из винтийцев было свое мнение насчет того, как его остановить. Одни думали, что его может отпугнуть огонь, другие — что его остановит соль, рассыпанная по траве, некоторые решили, что только железо способно рассечь узы, приковывающие его душу к мертвому телу.
   
Услышав их споры, старый бродяга сообразил, что, о чем бы они ни договорились, ему это добра не сулит. И он снова поспешно шмыгнул в лес.
   
Старик нашел валун, на который можно присесть, кое-как смахнул с него палую листву и землю. Немного отдохнув, он решился все же попытать счастья на еще одной, последней поляне, зная, что достаточно лишь одного щедрого путника, чтобы набить живот.
   
Он с радостью обнаружил, что у последнего костра сидит всего один человек. Подойдя ближе, он увидел то, отчего душа его исполнилась восторга и страха одновременно, ибо, хотя нищий прожил на свете немало лет, ему никогда прежде не доводилось беседовать с одним из амир.
   
Однако же он знал, что амир принадлежат к тейлинской церкви, и…
   * * *
   
— Они не принадлежали к церкви, — возразил Вилем.
   
— То есть как? Принадлежали, конечно!
   
— Да нет. Они были частью атуранского чиновничества. Они обладали… «векарумом» — правом суда.
   
— Но они же назывались «священный орден амир». Они были могучей правой рукой церкви.
   
— Спорим на йоту?
   
— Идет! При условии, что ты будешь молчать до конца истории.
   * * *
   
— Старый бродяга пришел в восторг, потому что знал, что амир принадлежит к тейлинской церкви, а церковь временами бывает щедра к обездоленным.
   
При приближении старика амир поднялся на ноги.
   
— Кто идет? — воскликнул он. Голос у него был гордый и мощный, но усталый. — Знай, что я принадлежу к ордену амир! Никто не смеет вставать между мной и моим делом. Я буду действовать во имя общего блага, даже если боги и люди попытаются преградить мне путь.
   
— Сударь, — начал нищий, — я всего лишь надеялся на тепло костра и вашу щедрость в долгом пути…
   
Амир жестом велел старику приблизиться. Он был облачен в блестящую стальную кольчугу, и меч его был длиной в человеческий рост. На нем была ослепительно-белая накидка, но рукава от локтей делались багряны, точно омочены в крови. И на груди у него красовался герб амир: черная башня, объятая багровым пламенем.
   
Старик сел к костру и блаженно вздохнул оттого, что тепло согрело его кости.
   
В следующее мгновение амир нарушил молчание:
   
— Боюсь, мне нечего предложить тебе поесть. Мой конь нынче вечером ест лучше меня, однако это не значит, что он ест хорошо.
   
— Да мне бы любая малость сгодилась, — сказал старик. — У меня-то и объедков не найдется. Я человек не гордый.
   
Амир вздохнул.
   
— Завтра мне предстоит проехать семьдесят километров, дабы остановить суд. Если я не приеду или промедлю в пути, погибнет невинная женщина. Это все, что у меня есть.
   
Амир указал на тряпицу. На ней лежали корка хлеба и ломтик сыру. Их обоих едва хватило бы для того, чтобы утолить голод старика. А уж для такого крупного воина, как этот амир, то был воистину жалкий ужин.
   
— Завтра мне предстоит скакать верхом и сражаться, — продолжал рыцарь. — Мне понадобятся силы. Итак, мне надлежит взвесить, что хуже: тебе лечь спать голодным или ей умереть.
   
Говоря так, амир поднял руки и развернул их ладонями вверх, подобно чашам весов.
   
Когда рыцарь поднял руки, старый бродяга увидел его запястья и на миг подумал было, будто амир порезался и теперь кровь бежит у него между пальцев и стекает к локтям. Но тут пламя разгорелось ярче, и нищий понял, что это всего лишь татуировка, хотя его по-прежнему пробирала дрожь от кровавых следов на руках амира.
   
Знай он, что означает эта татуировка, он бы не просто содрогнулся. Ибо знаки эти говорили о том, что орден так доверяет этому амиру, что не станет оспаривать никакое из его действий. А поскольку за ним стоял орден, ни церковь, ни суд, ни король не имели над ним власти. Ибо то был один из киридов, высших амир.
   
Убей он безоружного, в глазах ордена это не было бы убийством. Придуши он беременную женщину посреди улицы, никто бы ему и слова не сказал. Спали он церковь, разрушь старый каменный мост — империя не признала бы за ним вины, полагая, что все, что он ни делает, служит благой цели.
   
Однако же нищий этого не знал и потому попытался еще раз:
   
— Ну, если у вас еды лишней нету, может, хоть пара пенни найдется?
   
Он думал о лагере сильдийцев и о том, чтобы купить у них ломоть мяса или хлеба.
   
Но амир покачал головой.
   
— Если бы они у меня были, я бы с радостью отдал их тебе. Но третьего дня я отдал все свои деньги молодой вдове с голодным ребенком. И с тех пор у меня нет ни гроша, как и у тебя.
   
Он покачал головой, устало и печально.
   
— Мне жаль, что все так обернулось. Но мне нужно спать, так что тебе придется уйти.
   
Старику это, конечно, не понравилось, но в тоне амира было нечто, что заставило его насторожиться. Так что он со скрипом поднялся на ноги и побрел прочь от костра.
   
Старик затянул потуже пояс, пока тепло костра амира еще держалось в его теле, и решился попросту идти вперед, пока не наступит утро. Авось конец пути принесет ему удачу или хотя бы встречу с кем-нибудь пощедрее.
   
И вот он потащился через центр Фаэриниэля и по пути увидел круг высоких серых камней. В кругу играл слабый отсвет костра, спрятанного в глубокой яме. Старик обратил внимание, что дымом совсем не пахнет, и понял, что эти люди жгут в костре реннеловое дерево, что дает сильное жаркое пламя, не дымит и не чадит.
   
Потом старик увидел, что два высоких силуэта — вовсе не камни. То были фургоны. Горстка людей сбилась вокруг котелка в тусклом свете костра.
   
Но у старика уже не оставалось ни капли надежды, и он прошел мимо. Он уже было миновал камни, как вдруг его окликнули:
   
— Эй, там! Кто ты такой и отчего так тихо бродишь по ночам?
   
— Я никто, — отвечал старик. — Просто старый бродяга, иду своей дорогой, пока она не кончится.
   
— Так отчего же ты бродишь вместо того, чтобы лечь спать? — спросили у него. — Эти дороги по ночам отнюдь не безопасны!
   
— Негде мне спать, — отвечал старик. — Нынче ночью я искал себе приюта, но так и не сумел его вымолить.
   
— Ну, так заночуй у нас, коли хочешь! Мы тебя и ужином накормим, если не побрезгуешь. Нехорошо идти весь день и всю ночь напролет.
   
