1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
– Так  вот оно что! Я говорю о праве, а надо мной издеваются! Я требую – имея все  основания – хотя бы допросить убийцу Генриха Второго, а его оправдывают да  еще и восхваляют! Хорошо! Если дело так пошло, то я сама открыто выступлю как  обвинитель графа де Монтгомери! Откажет ли государь в правосудии своей матери?  Пусть допросят коннетабля, если надо! Пусть допросят госпожу де Пуатье! И да  откроется истина! Так или иначе, но предательское убийство короля на глазах у  всего народа будет отомщено!    

Во время  этой яростной речи грустная, отрешенная усмешка блуждала на губах Габриэля.    

Он  вспоминал два последних стиха Нострадамова гороскопа:    

     

Полюбит  его и его же убьет    

любовь  короля!..    

     

Ну что  ж! Предсказание до сих пор было точным – и оно сбудется до конца!  Екатерина добьется осуждения и гибели того, кого она некогда полюбила. Этого  Габриэль ждал, и к этому он был готов.    

Между  тем Екатерина, рассудив, что зашла слишком далеко, остановилась и любезно  обратилась к герцогу де Гизу:    

– Почему  вы ничего не скажете, герцог? Ведь вы-то со мной согласны, не так ли?    

– Нет,  государыня, – медленно произнес герцог, – я с вами не согласен,  потому-то я и молчу. Глухо и угрожающе Екатерина спросила:    

– Как!  И вы тоже? И вы против меня?    

– Да,  государыня, о чем сам глубоко сожалею, – ответил герцог де Гиз. –  Однако вы же видели, когда речь шла о коннетабле и герцогине де Валантинуа, я  всецело разделял ваши взгляды…    

– Потому  что они совпадали с вашими, – процедила Екатерина Медичи. – Я это  вижу теперь, но уже поздно!    

– Что  же касается графа де Монтгомери, – преспокойно продолжал герцог, – то  я никак не могу согласиться с вами. Мне думается, что невозможно налагать  ответственность за несчастный случай на дворянина исключительной храбрости и  благородства. Подобный процесс принес бы ему торжество, а его  обвинителям – посрамление. И посему, а также по некоторым иным причинам я  держусь того мнения, что нам надлежит принести извинения графу де Монтгомери за  необдуманный арест и освободить его. Таково мое мнение.    

– Превосходно! –  захлебнулась злобным смехом Екатерина, круто повернувшись к королю: – Вот  так мнение! Не совпадает ли оно случайно с вашим, сын мой?    

Признательная  улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у  короля рассеялись все сомнения.    

– Матушка, –  сказал он, – я должен признаться, что придерживаюсь того же мнения, что и  дядя.    

– Предать  память отца! – чуть ли не простонала Екатерина.    

– Нет,  государыня, я, напротив, ее берегу, – возразил Франциск II. Разве не  сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом,  в минуты своей агонии, он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов!  Разрешите уж мне, его сыну, повиноваться ему!    

– Так!  Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери!    

– Государыня, –  перебил королеву герцог де Гиз, – разрешите вам напомнить ваши собственные  слова: единая воля в государстве!    

– Но  я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля.    

– Кстати,  государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его  супруга? – вмешалась Мария Стюарт. – Вот я вместе с дядей и подаю ему  совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о  благороднейшем и храбрейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование  беззаконием!    

– И  к таким увещаниям вы прислушиваетесь? – обратилась королева к сыну.    

– Я  прислушиваюсь к голосу моей совести, – отвечал молодой король с такой  твердостью, которой от него никто не ожидал.    

– Это  ваше последнее слово, Франциск? Тогда берегитесь! Если вы отказываете вашей  матери при первом ее обращении к вам и проявляете слишком уж полную  независимость, тогда можете управлять страной без меня, с вашими верными  министрами! Мне нет больше дела ни до короля, ни до королевства, я покидаю вас!  Подумайте, подумайте хорошенько над этим!    

– Мы  горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! –  шепнула Мария королю.    

И тот,  влюбленный в нее до безрассудства, повторил вслед за ней:    

– Мы  горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться.    

– Хорошо  же! – только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону  Габриэля: – А этого я еще рано или поздно найду.    

– Я  это знаю, государыня, – почтительно ответил ей молодой человек, думая о  гороскопе.    

Но  Екатерина уже не слыхала его. Налитыми кровью глазами она взглянула на молодую  королевскую чету, на герцога де Гиза и, ничего не сказав, вышла из залы.    

 XVI.    

ГИЗ И КОЛИНЬИ    

     

После  ухода Екатерины наступило долгое молчание. Молодой король, казалось, сам был  поражен своею смелостью. Мария, опасаясь за свое счастье, со страхом вспоминала  последний угрожающий взгляд королевы.    

Один  только герцог де Гиз был счастлив, радуясь, что так быстро избавился от  своевластной и опасной союзницы.    

Тогда  Габриэль, виновник всех этих тревог, заговорил первым:    

– Ваше  величество, я вам крайне признателен за великодушное отношение к несчастному,  от которого отвернулось даже небо. Но поверьте: моя жизнь уже никому не нужна,  в том числе и мне самому. Настолько не нужна, что я даже не хотел спорить с  королевой…    

– Вы  не правы, Габриэль, – возразил ему герцог де Гиз, – вся ваша жизнь  полна славных дел в прошлом, она будет полна ими и в будущем. У вас есть та  стремительность, которая нужна всякому государственному человеку, а у наших  деятелей именно ее и не хватает.    

К этим  словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт:    

– И  потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны!    

– Таким  образом, – заключил Франциск II, – ваши прежние заслуги позволяют мне  рассчитывать на вас и в дальнейшем. Я не хочу, чтобы мы под влиянием тяжкой  скорби лишили родину такого защитника, в котором верность сочетается с  доблестью.    

Габриэль  с каким-то печальным удивлением впитывал в себя эти слова надежды и одобрения.  Он медленно переводил затуманенный взор с одного на другого и, казалось, о  чем-то мучительно думал.    

– Хорошо! –  наконец сказал он. – Эта столь неожиданная доброта, которую вы все  проявили ко мне, потрясла меня до глубины души. Теперь моя жизнь, которую вы  мне, так сказать, подарили, принадлежит только вам! Я отрекаюсь от собственной  свободы. Во имя тех, кому я верю, я готов делать все, что угодно! Моя шпага,  моя кровь, моя жизнь – все, что я имею, я отдаю вам.    

Пылкая  самоотверженность молодого графа произвела на них неизгладимое впечатление: у  Марии на глазах навернулись слезы, король поздравлял себя с тем, что, выдержав  характер, спас такое признательное сердце; ну, а герцог-то знал лучше, чем  другие, на что способен Габриэль в своей жажде подвига и самопожертвования.    

– Да,  друг мой, – сказал он ему, – скоро вы мне понадобитесь. Настанет  день, когда во имя Франции и короля я пущу в ход вашу честную шпагу.    

– Она  к вашим услугам в любую минуту.    

– Оставьте  ее пока в ножнах, – засмеялся герцог. – Войны и распри, как видите,  поутихли. Отдохните и вы, Габриэль, а заодно пусть уляжется нездоровый интерес  вокруг вашего имени. А когда ваша печальная известность несколько позабудется,  то через год или два я испрошу у короля для вас ту же должность гвардии  капитана, которой вы так же достойны, как и прежде.    

– Разве  я ищу почестей, ваша светлость? – возразил Габриэль. – Я ищу случая  принести пользу королю и Франции, случая ринуться в бой и достойно там умереть!    

– Вы  слишком торопитесь, – усмехнулся герцог. – Скажите лучше, что, если  король вас призовет, вы откликнетесь немедленно.    

– Где  бы я ни был, я тотчас же предстану перед королем, ваша светлость!    

– Очень  хорошо, больше от вас ничего и не требуется.    

– А  я со своей стороны, – добавил Франциск II, – благодарю вас за это  обещание и постараюсь, чтобы вы о нем не пожалели.    

– И  помните, – заметила Мария Стюарт, – что в наших глазах вы будете  таким другом, от которого ничего не скрывают и которому ни в чем не отказывают.    

Растроганный  Габриэль низко поклонился и почтительно прикоснулся губами к руке, которую ему  протянула королева.    

