1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
   
- Ну, ничего себе, - заметил я, - неделя понадобилась для того, чтобы кончик хвоста задергался. Сколько же нужно, чтобы хвост вилял вовсю?
   
- Время, время, и все будет, - заверил Длигач.
   
Действительно, через два дня я впервые дал Дейку колбасу. Пес посмотрел на меня с недоумением.
   
- Бери, бери, - разрешил Длигач, - это Юра тебе принес. У Юры можно брать.
   
Дейк неохотно принялся есть.
   
А как-то Длигач положил ладонь на голову собаки и попросил, чтобы я свою ладонь положил сверху. Потихоньку Михаил убрал свою руку из-под моей, и моя ладонь оказалась на голове собаки. Дейк покосился на меня и тихо зарычал.
   
- Сидеть! Спокойно... -  произнес Длигач. - Спокойно, Дейк.
   
У меня было ощущение, будто под моей рукой работает динамо-машина.
   
Как-то мы шли вместе по коридору "Мосфильма". Поводок от Дейка держал Длигач. Незаметно он передал его мне, а сам остановился. Собака шла вперед, не зная, что поводок у меня. Так мы прошли метров десять. Вдруг собака остановилась, повернулась и увидела, кто ее ведет.
   
- Дейк! Спокойно! - крикнул Длигач. - Иди вперед. Это Юра. Это Юра, который приносит тебе сосиски и колбасу,иди вперед.
   
Собака нехотя сделала несколько шагов.
   
- Говори ей "вперед". Давай команду, - попросил Длигач.
   
- Вперед, вперед... -  не очень уверенно скомандовал я.
   
Собака нехотя пошла вперед. Поводок был крепко намотан на мою руку. Тут Длигач присвистнул. И собака так рванулась к хозяину, что я упал и она протащила меня несколько метров.
   
Постепенно мы с Дейком подружились. И вот наконец последнее испытание: меня посадили в клетку вместе с собакой, пригласили осветителей, шоферов, плотников и попросили их бить по клетке палками, будто они на нас нападают. Дейк в бешенстве кидался на решетку и яростно лаял. Он защищал меня.
   
- Вот видишь, - говорил мне потом Длигач, - раз он тебя защищает, значит, действительно признал. Теперь можно начинать съемки.
   ОН ПОСТАРАЕТСЯ
   
    
Сегодня мне рассказали о съемках фильма "Ленин в Октябре", Когда режиссер Михаил Ромм снимал сцену заседания Временного правительства, то долго осматривал участников съемки и, остановившись против одного бородача, которого все в шутку звали Черномор, взял его за бороду и воскликнул: "Какого черта вы приклеили сюда это помело?!" 
    
- Простите, но это моя борода, начал оправдываться Черномор. 
    
Во время съемки возник вопрос о том, какие ордена носил Керенский и сколько у него было адъютантов. 
    
- Это кто-нибудь выяснил? - спросил Ромм у членов съемочной группы. В наступившей тишине раздался уверенный голос Черномора. 
    
- Александр Федорович, носил только университетский значок, а адъютантов у него было два. 
    
- А вы откуда знаете? - удивился Ромм. 
    
- К вашему сведению, - ответил Черномор, - я бывший министр Временного правительства Малянтович. 
    
Так бывший министр стал главным консультантом всех эпизодов, связанных с Временным правительством, и сыграл в фильме самого себя.
    
(Из тетрадки в клеточку. Март 1964 года)
   
   
   
Спустя непродолжительное время мы снова выехали на натуру. Первым снимали эпизод, когда Мухтар должен взять след преступника и полковник, начальник Глазычева, спрашивает: "Ну как, Глазычев, возьмет твоя собака след на таком морозе?"
   
Глазычев на это отвечает фразой, несколько раз повторяющейся в картине: "Он постарается".
   
По сценарию в этом эпизоде собака должна выкусывать из-под когтей на передних лапах кусочки льда. Как научить этому собаку? Длигач вложил между когтями Дейка кусочки леденцов и, когда снимали крупный план Мухтара, приказывал ему выкусывать эти кусочки. На экране так и получилось: Глазычев разговаривает с полковником, а Мухтар сидит у ног проводника и выкусывает из-под когтей лед.
   
Снимали эти сцены при тридцатиградусном морозе. Кругом стоял шум - от ветродуя, осветительных приборов, операторской камеры, но Дейк ни на что не обращал внимания и отлично работал.
   
Когда сняли кадр, ко мне подошел режиссер и спросил:
   
- Я совсем забыл проследить, вы-то все правильно делали в кадре? Какой текст говорили?
   
Во время съемок Туманов и остальные участники группы в основном следили за Дейком. На меня же никто не смотрел.
   
Оператор шутливо сказал мне:
   
- Ты не нервничай. Фильм называется "Ко мне Мухтар!". Стало быть, про собаку, а ты - около нее Главное - кадр не порть.
   
Порой Длигач спокойно говорил:
   
- Деинька сегодня устал. Больше сниматься не сможет.
   
- Как?!- восклицал Туманов. -  Солнце же уходит!
   
Если бы я устал или другой артист, никто съемку не отменил бы, но заставить работать собаку никто не мог. С ней считались.
   
Летнюю натуру снимали под Ростовом в настоящем питомнике для собак.
   
Из гостиницы я выезжал на съемку переодетым в милицейскую форму. В связи с этим вспоминаю один случай. Мы проезжали мимо рынка, и водитель нашей машины остановился, чтобы попить воды. Вдруг ко мне подбегают какие-то люди и кричат:
   
- Товарищ лейтенант, в очереди драка!
   
Что делать? Я вышел из машины, подошел к очереди и, дав короткий свисток, спокойно взял одного из нарушителей за локоть и строго спросил:
   
- Что, отвезти в отделение?
   
- Да нет, я не буду больше, лейтенант, простите, это мы так.
   
Дейк работал замечательно. Он словно понимал, что от него требуется.
   
Страшная жара. Я сижу в автобусе. Сапоги, фуражку, гимнастерку оставил на улице метрах в двадцати от автобуса. Вдруг по мегафону слышу команду:
   
- Никулина в кадр!
   
- Ну, пойду одеваться, - сказал я.
   
- А зачем ходить? Здесь оденешься, - предложил Длигач.
   
- Одежда-то на улице.
   
- Дейк сейчас принесет. Деинька, - сказал Длигач, - где сапоги Юрины, ботиночки?
   
Дейк пошел и принес сапоги: сначала один, потом второй.
   
- А рубашечку? - сказал Длигач.
   
Дейк принес гимнастерку.
   
- А теперь шапочку, - продолжал хозяин. Собака принесла фуражку. Я был поражен.
   
- Миша, он действительно понимает?
   
- А ты что, - обиделся Длигач, - считаешь его за идиота?
   
Однажды Длигач обратился к Туманову: - Мы с Дейком хотим посмотреть материал. Нам интересно, как получилось на пленке.
   
- С Дейком?- удивился Туманов.
   
- Да, он тоже хочет, - серьезно сказал Длигач, - посмотреть материал.
   
И вот в просмотровом зале сидела съемочная группа. а в проходе на полу устроился Дейк. Материал пес смотрел не очень внимательно, но, когда с экрана раздавался лай, он оживлялся.
   
Однажды помощник режиссера, молоденькая женщина, подошла ко мне и спросила:
   
- Юрий Владимирович, а что это за походка у собаки - "ходить сюрой". Я не понял, о чем она спрашивает.
   
- О какой походке идет речь?
   
- Ну, Длигач все время говорит Дейку: "ходи сюрой".
   
Я рассмеялся. Дело в том, что у Михаила Длигача южный акцент и некоторые слова он произносил слитно. Командовал он Дейку: "Ходи с Юрой", а получалось: "Ходи сюрой".
   
Конечно, на съемках мне пригодился опыт работы в цирке. Я не раз видел, как работают дрессировщики, наблюдал, как они часами отрабатывают каждое движение у животных. Оператор и режиссер привыкли снимать по четыре-пять дублей, и я долго объяснял им, что животных нужно успеть снять за первые два дубля. Потом им это надоедает.
   
   
   
   
Начиная съемки, мы предполагали, что будем снимать двух собак. Вторую собаку взяли для того, чтобы она сыграла раненого пса. Но Дейк сам справился с двумя ролями.
   
Всех потрясло поведение Дейка во время съемки эпизода, когда Мухтару после ранения делают операцию.
   
Дейка положили на операционный стол и только включили свет, как вдруг он ни с того ни с сего начал тяжело дышать - создавалось полное впечатление, что собака больна. Потрясенный Туманов тихо сказал оператору:
   
- Скорее снимайте.
   
Долго все думали, как заставить собаку хромать в кадре, как добиться, чтобы она выглядела больной. Придумал Длигач. Он взял несколько бутылок вишневого сиропа и смазал им шерсть Дейка. Собака сразу стала выглядеть облезшей и жалкой. А чтобы Дейк хромал, под лапу ему положили маленькую колючку и заклеили ее пластырем. Когда колючку сняли, некоторое время Дейк продолжал бояться ступать на эту лапу и чуть-чуть прихрамывал. Так и сняли сцену.
   
Несколько трюков, связанных с Дейком, родились прямо на съемочной площадке.
   
Как-то я открыл водопроводный кран, смотрю - Дейк подбежал и стал пить воду прямо из-под крана. Я рассказал об этом Туманову. Ему понравилось. Так мы и сняли - Мухтар вместе со своим проводником пьет воду из-под крана.
   * * *
   
Удивительное дело, несколько странное - читать собственную книгу в третий раз. Готовя это переиздание, я задумался: "А прочитает ли ее кто-нибудь до конца? Интересны ли мои рассуждения по тому или иному поводу? Не сократить ли нам финал книги? А не лучше ли это набрать петитом? Кому интересно - тот прочтет".
   
Дорогие читатели, поэтому не удивляйтесь, что последние главы книги набраны другим шрифтом.
   САМЫЙ ТРУДНЫЙ КАДР
   
    
Туманов сегодня рассказал, как Сергей Эйзенштейн задумал во время создания "Броненосца "Потемкина" снять предупредительный залп эскадры Черноморского флота. Именно после этого залпа на мятежном броненосце поднимался красный флаг. Чтобы получить разрешение на залп из всех орудий Черноморского флота, пришлось побывать у самого Фрунзе. Он разрешил сделать только один залп. Настал день съемки. Приехало много гостей. Эйзенштейн повел их на командную вышку. Кто-то спросил у него: 
    
- Как будет дана команда для общего залпа? (Радио тогда в группе не было.) 
    
- А очень просто, - ответил режиссер. - Когда начнем снимать, я дам такой сигнал. - И с этими, словами, он взмахнул белым флагом. И... флот дал залп. Эйзенштейн схватился за голову. Но повторить кадр уже не было возможности.
    