Красивый бородатый мужчина выступил из-за серых камней, взял старика под локоть и повел к костру.
   
— У нас нынче гости! — провозгласил он.
   
Впереди зашевелились, однако ночь была безлунна, а пламя пряталось в глубокой костровой яме, так что нищему мало что было видно.
   
— Для чего вы так прячете свой костер? — с любопытством спросил он.
   
Хозяин вздохнул.
   
— Далеко не все нас любят. Безопаснее не попадаться на глаза. И к тому же костер у нас нынче ночью не так велик.
   
— Отчего же? — полюбопытствовал нищий. — Деревьев вокруг немало, дров добыть нетрудно.
   
— Да мы уж пробовали набрать хворосту, — объяснил бородатый. — Однако нас обозвали ворьем и осыпали стрелами.
   
Он пожал плечами.
   
— Ничего, сегодня обойдемся, а завтра видно будет.
   
Он покачал головой.
   
— Однако же я слишком много болтаю! Пить хочешь, отец?
   
— Водички бы не помешало, коли найдется.
   
— Брось, у нас и вино найдется!
   
Нищий давно уже не пробовал вина, и от одной мысли о вине у него потекли слюнки. Однако же он знал, что пить вино на пустой желудок, когда ты весь день провел на ногах, не годится, и потому ответил:
   
— Вы очень добры, благослови вас боги. Однако же с меня довольно будет и воды.
   
Человек, что держал его под руку, улыбнулся.
   
— Что ж, тогда ты получишь и воды, и вина, чего захочешь.
   
И, сказавши так, подвел нищего к бочонку с водой.
   
Старый бродяга наклонился и зачерпнул ковш воды. Когда он пригубил воду, она оказалась прохладной и свежей, однако он ненароком заметил, что бочонок почти пуст.
   
Однако, невзирая на это, хозяин сказал ему:
   
— Зачерпни еще воды, смой пыль с рук и лица. Сразу видно, что ты немало времени провел в дороге.
   
И нищий зачерпнул второй ковш, омыл лицо и руки, и ему сразу полегчало.
   
Потом хозяин вновь взял его под руку и повел к костру.
   
— Как тебя звать-то, отец?
   
Нищий вновь изумился. Уже немало лет никто не интересовался его именем. Прошло столько времени, что он не сразу его и вспомнил.
   
— Сцеоп, — ответил он наконец. — Меня зовут Сцеоп, а тебя?
   
— А меня — Террис, — ответил хозяин, усаживая старика поближе к костру. — А это Силла, моя жена, и Уинт, наш сын. А это Шари и Бентум, Лил, Питер и Фент.
   
Потом Террис поднес Сцеопу вина. Силла налила ему большую миску картофельной похлебки, отрезала ломоть теплого хлеба и половинку золотой летней тыквы с положенным внутрь куском сладкого масла. Самая простая еда, и не так много ее было, но для Сцеопа это был настоящий пир. А пока он ел, юный Уинт все подливал ему вина. Он улыбнулся ему, сел у его колен и назвал его дедушкой.
   
Это было уж слишком для старого бродяги, и он беззвучно заплакал. Возможно, дело в том, что он был стар, а день выдался нелегкий. Возможно, он не привык к людской доброте. Возможно, он размяк от вина. Но, как бы то ни было, слезы покатились по его щекам и затерялись в густой белой бороде.
   
Террис увидел это и поспешно спросил:
   
— Что случилось, отец?
   
— Глупый я старик! — сказал Сцеоп, скорее самому себе, чем остальным. — Вы обошлись со мною куда добрей, чем кто бы то ни было за последние несколько лет, и мне горько, что я не могу вам отплатить.
   
Террис улыбнулся и погладил старика по спине.
   
— А ты и впрямь хочешь отплатить?
   
— Да мне же нечем! Нечего мне вам дать.
   
Террис улыбнулся еще шире.
   
— Сцеоп! Мы же эдема руэ. И больше всего ценим то, что есть у каждого.
   
Сцеоп увидел, как сидящие у костра один за другим воззрились на него в ожидании. И Террис сказал:
   
— Ты можешь рассказать нам свою историю!
   
И Сцеоп, не зная, что делать, принялся рассказывать. Он рассказал, как пришел в Фаэриниэль. Как ходил от костра к костру, надеясь на щедрость путников. Поначалу он запинался и голос у него срывался, ибо он долго пробыл один и отвык разговаривать. Однако вскоре его голос окреп, слова потекли смелее, и, пока пламя, мерцая, отражалось в его ярко-голубых глазах, руки его выразительно жестикулировали, поддерживая надтреснутый старческий голос. И даже эдема руэ, что знают все истории на свете, невольно внимали и дивились.
   
Когда история закончилась, труппа зашевелилась, словно приходя в себя после глубокого сна. Поначалу они лишь переглядывались, потом посмотрели на Сцеопа.
   
Террис знал, о чем они думают.
   
— Сцеоп, — осторожно спросил он, — а куда ты направлялся нынче ночью, когда я остановил тебя?
   
— Я шел в Тинуэ, — ответил Сцеоп, несколько смущенный тем, как увлекла его собственная история. Лицо старика раскраснелось, щеки горели, и он чувствовал себя глупо.
   
— А мы в Беленэ едем, — сказал Террис. — Не согласишься ли ты отправиться с нами?
   
На миг взгляд Сцеопа озарился надеждой, но тут же погас.
   
— Я буду всего лишь бесполезным грузом. Нет, даже у нищего есть своя гордость!
   
Террис расхохотался.
   
— Кому ты говоришь о гордости, эдема руэ? Мы ведь не из жалости тебя зовем. Мы зовем тебя потому, что ты один из нас, и нам хочется, чтобы в грядущие годы ты поведал нам еще дюжину дюжин историй!
   
Нищий покачал головой.
   
— Да нет, я не вашей крови. Не из ваших я.
   
— А как это влияет на цены на масло? — возразил Террис. — Мы, руэ, сами решаем, кто из наших, а кто нет. Ты — точно из нашей семьи. Оглядись и увидишь, лгу я или нет.
   
Сцеоп окинул взглядом круг лиц и увидел, что Террис говорит правду.
   
И старик остался при них и прожил с ними много лет, прежде чем пути их разошлись. Много он повидал, много историй поведал, и всем это пошло на пользу.
   
Это все было на самом деле, хотя и много лет назад, далеко отсюда. Я слышал об этом из уст эдема руэ и потому знаю, что это правда.
  
  
   
    
ГЛАВА 38
    
ЗЕРНА ИСТИНЫ
   
   
— Что, и все? — спросил Симмон, вежливо выждав. Он лежал на спине, глядя на звезды.
   
— Да.
   
— Я и не думал, что все так кончится, — сказал он.
   
— А ты чего ждал?
   