Потом он  пожал руку герцогу и после милостивого кивка короля удалился.    

Дома  Габриэль застал у себя адмирала Колиньи. Он пришел проведать своего  сен-кантенского соратника, и, когда Алоиза сообщила ему, что ее хозяина утром  препроводили в Лувр, Колиньи решил дождаться его возвращения, чтобы успокоить и  кормилицу, а заодно и самого себя.    

Увидев  Габриэля, он обрадовался и принялся расспрашивать обо всем случившемся.    

Габриэль,  опустив подробности, сказал только, что после его разъяснения обстоятельств  горестной кончины Генриха II его отпустили с миром.    

– Иначе  и быть не могло! – заметил адмирал. – Все благородное сословие  Франции восстало бы против нелепого подозрения, которое запятнало бы  достойнейшего его представителя.    

– Не  будем говорить об этом, – нахмурился Габриэль. – Я рад вас видеть,  адмирал. Должен сказать, что ваши речи, рассуждения метра Парэ, писания и мои  собственные размышления убедили меня в правоте вашего дела. Итак, я с вами!    

– Добрая  и весьма своевременная весть! – одобрительно подхватил адмирал.    

– Но  в то же время я думаю, что в ваших же интересах держать мое обращение в тайне.  Только что герцог де Гиз говорил мне, что лучше избегать всякого шума вокруг  моего имени. Тем более, что эта отсрочка совпадает с новыми обязанностями,  которые мне предстоят.    

– Но  как бы мы гордились, если бы открыто признали вас своим!    

– И  все-таки от этого – хотя бы на время – следует отказаться. Я могу  только поклясться вам, что считаю себя одним из ваших братьев по духу.    

– Прекрасно!  Позвольте мне оповестить вождей движения о блестящей победе наших идей.    

– Не  возражаю, – отозвался Габриэль.    

– Принц  Конде, Ла Реноди, барон де Кастельно уже знают о вас, и все воздают должное  вашей доблести, – заявил адмирал. – Еще до того, как вы окончательно  примкнули к нам, мы видели в вас союзника исключительных достоинств и нерушимой  честности. Потому-то мы и постановили не держать ничего в тайне от вас. Вы  будете наравне со всеми руководителями посвящены во все наши планы. При этом вы  совершенно свободны, связаны только мы…    

– Такое  доверие… – начал Габриэль. Но адмирал перебил его:    

– Оно  обязывает вас только к сохранению тайны. Для начала знайте одно: планы, с  которыми вы ознакомились на собрании в доме на площади Мобер и которые тогда  были признаны преждевременными, сейчас вполне осуществимы. Юный король слаб,  Гизы наглеют, новые гонения уже не скрывают, все это побуждает нас к  решительным действиям, и мы начнем…    

Но тут  Габриэль не дал ему договорить:    

– Простите,  я говорил, что я ваш, но только в известных пределах. И дабы прервать вашу  дальнейшую откровенность, считаю своим долгом заявить, что признаю Реформацию  только как религиозное движение, но не как политическую партию, и посему не  могу ввязываться в события, носящие чисто политический характер. Франциск  Второй, Мария Стюарт и сам герцог де Гиз только что отнеслись ко мне с присущим  им великодушием и благородством. Я не могу не оправдать их доверие. Позвольте  мне ограничиться лишь идейной стороной вашего учения и воздержаться от  действий. Я могу открыто примкнуть к вам когда угодно, но сохраняя при этом  независимость моей шпаги.    

С минуту  поразмыслив, Колиньи произнес:    

– Мои  слова, Габриэль, не были праздными словами: вы совершенно свободны… Идите своей  дорогой, если вам так по сердцу; действуйте без нас или совсем бездействуйте. Мы  не ждем от вас никакого отчета. Мы знаем, – подчеркнул он, – что иной  раз вы умеете обходиться без союзников и без советчиков.    

– Что  вы хотите этим сказать? – удивился Габриэль.    

– Я  все понял, – ответил адмирал. – В данное время вы не можете  участвовать в наших действиях, направленных против королевской власти. Будь  по-вашему! Мы ограничимся тем, что будем вас ставить в известность о наших  планах и переменах. Следовать ли за нами или оставаться в стороне – это  ваше личное дело. Вам дадут знать, письмом или через гонца, когда и для чего вы  нам понадобитесь, и вы поступите, как найдете нужным. Так решили в отношении  вас руководители движения. Такие условия вы, думается, принять можете.    

– Я  их принимаю и благодарю вас, – ответил Габриэль.    

И они  расстались.    

 XVII.    

ДОНЕСЕНИЯ И ДОНОСЫ    

     

Прошло  время. В жизни героев нашего рассказа, как и в жизни Франции, мало что  изменилось. Но тем не менее назревали грозные события.    

Итак,  вечером 25 февраля 1560 года господин де Брагелонн, начальник тайной полиции,  небрежно раскинувшись в кресле, слушал доклад одного из своих секретарей, по  имени Арпион.    

     

«Сегодняшнего  числа известный вор Жилль Роз был задержан в большом дворцовом зале в тот  момент, когда срезал золотую цепь у каноника Священной капеллы…»    

     

– У  каноника Священной капеллы! Вы только подумайте! – воскликнул господин де  Брагелонн.    

– Какое  кощунство! – сказал метр Арпион.    

– А  какая ловкость! – заметил начальник полиции. – Какая ловкость! Ведь  каноник сам малый не промах. Попозже я вам скажу, метр Арпион, как мы разделаемся  с этим прохвостом. Дальше.    

Метр  Арпион продолжал:    

– «Господа  уполномоченные от Сорбонны, явившиеся к принцессе Конде с предложением  отказаться от вкушения мясной пищи на время великого поста, были приняты  господином де Сешеллем, каковой встретил их с великим глумлением и заявил, что  они ему нужны, как прыщ под носом».    

– А  вот это посерьезней, – поднялся с кресла начальник полиции. –  Отказаться от поста и оскорбить членов Сорбоннского университета! Это  значительно отягчит ваш счет, госпожа Конде, когда мы начнем подводить итоги!  Арпион, это все?    

– На  сегодня, слава богу, все. Но ваша милость еще не сказала, как быть с Жиллем  Роз.    

– Отберите  в тюрьме еще несколько ловких мошенников, и пусть они во главе с ним отправятся  в Блуа; там предстоит большой праздник и, может быть, им удастся потешить  короля своими уловками и проделками.    

– Но  если они по-настоящему своруют?    

– Тогда  их повесят!    

В этот  момент явился привратник и доложил:    

– Его  милость Великий инквизитор веры!    

Метр  Арпион не стал дожидаться, когда ему прикажут удалиться. Он поклонился и вышел.  Вошедший был особой поистине важной и устрашающей.    

К  обычному званию доктора Сорбонны и каноника Нуайонского он присовокупил звание  Великого инквизитора по вопросам веры всей Франции. Для того чтобы имя его было  столь же выразительно, как титул, он велел себя называть Демошарэс, хотя звали  его попросту Антуаном де Муши[63].  С тех пор в народе и стали звать шпионов мушарами.    

– Ну  и как, господин начальник полиции? – спросил Великий инквизитор.    

– Ну  и как, господин Великий инквизитор? – отозвался начальник полиции.    

– Что  новенького в Париже?    

– Я  как раз хотел у вас спросить то же самое.    

– Это  значит, что новостей нет, – тяжко вздохнул Демошарэс. – Трудные  пришли времена! Ничего нет: ни заговоров, ни покушений. А эти гугеноты –  они просто жалкие трусы! Мельчает ныне ваше ремесло, господин де Брагелонн!    

– Ну  нет! Правительства меняются, полиция остается.    

– Однако, –  горестно возразил господин де Муши, – посудите сами, чего мы достигли в  результате вооруженного налета на этих протестантов на улице Марэ. Мы ведь были  уверены, что во время вечерней трапезы они вместо пасхального барашка едят  окорок – так, по крайней мере, явствовало из ваших донесений. И в итоге мы  имели всего лишь одну несчастную фаршированную индейку! Много ли чести от этого  вашего учреждения?    

– Всякое  бывает, – ответил задетый за живое де Брагелонн. – Вам не больше  нашего повезло в деле Трульяра, что жил на площади Мобер. Вы ведь собирались  доказать, что Трульяр после омерзительной оргии отдал двух своих дочерей на  позор своим единоверцам, а ваши свидетели, которым мы здорово заплатили –  ай-ай-ай!.. – отрекаются и вас же уличают во лжи!    