(Из тетрадки в клеточку. Апрель 1964 года)
   
   
   
Роль хозяйки Мухтара играла артистка Алла Ларионова. По сюжету она продает собаку милиции, а спустя год приходит навестить ее в питомник. Мухтар бросается на нее и рвет дорогую шубу. Собака стала служебной и никого, кроме Глазычева, не признавала. ("Видно, собаки, как и .люди, не любят, когда их продают",- говорится в сценарии.)
   
Как снимать эту сцену? Дейк с Ларионовой незнаком. Как же сделать, чтобы собака не искусала артистку?
   
Решили на руку Ларионовой надеть несколько защитных колец, сделанных из пластика.
   
Михаил Длигач уверял, что если артистка в момент нападения собаки выставит руку вперед, то Дейк наверняка вцепится именно в эту руку.
   
Стали готовиться к съемке.
   
Когда снимают кадры, связанные с риском для человека, в дело обязательно вмешивается представитель техники безопасности.
   
- А какие меры вы предприняли, чтобы обезопасить актрису?- спросил приехавший на съемку инженер по технике безопасности.
   
Ему рассказали про кольца.
   
- Это хорошо, - согласился инженер. -  Ну, а если пес схватит актрису за ногу или, упаси Бог, за горло?
   
Ему объяснили, что этого не должно быть, потому что Дейк работает без перехвата, то есть если один раз схватит, то так и будет держать и не отпустит, пока не услышит команду дрессировщика.
   
- Может, ваша собака и без перехвата, - сказал инженер, - но черт ее знает, что там у нее на уме? Я съемку запрещаю.
   
В группе паника. Больше всех, пожалуй, нервничал Длигач. Он начал уговаривать инженера разрешить съемку.
   
- Вы что, - спросил тот, - берете на себя ответственность за жизнь актрисы?
   
- Да, беру.
   
- Тогда напишите расписку.
   
И Длигач написал, что он полностью отвечает за безопасность актрисы Ларионовой. Так съемку разрешили.
   
Алла Ларионова - женщина героическая. Когда предложили заменить ее в этом эпизоде дублершей, она категорически отказалась.
   
Решили снимать без дублей. Установили две камеры - на тот случай, если одна выйдет из строя. Все заранее подготовили, проверили и отрепетировали. Михаил Длигач держал Дейка за ошейник. Ларионова вошла в кадр.
   
- Мотор! - прозвучала в полной тишине команда режиссера.
   
Осветители, ассистенты, шоферы, рабочие замерли.
   
Ларионова быстро пошла по снегу.
   
- Мухтар, Мухтар, Мухтарушка, - стала звать она собаку.
   
- Фас, - скомандовал Длигач и выпустил Дейка.
   
Тот прыгнул на актрису, с ожесточением вцепился в руку и повалил ее на снег.
   
Длигач в два прыжка оказался рядом и с криком "Фу, фу!" с трудом оттащил Дейка от Ларионовой.
   
- Стоп! - огорченно крикнул Туманов. -  Что вы делаете? Михаил Давидович, вы же испортили мне кадр!
   
- В чем дело? - удивился Длигач.
   
- Как в чем дело? Мы не вас должны снимать. Нам важно показать, как собака грызет Ларионову, а вы вбегаете в кадр.
   
- Но я иначе не могу, - ответил Длигач. -  Я за ее жизнь отвечаю.
   
- Ну пусть хоть чуть-чуть, хоть немножко Дейк покусает, погрызет! А уж потом вы будете его оттаскивать. Ну хотя бы на две-три секунды позже вбегайте в кадр, - умолял Туманов.
   
Решили снять еще дубль. Опять все замерли. И опять Дейк по команде Длигача бросился на актрису. Но хозяин снова не выдержал и раньше времени вбежал в кадр.
   
И второй дубль оказался испорченным.
   
Объявили короткий перерыв. Ко мне подошел Туманов.
   
- У меня к вам огромная просьба, - сказал он тихо - Как только собака бросится на Ларионову, умоляю вас, хватайте Длигача за полушубок и секунды три его подержите. Сосчитайте: раз, два, три - и только тогда отпускайте.
   
Приготовились к съемке.
   
- Мотор! - прозвучала команда. Дейк бросился, актриса выставила вперед руку, и пес вцепился в нее. Я в это время схватил сзади Длигача за полушубой и держал что есть силы. А он, хотя с виду и тщедушный, развернулся и ударил меня в скулу, да так сильно, что я упал в снег. Так сняли этот кадр.
   
Съемки этого эпизода проходили в ста километрах от Москвы, около Каширы. Всю ночь я плохо спал. Видимо, перенервничал. Утром меня загримировали, переодели в милицейскую форму и повезли на съемку. Только сняли первый дубль, как мне вручили телеграмму из дома. Три раза подряд прочел я текст: "Папа заболел, приезжай немедленно". Как назло, свободных машин не было. Прямо со съемочной площадки меня отвезли в Москву на милицейском мотоцикле. Я даже переодеться не успел - поехал в милицейской форме.
   
Так и вошел в палату к отцу.
   
Оказывается, опаздывая на хоккейный матч в Лужники, отец бежал и, поскользнувшись, упал на спину. Весь матч он просидел, терпеливо перенося боль. Сумел добраться домой. А утром у него не было сил, чтобы встать. Вызвали "скорую". Отец, узнав, что приедет врач, с трудом поднялся и побрился.
   
- Не могу же доктора встречать небритым, - сказал он.
   
Врач сразу поставил диагноз: инфаркт. Отца на стуле бережно перенесли в машину.
   
Два дня я провел в больнице. Отец очень огорчался:
   
- Народ в палате жуткий - решают кроссворд и не могут отгадать самых простых слов. Приходится подсказывать.
   
Непривычно мне было видеть отца слабым, с трудом говорившим. Он почти никогда не болел. Я помню его всегда бодрым и энергичным. По натуре своей он величайший оптимист. Как бы трудно нам ни жилось, какие бы неприятности ни возникали у него с работой, я не помню его печальным или озабоченным. От него всегда исходила какая-то радость, постоянно он был в движении, веселый и других заражал оптимизмом. С ним легко жилось. По крайней мере мне, мальчику. Каждое утро после зарядки он читал стихи, а иногда пел песни. Если отец, одеваясь, напевал свой любимый романс: "Отцвели уж давно хризантемы в саду...", я знал - у него преотличное настроение.
   
Отца любили мои друзья. Занимаясь в школе, а потом в студии клоунады, я часто приглашал своих товарищей домой, и они всегда спрашивали: "А отец будет?" Если я отвечал - будет, то они радовались, предвкушая услышать смешные истории, анекдоты, рассказы.
   
Маленьким я мечтал дожить до пятидесяти лет, как бабушка. Пятьдесят лет - все-таки полвека! Позже я мечтал дожить до шестидесяти. А теперь жду открытий в медицине, которые позволили бы продлить жизнь до ста лет.
   
Я сидел у постели отца, смотрел на него и, как говорится, тоже молил бога, чтобы все обошлось.
   
Отец спросил меня, как снимают собак в фильме, как мне работается. Потом незаметно уснул. И мне тоже захотелось спать. Я пошел в ординаторскую и задремал там на кушетке.
   
Под утро меня разбудила медсестра.
   
- Юрий Владимирович, проснитесь...
   
...После похорон отца я вернулся под Каширу. Съемки картины продолжались. Отец не успел посмотреть этот фильм. Он умер в шестьдесят шесть лет.
   
До съемки фильма проходили летом в Москве. Моя семья уехала на дачу. Я остался в квартире один и пригласил Длигача переехать с Дейком ко мне, считая, что жить нам вместе будет веселей. И на студию будем вместе ездить. Он согласился.
   
Как-то около пяти часов утра сквозь сон я услышал, как Дейк, стуча по паркету лапами, вошел в мою комнату и начал стаскивать с меня одеяло. Спросонья я ничего не мог понять.
   
- Что тебе надо? - спросил я собаку.
   
Дейк посмотрел на меня и довернул морду к окну.
   
Я понял, что собака просится погулять. "Надо же, - подумал я. -  Хозяин спит рядом, а она пришла за мной". Мне стало приятно. Я встал, быстро оделся и вывел Дейка на улицу.
   
С тех пор Дейк каждое утро будил меня, и мы шли с ним гулять.
   
Наступил последний съемочный день. Это событие мы решили с Михаилом Длигачем отметить. К тому времени вернулись с дачи н мои родные.
   
Сидим мы все за столом, вспоминаем съемки. Рядом на полу лежит Дейк. Кто-то сказал, что у Дейка теперь два хозяина. Миша, услышав это, обиделся.
   
- Как бы там ни было, но главный и единственный хозяин - это я. Дейк, ко мне! - скомандовал он.
   
Дейк мгновенно подошел к нему.
   
- Дейк, ко мне! Сидеть, - приказал я.
   
Дейк выполнил и мою команду.
   
Так продолжалось несколько раз. Дейк исправно выполнял все наши команды.
   
- Как бы он ни слушался тебя, - сказал Длигач, - а хозяин все-таки я.
   
- Так-то это так, - вроде согласился я. -  Но вот три последние недели Дейк каждое утро будил меня! И просил, чтобы я с ним шел погулять. Хотя ты, хозяин, спал в соседней комнате.
   
Длигач засмеялся и сказал:
   
- Так вот знай - каждое утро он будил меня, а я ему говорил: "Иди к Юре. Он с тобой погуляет".
   
Через три года после окончания съемок я узнал, что Дейк умер. От него остался сын, тоже Дейк. Я его никогда не видел, но Михаил Длигач писал мне, что он очень похож на отца.
   
Длигач мечтал, чтобы сняли вторую серию о Мухтаре.
   ФИЛЬМ СНИМАЛ СЕМЕН ТУМАНОВ
   
    
Сегодня на съемке Туманов рассказал анекдот. Умер один учитель и попал на тот свет. Увидел открытые двери и зашел. Ему там понравилось, и он решил остаться. Вдруг к нему подходят и говорят: 
    
- Что же вы здесь остались? Здесь ад, а вам положено в рай. 
    
- Нет, я здесь останусь, - ответил учитель. Мне после школы ад раем кажется.
    
(Из тетрадки в клеточку. Июнь 1964 года)
   
   
   
С Тумановым мы одногодки. Как и я, он был на фронте. Меня он расположил к себе своей одержимостью в работе. Он горел, отдаваясь делу. Страшно переживал, когда что-нибудь не получалось. Я помню его чуть ли не плачущим, когда собаки отказывались сниматься. Его манера работать с актером, удивительно добросовестное отношение к делу и доброта - все это не могло не располагать к нему. Его любили шоферы и ассистенты, рабочие и актеры, работники милиции, помогавшие нам, - словом, все, кто его знал, кто соприкасался с ним по работе.
   
Снимаем натуру. Ждем солнца. Подходит ко мне Туманов и просит:
   
- Слушайте, расскажите, как работали старые клоуны. И я рассказывал о старинных репризах, клоунадах. Все покатывались от смеха, а Туманов не смеялся.
   
- Нет, вы только подумайте, - говорил он восхищенно. -  Какие гениальные были люди. Придумывали простые, даже грубоватые остроты, но до чего же умные и философские.
   
Незадолго до смерти он пришел к нам в цирк. Расставаясь, сказал:
   
- Вот через месяц закончу картину и мы обязательно встретимся.
   
Но, к сожалению, мы больше не увиделись.
   
Фильм "Ко мне, Мухтар!" часто показывают по телевидению. Я смотрю кадры, снятые много лет назад. Вьюга. Свистит ветер. Проводник Глазычев с Мухтаром, задыхаясь, бегут по следу убийцы. И здесь я всегда слышу голос Семена Туманова:
   
- Юрий Владимирович, дорогой, очень прошу вас. Ну, еще разок пробегите, пожалуйста... Я знаю, тяжело, но ведь надо... Вы понимаете собака плохо нюхала следы. Очень прошу вас...
   "СТРАСТИ ПО АНДРЕЮ"
   
    
Алексей Баталов рассказывал, как на съемку фильма "Дама с собачкой", в котором он играл главную роль, пригласили для консультации каких-то старушек. Одна из них сказала режиссеру Иосифу Хейфицу, что Баталов при ходьбе косолапит, а это, мол, русскому интеллигенту не к лицу. С этого дня режиссер следил за походкой артиста. Одергивал его. Баталова это нервировало. Приехали в Ялту на натурные съемки и встретились с глубоким стариком, который в молодости был лодочником и возил самого Чехова. Увидел он на съемочной площадке Баталова, заулыбался и говорит Хейфицу: 
    
- Шляпа-то у него точно как у Чехова. А когда Баталов пошел, лодочник закричал радостно: - И косолапит, как Антон Палыч! 
    
Баталов ликовал.
    
(Из тетрадки в клеточку, Апрель 1966 года)
   
   
Еще задолго до съемок этого фильма ко мне в цирк (мы тогда работали в Ленинграде) зашел ассистент режиссера Тарковского и попросил прочесть литературный сценарий "Страсти по Андрею", опубликованный в двух номерах журнала "Искусство кино". Прочесть и особое внимание обратить на роль монаха Патрикея.
   
Сценарий мне понравился. Роль Патрикея была трагедийной, трудной и необычной для меня. Ничего похожего я никогда не играл.
   
В первом эпизоде этот монах-ключник уговаривает иконописцев поспешить с росписью стен монастыря. А потом татары, захватившие город, пытают Патрикея, требуя указать место, где спрятано монастырское золото.
   
Конечно, необычность роли привлекала. Хотелось встретиться в работе и с Андреем Тарковским, первая картина которого ("Иванове детство") расценивалась как явление незаурядное.
   
В Москве меня познакомили с Тарковским. В первый момент он показался мне слишком молодым и несолидным. Передо мной стоял симпатичный парень. худощавый, в белой кепочке. Но когда он начал говорить о фильме, об эпизодах, в которых я должен сниматься, я понял, что это серьезный и даже мудрый режиссер. Тарковский был весь в работе, и ничего, кроме фильма, для него не существовало. Вместе с ним мы пошли в гримерный цех. Более часа примеряли мне различные бороды, усы, парики. Наконец я увидел себя в зеркале пожилым, обрюзгшим человеком с редкими волосиками на голове, с бороденкой, растущей кустиками. В костюмерной мне выдали черную шапочку, и получился я монах с печальными глазами, плюгавенький и забитый.
   
Мои два эпизода отсняли за четыре дня. Первый дался легко. На совершенно белом фоне монастырской стены мечется Патрикей - четкая фигура в рясе, и уговаривает мастеров скорее начать роспись стен монастыря.
   
А во время съемки эпизода "Пытка Патрикея" мне пришлось помучиться.
   
Эпизод начинался с того, что Патрикей стоит привязанный к скамейке. Видимо, пытают его уже давно, потому что все его тело покрыто ранами и ожогами. Ожоги и язвы требовалось воспроизвести как можно натуральнее. Для этого мою кожу покрывали специальным прозрачным составом, который быстро застывал. Эту застывшую пленку прорывали и в отверстия заливали раствор, имитирующий кровь. Гримировали более двух часов. Вид получился ужасный. Помню, после первого дня съемок, торопясь домой, я решил поехать со студии не разгримировываясь.
   
   
   
   
Приехал домой и разделся. Домашние чуть в обморок не упали.
   
Когда снимали сцену пытки, актер, играющий татарина, подносил к моему лицу горящий факел. Понятно, факел до лица не доносился, но на экране создавалось полное впечатление, что мне обжигают лицо.
   
Снимали мой план по пояс. Начали первый дубль. Горит факел, артист, играющий татарина, произносит свой текст, а я кричу страшным голосом все громче и громче. Кричу уже что есть силы. Просто ору.
   
Все наблюдают за мной, и никто не видит, что с факела на мои босые ноги капает горячая солярка. Я привязан накрепко, ни отодвинуться, ни убрать ногу не могу, вращаю глазами и кричу что есть силы. (Когда боль стала невыносимой, я стал выкрикивать в адрес татарина слова, которых нет в сценарии.)
   
Наконец съемку прекратили. Подходит ко мне Андрей Тарковский и говорит:
   
- Вы молодец! Вы так натурально кричали, а в глазах была такая настоящая боль. Просто молодец!
   
Я объяснил Тарковскому, почему так натурально кричал. Показал ему на свои ноги, а они все в пузырях от ожогов.
   
   
   
   
В "Андрее Рублеве", как и в фильме "Ко мне, Мухтар!", мое первое появление на экране поначалу вызывало в зрительном зале смех. Зритель готовился увидеть комедийные трюки.
   
Спустя несколько лет, работая над одной картиной вместе с талантливым оператором Вадимом Юсовым, снимавшим и "Андрея Рублева", в разговоре с ним я вспомнил об этом смехе.
   
Юсов внимательно меня выслушал и сказал:
   
- Вот пройдет много лет, и вас как комедийного артиста забудут. А картина "Андрей Рублев" будет идти. Со временем сцену будут воспринимать как нужно.
   
Может быть, Юсов и прав.
   
Андрей Тарковский долго монтировал свой фильм. Когда его показывали в Доме кино, я гастролировал с цирком на Украине. Впервые "Андрея Рублева" я увидел на Елисейских полях во время наших гастролей в Париже. Помню очередь в кассы кинотеатра, помню, как внимательно следил зритель за картиной. И вообще это был для меня праздник - премьера "Андрея Рублева". Единственное, о чем я жалел, что фильм не оставили под прежним названием ("Страсти по Андрею"), которое, на мой взгляд, точнее выражало смысл картины.
   БОНДАРЧУК СЛОВО СДЕРЖАЛ
   
    
Актриса Елена Кузьмина рассказала мне, как в фильме "Секретная миссия" снимался кадр, где убивают ее героиню. Кузьмина за рулем машины. В лобовом стекле одна за другой возникают дырки от пуль. Снимали это так. За спиной актрисы, чуть слева, посадили снайпера, который стрелял по стеклу изнутри машины. 
    
- Вы только голову не отклоняйте. Даже на сантиметр, - попросил он Кузьмину. 
    
- Это было очень страшно, - вспоминала Елена Александровна. - Особенно когда пули задевали мои волосы. И знаете, самое любопытное - когда после шестого дубля все шесть изрешеченных стекол положили друг на друга, все дырки совпали. 
    
Прошло немало лет с тех пор, как я видел этот фильм. Многое забыто. А этот кадр до сих пор перед моими глазами.
    
(Из тетрадки в клеточку. Июль 1973 года)
   
   
Моя первая встреча с Сергеем Федоровичем Бондарчуком была случайной. В один из приездов на "Мосфильм" в коридоре студии ко мне подошел начинающий уже тогда седеть Бондарчук (это еще задолго до того, как он снимал "Войну и мир", на которой поседел окончательно) и сказал:
   
- Простите, не знаю вашего отчества, но хотел бы с вами познакомиться. Видел вас в фильме "Когда деревья были большими". Хорошо снялись. Но я знаю вас и по работе в цирке. Вы мне очень нравитесь на манеже. И знаете ли, я хочу написать о вас статью.
   
Мы еще немного поговорили и расстались. У кинематографистов (да и только ли у них?) бывает такое: встретятся, наговорят друг другу комплиментов, а расстанутся - и все забыто. Поэтому я подумал, что Бондарчук сказал о статье, видимо, ради красного словца.
   
Но я ошибся. Вскоре в журнале "Советский цирк" под рубрикой "В добрый час" появилась статья, написанная Сергеем Бондарчуком. Там же поместили и фотографию, которую кто-то сделал в коридоре "Мосфильма" во время нашей встречи. Бондарчук написал о моей работе в цирке и кино. Он упомянул и о том, что хотел бы когда-нибудь снять меня в своем фильме.
   
Статья имела большой резонанс в цирке. Сам Сергей Бондарчук (он уже тогда был человеком с мировой славой) написал о клоуне! Меня поздравляли.
   
Прошло много лет. Вдруг телефонный звонок.
   
- С вами говорят из группы "Война и мир". Сергей Федорович Бондарчук хочет, чтобы вы приехали на студию для переговоров об участии в фильме.
   
На следующий день я встретился с Бондарчуком. Он очень внешне изменился. Выглядел усталым, нервным. Все время к нему заходили люди - то приносили эскизы, то просили поставить подпись на каком-то письме, то срочно вызывали на просмотр кинопроб, то соединяли по телефону с Комитетом по кинематографии, то просили посмотреть оружие, доспехи, старые гравюры.
   
Здесь же, в его кабинете, проходило прослушивание музыки к фильму. Я просидел около двух часов, наблюдая весь этот хаос. Наконец Сергей Федорович заговорил со мной.
   
- Вы догадываетесь, зачем я попросил вас зайти ко мне?
   
- Предполагаю, - сказал я, - что вы хотите предложить мне роль Наполеона?
   
- Как? - На секунду Бондарчук даже замер.
   
Когда я улыбнулся, он стал смеяться вместе со мной.
   
- Я хочу, - сказал Сергей Федорович, - чтобы вы сыграли капитана Тушина. Вы помните Тушина?
   
- Довольно смутно, - сознался я.
   
- Ну что же вы так, - сказал с некоторым огорчением Сергей Федорович.Тушин. Капитан Тушин! В нем же олицетворение всего русского. Тушин - фигура огромного значения. И для романа и для фильма. Я хочу, чтобы вы сыграли эту роль! Я вижу вас в этой роли.
   
Остановились мы на том, что я внимательно прочту роман, потом сделаем фотопробу, поищем грим, костюм, а там и решим, как быть дальше.
   
Приехал я в назначенный день на "Мосфильм" и довольно долго ждал Бондарчука. Он проводил пробы в павильоне. Как только он пришел, то, едва поздоровавшись, спросил меня:
   
- Ну как, прочли? Согласны?
   
- Так ведь Тушин маленького роста, а я метр восемьдесят.
   
- Это не имеет никакого значения. Подумаешь, рост не тот, - увлеченно начал говорить Бондарчук, - В кино все можно сделать. Пусть вас рост не смущает. Мы поставим вас пониже, рядом с вамп будут люди высокого роста мы так подберем окружение, что поневоле окажетесь маленьким. Вот и все проблемы. Я мечтаю, - продолжал Бондарчук, - снять эпизод с Тушиным по-особенному.
   
Я согласился попробоваться. Подобрали костюм, грим, сделали фотопробу. На роль меня утвердили. Но съемки по какой-то причине откладывали. К тому времени у меня закончился отпуск, и я поехал работать в Куйбышев, где "горел" цирк. Оттуда стали меня вызывать на съемки. Но цирк не отпустил.
   
Когда картина вышла на экран, один из моих приятелей сказал:
   
- Хорошо, что ты не снялся в "Войне и мире".
   
- Почему? - удивился я.
   
- Артист, исполняющий роль Тушина, сломал на съемках ногу. А я тебя знаю - ты бы и шею там сломал!
   
С тех пор мы не раз встречались с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Он расспрашивал о работе в цирке, а прощаясь, всегда добавлял:
   
- А я вас все-таки сниму! Непременно!
   
Через некоторое время я получил приглашение на небольшую роль в фильм "Ватерлоо". Бондарчук предлагал сыграть английского офицера. Была сделана фотопроба, меня утвердили на роль. Но опять начало съемок затянулось, и я уехал на гастроли за рубеж.
   
И только спустя много лет, в 1974 году, мы встретились с Сергеем Федоровичем Бондарчуком на съемках фильма "Они сражались за Родину".
   ВАСИЛИЙ ШУКШИН
   
    
Василий Шукшин рассказывал о том, как он поступал во ВГИК. Когда он приехал с Алтая сдавать вступительные экзамены, места в общежитии не оказалось. Шукшин решил ночевать на бульваре недалеко от Котельнической набережной. Только задремал на скамейке, как его разбудил высокий худощавый мужчина с палкой в руках. Шукшин, приняв его за сторожа, испугался.
    
 - Чего спишь здесь? - спросил мужчина. 
    
- Ночевать негде, - ответил Шукшин. 
    
- Пойдем ко мне, переночуешь, - сказал незнакомец. 
    
Привел к себе домой, напоил чаем и всю ночь вел с ним разговоры. 
    
Когда Шукшин уже начал учиться, ему кто-то издали показал на режиссера Ивана Пырьева. И Шукшин узнал в нем человека, у которого провел ночь. Только много лет спустя Шукшин в беседе с Пырьевым спросил: 
    
- А вы помните, Иван Александрович, как я у вас ночевал однажды? 
    
- Не помню, - ответил Пырьев. - У меня много кто ночевал.
    
(Из тетрадки в клеточку. Май 1974 года)
   
   
По бескрайней донской степи ветер гонит мелкий песок. Над хутором Мелологовским, сбрасывая бомбы, пикирует самолет. От взрывов содрогается земля и в воздух взлетают горящие обломки домов.
   
Я смотрю на это, и сознание мое отмечает, что подобное уже было. Было в 1942 году. Тогда я мог погибнуть. А сейчас смотрю на взрывы спокойно. Идут съемки картины "Они сражались за Родину".
   
Когда Бондарчук предложил мне роль солдата Некрасова, я внимательно перечитал роман Михаила Шолохова. Потом долго думал: соглашаться или нет?
   
- И вы и я воевали, - сказал мне Сергей Федорович. -  Скоро тридцать лет со дня нашей победы. Фильм мы собираемся выпустить к этой дате. Неужели вы еще сомневаетесь? Принять участие в этой картине - наш солдатский долг.
   
Через два дня я уже подбирал на "Мосфильме" солдатское обмундирование для моего Некрасова. Надел грубое белье, гимнастерку, брюки, сапоги, затянул себя ремнем, примерил пилотку и в таком виде подошел к зеркалу. На секунду мне стало жутко - из зеркала смотрел пожилой солдат. Выгоревшая гимнастерка, стоптанные сапоги заставили вспомнить забытые годы фронтовой жизни, зем лянки, окопы, бомбежки, голод и тоску тех тяжелых лет.
   
Съемки проходили недалеко от рабочего поселка Клетская на берегу Дона. Места эти указал сам Михаил Александрович Шолохов. Именно здесь, по словам писателя, воевали герои его романа.
   
От хутора Мелологовского осталось несколько полуразвалившихся домов. Вокруг них выстроили настоящую станицу: с избами, амбарами, школой, ветряной мельницей на пригорке. Декорации выглядели натурально. Съемочная группа разместилась на теплоходе "Байкал", который "Мосфильм" арендовал у Ростовского пароходства.
   
Из Москвы я вылетал позже многих актеров - был занят в цирке. Сначала летел до Волгограда, а потом на маленьком самолете добирался до Клетской, а оттуда на машине до хутора Мелологовского. Летчик, узнав, что я еду на съемки, специально провел самолет над выстроенными декорациями. Сверху я увидел хутор, пришвартованный к берегу пароход, а вокруг палатки воинских частей, принимающих участие в фильме. Даже с высоты картина съемок поражала своей масштабностью. Скопление людей, артиллерии, танков, машин, понтонов, кавалерийских лошадей - все это впечатляло.
   
Потом это место кто-то в шутку назвал донским Голливудом.
   
Когда мы приземлились, меня повели в небольшую каюту. Там я переоделся в военную форму, которую носил все три месяца съемок. В соседних каютах жили Василий Шукшин и Вячеслав Тихонов.
   
На следующий день около здания школы, где разместились костюмерные, Бондарчук произвел осмотр наших костюмов. Осматривал он придирчиво. К Ивану Лапикову и ко мне, как к бывшим фронтовикам, артисты подходили за советами. А мы и сами многое забыли. Я вдруг задумался: на каком плече - на правом или на левом - носили скатанную шинель? Потом вспомнил - конечно же, на левом, ведь на правом - ремень от винтовки. Зато я сразу заметил накладку костюмеров, которые прицепили на гимнастерку Василию Шукшину (он играл роль бронебойщика Лопахина) на большой колодке медаль "За отвагу". В 1942 году такие колодки еще не носили. Вместо них были маленькие, красненькие.
   
Странно и непривычно выглядели актеры в гимнастерках, сапогах, пилотках. Даже лица стали другими. Особенно ладно военная форма сидела на Лапикове и Шукшине. Казалось, будто они носили ее всю жизнь.
   
Съемки начались с эпизодов отступления полка. За первые полчаса репетиции меловая пыль покрыла нашу одежду и лица. После нескольких дублей, во время которых снимались длинные проходы полка, мы по-настоящему утомились, а к концу съемочного дня еле передвигали ноги. Особенно досталось тем, кто тащил на себе тяжелые пулеметы и противотанковые ружья.
   
Хотя до моих игровых сцен было далеко, я исправно ходил на все репетиции. Мне хотелось посмотреть, как работает с актерами Бондарчук. Он проводил репетиции за столом в большой кают-компании. Работал с актерами долго. Начинал всегда со спокойной читки, уточняя текст роли. Если что-то актера смущало, какое-нибудь слово ему трудно было произнести, или, как мы говорим, фраза не ложилась, то шла неторопливая работа над каждым словом. Рядом со сценарием у Бондарчука всегда лежал роман Шолохова.
   
Особенно меня поражал на репетициях Василий Шукшин. Он подбирался к каждой фразе со всех сторон, долго искал различные интонации, пробовал произносить фразу по многу раз, то с одной интонацией, то с другой, искал свои шукшинские паузы. Он шел по тексту, как идут по болоту, пробуя перед собой ногой, ища твердое место.
   
Вспоминал я наши более чем десятилетней давности встречи с Шукшиным, когда мы вместе снимались в фильме у Кулиджанова. Тогда он держался в стороне, в разговоры не вступал, на шутки не реагировал, все ходил со своей тетрадочкой и, если выдавалась пауза, садился в уголке и что-то записывал карандашом. Тогда я не знал, что через несколько лет рассказы Шукшина будут публиковаться во многих журналах, а вскоре выйдут и отдельной книжкой.
   
Съемки проходили в основном на натуре. Почти весь текст предстояло потом переозвучивать. Тем ие менее Бондарчук добивался такого точного звучания каждого слова, будто оно сейчас уже войдет в картину. И это было справедливое требование.
   
Шукшин произносил свои фразы удивительно легко. На первый взгляд он говорил так, как и в жизни, - не повышая голоса, но в то же время в нем чувствовалась внутренняя сила, необузданность характера бронебойщика Лопахина.
   
Я завидовал Шукшину. У меня с текстом возникло много трудностей. В фильме есть большая сцена, в которой Некрасов рассказывает о своей окопной болезни. Меня пугало обилие текста. До этого все мои роли в кино не отличались многословием, а тут - целый монолог. Своими тревогами я поделился с Бондарчуком. Он сказал чтобы я не волновался, а спокойно учил текст. Когда все уляжется, когда я "дозрею", тогда и будем снимать, заверил Сергей Федорович.
   
Я решил просто выучить текст, а там будо что будет. Крупными буквами написал на картонных листах слова роли и развесил эти листы по стенам каюты. Проснусь утром и лежа читаю. Потом сделаю зарядку и опять повторяю слова. И так почти каждый день.
   
На третий день, когда мы обедали в столовой, Шукшин меня опросил:
   
- Ты чего.там все бормочешь у себя?
   
- Да роль учу.
   
И я рассказал о картонных листах.
   
Внимательно выслушал меня Шукшин, чуть вскинув брови, улыбнулся краешком рта и сказал:
   
- Чудик ты, чудик. Разве так учат? Ты прочитай про себя несколько раз, а потом представь все зрительно. Будто это с тобой было, с тобой произошло. И текст сам ляжет, запомнится и поймется. А ты зубришь его, как немецкие слова в школе. Чудик!
   
Попробовал я учить текст по совету Василия Макаровича. И дело пошло быстрее, хотя на это ушла еще неделя.
   
Наблюдая за Шукшиным, я стал смотреть на него как бы через объектив скрытой камеры: как он репетирует, как разговаривает, как держится с людьми. Внешне все очень просто. Я бы даже сказал, что Шукшин был излишне скромен. Большей частью я видел его молчаливым, о чем-то сосредоточенно думающим. Посмотришь на него - и чувствуешь, что в мыслях своих он где-то далеко. В обычной жизни он говорил скупо, старательно подыскивая слова, часто сбиваясь, несколько отрывочно и скороговоркой, вставляя массу междометий и комкая концы фраз. Не все порой становилось понятным при разговоре с ним, но я всегда удивлялся глубине его мыслей, метким замечаниям при оценке какого-либо события или человека. Он удивительно умел слушать собеседника. Поэтому, наверное, раскрывались перед ним люди до конца, делились самым сокровенным.
   
Слава, известность, признание как бы исподволь подбирались к Шукшину. После выхода на экраны "Калины красной" его имя знали все. В этой картине для меня открылся совершенно новый Шукшин. О нем писали, о нем говорили, его все сразу полюбили. А он необычайно смущался, весь зажимался, когда к нему подходили с просьбой дать автограф или говорили приятные слова.
   
Василий Макарович любил природу. Он мог остановиться в степи или на берегу Дона, набрать полную грудь воздуха и сказать:
   
- Господи, красотища-то какая... Запах какой! Ну что может быть лучше русской природы?
   
Потом сорвет какую-нибудь травинку, понюхает ее и скажет, как она называется. Он знал названия многих трав. Память у него была необычайная.
   
На одной из репетиций, заметив, что я сижу и по привычке трясу ногой, он сказал мне:
   
- А знаешь, недавно я у Даля вычитал: когда ногой трясешь, Это раньше называлось - черта нянчить.
   
На корабле отмечали чей-то день рождения. Позвали Шукшина.
   
- Да я лучше писаниной займусь, - сказал он, извиняясь. -  Да и не пью я...
   
А мы долго сидели за столом, потом вышли ночью на палубу. Смотрим, в окошке каюты Шукшина горит свет. Подкрались мы и, ие сговариваясь, запели хором: "Выплывают расписные Стеньки Разина челны...:" Глянул из окошка Василий Макарович, засмеялся:
   
- Не спите, черти....
   
Хотя и помешали ему работать, но он не обиделся. Любил Шукшин песни, особенно русские народные. Часто подсаживался к компании поющих и тихонько подпевал.
   
К нему тянулись люди. Бывало, к нашему теплоходу причаливали лодки или баржи, выходили оттуда рыбаки, грузчики и, теребя загрубевшими руками свои шапки, обращались к вахтенному матросу:
   
- Слышали мы, тут Шукшин есть. Повидать бы .его нам.
   
Выходил Василий Макарович.
   
- Здравствуйте, - говорил, - ну что вам?
   
- Да вот мы тут на горе, уха у нас, поговорить бы немного.
   
Горел костер, варилась уха, открывалась бутылка водки. Но Василий Макарович не пил. А вот курил много - "Шипку". Одну сигарету за другой.
   
Поздно ночью возвращался в свою каюту Шукшин.
   
- Ну как встреча? - спрашивал я.
   
- Да вот, посидели... -  неопределенно отвечал он. Потом, улыбаясь, добавлял: - Занятные люди. Занятные.
   
Василий Макарович любил Шолохова. Нередко на репетициях он восклицал:
   
- Ну надо же, как фразу-то написал, а? Так точно и хлестко! Даа...
   
Когда мы по приглашению Шолохова поехали к нему в станицу Вешенскую, я видел, как волновался Шукшин. Приехали поздно вечером, переночевали в гостинице. Утром зашли в книжный магазин и купили книги Шолохова, чтобы он подписал нам на память. Так с книгами и вошли в кабинет Михаила Александровича.
   
Встретил он нас радушно. Я первый раз видел его. Думал, Шолохов высокий, а он оказался небольшого роста. Крепкое рукопожатие, взгляд умных живых глаз. Говорил Михаил Александрович спокойно, неторопливо. Мы сразу попросили у него автографы.
   
- Нет-нет, что вы! - замахал он руками. -  Таким хорошим людям и вот так, наспех, что-то написать... Ни за что! Я вот обдумаю, а потом каждому напишу хорошие слова. Книги не оставляйте. Сам пришлю.
   
Потом в большой комнате, сидя за длинным столом, мы пили кофе. Комната светлая, вся уставленная цветами. За столом шел оживленный разговор, в основном, конечно, о фильме: как снимать, как играть, какие будут пожелания.
   
Михаил Александрович говорил, что писать и ставить фильмы о войне трудно. Вспомнил он, как в начале тридцатых годов ездил в Берлин и там попал на премьеру картины по роману Ремарка "На Западном фронте без перемен". Картина шла в каком-то шикарном кинотеатре. На премьеру собралась вся знать Берлина. Мужчины в смокингах, дамы в бриллиантах. Начался фильм с того, что в грязном окопе спиной к зрителям лежал солдат, который поднимал ногу и издавал непристойный звук. Вначале это вызвало в зале шепот, недоумение, а когда солдат звук повторил, то все зааплодировали.
   
- Я к чему это рассказываю, - сказал Михаил Александрович. -  Это вроде бы не для нашей картины, но правду солдатской жизни вы обязаны передать. Пусть все будет достоверно. Может быть, где-то я крепкое словцо прозвучит, это неплохо. Солдатскую жизнь не надо приукрашивать. Хорошо бы показать, как все было на самом деле. Ведь второй год войны был для нашей армии тяжелым.
   
Около трех часов мы провели за беседой. Шолохов рассказывал о том, как по предложению Сталина начал писать этот роман, как впервые его напечатали. Слушали мы Шолохова с интересом. Говорил он образно, убедительно.
   
- Интересный он дядька, - говорил позже мне Шукшин. -  О, какой интересный. Ты не представляешь, что мне дала эта встреча с ним. Я всю жизнь по-новому переосмыслил. Много суеты у нас, много пустоты. А Шолохов это серьезно. Это - на всю жизнь.
   
В самый разгар съемок Шукшин несколько раз летал в Москву. Там начинался подготовительный период фильма "Степан Разин". Много лет Шукшин вынашивал идею поставить на экране "Степана Разина". Он написал сценарий, сам собирался ставить, сам хотел играть. И вот наконец получил разрешение осуществить замысел. Организовалась группа, были отпущены деньги на постановку. Шукшин жил только предстоящей работой.
   
- Я ведь почему еще к Бондарчуку пошел, - говорил мне Василий Макарович. -  Мне обязательно надо вникнуть во все детали массовых съемок. Мне это очень важно.
   
А у Бондарчука было чему поучиться. Организацию сложных массовых съемок он проводил на высшем уровне. Конечно, сказывался опыт работы над "Войной и миром" и "Ватерлоо".
   
В один из приездов Шукшин привез из Москвы сверток с книгами. Помню, стукнул в стенку моей каюты и крикнул:
   
- Зайди.
   
Когда я вошел, он протянул мне зелененькую, еще пахнущую типографской краской книжку - "Беседы при ясной луне".
   
- Вася, - говорю я, - подпиши.
   
- Да ну тебя! Что мы, еще друг другу автографы будем давать? И лотом, что я, умирать собрался?
   
Но я упросил его, и он написал на титульном листе несколько теплых фраз.
   
Часто часов до трех ночи в каюте у Василия Макаровича горел свет. Шукшин писал. Слышно было, как он вставал, ходил по каюте, что-то напевая без слов. Пел тихо. Мелодия была какая-то грустная, незнакомая. А утром вставал бодрый и подтянутый. Будил его обычно актер Георгий Бурков, с которым они очень дружили. С утра - крепкий кофе. Три ложки растворимого кофе на стакан.
   
В дни зарплаты Шукшин ехал иа автобусе в поселок Клетская. Там быстро, деловито покупал в магазинах сапоги, куртки и отсылал это по почте в деревню - своим. Деньги для него ничего не значили.
   
- А я все трачу, - говорил он мне. -  Есть деньги, я их трачу сразу.
   
Он меньше всего думал о своем личном благополучии.
   
Последние дни съемок вспоминаются как в тумане, В ночь с первого на второе октября неожиданно оборвалась жизнь Василия Макаровича Шукшина. Накануне он был веселый, жизнерадостный, вместе со всеми смотрел вечером по телевидению матч наших хоккеистов с канадцами. Потом все разошлись по своим каютам. А утром, когда пришли будить Шукшина, он лежал холодный.
   
Смерть настигла его во сне. Сердечная недостаточность - такое заключение дали врачи.
   
Во время гражданской панихиды в Московском Доме кино милиция с трудом сдерживала толпы людей, пришедших проститься с Василием Макаровичем.
   
Помню, за день до смерти Шукшин сидел в гримерной, ждал своей очереди. Взял булавку, обмакнул ее в баночку с красным гримом и штрихами что-то стал рисовать на пачке сигарет. Сидевший рядом артист Бурков спросил:
   
- Чего ты рисуешь?
   
- Да вот видишь, - ответил Шукшин, показывая, - горы, небо, дождь. Ну, в общем, похороны...
   
Бурков обругал его, вырвал сигареты и спрятал в карман. Так до сих пор он и хранит у себя эту коробочку от сигарет "Шипка" с рисунком своего друга Василия Макаровича.
   
Как-то во время съемок Шукшин нерешительно, стесняясь, попросил меня:
   
- Ты это, девчушек моих в Москве в цирк как-нибудь устрой. Я знаю, с билетами трудно. Они давно в цирке не были. Мне б билеты только. Никакой там не пропуск или что, ты это не думай. Ну когда сможешь... Это уж как приедем отсюда.
   
Просьбу Василия Макаровича я выполнил, пригласил его девочек в Цирк. Но не с отцом вместе, как мечтал. Отца уже не было. Они сидели в первом ряду, смотрели представление, смеялись, щебетали от удовольствия...
   ОДИН ДЕНЬ И ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ
   
    
Весной 1975 года съемочная группа фильма "Двадцать дней без войны" долго искала вокзал, внешне похожий на ташкентский военного времени. Более всего подошла одна из станций Калининградской области. Во время съемок вокзал преобразился: сменилась вывеска, по перрону ходят узбеки в халатах, к забору привязан верблюд... Группа снимала, а вокзал продолжал работать. Подошел поезд дальнего следования. В нем возвращался из краткосрочного отпуска молоденький солдатик. Накануне, после проводов, его впихнули в вагон, где он всю дорогу спал. Вышел из вагона, глянул на вокзал, увидел вывеску "Ташкент", бросил чемодан на землю и заплакал навзрыд: "Все, будут судить за неявку в срок!" Разъясняли ему минут десять, что приехал он куда нужно. Счастью не было предела, тем более что Людмила Гурченко подарила ему свою фотографию с автографом.
    
(Из тетрадки в клеточку. Май 1975 года)
   
   
   
Недавно включил телевизор и с интересом смотрел "Двадцать дней без войны". Снова вспомнил те трудные месяцы, когда в Ленинграде, Калининграде мы работали над фильмом.
   
Началось, как и большинство приглашений в кино, с телефонного звонка. Звонил писатель И. Меттер.
   
- Слушай, старик, - начал он энергично, - Алексей Герман, сын покойного писателя Юрия Германа, собирается снимать на "Ленфильме" симоновские "Двадцать дней без войны". По моим сведениям, на роль Лопатина хочет попробовать тебя.
   
Я не поверил. По моему представлению, я не имел ничего общего с этим удивительно точно выписанным образом, который несет к тому же автобиографические черты.
   
- Я тебя умоляю, - продолжал Меттер, - не отказывайся от роли сразу, как ты иногда необдуманно поступаешь. Алексей - способный режиссер, своеобразный. Мне кажется, тебе с ним будет интересно работать. Самое главное - ты в кино такой роли еще не играл. Послушайся совета и хорошенько подумай, прежде чем говорить "нет".
   
Через несколько дней позвонил Алексей Герман. (А я после разговора с Меттером долго думал о Лопатине, еще раз прочел Симонова и пришел к выводу - роль не для меня!)
   
- Ну какой я Лопатин! - решительно начал я отказываться. -  И стар, и по темпераменту другой. Да и вообще мне хочется сняться в комедийном фильме. Лопатин - не моя роль. Сниматься не буду!
   
Алексей Юрьевич Герман сделал вид, будто не расслышал моих слов, сообщил, что вечером выезжает в Москву и хотел бы со мной встретиться посидеть просто так час-другой. Об этой же встрече просил и Меттер, и я решил для себя, как бы разговор ни повернулся, все равно от роли откажусь. Но поговорить с интересним человеком, о котором мне рассказывали Ролан Быков и другие актеры, было любопытно. В день приезда Германа у нас в цирке шел генеральный прогон новой программы. К сожалению, я не успел встретить ленинградского гостя, но знал, что он вместе с женой Светланой пришел на прогон.
   
Уже позже, где-то в середине съемок фильма, жена Германа, которая работала на картине ассистентом режиссера, рассказала мне, что, когда они пришли, заняли места в зале и увидели меня в одной из первых реприз выманивающего игрой на дудочке из-под дивана тараканов, она толкнула мужа в бок и тихо заметила:
   
- И это твой Лопатин?
   
После прогона мы с Германом поехали ко мне домой. Пили чай в говорили о будущем фильме. Говорил в основном Герман. Страстно, взволнованно, убежденно, эмоционально. Его черные, большие, умные и немного грустные глаза в тот вечер меня подкупили. Алексей Герман рассказывал, что и сам Константин Симонов одобряет мою кандидатуру на роль Лопатина.
   
Как это произошло, до сих пор не пойму, но к половине второго ночи мое сопротивление было сломлено. Усталый, чуть раздраженный, мечтая только об одном - как бы скорее лечь спать, я согласился приехать в Ленинград на кинопробы. В конце концов, думал я, если кинопробы не получатся, то я это переживу спокойно, но зато повстречаюсь с фронтовыми друзьями. Как человек, который считает себя обязательным, я в пути готовился к кинопробе. Конечно, образ интересный, - писатель, военный корреспондент, умный и мужественный человек, имеет боевые награды, русский интеллигент по духу... Получится ли такой человек у меня? Вот Лопатин идет по городу, вот едет в поезде с летчиком, в основном слушает, потом смотрит в окно... Приезжает в Ташкент, встречается с женщиной. Вроде бы и любит ее и не любит... Говорит со своей бывшей женой и просит, чтобы не было истерик. Все расплывчато, вроде бы и играть нечего. Выступает на митинге, произносит речь, какую-то спокойную, ровную. Вроде бы никаких событий, переживаний. В режиссерском сценарии много крупных планов: лицо, лоб, нос, - но ведь эти планы должны что-то выражать... Как это играть?
   
На "Ленфильм" приехал к девяти утра. А возвращался с кинопробы в час ночи. Опаздывал на поезд и не успел снять грим. Наивный человек, я думал повидаться с фронтовыми друзьями! Какие там друзья... Разве я представлял себе, с каким режиссером встречусь? Герман поразил меня своей дотошностью. Такого въедливого режиссера ни до ни после я больше не встречал. Методично, спокойно (хотя бывали случаи, что он выходил из себя), как глыба, он стоял в кинопавильоне и требовал от всех, чтобы его указания выполнялись до мельчайших подробностей. Только подборка костюма заняла полдня. Он осматривал каждую складку, воротничок, сапоги, ремень, брюки... Ну, казалось бы, костюм Лопатина, - военная форма. Взять военную форму моего размера, и все! Нет! Он заставил меня примерять более десяти гимнастерок, около двадцати шинелей. Одна коротка, другая чуть широка, третья - не тот воротник, и так до бесконечности. В костюмерной лежали навалом шинели с петлицами, фуражки, шапки-ушанки, вещевые мешки, на столе - груда очков. Долго подбирали очки. Я остановился на очках в металлической оправе, надел их, подошел к зеркалу и вдруг, пожалуй, впервые в жизни, отметил, я это увидел, почувствовал, свое сходство с отцом. Точно такие же очки в войну носил отец.
   
Перед самой съемкой мне надели на руку большие часы. Первого московского часового завода. Именно такие часы носили в годы войны.
   
Вымотался я в тот день страшно... Еле добрался до поезда. В машине клонило ко сну. Думал - лягу и сразу засну, а не вышло. Не хотел, а думал о Лопатине, прокручивал в голове разговоры с Алексеем Германом. И потом ведь это моя первая роль на "Ленфильме"... Сняться хотелось. Это всегда так. Вначале отказываешься, не веришь в свои силы, но, вживаясь в роль, уже хочешь, мечтаешь ее делать.
   
Через несколько дней мне сообщили, что пробы получились неплохими. Но режиссеру нужно снять какой-нибудь эпизод на натуре. В картине предполагалось много натурных съемок, и, насколько я понимаю, Герману хотелось посмотреть меня в других условиях.
   
Снова в выходной день цирка еду в Ленинград. Появилась даже некоторая уверенность, что смогу сыграть этого человека - Лопатина. Но сомнения продолжали одолевать. Ведь действительно у меня таких ролей не было. Мне уже за пятьдесят. Наверное, пора искать другое амплуа, другие характеры, чем играл прежде. К тому же смущали некоторые сцены. До сих пор я ни разу не играл в кино влюбленного человека. Как объясняться в любви, как это сыграть - зарождение чувства, увлечение, грусть...
   
Съемки на натуре заняли два дня. Со студии мне прислали снимки - я в гриме и костюме. Фотографии понравились всем в нашей семье. Жена сказала:
   
- Я бы очень хотела, чтобы тебя утвердили на эту роль.
   
А потом все затихло. Мне никто не звонил со студии. Я интересоваться стеснялся. Только через полтора месяца мне позвонил Алексей Герман и радостно сообщил:
   
- Были разные мнения. Некоторые не одобряют моего выбора. На художественном совете спорили. Но большинство было "за". Завтра мы привозим в Москву показывать пробы Константину Симонову, Посмотрите их вместе с ним. Кстати, он хотел бы с вами познакомиться и поговорить.
   
В маленьком просмотровом зале на студии документальных фильмов я встретился с Симоновым - он заканчивал тогда работу над фильмом "Шел солдат".
   
Высокий, прямой, короткая стрижка седых волос, неизменная трубка во рту, Симонов улыбнулся мне и спросил:
   
- Ну как, сыграем Лопатина?
   
- Постараюсь, - скорее про себя, чем вслух, произнес я.
   
Начался просмотр. И вдруг я почувствовал страшное волнение, даже руки вспотели. Думаю, что так подействовало присутствие Симонова. Ведь он писал о себе, а на экране я, будет ли убедительно?
   
Пожалуй, первый раз в жизни меня очень интересовало, каким я получился на экране. Признаюсь, хотелось быть статным, красивым, молодым. Тут же вспоминались слова Алексея Германа, который во время кинопроб прикрикивал: "Держитесь прямее. Не опускайте голову, а то у вас видны морщины. Не горбитесь!".
   
В конце просмотра показывали пробы актрис на главную женскую роль. Больше всех мне понравилась Людмила Гурченко. Некрасивая на экране, нервная, странная, привлекающая и удивляющая одновременно. В ней чувствовался характер - да, такую Лопатин может полюбить. Она не походила на ту Гурченко, которую я помнил со времен "Карнавальной ночи", с фильма "Девушка с гитарой", где я впервые снялся в кино. (Она тогда уже знаменитая "звезда экрана", а я начинающий эпизодник.)
   
После просмотра возникла пауза. Я беспокоился, понравилась ли Гурченко. Именно этот просмотр решал, кто будет играть Нину. Последнее слово оставалось за Симоновым.
   
- Ну, кто из женщин вам больше по душе? - опросил меня как-то очень заинтересованно Константин Михайлович, будто от меня что-то зависело.
   
- Гурченко, - ответил я не задумываясь.
   
- Я тоже такого мнения. Она интересна. У нее выйдет, - сказал Константин Михайлович.
   
Симонов предложил вечером после моей работы в цирке заехать к нему домой, поговорить более подробно.
   
После представления мы с Таней поехали к Константину Михайловичу. Долго сидели в его уютном кабинете в доме недалеко от станции метро "Аэропорт" и говорили о будущем фильме.
   
- Тот ли я Лопатин? - задал впрямую вопрос Константину Михайловичу.
   
- А что вас волнует? - спросил Симонов, раскуривая трубку.
   
- Да возраст меня смущает. Не очень ли я старый? И потом какой-то немужественный получаюсь.
   
- Пусть вас это не тревожит, - успокаивал меня Константин Михайлович.Мне лично кажется, что вы правильно подошли к роли. Ваш возраст соответствует возрасту Лопатина. Понимаете, ведь все, что произошло с Лопатиным, произошло и со мной, когда я приезжал в Ташкент в командировку. Мне тогда было около тридцати лет. Но Лопатина в повести делать молодым я не могу. Дело в том, что отношение Лопатина к окружающим людям, событиям, его мнение, ощущение - это ведь точка зрения сегодняшнего человека. Я в свои тридцать лет по-другому воспринимал события. Так и должны воспринимать Лопатина читающие повесть и будущие зрители.
   
Симонов долго рассказывал мне о Лопатине. Говорил четкими фразами, вспоминал подробности быта в Ташкенте, людей, окружающих Лопатина, и чем больше он говорил, тем больше мне нравился Лопатин, и я понимал, что этот человек мне близок, интересен, его взгляды совпадают с моими. Уезжал я от Симонова успокоенный. Единственное, что волновало, - отпустят ли в цирке на съемки. Чтобы сняться, нужен отпуск минимум на полгода.
   
- А вы не волнуйтесь, - сказал мне Симонов. -  Если нужно, я поговорю с начальством.
   
И верно. Когда возникли сложности с отпуском, он приехал к начальнику нашего главка и так убедительно сказал о важности создания фильма на военную тему, так авторитетно выглядел, что начальник тут же подписал мое заявление.
   
В середине января я вылетел в Ташкент, чтобы принять участие в натурных съемках. В первый же день меня коротко постригли, и режиссер попросил, чтобы я носил шинель и гимнастерку все время.
   
- Вы, Юрий Владимирович, костюм свой почаще носите. Привыкнуть надо, пообноситься костюм должен, да и вам легче на съемке будет.
   
Съемки начались со сцены в вагоне поезда, в котором Лопатин едет в Ташкент. Там происходит его разговор с летчиком, первая встреча с Ниной. По метражу это занимает минут 12-13 в фильме, а снимали мы более месяца. Стояла зима, дул сильный ветер. Алексей Герман решил снимать в настоящем поезде. Отыскали спальный вагон военного времени, прицепили его к поезду, в котором мы жили, и в ста километрах от Ташкента начались съемки. Когда мы говорили, изо рта шел пар.
   
"Ну что за блажь! - думал я о режиссере. -  Зачем снимать эти сцены в вагоне, в холоде, в страшной тесноте? Когда стоит камера, нельзя пройти по коридору. Негде поставить осветительные приборы. Нормальные режиссеры снимают подобные сцены в павильоне. Есть специальные разборные вагоны. Там можно хорошо осветить яйцо писать звук синхронно, никакие шумы не мешают. А здесь шум, лязг, поезд качает". Иногда, так как наш эшелон шел вне графика, его останавливали посреди степи, и мы по нескольку часов ожидали разрешения двигаться дальше. День и ночь нас таскали на отрезке дороги между Ташкентом и Джамбулом.
   
Спустя год я понял, что обижался на Алексея Германа зря. Увидев на экране эпизоды в поезде, с естественными тенями, бликами, с настоящим паром изо рта, с подлинным качанием вагона, я понял, что именно эта атмосфера помогла и нам, актерам, играть достоверно и правдиво.
   
Режиссер долго настаивал на том, чтобы фильм снимали на черно-белой пленке.
   
- Юрий Владимирович, - объяснял он мне, - ведь если мы будем снимать на цветной пленке, то от красок на экран фальшь полезет. А я хочу, чтобы было все как в жизни, все подлинно. Пусть наш фильм напоминает хроникальный, он от этого только выиграет.
   
И в этом отношении Герман также оказался прав. Бывали случаи, когда на него сердились буквально все, а он как ни в чем не бывало приходил на съемку и снимал.
   
Ни о чем, кроме фильма, с ним говорить было нельзя. Он не читал книг, не смотрел телевизор, наспех обедал, ходил в джинсовых брюках, черном свитере, иногда появлялся небритый, смотрел на всех своими черными умными и добрыми глазами (доброта была только в глазах) н упорно требовал выполнения его решений. Спал он мало. Позже всех ложился и раньше всех вставал. Актеров доводил до отчаяния.
   
- Юрий Владимирович, - говорила мне с посиневшими от холода губами Гурченко, пока мы сидели и ожидали установки очередного кадра, - ну что Герман от меня хочет? Я делаю все правильно. А он психует, нервничает н всем недоволен. Я не могу так сниматься. В тридцати картинах снялась, но такого еще не было. Хоть вы скажите что-нибудь ему.
   
А я пытался обратить все в шутку. Не хотелось мне ссориться с Алексеем Германом, хотя внутренне я поддерживал Гурченко и считал, что так долго продолжаться не может. Но так продолжалось. Продолжалось до последнего съемочного дня. Хотя несколько раз я говорил с ним и однажды даже на повышенных тонах.
   
Помню, после шести-семи дублей я возвращался в теплое купе. Гурченко смотрела на меня с жалостью и говорила:
   
- Боже мой, какой вы несчастный! Ну что же вы молчите? Вы что, постоять за себя не можете?
   
А я постоять за себя могу, но для этого мне необходима убежденность, а тут я все время сомневался, вдруг Герман прав. И он оказался правым. Правда, от съемок я не испытывал никакого удовольствия и радости. Возвращался после каждой съемки опустошенным и не очень-то представлял, что получится на экране. В первые же недели я сильно похудел, и мне ушили гимнастерку и шинель.
   
Алексей Герман накануне съемок крупных планов говорил мне:
   
- Юрий Владимирович, поменьше ешьте, у вас крупный план.
   
В столовой со мной всегда садилась жена Германа и следила, чтобы я много не ел, а мне есть хотелось.
   
Особое внимание Алексей Герман уделял так называемому второму плану. Прохожие на улицах, участники митинга, массовка на перроне, танцующие девочки во дворе дома, пассажиры в вагоне поезда - это все второй план. Герои фильма на первом плане, а на втором плане идет своя жизнь. И Герман работал с каждым участником массовки. К великому нашему неудовольствию и обиде, он лучший дубли переснимал только потому, что кто-то из массовки на третьем-четвертом плане не так себя вел, не так шел.
   
Очень хорошо, что в фильме звучит голос самого Константина Симонова, читающего текст за автора. Константин Михайлович принимал большое участие в этой картине. Он же посоветовал Алексею Герману из двух снятых финалов выбрать более оптимистический, оставлявший зрителю надежду.
   
Первый вариант кончался смертью молодого лейтенанта, едва прикоснувшегося к войне, и все выглядело безысходно. А второй вариант финала светлее: только что окончился обстрел, лейтенант уцелел, это был первый обстрел в его жизни. Лейтенант в эйфории, и мы с ним идем по полю и говорим о каком-то американском журнале, и, мол, так хорошо все кончилось, все живы.
   
Оба финала снимались долго, трудно. Требовался дождь, нас поливали из дождевальных машин (когда снимают настоящий дождь, то на экране он не выглядит настоящим), мы все безумно уставали.
   
Алексей Герман выматывал из нас, как говорится, душу. Он требовал, требовал и требовал. А я безропотно подчинялся и подчинялся. И признаюсь: часто себя ругал - зачем согласился сниматься.
   
К концу съемочного периода я почувствовал себя совсем без сил. Работа в цирке казалась отдыхом. Я не представлял, какой будет картина. Разные были мнения. Одни говорили, что получается, другие утверждали, что "Двадцать дней без войны"-это "великая картина второго режиссера", и только. (Второй режиссер в кино отвечает за массовку и реквизит.)
   
Картина прошла по экранам как-то незаметно, в маленьких кинотеатрах. Но истинные любители кино, критики фильм заметили. Было много рецензий. Было много поздравлений. Был, чего там скрывать, приятный каждому актерскому сердцу успех.
   
И быстро забылись сложности, трудности, обиды. Очень быстро забылись.
   
И вот как нужна искусству дистанция времени. Режиссер Алексей Герман признанный всеми мастер, автор фильмов "Проверка на дорогах", "Мой друг Иван Лапшин". Его имя часто произносится в ряду действительно ведущих наших кинематографистов. Я смотрел однажды "Двадцать дней без войны" по телевидению я подумал: вот успех режиссера, успех нашего кино. Как жаль, что не дожил до этого дня Константин Михайлович Симонов, сделавший для молодого режиссера Алексея Германа так много своим авторитетом, своей верой в его талант.
  
  
   
    
СНИМАЕМ ОБЫКНОВЕННУЮ ШЛЯПУ С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ГОЛОВЫ
   
   
    
Человек в собственной жизни играет лишь небольшой эпизод. 
    
Станислав Ежи Лец
   
   
Около служебного входа в цирк, тускло освещенного круглым фонарем, стоял пожилой человек в пенсне, одетый в черное, застегнутое наглухо пальто. Из-под каракулевой шапки пирожком виднелись благообразные седые виски.
   
- Простите, - начал он, увидев меня, выходящего из цирка, - не могли бы вы уделить мне немного времени? После трех воскресных спектаклей никакого настроения с кем-либо говорить у меня, конечно, не было. Скорее домой, попить чаю да спать.
   
Незнакомец, словно угадав мои мысли, продолжал мягким, грудным голосом:
   
- Разговор ведь, Юрий Владимирович, пойдет о вашей судьбе, которая меня искренне волнует и беспокоит.
   
Заинтересованный, я покорился. Мы отошли к забору Центрального рынка, и я выслушал все. что рассказал мне незнакомец.
   
С трудом подбирая слова, сбивчиво и торопливо мужчина сообщил мне, что он военный инженер, сейчас на пенсии, живет один с собакой и очень любит искусство.
   
- Искусство, - продолжал он, - пожалуй, единственное, чем заполнена моя одинокая жизнь. За вами, Юрий Владимирович, наблюдаю давно. Не пропустил ни одного фильма с вашим участием. Вы стали одним из моих любимых актеров. И представьте себе, для меня было великой неожиданностью узнать, что вы работаете в цирке клоуном.
   
- Да, - подтвердил я. -  Цирк - моя постоянная рдбота.
   
- Вот это-то меня и удивляет. Я сначала не поверил. Но по телевидению было ваше интервью... Я не любитель цирка. Но вас решил посмотреть, И смотрел не один раз. Признаюсь вам откровенно, я потрясен.
   
Я улыбнулся, заранее ожидая комплименты. Мысленно уже подбирал ответные фразы. Привычное "спасибо" или ироническое "ну, так ли уж...".
   
- Да, я потрясен! - продолжал мой незнакомец уже с пафосом. -  Как вы, талантливый, умный, культурный человек, решили связаться с цирком, который вас губит и уничтожает?
   
От неожиданности я замер.
   
- Я говорю вам это, - продолжал человек, - любя, уважая и с надеждой вразумить вас. Как вы, сыграв такую психологически глубокую роль в фильме "Когда деревья были большими", опустились до этого?..
   
- До чего "до этого"? - наконец спросил я.
   
- Выходить в нелепом костюме, изображать дурака. Вы ведь на арене, простите меня, дурачок. Ну как можно унижать себя? Ведь это абсурд: прикреплять выстрелом своему партнеру бантик, извините... на его зад. А эта глупейшая фраза; "Снимаем обыкновенную шляпу с необыкновенной головы".
   
- Но ведь смеются же, - неуверенно сказал я.
   
- Да потому что вы дурак, извините. Смеются над дураком. Разве вы получаете удовольствие от этого?
   
- Получаю, - ответил я уже твердо.
   
- Платят хорошо? - спросил он.
   
- Да как вам сказать... - начал я, словно оправдываясь, -как везде.
   
- Тогда плюньте на цирк, снимайтесь в кино! Недавно я третий раз смотрел "Ко мне, Мухтар!" по телевизору. Гуманный фильм. Если вам с публикой расставаться жаль, мой совет - идите в театр... на благородные подмостки. Творите вместе с Шекспиром, Островским, с советскими драматургами. Вы поняли меня? Вы не обиделись?
   
- Я вас понял и не понял, - ответил я. -  Но, во всяком случае, не обижаюсь.
   
Признаться, мне стало, конечно, обидно за себя, за цирк, за моих товарищей по работе. Я подумал: "Ну что я буду объяснять человеку сейчас, на улице, под дождем?"
   
- Это не разговор - на улице. У нас с вами разный взгляд на искусство цирка.
   
- Искусство ли? - вставил ехидно мужчина.
   
- Да, искусство, - ответил я. -  Искусство, которое вы просто не любите и не понимаете.
   
Попрощался с ним и пошел прочь.
   
Несмотря на мелкий моросящий дождь, решил пройтись немного пешком. Разговор меня взбудоражил. Так откровенно и прямо со мной на эту тему заговорили впервые. Слова этого человека поселили в мою душу сомнение. Мало того, уже сворачивая на Петровский бульвар, я придумал несколько убийственных фраз для отповеди этому цирконенавистнику.
   
Я шел и думал о себе. О судьбе, которая накрепко связала меня с цирком. Думал о редкой профессии клоуна. Прикинув в уме, я подсчитал, что в цирках всей нашей планеты едва ли наберется пятьсот клоунов.
   
Я сел в пустой троллейбус и вдруг представил себе, что пятьсот клоунов можно легко рассадить в десяти троллейбусах. И вообразил. десять троллейбусов, украшенных разноцветными лампочками, воздушными шарами, флажками, проносятся по бульвару. Клоуны в пестрых костюмах машут руками, смеются, что-то кричат. Из окон домов высовываются заспанные дети.
   
- Клоуны поехали! -кричат они.у-ны поехали! Наверное, у них всемирный съезд.
   
А может быть, в троллейбусах вовсе не шумно, а тихо. Едут троллейбусы медленно, и клоунам не до веселья. Они, как и я, возвращаются с работы усталые и молчат.
   
- Весело ли вам бывает, когда вы выступаете в цирке? - спросила меня девочка-первоклассница, когда я выступал в одной из школ.
   
Я не сразу ответил ей. Если сказать "невесело", то она не поверит. Помню, тогда я задал контрвопрос:
   
- А тебе весело в цирке?
   
- Ага.
   
- Ну, так вот, когда я вижу, что тебе весело, мне тоже становится весело. Я радуюсь. Поэтому выходит, что мы с тобой веселимся вместе.
   
- А если у вас болит нога? - поинтересовалась девочка.
   
Тут отвечать легче - я же клоун, а потому спросил ее:
   
- Какая нога - правая или левая?
   
- Левая, - подумав, ответила девочка.
   
- Тогда у меня веселится одна правая нога, - сказал я под смех ребят.
   
Моя профессия - смешить людей, вызывать смех во что бы то ни стало. Когда мой сын, в то время еще малыш, тяжело заболел и врачи опасались за его жизнь, я выступал в Ленинграде по три раза в день (шли школьные каникулы). Все время я думал только о сыне. По нескольку раз в день звонил домой и спрашивал о здоровье мальчика. Но все эти дни я твердо знал, что в одиннадцать тридцать утра начинается первое представление и на нем будет около двух тысяч детей, пришедших посмеяться над клоунами.
   
И я работал. Помогали опыт, актерская техника, веселый настрой зала, отвлекающий меня от мрачных мыслей.
   
Почему люди идут в клоуны? Есть ли что-нибудь общее, объединяющее этих людей?
   
- Никулин, перестань клоунничать! - говорила мне учительница немецкого языка.
   
- Он у вас, Лидия Ивановна, ведет себя в школе как клоун, - часто выговаривала моей маме классный руководитель.
   
А может быть, верно? С детства у меня возникло желание смешить людей и получать от этого удовольствие, хотя некоторые шутки и выходили мне боком. Когда я впервые попал в цирк, больше всего меня пленили клоуны.
   
Притягательность цирковой атмосферы я ощутил, когда впервые пошел с отцом за кулисы, в пахнущие навозом конюшни, и сам кормил лошадей. Наверное, тысяча детей подносили на ладошке ломтики моркови, купленной за пятачок (в цирке тогда продавали морковь зрителям), к теплым лошадиным губам и так же, как и я, испытывали восторг. Я это помню до сих пор. Как помню и мое разочарование, когда впервые увидел за кулисами клоуна.
   
Отец тогда уже писал для цирка. И как "свой", повел меня в антракте за таинственный красный занавес, отделяющий фойе от кулис.
   
Чтобы купить лимонад, мы зашли в закулисный буфет. И вдруг за маленьким столиком я впервые близко увидел живого клоуна. В рыжем парике, с большим красным носом, он сидел, склонившись над столом, и пил чай с баранками. Я ожидал, что сейчас произойдет что-то необычное, очень смешное. Может быть, он подбросит баранку и поймает ее ртом, может, еще что-нибудь сделает удивительное. А клоун деловито пил свой чай, и ничего не происходило. Я подошел к нему поближе, чтобы лучше увидеть н не прозевать, если что-нибудь все-таки будет происходить. И начал заранее смеяться. Клоун, посмотрев на меня строго, сказал:
   
- Чего смеешься? Иди, иди отсюда. Смущенный, я отошел.
   
- Папа, он меня прогнал, - пожаловался.
   
- И правильно сделал, - сказал отец. -  Он же устал. Ему надо поесть. Он сейчас не клоун, не артист.
   
   
   
   
Никак не укладывалось у меня тогда в голове, что это клоун и в то же время не клоун. Я был уверен, что клоун всегда должен быть смешным.
   
Теперь, проработав более четверти века в цирке, я немало знаю о клоунах. И мне понятно возбуждение детей и взрослых, которые, подходя ко мне за кулисами или здороваясь издали, заранее начинают смеяться.
   
Помня свое разочарование в детстве, я стараюсь поддерживать репутацию клоунов и не остаюсь в долгу. Подмигнув или пощекотав живот какому-нибудь малышу, я продолжаю быть клоуном: пусть дети думают, что я всегда смешной. "Весело ли вам бывает, когда вы выступаете в цирке?" Снова и снова я вспоминаю этот вопрос по пути домой. Действительно, а что я испытываю во время спектакля? Пожалуй, больше всего-волнение, озабоченность, удовлетворение, если чувствую, что точно сработал трюк, и ощущаю, как хорошо принимают сегодня репризу. Это я испытываю, но не веселье. Иногда радуешься после представления предстоящему отдыху. В цирке нагрузка доходит до сорока представлений в месяц, а в дни школьных каникул и до шестидесяти. В такие дни не до творчества, не до взлетов актерского мастерства. Напряженная работа, работа на износ, и каждый вечер мы считаем, сколько осталось дней до конца каникул. Ты чувствуешь себя заведенной машиной. До веселья ли тут? 
   
"А вам не надоедает делать каждый вечер одно и то же?" Этот вопрос тоже вертелся в голове, пока я шел домой. Да, это тяжело. Иногда даже возникает непреодолимое (и все-таки я его преодолеваю) желание не идти на работу. Как хорошо, например, пойти в кино или просто почитать, а тут надо в тысячный раз выходить на манеж, бросать под купол бумеранг и произносить во время фокуса с яблоком ту самую фразу, которая так не понравилась человеку, моему "доброжелателю": "Снимаем обыкновенную шляпу с необыкновенной головы".
   
Любопытно, нежелание работать проходит, как только окажешься в своей гардеробной и окунешься в привычный ритм цирковой жизни. Гримируешься, одеваешься, готовишь реквизит, а тобой уже овладевает знакомое волнение. Я бы сравнил это с чувством, которое испытывает спортсмен перед прыжком в воду.
   
Смотрю в щелочку у занавеса на зрительный зал. и чуть быстрее начинает биться сердце. И я уже мысленно там, с публикой, которая ждет. А если к тому же публика сегодня благожелательная и тепло встречает твое первое появление, то забываешь обо всем на свете. И забываешь, как ты раньше показывал эти репризы, интермедии, сценки. Делаешь их так, словно никогда не делал раньше. словно выступаешь в первый раз. И, конечно, работаешь с полной отдачей.
   
Я люблю свою профессию. У меня никогда не возникало сомнения: искусство ли цирк или не искусство?
   
Публика любит посмеяться. Я твердо верю в то, что смех укрепляет здоровье и продлевает жизнь. Минута смеха - на день больше живет человек. В среднем наши коверные находятся на манеже тридцать минут за вечер. Так, посмеявшись на одном спектакле, люди продлевают свою жизнь на месяц. Не случайно древняя восточная пословица гласит: "Один клоун, приезжающий в город, дает людям больше здоровья, чем сто ишаков, нагруженных лекарствами". И мне кажется, что зрители это инстинктивно чувствуют.
   
У английского писателя-фантаста Эрика Френка Рассела есть рассказ "Немного смазки". Два раза посылали люди Земли в далекую галактику космические корабли. Без малого четыре года должны были они пролететь, чтобы вернуться на Землю. И оба корабля не вернулись. Люди не выдерживали психической нагрузки. Не выдерживали длительного шума двигателей, одиночества. Начинались ссоры, кончавшиеся убийством или депрессиями. После гибели второго корабля был послан третий, который, выполнив задание, летит к Земле. Перед самым приземлением командир корабля подводит итоги полета и мысленно оценивает людей, с которыми летел. В полет были придирчиво отобраны лучшие из лучших ученых, но один из отобранных оказался недотепой. Этот чудак потешал команду своими шутовскими выходками. Как могли взять на борт корабля такого человека, да еще в качестве психолога-ученого? Он ухитрился за четыре года семь раз отметить свой день рождения. Это были вечера, когда он устраивал космонавтам целые представления. Играл не нескольких музыкальных инструментах, изображал комические пантомимы, от которых все лежали со смеху.
   
И только, когда космический корабль приземлился, командир узнал, что в качестве ученого-психолога в полет послали известного циркового клоуна. Просто во время полета никто из экипажа его не узнал, ибо раньше его видели только в цирке, где он выступал в гриме. Клоуна послали для того, чтобы он был как бы "смазкой" напряженным до предела и почти обезумевшим в полете людям. И только благодаря этой смазке экипаж выдержал трудности полета, перенес все невзгоды и благополучно вернулся на Землю.
   
Рассказ кончается тем, что командир корабля смотрел невидящим взглядом в небо и на обелиски космических кораблей. А внутренним взором он увидел как бы весь мир, видел его как гигантскую сцену, на которой каждый мужчина, женщина и ребенок играют прекрасную для всех роль. И, доведя до абсурда ненависть, себялюбие и рознь, над актерами царит, связывая их узами смеха, клоун.
   
Клоун.
   
Я получаю радость, когда слышу, как смеется зал. Я получаю радость, когда вижу улыбки детей и взрослых. Я получаю радость, когда после наших реприз раздаются аплодисменты. Обо всем этом я думаю, пока иду домой.
   
Иногда мне снится страшный сон... Я работаю на манеже. Полно зрителей. Я делаю какие-то смешные трюки, много трюков, но никто не смеется.
   
Публика хранит абсолютное молчание. Я уже делаю что-то невообразимое. Кругом тишина. Я снова пытаюсь рассмешить людей. А они сидят словно каменные.
   
Мне страшно. И от страха я просыпаюсь в холодном поту. И потом еще долго не могу заснуть. А в доме тихо-тихо. Все спят. Еще не утро. Но уже и не ночь. И я невольно вспоминаю свою жизнь; детство, службу в армии, первое выступление. Вспоминаю многое из того, о чем вы только что прочли. И, вспоминая, тихо засыпаю, надеясь, что этот страшный сон больше не повторится.
   ***
   
Вот и вся книга. Помог написать эту книгу мой друг, журналист Владимир Шахиджанян. За это я ему бесконечно благодарен.