1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
     
"Куда? Мне не догнать тебя! Куда?
     
Слабею я! Вернись ко мне, мой милый!
     
Вернись, вернись! Приди ко мне сюда!"
     
Тот зов домчался в ветре, замолкая,
     
Слабея и в конец изнемогая.
    
   
   8
   
    
     
О, эта ночь без звезд и без луны!
     
Чума и Голод страшны, но страшнее,
     
Чем эти ужасающие сны,
     
Страх Ада; о, как гидра, злость лелея,
     
Все возрастал и жертвами владел,
     
И каждый, этим страхом удушенный,
     
Был в пламени, был меж горящих тел,
     
Как скорпион, огнями окруженный;
     
Но страх не мог одну надежду сжечь,
     
Она была — на нити острый меч.
    
   
   9
   
    
     
Не смерть — смерть больше не была покоем,
     
Не жизнь — в ней дикий ужас! — и не сон:
     
Он преисподней и свирепым роем
     
Бесов был всех обычных снов лишен;
     
Кто бодрствовал, тот знал, что он пред бездной,
     
Грядущее влекло в провал огней,
     
И каждого вело рукой железной,
     
Уторопляя шаг бичом из змей,
     
И каждый час, с походкой равномерной.
     
Грозил им адским ревом бездны серной.
    
   
   10
   
    
     
Погаснув для всего, что на земле,
     
Одно лелеял каждый упованье;
     
Так на объятой пеною скале
     
Моряк, дрожа, глядит на возрастанье
     
Кипучих волн; так в бурю на судне
     
Стоят матросы, сдерживая шепот;
     
Дрожали все, чуть только в тишине
     
Раздастся, там далеко, конский топот,
     
Или невнятный возглас, здесь и там,
     
Возникнет и помчится по ветрам.
    
   
   11
   
    
     
Зачем бледнеют лица от надежды?
     
В них смерть, и здесь ничем нельзя помочь.
     
Зачем не спят и не смыкают вежды
     
Толпы людей уже вторую ночь?
     
Нет жертв, — и час за часом, дети праха,
     
Ложатся на тела еще тела,
     
И в смертный час уста дрожат от страха,
     
Плоть холодеет, что была тепла;
     
Толпы молчат, как скошенные нивы;
     
Вверху Арктур сияет молчаливый.
    
   
   12
   
    
     
А! Слышишь? Смех, и вскрик, и топот ног?
     
Восторг, что разразился полновластно?
     
Идет, бежит стремительный поток.
     
Они идут! Дорогу им! Напрасно.
     
То лишь толпа безумных, бледный хор,
     
От душного колодца мчится с криком:
     
Земной, рожденный гнилью, метеор,
     
Оттуда выйдя в блеске многоликом,
     
В их спутанные волосы впился,
     
Как синий дым, окутавший леса.
    
   
   13
   
    
     
И многие, с сочувствием ужасным,
     
В толпе пустились в этот странный пляс;
     
Спокойствием сменялся безгласным,
     
Последний отклик странных воплей гас
     
И отзвучал средь улиц отдаленных,
     
Как сдавленный последний смертный стон. —
     
Среди своих советников бессонных
     
Тиран сидел и, опершись на трон,
     
Ждал вести; вдруг пред ними Некто стройный
     
Предстал один, прекрасный и спокойный.
    
   
   14
   
    
     
Ряды Бойцов надменных и Жрецов
     
На пришлеца взглянули с изумленьем,
     
В монашеский он был одет покров;
     
Но овладел он тотчас их смущеньем,
     
Едва заговорил: в его словах
     
И в самом тоне голоса дышали
     
Уверенность, которой чужд был страх,
     
И кротость; эти люди задрожали
     
От чувства неизвестного, когда
     
Заговорила с ними не вражда.
    
   
   15
   
    
     
"Вы в ужасе, Властители Земные,
     
Вы проклинали, — что ж, на звук тех слов
     
Проснувшись, встали силы роковые,
     
И темный Страх явился к вам на зов.
     
