1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Достоинств сотни вы сумели совместить: 
Все доблести души высокой и уменье 
Делами и людьми руководить, 
Всегда открытый нрав и дар друзьям быть верной, 
Назло самим богам и бурным временам. 
Все это похвалы достойно беспримерной, 
Но только по сердцу ль она придется вам? 
На речи пышные вы смотрите сурово 
И похвалы для вас скучны. 
Я кратким быть хочу: скажу всего два слова 
В честь вашей я родной страны. 
Вы любите ее. Ум англичан, бесспорно, 
Равно с его характером глубок; 
Все в мире опытом исследуя упорно, 
Далеко знанья власть распространить он мог. 
Я говорю не с тем, чтоб льстить вам: 
в англичанах 
Способности вникать во все такой запас, 
Какого нет нигде, и даже псы у вас 
Имеют тоньше нюх, чем в наших странах. 
Хитрее ваших нет лисиц. Я привести 
В пример могу одну: она себя спасти 
От ей грозившей доли 
Задумала путем, невиданным дотоле. 
Злодейка уж ждала погибели своей: 
В погоню чутких псов за ней пустили свору. 
И вот бежать в ту пору 
Пришлось близ виселицы ей, 
Где было множество повешено зверей. 
Различные зловредные созданья, 
Лисицы, Совы, Барсуки, 
Висели там прохожим в назиданье. 
Лисице нашей это и с руки: 
Она себе приют средь мертвых отыскала, 
И вот она висит, уподобляясь им. 
Мне кажется, что здесь я вижу Ганнибала, 
Когда, со всех сторон тесним 
Вождями римскими; лукавством побеждает 
Он неприятелей своих 
И, как Лисица старая, от них 
Внезапно ускользает. 
Вот, наконец, передовые псы 
Достигли до убежища Лисы, 
Где мертвою прикинулась плутовка, 
И воздух лаем их свирепым оглашен. 
Но отозвал их ловчий; он 
Не мог подозревать, чтобы Лисе так ловко 
Направить удалось его на ложный путь. 
"Наверно у нее, - сказал он, - где-нибудь 
Поблизости имеется лазейка: 
Недаром же никто из псов 
Не забегает далее столбов, 
Где этих молодцов почтенная семейка 
Висит; но вновь она придет, я подожду". 
И впрямь, Лиса пришла - и на свою беду! 
Вот лаем залилися псы, и вот уж снова 
На перекладину Лисица взобралась, 
В надежде, что опять, как в прошлый раз, 
Здесь для нее спасение готово; 
Но тут же и пришел бедняжечке конец. 
Отсюда вывод ясен, без сомненья, 
Что изменять порой полезно план сраженья. 
А между тем, конечно, сам ловец 
Едва ли бы сумел что-либо в этом роде 
Для своего спасенья изобресть. 
Не то, чтобы ума в нем не хватило, - есть 
Его довольно в английском народе, 
Но жизнью он почти не дорожит, 
И это более всего ему вредит. 
К вам возвращаюсь я опять... 
Не для того, чтоб снова славить; 
Вам похвалами докучать 
Мысль эту надо мне оставить. 
Какая песня наша или стих 
Своей хвалою льстивой может свет забавить 
И одобрение стяжать в краях чужих? 
Мне кажется, на истину похоже 
То, что один ваш принц сказал: 
Строка, любовию внушенная, дороже, 
Чем несколько страниц похвал. 
Вам в дар последние усилья 
Я Музы подношу своей. 
Ничтожен он: стыдиться ей 
Придется своего бессилья; 
Но все ж бы я хотел, чтоб удалося вам 
Вниманье возбудить к моим стихам 
В той, что, при вашем небе хмуром, 
Цитеры данников взялася к вам привлечь 
И покровительство оказывать Амурам. 
Конечно, догадались вы, что речь 
Идет о той богине, 
Которой имя Мазарини. 
Н. Юрьин. 
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Г-жа Гарвей, которой посвящена басня, была вдова кавалера Гарвея, умершего в Константинополе на службе королю Карлу II. Лафонтен имел случай часто встречаться с ней, когда она приезжала в 1683 г. в Париж к своему брату, милорду Монтэгю, английскому посланнику при французском дворе. 
237. Солнце и Лягушки 
(Le Soleil et les Grenouille) 
В лице царя светил от всяких зол оплот 
Имели дочери болот; 
Ни бедность, ни война, ни прочих бедствий бремя 
Лягушечье не тяготили племя: 
Росло и ширилось могущество его. 