— Ну, я думал, в конце концов выяснится, кто такой этот нищий на самом деле. Я думал, что как только кто-то отнесется к нему по-доброму, он окажется Таборлином Великим и отдаст ему свой посох, и мешок денег, и… не знаю. Сделает что-нибудь волшебное.
   
— И скажет: «Если тебе будет грозить опасность, стукни посохом о землю и скажи „Палка-палка, бей — не жалко!“», и палка оживет и защитит его от любого, кто вздумает напасть на него, — добавил Вилем. Он тоже лежал на спине в высокой траве. — Я не думал, что это на самом деле просто старый бродяга.
   
— В историях нищие никогда не бывают просто нищими! — заметил Симмон слегка обвиняющим тоном. — Это всегда либо колдунья, либо принц, либо ангел, либо еще что-нибудь этакое.
   
— Зато в жизни нищие — почти всегда просто нищие, — возразил я. — Но я понимаю, о каких историях вы думаете. Это те истории, что мы рассказываем чужим, чтобы их потешить. А это совсем другая история. Такие мы рассказываем друг другу.
   
— Зачем же рассказывать историю, в которой нет ничего потешного?
   
— Чтобы не забыть. И чтобы научиться… — я сделал неопределенный жест, — важным вещам.
   
— Например, преувеличенным стереотипам? — спросил Симмон.
   
— Ты о чем? — спросил я, уязвленный.
   
— «Запряжем его в телегу вместо осла!» — с отвращением фыркнул Симмон. — Не знай я тебя, я бы обиделся!
   
— Не знай я тебя, — с жаром ответил я, — я бы сам обиделся! Знаешь ли ты, что атуранцы прежде убивали людей, которые живут в дороге? Один из ваших императоров провозгласил, что они, дескать, чинят вред империи! А ведь большинство из них были всего лишь нищими, что лишились дома из-за войн и налогов! Многих просто силой загнали на военную службу.
   
Я оттянул ворот рубахи.
   
— Но за эдема руэ давали двойную цену! На нас охотились, точно на лис. В течение сотни лет охота на руэ была излюбленной забавой сливок атуранской знати!
   
Воцарилось глубокое молчание. Горло у меня ныло, и я сообразил, что перешел на крик.
   
— Я не знал… — приглушенно ответил Симмон.
   
Я мысленно отвесил себе пинка и вздохнул.
   
— Извини, Симмон. Это уже… это было давным-давно. И ты тут ни при чем. Это старая история.
   
— Ну еще бы, раз в ней упоминаются амир, — сказал Вилем, явно желая переменить тему. — Когда их распустили-то? Триста лет тому назад?
   
— И все равно, — сказал я. — За большинством стереотипов стоит некая истина. Зерно, из которого они растут.
   
— Вот Бэзил из Винтаса, — сказал Вилем. — И он действительно странный в некоторых отношениях. Когда спать ложится, кладет монету под подушку, и все такое.
   
— По пути в Университет мне довелось путешествовать с парой адемских наемников, — сказал Симмон. — Они действительно не разговаривали ни с кем, только друг с другом. И действительно ни секунды не сидели спокойно, все время дергались.
   
— Должен признать, — поколебавшись, сказал Вилем, — что знаю немало сильдийцев, которые в самом деле стараются набивать свои башмаки серебром.
   
— Кошельки, — поправил его Симмон. — Башмаки — это то, что на ноги надевают.
   
И он пошевелил ногой в качестве иллюстрации.
   
— Да знаю я, что такое башмаки! — возмутился Вилем. — Я на вашем вульгарном языке лучше твоего говорю. Это просто так говорится, пату! Деньги в кошельке — это на расходы. А то, что ты рассчитываешь сберечь, надо носить в башмаках.
   
— А-а! — задумчиво кивнул Симмон. — Тогда понятно. Вроде как на черный день.
   
— Черный день — это как? — переспросил озадаченный Вилем.
   
— И эта история — куда важнее, чем вам кажется, — поспешно перебил я, пока они не ушли слишком далеко в сторону. — В ней тоже содержится зерно истины. И если вы обещаете никому об этом не говорить, я открою вам, в чем тут тайна.
   
Я тут же почувствовал, как их внимание сосредоточилось на мне.
   
— Если вам доведется принять гостеприимство странствующей труппы и они прежде всего предложат вам вина, это наверняка эдема руэ. Эта часть истории — чистая правда, — я предупреждающе поднял палец. — Но пить этого вина ни в коем случае не следует.
   
— Но я же люблю вино! — жалобно сказал Симмон.
   
— Неважно, — сказал я. — Хозяин предложит вам вина, но вы требуйте непременно налить вам воды. Может даже выйти нечто вроде спора, потому что хозяин будет предлагать все щедрей и щедрей, а гость станет отказываться все вежливей и вежливей. Тогда они поймут, что ты — друг эдема, что ты сведущ в наших обычаях. И с тобой будут обращаться как со своим, а не как с обычным гостем.
   
Разговор сошел на нет — мои друзья переваривали полученную информацию. Я смотрел на звезды, мысленно выделяя знакомые созвездия. Ивен-охотник, Тигель, Вновь Юная Мать, Огнеязыкая Лисица, Разрушенная Башня…
   
— А куда бы ты пошел, если бы мог отправиться куда хочешь? — вдруг ни с того ни с сего спросил Симмон.
   
— За реку, — ответил я. — Спать.
   
— Да нет! — сказал он. — Я имею в виду — если бы ты мог отправиться вообще куда угодно, в любой конец земли.
   
— Все равно, — ответил я. — Я много где побывал. Но мне всегда хотелось именно сюда.
   
— Но это же не навсегда, — возразил Вилем. — Ты ведь не хочешь остаться здесь навсегда, верно?
   
— Ну да, я это и имел в виду, — добавил Симмон. — Мы все хотим быть здесь. Но никто из нас не хочет остаться тут навсегда.
   
— Ну, кроме Манета, — вставил Вил.
   
— Вот ты бы куда отправился? — упорно продолжал Симмон. — На поиски приключений?
   
Я молча поразмыслил.
   
— Я, наверно, отправился бы в Таленвальд, — сказал я.
   
— К талям? — переспросил Вилем. — Но ведь это первобытный кочевой народ, насколько я знаю.
   
— Ну, с формальной точки зрения эдема руэ тоже кочевой народ, — сухо возразил я. — Я когда-то слышал, что вожди их племен — не великие воины, а певцы. И от песен их исцеляются больные и деревья пускаются в пляс.
   
Я пожал плечами.
   
— Я бы отправился туда, чтобы узнать, правда это или нет.
   
— А я бы отправился к королю Фейен, — сказал Вилем.
   
Симмон расхохотался.
   
— Ну нет, это не считается!
   