Я враг ваш, — вы хотите быть врагами;
     
О, если б мог зажечь я светлый день
     
Своим врагам, я тотчас был бы с вами
     
Как брат и друг! Но зло бросает тень,
     
Которая не так проходит скоро,
     
И Злоба — мать печали и позора.
    
   
   16
   
    
     
Вы к Небесам взываете в беде.
     
О, если б вы, в ком мудрость есть и страстность!
     
Постигли, что возможно вам везде,
     
Всегда являть живую полновластность,
     
Лишь нужно не бояться ложных снов,
     
Что ты и ты, вы создали, чтоб ими
     
Держать в повиновении рабов;
     
Задумайтесь над мыслями своими:
     
Готовите вы жертву, и она
     
Бесцельности, жестокости полна.
    
   
   17
   
    
     
Вы счастия желаете — но счастья
     
Нет в золоте, нет в славе, нет его
     
В уродующих играх сладострастья;
     
Обычай — ваш тиран, и для него
     
Свои сердца пустили вы в продажу.
     
Хотите вы, чтоб в вашей смерти ум
     
Забыл кошмары, снов тревожных пряжу;
     
Но смертный в смерти холоден, без дум,
     
И, если остается что, конечно,
     
Любовь, — ее сиянье дышит вечно.
    
   
   18
   
    
     
Зачем скорбеть о прошлом и дрожать
     
Пред будущим! Когда я мог заставить
     
Вас в вольном мире радостно дышать,
     
И полному забвенью предоставить
     
Эмблемы ваших пыток — багрянец,
     
И золото, и сталь! Когда б могли вы
     
Вещать народам, из конца в конец,
     
Что вы отныне люди все счастливы,
     
Что лишь от рабства — Страх, Чума, Нужда,
     
Что больше лжи не будет никогда!
    
   
   19
   
    
     
"Раз так, отлично, если ж нет, скажу я,
     
Ваш враг Лаон", но в тот же самый миг,
     
Злорадную победу торжествуя.
     
Внезапный страх и шум в дворце возник:
     
Из молодых воителей иные,
     
Как пчелы мед, впивали те слова,
     
Они проникли в смыслы их живые
     
И видели, что истина права;
     
Вскочил невольно каждый юный с трона, —
     
Их закололи вестники закона.
    
   
   20
   
    
     
Со смехом в спину закололи их,
     
И раб, что был близ Деспота за троном,
     
Взял трупы, чтоб во мгле могил глухих
     
Кровавость тел под дерном скрыть зеленым;
     
Один, смелей других, пронзить хотел
     
Безвестного, но он сказал сурово:
     
"Прочь от меня, ты, тело между тел!"
     
И дерзкого сразило это слово,
     
Он выронил кинжал и сел без сил
     
На трон свой, — Юный вновь заговорил.
    
   
   21
   
    
     
"О нет, вы недостойны сожаленья,
     
Вы стары, измениться вам нельзя,
     
И ваша участь — ваше же решенье;
     
От книги вашей славы кровь, скользя,
     
Струится наземь; в сказке, полной стона,
     
Жизнь будет правду в лучший день читать.
     
Теперь победа — вам. Я друг Лаона
     
И вам его теперь хочу предать,
     
Раз вы мое несложное желанье
     
Исполните. Я все скажу. Вниманье!
    
   
   22
   
    
     
Народ есть мощный в юности своей,
     
В нем ценится Правдивость и Свобода;
     
Страна за гранью Западных морей —
     
Приют того великого народа;
     
Ему напиток Мудрости был дан
     
Той гордою и мудрою страною,
     
Что первою была меж прочих стран,
     
Когда простилась Греция с весною;
     
Теперь же просит помощи она
     
У той страны, что ею рождена.
    