– Изменники! –  пробормотал де Муши.    

– Чистая  неудача, господин Великий инквизитор, чистая неудача! – не без  удовольствия поддел его господин де Брагелонн.    

– Но  неудача эта произошла только по вашей вине! – вспылил Демошарэс.    

– Как  вы говорите? По моей вине? – переспросил ошарашенный начальник полиции.    

– Несомненно!  Вы слишком много обращаете внимания на всякие там донесения свидетелей и на  прочие пустяки! Что нам за дело до их вранья и отговорок? Надо было продолжать  как ни в чем не бывало и в конце концов обвинить этих изуверов!    

– Как  так? Без доказательств?    

– Конечно!  Обвинить и осудить!    

– Без  состава преступления?    

– Конечно!  Осудить и всех повесить!    

– Без  суда?    

– Подумаешь,  без суда! Вам непременно подай суд, преступление, доказательства! Велика ли  заслуга повесить того, кого стоит повесить!    

– Но  это же вызовет к нам жгучую ненависть!    

– Вот  этих именно слов от вас я и ждал! – радостно вскинулся Демошарэс. – В  этом-то и кроется суть моей системы! Запомните, милостивый государь: для того  чтобы пожинать преступления, должно сперва их посеять. Недаром гонения –  это сила!    

– Мне  кажется, – заметил начальник полиции, – что с начала нынешнего  царствования мы только и делаем, что занимаемся всякого рода гонениями. При  желании вся эта почтенная публика могла бы давным-давно возмутиться!    

– Неужели?  Отчего же? – иронически спросил Великий инквизитор.    

– А  вы подсчитайте, сколько обысков, налетов и грабежей было каждый день в домах ни  в чем не повинных гугенотов!    

– А,  все это я знаю, и все это ерунда! – усмехнулся Демошарэс. –  Полюбуйтесь, с каким стоическим терпением они выносят эти неприятности.    

– А  то, что Анн Дюбур, племянник канцлера, два месяца назад был сожжен на Гревской  площади, – это тоже ерунда?    

– Не  бог весть что! Да и к чему привела эта казнь? Убили одного из судей, кокнули  президента Минара[64],  затеяли какой-то, с позволенья сказать, заговор, от которого и следов не  осталось. Стоило из-за этого поднимать такой шум!    

– А  последний указ? – спросил господин де Брагелонн. – Ведь он направлен  не только против гугенотов, но и против всего высшего сословия Франции!    

– Вы  имеете в виду указ об отмене пенсий?    

– Да  нет же! О том, что всем просителям любых рангов велено покинуть двор в двадцать  четыре часа, а не то их повесят! Ну, знаете, когда веревкой грозят и знати и  черни – это уж слишком. Бунта не миновать!    

– Да,  мера довольно крутая, – самодовольно улыбнулся Демошарэс. – Подумать  только, лет пятьдесят назад от такого указа возмутилось бы все дворянство  страны, а ныне, сами видите, пошуметь пошумели, но за дело не взялись. Ни один  не пошевелился!    

– Вот  тут-то вы и ошибаетесь. – Де Брагелонн понизил голос. – Если в Париже  не шевелятся, то в провинции понемногу раскачиваются.    

Де Муши  оживился:    

– Ба!  Есть сведения?    

– Пока  еще нет, но жду с минуты на минуту.    

– А  откуда?    

– С  Луары!    

– У  вас там есть осведомители?    

– Есть  только один, но основательный.    

– Только  один! Это ненадежно!    

– Но  лучше иметь одного хорошего и хорошо ему платить, нежели оплачивать двадцать  туполобых мошенников.    

– Но  кто вам ручается за него?    

– Во-первых,  его голова, а потом – его немалые прежние заслуги.    

– Все  равно это рискованно, – повторил Демошарэс. Метр Арпион, только что вошедший  в комнату, подошел к своему начальнику и что-то прошептал ему на ухо. Де  Брагелонн возликовал:    

– Вот,  вот, оно самое! Арпион, немедленно ведите сюда Линьера!    

Арпион  поклонился и вышел.    

– Вот  об этом Линьере я и говорил вам, – сказал Брагелонн, потирая руки. –  Вы его сейчас услышите! Он только что приехал из Нанта. У нас с вами нет  секретов друг от друга, так что я буду рад вам доказать, что мой способ лучше  всякого другого.    

Метр  Арпион впустил господина Линьера.    

Это был  маленький, тщедушный чернявый человечек, с которым мы уже встречались на  собрании протестантов в доме на площади Мобер, тот самый, что потрясал  республиканской медалью и говорил о подкошенных лилиях и низложенных монархах.    

 XVIII.    

ШПИОН    

     

Линьер,  войдя в кабинет, сначала бросил холодный и недоверчивый взгляд на Демошарэса,  потом поклонился господину де Брагелонну и застыл на месте, ожидая вопросов.    

– Рад  вас видеть, господин Линьер, – так начал де Брагелонн. – В  присутствии Великого инквизитора вы можете говорить без всякой опаски.    

– О,  конечно! – воскликнул Линьер. – Если бы я знал, что стою перед  достославным Демошарэсом, я бы не выказал никакого колебания.    

Тонкая  лесть шпиона была принята де Муши, он одобрительно кивнул головой и произнес:    

– Прекрасно!    

– Итак,  рассказывайте, господин Линьер! И поскорей! – приказал начальник полиции.    

– Разве  вам еще неизвестно, что случилось на предпоследнем собрании протестантов в Ла  Фержэ? – осторожно спросил Линьер.    

– Я  кое-что слышал, но не знаю подробностей, – отозвался Демошарэс.    

– Тогда,  если позволите, я изложу в двух словах все, что мне удалось разузнать о важных  событиях за последние дни.    

Господин  де Брагелонн поощрительно кивнул. Эта маленькая непредвиденная задержка хотя и  тормозила собственное его нетерпение, в то же время давала ему возможность  блеснуть перед Великим инквизитором редкими способностями, а также и необычным  красноречием своего агента.    

Линьер  же, понимая, что держит своеобразный экзамен, постарался быть на высоте и был  действительно великолепен. Он сказал:    

– Первое  собрание в Ла Фержэ особенной важности не представляло. Говорили по большей  части сущую чепуху, и, когда я предложил низложить его величество и установить  конституцию на манер швейцарских кантонов, мне в ответ раздавалась  оскорбительная брань. Единственное, до чего договорились, так это обратиться к  королю с просьбой прекратить гонения на протестантов, дать отставку Гизам,  поставить министрами принцев крови и немедленно созвать Генеральные штаты!  Простая петиция – жалкий результат! Затем стали намечать руководителей.  Пока речь шла о второстепенных вожаках на отдельных участках, все шло гладко.  Затруднения возникли лишь тогда, когда нужно было выбрать руководителя всего  заговора. Господин Колиньи и принц Конде прислали сказать, что отказываются от  опасной чести, которую им предлагают. По их мнению, лучше использовать для этой  цели менее знатного гугенота. Тогда, видите ли, легче будет придать всей этой  затее характер народного движения! Хорошенький предлог для глупцов! Но для них  этого было достаточно, и после долгих препирательств они наконец выбрали Ла  Реноди.    

– Ла  Реноди! – повторил Демошарэс. – Он действительно один из ярых вожаков  этих изуверов! Я его знаю, он человек крепкий и решительный.    

– Так  вот он-то и будет Каталиной![65]    

– Ну-ну,  вы несколько преувеличиваете! – усмехнулся де Брагелонн.    

– Вот  увидите, как я преувеличиваю, – ответил шпион. – Теперь перейдем ко  второму собранию, что имело место в Нанте пятого февраля.    

– Ага! –  одновременно вскрикнули Демошарэс и Брагелонн и с жадным любопытством  придвинулись к Линьеру.    

– На  этот раз дело не ограничилось разговорами, – с важным видом заявил  Линьер. – Теперь слушайте. Но, может быть, опустить подробности и сразу  перейти к выводам?    

Негодяй  хотел всецело овладеть вниманием этих двух высокопоставленных особ и нарочно  медлил.    

– Факты,  факты! – нетерпеливо выкрикнул начальник полиции.    

