1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
Он снова вылил её, поискал платок, попытался отфильтровать через него воду. Но вода по-прежнему оставалась отвратительной.
    
Он малодушно опустился на землю. И сам себе показался тупым идиотом. Может, он уже давно заблудился и даже не заметил этого.
    
Чёрт возьми! И эта мошкара вокруг! Его ступни, казалось, превратились в кровавое месиво, а может, и не казалось, а было так; он даже не хотел проверять это.
    
Вот опять комар, назойливый и крупный! Он ударил, но не попал.
    
Маркус был на пределе сил. О следующем шаге он уже не думал. Всё чепуха. Вся эта самомотивировка, все эти психоштучки, которыми их пичкали на семинарах по продажам, – всё в задницу. Считается лишь то, что ты сидишь тут в дерьме, один-одинёшенек, и не знаешь, куда сунуться.
    
Он скинул с плеч рюкзак, раскрыл его, достал оттуда телефон. Боже правый, он нашёл сеть! На дисплее стояло: «Welcome!»
    
Стоп. Стоп. Его охватила дрожь. Спасение было близко, на расстоянии всего лишь нескольких нажатий на кнопки, но… Большое Но. Они его, возможно, и спасут. Но тут же арестуют. Если он нажмёт на эти кнопки, то его дороге придёт конец. Тогда всё было напрасно. Каждый его шаг. Всё.
    
Маркус погладил маленький аппарат. Он помещался в его ладони, влажный от его пота. Пластиковые кнопки. Уже сейчас цифровые данные мечутся туда и сюда между ним и какой-то радиостанцией. По этому сигналу его можно обнаружить, с точностью до нескольких метров.
    
Что будет, если он не выживет? Может, какое-то из этих насекомых уже давно впрыснуло в него яд, с которым в одиночку ему не справиться? Может, от какой-нибудь из этих колючек он заразился столбняком? Столько опасностей вокруг, и большинство из них ему вообще неизвестны.
    
Просто набрать службу спасения. Пока ещё есть связь. Через пару километров её может не быть. Набрать службу спасения, и всё будет хорошо.
    
Не так уж это и страшно. Ну, арестуют его, ну и что? За нелегальный въезд много-то ему не дадут. А остальные пункты – да действительны ли они ещё? Ну да, наверное, они ещё действительны.
    
Эта мысль поднялась на поверхность, как медленно всплывающий кит, и тысячи пугливых голосов хотели перекрыть её, хотели, чтобы он набрал наконец 9-1-1, это ведь было так просто…
    
Если он это сделает, ему никогда не узнать, из-за чего пришлось принять смерть его отцу.
    
Что-то побежало по его щекам, но это были не насекомые, это были слёзы. Окоченелым, почти артритным движением пальцев он отключил свой телефон. Сжал его, в то время как внутри поднималась неукротимая ярость, размахнулся и зашвырнул его подальше в кусты, подальше и навсегда.
    
Потом зажал руками рот, из которого рвался наполовину смех, наполовину всхлипы. Так он и сидел до тех пор, пока наконец не смог подняться и продолжить марш-бросок.
    
Когда солнце опустилось к горизонту, вопрос, делать ли следующий шаг, вообще уже не ставился. Его ступни делали это автоматически. Мысли погасли. Тупо и механически он плёлся вперёд, переполняемый крепнущим подозрением, что движется к своей погибели.
    
Стемнело. Он искал место, куда можно было бы прилечь. О диких зверях он уже давно не беспокоился. Сначала стянул башмаки и носки, посмотрел на ступни, все в волдырях, хотя картина была не так страшна, как он боялся. Затем съел остатки провианта, выпил немного воды, лёг и уснул.
    
    
Проснулся Маркус оттого, что луч света щекотал лицо. Он сел как робот, оценил состояние своих ступней, натянул на них носки и башмаки и поднялся. Он больше не знал, зачем идти дальше. Он перестал об этом думать. Он шёл, и этого было достаточно.
    
Было немного холоднее, чем накануне. Некоторые ветки, касаясь лица, осыпали росой. Это действовало благотворно. Шаг за шагом. Он нашёл ритм, который был не просто шагом, он был движением вперёд. Своеобразное чувство поднималось в нём, могучее, архаическое чувство, что он является частью древней традиции – традиции, которая была старше его, старше всего, что он до сих пор знал. В нём будто ожили воспоминания о древних временах, когда его дальние предки, охотники, миллионы лет назад прочёсывали саванны молодой планеты.
    
Пальцы его хватали свежие побеги, срывали на ходу, заталкивали в рот. Он жевал, ощущая горечь и влагу, и глотал со странной естественностью.
    
Дорога поднималась в гору, открывая неоглядные дали лесов, которые он пересекал. На одной стороне – далёкие гранитные зубцы, на другой – мятые полосы желтизны, а между ними только лес, волнами холмов под небом, полным свинцовых туч. Было безветренно, беззвучно, океан деревьев смыкался вокруг него с нерушимым спокойствием. Тонкая дымка лежала в долинах как молоко.
    
Мир, казалось, дышал.
    
Тени туч скользили по верхушкам, звенели цикады. Каждый шаг, который он делал, был частью этой мистерии, нотой в песне творения, оно в каждое мгновение возникало заново, вечно юное, издавна известное и никогда прежде не слыханное.
    
Все печали слетели с него, вся боль была забыта – нет, не забыта. Принята. Каким-то образом, Маркус сам не смог бы это объяснить, он понял, что всё это было необходимо, и всё то, что он увидел, стоило его усилий. Собственно, он не увидел – он узнал. Он смотрел на природу, а видел себя. Невозможно было представить себя в отдельности от этого. Где кончается он, и где начинается мир? Невозможно было провести границу. Размытый переход, сплошная среда, целое.
    
Как бороться против мира, как у него отвоёвывать что-то, как подчинять его, не навредив при этом самому себе? Он видел хищную птицу, кружившую в небе, и чувствовал её в своей крови. Он видел, как качнулась ветка, и почувствовал её в себе. В магический момент, которого ему уже никогда не забыть, он был един со всем.
    
    
К вечеру Маркус добрался до Crooked River Pass, маленького местечка у моста через узкий ручей. Тропа, по которой он шёл, закончилась прямо у Farsight Institut.
    
    
Территория была обнесена забором, и на нём висели таблички с впечатляющей надписью: «Farsight Institut. Частное владение. Вход запрещён. Территория охраняется. Внимание – научные эксперименты, опасно для жизни!»
    
Маркус и так не собирался заходить сюда открыто, тем более что было ещё светло. Он отступил назад, нашёл дерево, с которого всё хорошо просматривалось, и влез на него, сам себе удивляясь.
    
Потом он ждал, отдыхая и наблюдая за институтом.
    
Просторный ареал чем-то походил на ферму, но некоторые здания выглядели слишком урбанистично.
    
Он различил несколько сараев, хлев, жилой дом, в самом дальнем углу возвышался земляной холм, под которым, судя по всему, находилось подземное сооружение. Ускоритель частиц? Тир? Или всего лишь кегельбан? Со стороны не было видно.
    
Где мог находиться архив, в котором хранились технические документы? Похищенные конструкторские проекты, например. Трудно сказать. Он представил себе подвал, наверняка под основным зданием.
    
Причём, возможно, все усилия напрасны, и документы его отца давно уже находятся где-то в другом месте. Как-никак, минуло двадцать лет. За это время многое могло произойти.
    
Да и Таггард мог ошибаться.
    
Взгляд Маркуса вновь и вновь обегал территорию института. Ландшафт показался ему почему-то знакомым. Горная цепь на заднем плане, вершины, покрытые льдом… Возможно, он где-то видел фото института. Название тоже звучало так, будто он мог его где-то слышать. Только где? И когда? Он не мог вспомнить.
    
Строения, правда, с виду казались уже пришедшими в упадок, а то и брошенными. Газоны были давно не стрижены, некоторые кровли казались прохудившимися, и повсюду валялся ржавый, покрытый пылью и заросший бурьяном утиль.
    
Однако когда стемнело, в жилом доме зажглись огни. Значит, институт не заброшен. Но и следов активных исследований тут не наблюдалось.
    
Он составил свой план, пока ещё было что-то видно. Собак, казалось, тут не водилось, даже конуры он нигде не заметил. Равно как и других видимых приспособлений защиты и тревоги, сирен, гудков или ламп заливающего света. Был только ряд видеокамер, на которых светились красные диоды; мысленно он склонялся к тому, чтобы принять их за бутафорские. Ибо если нет освещения, что тогда могут увидеть камеры? Кроме того, размещены они были очень уж непродуманно.
    
Он облюбовал место, где мог, похоже, преодолеть ограду незаметно и без особенных усилий: ржавый угол, на котором проволочная сетка и без того была уже наполовину отогнута. За этой сеткой он мог пробраться вдоль холма, затем обогнуть деревянный сарай, ворота которого, как он разглядел, были закрыты на большой висячий замок. После этого он пересечёт открытое пространство до продолговатой пристройки к жилому дому, которая могла быть мастерской. Массивное кирпичное строение с подвальным этажом и зарешеченными подвальными окнами. Если бы ему пришлось размещать здесь архив, он выбрал бы именно этот подвал.
    
Когда стало слишком темно, чтобы усовершенствовать план дальше, он просто ждал. Вначале нетерпеливо, потому что время никак не двигалось вперёд, но потом нетерпение сменилось непривычно глубоким покоем, который наполнил его, словно ночной отзвук увиденного сегодня днём. Странным образом он не чувствовал усталости. Но и нервного возбуждения тоже не ощущал. Он просто знал, что войдёт туда – и всё.
    
Потом погасли и огни. Некоторое время ещё светился слабый жёлтый огонёк чердачного окна, потом и он погас. Кто бы там ни жил, он наверняка уже лёг в постель.
    