Но как ни хорошо жилось прудов царицам 
(Мы так зовем Лягушек оттого, 
Что имя громкое давать вещам и лицам 
Не стоит ровно ничего), 
Однако соблазнила их попытка 
Предательством за милость отплатить. 
Их наглость стало трудно выносить; 
От благоденствия избытка 
И гордость, и безумство их росли, 
И вот они шуметь так стали непристойно, 
Что уже спать никто не мог спокойно. 
Когда б великие и малые земли 
Поверить крику их могли, 
То на Природы око 
Все двинулись бы вдруг в поход: 
Оно причина всех невзгод, 
Оно всех истребить желало бы жестоко, 
И противу него собрать 
Могучую скорее надо рать. 
Чуть Солнце ступит шаг, тревогу 
Бьет тотчас квакающий люд, 
И, снарядив послов в дорогу, 
Лягушки их ко всем державам шлют. 
Поверить им, так во вселенной 
Все совершает свой круговорот 
Вкруг жалких четырех болот; 
Упреки дерзкие доныне неизменно 
Солнце и Лягушки 
Все повторяет их язык. 
Однако прекратить им лучше бы свой крик 
И не вводить во искушенье, 
На Солнце ропотом, его долготерпенье. 
Что, ежели оно устанет вдруг терпеть 
И с ними поступить захочет по иному? 
Боюсь, чтоб царству водяному 
Об этом не пришлося пожалеть. 
Н. Юрьин. 
Басня эта аллегорически говорит о возникавших тогда распрях между Голландией и Людовиком XIV, который и изображается здесь в виде солнца. Первый написал басню на эту тему Коммир (прим. к б. 227), которому Лафонтен и подражал в своей басне. 
238. Союз Крыс 
(La ligue des Rats) 
Мышь бедная давно жила в большой тревоге: 
Кот постоянно ей встречался по дороге, 
И сторожил ее на каждом он шагу. 
Чтоб в лапы не попасть врагу, 
Желая поступить разумно в деле этом, 
К соседке Крысе Мышь явилась за советом. 
Та Крыса у других слыла за образец, 
Так велики ее все были совершенства. 
Себе жильем ее крысиное степенство 
Избрало чуть что не дворец; 
Она уж сотни раз хвалилась громогласно, 
Что не боялася ни кошек, ни котов, 
Ни их когтей, ни их зубов. 
"Сударыня,-так Крыса молвила,-напрасно 
Старалась бы одна Кота я победить, 
Который вздумал вам вредить; 
Но если б мы всех крыс собрали по соседству, 
То мы бы нанесли Коту большой урон". 
Тут Мышь отвесила почтительный поклон, 
А Крыса к своему спешит прибегнуть средству 
И к кладовой бежит, где той порой 
За счет хозяина у Крыс был пир горой. 
В волнении она не видит и не слышит 
И от усталости чуть дышит. 
"Что с вами?" - говорит одна из Крыс. 
А та в ответ: "Скажу вам покороче, 
Зачем я изо всей бежала мочи. 
Кот Раминагробес 
Стал истреблять мышей с неслыханным упорством. 
Кот этот - злейший из котов. 
Коль съест он всех мышей, то будет он готов 
Приняться и за Крыс с подобным же прожорством". 
"Да! это так! - поднялся крик. 
Все за оружие возьмемся живо!" 
Иные и всплакнули в этот миг, 
Но им не охладить всеобщего порыва. 
Повылезали Крысы все из дыр, 
Вот каждая кладет в свою котомку сыр; 
Клянется каждая, собравши всю отвагу, 
Назад не делать шагу; 
Все, как на пир, торопятся скорей, 
Ликуют, точно с их души скатилось бремя. 
Но Кот был, видно, их хитрей 
И за голову Мышь держал уж в это время. 
На помощь ринулась бедняжке вся их рать, 
А у Кота в когтях трепещется добыча, 
И он не только что не хочет отступать, 
Но войску Крыс идет навстречу сам, мурлыча. 
Заслышав этот грозный звук, 
Премудрые все Крысы вдруг 
Спешат, забыв к войне приготовленья, 
В свои укромные места. 
Свершив благополучно отступленье 
К своей дыре, одной лишь мыслью занята 
Там Крыса каждая: не видно ль где Кота? 
Н. Юрьин. 
Сюжет басни принадлежит, вероятно, самому Лафонтену. В ней, как и в предыдущей, намекается на распри голландцев с Людовиком XIV. Некоторое сходство с ней имеет басня Измайлова: "Кот и Крысы". 