– Вот  они. После нескольких малоинтересных выступлений взял слово Ла Реноди и сказал  следующее: «В прошлом году, когда королева шотландская повелела предать  священнослужителей суду в Стерлинге, все прихожане поехали вслед за ними в этот  город; несмотря на то, что они были совершенно безоружны, их грозный марш  испугал правительницу, и она отменила суд. Я предлагаю сделать то же самое и во  Франции! Все верующие пусть направятся в Блуа, где пребывает король, и  представят ему петицию, в которой они просят отменить эдикты о гонениях и  разрешить свободу вероисповедания… «.    

– Все  одно и то же! – разочарованно прервал его Демошарэс. –  Почтительно-благочестивые изъявления, от которых уже тошнит! Петиция! Возражения!  И это устрашающие новости, которые вы нам обещали, метр Линьер?    

– Погодите,  погодите, – осклабился Линьер. – Вы сами понимаете, что эти  безобидные предложения Ла Реноди возмутили меня не меньше, а пожалуй, и больше,  чем вас. «Чего можно добиться такими ничтожными начинаниями?» – спросил я  его. Прочие еретики высказывались в таком же духе. Тогда Ла Реноди пришел в  экстаз, раскрыл свои карты и разъяснил гугенотам, какой дерзкий план сокрыт под  видимостью смиренных предложений.    

– Посмотрим,  что за план, – заметил Демошарэс тоном человека, который заранее ничему не  удивляется.    

– Полагаю,  он стоит того, чтоб его пресечь! – ответил Линьер. – Толпа жалких и  безоружных просителей отвлечет внимание короля, а в это время пятьсот всадников  и тысяча пеших знатных еретиков под командой тридцати лучших военачальников  обложат со всех сторон дороги к Блуа, ворвутся в город, похитят короля,  королеву-мать и герцога де Гиза, предадут их суду, а власть передадут в руки  принцев крови, с тем чтобы предложить Генеральным штатам определить подходящую  форму правления… Вот вам и заговор, господа! Что вы скажете о нем?    

Он  остановился, ликуя. Великий инквизитор и начальник полиции с тревогой  переглянулись.    

Наконец  Демошарэс воскликнул:    

– Клянусь  обедней, это здорово! Все, что затеяли эти несчастные еретики, обернется против  них же самих, и они попадут в яму, которую вырыли другому. Бьюсь об заклад,  кардинал будет в восторге! Дорого бы дал он за то, чтобы одним ударом покончить  со всеми своими врагами!    

– Так  пусть господь ниспошлет ему такой восторг! – пожелал господин де  Брагелонн.    

Линьер в  его глазах становился человеком почтенным, человеком ценным и просто  незаменимым. И он обратился к нему так:    

– Вы,  господин маркиз (негодяй и в самом деле был маркизом), действительно оказали государю  и государству величайшую услугу. Вы будете достойно вознаграждены, не  сомневайтесь!    

– О  да, – подтвердил Демошарэс, – вы заслужили большую свечу и мое  глубокое уважение. И вы тоже, господин де Брагелонн, примите мои поздравления,  вы умеете выбирать людей для работы! Ах, господин де Линьер, вы вправе  рассчитывать на наилучшее мое отношение к вам!    

– Как  приятна такая награда за подобную малость! – скромно поклонился Линьер.    

– Вы  же знаете, что неблагодарность нам несвойственна, – заметил начальник полиции. –  Но, однако, вы еще не все сказали. Какой назначен срок? Где состоится встреча?    

– Встреча  назначена на пятнадцатое марта в Блуа.    

– Пятнадцатое  марта! У нас и двадцати дней не наберется! А кардинал как раз в Блуа! В нашем  распоряжении всего двое суток, чтобы предупредить и получить от него  необходимые указания. Какая ответственность!    

– А  какой триумф! – прибавил Демошарэс.    

– А  не известны ли вам, дорогой господин де Линьер, имена главарей? – спросил  начальник полиции.    

– Все  записаны, – ответил Линьер.    

– Вы  единственный человек в своем роде! – с восторгом взревел Демошарэс. –  Такие люди мирят меня с человечеством!    

Линьер  распорол подкладку своего камзола, вытащил оттуда бумажку, развернул ее и  внятно прочитал:    

     

Список  главарей и названия провинций, коими они должны руководить:    

Кастельно  де Шалосс – Гасконь.    

Дюмениль –  Перигор.    

Коквиль –  Пикардия.    

Де  Феррьер-Малиньи – Иль де Франс и Шампань.    

Шатовьё –  Прованс…    

     

И так  далее. Вы прочтете и разметите этот список на досуге, – сказал Линьер,  вручая начальнику полиции прейскурант измены.    

– Да  ведь это же заранее обдуманная гражданская война! – изумился де Брагелонн.  А Линьер добавил:    

– И  притом учтите, что в то время, как их шайки пойдут на Блуа, другие главари в  каждой провинции будут подавлять малейшее волнение в пользу Гизов.    

Демошарэс  злорадно потирал руки:    

– Вот  это здорово! Мы их всех поймаем в одну сеть!.. Почему у вас, господин де  Брагелонн, такой растерянный вид?    

– Но  посудите сами, времени у нас в обрез, – заволновался начальник  полиции. – Нет, дорогой мой Линьер, мне совсем не хочется вас упрекать, но  вы могли бы предупредить меня и пораньше!    

– Как  же я мог? Ла Реноди надавал мне кучу поручений от Нанта до Парижа. Если бы я  пренебрег ими, я бы навлек на себя подозрения.    

– Все  правильно! – согласился де Брагелонн. – И вообще не к чему говорить о  том, что сделано, поговорим лучше о том, что нужно сделать. Вы нам ничего не  сказали о принце Конде. Разве его не было в Нанте?    

– Был.  Но перед принятием решения он захотел повидать Шодье и английского посла и якобы  с этой целью направился в Париж вместе с Ла Реноди.    

– Он  едет в Париж? И Ла Реноди тоже?    

– Конечно.  Они, должно быть, уже прибыли…    

– И  где остановились?    

– Вот  этого я не знаю. Я спрашивал ненароком, где можно найти вождя, если он вдруг  мне понадобится, но получил какой-то неопределенный ответ.    

– Досадно,  что и говорить! – огорчился де Брагелонн.    

В эту  минуту с таинственным видом в кабинет снова прошмыгнул метр Арпион.    

– Что  там еще, Арпион? – рассердился де Брагелонн. – Ведь вы же знаете,  черт возьми, что мы заняты важным делом!    

– Я  бы не посмел войти, если бы не другое, такое же важное дело!    

– Ну  говорите же, да поскорее! Тут все свои.    

– Некто  по имени Пьер Дезавенель… – начал было Арпион.    

Но тут  все трое – де Брагелонн, Демошарэс и Линьер – выпалили в один голос:    

– Пьер  Дезавенель?!    

– Это  тот самый адвокат с улицы Мармузе, у которого вечно останавливаются заезжие  протестанты, – заметил Демошарэс.    

– И  за домом которого я давненько слежу! – подхватил де Брагелонн. –  Однако адвокатишко осторожен и всегда вывертывается. Что ему нужно, Арпион?    

– Немедленно  поговорить с вами. У него очень испуганный вид.    

– Хм!..  Что он может знать? – пренебрежительно хмыкнул честолюбивый Линьер. –  Ведь он же порядочный человек!    

– Надо  убедиться, надо убедиться, – протянул Великий инквизитор.    

– Арпион, –  приказал де Брагелонн, – впустите этого человека.    

– Сию  минуту, ваша милость, – отозвался Арпион.    

– Прошу  простить, дорогой маркиз, – обратился де Брагелонн к Линьеру, –  Дезавенель вас знает, и нет никакой необходимости, чтобы он знал о наших  взаимоотношениях. Сделайте одолжение, пройдите на время в комнату Арпиона.  Когда мы окончим, я вас позову. Ну, а вас, господин Великий инквизитор, я прошу  остаться. Ваше присутствие пойдет только на пользу.    

– Пусть  так, я останусь, – удовлетворенно кивнул головой Демошарэс.    

– Между  прочим, учтите, – заметил Линьер, – невелик вам прок от этого  Дезавенеля. Тупая башка! Честная запуганная душонка! Он ничего не стоит, ничего  не стоит!    