Маркус спустился с дерева в непроглядную темноту. На ощупь нашёл рюкзак, а в нём нашарил карманный фонарь, который, включив на самую слабую мощность, зажал между плечом и шеей, и в этом слабом свете собрал другие инструменты: ломик, естественно, тоже. Его он понесёт в руках. Отвёртки и щипцы рассовал по карманам. Перчатки придали бы образу завершённость, но их у него не было. О них он не подумал, покидая дом Таггарда, а если бы и подумал, подходящие вряд ли нашёл бы.
    
Но это не имело значения. Сегодня дело было не в отпечатках пальцев.
    
Он выждал минут сорок и осторожно двинулся, направив фонарь в землю. Ограда действительно не представляла собой никакого препятствия; он перекусил кусачками несколько петель сетки, а остальные отломились сами, настолько они проржавели.
    
Он прислушался и отвернул сетку в сторону. Она тихо задребезжала. Ни света, ни звука, ни возгласа. Хорошо. Дальше. И без спешки. Он крался вперёд, выверяя каждый шаг. Лучше медленно, чем споткнуться обо что-нибудь и наделать шуму. Осторожность оказалась не напрасной: он действительно один раз запутался в проволочной петле из-под какой-то брошенной упаковки. Нет, не ловушка и не капкан.
    
Добравшись до спуска в подвал пристройки, он остановился, прислонясь спиной к стене, постоял, пока дыхание и сердцебиение не успокоились. Потом спустился по ступенькам к двери подвала и посветил на замок.
    
Зазор между полотном двери и рамой был достаточно велик, чтобы просунуть ломик. Дверь издала истошный скрип, когда он налёг, и замок с хрустом вылетел из анкера.
    
Ночь, казалось, усиливала все звуки. Он быстро метнулся по лестнице наверх, прислушался, не шевельнётся ли что-нибудь. Ведь шуму на сей раз он наделал настоящего!
    
Он выждал четверть часа в полной готовности бежать, но всё оставалось спокойно. Конечно, отсюда он не мог слышать, не звонит ли кто в этот момент в полицию, но по ощущению вроде как не должен был. И Маркус решил, что взлом остался незамеченным.
    
Он снова включил фонарь, спустился по ступеням, нажал на дверь. В подвале пахло опилками и деревом, химией и прелью. Значит, мастерская. Частично хотя бы.
    
В свете фонаря он увидел узкий коридор, из которого в обе стороны расходилось несколько дверей. Маркус попробовал их все по очереди. Ни одна не была заперта. За первой слева располагалось что-то вроде котельной, в каморке справа стояли стеллажи с банками краски. Вторая дверь слева вела к топливному баку, вторая справа…
    
В кино герои любят говорить: «Бинго!»[46] – когда находят то, что искали, и Маркусу это всегда казалось глупым. Но сейчас он почувствовал, как велико искушение воскликнуть точно так же.
    
Перед ним было помещение, размером, может быть, четыре на шесть метров, уставленное старомодными шкафами с выдвижными ящиками.
    
– Ну вот, – прошептал он, что, наверное, было более подобающим выражением. Он обошёл фронт шкафов. Каждый выдвижной ящик был пронумерован, но эти цифры ни о чём ему не говорили.
    
И все ящики были заперты на ключ.
    
Маркус закрыл дверь комнаты и взялся за ломик. Прекрасный всё же инструмент. Сухой щелчок – и первый ящик, полный подшивных папок, выехал ему навстречу.
    
Тут всё было свалено через пень-колоду. Нумерация, возможно, соответствовала хронологии размещения, тогда должна где-то быть картотека или банк данных, по которому можно целенаправленно искать определённый документ. Что-то вроде: «Изобретение Альфреда Вестерманна, Германия (похищено); см. номер 20345».
    
Но эта главная картотека располагалась, видимо, не здесь. А жаль. Он-то мнил себя уже у цели.
    
А что, вообще-то, содержали эти папки? Он вытянул одну и полистал. Кажется, серия опытов с какими-то растительными культурами. Датировано январём 1988 года. Что за опыты, обозначено не было, только указание на…
    
Маркус услышал характерное жужжание и уже хотел обернуться, как вдруг что-то сделало «шларккк» и вырвало папку у него из рук.
    
И пригвоздило к шкафу картотеки.
    
Гвоздь, и в самом деле! Достаточно большой, хватило бы распять кого-нибудь, и взялся он из ничего…
    
– Никаких резких движений, советую вам, – произнёс низкий, хриплый женский голос. – У меня в руках машинка для вбивания гвоздей. Ею можно убить так же верно, как из пистолета, только будет гораздо-гораздо больнее.
   
   
    
     
Глава 49
    
    
Женщине было лет сорок пять, и она обладала комплекцией лесоруба. На ней были тренировочные штаны и майка без рукавов, во всей красе являющая взору её могучие плечи. Но жужжащая машина казалась тяжёлой даже в её руках, и дуло, в котором Маркус уже видел поблёскивающее остриё следующего гвоздя, беспокойно ходило туда-сюда.
    
От машинки отходил кабель, который она воткнула в розетку, как видно, где-то в коридоре. Какая прелесть!
    
– Кто вы такой? – спросила она, тяжело дыша. – И что вы здесь делаете?
    
Маркус попытался изобразить умиротворяющую улыбку.
    
– Ну, некоторым образом я взломщик. Правда, я ищу всего лишь то, что принадлежит мне…
    
Он непроизвольно опустил руки, от этого женщина вздрогнула и невзначай нажала на спуск. Раздалось «шларккк-шларккк», и ещё два гвоздя просвистели у самой его головы.
    
– Не двигаться! – крикнула она.
    
Маркус застыл статуей, хотя его так и подмывало посмотреть, не обманул ли его слух и правда ли оба гвоздя вонзились позади него в бетон. Перед этим он питал нешуточное уважение к этой небольшой машинке, полагая, что женщина умеет с ней обращаться. Теперь он испытал настоящий страх, поскольку оказалось, что она не умеет.
    
– Послушайте, я вам ничего не сделаю. Но не могли бы вы отвести дуло этой штуки немного в сторону? На всякий случай.
    
Она всё ещё тяжело дышала.
    
– Вот уж этого вы точно не дождётесь.
    
Дурацкая ситуация. Маркус ободряюще кивнул.
    
– О'кей. Как скажете. – Он снова поднял руки вверх. – И что мы будем делать?
    
Она разглядывала его, сжав губы, явно не зная, как быть. Ну, класс. Какое-нибудь: «Сейчас вы с поднятыми руками медленно пойдёте впереди меня наверх, чтобы я могла позвонить в полицию», – обычное во всех этих детективах, здесь явно не сработает, поскольку кабель её машинки не отпустит её дальше, чем на два метра.
    
Короче, надо было договариваться.
    
– Послушайте, – начал Маркус, – давайте поговорим. Просто поговорим. Мы не найдём решения, если не поговорим. А найти решение нам придётся, иначе мы до утра здесь простоим.
    
– Без фокусов! – прошипела она.
    
– Мне не до фокусов, поймите, – заверил её Маркус, с неприятным чувством осознавая, что приёмы риторики в разговорах с клиентами, которым его когда-то обучили, вполне могут рассматриваться как уловки и приёмы, да именно так и рассматривались самими профессионалами сбыта. – Скажите, а что могло бы убедить вас, что я, в сущности, безобидный парень? У меня нет при себе оружия. Если хотите, я сделаю шаг вперёд – с поднятыми руками, разумеется, – чтобы вы могли меня обыскать.
    
Гвоздебойная машина взметнулась вверх.
    
– Стоять на месте!
    
– Хорошо-хорошо, я не сдвинусь. – Плана действий у неё не было, это ясно. Ситуация была ей не по силам. – Тогда другое предложение: я назову вам свою фамилию. Меня зовут Маркус Вестерманн. Я мог бы показать вам свой паспорт; он у меня в нагрудном кармане куртки. Деликатное место, ясное дело. Но если я пообещаю шевельнуть только одной рукой и очень медленно…
    
В этот миг жужжанье смолкло.
    
Глаза её расширились.
    
– Черт!.. – взревела она.
    
– Не беспокойся, Берниче, – донёсся из коридора другой голос. – Можешь опустить своё орудие. Я этого парня знаю.
    
Берниче опустила гвоздобойник и обернулась, фыркнув от негодования. Про взломщика она, казалось, и забыла.
    
– Ты что, рехнулась, в твоём-то состоянии!.. В постель!
    
– Угомонись.
    
Маркус не верил своим ушам. Этот голос!
    
В дверях показалась рука с вилкой кабеля, а затем и обладательница этой руки.
    
Это была Эми-Ли.
    
На сносях.
    
– Ты? – вырвалось у Маркуса, и он сразу вспомнил, где видел этот ландшафт и эту горную цепь. Не на фото. – Так это ранчо твоего отца?!
    
Но как это могло быть? Он ведь никогда не спрашивал, где именно они тогда были; а с момента его бегства из Bare Hands Creek ему бы и в страшном сне не привиделось, что он направляется именно сюда…
    
– Точнее говоря, моё маленькое ранчо, – сказала Эми-Ли. На ней была ночная рубашка, а поверх неё – тонкий розовый халат. – Но поскольку мне его подарил отец, то да.
    
– Но как же… Я думал – здесь Farsight Institut. По крайней мере, на табличках так написано, и…
    
– Эми-Ли, ты здесь простудишься, – перебила Берниче.
    
– Мне не холодно. – Эми-Ли повернулась к мускулистой женщине. – Не могла бы ты на минутку оставить нас одних?
    
Теперь Берниче снова вспомнила про взломщика и злобно оглядела его.
    
– С этим типом? Здесь, внизу? Нет.
    
– Я обещаю, что через пять минут я поднимусь наверх.
    
– Ни в коем случае.
    
– Берниче!
    
Мускулистая женщина опустила своё оружие на пол.
    
– Пять минут. После этого я снова приду.
    
Эми-Ли оперлась о дверной косяк, сложив руки на своём огромном животе.
    
