1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Слезы горькие точила, словно в поле непогода.
     
     
      
Утомившись от расспросов и моих надоеданий,
      
Не могло мое светило удержаться от рыданий.
      
Из нарциссов сквозь агаты тек на лалы ток страданий.
      
Изнывала я, не в силах утолить ее желаний.
     
     
      
Наконец она сказала: «Ты мне матери дороже,
      
Но мое существованье лишь на вымысел похоже.
      
Не пытай меня, коль бога прогневить боишься тоже.
      
Я — скиталица простая, мне роптать на жизнь негоже».
     
     
      
Я решила: «Тот, кто ночью кличет солнце на восток,
      
Тот поистине несчастен, скудоумен и убог.
      
Нужно утром ждать рассвета, чтоб из дела вышел прок.
      
Подожду, пока очнется эта дева от тревог».
     
    
    
   
   
    
     
ФАТЬМА СПАСАЕТ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН И РАССКАЗЫВАЕТ О НЕЙ УСЕНУ
    
    
    
     
      
Солнцеликую, которой похвалы обычной мало,
      
Я, клянусь ее любовью, никому не показала,
      
Но она струила слезы, завернувшись в покрывало,
      
Роза инеем покрылась, из ресниц метель взлетала.
     
     
      
Эту деву молодую, станом сходную с алоэ,
      
Привела я незаметно в помещенье потайное.
      
Скрыла я от любопытных это диво неземное,
      
Только негр, слуга мой верный, ей прислуживал в покое.
     
     
      
Описать ее страданья не умею я вполне.
      
День и ночь она рыдала, не смолкая и во сне,
      
Утихала на минуту лишь со мной наедине…
      
Отчего в разлуке с нею я не гибну? Горе мне!
     
     
      
День и ночь пред нею стыли слез глубокие криницы,
      
Над пучиной глаз чернильных висли копьями ресницы,
      
Как агатовые чаши, влагу черпали зеницы,
      
Близнецы зубов сияли из волшебных уст девицы.
     
     
      
Видя девушку в печали, допытаться не могла я,
      
Кто она, откуда родом, в чем ее кручина злая.
      
Видно, вынесла бедняжка, слез потоки проливая,
      
То, что вынести не в силах ни одна душа живая.
     
     
      
Ни ковра, ни одеяла эта дева не брала,
      
Лишь вуаль из черной ткани покрывалом ей была.
      
Руку под голову клала — так, бывало, и спала,
      
И едва касалась пищи, торопясь из-за стола.
     
     
      
Расскажу я о вуали тонкотканой и прелестной.
      
Много я перевидала всякой роскоши чудесной,
      
Но такой я не встречала дивной ткани неизвестной:
      
Хоть она казалась мягкой, но была прочней железной.
     
     
      
Уж давно в поместье нашем незнакомка укрывалась,
      
Рассказать о ней Усену я, однако, не решалась.
      
«Для него любую тайну разболтать — пустая малость» —
      
Так я думала о муже и, увы, не ошибалась.
     
     
      
Но потом я спохватилась: «Коль о деве я смолчу,
      
Не смогу ничем помочь ей так, как этого хочу,
      
Лишь со временем от мужа по заслугам получу…
      
Так зачем же о бедняжке я напрасно хлопочу?
     
     
      
Что могла одна я сделать, истомленная тоскою?
      
Будет лучше, коль У сену эту тайну я открою.
      
Пусть он только поклянется предо мной, своей женою,
      
Что нигде не будет хвастать незнакомкой молодою».
     
     
      
И пришла тогда я к мужу, и, обняв его, сказала:
      
«Расскажу тебе я, милый, то, что ранее скрывала,
      
Но держать все это в тайне головой клянись сначала!»
      
Муж сказал: «Коль проболтаюсь, мне с горы свалиться мало!
     
     
      
То, о чем ты мне расскажешь, сохранить я в тайне рад,
      
Не пронюхают об этом ни собрат, ни супостат!»
      
И сказала я Усену, хоть мой муж и простоват:
      
«Встань, пойдем! Увидишь солнце, ослепляющее взгляд!»
     
     
      
И когда пришли мы с мужем в потайное помещенье,
      
Вздрогнул муж, увидев деву, и воскликнул в восхищенье:
      
«Что я вижу пред собою? Что за дивное виденье!
      