– Посмотрим…  Но идите, идите, милейший Линьер…    

Едва  Линьер скрылся за дверью, как в комнату вошел бледный, трясущийся человек.    

То был  адвокат Пьер Дезавенель, которого мы видели на том же тайном собрании на  площади Мобер и помним, каким успехом сопровождалось его мужественно-осторожное  выступление.    

 XIX.    

ДОНОСЧИК    

     

Дезавенель  чуть ли не до земли поклонился Демошарэсу и де Брагелонну и спросил дрожащим  голосом:    

– Если  не ошибаюсь, господин начальник полиции?    

– А  также и господин Великий инквизитор веры, – прибавил де Брагелонн,  указывая на де Муши.    

Дезавенель  побледнел еще больше.    

– Господи  Иисусе, – воскликнул он, – перед вами, господа, стоит великий,  величайший грешник! Могу ли я рассчитывать на пощаду? Может ли чистосердечное  признание облегчить мои преступления?    

Господин  де Брагелонн сразу понял, с кем имеет дело.    

– Мало  признаться, – сурово сказал он, – надо еще и искупить свои грехи!    

– Я  сделаю все, что в моих силах, ваша милость!    

– Для  этого нужно оказать нам какую-либо услугу, сообщить нам какие-нибудь ценные  сведения…    

– Я  постараюсь… сообщить… – сдавленным голосом произнес адвокат.    

– Это  будет трудновато, поскольку мы знаем все, – небрежно заметил де Брагелонн.    

– Как!  Что вы знаете?    

– Все!  Я должен вас предупредить: в вашем положении нельзя быть уверенным, что  запоздалое раскаяние спасет вашу голову.    

– Мою  голову! Боже мой! Но если я пришел сам…    

– Поздно! –  Де Брагелонн был непреклонен. – Все, что вы можете нам поведать, наперед  известно.    

– Вполне  возможно, но все-таки позвольте спросить, что именно вы знаете?    

Но тут  раздался громыхающий голос Демошарэса:    

– Прежде  всего то, что вы один из заклятых еретиков!    

– Увы,  такова истина! – захныкал Дезавенель. – Я принял эту веру, а зачем,  сам не знаю. Но я отрекусь, ваша милость, если вы меня пощадите!    

Демошарэс  продолжал:    

– Это  еще не все. Вы у себя скрываете гугенотов!    

– Но  пока у меня не нашли никого! – сказал адвокат.    

– Конечно, –  заметил де Брагелонн, – потому что в вашем доме есть какой-нибудь чулан,  подземелье или просто тайный выход на улицу. Но в один прекрасный день мы  разрушим ваш дом до основания, и уж тогда-то все ваши тайники сразу  обнаружатся.    

– Я  вам сам все покажу. Я действительно иной раз принимал и держал у себя этих  проклятых протестантов. Они хорошо платят за постой, а судебные дела дают очень  мало. Но этого больше не будет, клянусь!    

– Кроме  того, – продолжал Демошарэс, – вы неоднократно выступали на  протестантских сборищах.    

– В  качестве адвоката, – жалобно простонал Дезавенель. – И притом всегда  призывал к умеренности. Это вы должны знать, если знаете все.    

И  наконец, подняв глаза на зловещих собеседников, он добавил:    

– Но  в то же время я замечаю, что вы знаете далеко не все…    

– Ошибаетесь,  любезнейший, – произнес начальник полиции, – и сейчас мы вам докажем  обратное!    

Демошарэс  хотел было остановить его, но тот возразил ему:    

– Я  вас понимаю, господин Великий инквизитор, но какой смысл скрывать наши карты  перед этим человеком? Ведь он все равно не скоро отсюда выйдет!    

– Как!  Я отсюда не выйду? – ужаснулся Пьер Дезавенель.    

– Уж  не думаете ли вы, – спокойно объяснил ему де Брагелонн, – что,  побывав здесь и кое-что пронюхав о наших делах, вы поспешите обратно к своим  друзьям с доносом? Так не будет, любезнейший, с этого момента вы арестованы.    

– Арестован?! –  переспросил Дезавенель.    

Сначала  он был совершенно убит, но, поразмыслив, примирился со своей участью. В самой  его подлости крылась какая-то отчаянность.    

– Ну  что ж, может быть, это и к лучшему, – покорно вздохнул Дезавенель. –  Здесь я в большей безопасности, нежели у себя дома. И если уж вы меня, господин  начальник полиции, оставляете тут, не сочтите за труд ответить мне на некоторые  поучительнейшие вопросы. Мне все-таки думается, что я смогу проявить свои  благочестие и благонамеренность каким-нибудь достойным разоблачением.    

– Гм…  сомневаюсь! – буркнул де Брагелонн.    

– Известно  ли вам, ваша милость, о последних собраниях гугенотов?    

– Это  вы насчет Нанта?    

– А,  это вам уже известно! Хорошо… Но что же там происходило?    

– Вы  намекаете на состряпанный заговор?    

– Да.  Этот заговор…    

–…заключался  в том, чтобы похитить короля, заменить братьев Гизов бурбонскими принцами,  созвать Генеральные штаты и так далее. Все это старая песня, милейший господин  Дезавенель, и тянется она с пятого февраля.    

– А  заговорщики думают, что все хранится в тайне! – вскричал адвокат. –  Они пропали! И я тоже! Вам, конечно, известны имена главарей?    

– Вот,  посмотрите, в этом списке все имена…    

– Господи  боже мой! До чего же ловка полиция, до чего безумны заговорщики! – снова  завопил адвокат. – Неужели я все-таки ничего вам не поведаю? Насчет принца  Конде и Ла Реноди?.. Известно ли вам, где они?    

– В  Париже.    

– Ужасно!  Еще одно слово, сделайте милость! Если в Париже, то где именно?    

Господин  де Брагелонн ответил не сразу и пронизывающим взглядом впился в глаза  Дезавенелю.    

Тот, с  трудом переводя дыхание, повторил вопрос:    

– Известно  ли вам, где именно находятся принц Конде и Ла Реноди?    

– Мы  найдем их без труда.    

– Но  вы еще не нашли их! – возликовал Дезавенель. – Слава тебе, господи! Я  еще могу заслужить прощение! Я один знаю, где они, ваша милость!    

В глазах  у Демошарэса вспыхнул жадный огонек, начальник же полиции казался равнодушным.    

– Где  же они? – спросил он.    

– У  меня, господа, у меня, – с гордостью заявил адвокат.    

– Я  это знал, – спокойно заметил де Брагелонн.    

– Как,  знали? – побледнел Дезавенель.    

– Конечно!  Я просто хотел вас испытать, проверить вашу порядочность. А теперь я вами  доволен! Но все-таки ваш случай крайне серьезен. Ведь вы давали приют таким  закоренелым преступникам!    

– Вы  так же преступны, как и они, – поучительно изрек Демошарэс.    

– Ох,  и не говорите, ваша милость! – заохал Дезавенель. – Когда принц Конде  и господин Ла Реноди явились ко мне в начале недели, я знал, что имею дело с  протестантами, но не с заговорщиками. Заговоры и заговорщики мне ненавистны.  Они мне тогда ничего не сказали, но когда я узнал об их страшных планах, то  перестал спать и есть. А если ночью удается иногда задремать, то снятся всякие  трибуналы, эшафоты, палачи… Я просыпаюсь в холодном поту и начинаю гадать, что  со мной может случиться.    

– Что  с вами может случиться? – переспросил господин де Брагелонн. – Первым  делом – тюрьма…    

– Затем  пытка, – подхватил Демошарэс.    

– А  там, возможно, и виселица, – продолжил начальник полиции.    

– Может  быть, и костер, – допустил Великий инквизитор.    

– Не  исключается и колесование, – для вящего эффекта присовокупил господин де  Брагелонн.    

– Тюрьма!  Пытка! Виселица! Костер! Колесование!.. – то и дело восклицал метр  Дезавенель с таким видом, будто уже испытывает обещанную ему муку.    

– А  как же? Вы адвокат, вам ли не знать законов! – заметил де Брагелонн.    

– Мне  ли не знать! – возопил Дезавенель. – Вот потому-то я и пришел к вам,  господин начальник полиции.    