– Берниче – моя акушерка, – объяснила она. – Я хочу родить ребёнка дома.
    
Маркус кивнул.
    
– Весьма заботливая акушерка, должен сказать.
    
– Да, этого у неё не отнимешь. – Эми-Ли оглядела его с головы до ног. – Я даже не знаю, что сказать. Обнаружить тебя в моём подвале – это, пожалуй, самое последнее, чего я могла ожидать. И что же привело тебя сюда? Ты, кстати, выглядишь ужасно, Марк…
    
Тут Маркусу нечего было возразить.
    
– Это очень долгая история. Боюсь, в пять минут мне с ней не уложиться. – Он посмотрел на неё. – А ты выглядишь великолепно, если мне позволено будет это сказать.
    
– Спасибо, – холодно ответила она. – Однако как специалист по продажам ты должен знать, что не бывает ничего такого, что нельзя было бы объяснить за тридцать секунд. Итак?
    
Она выглядела ещё лучше, чем когда-либо. Несомненно, это было связано с беременностью. Судя по её животу, она после его ухода очень быстро нашла своего суженого. И за отцовским благословением дело не стало.
    
Видимо, не подкачал с происхождением. Какой-нибудь Кеннеди, Рокфеллер, Буш или вроде того.
    
Маркус набрал в лёгкие побольше воздуху и выпалил:
    
– Итак, в краткой форме: я ищу последнее изобретение моего отца. Некто, принимавший участие в его убийстве, сказал мне, что похищенные документы попали тогда в Farsight Institut. – Он указал на шкафы картотеки. – Возможно, где-то здесь. Если только я не заблудился.
    
– Вот видишь, уложился. – Она задумчиво огляделась. – Нет, я думаю, ты не заблудился. Я только сейчас начинаю понимать, как это всё взаимосвязано…
    
– Что ты имеешь в виду?
    
Она положила ладонь на живот и глубоко вздохнула.
    
– Уф-ф. Я тебе всё расскажу, и по мне так ройся в этом хламе сколько хочешь, но только не среди ночи… О Боже.
    
Маркус тревожно посмотрел на неё.
    
– Всё в порядке?
    
Она кивнула.
    
– Ничего-ничего.
    
– Эм-м, а скажи-ка… Не рискованно ли оказаться в такой глуши всего лишь с акушеркой? Ну, хотя бы отец твоего ребёнка мог бы… – Он запнулся. Неужто этот… отпрыск семейства Рокфеллеров, Кеннеди или Бушей мог её бросить?
    
– Отец моего ребёнка, – простонала Эми-Ли, – сейчас занят тем, что вламывается в чужие дома, которые одиноко стоят в такой глуши. И от него к тому же воняет так, будто он не мылся целую неделю.
    
Маркус смотрел на неё, и до него никак не доходило.
    
– Что?
    
Она закатила глаза.
    
– Да ты отец, чёрт тебя побери!
    
– Я? – Маркус засмеялся. – Как это может быть?
    
– Видишь ли, это связано с сексом. С тем, что так похоже на процесс бурения. Помнишь ещё, я надеюсь?
    
– По времени, я имею в виду, – пояснил Маркус. – Беременность длится… Сколько?
    
– Ровно девять месяцев. И по расчётам я должна была родить ещё вчера, – она погладила свой живот. – И после тебя у меня никого больше не было. Итак, либо отец ты, либо произошло медицинское чудо.
    
Маркус таращился на неё, подсчитывая:
    
– Сейчас у нас март… минус девять месяцев… Июнь! И в самом деле. – Неужто всё было так недавно? Ему казалось, что с того времени прошли десятилетия.
    
– В ту ночь, когда отключилось электричество, я думаю.
    
Маркус бросил на неё взгляд.
    
– Да.
    
Его охватила печаль, болезненное воспоминание о том моменте жизни вне времени и пространства, о чём-то, что было больше, чем оба они, больше, чем целый мир… Воспоминание о миге, про который они тогда не знали, насколько он прекрасен.
    
Эми-Ли снова сложила руки на животе.
    
– Но ты не должен чувствовать себя обязанным. Я справляюсь, как видишь. И подавать на алименты не буду, обещаю.
    
– Но я чувствую себя обязанным, – ответил Маркус. – То есть я… Я… Даже не знаю, что сказать. Ты исчезла, и…
    
– Я исчезла? Это ты ушёл, насколько я припоминаю. И когда я узнала о твоей аварии, мне сразу же сказали, что тебя не разыскать. – Она пожала плечами. – Но всё и так было ясно. В конце концов, я ведь сама во всём виновата.
    
– Что? Нет! Это было совсем не…
    
Эми-Ли стала кутаться в свой халатик.
    
– Ты не должен чувствовать себя обязанным, понятно? Я справлюсь. Я богатая женщина; уж если я не справлюсь, то кто тогда?
    
Маркус беспомощно смотрел на неё, не зная, что сказать. Ему хотелось встать перед её животом на колени, и то, что он испытывал это желание, потрясло его больше, чем всё остальное. Они зачали ребёнка. Тогда, в ту магическую ночь, когда мир остановился…
    
– А теперь идём наверх, – сказала она. – Тебе нужно принять душ, а мне надо спать. И я уже замёрзла.
    
    
– Я должна показать это мужу, – сказала Моника, когда Доротея дала ей почитать это предупреждение. – Он адвокат, ты это знаешь?
    
– О, – сказала Доротея. – Это было бы неплохо.
    
Друг Вернера по бывшему клубу внедорожников – клуб за это время прекратил своё существование – обещал позвонить, но с тех пор так и не объявился. Вернер уже жалел, что перезванивал ему, напоминая о себе и вынуждая его секретаршу врать.
    
У Габи тоже возникла идея.
    
– Повесь это на доску объявлений. Твоим покупателям это тоже будет интересно.
    
Доротею словно током пробило при этой мысли. Может, это был азарт борьбы?
    
– Правильно, – сказала она, скопировала письмо и прикнопила его посередине доски, подложив под него лист ярко-красного цвета, несколько большего формата, чтобы лучше бросалось в глаза.
    
– Ну, это уже беспредел! – сказала первая же покупательница, прочитав это.
    
– Я им тоже напишу письмецо, но такое, что они его припрячут куда подальше! – возмутилась другая.
    
– Я расскажу мужу, – сказала третья. – Он в газете работает; он про это напишет.
    
    
Через три дня и в самом деле появилась статья в газете, которая в этих местах практически в каждом доме лежала на столе за завтраком. Статья была на целую полосу. Там рассказывалось о магазине Доротеи, с фотографиями. Потом следовало сообщение о предупреждении супермаркетов, приправленное фотографиями двух директоров, которые имели вид мрачных мафиози. И комментарий, неприкрыто призывающий к бойкоту.
    
Через две недели в магазине Доротеи появился молодой человек измученного вида. Он тёрся у полок, выжидая момент, когда в магазине не останется покупателей, и тут же подошёл.
    
– Госпожа Утц? Можно с вами поговорить?
    
Доротея, которая уже начала было наблюдать за ним, недоверчиво кивнула.
    
– Да вы ведь уже говорите.
    
Он волновался.
    
– Я из Дуффендорфа. Я новый директор «Fixkauf» и хотел бы, чтобы мы с вами уладили этот спор. Мы, естественно, отзовём это нелепое предупреждение и, если вы захотите, вы получите на блюде голову нашего юриста, который подбил нас на всё это, – только, пожалуйста, остановите этот бойкот. Мы и правда уже на пределе. Транспортные расходы поднялись настолько, что мы не справляемся… Бойкот свернёт нам шею.
    
    
И всё пошло как раньше, но в иные дни Доротея не могла отделаться от чувства, что она прячется в своём магазине, укрывшись от мира, который потерял управление и казался ей похожим на разлаженный часовой механизм, вот-вот рассыплется на части – на оси, пружинки и колесики.
    
Новости она уже не смотрела. Выходила из комнаты, когда они начинались. Но соседи приносили ей газеты – в качестве упаковочного материала. Целый день заголовки маячили перед ней на столе, она заворачивала салатные кочаны в катастрофы, а морковку – в сообщения о банкротствах.
    
Каждый день разорялась какая-нибудь авиакомпания. А она и не знала, что их было так много. Туристические агентства предлагали поездки в основном на автобусах или по железной дороге; все каталоги, отпечатанные осенью, были объявлены недействительными; чартерные рейсы аннулировались. Кто хотел на Майорку, плыл на пароходе. Одна покупательница рассказывала о своей подруге, которая работала в аэропорту Пальма-де-Майорка и стала теперь безработной. А сам аэропорт превратился в павильон ужасов – призрачный, безжизненный и пустой.
    
Все больше было сообщений о странах, где служащие не получали зарплату, пенсионеры ждали свою пенсию, а пособия по безработице просто вычёркивались из бюджета. Во многих восточных странах экономика лежала в нокдауне, в Польше, Чехии, Греции, балканских странах государственные органы не могли собрать налоги, а если пытались добрать необходимое за счёт повышения ставки, это ещё больше удушало предприятия.
    
Когда Доротея читала такое, её охватывало предчувствие, что скоро всё то же самое начнётся и в Германии.
    
И Вернер намекал, что ожидается дальнейшее сокращение зарплаты. Официально это пока не объявлялось, но предугадывалось. Наряду со срывом контракта фирма имела проблемы с производством: один тип моторов больше нельзя было выпускать, поскольку не хватало одной детали. Чего-то вроде втулки из специальной керамики. Вернер, конечно, подробно объяснял ей, что это за деталь и какую роль она играет, но объяснял настолько многословно и с уходом в побочные процессы, что она вообще перестала что-либо понимать. Как бы то ни было, а без этой детали мотор не работал. Был один-единственный поставщик этой детали, обладавший к тому же патентом на неё, и тот разорился. Теперь отдел снабжения вертелся в поисках другой фирмы, которая могла бы производить эти керамические части, параллельно вёл лицензионные переговоры и готовил – на случай, если эти переговоры сорвутся – ходатайство об аннулировании патента ввиду его неисполнения… И такие вещи якобы происходили теперь сплошь и рядом.
    