— А почему? — вдруг разозлился Вилем. — Если Квоут может отправиться к поющим деревьям, то я могу отправиться в Фейен, чтобы танцевать с эмбрулами… с женщинами фейе.
   
— Но тали-то существуют на самом деле, — возразил Симмон. — А истории про фейе — это байки для пьяных, полоумных и детей.
   
— Ну а ты бы куда отправился? — спросил я Симмона, чтобы развести их с Вилемом.
   
Он долго молчал.
   
— Не знаю, — ответил он наконец на удивление бесцветным тоном. — Я ведь нигде не бывал на самом-то деле. Я и в Университет-то приехал только потому, что после того, как мои братья получат наследство, а сестре выделят приданое, мне мало что останется, кроме родового имени.
   
— Так ты что, не хотел учиться в Университете? — недоверчиво переспросил я.
   
Сим уклончиво пожал плечами, и я собирался было спросить его о чем-то еще, но тут Вилем шумно поднялся на ноги.
   
— Ну чего, может, мы уже в состоянии перейти через мост?
   
Голова у меня была на диво ясная. Я встал, лишь слегка покачнувшись.
   
— Я так вполне.
   
— Секундочку!
   
Симмон удалился в лес, на ходу расстегивая штаны.
   
Как только он скрылся из виду, Вилем наклонился ко мне.
   
— Не надо расспрашивать его о семье, — вполголоса сказал он. — Ему тяжело об этом говорить. Особенно когда он пьян.
   
— А что…
   
Он резко махнул рукой, мотнул головой.
   
— Потом!
   
Симмон выбрался обратно на поляну, и мы молча побрели обратно к дороге, перешли Каменный мост и вернулись в Университет.
  
  
   
    
ГЛАВА 39
    
ПРОТИВОРЕЧИЯ
   
   
На следующее утро, ближе к полудню, мы с Вилом шли в архивы, чтобы встретиться там с Симом и разрешить наш вчерашний спор.
   
— Все дело в его отце, — вполголоса рассказывал Вилем, пока мы шагали между серых зданий. — Отец Сима владеет герцогством в Атуре. Хорошие земли, но…
   
— Погоди! — перебил я. — Так что же получается, у нашего маленького Сима отец — герцог?
   
— Наш маленький Сим, — сухо заметил Вилем, — на три года старше тебя и на пять сантиметров выше.
   
— А каким герцогством? — спросил я. — И не настолько он меня выше!
   
— Далонир, — сказал Вилем. — Но ты же знаешь, как оно бывает. Атуранская знать… Неудивительно, что он об этом не распространяется.
   
— Да ладно тебе! — поддел я его, указывая на кишевших вокруг студентов. — Тут, в Университете, самое непредвзятое общество, какое существовало с тех пор, как церковь спалила дотла Калуптену!
   
— Ну, я заметил, что ты тоже не стремишься упоминать о том, что ты из эдема руэ.
   
Я ощетинился.
   
— Ты что хочешь сказать, что я этого стыжусь?
   
— Я говорю, что вслух ты об этом не упоминаешь, — спокойно ответил Вил, твердо глядя мне в глаза. — Вот и Симмон тоже. И, полагаю, у вас обоих есть на то свои причины.
   
Я подавил раздражение и кивнул.
   
Вилем продолжал:
   
— Далонир на севере Атура, так что они достаточно богаты. Однако у него трое старших братьев и две сестры. Старший сын наследует владения. Второму отец купил воинский чин. Третий пошел по церковной части. Ну а Симмон…
   
Вилем не договорил.
   
— Да, мне как-то сложно представить Сима священником, — согласился я. — Или военным, если уж на то пошло.
   
— Так Сим и оказался в Университете, — закончил Вилем. — Его отец надеялся, что он станет дипломатом. Но тут Сим обнаружил, что ему нравится алхимия и поэзия, и сделался членом арканума. Его отец от этого не в восторге.
   
Вилем многозначительно взглянул на меня, давая понять, что это еще очень мягко сказано.
   
— Но быть арканистом — это же весьма почетно! — возразил я. — Куда лучше, чем быть расфуфыренным лизоблюдом при каком-нибудь дворе!
   
Вилем пожал плечами.
   
— Семья платит за его обучение. И дает ему денег на жизнь.
   
Он сделал паузу, чтобы помахать кому-то на том конце двора.
   
— Но домой Симмон больше не ездит. Даже ненадолго. Его папаша любит охоту, драки, попойки и девиц. Подозреваю, нашему мягкосердечному книжнику Симу дома доставалось куда меньше любви, чем того заслуживает умный сын.
   * * *
   
Мы с Вилом встретились с Симом в своей обычной читальной норке, уточнили подробности заключенного по пьяни пари и разошлись в разные стороны.
   
Через час я вернулся с небольшой стопкой книжек. Поиски мне облегчило то, что я занимался изысканиями касательно амир с тех самых пор, как Нина принесла мне свой свиток.
   
Я негромко постучался в дверь читальной норки и вошел. Вил с Симом уже сидели за столом.
   
— Чур, я первый! — радостно воскликнул Сим. Он заглянул в свой список и вытянул книгу из стопки. — Страница сто пятьдесят вторая!
   
Он раскрыл книгу на нужной странице и принялся проглядывать ее.
   
— Ага! «И тут девушка поведала обо всем…» тра-ля-ля… «…и отвела их в то место, где наткнулась на языческие игрища»!
   
Он посмотрел на меня, уперев палец в страницу.
   
— Видал? Тут написано — «языческие»!
   
Я сел.
   
— Давай посмотрим остальное.
   
Во второй книге Сима говорилось примерно то же самое. А вот третья таила в себе сюрприз.
   
— «Изобилие в окрестностях путевых камней, указующее на то, что некогда, в незапамятные времена, здесь пересекалось несколько торговых путей…»
   
Он осекся, потом пожал плечами и протянул книгу мне.
   
— Да, эта, похоже, поддерживает твою точку зрения.
   
Я не удержался от смеха.
   
— Так ты их что, вообще, что ли, не читал перед тем, как принести сюда?
   
— Это за час-то? — Симмон тоже фыркнул. — Нет, конечно. Я просто обратился к хранисту.
   
Вилем зыркнул на него исподлобья.
   
— Не к хранисту. Ты у Куклы спросил, верно?
   
Симмон напустил на себя вид чистой невинности. Учитывая, что его лицо от природы выглядело невинным, это лишь придало ему глубоко виноватый вид.
   
— Ну, может, я к нему и заглянул, — уклончиво ответил он. — И он действительно посоветовал мне пару книг, где имеются сведения о серовиках.
   
Видя, как изменилось лицо Вилема, он вскинул руку.
   
— Не смотри на меня свысока! И так это уже обернулось против меня!
   
— Снова Кукла, — буркнул я. — Когда вы, наконец, меня с ним познакомите? А то вы оба молчите о нем как рыбы.
   