– Так-то  оно верней, – ответил тот. – И хоть от ваших признаний толку мало, мы  все-таки учтем вашу добрую волю.    

Он о  чем-то посоветовался с де Муши, который, видимо, согласился с каким-то его  предложением.    

– Но  прежде всего я прошу вас об одной милости, – взмолился Дезавенель, –  не выдавайте меня моим бывшим… сообщникам… Если они угробили президента Минара,  то и со мной могут сыграть такую же штуку.    

– Мы  сохраним вашу тайну, – заверил его де Брагелонн.    

– Вы  будете держать меня в тюрьме? – жалобно и покорно спросил адвокат.    

– Нет,  вы можете вернуться к себе домой.    

– Домой?  Ага… понимаю… Значит, вы арестуете моих постояльцев!    

– Ни  в коей мере. Они будут на свободе, как и вы.    

– Даже  так? – растерянно протянул Дезавенель.    

– Слушайте  и хорошенько запомните, что я скажу, – внушительно заговорил де  Брагелонн. – Сейчас вы вернетесь домой, чтобы не возбуждать лишних  подозрений, и ни слова не скажете своим постояльцам ни о своих страхах, ни об  их тайнах. Ведите себя так, будто вы никогда не бывали в этом кабинете. Вы меня  поняли? Ничему не противиться, ничему не удивляться. Так и поступайте.    

– Это  дело нехитрое, – заметил Дезавенель.    

– Если  же нам понадобятся дополнительные сведения, – добавил де Брагелонн, –  мы пошлем к вам или пригласим вас сюда. Если будут обыскивать ваш дом, вы нам  поможете.    

– Уж  коли я начал, так доведу до конца, – вздохнул Дезавенель.    

– Вот  и прекрасно! И последнее. Если по ходу событий нам станет ясно, что вы  действительно точно повиновались нашим указаниям, вас пощадят. В противном же  случае вас постигнет скорая и жестокая кара.    

– Вас  сожгут на медленном огне, клянусь богоматерью! – зловеще отозвался  Демошарэс.    

– Но  все-таки… – попытался возразить трясущийся адвокат.    

– Довольно! –  остановил его де Брагелонн. – Вы слышали все. Запомните, и до свиданья.    

И он  отпустил его повелительным жестом. Воспрянувший духом и вместе с тем  озабоченный, адвокат ушел.    

Начальник  полиции и Великий инквизитор помолчали.    

– Я  поступил так, как вы предложили, – начал де Брагелонн, – но,  признаться, не уверен, что это лучший выход.    

– Что  вы! Вы поступили именно так, как нужно! – воскликнул Демошарэс. –  Ведь если события пойдут своим чередом, заговорщики ни о чем не догадаются.  Пусть они думают, что шествуют в кромешной тьме, а мы тут как тут! Великолепно!  За двадцать лет нам ни разу не представился такой удобный случай, чтобы одним  ударом покончить с ересью. Я знаю, каких взглядов на этот счет придерживается  кардинал Лотарингский!    

– Вы  правы, – согласился де Брагелонн. – Но что нам предстоит сейчас  сделать?    

– Вы  остаетесь в Париже и следите с помощью Линьера и Дезавенеля за двумя вожаками  заговора. Я же ровно через час еду в Блуа, дабы предупредить братьев Гизов. Они  потихоньку сплотят вокруг короля все наличные силы. Гугеноты же тем временем,  ни о чем не догадываясь, попадут, как глупые скворцы, в расставленные нами  силки. И вот мы держим их в руках! Всеобщая резня!    

Великий  инквизитор большими шагами мерил комнату и радостно потирал руки.    

– Дай  только боже, – сказал де Брагелонн, – чтобы никакая случайность не  провалила столь великолепный план.    

– Это  невозможно! – отвечал Демошарэс. – Всеобщая резня! Они у нас в руках!  Я считаю, что с ересью на сей раз покончено. Всеобщая резня!    

 XX.    

КОРОНОВАННЫЕ ДЕТИ    

     

А теперь  перенесемся в Блуа, в великолепный королевский замок.    

Накануне  в замке состоялось многолюдное веселое празднество с играми, танцами и  аллегориями.    

Вот  почему в это утро юный король и его супруга встали позже обычного. По счастью,  никаких приемов не предстояло, и на досуге они обменивались впечатлениями о  вчерашнем празднике.    

– Мне  кажется, – говорила Мария Стюарт, – праздник удался на славу.    

– Ну  конечно, – согласился Франциск II, – особенно хороши были балет и  сцены. А вот сонеты и мадригалы показались мне чуточку длинноватыми.    

– Ничуть! –  воскликнула Мария Стюарт. – Они были так остроумны и изящны!    

– Но  очень уж льстивые. Невелика радость слушать, как тебя превозносят с утра до  ночи. Притом все эти господа начинают свои выступления латынью, в которой я не  слишком-то силен. Не то что мой братец Карл!..    

– Да,  кстати о братце Карле, – перебила его Мария. – Вы обратили внимание,  как он вчера исполнил свою роль в аллегории «Защита веры тремя богословскими  добродетелями»?    

– Если  не ошибаюсь, он изображал одну из Рыцарских Добродетелей, так?    

– Вот-вот!.. –  подхватила Мария. – А вы видели, как он стукнул по голове изображение  Ереси!    

– Еще  бы! Когда Ересь вышла на середину сцены, Карл просто взбесился.    

– А  вам не показалось, что голова Ереси кого-то напоминает?    

– И  в самом деле… я сначала думал, что ошибаюсь, но ведь она сильно смахивала на  Колиньи!    

– Ну  конечно! Вылитый Колиньи!    

– И  его-то дьяволы уволокли!    

– А  как обрадовался при этом дядюшка кардинал!    

– А  заметили, как улыбалась матушка?    

– Да,  улыбка у нее была страшная! – согласилась королева и тут же перескочила на  другое: – Но я совсем забыла, что нам нужно заняться одним серьезным  делом… его поручил нам дядюшка кардинал.    

– Ого! –  воскликнул король. – С ним это не часто случается!    

– Он  нам поручает, – торжественно изрекла Мария, – выбрать расцветку для  формы нашей швейцарской гвардии.    

– Такое  доверие – великая честь для нас! Приступим к обсуждению. Я думаю, что  форму оставим прежнюю: широкий камзол с пышными рукавами и три цветных разреза.  Верно?    

– Так,  государь, но на каких цветах мы остановимся?    

– Тут  есть над чем подумать. Но вы не хотите мне помочь, мой маленький советник?  Какой первый цвет?    

– Полагаю,  белый. Цвет Франции!    

– Тогда  второй в честь Шотландии – голубой.    

– Хорошо!  А третий?    

– Может  быть, желтый?    

– Нет,  это цвет Испании. Лучше уж зеленый.    

– Но  это ведь цвет дома Гизов! – сказал король.    

– Идея! –  воскликнула Мария. – Возьмем красный – это цвет Швейцарии. Пусть он  напоминает этим бедным людям об их родине.    

Король  согласился.    

– Вот  мы и справились с таким трудным заданием. К счастью, более серьезные дела мне  даются гораздо легче, – иронически протянул он. – Ваши милые дядюшки,  Мари, по возможности облегчают мне тяготы управления. Это просто очаровательно!  Они пишут, а мне остается только подписывать, иной раз даже не прочитав.    

– Но  разве вы не знаете, государь, – спросила Мария, – что дядюшки мои  служат вам и Франции в поте своего лица?    

– Как  не знать! – усмехнулся король. – Мне об этом так часто напоминают,  что забыть просто невозможно. Сегодня как раз день Совета, и мы непременно  увидим кардинала Лотарингского с его смиренной речью и преувеличенным  почтением. Он будет то и дело кланяться и все приговаривать этаким елейным  голоском: «Ваше величество не должны сомневаться в том усердии, которое нас  воодушевляет во имя славы вашего царствования и благоденствия народа… Ваше  величество, расцвет вашего блага и государства – вот наша конечная цель…»  И так далее и тому подобное…    

– Как  хорошо вы его представляете! – засмеялась Мария, хлопая в ладоши, а потом  серьезно добавила: – Все-таки надо быть снисходительным и великодушным. Вы  думаете, что я радуюсь, когда ваша матушка читает мне бесконечные нравоучения о  моих нарядах, слугах, выездах и прочей чепухе?.. Ведь она то и дело цедит  сквозь зубы: «Дочь моя, вы королева! На вашем месте я следила бы за тем, чтобы  мои дамы не пропускали обедню, а также и вечерню… На вашем месте я бы не носила  этот красноватый бархат, он недостаточно солиден для вас… На вашем месте я бы  никогда не танцевала, а только смотрела…»    

Король  закричал, заливаясь смехом:    

– Ну  точь-в-точь моя матушка! Но видишь ли, она ведь моя мать, а помимо прочего, я и  так обидел ее, отстранив от участия в некоторых государственных делах, которые  целиком доверил твоим дядюшкам. Надо ей уступать в чем-нибудь другом и  почтительно принимать ее воркотню. Мирюсь же я с приторной опекой кардинала… и  все потому, что ты его племянница!..    