Всё было взаимосвязано. Именно как в часовом механизме. Вынь одну деталь – и часы перестают работать.
    
Больше всего её тревожило, что это коснётся и её магазина. Если она не получит товары, всё будет кончено. Если её покупатели не заработают достаточно денег, чтобы покупать у неё, тоже. Каждый был частью игры. И никто ни от чего не был защищен.
    
Однако Вернер смотрел на это по-другому. Каждый вечер он начинал с этого проекта ТДП. Когда приходило по рассылке сообщение фирмы о состоянии строительных работ, он распечатывал его и спускался с ним в кухню, чтобы прочитать вслух. Он мог часами разглагольствовать о дробильной установке, методах нагрева и так далее. Он питал прямо-таки страстные надежды на этот проект, и Доротее от этого было не по себе.
    
Послушать его, так рынок только и ждёт, когда появится угольный бензин, чтобы успеть обеспечить себя товаром. Все спешат опередить друг друга, поскольку о появлении угольного бензина уже объявлено. И скоро к ним поступят первые плоды проекта, – обещал он ей.
    
Только на это и осталось надеяться. Поскольку, если и дальше так пойдёт с ценами на бензин и сокращением зарплаты, скоро Вернер не будет зарабатывать себе даже на дорогу.
    
    
Основательно помывшись в душе, Маркус провёл короткую ночь в кровати для гостей, а когда поздним утром спустился вниз, обе женщины уже сидели за завтраком и спорили о том, не пора ли уже забыть о домашних родах и не поехать ли в клинику, чтобы ускорить их.
    
– Ещё не пора, – говорила Эми-Ли. – Время ещё терпит, я чувствую это.
    
– Ах, как я люблю эти разговоры про телепатическую связь матери с ребёнком, – с гадкой иронией отвечала Берниче. – Клиника-то не за углом, подумай об этом!
    
Маркус дал себя заметить, и ему тут же были поданы блины и в огромном количестве хороший кофе. Берниче извинилась за то, что чуть не пригвоздила его к стене, а Эми-Ли, как ему казалось, разглядывала его именно тогда, когда он на неё не смотрел.
    
Хотя, возможно, он принимал желаемое за действительное.
    
Кухня-гостиная была уютной: отделанная светлой древесиной, с прекрасным видом в сад и солидной мебелью того рода дерева, который от времени становится только лучше. За обеденным столом могло бы поместиться десять человек, так что на нём хватало места для множества варений, компотов и сиропов, которые он должен был «непременно попробовать».
    
И, конечно, ему не удалось уклониться от подробного рассказа о том, как он сюда попал.
    
– Жуть, – сказала Эми-Ли, когда он закончил. – И ты даже понятия не имеешь, что это за изобретение?
    
– Ни малейшего.
    
– Тогда давай искать, – в её глазах блеснуло что-то от той голодной предприимчивости, которую он ещё хорошо помнил. Она поднялась, опираясь руками о стол.
    
– Эми-Ли! – запричитала Берниче. – Тебе бы надо поберечься. Ты на девятом месяце беременности, пожалуйста, не забывай об этом. А если точно, так уже на десятом.
    
– Да, преждевременных родов уже не будет, это уж точно, – ответила Эми-Ли.
    
Она повела его через холл в кабинет, в котором уже давно никто не работал: на всех поверхностях лежала пыль, а на стене висел календарь 1992 года.
    
– Ты смотри-ка, – сказал Маркус, указывая на фирменный логотип.
    
То был рекламный подарок фирмы «Eurocontact». Каждый месяц был украшен символом какой-нибудь европейской столицы.
    
Эми-Ли уставилась на календарь.
    
– Постепенно я начинаю тебе верить.
    
– При том что сам себе я верю с трудом, – пробормотал Маркус. Подарок выглядел так простодушно, так неброско. Всего лишь фирма, которая завязывала контакты с Европой, ничего больше.
    
Эми-Ли выдвинула ящик стола, полный ключей.
    
– Может, мы и вправду найдём бумаги твоего отца, – сказала она, роясь в них. И достала один ключ. – Вот. Каталог архива.
    
Она не преминула отправиться с ним в подвал. Всего там было шесть комнат, уставленных архивными шкафами, в одной из них и размещался каталог.
    
В выдвижных ящиках верхнего ряда хранились магнитные ленты и большие, гибкие дискеты на пять с четвертью дюймов.
    
– Ну, класс! – пробормотал Маркус. – Для таких теперь и дисковода не найдёшь.
    
– Ты начал не с того конца, – сказала Эми-Ли и выдвинула ящик в самом низу. – Маленький ребёнок может добраться только до нижнего ряда.
    
– Какой ещё ребёнок?
    
– Я, – ответила она. – Сон, который я тебе рассказывала однажды, помнишь? Это было не в Сиэтле. Это было здесь. – Она протянула ему большую, замусоленную карточку. Бледно-жёлтую, по краям разлохмаченную, с тонкими красными линиями.
    
И на самом верху было напечатано на машинке: «Вестерманн, Альфред».
    
– С ума сойти! – вырвалось у Маркуса. Он взял карточку у неё из рук.
    
В следующей строчке, немного налезающей на верхнюю, было напечатано: «Остракция (III-2010, происхождение: „Eurocontact“)».
    
Он глянул на Эми-Ли, которая в этот момент с трудом разогнулась.
    
– Ты должна мне это объяснить.
    
Она оперлась о шкаф.
    
– Да. Видимо, должна. Итак, насколько я поняла то, что мне рассказывал папа, дело обстояло так: когда мама заболела, он привёл в действие все рычаги, чтобы ей помочь. Это была редкая болезнь, о которой мало что известно, поэтому он решил организовать её полное обследование. Сперва он искал университет, который взял бы у него деньги и провёл это обследование, но не нашёл. Потом он попытался учредить собственный институт, но не получил необходимых разрешений – как-никак, речь шла о бактериях и прочих опасных вещах. В конце концов он наткнулся на исследовательское учреждение правительства, от которого это правительство радо было избавиться.
    
Маркус указал на пол.
    
– Вот это самое.
    
– Оно. Тогда это был исследовательский институт, учрежденный президентом Картером. Институт занимался альтернативными энергиями и бактериями, которые могли бы разлагать масляный отстой и прочие вредные вещества. Администрация Рейгана хотела скинуть это дело со своей шеи. Но поскольку изначально учреждение считалось военной лабораторией, а вся долина представляла собой закрытую территорию, папе всё это и продали в комплекте.
    
Маркус вспомнил, как Ванг показывал ему свою долину.
    
– Твой отец говорил, что купил эту долину в попытке спасти твою мать.
    
– Только ничего не помогло. Она умерла ещё до того, как начались работы по переоборудованию.
    
Маркус огляделся, дивясь услышанному.
    
– И потом?
    
– С тех пор папиной ноги здесь не было. Сначала мне пришлось провести тут восстановительный ремонт.
    
– Невероятно. – Маркус помотал головой. – Даже не знаю, что и сказать.
    
Эми-Ли упёрлась ладонями в поясницу.
    
– Тогда давай не будем терять время и, наконец, докопаемся до этого изобретения.
    
Ну, это были уже мелочи. Римская цифра три означала номер архивного помещения. Маркус принёс ключ для шкафа с номерами 1-2999 и сразу же извлёк из нижнего ящика несколько толстых папок типа «Манила» и картонную коробку с надписью «Остракция».
    
Большая часть документов была написана по-немецки, частично почерком его отца, частично отпечатана на машинке. Он всё разложил на полу кухни-столовой, и обе женщины смотрели, как он читал эту кипу бумаг.
    
– «Остракция», – смог он наконец объяснить, – должно быть, сокращение от «осмотической[47] экстракции[48]».
    
– Вау, – сказала Эми-Ли. – Ну, хорошо, хоть объяснил.
    
– Изобретение моего отца, – продолжал Маркус, зачарованный тем, что он читал, – позволяет получать спирт практически из любых растительных отходов, которые в огромном количестве образуются в сельском хозяйстве. Причем спирт в качестве моторного горючего.
    
Теперь они поняли.
    
– Взамен бензина?
    
– Вот именно. Основной принцип такой: растительные отходы измельчаются и при помощи бактерий приводятся в брожение. Это процесс классический, примерно так варят пиво. Проблема всегда заключалась в том, что бактерии, производящие алкоголь, уже при сравнительно низком содержании алкоголя отмирают – они, так сказать, губят сами себя. И если надо было получить алкоголь, который годился бы для сжигания, его требовалось тщательно дистиллировать, а это процесс энергозатратный, затрачивать приходится больше, чем получаешь.
    
– То есть это нерентабельно.
    
– До сих пор цифры были неутешительны. Если этанол – так называют питьевой спирт – добывать из растительных материалов, на получение одного литра потребуется 36 тысяч килоджоулей энергии: на возделывание, удобрение, уборку урожая и главным образом на дистилляцию. А энергетическая ценность этого литра составляет всего 21 200 килоджоулей. Это значит, наши потери составят свыше сорока процентов.
    
– Ты говоришь: до сих пор? – вставила Эми-Ли.
    
– Мой отец додумался вот до чего: если использовать отходы, которые накапливаются в сельском хозяйстве, – пустые стебли, наружные листья капусты, высевки, солома, всё, что несъедобно в кукурузе или в подсолнечнике, – то почти не потребуется дополнительных энергозатрат. Потому что эти культуры так и так сажают в продовольственных целях, не так ли? После этого нужно только обойти дистилляцию…
    
– «Только»?
    
Маркус кивнул.
    