   
   23
   
    
     
Тот край Орлу подобен, что в лазури
     
Питает взор свой утренним лучом,
     
Бестрепетно плывя в теченье бури,
     
Когда Земля еще сокрыта сном;
     
Ты будешь новой жизнью над гробницей
     
Европы умерщвленной, Юный Край,
     
Твои деянья встанут вереницей
     
Прекрасных дум; цвети, преуспевай;
     
Твой рост — блеск дня, что ширится с рассветом.
     
Ты на Земле сверкнешь роскошным цветом.
    
   
   24
   
    
     
У Вольности в пустыне есть очаг.
     
Под новым Небом возникают зданья,
     
Эдем еще безвестных, новых благ;
     
И те, которых бросили в скитанья
     
Тираны, там находят свой приют.
     
Хочу, чтоб Цитну в этот край свезли вы,
     
Где люди песни Вольности поют,
     
Где все, что здесь бездомны, там счастливы,
     
В Америку, от вас навеки прочь, —
     
Лаона я предам вам в ту же ночь.
    
   
   25
   
    
     
Со мною поступите как хотите.
     
Я враг ваш!" Вдруг во взорах ста людей
     
Сверкнули как бы искристые нити,
     
Как изумруд в глазах голодных змей.
     
"Где, где Лаон? Зачем не за порогом,
     
Не здесь? Скорей! Исполним просьбу мы!"
     
— "Клянитесь мне ужасным вашим Богом!"
     
— "Клянемся им и бешенством Чумы!"
     
На них взглянувши ясными глазами,
     
Плащ сбросив, Юный молвил: "Он — пред вами!"
    
   
  
  
   
    
Песнь двенадцатая
   
   1
   
    
     
Чудовищная радость и восторг
     
По улицам распространились людным;
     
Безумный, задыхаясь, вдруг исторг
     
Из сердца звучный крик, в боренье трудном;
     
Кто умирал меж трупов в этот час,
     
Услышав перед смертью благовестье,
     
Закрыв глаза, в спокойствии погас;
     
Из дома в дом весь Город и предместья
     
Та весть веселым криком обошла
     
И отклики во всех сердцах нашла.
    
   
   2
   
    
     
Рассвет зажегся в полумраке дымном, —
     
И вот открылся длинный ряд солдат;
     
Жрецы, с своим кровавым жадным гимном,
     
В котором мысли черные звучат,
     
Шли рядом; на блестящей колеснице
     
Средь ярких копий восседал Тиран;
     
С ним рядом, в этой длинной веренице,
     
Был Призрак, нежным светом осиян,
     
Пленительный ребенок. И в суровых
     
Цепях Лаон — свободный и в оковах.
    
   
   3
   
    
     
Босой, и с обнаженной головой,
     
Он твердо ждал пылающего гроба;
     
И тесной был он окружен толпой,
     
Но ни в одном не шевелилась злоба;
     
Не побледнев, он был спокойно-смел,
     
В устах его не виделось презренья,
     
Как утро, на идущих он глядел,
     
Приняв свое великое решенье;
     
Как нежное дитя в дремоте, он
     
Со всеми и с собой был примирен.
    
   
   4
   
    
     
Кругом был страх, злорадство и сомненье,
     
Но, увидав, что жертва так светла,
     
Толпа пришла невольно в изумленье,
     
И тишь в сердца глубокая сошла.
     
К костру идет процессия, в убранстве
     
Зловещем; сотни факелов немых
     
Лишь знака ждут в обширнейшем пространстве,
     
В руках рабов покорных; ропот стих;
     
И утро стало ночью похоронной,
     
Принявши свет, толпой рабов зажженный.
    
   
   5
   
    
     
Под балдахином ярким, как рассвет,
     
На возвышенье, что с костром равнялось,
     
Сидел Тиран, блистательно одет,
     
Вокруг престола свита помещалась;
     
У всех улыбки, лишь у одного
     
Ребенка взор печален; окруженный
     
Немыми, вот уж гроба своего
     
Коснулся я, Лаон, неустрашенный;
     
Все острова, там в море, видны мне,
     
И башни, точно пламя в вышине.
    