Вилем пожал плечами.
   
— Встретишься с ним — поймешь.
   
Книги Сима делились на три категории. Одни поддерживали его точку зрения, в них говорилось о языческих обрядах и жертвенных животных. Другие рассуждали о древней цивилизации, которой они служили путевыми камнями, невзирая на то, что некоторые из них стояли на отвесных склонах или на дне рек, где никаких дорог быть не могло.
   
Последняя же книга оказалась весьма любопытной по другим причинам.
   
— «…Пара стоячих монолитов, на которых сверху лежит третий, — читал Симмон. — Местные жители называют это место „двери“. Весенние и летние празднества всегда включают в себя украшение этих камней и танцы вокруг них, однако родители запрещают детям играть поблизости от этих камней во дни полнолуния. Один достопочтенный и во всем прочем вполне разумный старец утверждал, будто…»
   
— Ну, и так далее, — сказал Сим, оборвав чтение на полуслове, и уже хотел было с отвращением захлопнуть книгу.
   
— Так что же он утверждал? — спросил Вилем. У него разгорелось любопытство.
   
Симмон закатил глаза и продолжал читать:
   
— «Утверждал, будто в определенные дни и часы люди могут миновать эти каменные двери и очутиться в прекрасной стране, где обитает сама Фелуриан, что любит мужчин и убивает их своими объятиями».
   
— Интересно… — пробормотал Вилем.
   
— Да что тут интересного? Вздор это все, ребяческие суеверия! — сердито сказал Симмон. — И все это ничуть не поможет нам понять, кто же из нас прав.
   
— А тебе как кажется, а, Вилем? — спросил я. — Ты ведь у нас беспристрастный судия!
   
Вилем подвинулся к столу и взглядом пересчитал книги.
   
— Семь за Симмона. Шесть за Квоута. Три противоречивы.
   
Мы быстро проглядели те четыре книги, что принес я. Одну из них Вилем отмел. Счет сделался семь в пользу Симмона и девять в мою.
   
— Не то чтобы решающее преимущество… — задумчиво произнес Вилем.
   
— Можем объявить ничью, — великодушно предложил я.
   
Симмон насупился. Как добродушен он ни был, а проигрывать пари терпеть не мог.
   
— Ну ладно, идет, — сказал он.
   
Я обернулся к Вилему и указал глазами на пару книг на столе, оставшихся нетронутыми.
   
— Похоже, наш с тобой спор разрешится куда быстрее, ниа?
   
Вилем хищно ухмыльнулся.
   
— Как нельзя быстрее!
   
Он показал мне книгу.
   
— Здесь имеется текст указа о роспуске ордена амир.
   
Он открыл заложенную страницу и принялся читать вслух:
   
— «Их деяния отныне подлежат суду согласно законам империи. Никому из членов ордена впредь не дозволяется разбирать дела либо выносить решения в суде».
   
Он самодовольно взглянул на меня.
   
— Видал? Раз их лишают права суда, значит, изначально у них было такое право. Логично будет предположить, что они были частью атуранского чиновничества.
   
— Вообще-то говоря, — извиняющимся тоном возразил я, — в Атуре церковь всегда обладала правом суда.
   
Я показал одну из своих двух книг.
   
— Забавно, что ты нашел именно «Альпура пролиция амир». Потому что я ее тоже принес. Указ-то этот был издан именно церковью.
   
Вилем помрачнел.
   
— Ничего подобного! Здесь написано, что это был шестьдесят третий указ императора Нальто.
   
Мы были озадачены. Сравнив книги, мы обнаружили, что они прямо противоречат друг другу.
   
— Ладно, я так понимаю, что эти две книги друг друга отменяют, — сказал Сим. — Что у вас есть еще?
   
— Вот «Свет истории» Фелтеми Рейса, — буркнул Вилем. — Там все однозначно. Я не думал, что мне потребуются другие доказательства.
   
— А это вас не смущает? — спросил я, постучав костяшками пальцев по двум противоречащим друг другу книгам. — Они не могут утверждать противоположные вещи!
   
— Да мы только что пролистали двадцать книг, утверждающих противоположные вещи! — заметил Симмон. — Что удивительного в том, что их стало на две больше?
   
— Предназначение серовиков наверняка никому не известно. Так что по этому вопросу и должно быть несколько разных мнений. Но «Альпура пролиция амир» — это официальный указ. Он в одночасье превратил в изгоев тысячи самых могущественных людей Атуранской империи. Он стал одной из первопричин падения империи. Противоречиям тут взяться неоткуда.
   
— Но ведь орден распущен более трехсот лет тому назад, — сказал Симмон. — За это время могли возникнуть некоторые разночтения.
   
Я покачал головой, листая обе книги.
   
— Одно дело — противоречивые мнения. А другое дело — противоречивые факты.
   
Я показал свою книгу.
   
— Это «Падение Империи» Греггора Меньшего. Он пустослов и ханжа, но при этом лучший историк своей эпохи.
   
Я взял в руки книгу Вилема.
   
— Фелтеми Рейс — далеко не столь прославленный историк, но куда более серьезный ученый, чем Греггор, и крайне тщательно относится к фактам.
   
Я обвел взглядом обе книги, нахмурился.
   
— Ерунда какая-то выходит…
   
— Ну и что теперь? — спросил Сим. — Снова ничья? Так неинтересно!
   
— Нам нужен третейский судья, — сказал Вилем. — Кто-нибудь более сведущий, чем мы.
   
— Более сведущий, чем Фелтеми Рейс? — переспросил я. — Не думаю, что нам стоит обращаться с подобными пустяками к Лоррену.
   
Вил покачал головой, встал и разгладил складочки на своей рубашке.
   
— Похоже, тебе пора познакомиться с Куклой.
  
  
   
    
ГЛАВА 40
    
КУКЛА
   
   
— Главное — быть повежливее, — вполголоса говорил Симмон, пока мы пробирались по узкому проходу, заставленному книгами. Наши симпатические лампы бросали широкие полосы света на полки, тени нервно плясали и дергались. — Но не вздумай разговаривать с ним свысока. Он немного… немного странный, но он далеко не глуп. Обращайся с ним точно так же, как с любым другим человеком.
   
— Только вежливо, — ехидно заметил я, устав от непрерывной череды советов.
   
— Именно, — серьезно кивнул Симмон.
   
— А куда мы идем-то? — спросил я, в основном затем, чтобы прекратить нотации Сима.
   
— На третий нижний, — сказал Вилем и повернул к длинной лестнице, ведущей вниз. За века каменные ступеньки истерлись и теперь выглядели прогнутыми, точно полки, нагруженные книгами. Когда мы принялись спускаться, игра теней сделала ступени гладкими, темными и бесконечными, точно опустевшее речное устье, прорытое водой в скале.
   