239. Дафнис и Алцимадура 
(Daphnis et Alcimadure) 
Подражание Феокриту 
Г-же де ла Мезанжер 
Прелестной матери пленительная дочь! 
Вас тысячи сердец владычицей считают, 
Не говоря о тех, что дружбу к вам питают, 
И тех, что страсть свою не в силах превозмочь. 
Хочу я уделить - признаюсь прямо 
Здесь, во вступленьи, для обеих вас 
Хотя немного фимиама, 
Которым славится Парнас. 
Я утонченности придать ему сумею: 
Приготовлять его секретом я владею. 
Итак, я вам скажу... Но можно ль все сказать? 
Способность выбирать у места здесь была бы. 
Увы! и голос мой, и лира стали слабы, 
И мне приходится им отдых дать. 
Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность, 
Да красоту души хвалить придется мне. 
Все эти качества - лишь ваша принадлежность. 
Да той, что славлю здесь я с вами наравне. 
Но берегитесь, чтобы этим розам 
Шипов не повредили острия. 
К Амура вы прислушайтесь угрозам: 
Он лучше научить сумеет вас, чем я. 
Кто к голосу его бывает глух, тем худо 
Приходится... Сейчас пойдет об этом речь. 
Раз дева, красоты едва расцветшей чудо, 
Решилась пренебречь 
И властью, и могуществом Амура. 
По имени Алцимадура, 
Сурова и горда, она то средь дубрав, 
То в роще зеленеющей, то в поле 
Плясала и резвилася на воле, 
И был законом ей лишь прихотливый нрав. 
Красою равная прекраснейшим, при этом 
Жестокостью она жестоких превзошла. 
Когда в суровости мила она была, 
То как пленить она могла б своим приветом! 
К несчастью, вид ее огонь любви зажег 
В Дафнисе. Был он юный пастушок, 
И родом благородный, и прекрасный. 
Но ждать ее любви был труд напрасный: 
Ни слова нежного, ни взгляда он не мог 
Добиться от красавицы холодной, 
И, страстью утомясь бесплодной, 
Найти отраду в смерти думал он. 
Отчаяньем сражен, 
К дверям он девы прибежал жестокой... 
Увы! ему лишь пред зефирами излить 
Пришлось все муки страсти одинокой, 
И не пришел никто хотя бы дверь открыть 
Жилища, где, его страданья презирая, 
Подругам праздник дева молодая 
Устроила, свою соединив красу 
С красой цветов, в лугах растущих и в лесу. 
"Мечтал я умереть,-сказал он,-пред тобою, 
Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих! 
Как всех утех других, 
Так и отрады этой горестной судьбою 
Вкусить мне не дано. 
Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине, 
Мое наследье он вручил тебе: оно 
Тобою отвергалося доныне; 
Пускай мои луга, мой пес и все стада 
Твоими будут навсегда. 
А из богатств моих остатка 
Пускай мои друзья воздвигнут храм: 
Твое изображенье будет там; 
На алтаре в цветах не будет недостатка. 
Мне памятник простой пусть иссекут, 
И пусть стоит вблизи он с надписью такою: 
"Дафнис в любви нашел лишь смерть. 
Помедли тут, 
О путник, и скажи, в слезах, с тоскою: 
Погиб он, признавая лишь закон 
Алцимадуры бессердечной..." 
Тут, прерван Паркою, не кончил речи он, 
Сражен навек печалью бесконечной. 
И вот, ликуя, пышно убрана, 
Явилася жестокая. Напрасно 
Надеялись, что хоть слезу она 
Прольет над участью его несчастной. 
Цитеры сын еще был оскорблен сильней: 
С подругами, его не опасаясь гнева, 
Вкруг статуи его плясать решилась дева; 
Бог на нее упал и тяжестью своей 
Убил ее. И вот раздался голос с неба; 
Подхвачен эхом он - и слышит целый свет: 
"Пусть любит все теперь: бесчувственной уж нет". 
Меж тем Дафниса тень, спустившись в мрак Эреба, 
Вся содрогнулась вдруг, увидев деву там. 
И слышал целый ад, как гордая просила 
Прощенья у того, кого она убила. 
Но не хотел теперь ее он слушать сам, 
Как и Улисса речь Аякс в стране Плутона, 
Иль вероломного любовника Дидона. 
Н. Юрьин. 