– Тут есть одна хитрость. Мой отец нашёл путь получать спирт без дистилляции. – Он потянулся к картонной коробке, в которой они уже видели толстую, чёрную плёнку особенной структуры площадью с квадратный метр. Он поднял её. – Это плёнка, произведённая – ну, сегодня бы сказали – с помощью нанотехнологии. За счёт процесса осмоса она непрерывно экстрагирует из варева алкоголь. У неё две стороны – одна рифлёная и одна гладкая. Варево – на гладкой стороне, а на другой, рифлёной, выступает смесь из этанола и метанола, эта смесь ядовитая, если её выпить, однако в моторе она сгорает превосходно.
    
– Решение транспортной проблемы, – констатировала Эми-Ли.
    
– Вот именно. Алкоголь почти такой же энергоёмкий продукт, как и бензол, и может без проблем его заменить. К тому же сгорает он более экологично, а поскольку добывается из растений, не возникает дополнительной двуокиси углерода.
    
Берниче кашлянула.
    
– Может мне кто-нибудь объяснить, что такое «осмос»?
    
Маркус вытянул листок, на котором по-английски объяснялось несколько положений.
    
– Процесс диффузии между двумя растворами различной концентрации, которые разделены между собой полупроницаемой мембраной, – прочитал он. – Приведу наглядный пример: у нас в почках есть мембраны, через которые вода, мочевина и прочие нежелательные вещества из крови переходят в мочу, тогда как всё остальное остаётся там, где оно есть. Примерно так и можно представить себе этот процесс.
    
Эми-Ли наморщила лоб.
    
– Звучит подозрительно просто. Всегда спрашиваешь себя, почему до этого больше никто не додумался?
    
– На самом деле это не так просто, – сказал Маркус, раскладывая документы по темам в разные стопки. – Сам по себе процесс протекает лишь тогда, когда соблюдены определённые условия среды. И всё зависит от этой плёнки. Это в принципе высокосложная машина, которая в состоянии, так сказать, просеивать молекулы алкоголя, не пропуская при этом существенно более мелкие молекулы воды. Описание, как её произвести, – документ очень внушительный.
    
К концу дня Эми-Ли и Маркус сидели вместе на диване, а перед ними на ковре лежали документы. Маркус не заметил, куда девалась Берниче, да ему это было безразлично. С него достаточно того, что он сидит здесь и смотрит, как оранжево-красное солнце клонится к закату, заливая верхушки деревьев волшебным светом. Комнату, уставленную гигантскими растениями, наполняло тепло.
    
– И что ты собираешься теперь со всем этим делать? – спросила Эми-Ли.
    
Маркус задумчиво оглядел стопку бумаг – наследие его отца.
    
– Я думаю, в этом мой путь. Осуществить изобретение отца. Довести его до конца.
    
– Но ведь ты у нас не мастер на все руки. А кликать мышкой и изрекать заученные фразы – на этом далеко не уедешь.
    
– Время кликать мышкой, я думаю, и так прошло. А остальному можно научиться.
    
– И где ты собираешься это делать? И как?
    
«Хорошо бы здесь, – подумал Маркус. – У тебя».
    
– Ещё не знаю.
    
– Тебе понадобятся деньги.
    
– Конечно. Это тоже будет нелегко. Особенно если учесть, что я в полицейском розыске, в стране нахожусь нелегально и ещё кому-то задолжал.
    
– Ты сумасшедший.
    
– Наверное. – Ему хотелось обнять её. Но она с момента их новой встречи не допустила ни одного его прикосновения. Вот и теперь она сидела сама по себе, на другом конце дивана, раздутая самка, и в то же время была прекраснее, чем когда бы то ни было. – Я что-нибудь придумаю, – добавил он.
    
Она кивнула.
    
– Да уж наверное. Сюда же ты пробрался. И нашёл то, что искал.
    
«А что я, собственно, искал?» – спросил себя Маркус.
    
– Да, – сказал он. – Даже не верится.
    
Она подтянула к себе подушку.
    
– Может, ты хочешь уехать? Я могу позвонить Ксяо, он тебя подвезёт. Хоть завтра.
    
О'кей. Она хочет от него избавиться. Это тяжело, но, пожалуй, ему придётся с этим смириться.
    
– Вообще-то, я думал…
    
– Что?
    
– Ну. Раз уж в любой момент могут начаться роды, я хотел бы дождаться нашего ребёнка. Встретить его.
    
Эми-Ли отрицательно покачала головой.
    
– Мне эта идея не по вкусу.
    
– Я считаю, это самое меньшее, на что я мог бы рассчитывать.
    
– Но я этого не хочу.
    
– Но почему?
    
– Потому что это только вызовет ненужные чувства, и как знать, мы ещё наделаем глупостей. – В её голосе послышалась горечь.
    
Маркус посмотрел в окно, проследил взглядом за стаей птиц, сверкнувшей серебром.
    
– Это так или иначе вызывает чувства. Даже когда мы просто тут сидим.
    
– Забудь об этом.
    
Он помотал головой.
    
– Нет. Этого я никогда не забуду. Так же как не смог выбросить тебя из головы.
    
– Перестань, – резко сказала она.
    
– Я не хочу переставать. Хочешь знать, чего бы я хотел? Сидеть рядом с тобой, пока мы не состаримся и не поседеем. Вот чего я хочу.
    
Эми-Ли отвернулась и невесело рассмеялась.
    
– Мужчины!.. Ты просто видишь мой большой живот, и от этого у тебя идёт выброс гормонов, вот и всё.
    
– Я вижу тебя. И у меня в голове не укладывается, как я смог тогда уйти.
    
– И правильно сделал, что ушёл. Я была такая дурочка. Такая ветреница, из тех, что гордятся, когда мужчины пялятся им в декольте.
    
Воспоминание о том, с какой лёгкостью он тогда, в тот день в Нью-Йорке, перевёл стрелку своей жизни, захлестнуло Маркуса.
    
– Всё было бы иначе, если б я не ушёл… – прошептал он. Потом он вспомнил, что стояло за его уходом и, наверное, сыграло свою роль. – Надо было мне выдать Блока твоему отцу.
    
Эми-Ли медленно кивнула.
    
– Да. Блок. Его проклятый метод.
    
Несколько секунд было тихо. Слышалось мягкое потрескивание, как будто древесина расширялась.
    
Потом он услышал её слова:
    
– Отец требовал, чтобы я сделала аборт.
    
Маркус похолодел.
    
– Что?
    
– Он сказал, что это будет… – Она помотала головой, отгоняя слёзы. – Ах, да что там. Не хочу даже повторять.
    
Маркус протянул руку, коснулся её плеча, но она отстранилась.
    
– И потом? – спросил он.
    
Она пожала плечами.
    
– Это был разрыв. Не было никакой особой ссоры. Я просто уехала в Сиэтл, где у меня были друзья. Берниче, например. Впоследствии мы с папой сошлись на том, что он отпишет мне часть своего состояния, а я за это буду поддерживать с ним контакт. После этого я переехала сюда. – Она судорожно втянула воздух. – Может, когда родится ребёнок, будет лучше. Если я увижу, что он его примет. Но так, как раньше, уже не будет никогда… Да и зачем? Теперь, оглядываясь назад, я не понимаю, как я могла быть такой дурой! Что я с собой сделала?! И при этом считала себя такой умной. Женщина, которая умеет жить. Какая чепуха! Но это я поняла только тогда, когда впервые ощутила в себе ребёнка. Это изменило всё.
    
Маркус разглядывал круглый красный ковёр, смутный узор на нём и чувствовал, что должен сказать это сейчас, иначе не скажет уже никогда.
    
– Эми-Ли, я хотел бы остаться с тобой. Или взять тебя с собой. Как угодно, лишь бы мы были вместе…
    
Она отрицательно покачала головой, сжав губы.
    
– Нет. Ничего хорошего из этого не выйдет.
    
– Но почему?
    
Она обхватила себя руками, глубоко вдохнула и тихо, проникновенно сказала:
    
– Потому что ты никогда не забудешь, что я лишь притворялась перед тобой. Что я брала тебя на наживку, чтобы сделать гешефт. Что я тебя использовала. Ты всегда будешь помнить об этом, – и как бы ты смог мне после этого доверять? А если мы не будем доверять друг другу, мы не будем счастливы.
    
Маркус вспомнил их первую встречу, их двусмысленный разговор о буровых вышках и о промывочных жидкостях.
    
– Знаешь что? Всё это я, в общем, знал. Всё это было слишком безумно и вычурно, чтобы быть настоящим. Но главное вот что: это не было для меня аргументом. Я просто хотел с тобой спать. Честно говоря, тогда я хотел спать хоть с какой-нибудь женщиной, и ты мне просто подвернулась. У меня к тому времени уже целую вечность не было секса, я был весь набит тестостероном до корней волос… Мне было всё равно, по каким причинам ты ложишься со мной. Главное, ложишься. И секс, честно, был тогда для меня игрой, в которой так или иначе один должен обдурить другого. Секс – это обоюдное использование друг друга. – Это признание хлынуло из него потоком, и он не мог его остановить. Да, так было. Но теперь это не так. – Он робко поднял на неё глаза. – Таковы мужчины. Боюсь, это заводской брак, ошибочная установка по умолчанию.
    
Она скептически оглядела его.
    
– Я уже не та женщина, какую ты знал.
    
– Я тоже больше не тот мужчина, какого ты знала.
    
– Весь следующий год я, скорее всего, буду крутиться вокруг этого ребёнка. Стану настоящей наседкой. Именно такой бабой, каких я раньше на дух не переносила.
    
– Я даже боюсь представить, что это маленькое существо сделает со мной.
    
– Никаких вечеринок, никаких вернисажей, никаких танцев до утра. Со всем этим покончено.
    
– Они и раньше-то выматывали силы.
    
– Никаких пилюль. Никакого кокса. Ничего крепче красного вина.
    
– А ещё твои ужасные старые пластинки, которые ты хранила.
    
Она даже засмеялась.
    
– Я их и сейчас ещё храню.
    