Неужели это солнце — нам подобное творенье?»
     
     
      
«Ничего о ней не знаю, — отвечала я супругу,—
      
Знаю только, что явилась из-за моря к нам в округу.
      
Пусть она сама расскажет, как помочь ее недугу,
      
Пусть свое откроет имя и окажет нам услугу».
     
     
      
И почтительно сказали мы, склонившись перед ней:
      
«Нас лучи твои, светило, обжигают все сильней.
      
Как же нам луну избавить от скопления теней?
      
Отчего желтей шафрана стал рубин в расцвете дней?»
     
     
      
Услыхала нас девица или вовсе не слыхала,
      
Но уста свои, как розы, над жемчужинами сжала,
      
Над челом, подобным чуду, змеи кос простерли жала,
      
Солнце, скрытое драконом, людям больше не блистало.
     
     
      
И ни слова не сказала наша юная жилица,
      
Только сумрачно смотрела, как угрюмая тигрица.
      
Но когда ручьи устали из очей прекрасных литься, —
      
«Уходите! — прошептала. — Дайте мне уединиться!»
     
     
      
И заплакали мы с мужем, севши около нее,
      
И самих себя винили за невежество свое.
      
Но безмолвствовала дева, погрузившись в забытье,
      
И напрасно мы плодами угощали там ее.
     
     
      
Муж сказал: «Она мне будет утешением на свете!
      
Только солнце и достойно целовать ланиты эти!
      
Тот, кто девушку обидит, сам окажется в ответе!
      
Если дети мне дороже, пусть мои погибнут дети!»
     
     
      
И опять мы любовались на нее среди забот.
      
Было радостно свиданье, да нерадостен уход.
      
И не раз потом мы с нею отдыхали от хлопот,
      
И сердца томились наши в западне ее красот.
     
    
    
   
   
    
     
УСЕН ВЫДАЕТ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН ЦАРЮ МОРЕЙ
    
    
    
     
      
Как-то раз в мои покои муж явился со словами:
      
«Редко стал царя я видеть, вечно занятый делами.
      
Что ты скажешь, коль сегодня я пойду к нему с дарами?»
      
«Отправляйся, — я сказала, — ты глава над всеми нами».
     
     
      
Встав, Усен наполнил блюдо дивным жемчугом и лалом.
      
Я сказала: «Много пьяных там ты встретишь за бокалом.
      
Не болтай, смотри, о деве! На пиру не будь бахвалом!»
      
«Не скажу, — Усен поклялся, — хоть коли меня кинжалом!»
     
     
      
Муж явился прямо к пиру. Навещая царский дом,
      
Был царю он друг-приятель и давно ему знаком.
      
Царь, приняв его подарок, стал поить его вином,
      
И смотрите, что случилось с опрометчивым купцом!
     
     
      
Гости пили, пировали, как положено от века,
      
И подвыпившего мужа не спасла моя опека:
      
Позабыл свою он клятву — что ему Коран и Мекка!
      
Не идут рога ослице, хмель не красит человека!
     
     
      
Государь сказал Усену, приказав сменить кувшины:
      
«Порицать твои каменья не имею я причины.
      
Удивляюсь, где берешь ты эти перлы и рубины!
      
Я за них тебе не в силах заплатить и половины!»
     
     
      
Отвечал Усен с поклоном: «О великий властелин!
      
Ты, как солнце, нас питаешь, всех творений господин!
      
Чье оно, мое богатство? Чей он, этот мой рубин?
      
Все, что ныне я имею, даровал мне ты один!
     
     
      
Царь, тебе не подобает восхищаться этим даром,
      
Не таким еще готов я услужить тебе товаром.
      
Я нашел тебе невестку — деву, сходную с чинаром.
      
Получив ее, ты скажешь, что поцарствовал недаром».
     
     
      
Так мой муж нарушил клятву, не сдержал обет священный,
      
Выдал он царю девицу, запятнал себя изменой.
      
Государь развеселился, и позвал дозор военный,
      
И послал его немедля за красавицею пленной.
     
     
      
О беде не помышляя, я сидела здесь одна.
      
Вдруг явился на пороге государев старшина.
      