   
   6
   
    
     
Так было все безгласно в то мгновенье,
     
Как это можно видеть в страшный миг,
     
Когда, узнав удар землетрясенья,
     
Все ждут, чтоб вот еще удар возник;
     
Безмолвствовали все, лишь, умоляя
     
Тирана, тот ребенок говорил,
     
Он смел был, в нем была любовь живая,
     
Он за Лаона Деспота молил;
     
Малютка трепетала, как в долине
     
Меж мрачных сосен — листья на осине.
    
   
   7
   
    
     
О чем он думал, солнцем осиян,
     
Средь змей? Среди всего, что необычно?
     
Чу! Выстрел — и сигнал для казни дан,
     
Чу! Новый выстрел прозвучал вторично.
     
А он лежит, как в безмятежном сне,
     
И факелы дымятся, — выстрел третий
     
Раздался в этой страшной тишине —
     
И в каждом сердце как порвались сети:
     
Все чутко ждут, дыханье затаив,
     
Чтоб вспыхнул пламень, ярок и бурлив.
    
   
   8
   
    
     
Рабы бегут и факелы роняют,
     
Крик ужаса идет к высотам дня!
     
Они в испуге жалком отступают.
     
Вот слышен топот мощного коня,
     
Гигантский, темный, он с грозою сроден,
     
Он пролагает путь среди рядов,
     
И женский призрак, нежен, благороден,
     
На том коне; сияющий покров
     
На этой тени ласки и привета,
     
На этом стройном призраке рассвета.
    
   
   9
   
    
     
Все думали, что Бог послал его,
     
Что ждет их адский пламень, дик и зноен;
     
Тиран бежал с престола своего,
     
Ребенок был невинен и спокоен;
     
Притворством свой испуг сокрыв, жрецы
     
К нему взывали с лживою любовью,
     
Его молили злобные льстецы,
     
Служившие ему чужою кровью;
     
И страх животный в сердце ощутив,
     
Толпа бежала, как морской отлив.
    
   
   10
   
    
     
Остановились, думают, стыдятся,
     
Раздался общий вопль, как всплеск пучин,
     
Когда потоки моря возмутятся;
     
Все множество остановил один,
     
Кто никогда пред нежной красотою
     
Не преклонил упорной головы,
     
И в сердце жестком верою слепою
     
Оледенил разорванные швы —
     
Жрец Иберийский мудрыми считает
     
Лишь тех, кто кровью в сердце истекает.
    
   
   11
   
    
     
Другие также думали, что он
     
Велик и мудр, божественным считая
     
Все, в чем терзанья пыток, страх и стон
     
И красоты в любви не замечая.
     
Теперь, с улыбкой демонской в глазах,
     
Возникши как злорадное виденье,
     
В товарищах своих сдержал он страх,
     
Сказав устами, полными презренья:
     
"Владыки перед женщиной бегут?
     
Опомнитесь, другая жертва — тут".
    
   
   12
   
    
     
Тиран сказал: "Но это нечестиво
     
Нарушить клятву!" — И воскликнул Жрец:
     
"Сдержать ее — бесчестно и трусливо!
     
Пусть этот грех — мой будет, наконец!
     
Рабы, к столбу ее! Представ пред троном
     
Всевышнего, воскликну я: тебе
     
Я предал ту, что над твоим законом
     
Смеялась, непокорная судьбе;
     
Когда б не я, она бы радость знала,
     
Но мысль моя тебя не забывала".
    
   
   13
   
    
     
Дрожа, никто не двигался кругом,
     
Молчали все. И, повода бросая,
     
Рассталась Цитна с бешеным конем,
     
Целует лоб его, и, убегая,
     
По улицам пустынным он летит,
     
Как ветер, как порыв грозы мятежной,
     
И скрылся. О, какой печальный вид, —
     
Вид женщины такой прекрасной, нежной,
     
Чей юный, полный мягких блесков лик
     
В густом огне исчезнет через миг.
    