– Тогда давай поженимся, – сказал он и почувствовал в себе сумасбродное, головокружительное напряжение, безумную надежду: вдруг она согласится?
    
– О'кей, – сказала Эми-Ли.
    
– Прямо сейчас.
    
– Ты сумасшедший.
    
– Тебе лучше привыкнуть к этому с самого начала.
    
    
Берниче как громом поразило, когда Эми-Ли заявила ей, что выходит замуж, да к тому же немедленно, тотчас. Да они просто рехнулись! И как же они собрались это делать? Она ни за что не позволит, чтобы Эми-Ли сегодня вечером выходила из дому, тем более для такой дальней поездки на машине; только через её труп.
    
– Позвони Ксяо, – воскликнула Эми-Ли. – Пусть разыщет чиновника из ратуши и привезёт сюда.
    
– Из ратуши? Да где же он его найдёт в такое время? Ведь вечер пятницы!
    
– Вот и хорошо, – ответила Эми-Ли. – Значит, он уже ничем не занят.
    
Бормоча проклятия, Берниче ушла и где-то в глубине дома звонила, а Эми-Ли тем временем развернула кипучую деятельность. Она поставила охлаждаться две бутылки шампанского. Сунула в тостер хлеб, достала баночки с паштетами и принялась делать бутерброды. Посреди этого Берниче принесла ей телефон: она разыскала мирового судью, и тот хотел побеседовать с Эми-Ли.
    
Она объяснила ему положение дел: на сносях, нежданно откуда ни возьмись появился отец ребёнка, ни о чём даже не подозревая, все счастливы – единственное, чего недостаёт, это помочь ребёнку родиться в законном браке.
    
– Ты невероятная, – шепнул ей Маркус в свободное ухо.
    
– Он говорит, по закону это возможно, – передала ему Эми-Ли, – если у тебя есть при себе паспорт…
    
– Он у меня в куртке.
    
– …и если мы заплатим семьдесят долларов пошлины…
    
– Мы можем, нет?
    
– …и если у нас есть два свидетеля. Пусть это будут Ксяо и Берниче. Ты не против?
    
Маркус поднял руки.
    
– Я ЗА всё.
    
– У нас нет колец, – вспомнила она.
    
Маркус задержал дыхание.
    
– И правда нет. – Ему было интересно, что сейчас будет. Разыщет ли ювелира или всё отменит?
    
Ни то, ни другое.
    
– Неважно, – сказала она в телефон. – Кольца не самое главное. Просто приезжайте.
    
Потом она потянула Маркуса с собой, распахнула дверь в нежилую, застоявшуюся комнату и сказала:
    
– Надо всё подготовить.
    
И он пылесосил, проветривал, двигал мебель, установил стол и пять стульев, справа и слева от стола поставил по одному растению, торшер.
    
Мировой судья прибыл в половине десятого вечера и был крайне озабочен. Вид импровизированного зала регистрации лишь незначительно поднял ему настроение. Коротко кивнув, он выложил на стол потёртую папку, достал из неё документы, печати и прочий необходимый инвентарь.
    
– Это вы брачующаяся пара? – сдержанно спросил он Маркуса и Эми-Ли и, когда они это подтвердили, сказал: – Хорошо. Тогда давайте начнём.
    
Он был неказист и сутул, казался заскорузлым, как крестьянин, однако дело своё знал. Он проверил паспорта, не поленился разобраться в европейском паспорте Маркуса, записал имена свидетелей, заполнил свидетельство о браке и после этого произнёс речь, очень впечатляющую – и всё это, вся процедура, которая тут совершалась, была словно водоворот, в который затянуло Маркуса. В какой-то момент его спросили, хочет ли он взять себе в законные супруги присутствующую здесь Эми-Ли Ванг, и он заглянул ей в глаза, которые были и юными, и вместе с тем мудрыми, и сказал «да», и всё пошло дальше, и она сказала ему «да», и потом этот угрюмый, неказистый человек объявил их мужем и женой.
    
Один вздох спустя, не успев поцеловаться с мужем, Эми-Ли вскрикнула, и на ковёр между её ног полился поток прозрачной жидкости.
    
– Ну вот! – довольно воскликнула Берниче. – Лопнул плодный пузырь.
    
Она взяла новоиспечённую миссис Вестерманн под руку и вывела её из комнаты, приговаривая что-то успокоительное.
    
Ксяо сохранял азиатскую невозмутимость и поздравил Маркуса подходящими к случаю словами. Судья взял приготовленный бокал шампанского, опрокинул в себя его содержимое и заявил:
    
– Да, много я повидал на своём веку, но такого ещё не случалось.
   
   
    
     
Глава 50
    
    
Маркус простился с Ксяо и мировым судьёй, а когда снова вернулся в дом, у Эми-Ли начались роды, при виде которых он потерял самообладание. Её тело словно терзали демоны, и он разом позабыл всё, что знал о родах раньше. К счастью, Берниче была само спокойствие – непоколебимая скала среди прибоя. Она уговаривала будущую мать, а для обезумевшего отца постоянно находила какое-нибудь неотложное дело.
    
Маркус не заметил, как начался новый день и на небо выползло солнце. Он видел и слышал только Эми-Ли: она обливалась потом, и кричала, и изрыгала проклятия, и её сотрясали силы, которые были по ту сторону её сознания. А Берниче знай приговаривала:
    
– Молодец, Эми-Ли, хорошо стараешься, умница.
    
И, наконец, свершилось чудо. Девочка. Крошечная и перепачканная кровью, сморщенная, страшненькая и просто чудесная, она лежала на груди у Эми-Ли – человеческое существо в миниатюре, у которого всё уже было на месте. Она сжимала кулачки и протестовала изо всех сил, когда огромная Берниче, довольно сюсюкая, хлопотала над нею.
    
Только теперь Маркус заметил, что плачет, всхлипывает и совершенно обессилел. При том что он ведь ничего не делал! Кроме того, что держал Эми-Ли. «Как смешно называть мужчин сильным полом», – думал он.
    
Тишина, возникшая затем, была полнейшим умиротворением. Они лежали в чистой постели, все трое, дитя было выкупано, накормлено и завёрнуто в мягкие пелёнки, и усталость опустилась на них, непреодолимая, как земное тяготение.
    
– Чудо, чудо, – бормотал Маркус, погружённый в созерцание непостижимо крохотного пальчика своей новорождённой дочки.
    
– Ты уже в двадцатый раз это повторяешь, – сонно сказала Эми-Ли.
    
Он чувствовал улыбку на своём лице. Это стало происходить с ним в последние часы само по себе.
    
– А я так думаю, что в сотый.
    
Он вдыхал аромат младенца. Дитя пахло молоком. Ещё какими-то присыпками и шампунем. Берниче руководила им во время купания ребёнка, и он даже не наломал при этом дров.
    
– Как мы её назовём? – спросила Эми-Ли.
    
Маркус подумал.
    
– Джой.
    
– А я хотела Кэролайн. Как мою мать.
    
– Тоже красиво. – Он мысленно проговорил оба имени, пытаясь представить себе, как это будет – звать ребёнка, который забегался в саду и не хочет идти в постель. – Давай возьмём оба имени.
    
– Джой Кэролайн Вестерманн?
    
– А что, звучит хорошо.
    
– Да. Звучит хорошо.
    
    
Хунг Ванг явился с визитом через день. Маленький и тихий, он стоял перед дверью и ждал, когда его попросят войти. Он заметно постарел с тех пор, как Маркус видел его. Кожа потемнела, и вид у него был изнурённый, как у человека, который много работает.
    
Но может, он и всегда был такой, а Маркус только теперь это заметил.
    
Никакой размолвки между отцом и дочерью не чувствовалось; они приветствовали друг друга с тем азиатским самообладанием, которое Маркусу, наверное, никогда не разгадать. По крайней мере, Хунг Ванг ни слова не проронил по поводу их внезапной женитьбы, хотя он, без сомнения, знал о ней от Ксяо.
    
Однако при виде внучки он явно растрогался, а когда он узнал её имя, то потерял дар речи. Он сел у кровати Эми-Ли, взял её за руку, долго смотрел в пустоту и наконец тихо сказал:
    
– Знаешь, в последнее время я понял, что далеко не всегда и не всё делал правильно. Это понимание для меня совершенно внове. – Он кивал, погрузившись в воспоминания. – Нет. Действительно, я многое делал неправильно. Очень многое.
    
Маркус почувствовал, что они хотят побыть наедине. Он сказал, что пойдёт поставить чай, и отправился на кухню.
    
Через некоторое время туда пришёл и Ванг.
    
– Она уснула, – сказал он и сел на табурет у кухонной стойки. – Ей, наверное, пока ещё тяжело, да?
    
– Да, – кивнул Маркус, налил пиалу чаю и протянул ему.
    
Ванг пригубил.
    
– Что это за изобретение, о котором рассказала Эми-Ли?
    
Маркус объяснил. Старик внимательно его слушал.
    
– Спирт, – сказал он. – Гм-м.
    
И больше ничего. Он пил чай мелкими, осторожными глотками, потом снова подставил пустую пиалу Маркусу и, пока тот подливал, спросил: как, собственно, так получилось, что он снова очутился здесь?
    
И Маркус всё подробно рассказал. Ванг кое-что переспрашивал; в особенности его интересовало, что именно Таггард говорил ему о своей деятельности в «Eurokontact».
    
– Да, – сказал он наконец. – Вот оно, значит, как. Они во всеуслышание борются с международным терроризмом везде, а в собственном доме его не видят. Соринка в чужом глазу – и бревно в собственном.
    
– Вы думаете, за всем этим скрывается заговор?
    
Ванг отрицательно покачал головой.
    
– Если бы так. Заговор-то можно раскрыть, заговорщиков под суд – и все дела. Нет, я боюсь, всё гораздо хуже. – Он отпил глоток чаю, подумал. – Это своего рода мафия. Она имеет в этой стране давнюю традицию. Отцы-основатели и идеалы, которые они вписали в Декларацию независимости – жизнь, свобода, стремление к счастью и так далее, – это светлая сторона американской истории. Но, к сожалению, не единственная. Мафия, Cosa Nostra, китайские Триады – это тёмная сторона. Вне этого аспекта историю этой страны не понять.
    