Шестьдесят ему подручных полагалось издавна.
      
«Что случилось?» — я спросила, видом их удивлена.
     
     
      
«О Фатьма, — сказала стража, — нам приказано владыкой,
      
Чтобы мы к нему вернулись вместе с девой солнцеликой,—
      
В дар царю ее приносит твой Усен, богач великий».
      
Небо рухнуло на землю предо мною, горемыкой!
     
     
      
Я спросила с удивленьем: «Кто ж она, девица эта?»
      
«Лик ее, — сказала стража, — изливает волны света».
      
У кого, объята горем, я могла просить совета?
      
Задрожала я, смешалась, не сумела дать ответа.
     
     
      
Поспешила я к девице, жизнь несчастную кляня.
      
«О светило, изменила нам судьба средь бела дня,
      
Отвернулось в лютом гневе небо, полное огня:
      
Отдал муж тебя владыке, выдал, бедную, меня!»
     
     
      
Отвечала мне девица: «Не дивись, моя сестрица:
      
Зло не стоит удивленья, горю нечего дивиться,
      
Удивляться нужно счастью, ибо счастье — небылица.
      
Все я беды испытала, новых бед не приключится».
     
     
      
Тут, истерзанная горем, поспешила я в подвал
      
И взяла пригоршню лалов, удостоенных похвал.
      
Был ценою в целый город в том подвале каждый лал.
      
Опоясав ими деву, я вернулась с нею в зал.
     
     
      
Я сказала: «Эти камни сберегут тебя в неволе»,—
      
И вручила царской страже деву, скрытую дотоле.
      
Услыхав трезвон и крики, царь поднялся на престоле,
      
Но была спокойна дева, не сказав ни слова боле.
     
     
      
Вкруг нее народ толпился и дивился ей, покуда
      
Шла она, потупив очи, посреди простого люда.
      
И когда перед владыкой появилось это чудо,
      
Царь воскликнул в изумленье: «Кто ты, солнце, и откуда?»
     
     
      
Очи девушки слепили всех прибывших во дворец.
      
Царь твердил: «Видавший виды, я пред нею как слепец,
      
Сотворить ее для мира мог единый лишь творец.
      
Горе тем, кто очарован этой радостью сердец!»
     
     
      
Усадив девицу рядом, царь сказал ей: «О светило,
      
Из какой земли явившись, ты наш город посетило?»
      
Но она в ответ владыке ничего не говорила,
      
Только голову склоняла безнадежно и уныло.
     
     
      
Не услышала девица обращения царева,
      
Мыслью странствуя далече, не ответила ни слова,
      
Затаила блеск жемчужин, розы стиснула сурово…
      
Красотою эта дева изумить могла любого!
     
     
      
«Как понять ее молчанье? — удивился царь морей.—
      
Только два предположенья извиненьем служат ей:
      
Иль она кого-то любит, и сгорает от огней,
      
И не может нам признаться в страсти девичьей своей;
     
     
      
Или, избранное небом ясновидящее око,
      
В смене радости и горя здесь она не видит прока.
      
Ей они напоминают сказку смутную Востока,
      
И душа ее, как голубь, над людьми парит высоко.
     
    
    
    
    
    
     
      
Поскорей бы сын мой милый возвращался с ноля брани!
      
Я хочу, чтоб эта дева приготовилась заране,
      
Пусть она ему расскажет то, что хочет, при свиданье,
      
А пока в разлуке с солнцем, как луна, живет в тумане».
     
     
      
Расскажу о царском сыне. Он, царевич здешних мест,
      
Красотой своей и силой всюду славится окрест.
      
Предводительствуя войском, он задерживал приезд.
      
Для него отец готовил здесь невесту из невест.
     
     
      
Тут на девушку надели дорогое покрывало,
      
Ожерелье из каменьев, тоже стоящих немало.
      
Был венец ее искусный дивно выточен из лала,
      
И сияла наша роза в блеске этого кристалла.
     
     
      
Приказав опочивальню ей устроить в лучшем месте,
      
Царь из западного злата дивный трон возвел невесте,
      
И когда настало время, в знак особой царской чести
      
Он ее на сон грядущий проводил с другими вместе.
     
     
      
Девять евнухов надежных у дверей поставил он
      
И за стол опять уселся, соблюдая свой закон.
      