– Спасибо  за жертву, государь! – поцеловала его Мария.    

– Но,  по правде говоря, – продолжал Франциск, – бывают минуты, когда мне  хочется отказаться даже от трона.    

– Не  может быть!    

– Я  говорю то, что чувствую, Мари. Ах, если бы можно было быть вашим мужем, не  будучи королем Франции! Ведь даже последний из моих верноподданных свободнее  меня… Знаете, о чем я мечтаю последнее время?    

– Нет.    

– Я  мечтаю убежать, улететь, позабыть хоть на время о троне, о Париже, о Блуа, даже  о Франции и уехать… Сам не знаю куда, но подальше отсюда… Чтобы побыть на  свободе, как все другие люди!.. Скажи, Мари, разве не хочется тебе  попутешествовать?    

– О,  государь, я была бы в восторге! Особенно рада была бы за вас. Ведь у вас слабое  здоровье. Перемена климата, новая обстановка – все это пойдет вам на  пользу. Конечно, поедем, поедем! Но позволят ли нам кардинал и ваша матушка?    

– Э!  Я все-таки король. Они справятся с делами и без меня. Мы уедем, Мари, еще до  наступления зимы… Но куда вам хочется? Что, если мы начнем с Шотландии?    

– Плыть  морем? Окунаться в туманы, которые так опасны для ваших легких? Нет! Но почему  бы нам не нанести ответный визит нашей сестрице Елизавете в Испании?    

– О  Мари, воздух Мадрида не слишком-то полезен для французских королей!    

– Тогда  остается Италия, – решила Мария. – Там всегда хорошо, всегда ясно.  Синее небо, синее море! Апельсины в цвету, вечно музыка, вечно праздник!    

– Принимаю  Италию! – весело воскликнул король.    

В тот  момент дверь распахнулась, и кардинал Лотарингский, бледный и задыхающийся,  опережая привратника, ворвался в королевские покои. А из передней донесся  четкий шаг его брата, герцога де Гиза.    

 XXI.    

НЕУДАВШАЯСЯ ПОЕЗДКА В  ИТАЛИЮ    

     

– Что  случилось, господин кардинал? – возмутился король. – Неужели даже  здесь я не могу принадлежать самому себе?    

– Государь, –  ответил Карл Лотарингский, – простите, что я нарушаю запрет вашего  величества, но нас, меня и брата моего, привели к вам неотложные дела.    

В ту же  минуту в комнату вошел герцог де Гиз, молча поклонился королю и королеве и  остановился за спиною кардинала, строгий, молчаливый, неподвижный.    

– Тогда  говорите, – обратился Франциск к кардиналу.    

– Государь,  только что обнаружен заговор против вашего величества… Здесь, в Блуа, вам  нельзя оставаться… вам нужно его покинуть немедленно!    

– Заговор!  Покинуть Блуа? Что все это значит?    

– Это  значит, что злодеи покушаются на жизнь и корону вашего величества.    

– Покушаться  на меня! За что? Я только что занял трон и никому, по крайней мере сознательно,  не причинил никакого зла!.. Кто же эти люди, господин кардинал?    

– Кто  же еще, как не проклятые еретики – гугеноты!    

– Опять  еретики! – вскричал король. – А вы не ошибаетесь?    

– Увы!  На сей раз никаких сомнений.    

Король,  видимо, был раздосадован – ведь беспощадная действительность оборвала его  радостные грезы. Его дурное настроение сразу же отразилось на Марии. Один  только герцог де Гиз был совершенно спокоен и невозмутим.    

– Но  почему меня так возненавидел мой народ? – обиженно проговорил Франциск.    

– Я  же вам доложил, государь, что мятежники – сплошь гугеноты.    

– Но  от этого они не перестают быть французами. Господин кардинал, я передал вам в  руки власть, чтобы вы сделали ее действительно благословенной, а теперь я вижу  вокруг себя только жалобы и недовольство!    

– О,  государь! – с упреком воскликнула Мария.    

– Однако,  государь, несправедливо возлагать на нас ответственность за то, в чем повинно  наше время, – сухо отозвался кардинал.    

– Но  я бы хотел, – вспыхнул молодой король, – на время отказаться от  вашего содействия, чтобы понять, наконец, кого так не любят – вас или  меня!    

– О,  ваше величество! – снова упрекнула его Мария Стюарт.    

Король  замолчал, поняв, что зашел слишком далеко.    

После  ледяного молчания опять заговорил Карл Лотарингский, и в тоне его, полном  достоинства, прозвучала незаслуженная обида:    

– Государь,  поскольку наши усилия не признаны, мы, как верноподданные и преданные ваши  родичи, считаем необходимым уступить свои посты более достойным и более  удачливым лицам.    

Смущенный  король молчал, а кардинал, выдержав паузу, продолжал:    

– Вашему  величеству остается только сообщить нам, кому именно нужно сдать наши дела. Что  касается меня лично, то заменить меня не сложно. Вы можете остановиться на  канцлере Оливье, или на кардинале де Турнон, или на господине д'Опиталь…    

Мария  Стюарт в отчаянии закрыла лицо руками, а Франциск уже готов был раскаяться в  своей ребяческой выходке.    

– Но  должность великого магистра и руководителя военными делами, – не унимался  Карл Лотарингский, – требует столь удачного сочетания выдающихся  способностей и блестящей известности, что, помимо брата, я могу назвать лишь  двух особ, достойных этого поста. Тут возможен господин де Бриссак…    

– Бриссак!  Он вечно ворчит, вечно недоволен! – заметил король.    

– А  затем – господин де Монморанси. Он не столь даровит, но все же известен.    

– Э, –  снова возразил Франциск, – коннетабль слишком стар и слишком пренебрегал  мною, когда я был дофином. Но почему, господин кардинал, вы не вспоминаете о  моих прочих родных, о принцах крови, в частности о принце Конде?    

– Государь,  я с горечью должен сообщить, что в списке главарей заговора на первом месте имя  Конде!    

– Не  может быть! – поразился король.    

– Государь,  так оно и есть!    

– Значит,  настоящий заговор против государства?    

– Государь,  это почти мятеж! И ныне, когда вы освобождаете нас от столь тяжелой  ответственности, мой долг – просить вас назначить нам преемников как можно  скорей, ибо протестанты будут под стенами Блуа через несколько дней.    

– Дядя,  что вы говорите! – ужаснулась Мария.    

– Сущую  правду, государыня!    

– Много  ли их, мятежников? – спросил король.    

– По  слухам, около двух тысяч… Ну, а теперь мы оба, герцог де Гиз и я…    

– Как, –  перебил Франциск, – и в такой опасности вы оба хотите меня покинуть?    

– Но  если я не ошибаюсь, именно такова была воля вашего величества…    

– Что  же вы хотите? Мне было действительно досадно, что из-за вас… что у меня столько  врагов!.. Но, милый дядя, довольно об этом, расскажите мне подробней о дерзком  мятеже… Как вы намерены его предотвратить?    

– Нет  уж, увольте, государь, – все еще с обидой ответил кардинал, – после  того, что мне довелось услышать от вашего величества, пусть лучше другие…    

– Дорогой  дядюшка, я вас прошу забыть о мимолетной вспышке, о которой я сам  сожалею, – сказал Франциск II. – Или мне надобно извиниться? Просить  прощения?    

– О,  государь, после того как вы вернули нам свое драгоценное доверие… – начал  было кардинал.    

Но  король, не дав договорить, протянул ему руку:    

– Полностью!  И от всего сердца!    