Подражание одной из идиллий Теокрита. Предполагают, что Лафонтен писал басню также под влиянием стихотворения "Амур-мститель" знаменитого французского, писавшего во вкусе древних, поэта Жана Антуана Баифа (1532-1589), сына известного в свое время дипломата и писателя, переводчика Софокла и Эврипида, Лазаря Баифа. Г-жа Мезанжер, которой посвящена басня-вторая дочь г-жи де Саблиер. 
240. Третейский Судья, Брат милосердия 
и Пустынник 
(Le Juge, l'Hospitalier et le Solitaire) 
Желая отыскать спасенья двери, 
Три человека, все святые в равной мере 
И духом преисполнены одним, 
Избрали для сего три разные дороги. 
А так как все пути приводят в Рим, 
То каждый к цели, без тревоги, 
Пустился по тропиночке своей. 
Один смущался тем, что тяжбы меж людей 
Имеют свойство 
Плодить тревоги лишь и беспокойства 
И тянутся притом года; а так как он 
К богатств стяжанью не стремился с жаром, 
То вызвался решать все споры даром. 
Мы обрекли себя, с тех пор, как есть закон, 
За все свои грехи на горькую судьбину 
Тягаться нашей жизни половину... 
Полжизни? Нет! Порой жизнь нашу целиком! 
И Миротворец наш мечтал лишь об одном: 
Как в людях истребить подобное влеченье. 
Второй святой болящих исцеленье 
Задачею избрал, - хвала ему и честь! 
Способность облегчать чужих страданий бремя 
Всем видам добрых дел готов я предпочесть. 
Но те же, что и в наше время, 
Больные были и тогда, 
И ладить с ними трудно иногда 
Бывало Брату милосердья. 
Среди упреков он и жалоб вечных жил: 
"Как много для других в нем рвенья и усердья! 
Они его друзья, а нас он позабыл". 
Но что все жалобы такие и укоры 
В сравненьи с тем, что вынести пришлось 
Тому, кто пожелал решать чужие споры! 
Ах! к удовольствию сторон не удалось 
Постановить ему решение ни разу: 
Всегда чьему-нибудь казалось глазу, 
Что был судья не прав 
И в правосудия весах была погрешность. 
Своих стараний видя безуспешность 
И жалобы выслушивать устав, 
Спешит в больницу он к товарищу. 
Узнали Друзья тут, что один им был сужден удел, 
И что отречься лучше им от дел, 
Которым оба труд и время посвящали. 
Излить свою печаль они приходят в лес. 
Там, где средь голых скал бежал источник 
чистый, 
И где ни ветерок, ни солнца луч с небес 
Не проникал под свод тенистый, 
Им встретился товарищ третий их. 
И просят у него они совета. 
- Ищите, - он сказал, - его в себе самих: 
Что нужно вам, от вас лишь можно ждать ответа. 
Познать самих себя - вот в чем 
Долг смертных пред Верховным Существом. 
Познали ль вы себя средь суетного света? 
Лишь в царстве тишины доступно это нам, 
Иначе труд потратим мы напрасно. 
Взмутите этот ключ, увидите ль вы там 
То, что сейчас в нем отражалось ясно? 
-Что видеть мы могли б тогда, 
Как темным облаком затмилась бы от ила 
Кристально чистая вода? 
- Чтобы она опять ваш образ отразила, 
Ей надо дать покой. 
Мы созерцать себя должны в уединеньи.
Так говорил святой, 
И послужил совет его им во спасенье. 
Я не хочу сказать, что избегать должны 
Мы должностей: ведь если мы больны, 
Или судиться страстию объяты, 
То нам и доктора нужны, и адвокаты. 
Едва ли недостаток будет в них, 
Пока к деньгам иль почестям стремленье 
Жить будет в людях; но в заботах мелочных 
У нас является самих себя забвенье. 
Вы, чью заботливость встречаем мы везде, 
О сильные земли! вас, средь тревог обычных, 
Смущают тысячи случайностей различных: 
В дни счастья гордые, дрожащие в беде, 
Не видите себя, поверьте, никогда вы, 
Да вы и никого не видите вокруг; 
Когда ж об этом мысль порой придет вам 
вдруг, 
Вас тотчас прерывает льстец лукавый. 
Я этим завершу свой труд. Таков урок, 
Который я векам грядущим завещаю! 
Царям и мудрецам его я предлагаю,
И чем бы лучше я закончить мог? 
Н. Юрьин. 
Басня написана под влиянием "Житий святых отцов пустыни" французского публициста Арно д'Андильи (1560-1619), сторонника Генриха IV, защитника парижского университета против иезуитов.