Был Усен-клятвопреступник от царя вознагражден.
      
Рокот труб и барабанов долетал со всех сторон.
     
     
      
И тогда с судьбою спорить стала дева молодая:
      
«Отчего меня ты гонишь, сердце горестью снедая?
      
Кто теперь владеет мною? Для чего пришла сюда я?
      
Что должна я ныне делать, чтоб не плакать, увядая?
     
     
      
Не хочу я, точно роза, расставаться с красотою,
      
С божьей помощью я ныне вражьи помыслы расстрою.
      
Не дожив еще до смерти, кто кончает сам с собою?
      
Нужен разум человеку, чтобы справиться с бедою».
     
     
      
И сказала дева стражам: «Преклоните, люди, слух.
      
Все вы ныне в заблужденье — царь, вельможа и евнух.
      
Я невестою не буду, — знайте каждый, кто не глух.
      
Зря вы бьете в барабаны и трубите во весь дух.
     
     
      
У меня своя дорога, не гожусь я вам в царицы,
      
Мне не может быть супругом ваш царевич светлолицый.
      
Для чего ж просить согласья у неведомой девицы,
      
Чтоб она осталась с вами государыней столицы?
     
     
      
Если ж я у вас в неволе заколю себя кинжалом,
      
Царь и вас пошлет на плаху в огорчении немалом.
      
Лучше я отдам вам пояс, полный жемчугом и лалом,
      
Вы ж позвольте мне исчезнуть, скрыв лицо под покрывалом».
     
     
      
Тут сняла она каменья и с высокого чела
      
Свой венец, рубин прозрачный, караульным отдала.
      
«Отпустите, — прошептала, — и не делайте мне зла,
      
Вседержителю угодны милосердные дела!»
     
     
      
И рабы воззрились жадно на роскошные каменья,
      
И мгновенно позабыли государевы веленья,
      
И решили эту деву отпустить без промедленья,—
      
Вот что делает богатство — корень чертова растенья!
     
     
      
Нет тому на свете счастья, кто живет во имя злата.
      
Жадный щелкает зубами от восхода до заката:
      
Все ему, бедняге, мнится, будто денег маловато,
      
И душа его во прахе погибает без возврата.
     
     
      
С девой так и поступили. Лишь настало время сна,
      
Дал ей раб свою одежду, и накрылась ей она,
      
И была сквозь черный выход дева в сад уведена…
      
Так от страшного дракона скрылась юная луна.
     
     
      
Только девушка сбежала, вслед за ней исчезли слуги.
      
Скоро я внизу у двери услыхала зов подруги.
      
Вышла я навстречу деве, обняла ее в испуге,
      
Но она побыть со мною не хотела на досуге.
     
     
      
«Жемчуг твой, — она сказала, — спас меня от лютых стражей.
      
Да воздаст тебе спаситель, покровитель дружбы нашей!
      
Дай теперь мне аргамака, ибо, взбешенный пропажей,
      
Скоро вышлет вслед за мною свой отряд владыка вражий».
     
     
      
Привела я из конюшни быстроногого коня,
      
И в седло уселась дева, твердость редкую храня.
      
Так порой на Льва садится Солнце, полное огня…
      
Урожай, что я растила, созревал не для меня!
     
     
      
Город скоро оцепили, свет мелькнул, заржали кони,
      
И ко мне ворвались снова верховые из погони.
      
«В этом доме, — я сказала, — нет той девушки в короне.
      
Коль найдете, то хозяйку обвините в беззаконье».
     
     
      
Не нашли беглянку стражи и в смущенье возвратились.
      
Царь и все его вельможи бесконечно огорчились,
      
Позабыли про веселье, в черный траур облачились:
      
«Закатилось наше солнце, очи в сумраке затмились».
     
     
      
Я о той луне прекрасной расскажу еще потом,
      
А теперь о чачнагире расскажу я молодом:
      
Я была ему козою, он же был моим козлом.
      
Блуд жены и мерзость мужа покрывают нас стыдом.
     
     
      
Надоел мне муж-торговец, неказистый, тощий, вздорный,
      
Чачнагир же был красавец, да к тому же и придворный.
      