   
   14
   
    
     
Из многих глаз невольно лились слезы,
     
Но не могла роса весны блистать,
     
Оледенили светлую морозы;
     
И что ж они могли, как не рыдать!
     
Увы, усталость Цитну победила,
     
Она изнемогла в своем пути,
     
И вот немых улыбкой убедила
     
Помочь ей на костер ко мне взойти;
     
Заставив их себе повиноваться,
     
Она взошла, чтоб с жизнию расстаться.
    
   
   15
   
    
     
Со мною, у столба, средь жадных змей,
     
Она стояла. Ласковым упреком
     
Она сказала все, и вот мы с ней
     
Слились глазами, в счастии глубоком;
     
Молчание бестрепетно храня,
     
Насытиться друг другом не могли мы;
     
Не слитые с толпой и с светом дня,
     
Друг с другом были мы неразделимы,
     
Перед любовью нашей мир исчез,
     
Земля сокрылась, не было Небес.
    
   
   16
   
    
     
Одно — одно — возвратное мгновенье,
     
В пространствах незапятнанного дня
     
Огней кроваво-красных воспаленье,
     
Взметнувшися, коснулось до меня;
     
Окутано свирепым током дыма,
     
Оно плеснуло с шумом, как прилив,
     
Свистя и трепеща неукротимо;
     
И сквозь его пылающий разрыв
     
Увидел я, как будто из тумана,
     
Что пал ребенок наземь, близ Тирана.
    
   
   17
   
    
     
И это смерть? Костер исчез от глаз,
     
Нет Деспота, Чумы, толпы несчетной;
     
Огонь, что был так яростен, погас;
     
Я слышал звуки песни беззаботной,
     
Подобной тем, что в юности поют,
     
Когда нежна любовь с отрадой цельной,
     
И ласки для души — живой приют;
     
Она росла усладой колыбельной,
     
Она плыла, меняясь каждый миг,
     
И дух ее к моей душе приник.
    
   
   18
   
    
     
Я был разбужен ласковой рукою,
     
Коснувшейся меня; передо мной
     
Сидела Цитна: светлою водою
     
Блистал затон, манивший глубиной;
     
На берегу, в сияниях приветных,
     
Росли, склоняясь, нежные цветы,
     
Был странен лик коронок звездоцветных,
     
Безвестные деревья с высоты
     
Глядели вглубь, цветы их, нежно-юны,
     
В зеркальной влаге были точно луны.
    
   
   19
   
    
     
Кругом вздымался склон зеленых гор,
     
С пещерами, с душистыми лесами,
     
Идущими в блистательный простор;
     
Там, где вода встречалась с берегами,
     
Лесное эхо с откликами струй
     
Вело переговоры; из расщелин
     
Волна стремила влажный поцелуй
     
В мир трав, который ласков был и зелен,
     
И возникала меж холмов река,
     
Быстра, стрелообразна, глубока.
    
   
   20
   
    
     
Меж тем как мы глядели с изумленьем,
     
Приблизилась воздушная ладья,
     
Она плыла, влекомая теченьем,
     
И ветер пел, волну под ней струя;
     
Ребенок с серебристыми крылами
     
На ней сидел и так прекрасен был,
     
Что тень, как от созвездий, над волнами
     
Ронял он с этих нежно-томных крыл;
     
И, ветру подчиняясь, эти крылья
     
Бег лодки направляли без усилья.
    
   
   21
   
    
     
Была из перламутра та ладья,
     
Она плыла, внутри лучом играя:
     
И были заостренными края,
     
Она была — как будто молодая
     
Луна, когда, превыше темных гор,
     
Над соснами горит поток заката,
     
Но багрянец и золотой узор
     
Бледнеют, даль земная мглой объята,
     
И грань Земли приемлет поздний свет,
     
Отлив лучей отхлынул, солнца нет.
    
   
   22
   
    
     
Ладья у наших ног остановилась,
     
И Цитна повернулася ко мне,