Маркус поднял крышку чайника, чтобы посмотреть, сколько там ещё осталось.
    
– Приходилось ли вам самому иметь дело… с такого рода людьми?
    
– Мой бизнес всегда был связан с Китаем, – ответил Хунг Ванг, чуть ли не развеселившись. – Ты думаешь, это обходилось без взяток? Без ножей, без крови, без угроз? – Он задумчиво покачал своей чашкой. – Самое коварное то, что такие структуры развиваются сами по себе. Задатки к этому я обнаружил и в себе. Допустим, у тебя есть хороший знакомый, который занимает влиятельное положение, а ты можешь оказать ему услугу и оказываешь. И однажды ты сам попадаешь под давление и просишь об услуге его, в обход закона, ну всего лишь чуточку в обход… Так всё и начинается.
    
– Понятно, – кивнул Маркус.
    
– Это не заговор. Это такая штука: «Так-делают-все». Плесень, которая разрастается там, где люди не видят смысла в морали, не видят смысла в собственном достоинстве. – Ванг допил чай. – Хотел бы я знать, как с этим бороться.
    
На этом созерцательный момент закончился, и перед Маркусом снова предстал прежний Хунг Ванг – деятельный, пышущий энергией. Он встал, сделал несколько шагов к террасе, повернулся и сказал:
    
– Это изобретение твоего отца… Нефть оно не заменит. Надеюсь, это понятно?
    
Маркус пожал плечами.
    
– Достаточно будет, если оно заменит бензин.
    
– Это тоже делу не поможет. Ты не отдаёшь себе отчёта в порядке величин. – Он принялся ходить взад-вперёд, орудуя пальцами, как счётами. – Сейчас в мире есть приблизительно, ну, 800 миллионов автомобилей. Ради простоты допустим, что все они легковые, и каждый пробегает за год, скажем, 20 тысяч километров. Всего это будет 16 триллионов километров пробега. Пусть в среднем расход каждого автомобиля на сто километров пробега составит 7 литров, это даст нам потребность в горючем чуть больше триллиона литров в год. – Он остановился. – Триллион, ты понимаешь? Миллион миллионов литров.
    
– Да. Понимаю, – сказал Маркус. Это произвело на него впечатление.
    
– Несколько лет назад я немного поиграл с мыслью купить фирму, которая производила из кукурузы промышленный спирт. Главным образом в качестве дополнительного горючего, кстати. Знаешь, сколько спирта они получали с одного гектара кукурузы? Целых три тысячи литров. Гектар, кстати сказать, это десять тысяч квадратных метров. И чтобы получить эти три тысячи литров спирта, требовалось десять тысяч литров бензина только для того, чтобы возделать землю, внести удобрения и собрать урожай; это даже не учитывая дистилляцию.
    
Маркус непроизвольно сглотнул.
    
Ванг кивнул, сощурившись.
    
– Так выглядит реальность. Ясно, можно делать это при помощи такой плёнки, но ты должен отдавать себе отчёт, что этот продукт займёт на рынке лишь узкую нишу. А большое колесо будет вертеться где-то в другом месте.
    
И тут же к Маркусу вернулось старое чувство, что он существует где-то на обочине настоящей жизни.
    
– И где же? – спросил он.
    
– У нас кризис. Повсюду цитируют, что китайский иероглиф для обозначения кризиса – тот же самый, что и для обозначения шанса. И это даже правда. Карты сейчас тасуются заново. Возникают возможности, каких не было в нормальные времена – за них надо только ухватиться! – Он хитро сощурил глаза. – Я вовремя, ещё до коллапса, вложился в акции фирм, которые строят атомные электростанции. Их курс в первые же недели проломил потолок. И я успел вовремя соскочить – ещё до того, как массе инвесторов стало ясно, что и урана хватит не навечно. И что лет через тридцать-сорок предстоит пережить ту же драму. Только эти отходы будут намного опаснее, чем какой-то выхлоп, остающийся от нефти. – Он постучал пальцем по груди Маркуса. – За последние полгода я удесятерил своё состояние. Огромный капитал, который я вложу в ядерный синтез. Синтезировать водород в гелий – это энергия звёзд. По нашим человеческим масштабам поистине неисчерпаемая. Тот, кто обуздает эту силу первым, будет держать в руках будущее человечества.
    
Маркус с сомнением смотрел на своего тестя.
    
– Но ведь в этом направлении бесплодно бьются уже десятки лет?
    
– «Бьются» ни шатко, ни валко. Пару миллионов сюда, пару миллиардов туда. Больше вложено в моторы для «Формулы-1», в кошачий корм или в бритвенные лезвия, чем в термоядерные исследования. – Ванг положил руку на плечо зятю. – Вы теперь – молодая семья, вы должны поначалу побыть вместе. Но через полгода или около того… Подумай. Я как раз сейчас завариваю эту кашу. И знаешь, где? В Китае. Там сейчас многое изменилось. Старые бетонные головы вымерли, а новые вожди мыслят жёстко экономически. У меня там уже участок с лучшими условиями, с минимальным налогообложением, с доступом к мастерским и поставщикам. В скором времени я снова полечу туда: надо согласовать ещё множество деталей договора. Но это будет ведущий в мире центр исследований, поверь мне. Там мы будем строить будущее.
    
Позднее к ним пришла Эми-Ли, и они говорили уже только о ребёнке, который тоже вскоре проснулся и заплакал, требуя материнского молока. В конце концов Ванг простился.
    
И Маркус ощутил, как в его жилах, словно наркотик, снова загорелся прежний, сладкий голод по великому и грандиозному.
    
    
Прошла первая неделя привыкания, не самого лёгкого. Чудесная, крошечная малышка нещадно вырывала их из сна по нескольку раз за ночь, выпутывалась из пелёнок и раскрывалась, наполняла свои подгузники странными продуктами, вязкой массой, клейкой, как смола, которая насилу оттиралась лишь с огромным количеством детского масла и громадным расходом бумажных салфеток. Едва они научились управляться с этой массой, как за ней последовал жидкий стул, который размазывался по всему телу, источая невероятную вонь и требуя немедленного купания.
    
Запасы комфортабельных памперсов с удобными липучками быстро подходили к концу. Их, как объяснила Эми-Ли, тоже было трудно достать, даже за большие деньги. В обозримом времени придётся возвращаться к матерчатым пелёнкам.
    
– Я обзвоню всю округу, может, удастся раздобыть хотя бы прокладки из целлюлозы, – со вздохом сказал Маркус.
    
То были трудные дни и изнурительные ночи, и казалось, что один ребёнок создаёт слишком много проблем для троих взрослых. А потом Берниче пришла пора возвращаться в Сиэтл; долгая и полная по новым временам опасностей поездка, хоть Ксяо и отвёз её до остановки автобуса, а автобусы сопровождали вооружённые охранники.
    
Но и без Берниче они как-то выдержали первый день. Вечером, когда Джой Кэролайн наконец уснула, Эми-Ли пришла к Маркусу в кабинет, где он расположился со своими документами и чертежами, не слишком, впрочем, далеко продвинувшись за эти дни.
    
– Привет, муж, – сказала она и упала в старое кожаное кресло.
    
– Привет, жена.
    
Она взглянула на лежащие перед ним бумаги.
    
– Ведь именно этого ты и хотел, не так ли? «Other people's ideas», которые ты осуществишь при помощи «other people's money».
    
Маркус кивнул.
    
– Только на сей раз мне не обойтись без пары по-настоящему хороших собственных идей. И спасут ли они положение, – в этом я как раз начинаю сомневаться.
    
Она наморщила лоб.
    
– Почему так?
    
Он указал на телефон.
    
– Я тут много названивал. И результат… Ведь плёнка для остракции – продукт высоких технологий. А хай-тек на последнем издыхании. Недостаток энергии, недостаток спроса, что там ещё? – Он подвинул к себе блок с записями. – Фирмы, которая в своё время изготовила этот кусок плёнки для моего отца, давно не существует. И некому её заменить. Исходных материалов не найти, и, как я выяснил, машины, на которых можно было эти исходные материалы произвести, тоже больше не раздобыть.
    
Эми-Ли нахмурилась.
    
– Плохо дело.
    
– Концепция гениальная, – сказал Маркус, – но мы слишком поздно спохватились. Технические возможности упали настолько, что такую пленку больше не производят.
   
   
    
     
Глава 51
    
    
Министр экономики защищал своё решение приостановить использование стратегических резервов нефти. Он следовал рекомендациям Международного агентства по атомной энергии.
    
– Это не имеет смысла, – объяснял он кучке журналистов, – поддерживать на прежнем уровне расход бензина за счёт всё большего использования запасов. Придётся приспосабливаться к новым условиям, их не обойти.
    
Последовал ливень вопросов, из которых выделялись такие слова, как «разъездная работа», «дорога на работу», и «транспортные расходы».
    
– Вот что я вам скажу: если мы продолжим использование резервов, каверны нефтехранилищ к концу года опустеют. И что тогда? Что нам делать, если и у полиции больше не будет бензина? У вооружённых сил? Если надо будет строить электростанцию – и не будет дизельного топлива для строительных машин?
    
Пополнение резервов, объяснил он, невозможно. Для этого потребовались бы закупки в таких масштабах, что цена нефти именно из-за этого сразу бы выросла.
    