Мы сошлись. Однако ныне не ношу одежды черной,
      
Ибо кровь его, злодея, не считаю я зазорной.
     
     
      
Я любовнику, рехнувшись, все о деве рассказала,—
      
Как она ко мне явилась, как ее я в путь послала.
      
С той поры, его увидев, я от страха трепетала,
      
Лишь теперь, когда он умер, я опять свободна стала.
     
     
      
На меня при каждой ссоре он грозился донести…
      
Раз, когда он был в отъезде, я звала тебя, прости!
      
Он же в город возвратился и решил ко мне прийти.
      
Оттого тебя и встретил мой посланец на пути.
     
     
      
Ты назад не возвратился, ты моей не понял вести,
      
И в моей опочивальне чачнагир нас видел вместе.
      
Я от страха чуть дышала, я его боялась мести,
      
Он решил пред государем уличить меня в бесчестье.
     
     
      
Мели б ты, мой гость прекрасный, не убил его, злодея,
      
Он бы все открыл владыке, сам собою не владея.
      
Царь бы сжег мой дом богатый, и, по слову лиходея,
      
Ожидая лютой казни, пожрала б своих детей я.
     
     
      
Да воздаст тебе создатель наилучшей из щедрот!
      
Мне тот змей зловещим взором сердце больше не гнетет!
      
И судьбой моей довольна, миновали дни невзгод!
      
Не грозит мне больше гибель! Удивительный исход!»
     
     
      
«Книги, — ей ответил витязь, — говорят царям и слугам:
      
«Из врагов всего опасней враг, прикинувшийся другом».
      
Мудрый муж ему не верит, воздавая по заслугам.
      
Твой же враг теперь в пучине, ты отделалась испугом,
     
     
      
Я прошу тебя закончить о девице свой рассказ.
      
Что потом случилось с нею, ускакавшей в поздний час?»
      
Тут Фатьма опять поникла, слезы хлынули из глаз:
      
«Луч зари, упав на землю, вспыхнул ярко и погас!»
     
    
    
   
   
    
     
ПОВЕСТЬ О ПЛЕНЕНИИ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН КАДЖАМИ, РАССКАЗАННАЯ ФАТЬМОЙ АВТАНДИЛУ
    
    
    
     
      
О судьба, своим коварством ты поспоришь с сатаною!
      
Кто тебя на свете создал столь опасной и дурною?
      
Что ты сделала, злодейка, с той прекрасною луною?
      
Вижу я, что в этом мире все мгновенно предо мною!
     
     
      
Вновь Фатьма заговорила: «Лишь исчезло солнце света,
      
Чьим сиянием доселе жизнь моя была согрета,—
      
Стала огненным горнилом для меня разлука эта,
      
И рыдала я о деве, и стонала до рассвета.
     
     
      
Стал мне дом мой ненавистен, охладела я к родне,
      
Все мерещилась беглянка наяву мне и во сне,
      
И Усен-клятвопреступник, позабывший о жене,
      
Убоясь моих проклятий, подходить не смел ко мне.
     
     
      
Как-то раз, когда садилось солнце, в воздухе сверкая,
      
Шла я около харчевни, от тоски изнемогая.
      
Вспоминая незнакомку, я твердила, не смолкая:
      
«Будь ты проклята навеки, клятва лживая мужская!»
     
     
      
Некий раб с тремя другими восседал в харчевне рядом,
      
Средь товарищей невзрачных выделялся он нарядом.
      
Закупив на драхму пищи и блестя довольным взглядом,
      
Путешественники ели, задержав меня не зря там.
     
     
      
Эти люди говорили: «Все мы здесь как на подбор,
      
Но, за трапезой пируя, незнакомы до сих пор.
      
Ни один из нас не знает, с кем ведет он разговор.
      
О себе сказать полезней, чем болтать различный вздор»
     
     
      
Начались повествованья, и, когда кончался ужин,
      
Раб заметил: «Воле неба жребий путников послушен.
      
Вы посеяли здесь просо, я ж посею горсть жемчужин.
      
Пусть мою оценит повесть тот, кто здесь со мною дружен
     
     
      
Раб великого царя я, повелителя Каджети.
      
Пораженный злым недугом, умер он в годины эти.
      
Много льется слез сиротских без него на белом свете.
      