— А вы уверены, что он там?
   
Вил кивнул.
   
— По-моему, он почти не выходит из своих комнат.
   
— Из своих комнат? — переспросил я. — Так он там живет, что ли?
   
Они ничего не ответили — Вилем свернул на другую лестницу, потом провел нас длинным и широким коридором с низким потолком. И наконец мы дошли до неприметной двери где-то в углу. Если бы я не знал, что это не так, я бы принял ее за одну из бесчисленных читальных норок, разбросанных по хранилищу.
   
— Только смотри не делай ничего, что может вывести его из себя! — нервно предупредил Симмон.
   
Я придал лицу самое наипочтеннейшее выражение. Вилем постучал в дверь. Ручка повернулась почти что в тот же миг. Дверь чуточку приоткрылась, потом распахнулась. На пороге стоял Кукла. Он был выше любого из нас. Рукава его черной мантии живописно развевались на сквозняке, дующем из открытой двери.
   
Он надменно посмотрел на нас сверху вниз, потом лицо его сделалось озадаченным, и он схватился за голову.
   
— Ой, погодите, капюшон забыл! — сказал он и пинком захлопнул дверь.
   
Как ни кратко было это странное явление, я успел заметить кое-что, что меня шокировало.
   
— Обугленное тело Господне! — шепнул я. — У него же там свечи! А Лоррен об этом знает?
   
Симмон открыл было рот, чтобы ответить, но тут дверь распахнулась снова. Фигура Куклы заполняла весь дверной проем, черная мантия четко вырисовывалась на фоне теплого свечного света у него за спиной. Теперь он был в капюшоне, руки его были воздеты к потолку. Длинные рукава одеяния развевались в потоке воздуха. Но этот же самый сквозняк подхватил его капюшон и наполовину стащил с головы.
   
— А, черт! — рассеянно сказал Кукла. Капюшон наполовину сполз ему на спину, закрыв один глаз. Кукла снова пнул дверь.
   
Вилем с Симмоном стояли с непроницаемыми лицами. Я воздержался от комментариев.
   
На секунду воцарилась тишина. Наконец из-за двери послышался приглушенный голос:
   
— Не могли бы вы постучать еще раз? А то без этого как-то не то.
   
Вилем послушно подступил к двери и постучал снова. После второго удара дверь распахнулась, и мы увидели перед собой внушительную фигуру в черном одеянии. Лица не было видно под капюшоном, длинные рукава трепетали на ветру.
   
— Кто взывает к Таборлину Великому? — провозгласил Кукла. Голос у него был звучный, но слегка приглушенный капюшоном. Он сделал театральный жест. — Не ты ли, Симмон?
   
Кукла сделал паузу, и его голос утратил театральную звучность:
   
— Мы ведь сегодня уже виделись, да?
   
Симмон кивнул. Я чувствовал, как он пытается сдержать смех, норовящий вырваться на свободу.
   
— Давно ли?
   
— Да где-то час назад.
   
— Хм… — капюшон кивнул. — Ну что, на этот раз лучше вышло?
   
Он поднял руку, чтобы снять капюшон, и я обратил внимание, что мантия ему великовата и рукава свисают до самых кончиков пальцев. Когда из-под капюшона показалось его лицо, он ухмылялся как ребенок, переодевшийся в папину одежду.
   
— Таборлина ты раньше не изображал, — заметил Симмон.
   
— А! — Кукла, похоже, был несколько обескуражен. — Ну а как у меня получилось на этот раз? В последний раз, я имею в виду. Хороший у меня Таборлин вышел?
   
— По-моему, неплохо, — сказал Симмон.
   
Кукла взглянул на Вилема.
   
— Мантия мне понравилась, — сказал Вил. — Но мне всегда казалось, что Таборлин говорил негромко.
   
— Угу…
   
Кукла наконец взглянул на меня.
   
— Привет.
   
— Привет, — ответил я самым вежливым тоном.
   
— Я тебя не знаю. Он помолчал. — Ты кто?
   
— Я Квоут.
   
— Ты так уверенно об этом говоришь… — сказал он, пристально глядя на меня. И снова помолчал. — Меня зовут Куклой.
   
— Кто тебя так зовет?
   
— Все.
   
— Что за «все»?
   
— Кто такие «все»! — поправил он, подняв палец.
   
Я улыбнулся.
   
— Ну ладно: кто такие «все»?
   
— «Все» значит «все те, о ком идет речь».
   
— И о ком же идет речь в данном случае? — уточнил я, улыбнувшись еще шире.
   
Кукла рассеянно улыбнулся мне в ответ и сделал неопределенный жест.
   
— Ну, знаешь, все они. Люди.
   
И продолжал смотреть на меня все так же, как я бы разглядывал любопытный камушек или листок, какого прежде никогда не видел.
   
— А ты себя как зовешь? — спросил я.
   
Его это, похоже, несколько удивило, и он взглянул на меня по-иному, более обыденно.
   
— Ну, это уж слишком! — сказал он с легкой укоризной. Потом взглянул на стоявших молча Вилема и Симмона. — Ну что, вам пора войти.
   
Он повернулся и вошел в комнату.
   
Комната была не особенно просторна. Но тут, во чреве архивов, она выглядела на диво неуместно. Удобное мягкое кресло, большой деревянный стол и пара дверей, ведущих в соседние комнаты.
   
Повсюду были книги, книжные полки и шкафы, забитые до отказа. Книги лежали стопками на полу, валялись вокруг столов, громоздились на стульях. На одной стене я с удивлением увидел пару задернутых штор. Я с трудом отделался от впечатления, что за ними должно быть окно, хотя и знал, что мы глубоко под землей.
   
Комнату озаряли лампы и свечи, длинные тонкие церковные свечки и толстые столпы, покрытые наплывами воска. Каждый язычок пламени вселял в меня смутную тревогу — я не мог отделаться от мысли об опасности открытого огня в здании, наполненном сотнями тысяч драгоценных книг.
   
А еще тут были куклы. Марионетки, свисающие с полок и колышков, вбитых в стены. Сваленные грудой в углах и под стульями. Некоторые, в процессе изготовления или починки, валялись на столе вместе с инструментами. Некоторые полки вместо книг были забиты фигурками, искусно вырезанными и раскрашенными фигурками людей.
   
По пути к столу Кукла стащил с себя черную мантию и оставил ее валяться на полу. Под мантией оказалась самая простая одежда: жеваная белая рубашка, жеваные черные штаны и разные носки со штопаными пятками. Я обнаружил, что он старше, чем показалось мне сначала. Лицо у него было гладкое, без морщин, но волосы — белые как снег и редеющие на макушке.
   
Кукла освободил для меня стул, бережно сняв с сиденья маленькую марионетку и пристроив ее на ближайшей полке. Сам он уселся на стол, а Вилем с Симмоном остались стоять. К их чести, их это не особо смутило.
   
Порывшись в груде вещей на столе, Кукла достал бесформенный кусок дерева и ножичек. Еще раз пристально, изучающе взглянул на мое лицо и методично заработал ножичком. На стол посыпались мелкие кудрявые стружки.
   
Как ни странно, мне не хотелось никого расспрашивать о том, что происходит. Когда задаешь так много вопросов, как я, мало-помалу учишься соображать, когда это уместно, а когда нет.
   
А кроме того, я и так уже знал, что мне ответят. Кукла был одним из тех немного безумных гениев, что сумели найти себе место в Университете.
   
Обучение в аркануме оказывает на головы студентов ряд противоестественных воздействий. Самая примечательная из всех этих противоестественных вещей — способность творить то, что большинство людей именует магией, а мы — симпатией, сигалдри, алхимией, именованием и всем прочим.
   
Некоторым все это дается легко, у других начинаются проблемы. Самые тяжелые сходят с ума и попадают в Гавань. Однако большинство голов не разбивается вдребезги, столкнувшись с арканумом, — так только, чуть-чуть трескается. Порой эти трещинки проявляются в мелочах: тиками или заиканием. Другие студенты слышат голоса, делаются забывчивы, слепнут, немеют… Иногда только на час или на день. Иногда навсегда.
   
По-видимому, Кукла был студентом, который тронулся умом много лет назад. Он, как и Аури, сумел найти себе место, хотя меня удивляло, как это Лоррен позволил ему поселиться здесь, внизу.
   
— Он всегда так выглядит? — спросил Кукла у Вилема и Симмона. Вокруг его рук уже громоздился небольшой сугроб светлых стружек.
   
— Обычно да, — сказал Вилем.
   
— Как именно? — уточнил Симмон.
   
— Как будто вы с ним играете в тирани, он обдумал игру на три хода вперед и уже решил, как именно он тебя обставит.
   
Кукла еще раз окинул взглядом мое лицо и срезал с дерева еще одну тонкую стружку.
   
— Это изрядно бесит, по правде говоря.
   
Вилем хохотнул.
   
— Кукла, это его думательное лицо. Он так выглядит очень часто, но не всегда.
   
— А что такое тирани? — спросил Симмон.
   
— Думатель… — задумчиво произнес Кукла. — И о чем же ты сейчас думаешь, а?
   
— Я думаю о том, что ты, Кукла, должно быть, очень тщательно наблюдаешь за людьми, — вежливо ответил я.
   
Кукла фыркнул, не поднимая глаз.
   
— При чем тут тщательность? И какой смысл наблюдать за людьми? Люди только и делают, что наблюдают. Не наблюдать, видеть надо, видеть! Лично я вижу то, на что смотрю. Я не наблюдатель, я — видящий!
   
Он еще раз взглянул на деревяшку у себя в руке, потом на мое лицо. И, явно удовлетворенный, сложил руки поверх своего изделия. Но я все же успел мельком увидеть свой собственный профиль, искусно вырезанный из дерева.
   
— Знаешь ли, чем ты был, чем ты не являешься и чем ты еще будешь? — спросил Кукла.
   
Это звучало как загадка.
   
— Нет.
   
— Видящим, — уверенно сказал он. — Ведь э'лир как раз и значит «видящий».
   
— Сейчас Квоут уже ре'лар, — почтительно сказал Симмон.
   
Кукла пренебрежительно фыркнул.
   
— Да нет, — сказал он, внимательно вглядываясь в меня. — Со временем ты, может, еще и станешь видящим, но не сейчас. А пока ты только смотрящий. Со временем ты станешь настоящим э'лиром. Если научишься расслабляться.
   
Он показал мне резную деревянную головку.
   
— Вот что ты тут видишь?
   
Это уже не был бесформенный кусок дерева. В слоях древесины проступили мои черты, исполненные напряженного размышления. Я наклонился поближе, чтобы рассмотреть получше…
   
Кукла расхохотался и вскинул руки.
   
— Все, поздно! — воскликнул он, на миг вновь сделавшись похож на мальчишку. — Ты смотрел слишком пристально и увидел слишком мало. Видишь ли, когда слишком долго смотришь, это может помешать увидеть!
   
Кукла поставил деревянную головку на стол, так что она как будто уставилась на одну из разбросанных марионетов.
   
— Видишь этого маленького деревянного Квоута? Видишь, как смотрит? Такой внимательный! Такой сосредоточенный! Он может смотреть хоть сто лет, но увидит ли он то, что прямо у него перед носом, а?
   
И Кукла вновь уселся. Его взгляд удовлетворенно блуждал по комнате.
   
— Так э'лир значит «видящий»? — спросил Симмон. — А прочие ранги тоже что-то означают?
   
— Поскольку ты — студент, имеющий полный доступ к архивам, думаю, ты и сам способен это выяснить, — ответил Кукла. Его внимание сосредоточилось на марионетке, лежавшей перед ним на столе. Он бережно опустил ее на пол, чтобы веревочки не запутались. Это было великолепное миниатюрное изображение тейлинского священника в серой рясе.
   
— Может, подскажешь, с чего начать поиски? — спросил я по наитию.
   
— «Речение» Ренфалька.
   
Повинуясь движениям пальцев Куклы, священник-марионетка поднялся с пола и раскинул свои конечности, как будто потягивался после долгого сна.
   
— Эта книга мне незнакома.
   
— На втором этаже, в юго-восточном углу, — рассеянно ответил Кукла. — Второй ряд, вторая стойка, третья полка, в правом конце, красный кожаный переплет.
   
Миниатюрный тейлинский священник медленно бродил у ног Куклы. В одной руке он крепко сжимал миниатюрный экземпляр «Книги о Пути», скопированный тщательно, до мельчайших подробностей, вплоть до крохотного колеса со спицами, нарисованного на обложке.
   
Мы втроем наблюдали, как Кукла управляет маленьким священником, заставляя его расхаживать взад-вперед. Наконец он усадил его на свою ногу в носке.
   
Вилем почтительно кашлянул.
   
— Кукла!
   
— Да? — отозвался Кукла, не отрывая взгляда от своих ног. — У тебя есть вопрос. Точнее, вопрос есть у Квоута, а ты собираешься задать его вместо него. Он сидит, слегка подавшись вперед. Складка между бровями и стиснутые губы говорят о том же. Пусть спросит сам. Это, возможно, пойдет ему на пользу.
   
Я застыл, поймав себя на том, что и впрямь выгляжу именно так, как он сказал. Кукла по-прежнему управлял маленьким священником. Тейлинец старательно, с опаской оглядел все вокруг его ног, размахивая перед собой книгой, потом обошел ножки стола и заглянул в сброшенные туфли Куклы. Движения его выглядели жутковато, и это отвлекло меня до такой степени, что я забыл о своей неловкости и поневоле расслабился.
   
— На самом деле я хотел узнать про амир.
   
Я не отрывал глаз от сцены, разворачивающейся у ног Куклы. На сцене появилась вторая марионетка, девушка в крестьянском платье. Она подошла к тейлинцу и протянула руку, словно хотела дать ему что-то. Или нет, она о чем-то его спросила. Тейлинец повернулся к ней спиной. Она робко коснулась его локтя. Он надменно шагнул прочь.
   
— Я хотел знать, кто же все-таки их распустил. Император Нальто или церковь.
   
— А ты все смотришь, — укорил он меня, но уже мягче, чем прежде. — Тебе бы стоило погоняться за ветром, а то ты слишком серьезен. Это не доведет до добра.
   
Тейлинец внезапно обернулся к девушке и, дрожа от ярости, погрозил ей книгой. Девушка испуганно отступила назад и рухнула на колени.
   
— Церковь, конечно. Они бы подчинились только указу самого понтифика.
   
Тейлинец ударил девушку книгой. Раз, два, повалил ее на землю, и она осталась лежать пугающе неподвижно.
   
— Нальто не мог бы приказать им даже перейти через улицу.
   
Тут внимание Куклы привлекло чуть заметное движение.
   
— О господи! — воскликнул он, кивая в сторону Вилема. — Увидьте, что я вижу! Голова слегка склонена. Зубы стиснуты, но взгляд блуждает, раздражение направлено на себя. Будь я из тех, кто судит по внешнему виду, я бы сказал, что Вилем только что проиграл пари! Разве ты не знаешь, что церковь косо смотрит на азартные игры?
   
Священник, стоявший у ног Куклы, взмахнул книгой и погрозил ею Вилему.
   
Тейлинец сложил руки и отвернулся от поверженной женщины. Он величественно сделал пару шагов в сторону и склонил голову как бы в молитве.
   
Я наконец заставил себя оторвать взгляд от этой сцены и посмотрел на хозяина комнаты.
   
— Кукла, — спросил я, — а ты читал «Свет истории» Фелтеми Рейса?
   
Я заметил, что Симмон встревоженно покосился на Вилема, но Кукла не нашел в этом вопросе ничего странного. Тейлинец у его ног выпрямился и принялся подпрыгивать и приплясывать.
   
— Читал.
   
— А почему у Рейса сказано, что «Альпура пролиция амир» — шестьдесят третий указ императора Нальто?
   
— Не мог Рейс такого сказать, — ответил Кукла, не отрывая взгляда от марионетки у своих ног. — Это полная ерунда.
   
— Но мы нашли экземпляр «Света», в котором сказано именно это!
   
Кукла пожал плечами, глядя на тейлинца, пляшущего у него под ногами.
   
— Возможно, это ошибка переписчика, — предположил Вилем. — А потом, смотря какое это было издание — возможно, это изменение внесла сама церковь. Император Нальто — излюбленный мальчик для битья у всех историков. Быть может, церковь пыталась дистанцироваться от амир. Под конец своего существования они творили ужасные дела.
   
— Неглупо, неглупо, — сказал Кукла. Тейлинец у его ног отвесил Вилему торжественный поклон.
   
Меня внезапно осенило.
   
— Кукла, — спросил я, — а ты знаешь, что находится за запертой дверью этажом выше? Такой большой каменной дверью?
   
Тейлинец прекратил приплясывать, Кукла поднял глаза. Он устремил на меня долгий суровый взгляд. Глаза у него были ясные и серьезные.
   
— Думаю, что дверь с четырьмя пластинками студентов не касается. А ты как думаешь?
   
Я почувствовал, что краснею.
   
— Да, сударь…
   
И я потупился.
   
Напряженный момент нарушил далекий звон часового колокола. Симмон выругался сквозь зубы.
   
— Ой, я опаздываю! — сказал он. — Извини, Кукла, мне пора!
   
Кукла встал и повесил священника на стену.
   
— Да и мне все равно пора браться за чтение, — сказал он, подошел к мягкому креслу, сел и открыл книгу. — Приводите этого как-нибудь еще, — он, не поднимая глаз, указал в мою сторону. — Мне еще надо будет над ним поработать.
  
  
   
    
ГЛАВА 41
    
БЛАГАЯ ЦЕЛЬ
   
   
Я взглянул на Симмона и шепнул:
   
— Иваре эн им эуге!
   
Сим тяжко вздохнул.
   
— Тебе же вроде полагается заниматься физиогномикой!
   
Миновал уже целый оборот с тех пор, как мы подпалили номер Амброза, и зима наконец показала зубы. Университет замело сугробами глубиной по колено. И как всегда, когда погода портилась, архивы под завязку были наполнены прилежными студентами.
   
Поскольку все читальные норки оказались заняты, нам с Симом пришлось пойти читать в «книги». Высокий сводчатый зал без окон был заполнен наполовину, но тут все равно царила тишина, точно в склепе. Черные каменные стены и беззвучный шепот студентов наводили легкую жуть: сразу делалось ясно, отчего студенты зовут это место «могилой».
   
— А я и занимаюсь физиогномикой! — вполголоса возразил я. — Я смотрел схемы Гибеи. Смотри, чего я нашел!
   
Я показал ему книгу.
   
— Схемы Гибеи? — переспросил Симмон испуганным шепотом. — Клянусь, ты только затем и занимаешься вместе со мной, чтобы мне мешать!
   
Он отвернулся от книги, которую я ему показывал.
   
— Да там нет ничего такого ужасного! — возразил я. — Просто… вот! Смотри, чего тут написано!
   
Симмон отпихнул книгу. Я вскипел.
   
— Осторожней! — прошипел я. — Это оригинальная рукопись! Я ее нашел за другими книгами, в мертвых каталогах! Лоррен мне пальцы отрубит, если с ней что случится!
   
Сим шарахнулся от книжки, как от каленого железа.
   
— Оригинальная рукопись?! Тейлу милосердный, да она небось на человеческой коже написана! Убери эту пакость!
   
Я уже хотел было пошутить, что на человеческой коже чернила не держатся, но увидел глаза Сима и передумал. Однако, должно быть, мое лицо меня выдало.
   
— Извращенец! — бросил он почти в полный голос. — Матерь Божия, неужто ты не знаешь, что он резал людей живьем, чтобы посмотреть, как работают их внутренние органы? Не желаю смотреть ни на что, имеющее отношение к этому чудовищу!
   
Я положил книгу на стол.
   
— Тогда тебе лучше вообще бросить медицину, — сказал я как можно сдержаннее. — Герцог Гибеи провел наиболее полное исследование человеческого тела, какое когда-либо делалось. Его рабочие журналы — скелет современной физиологии.