– Таково положение дел на сегодня, – добавил он. – Надо подождать, что принесут нам те разнообразные проекты, которые ведутся во всём мире. Уже в июле на нашем рынке появится угольный бензин, он разгрузит положение с обеспечением. В Канаде приступили к промышленной разработке нефтеносного песка бухты Атабаска…
    
Это, конечно, был проект, вызвавший большие споры. В теории нефтеносный песок канадской провинции Альберта представлял собой месторождение, по величине второе в мире после саудовских – а может, и вообще самое крупное, – однако добыча нефти из перемазанного битумом песка требовала такого гигантского количества пресной воды, химикатов, а также энергии, что критики говорили о заведомой крупномасштабной экологической катастрофе с весьма сомнительной к тому же доходностью. Когда по телевизору показывали картинку чудовищных карьеров вдоль реки Атабаска, казалось, что видишь чужую планету или кошмар.
    
    
Цены на бензин продолжали расти, в чём бульварная пресса обвиняла поочерёдно правительство, нефтяные концерны или «шейхов». Первое преодоление отметки в пять евро за литр бензина «супер» антиглобалисты восприняли как повод устроить на площади перед зданием рейхстага праздник под девизом «Forget Globalization!»
    
– Рост цен на нефть – это конец глобализации! – заявила многочисленным камерам привлекательная, одетая в соответствии с ранними летними температурами пресс-спикер мероприятия. – Только дешёвая нефть допускала дешёвые перевозки, которые, в свою очередь, отнимали у региональных производителей географические преимущества перед большими концернами. Если яблоко, привезённое из-за моря, может стоить дешевле яблока, которое крестьянин снимает с дерева у своего порога, это разрушает локальные хозяйственные структуры и цементирует эксплуататорские отношения. В выигрыше при этом тот, у кого больше капитал, а остальные проигрывают.
    
Большинство съёмочных групп были довольны этим высказыванием и хорошими видами на вырез спикерши. Но один комментатор всё же спросил, а как же быть с медикаментами, удобрениями и тому подобным, ведь из-за дорогой нефти это тоже подорожает, а для развивающихся стран станет просто недоступным.
    
– Тут вы должны отдавать себе отчёт, кто за это в ответе. Ведь именно дешёвая нефть со всеми её продуктами привела к стремительному росту населения в тех регионах, где столетиями высокую рождаемость компенсировала высокая детская смертность. В последнее время люди там в принципе питались нефтью – в форме промышленно произведённых продуктов питания, главным образом из США. Которые были зачастую дешевле того, что производили местные крестьяне, так что они становились даже безработными. Другими словами, из-за дешёвой нефти и связанной с этим политики были привлечены огромные массы дешёвой рабочей силы, которым больше ничего не оставалось, как за минимальную плату работать на большие концерны. В итоге в этих странах ещё до «Peak Oil» стало хуже, чем раньше, но это вина тех, кто отвечал за такое развитие. И если теперь они, из-за дорожающей нефти, лишатся таких возможностей, это будет первый шаг к улучшению ситуации.
    
    
Пришло необычайно раннее, пылающее зноем лето, а с ним и известия о засухах, неурожае и голоде во многих странах у экватора. Пошли призывы к пожертвованиям, и эти пожертвования собрали такие суммы, которые вызывали удивление ввиду проблем у собственного порога.
    
Затем случился скандал: организация, оказывающая помощь, закупила на собранные деньги продовольствие для голодающих районов Судана, а эти продукты заплесневели в складских помещениях итальянских и испанских портов, потому что их не смогли увезти в затронутые бедствием районы. Вид раздутых мешков с зерном и мужчин, которые в респираторах рылись в почерневших коробках, вызвал шок.
    
Военные обещали транспорт, но потом отказали, объяснил руководитель организации, которого с трудом отыскала одна съёмочная группа. А у них самих якобы больше не осталось денег.
    
Несколько дней все новости вертелись вокруг этой темы. Вмешается ли теперь Европейский Союз и доставит ли продовольствие в голодающие районы? Комиссия отвечала уклончиво. Мол, это рассматривается, производятся проверки, соответствующий комитет вникает в состояние дел.
    
Потом голод в Африке разом исчез с экрана, и другая тема возобладала в ток-шоу и в заголовках газет: либерализация телевидения. Так больше не может продолжаться, заявила группа влиятельных политиков, чтобы телевидение и дальше было связано путами предписаний, программы должны свободно приспосабливаться к вкусам и запросам публики. Мол, ни в какой другой отрасли такой несвободы нет.
    
Как обычно, газета «Bild» выразила эту инициативу одной фразой: «Впредь порно-ТВ с двадцати трёх часов?»
    
По всей стране не обсуждалось больше ничего другого. Больше каналов или меньше? Отмена платы? Платное телевидение? Каналы с контролем доступа? Многие каналы бросились закупать фильмы индийского производства, бразильские и мексиканские сериалы, пока они ещё были по доступной цене. Дискуссии ещё продолжались, а некоторые каналы уже посмели вторгнуться в запретную доселе область, последовали жалобы, протестные акции озабоченных родителей.
    
Для известий о голоде в программах больше не находилось места.
    
    
Всё хуже обстояли дела с почтой. Письмо от Маркуса шло целых шесть недель. Но хорошее письмо, с фотографиями. Особенно позабавили Доротею даты на фотоснимках: вот свадьба, а вот – на следующий день – дитя. Не слишком ли быстро? Впрочем, Маркус всегда старался всех опередить.
    
Эта Эми-Ли была мила, если судить по фото. Азиатские черты лица, ясно, но как-то они подходили друг другу, решила Доротея. Она была довольна, что брат к чему-то наконец пришёл. Она ему тоже напишет. Или позвонит, это будет быстрее. На вложенной карточке, правда, значился электронный адрес, но Интернет сейчас работал ненадёжно. Вернер уже рассказывал, что на фирме для отправки важных документов они снова извлекли на свет божий факсовые аппараты.
    
Но самым восхитительным было, конечно, фото маленькой Джой Кэролайн. Что за прелестное дитя! Доротея прикрепила фотографию у кассы, чтобы можно было целый день поглядывать, а когда кто-нибудь спрашивал, кто это, она отвечала:
    
– Моя племянница. В Америке.
    
Как это звучало!
    
Дела в магазине шли всё лучше. Доротея приняла ещё двух женщин, чтобы держать его открытым целый день и чтобы не запыхаться в часы наибольшей нагрузки – да, уже были и такие часы! Вторую кассу, подержанную, она недорого купила через Интернет, когда он ещё работал так, что на него можно было положиться.
    
И теперь она задумала очередной проект. Она заметила, что этой весной многие вскопали часть своих декоративных садиков, чтоб посадить там овощи и салат. С этим наблюдением совпало сообщение в газете, что строительные и садовые рынки бойко торгуют садовым оборудованием, семенами и рассадой, строительными комплектами для теплиц.
    
Она поговорила с деревенскими владельцами садов и огородов о том, не смогут ли они продавать часть урожая магазину. При этом она узнала, что многие не очень-то справлялись с огородом. Салат пожирали улитки, морковь росла кривая, петрушка погибала, редька деревенела. Это навело её на мысль организовать курсы.
    
Для этого ей, конечно, пришлось найти человека, который не только разбирался бы в выращивании овощей и фруктов, но умел бы и передать свои знания. Большинство крестьян, которых она знала, для этого не годились: все они были ворчунами, у которых не хватило бы терпения возиться с непутёвыми горожанами.
    
Она как раз заворачивала одной покупательнице – пожилой даме, которая приходила каждый день, но подкупала гомеопатические дозы – три морковки и салатный огурец, когда зазвонил телефон. Обычно в таких ситуациях она не подходила, и включался автоответчик, но поскольку сейчас она как раз ждала звонка от молодого агронома Тома Ханнена, которого ей порекомендовали и который писал статью об экологическом земледелии, она сказала покупательнице:
    
– Извините, я должна подойти.
    
Пожилая дама кивнула.
    
– Идите-идите. А я пока подумаю, не взять ли мне ещё и помидор.
    
Это был не Том Ханнен, это была Габи.
    
– Ты уже слышала?
    
– Что? – спросила Доротея.
    
– Значит, ты ещё не знаешь. У меня в магазине только что одна покупательница сказала, что «Fixkauf» в конце месяца закрывается!
    
– Не может быть, – сказала Доротея.
    
– Я позвонила в ратушу Дуффендорфа и спросила, и знаешь, что они мне сказали? Что «EuroCenti» тоже закрываются. С первого числа следующего месяца вся тамошняя торговая зона вымирает. – Она засмеялась. – Доро, мы их пережили!
    
– Боже мой, – пролепетала Доротея. Ей было не до смеха. Люди же сметут её будочку.
    
Не говоря уже о том, что во всей округе в радиусе тридцати километров больше не было ни одной бензоколонки.
    
    
С каждой неделей становилось легче. Ощущение чрезвычайной ситуации ослабевало, усталость проходила, и когда его дочка, скосив глаза, улыбалась ему, Маркус был счастливейшим человеком на свете.
    
Это чувство, правда, отступало, когда он приходил в кабинет. Чаще всего он просто сидел там, вновь и вновь просматривая те же чертежи, эскизы и расчёты, и счастливым его назвать было нельзя.
    
Это было безнадёжно. А ведь он составил план, настоящие проектные документы, как его учили в институте, со спецификациями, календарным графиком и технологическими картами. Раздобыть лошадь, плуг и борону и возделать поле. Места у них достаточно; соседский фермер покажет ему, что к чему. Потом посеять всё возможное: кукурузу, зерновые, овощи, подсолнечник и так далее, чтобы было чему забраживать. Оборудовать мастерскую. С этим следовало даже поспешить, потому что всё труднее становилось приобрести специальные инструменты, даже за большие деньги.
    
Но до сих пор ничего из задуманного он не сделал. Ничего. В мастерскую он даже ни разу не зашёл!
    
Ясно, малышка. Но дело не в ней. Этой отговорки хватит ненадолго.
    
Нет, это было чувство, что он только зря потратит время с этим проектом. Он постоянно думал о том, что сказал ему старый Ванг. Как он всё просчитал с этим триллионом литров спирта в год. Абсолютно утопично. Ему бы следовало самому до этого додуматься.