У сестры его, царицы, все его остались дети.
     
     
      
Дулардухт, сестра царева, величава, как скала.
      
И никто ее дружине причинить не смеет зла.
      
Двух сирот, Росана с Родьей, под присмотр она взяла
      
И, воссев на трон Каджети, правит царские дела.
     
     
      
У нее сестра внезапно где-то за морем скончалась.
      
Услыхав про это горе, наша знать перепугалась:
      
Как сказать о том царице, чтоб она не убивалась?
      
И велел Рошак дружине, чтоб она вооружалась.
     
     
      
Он сказал нам: «Хоть убейте, не желаю слушать воя.
      
Лучше мы пойдем в долину для потехи и разбоя.
      
Возвратимся мы не скоро, но богаче станем вдвое,
      
К поминанью я успею, хоть не жалую его я».
     
     
      
Приказал нам предводитель: «Люди добрые, вперед!»
      
Сто рабов себе он выбрал и повел с собой в поход.
      
Ночью мы дозор держали, днем мы грабили народ
      
И, напав на караваны, умножали свой доход.
     
     
      
Как-то раз туманной ночью наш отряд в степи скитался.
      
Вдруг какой-то свет чудесный перед нами показался.
      
«Неужели луч светила через облако прорвался?» —
      
Так мы думали, и каждый, рассуждая, удивлялся.
     
     
      
«То луна, — мы говорили, — или свет зари за тучей!»
      
И к чудесному виденью понеслись тропой дремучей.
      
И, безлюдную равнину оцепив на всякий случай,
      
Мы услышали из света голос нежный и певучий:
     
     
      
«Кто вы, всадники ночные? Что хотите здесь найти?
      
Я, посол из Гуланшаро, еду к каджам. Прочь с пути!»
      
Мы, услышав этот голос, поспешили подойти,
      
И возник пред нами всадник, словно солнце во плоти.
     
     
      
Все лицо его в тумане, точно молния, сверкало,
      
Это дивное виденье всю окрестность озаряло.
      
И хотя ездок учтивым не старался быть нимало,
      
Он склонял свои ресницы, как агатовые жала.
     
     
      
Тут расспрашивать мы стали и разглядывать светило.
      
Всадник тот посланцем не был, это людям ясно было.
      
Вдруг Рошак, признав в нем деву, дернул лошадь за удило,
      
И дружина незнакомку в плен тотчас же захватила.
     
     
      
Снова мы спросили деву: «Ты откуда, дивный свет?
      
И зачем ты здесь блуждаешь, наподобие планет?»
      
Но она, дрожа от гнева, только плакала в ответ.
      
Плохо, коль луну драконы пожирают в цвете лет!
     
     
      
Не прислушалась девица ни к мольбам, ни к уговорам,
      
Не сказала, кто велел ей по степным скакать просторам,
      
Только сумрачно молчала пред разбойничьим дозором,
      
И людей она, как аспид, обливала гневным взором.
     
     
      
И сказал Рошак нам: «Братья, не простое это дело:
      
Нелегко ей нам открыться, если б даже захотела.
      
Но удел царицы нашей лучше всякого удела,
      
Так как бог свои щедроты посылает ей всецело.
     
     
      
Ниспослав нам эту деву, видно, хочет наш творец,
      
Чтобы мы ее к царице проводили во дворец.
      
Мы скрывать ее не в силах от владычицы сердец,
      
Если деву обнаружат, то и нам придет конец!»
     
     
      
Возражать мы не решились и, в ответ на речи эти,
      
Вместе с пленною девицей понеслись назад в Каджети.
      
Больше ей не докучая, мы в ее купались свете,
      
Но она рыдала горько, словно пойманная в сети.
     
     
      
Обратился я к Рошаку: «Витязь, шелковые ткани
      
Я купил себе недавно в Гуланшаро на майдане.
      
Отпусти меня за ними! Приложу я все старанье,
      
Чтоб догнать твою дружину и служить тебе, как ране».
     
     
      
Я возрадовалась духом, услыхав того раба.
      
Знать, до праведного неба донеслась моя мольба!
      
На следы моей беглянки навела меня судьба,
      
И зажглась во мне надежда, хоть была еще слаба.
     
     
      
Я рассказчика немедля привела в свое жилище