– Мы  только теряем время, – веско произнес герцог де Гиз.    

Это были  первые слова, сказанные им с начала разговора.    

Он  выступил вперед, как бы считая все ранее происходившее своего рода скучным  прологом, в котором он снисходительно предоставил кардиналу играть ведущую  роль. Теперь же, когда с болтовней покончено, он брал инициативу в свои руки.    

– Государь, –  объявил он королю, – вот каковы обстоятельства: на днях две тысячи  мятежников под начальством барона Ла Реноди и при поддержке принца Конде должны  ринуться из Пуату, Беарна и прочих провинций к Блуа, дабы завладеть им и  похитить ваше величество!    

У  пораженного Франциска вырвался гневный жест. Мария Стюарт охнула:    

– Похитить  короля!    

– И  вас вместе с ним, государыня, – продолжал герцог. – Но не извольте  беспокоиться, мы не дремлем.    

– Что  же вы намерены предпринять? – спросил король.    

– Мы  получили сведения час назад, – ответил герцог. – Чтобы быть в полной  безопасности, вы должны нынче же покинуть беззащитный Блуа и направиться в  хорошо укрепленный Амбуаз.    

– Куда?  В Амбуаз? В эту мрачную крепость? – спросила королева.    

– Ребенок! –  гневно взглянул герцог на свою племянницу и добавил: – Так нужно,  государыня. Тогда возмутился король:    

– Значит,  нам бежать от мятежников?    

– Государь, –  возразил герцог, – нельзя бежать от врага, который даже еще и не объявил  войну. Пока мы ничего толком не знаем о преступных замыслах бунтовщиков. Но так  или иначе, мы не избегаем сражения, а только меняем его место. И я буду просто  счастлив, если мятежники последуют за нами до Амбуаза.    

– Но  почему? – спросил король.    

– Почему? –  высокомерно улыбнулся герцог. – Потому, что таким образом мы можем раз и  навсегда покончить с еретиками и ересью, потому, что настало время бить уже не  на театральных подмостках, потому, что я отдал бы два пальца на руке… на левой  руке за то, чтобы довести до конца эту решительную борьбу, которую безумцы  затевают против нас.    

– И  эта борьба, – вздохнул король, – есть не что иное, как междоусобная  война.    

– Мы  примем ее, государь, с тем, чтобы с нею кончить. Вот мой план в двух словах:  ваше величество, помните, что мы имеем дело с бунтовщиками, и только. Уезжая из  Блуа, мы должны себя вести так, будто ничего не знаем, ничего не ведаем. Когда  же бунтовщики подойдут к нам, дабы предательски захватить нас, они попадут в  ими же расставленные силки! Итак, никаких волнений, никакой тревоги… это  относится в особенности к вам, государыня. Я сам распоряжусь обо всем, но,  повторяю, никто не должен догадываться ни о том, что мы готовы, ни о том, что  мы что-то знаем.    

– На  какое время назначен отъезд? – покорно спросил Франциск.    

– На  три часа дня, государь. Причем к отъезду все готово, я позаботился заранее.    

– Как  это – заранее?    

– Да,  государь, заранее. Я заранее знал, что вы, ваше величество, воспользуетесь  советами чести и здравого смысла.    

– В  добрый час, – со слабой улыбкой кивнул король, – к трем часам мы  будем готовы.    

– Благодарю,  государь, за доверие, я его оправдаю. Но извините меня, ваше величество, сейчас  дорога каждая минута, и поэтому мы, мой брат и я, вынуждены откланяться.    

И,  поклонившись королю и королеве, он вышел из королевских покоев вместе с  кардиналом.    

Удрученные  Франциск и Мария молча смотрели друг на друга.    

– А  как же наша мечта о поездке в Рим? – грустно улыбнулся король.    

– Она  ограничилась бегством в Амбуаз! – ответила Мария Стюарт и тяжело  вздохнула.    

 XXII.    

ДВА ПРИГЛАШЕНИЯ    

     

После  рокового турнира Габриэль жил уединенно, уйдя в свои невеселые, тягучие мысли.  Человек действия и вдохновенного порыва, жизнь которого насыщена была до той  поры бурной деятельностью, оказался вдруг обреченным на бездействие и одиночество.    

Он не  показывался ни при дворе, ни у друзей и редко выходил из своего особняка; при  нем не было никого, кроме его кормилицы Алоизы и пажа Андре, который к нему  возвратился после неожиданного отъезда Дианы де Кастро в бенедиктинский  монастырь.    

Габриэль,  в сущности совсем еще молодой человек, чувствовал себя опустошенным,  исстрадавшимся стариком. Он помнил все, но ни на что больше не надеялся.    

Сколько  раз в течение этих долгих месяцев он жалел, что не погиб в бою, сколько раз он  спрашивал себя, зачем герцог де Гиз и Мария Стюарт укротили ярость Екатерины  Медичи, сохранив тем самым ненужную ему теперь жизнь! Да и в самом деле: что  ему делать в этом мире? На что он годен?    

Но  бывали и такие минуты, когда молодость и энергия брали свое. Тогда он  расправлял плечи, поднимал голову, поглядывал на шпагу, смутно ощущая, что еще  не все потеряно в жизни, что есть и у него будущее, что жестокая борьба, а  может, и победа когда-нибудь решат его судьбу.    

Но,  оглядываясь на свое прошлое, он видел перед собой лишь два выхода, дающие  возможность вновь приобщиться к настоящей трепетной жизни: это либо война, либо  борьба за религию.    

Если во  Франции грянет новая война, то в его душе – он был в этом уверен –  возродится былой боевой задор и он с радостью сложит свою голову в бою! Этим он  возместит свой невольный долг герцогу де Гизу или юному королю.    

Однако  думал он и о том, что был бы не прочь пожертвовать своею жизнью ради новых  идей, недавно озаривших его душу. Дело Реформации, по его мнению, – это  святое дело, в основе которого заложены истоки справедливости и свободы.    

Итак,  война или религия! Только посвятив себя одной из этих целей, он сможет  вырваться из заколдованного круга и разрешить наконец свою судьбу.    

6 марта,  в дождливое утро, Габриэль угрюмо сидел в кресле перед камином, когда Алоиза  ввела к нему гонца. Сапоги со шпорами и весь его костюм были забрызганы  дорожной грязью.    

Это был  нарочный из Амбуаза, прискакавший с большим эскортом. У него было несколько  писем от герцога де Гиза. Одно из них предназначалось Габриэлю. Вот что в нем  было:    

     

«Дорогой  и доблестный соратник! Я пишу вам на ходу, рассказывать более подробно нет ни  времени, ни возможности. Вы говорили нам, королю и мне, что явитесь к нам по  первому зову. Так вот: сегодня мы вас зовем.    

Выезжайте  немедленно в Амбуаз, куда только что прибыли король с королевой. Когда  приедете, я объясню вам, чем вы можете нам помочь.    

При  этом, как мы и говорили, вы совершенно свободны в своем выборе и в своих  действиях. Ваше усердие мне слишком дорого, чтобы я мог злоупотребить им. Итак,  приезжайте как можно скорее. Вы будете, как и всегда, желанным гостем.    

Любящий  вас    

Франциск  Лотарингский.    

     

Амбуаз  4 марта 1560 года.    

     

P. S.  При сем прилагаю пропуск на тот случай, если на дороге вас остановит  королевский дозор».    

     

Прочитав  письмо, Габриэль встал и, не раздумывая, обратился к кормилице:    

– Алоиза,  позови ко мне Андре, и пусть седлают серого, а заодно приготовят и дорожную  сумку.    

– Вы  снова уезжаете?    

– Да,  Алоиза, через два часа отправляюсь в Амбуаз.    

Спорить  было излишне, и, погрустнев, Алоиза пошла исполнять приказания Габриэля.    

Но едва  она занялась сборами, как явился другой гонец и пожелал поговорить с глазу на  глаз с графом де Монтгомери.    

Этот  гонец, не в пример первому, вошел скромно и бесшумно и молча подал Габриэлю  запечатанное письмо.    

Габриэль  вздрогнул: он узнал в гонце того человека, который когда-то принес ему от Ла  Реноди приглашение на собрание гугенотов на площади Мобер.    

Да, да,  это был тот же человек, да и печать на письме была та же.    

Вот его  содержание: