1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Но Брюдер ее не нашел. Остатки мешка куда-то пропали. Брюдер сильно сомневался, что Сиена могла унести это расползающееся месиво с собой.
   
Так где же мешок?
   
Брюдера грызло чувство, что он чего-то не знает. Но как бы то ни было, он сосредоточился на локализации, на ее стратегии в новых условиях, требовавшей ответа на один ключевой вопрос.
   
Каков теперешний радиус распространения инфекции?
   
Брюдер знал, что ответ будет получен через считанные минуты. Его группа уже установила на мостках на разных расстояниях от эпицентра переносные устройства для обнаружения вируса. Эти устройства — приборы ПЦР — основаны на так называемой полимеразной цепной реакции.
   
Агент Брюдер сохранял надежду. Поскольку вода в подземном озере стоячая и времени прошло очень мало, можно было рассчитывать, что приборы ПЦР зафиксируют заражение сравнительно небольшой зоны, которую затем удастся дезинфицировать химикалиями и отсасывающими воду устройствами.
   
— Готовы? — спросил через мегафон техник.
   
Агенты в разных местах водохранилища утвердительно подняли большие пальцы.
   
— Проверяйте образцы, — треща, скомандовал мегафон.
   
По всему подземному залу аналитики склонились к приборам ПЦР. Каждый прибор приступил к анализу образца воды, взятого в одной из точек на концентрических дугах вокруг таблички Зобриста.
   
Все затихли в ожидании, молясь о том, чтобы загорелись только зеленые лампочки.
   
А потом началось.
   
На ближайшем к Брюдеру приборе замигала красная лампочка, сигнализирующая о наличии вируса. Мышцы Брюдера напряглись, и он перевел взгляд на следующий прибор.
   
Он тоже замигал красным.
   
Нет…
   
В подземелье поднялся тихий ошеломленный говор. Брюдер в ужасе смотрел, как один за другим все приборы ПЦР, включая ближайший к выходу, замигали красным.
   
О Господи… — думалось ему. Море мигающих красных огней отвечало на вопрос яснее ясного.
   
Радиус заражения огромен.
   
Все водохранилище кишит вирусами.
  
  
   
    
Глава 97
   
   
Роберт Лэнгдон смотрел сверху вниз на Сиену Брукс, сгорбившуюся у штурвала катера, и тщетно пытался понять происходящее.
   
— Я знаю, что вы презираете меня, — прорыдала она, глядя на него сквозь слезы.
   
— Презираю вас?! — воскликнул Лэнгдон. — Да я понятия не имею, кто вы такая! Вы только и делали, что лгали мне!
   
— Я знаю, — тихо сказала она. — Простите меня. Я пыталась сделать то, что считала правильным.
   
— Распространить чуму?
   
— Нет, Роберт, вы не понимаете.
   
— Я отлично все понимаю! — возразил Лэнгдон. — Вы влезли в воду, чтобы разорвать мешок из солюблона! Вы стремились высвободить вирус Зобриста, пока не приняты меры по локализации!
   
— Мешок из солюблона? — Сиена смотрела на него недоуменно. — Не знаю, о чем вы говорите, Роберт. Я спустилась в водохранилище, чтобы не дать вирусу Бертрана распространиться… чтобы выкрасть его и уничтожить навсегда… чтобы никто, включая доктора Сински и ВОЗ, не мог его изучать.
   
— Выкрасть? Но что плохого могла сделать ВОЗ?
   
Сиена испустила долгий вздох.
   
— Вы многого не знаете, Роберт, но все это уже не важно. Мы очень сильно опоздали. У нас не было никаких шансов.
   
— Как не было шансов?! Вирус должен был выйти на свободу завтра! Зобрист выбрал эту дату, и если бы вы не вошли в воду…
   
— Роберт, я не выпускала вируса! — закричала Сиена. — Я вошла в воду, чтобы его найти, но было уже поздно. Там ничего не было.
   
— Не верю, — сказал Лэнгдон.
   
— Знаю, что не верите. И не виню вас в этом. — Она сунула руку в карман и достала намокший буклет. — Но может быть, это поможет вам поверить. — Она кинула буклет Лэнгдону. — Нашла незадолго перед тем, как войти в воду.
   
Он поймал сложенный лист и открыл. Это была программка семи ежедневных исполнений «Данте-симфонии».
   
— Посмотрите на даты, — сказала она.
   
Лэнгдон прочел даты, потом, удивленный, прочел их еще раз. Почему-то он был уверен, что сегодняшний концерт был первым из семи, организованных для того, чтобы целую неделю люди приходили в зараженный зал. Программка, однако, говорила иное.
   
— Сегодня был заключительный концерт? — спросил Лэнгдон, подняв глаза на Сиену. — Оркестр уже неделю как играл?
   
Сиена кивнула.
   
— Я была так же удивлена, как вы. — Она помолчала, угрюмо глядя на Лэнгдона. — Вирус уже выпущен, Роберт. Выпущен неделю назад.
   
— Этого не может быть, — возразил Лэнгдон. — Ведь дата — завтра. Зобрист даже сделал табличку с завтрашним числом.
   
— Да, я видела ее в воде.
   
— То есть вы знаете, что у него на уме был завтрашний день.
   
Сиена вздохнула.
   
— Роберт, я скрывала от вас то, как хорошо я знала Бертрана. Он был ученый, он был нацелен на достижение результата. Сейчас мне ясно, что дата на табличке — это не дата высвобождения вируса. Тут другое, тут кое-что более важное для его целей.
   
— Что именно?
   
Взгляд Сиены стал мрачно-торжественным.
   
— Это дата глобального насыщения. Математически предсказанный момент, после которого вирусом будет заражен весь мир… все люди до единого.
   
Лэнгдона пробрала дрожь до самого нутра — и все-таки он не мог отделаться от подозрения, что Сиена лжет. Он видел в ее версии прокол, и, кроме того, она уже доказала, что верить ей нельзя ни в чем.
   
— Одна проблема, Сиена, — сказал он, глядя на нее в упор. — Если эта чума уже разошлась по всему миру, почему люди не заболевают?
   
Сиена отвела взгляд, вдруг неспособная смотреть ему в глаза.
   
— Если эта чума гуляет целую неделю, — не отступал Лэнгдон, — почему люди не умирают?
   
Она медленно повернулась к нему.
   
— Потому что… — начала она. Слова застревали у нее в горле. — Бертран не чуму создал. — Ее глаза опять налились слезами. — А кое-что намного более опасное.
  
  
   
    
Глава 98
   
   
Несмотря на кислород, исправно поступавший из респиратора, Элизабет Сински была точно в бреду. С тех пор как приборы ПЦР обнаружили жуткую истину, прошло пять минут.
   
Наши возможности улетучились уже давно.
   
Мешок из солюблона, как стало ясно, растворился еще на прошлой неделе — скорее всего в день первого из концертов; Сински теперь знала, что оркестр играл семь вечеров подряд. Несколько лоскутков солюблона на конце бечевки сохранились только потому, что эта часть мешка была намазана клеем для более прочного соединения с зажимом.
   
Инфекция неделю гуляет на свободе.
   
Не имея возможности изолировать патоген, люди из ПНР развернули в подземном зале импровизированную лабораторию и сосредоточили внимание на взятых образцах: анализ, классификация, оценка угрозы. Таков был их обычный порядок действий в неблагоприятных случаях. На данный момент приборы ПЦР твердо установили только один факт, касающийся вируса, и этот факт никого не удивил.
   
Вирус распространяется и воздушным путем.
   
Содержимое мешка, судя по всему, поднялось к поверхности воды, и в воздухе возник инфицированный аэрозоль. Сински знала: его не так уж много и нужно, тем более в замкнутом помещении вроде этого.
   
Вирусы распространяются среди населения гораздо быстрее, чем бактерии или химические патогены, и их проникающая способность намного выше. Вирусы — это паразиты. Они входят в организм и заражают клетку-хозяина за счет так называемой адсорбции. Затем вводят в эту клетку свою ДНК или РНК, порабощают ее и принуждают к репликации вируса, то есть к его воспроизведению во множестве экземпляров. Когда экземпляров накапливается достаточно, новые вирусы прорывают оболочку клетки, убивают ее и ищут другие клетки, которые можно атаковать; процесс повторяется.
   
Зараженный вирусом человек, кашляя, чихая или просто дыша, посылает в окружающую среду мелкие капельки; они некоторое время плавают в воздухе, и если их вдыхает другой человек, тот же процесс начинается в его организме.
   
Экспоненциальный рост, думала Сински, вспоминая графики, которыми Зобрист иллюстрировал взрывное увеличение населения Земли. Зобрист использует экспоненциальное размножение вируса для борьбы с экспоненциальным ростом числа людей.
   
Но главным, что ее жгло, был вопрос: как поведет себя этот вирус?
   
Точнее: как он будет атаковать организм?
   
Вирус Эбола воздействует на способность крови к свертыванию, вызывая неостановимое кровотечение. Хантавирус нарушает работу легких. Онковирусы способствуют развитию рака. Вирус ВИЧ атакует иммунную систему, вызывая СПИД. Для медиков не секрет, что будь вирус ВИЧ способен распространяться по воздуху, он мог бы привести к вымиранию человечества.
   
Что же делает с людьми вирус Зобриста, черт бы его драл?
   
Что бы он ни делал, эффект явно не был быстрым… пациентов с необычными симптомами в больницы города пока не поступало.
   
С нетерпением ожидая ответа, Сински двинулась в сторону лаборатории. Она увидела Брюдера: он стоял у подножия лестницы, где его сотовый телефон худо-бедно ловил сигнал, и вполголоса с кем-то по нему разговаривал.
   
Она поспешила к Брюдеру; он как раз заканчивал, когда она подошла.
   
— Ясно, — сказал агент; его лицо выражало изумление и ужас. — И подчеркиваю еще раз: строжайшая конфиденциальность. Никаких посторонних глаз на данный момент, только ваши. Позвоните мне, если еще что-то узнаете. Спасибо.
   
Он дал отбой.
   
— Что там такое? — требовательно спросила Сински.
   
Брюдер медленно перевел дух.
   
— Я говорил со старым знакомым из Центра профилактики и контроля заболеваний в Атланте.
   
Сински взорвалась:
   
— Вы их известили без моей санкции?
   
— Беру ответственность на себя, — ответил он. — На его молчание можно положиться, и нам нужны гораздо более обширные данные, чем можно получить в этой импровизированной лаборатории.
   
Сински бросила взгляд на горстку оперативников из ПНР, которые брали пробы воды и снимали показания портативных приборов. Он прав.
   
— Мой знакомый, — продолжил Брюдер, — сейчас находится в хорошо оснащенной микробиологической лаборатории, и он только что подтвердил существование чрезвычайно заразного и ранее неизвестного патогенного вируса.
   
— Погодите! — перебила его Сински. — Как он мог так быстро получить образцы?
   
— Очень просто, — напряженным голосом ответил Брюдер. — Он взял на анализ свою собственную кровь.
   
Смысл услышанного Сински поняла мгновенно.
   
Вирус уже распространился по всему миру.
  
  
   
    
Глава 99
   
   
Лэнгдон шел медленно, чувствуя себя каким-то бесплотным: он точно смотрел необычайно явственный кошмарный сон. Что может быть опаснее чумы?
   
С тех пор как Сиена вылезла из катера, она ничего больше не сказала; она поманила Лэнгдона за собой по безлюдной дорожке, усыпанной гравием, которая уводила от пристани и от скопления людей.
   
Хотя плакать Сиена перестала, Лэнгдон чувствовал, что внутри у нее буря эмоций. Он слышал дальние сирены, но Сиена на эти звуки не реагировала. Она смотрела себе под ноги ничего не выражающим взглядом, словно загипнотизированная ритмическим хрустом гравия.
   
Они вошли в небольшой парк, и Сиена привела его в густую рощицу, надежно скрывшую их от посторонних. Они сели на скамейку, с которой был виден залив. На той его стороне над жилыми домами, которыми застроен холмистый берег, возвышалась древняя башня Галата. Город, как ни удивительно, выглядел отсюда спокойным и безмятежным — ничего общего, думал Лэнгдон, с тем, что, вероятно, происходит в водохранилище. Сейчас уже, предполагал он, Сински и группа ПНР скорее всего поняли, что опоздали и не смогут остановить чуму.
   
Сиена, сидя с ним рядом, тоже смотрела через залив.
   
— У меня не так много времени, Роберт, — сказала она. — Власти рано или поздно выследят меня. Но до этого я расскажу вам правду… всю, как она есть.
   
Лэнгдон молча кивнул. Сиена вытерла глаза и повернулась на скамейке к нему лицом.
   
— Бертран Зобрист… — начала она. — Он был моим первым возлюбленным. И он стал моим учителем.
   
— Мне это уже сообщили, Сиена, — сказал Лэнгдон.
   
Она посмотрела на него изумленно, но продолжила говорить, словно боясь потерять разгон:
   
— Я познакомилась с ним в восприимчивом возрасте, и его идеи и интеллект покорили меня. Бертран считал, и я с ним согласна, что наш вид стоит на грани катастрофы… что нам грозит жуткий конец и он приближается куда быстрей, чем кто-либо осмеливается признать.
   
Лэнгдон ничего не говорил в ответ.
   
— Все детство, — сказала Сиена, — я хотела спасти мир. И все мне говорили одно: «Спасти мир тебе все равно не по плечу, так что не пытайся, не жертвуй своим счастьем». — Она приумолкла, и по напряженному лицу было видно, что она едва сдерживает слезы. — Потом я встретила Бертрана — красивого, блестящего человека, который сказал мне, что нам по плечу спасти мир, мало того — это наша моральная обязанность. Он ввел меня в круг единомышленников — людей с потрясающими дарованиями и интеллектом… людей, поистине способных изменить будущее. Впервые в жизни, Роберт, я почувствовала, что не одна.
   
Лэнгдон мягко улыбнулся, понимая, сколько боли стоит за ее словами.
   
— Мне кое-что ужасное пришлось пережить до этого, — продолжила Сиена прерывающимся голосом. — Такие вещи трудно оставить в прошлом… — Она отвела взгляд от Лэнгдона и в смятении прикоснулась ладонью к бритой голове. Но затем собралась и опять повернулась к нему. — Может быть, поэтому единственное, что меня держит, — это вера в нашу способность стать лучше, чем мы есть… в нашу способность действовать ради того, чтобы избежать всеобщей катастрофы.
   
— И Бертран тоже в это верил? — спросил Лэнгдон.
   
— Свято верил. Бертран возлагал колоссальные надежды на человечество. Он был трансгуманист, он был убежден, что мы стоим на пороге великолепной переходной эпохи, когда человек станет иным. Его ум был обращен в будущее, он заглядывал в него и видел то, что мало кто способен даже вообразить. Он понимал, что возможности технологии поразительны, верил, что за несколько поколений люди как биологический вид могут перемениться радикально. Что генетика может сделать нас здоровее, умнее, сильнее и даже способнее к состраданию. — Она помолчала. — Но он видел одно препятствие. Он не думал, что нам отпущено достаточно времени для осуществления этой возможности.
   
— Перенаселенность… — промолвил Лэнгдон.
   
Она кивнула:
   
— Мальтузианская катастрофа. Бертран не раз говорил мне, что чувствует себя святым Георгием, пытающимся убить хтоническое чудище.
   
Лэнгдон не понял, что она имеет в виду.
   
— Медузу?
   
— Да — в метафорическом смысле. Медуза, как и все племя хтонических божеств, потому живет под землей, что связана с Матерью Землей напрямую. Хтонические существа всегда считались символами…
   
— Плодовитости, — догадался Лэнгдон, удивляясь, как это не пришло ему в голову раньше. Деторождения. Многолюдства.
   
— Да, плодовитости, — подтвердила Сиена. — Бертран уподоблял хтоническому чудищу нашу самоубийственную склонность к бесконтрольному размножению. Он говорил о переизбытке потомства как о чудище, которое маячит на горизонте… с которым надо начинать борьбу сейчас, пока оно не пожрало нас всех.
   
Наша сексуальная энергия оборачивается злом для нас самих, подумал Лэнгдон. Хтоническое чудище.
   
— И Бертран решил сразиться с этим чудищем… но каким оружием?
   
— Поймите, прошу вас, — сказала она, пытаясь оправдаться, — из этого положения простых выходов нет. Приходится жертвовать меньшим, чтобы спасти большее, а это всегда тяжелое, неприятное дело. Человек, отрезающий ногу трехлетнему ребенку, страшный преступник… если только он не врач, который спасает ребенка от гангрены. Иногда необходимо выбирать меньшее из двух зол. — К ее глазам опять подступили слезы. — У Бертрана была благородная цель, в этом я убеждена… но средства…
   
Она отвернулась. Она была на грани срыва.
   
— Сиена, — негромко, мягко проговорил Лэнгдон. — Мне надо понять, что произошло. Объясните мне, что Бертран сделал. Что он выпустил в мир?
   
Сиена опять посмотрела на него; в ее нежных карих глазах стоял мучительный страх.
   
— Он выпустил вирус, — сказала она. — Вирус особого типа.
   
У Лэнгдона сперло дыхание.
   
— Какой вирус?
   
— Бертран создал так называемый вирусный вектор. Это вирус, специально сконструированный для того, чтобы вносить в атакуемые клетки генетическую информацию. — Сиена помолчала, давая ему время усвоить услышанное. — Вирусный вектор… не убивает клетку-хозяина… а внедряет в нее определенный элемент ДНК, по сути дела модифицируя ее геном.
   
Лэнгдону нелегко было это осмыслить. Вирус изменяет нашу ДНК?
   
— Коварство этого вируса, — продолжила Сиена, — в том, что человек не догадывается о его присутствии в организме. Человек нормально себя чувствует. Вирус не вызывает явных симптомов, сигнализирующих о том, что он меняет что-то в наших генах.
   
У Лэнгдона в жилах бурно запульсировала кровь.
   
— А что он в них меняет?
   
На мгновение Сиена прикрыла глаза.
   
— Роберт, — прошептала она, — как только вирус был выпущен в водохранилище, пошла цепная реакция. Каждый, кто спустился в подземелье и дышал этим воздухом, заразился. Он стал носителем вируса… ничего не подозревающим сообщником, передающим вирус дальше. Инфекция начала распространяться экспоненциально, она охватила планету, как лесной пожар. Сейчас заражено уже все население Земли. Вы, я… каждый.
   
Лэнгдон вскочил со скамьи и стал в исступлении ходить взад-вперед.
   
— Что он с нами делает? — спросил он.
   
Сиена долго не отвечала.
   
— Эта инфекция может… оставить человека без потомства. — Она поерзала, ей было крайне неуютно. — Бертран сотворил вирус бесплодия.
   
Лэнгдон был ошеломлен. Вирус, лишающий нас потомства? Лэнгдон знал, что некоторые вирусы могут вызывать бесплодие, но чрезвычайно заразный патоген, распространяющийся по воздуху и лишающий нас способности к деторождению на генетическом уровне, — это пришло, казалось, из другого мира… из какой-то оруэлловской антиутопии[66].
   
— Бертран часто рассуждал о таком вирусе теоретически, — тихо произнесла Сиена, — но я никогда не думала, что он попытается его создать… и тем более не думала, что он в этом преуспеет. Когда я узнала из письма Бертрана, что он его создал, я пришла в ужас. Я бросилась искать Бертрана, хотела взмолиться, чтобы он уничтожил свое творение. Но опоздала.
   
— Постойте. — Лэнгдон наконец обрел голос. — Если вирус всех на свете делает бесплодными, то не будет новых поколений, человечество начнет вымирать… немедленно.
   
— Да, — ответила она слабым голосом. — Но Бертран совершенно не хотел, чтобы оно вымирало — он хотел прямо противоположного, — и поэтому он создал вирус, активирующийся случайным образом. Да, Инферно сейчас внедрен в ДНК всех и каждого и будет передан всем грядущим поколениям, но проявляться он будет только у определенного процента людей. Вирус есть у всех, но бесплодной окажется лишь некая доля населения, попал в нее человек или нет — зависит от случая.
   
— Какая… доля? — услышал Лэнгдон свой вопрос. Невероятно было уже то, что такие вещи произносятся вслух.
   
— У Бертрана, как вы знаете, постоянно на уме была Черная Смерть — чума, которая без разбора уничтожила треть населения Европы. Он был убежден, что природа обладает механизмом самопрореживания. Бертран обсчитал воспроизводство населения математически и получил результат, который его опьянил: один из трех — ровно то соотношение, которое нужно, чтобы численность человечества начала уменьшаться с разумной скоростью.
   
Чудовищно, подумал Лэнгдон.
   
— Черная Смерть проредила Европу и проложила путь к Ренессансу, — сказала Сиена, — и Бертран теперь сотворил Инферно — современный катализатор мирового обновления, трансгуманистическую Черную Смерть. Разница та, что заболевшие не погибнут, у них просто не будет детей. Поскольку вирус Бертрана заразил весь мир, каждый третий из людей теперь бесплоден… и так будет все время. Похоже на рецессивный ген… который передается всему потомству, но проявляется только у небольшой его части.
   
У Сиены дрожали руки. Она продолжала:
   
— Бертран написал мне гордое письмо, он утверждал, что Инферно — очень элегантное и гуманное решение проблемы. — Ей опять пришлось вытереть глаза. — Да, этот способ куда мягче, чем Черная Смерть. Не будет больниц, переполненных умирающими, не будет гниющих трупов на улицах, не будет горя от безвременной смерти близких. Нет, просто будет появляться на свет намного меньше детей. Рождаемость по всей планете начнет неуклонно снижаться, и в какой-то момент рост населения сменится убылью. — Она помолчала. — Эффект будет гораздо сильнее, чем от чумы, она только на время уменьшила нашу численность, создала всего-навсего локальную яму в графике роста. Инферно Бертрана — долговременное решение, решение навсегда… трансгуманистическое решение. Бертран был генный инженер, он работал с зародышевой линией. Он решал проблемы на корневом уровне.
   
— Это генетический терроризм… — вполголоса проговорил Лэнгдон. — Это меняет саму природу человека, делает нас фундаментально другими, чем мы всегда были.
   
— Бертран думал иначе. Он мечтал исправить роковой изъян в человеческой эволюции… Этот изъян в том, что мы слишком плодовиты. Человечество — организм, который, при всем своем беспримерном интеллекте, оказался не способен сдерживать собственный рост. Ни бесплатная контрацепция, ни просвещение, ни государственные поощрительные меры — ничто не работает. У нас рождаются и рождаются дети… хотим мы того или нет. Вам известно, что центры профилактики и контроля заболеваний недавно обнародовали статистику: в США почти половина беременностей — незапланированные? А в менее развитых странах эта цифра — более семидесяти процентов.
   
Лэнгдон был знаком с этими данными, но до него только сейчас начало доходить, что они означают. Как биологический вид люди ведут себя подобно кроликам, завезенным на острова в Тихом океане. Размножаясь там бесконтрольно, кролики нанесли такой ущерб экосистеме, что в итоге вымерли.
   
Бертран Зобрист переделал нас как вид… Желая спасти человечество… он превратил нас в менее плодовитые существа.
   
Лэнгдон глубоко вздохнул и посмотрел на суда на Босфоре: его самого точно несли куда-то морские волны. Сирены приблизились, их вой шел уже от пристани, и Лэнгдон почувствовал, что время на исходе.
   
— Самое страшное, — сказала Сиена, — не то, что Инферно вызывает бесплодие, а то, какие возможности этот вирус открывает. Вирусный вектор, распространяющийся воздушно-капельным путем, — это квантовый скачок, достижение, намного опережающее свое время. Бертран внезапно вывел нас из темных веков генной инженерии и отправил прямиком в будущее. Он подарил человечеству доступ к процессу эволюции, предоставил ему возможность работать над своими видовыми свойствами, так сказать, широкими мазками. И открыл этим ящик Пандоры. Бертран создал ключ к изменению нашей природы… и если этот ключ попадет не в те руки — помоги нам, Господи. Эту технологию нельзя было разрабатывать. Как только я прочла письмо, где Бертран объяснил, как он достиг своей цели, я сожгла его. И твердо решила найти этот вирус и уничтожить целиком и полностью.
   
— Ничего не понимаю! — Лэнгдон еле сдерживал гнев. — Если вы хотели уничтожить вирус, почему не сотрудничали с доктором Сински и ВОЗ? Почему не обратились в американские центры контроля? Или еще куда-нибудь?
   
— Да вы шутите! Государственные организации ни в коем случае нельзя допускать к таким технологиям! Подумайте сами, Роберт. На протяжении всей нашей истории все прорывные технологии, которые создала человеческая мысль, от простого огня до атомной энергии, использовались в военных целях, и почти всегда к этому прикладывали руку государственные власти. Откуда, по-вашему, взялось биологическое оружие? Его источник — исследования, которые велись в таких местах, как ВОЗ и центры контроля. Технология Бертрана — генетический вирусный вектор, заражающий огромные массы людей, — самое мощное оружие, что когда-либо создавалось. Она прокладывает путь к таким ужасам, каких мы и представить себе не можем, включая адресное биологическое оружие. Вообразите патоген, атакующий только тех, чей генетический код содержит определенные этнические маркеры. Это будет широкомасштабная этническая чистка на генетическом уровне!
   
— Я понимаю ваши тревоги, Сиена, очень даже понимаю, но ведь эта технология может работать и на пользу людям. Разве это открытие не дар небес для генетической медицины? Не исключено, что с его помощью можно было бы делать прививки всему населению Земли.
   
— Теоретически — да, но, к несчастью, мой опыт заставляет меня ждать худшего от любых властей.
   
Издалека до Лэнгдона донесся рокот вертолета. Он посмотрел через ветви деревьев на небо над Рынком специй и увидел огни летательного аппарата, который, огибая холм, быстро двигался к пристани.
   
Сиена напряглась.
   
— Мне надо уходить, — сказала она, вставая, и бросила взгляд на запад — в сторону моста Ататюрка. — Думаю, смогу перебраться через мост пешком, а на том берегу…
   
— Вы останетесь здесь, Сиена! — отрезал Лэнгдон.
   
— Роберт, я вернулась потому, что должна была с вами объясниться. И я это сделала.
   
— Нет, Сиена, — возразил Лэнгдон. — Вы вернулись потому, что всю жизнь были в бегах, а теперь поняли, что так продолжаться не может.
   
Сиена съежилась от этих слов.
   
— Разве у меня есть выбор? — спросила она, наблюдая, как вертолет прочесывает залив прожектором. — Найдут — тут же посадят.
   
— Вы не сделали ничего плохого, Сиена. Не вы создали этот вирус… и не вы его выпустили.
   
— Да, но я всячески старалась помешать Всемирной организации здравоохранения его найти. Если меня не упрячут в турецкую тюрьму, я предстану перед каким-нибудь международным трибуналом по обвинению в биотерроризме.
   
Треск вертолета стал громче, и Лэнгдон поглядел в сторону пристани. Вертолет завис на месте, винт рассекал воздух, прожектор шарил по воде.
   
Сиена, казалось, готова была броситься бежать в любую секунду.
   
— Послушайте меня, пожалуйста, — мягко промолвил Лэнгдон. — Я понимаю, вы очень много пережили, вы страшно напуганы, но постарайтесь взглянуть на вещи шире. Этот вирус сотворил Бертран. Вы пытались помешать ему распространиться.
   
— Но мне не удалось.
   
— Да, и теперь, когда все заражены, биологам и медикам нужно понять, что он собой представляет в точности. Вы единственный человек, который хоть что-то о нем знает. Может быть, есть возможность его нейтрализовать… или выработать какие-то упредительные меры. — Лэнгдон буравил ее взглядом. — Сиена, мир должен узнать то, что знаете вы. Вам нельзя просто взять и исчезнуть.
   
Сиену била крупная дрожь — она из последних сил сдерживала тоску и тревогу, готовые излиться широким потоком.
   
— Роберт, я… я не знаю, что делать. Я даже не знаю теперь, кто я такая. Посмотрите на меня. — Она провела рукой по безволосой голове. — Я превратилась в чудовище. Как я смогу взглянуть людям в глаза…
   
Лэнгдон шагнул к ней и обнял ее. Он чувствовал, что она вся дрожит, чувствовал, какая она хрупкая. Он ласково зашептал ей на ухо:
   
— Сиена, я знаю, что вы хотите убежать, но я вам не позволю. Рано или поздно вам надо научиться кому-то доверять.
   
— Не могу… — Она рыдала. — Не знаю, как этому научиться…
   
Лэнгдон обнял ее крепче.
   
— Начните с малого. Сделайте первый маленький шажок. Доверьтесь мне.
  
  
   
    
Глава 100
   
   
Шеф, сидевший в транспортном самолете «C-130» без окон, вздрогнул от резкого стука чего-то металлического по фюзеляжу. Снаружи кто-то колотил по крышке люка рукояткой пистолета, требуя, чтобы его впустили.
   
— Всем оставаться на местах, — распорядился пилот «C-130», направляясь к люку. — Это турецкая полиция. Только что подъехали.
   
Шеф и Феррис обменялись быстрыми взглядами.
   
По шквалу панических возгласов из уст сотрудников ВОЗ на борту шеф уже понял, что локализация не удалась. Зобрист осуществил свой план, думал он. И моя компания ему в этом поспособствовала.
   
Из-за люка послышались властные голоса мужчин, что-то кричавших по-турецки.
   
Шеф вскочил на ноги.
   
— Не открывайте им! — потребовал он.
   
Пилот резко остановился и уставился на шефа:
   
— Это еще почему?
   
— ВОЗ — организация, оказывающая международную помощь, — ответил шеф, — а этот самолет — суверенная территория!
   
Пилот покачал головой:
   
— Нет, сэр, этот самолет стоит в турецком аэропорту, и, пока он не покинет турецкое воздушное пространство, в нем действуют законы Турции.
   
Пилот прошел к выходу и откинул люк. В самолет заглянули два человека в форме. Взгляды, которыми они окинули салон, были холодными, суровыми.
   
— Кто командир воздушного судна? — спросил один из них с сильным акцентом.
   
— Я, — отозвался пилот.
   
Полицейский протянул ему два листа бумаги.
   
— Ордеры на арест. Эти два пассажира должны пройти с нами.
   
Пилот пробежал глазами ордеры и посмотрел на шефа и Ферриса.
   
— Позвоните доктору Сински, — сказал шеф пилоту из ВОЗ. — Мы участники международной чрезвычайной операции.
   
Один из полицейских посмотрел на шефа с нескрываемой насмешкой.
   
— Доктору Элизабет Сински? Директору Всемирной организации здравоохранения? Так ведь она-то и санкционировала ваш арест.
   
— Этого не может быть, — возразил шеф. — Мы с мистером Феррисом прилетели в Турцию, чтобы помогать доктору Сински.
   
— Значит, вы плохо ей помогаете, — сказал второй полицейский. — Доктор Сински связалась с нами и указала на вас двоих как на участников биотеррористического заговора на территории Турции. — Он достал наручники. — К следователю на допрос.
   
— Требую адвоката! — закричал шеф.
   
Через несколько секунд они с Феррисом были уже в наручниках. Их насильно вывели из самолета и грубо затолкали на заднее сиденье черного седана. Машина рванулась с места, пересекла предангарную площадку и направилась в дальний угол аэропорта, где в заборе из металлической сетки была заранее проделана брешь, чтобы она могла проехать. За забором седан какое-то время прыгал по ухабам среди мусора и пришедшей в негодность авиационной техники и наконец остановился у старого производственного здания.
   
Двое в форме вышли из седана и осмотрелись. Удовлетворенные тем, что не увидели «хвоста», они сняли полицейскую форму и убрали подальше. Потом помогли Феррису и шефу выйти из машины и сняли с них наручники.
   
Шеф потер запястья, чувствуя, что он не из тех, кто легко переносит лишение свободы.
   
— Ключи под ковриком, — сообщил ему один из агентов, показывая на припаркованный поблизости белый фургон. — На заднем сиденье сумка, там все, что вы хотели: паспорта, деньги, телефоны, одежда и еще кое-какие мелочи, которые мы сочли нелишними.
   
— Спасибо, — сказал шеф. — Молодцы.
   
— Мы профессионалы, сэр.
   
Оба турка сели обратно в черный седан и без лишних слов укатили.
   
Сински ни за что не позволила бы мне уйти, напомнил себе шеф. Обдумав свое положение еще по дороге в Стамбул, он связался по электронной почте с местным отделением Консорциума и дал своим людям знать, что ему и Феррису может понадобиться эвакуация.
   
— Думаете, она не оставила бы нас в покое? — спросил Феррис.
   
— Сински? — Шеф покачал головой. — Конечно, нет. Хотя прямо сейчас, подозреваю, у нее другие заботы.
   
Они с Феррисом влезли в белый фургон, и шеф, порывшись в сумке, убедился, что документы в порядке. Обнаружив бейсболку, надел ее. В сумке оказалась также и бутылочка односолодового виски «Хайленд парк».
   
Молодцы.
   
Шеф посмотрел на янтарную жидкость и сказал себе, что надо подождать до завтра. Но тут в его воображении возник мешок из солюблона, и пришла мысль, что неизвестно, каким он вообще будет — завтрашний день.
   
Я нарушил свое главное правило, подумал он. Я предал клиента.
   
Шеф ощущал странную легкость; он знал, что с завтрашнего дня весь мир только и будет говорить что о катастрофе, в которой он сыграл весьма существенную роль. Если бы не я, этого бы не случилось.
   
Впервые в жизни он не чувствовал, что незнание служит полным моральным оправданием. Пальцы сами отвинтили крышку от бутылки виски.
   
Получи удовольствие, сказал он себе. Как бы то ни было, твои дни сочтены.
   
Шеф сделал хороший глоток из бутылки, наслаждаясь теплом, разливающимся по горлу.
   
Вдруг темноту озарили прожекторы и голубые мигалки полицейских машин, подъехавших сразу отовсюду.
   
Шеф лихорадочно повернулся в одну сторону, в другую… и застыл как камень.
   
Не спастись.
   
Когда к фургону, наставив на него оружие, стали приближаться турецкие полицейские, шеф в последний раз глотнул виски и молча поднял руки над головой.
   
На этот раз полицейские, он знал, были настоящие.
  
  
   
    
Глава 101
   
   
Швейцарское консульство в Стамбуле расположено в лоснящемся суперсовременном небоскребе «1. Левент-плаза». Башня с вогнутым фасадом из голубого стекла похожа на футуристический монолит, вставленный в панораму древнего города.
   
С тех пор как Сински, покинув подземный зал, устроила в консульстве временный командный пункт, прошло около часа. В местных новостях шли срочные репортажи о паническом бегстве с последнего исполнения «Данте-симфонии» Листа. Подробностей пока не было, но присутствие международной оперативной медицинской группы в защитных костюмах породило массу опасений и домыслов.
   
Поглядев в окно на огни Стамбула, Сински ощутила глубокое одиночество. Инстинктивно потянулась к груди, где всегда висел амулет, но теперь его не было. Две половинки разбитого посоха Асклепия лежали перед ней на столе.
   
Директор ВОЗ только что созвала экстренные совещания, которые должны были начаться в Женеве через несколько часов. Специалисты из разных областей уже отправились в путь, и сама Сински намеревалась вскоре вылететь, чтобы ввести их в курс дела. К счастью, кто-то из ночного персонала принес ей кружку настоящего, обжигающе горячего кофе по-турецки, которую Сински быстро осушила.
   
В открытую дверь к ней заглянул молодой сотрудник консульства.
   
— Мадам! Вас хочет видеть Роберт Лэнгдон.
   
— Благодарю вас. Пригласите его ко мне.
   
Двадцатью минутами раньше Лэнгдон связался с Сински по телефону и сообщил ей, что не смог догнать Сиену Брукс, что она угнала катер и вышла на нем в море. Сински уже знала об этом от властей, которые продолжали прочесывать район, но пока безрезультатно.
   
Когда высокая фигура Лэнгдона появилась в дверях, она едва его узнала. Костюм грязный, темные волосы спутаны, глаза запавшие, измученные. Сински встала.
   
— Профессор, что с вами?
   
Лэнгдон устало улыбнулся:
   
— Вечер был не из легких.
   
— Садитесь, пожалуйста. — Она показала ему на стул.
   
— Инфекция Зобриста, — без предисловий начал он, сев. — Вероятно, она стала распространяться неделю назад.
   
Сински кивнула, стараясь не выдавать своей нервозности.
   
— Да, мы пришли к тому же заключению. Никаких сообщений о симптомах пока нет, но мы взяли пробы и уже ведем интенсивные исследования. К сожалению, пройдут дни, а может быть, и недели, пока мы по-настоящему поймем, что это за вирус… и на что он способен.
   
— Это вирусный вектор, — сказал Лэнгдон.
   
Сински удивленно вскинула голову. Странно было уже то, что он знает этот термин.
   
— Что, простите?
   
— Зобрист создал вирусный вектор, распространяющийся воздушно-капельным путем и способный изменять человеческую ДНК.
   
Сински резко поднялась с места, опрокинув стул. Это невозможно в принципе!
   
— На каком основании вы это утверждаете?
   
— Сиена, — тихо промолвил Лэнгдон. — Она мне сказала. Полчаса назад.
   
Сински уперлась руками в стол и посмотрела на Лэнгдона с внезапным недоверием.
   
— Так она не убежала?
   
— Убежала, — ответил он. — Была свободна, понеслась в море на угнанном катере и запросто могла исчезнуть навсегда. Но передумала. Вернулась по собственной воле. Сиена хочет помочь тем, кто борется с этим кризисом.
   
С губ Сински сорвалась горькая усмешка.
   
— Прошу прощения, но я не склонна доверять мисс Брукс, особенно когда она делает такие далеко идущие заявления.
   
— А я ей верю, — твердо сказал Лэнгдон. — И если она говорит, что это вирусный вектор, советую вам отнестись к ее словам серьезно.
   
Сински вдруг почувствовала, что обессилена. Ее ум пытался осмыслить услышанное. Она подошла к окну и стала смотреть наружу. Вирусный вектор, изменяющий ДНК? Какой бы невероятной и ужасающей эта идея ни выглядела, Сински должна была признать: своя зловещая логика в ней есть. Зобрист, так или иначе, был специалистом по генной инженерии и очень хорошо понимал, что мельчайшая мутация в одном-единственном гене может иметь катастрофические последствия для всего организма, вызвать рак, нарушения в работе органов, заболевание крови. Такая, к примеру, тяжелая болезнь, как муковисцидоз, при котором человек буквально тонет в слизи, вызывается крохотным дефектом регуляторного гена в седьмой хромосоме.
   
Специалисты сейчас начали лечить подобные генетические заболевания с помощью простейших вирусных векторов, вводимых прямо в организм пациента. Эти незаразные вирусы запрограммированы на то, чтобы, распространяясь по телу пациента, заменять поврежденные участки ДНК. Новая наука, однако, имеет, как и всякая наука, свою оборотную сторону. Вирусный вектор может нести благо или вред… в зависимости от целей разработчика. Если вирус злонамеренно запрограммирован на то, чтобы вставлять поврежденные фрагменты ДНК в здоровые клетки, результат может быть губительным. А если к тому же созданный в лаборатории болезнетворный вирус высокозаразен и передается воздушно-капельным путем…
   
Перспектива заставила Сински содрогнуться. Какой генетический ужас замыслил Зобрист? Каким способом он решил проредить человеческое стадо?
   
Сински знала, что поиски ответа могут занять не одну неделю. Генетический код человека — химический лабиринт, который выглядит бесконечным. Обследовать его в надежде найти одно специфическое изменение, вызванное вирусом Зобриста, все равно что искать иголку в стогу сена… не зная даже, где, на какой планете этот стог находится.
   
— Элизабет? — вывел ее из размышлений густой голос Лэнгдона.
   
Сински повернулась к нему от окна.
   
— Вы меня слышите? — спросил он, по-прежнему спокойно сидя. — Сиена так же сильно хотела уничтожить этот вирус, как вы.
   
— Я всей душой в этом сомневаюсь.
   
Лэнгдон выдохнул, встал.
   
— Вы должны меня выслушать. Незадолго до смерти Зобрист написал Сиене письмо, в котором объяснил, что он сделал. Он в точности описал действие этого вируса… то, как он будет атаковать нас… как достигнет целей, поставленных Зобристом.
   
Сински застыла. Есть письмо?!
   
— Когда Сиена прочла, что именно Зобрист создал, она пришла в ужас. Она хотела его остановить. Она считала, что никто, включая Всемирную организацию здравоохранения, не должен иметь доступа к этому вирусу — настолько он опасен. Понимаете теперь? Сиена пыталась уничтожить вирус… а не выпустить его.
   
— Есть письмо? — властным тоном спросила Сински, сосредоточенная в эту минуту на одном. — С конкретным описанием?
   
— Сиена сказала мне, что получила такое письмо.
   
— Нам оно необходимо! Имея конкретные данные, мы сэкономим месяцы, мы гораздо раньше поймем, что это за вирус и что с ним можно сделать.
   
Лэнгдон покачал головой:
   
— Вы не дослушали. Когда Сиена прочла письмо Зобриста, она ужаснулась. И немедленно сожгла письмо. Она не хотела, чтобы кто-либо…
   
Сински стукнула по столу кулаком.
   
— Она уничтожила то единственное, что могло бы помочь нам подготовиться? И вы хотите, чтобы я ей доверяла?
   
— Я понимаю, что прошу вас о многом, что ее действия говорят не в ее пользу, но, чем обрушивать на нее громы и молнии, не целесообразнее ли будет принять во внимание, что у Сиены уникальный ум и поразительная память? — Лэнгдон сделал паузу. — Может быть, она сумеет что-то вспомнить из письма Зобриста — что-то важное для нас?
   
Сински сощурила глаза и еле заметно кивнула.
   
— Раз так, профессор, то как вы мне предлагаете поступить?
   
Лэнгдон показал на пустую кофейную кружку.
   
— Предлагаю попросить еще кофе… и выслушать, какое единственное условие Сиена поставила.
   
Сердце Сински лихорадочно застучало, и она бросила взгляд на телефон.
   
— У вас есть с ней связь?
   
— Есть.
   
— Говорите, чего она требует.
   
Лэнгдон сказал ей, и Сински погрузилась в раздумье.
   
— Я думаю, надо на это пойти, — добавил Лэнгдон. — Что вы теряете?
   
— Если все, что вы сказали, правда, то я согласна. — Сински подвинула к нему телефон. — Звоните.
   
К удивлению Сински, Лэнгдон не взял телефона. Он встал и пошел к двери, сказав на ходу, что вернется через минуту. Озадаченная, Сински вышла за ним и увидела, как он идет через приемную консульства, толчком открывает стеклянную дверь и оказывается на площадке перед лифтами. Она подумала было, что он хочет покинуть здание, но он, не вызвав лифта, тихо скользнул в женскую уборную.
   
Через несколько секунд он появился с женщиной лет тридцати с небольшим. К тому, что это и есть Сиена Брукс, Сински надо было еще привыкнуть. Привлекательная блондинка с конским хвостом, которую Сински видела во Флоренции, преобразилась. Голова у нее была совсем лишена волос — видимо, выбрита.
   
Войдя в кабинет, она и Лэнгдон молча сели перед столом Сински.
   
— Прошу прощения, — быстро заговорила Сиена, — я знаю, что нам очень многое надо обсудить, но позвольте мне вначале сказать вам то, что мне крайне необходимо сказать.
   
В ее тоне Сински почувствовала горечь.
   
— Да, конечно. Слушаю вас.
   
— Мадам, — начала Сиена тихим, прерывающимся голосом, — вы директор Всемирной организации здравоохранения. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мы как биологический вид стоим на грани коллапса… что человечество растет неконтролируемо. Год за годом Бертран Зобрист пытался повести диалог с влиятельными лицами вроде вас, чтобы обсудить надвигающуюся беду. Посещал бесчисленные организации, которые, он считал, имели возможность что-то сделать: Институт всемирного наблюдения, Римский клуб, «Попьюлейшн мэттерз», Совет по международным отношениям — но никто в них ни разу не отважился вступить с ним в содержательный разговор о реальном решении. Ответ всегда сводился к планам просвещения по части контрацепции, к налоговым льготам для малодетных, звучали даже рассуждения о колонизации Луны! Неудивительно, что Бертран потерял рассудок.
   
Сински внимательно смотрела на Сиену, никак не реагируя внешне. Сиена глубоко вздохнула.
   
— Доктор Сински, Бертран обращался к вам лично. Он умолял вас признать, что мы на краю… умолял согласиться на обсуждение в той или иной форме. Но вы вместо того, чтобы выслушать его предложения, назвали его сумасшедшим, внесли в черный список потенциальных биотеррористов, устроили слежку и загнали его в подполье. — Голос Сиены окреп от негодования. — Бертран погиб в одиночестве, а все потому, что такие, как вы, не хотели даже чуть-чуть приоткрыть свое сознание, допустить даже крохотную возможность, что в нынешних катастрофических обстоятельствах может потребоваться малоприятное решение. Все, что говорил Бертран, было правдой… и за это его подвергли остракизму. — Сиена утерла слезы и пристально взглянула на Сински через стол. — Поверьте мне, я-то знаю, каково это — быть в полном одиночестве… а самое тяжкое одиночество на свете испытывает человек, которого не поняли. Оно может лишить его связи с реальностью.
   
Сиена умолкла, и воцарилась напряженная тишина.
   
— Вот и все, что я хотела сказать, — прошептала она.
   
Сински долго, изучающе смотрела на нее, потом села.
   
— Мисс Брукс, — сказала она, стараясь изо всех сил, чтобы голос звучал спокойно, — я признаю вашу правоту. Да, раньше я не слушала… — Она положила руки на стол, сплела пальцы и посмотрела Сиене прямо в глаза. — Но теперь я слушаю.
  
  
   
    
Глава 102
   
   
Часы в приемной швейцарского консульства давно уже пробили час ночи.
   
Блокнот на столе Сински был весь заполнен: краткие записи, вопросы, графики… Директор Всемирной организации здравоохранения уже пять минут с лишним ничего не говорила. Она неподвижно стояла у окна и смотрела в ночь.
   
За ее спиной Лэнгдон и Сиена молча сидели в ожидании, допивая кофе по-турецки, наполнивший кабинет своим особым густым ароматом, где ощущались фисташки.
   
Тишину нарушало только слабое гудение потолочных ламп дневного света.
   
Сиена чувствовала, как колотится сердце, и задавалась вопросом, о чем думает Сински, узнав правду во всей ее жестокой наготе. Бертран создал вирус бесплодия. Отныне каждый третий не сможет иметь детей.
   
Рассказывая, Сиена видела, как сменяют друг друга эмоции, испытываемые Сински: ее лицо, при всей сдержанности Элизабет, их отчетливо выдавало. Вначале — оглушенность фактом: Зобрист создал вирусный вектор, передающийся воздушно-капельным путем. Затем — краткий прилив надежды, когда она узнала, что вирус не убивает человека. А после этого… медленно ввинчивающийся ужас: ей стало ясно, что огромной доле населения Земли суждена бездетность. Заметно было: весть о том, что вирус воздействует на способность человека к деторождению, глубоко затронула Сински на личном уровне.
   
Сама же Сиена испытывала колоссальное облегчение. Она сообщила директору ВОЗ все, что содержалось в письме Бертрана. У меня больше нет тайн.
   
— Элизабет! — подал голос Лэнгдон.
   
Сински медленно вынырнула из своих раздумий. Лицо ее, когда она снова обратила его к ним с Сиеной, было осунувшимся.
   
— Сиена, — заговорила она ровным тоном, — сведения, которыми вы поделились, будут очень полезны для подготовки нашей стратегии в этой тяжелой ситуации. Я ценю вашу искренность. Наверняка вам известно, что пандемические вирусные векторы обсуждались теоретически как возможное средство иммунизации больших групп людей, но все считали, что эта технология — дело далекого будущего.
   
Сински вернулась к своему столу и села за него.
   
— Простите меня… — Она покачала головой. — Мне и сейчас все это кажется какой-то научной фантастикой.
   
Еще бы, подумала Сиена. Так воспринимался каждый крупный скачок в медицине: пенициллин, анестезия, рентгеновские лучи, первые наблюдения в микроскоп за делением клеток.
   
Доктор Сински опустила глаза на свой блокнот.
   
— Через несколько часов я буду в Женеве, там меня ждет шквал вопросов. Не сомневаюсь, что первый из них будет о том, нет ли способа противодействовать этому вирусу.
   
Сиена тоже так думала.
   
— Скорее всего, — продолжила Сински, — первое предложение будет таким: проанализировать вирус Бертрана, понять его как можно лучше, а затем попытаться разработать другой его штамм — штамм, который мы перепрограммируем на возвращение человеческой ДНК в первоначальное состояние. — Взгляд, который Сински обратила к Сиене, оптимистическим назвать было трудно. — Можно ли создать такой контрвирус вообще, я не знаю, но давайте порассуждаем гипотетически. Мне бы хотелось услышать ваше мнение.
   
Мое мнение? Сиена в нерешительности посмотрела на Лэнгдона. Профессор кивнул ей, посылая совершенно ясный сигнал: Раз уж вы так далеко зашли — говорите все, что на уме. Режьте правду-матку.
   
Сиена откашлялась, повернулась к Сински и заговорила твердым, звонким голосом:
   
— Мадам, я много лет пребывала с Бертраном в мире генной инженерии. Как вы знаете, человеческий геном — чрезвычайно деликатное образование… карточный домик. Чем больше мы вносим в него поправок, тем больше шансов, что мы по ошибке заменим не ту карту и вся постройка рухнет. Я лично считаю, что пытаться после того, что произошло, вернуть все в прежнее состояние крайне опасно. Бертран был исключительно талантливым и прозорливым генным инженером. Он опередил других на годы и годы. И я сейчас не убеждена, что можно предоставить кому-то другому возможность копаться в человеческом геноме в надежде все поправить. Даже если вы разработаете нечто такое, что, как вы думаете, должно подействовать как надо, попытка это применить означает новое инфицирование всего населения.
   
— Вполне согласна, — сказала Сински, похоже, нисколько не удивленная услышанным. — Но это, конечно, еще не все. Мы, может быть, даже и не захотим ничего исправлять.
   
Ее слова застали Сиену врасплох.
   
— Что, простите?
   
— Мисс Брукс, я могу не соглашаться с методами, которые Бертран использовал, но его оценка состояния человечества верна. Планета столкнулась с серьезной проблемой перенаселенности. Если мы нейтрализуем вирус Бертрана, не имея практически осуществимого альтернативного плана… мы просто вернем все на круги своя.
   
Сиена была явно потрясена, и Сински, глядя на нее, добавила с усталой усмешкой:
   
— Не ожидали услышать от меня такое?
   
Сиена покачала головой:
   
— Я вообще уже не знаю, чего ожидать от кого-либо.
   
— Тогда удивлю вас еще раз, — продолжила Сински. — Как я уже говорила, в ближайшие часы главы ведущих мировых организаций, занимающихся охраной здоровья, соберутся в Женеве обсудить кризис и подготовить план действий. Более важного совещания у меня не было за все годы работы в ВОЗ. — Она посмотрела молодому медику в глаза. — Сиена, я бы хотела, чтобы вы приняли в нем участие.
   
— Я? — Сиена отпрянула. — Но я не генный инженер. Все, что я знаю, я уже вам рассказала. — Она показала на блокнот Сински. — Все, что я могу предложить, уже тут записано.
   
— Далеко не все, — вмешался Лэнгдон. — Сиена, любой осмысленный разговор об этом вирусе потребует контекста. Чтобы дать свой ответ на произошедшее, доктору Сински и ее коллегам нужна будет моральная основа. Она явно считает, что вы сможете внести в ее выработку уникальный вклад.
   
— Подозреваю, что мои моральные суждения не придутся ВОЗ по вкусу.
   
— Скорее всего не придутся, — согласился Лэнгдон, — но это тем более означает, что вам надо там быть. Вы из числа тех, кто мыслит по-новому. Вы выдвигаете контрдоводы. Вы сможете помочь этим людям понять образ мыслей таких визионеров, как Бертран, — блестящих личностей, чья убежденность заставляет их брать дело в свои руки.
   
— Бертран не был первым.
   
— Не был, — подтвердила Сински, — и он не будет последним. Месяца не проходит, чтобы ВОЗ не обнаружила лабораторию, где ученые запускают руки в серые зоны биологии: экспериментируют со стволовыми клетками человека, выводят химер — генетически смешанные виды, не существующие в природе. Это очень тревожно. Наука идет вперед так быстро, что никто больше не знает, где границы допустимого.
   
Сиена не могла не согласиться. Совсем недавно два видных вирусолога, Фушье и Каваока, создали чрезвычайно патогенный вирус-мутант H5N1. Цели исследователей были чисто научными, но некоторые свойства их творения сильно обеспокоили специалистов по биобезопасности и вызвали бурные споры в Интернете.
   
— Чем дальше, тем, боюсь, будет мрачнее, — сказала Сински. — Мы на пороге таких новых технологий, каких и вообразить не можем.
   
— И новых философских течений, — добавила Сиена. — Движение трансгуманистов вот-вот из периферийного превратится в мейнстрим. Одно из его фундаментальных положений — что мы как люди морально обязаны участвовать в своей собственной эволюции… использовать нашу технологию для усовершенствования вида, для сотворения более совершенного человека — более здорового, более сильного, более умного. Скоро все это станет возможным.
   
— А вам не кажется, что такие воззрения противоречат эволюционному пониманию жизни?
   
— Нет, — твердо ответила Сиена. — Люди тысячелетиями развивались шаг за шагом, попутно изобретая новые технологии: научились обогреваться, добывая огонь трением, создали сельское хозяйство, чтобы прокормиться, разработали вакцины для борьбы с болезнями; а теперь на очереди генетические инструменты, которыми мы сможем приспосабливать наши тела к меняющемуся миру. — Она помолчала. — Я считаю, что генная инженерия — всего-навсего очередной этап долгого человеческого прогресса.
   
Сински, погруженная в глубокие раздумья, ответила не сразу.
   
— Значит, вы полагаете, что мы должны встретить эти новшества с распростертыми объятиями.
   
— Если мы их отвергнем, — сказала Сиена, — мы так же недостойны жизни, как пещерный человек, который замерзает до смерти, потому что боится разжечь огонь.
   
Ее слова долго висели в воздухе; тишину первым нарушил Лэнгдон.
   
— Не хочу выглядеть ретроградом, — промолвил он, — но я вырос на теории Дарвина и не могу не усомниться в том, что попытки ускорить естественный процесс эволюции разумны.
   
— Роберт, — с жаром возразила ему Сиена, — генная инженерия — не ускорение эволюционного процесса. Это естественный ход событий! Вы забываете, что Бертрана Зобриста сотворило не что иное, как эволюция. Его несравненный интеллект — продукт того самого процесса, что описал Дарвин… эволюции во времени. Его редкостный дар ученого-генетика не результат какого-то откровения свыше… это плод многолетнего интеллектуального прогресса человечества.
   
Лэнгдон молча обдумывал услышанное.
   
— И как дарвинист, — продолжила она, — вы знаете, что природа всегда находила способы сдерживать рост общего числа людей: эпидемии, голод, наводнения. Но позвольте вас спросить: может быть, на этот раз она нашла другой способ? Вместо того чтобы насылать на нас страшные беды и казни… может быть, она в процессе эволюции создала ученого, который отыскал иной путь к уменьшению нашей численности с течением времени? Без чумы. Без смертей. Просто большее согласие между биологическим видом и средой его обитания…
   
— Сиена, — перебила ее Сински. — Время позднее. Нам пора ехать. Но хочу все же кое-что уточнить для себя. Вы не раз говорили мне сегодня, что Бертран не был злодеем… что он любил человечество, просто его стремление спасти наш вид было таким сильным, что он счел столь решительные меры оправданными.
   
Сиена кивнула.
   
— Цель оправдывает средства, — произнесла она фразу, приписываемую флорентийскому политическому мыслителю Макьявелли.
   
— Так скажите мне, — спросила Сински, — верите ли вы, что цель оправдывает средства? Считаете ли вы, что благородное желание Бертрана спасти мир давало ему право выпустить этот вирус?
   
В комнате повисло напряженное молчание.
   
Сиена наклонилась к столу, в глазах ее читалась твердая убежденность.
   
— Доктор Сински, я уже вам говорила, что считаю действия Бертрана безответственными и чрезвычайно опасными. Если бы я могла его остановить, я бы сделала это не задумываясь. Очень вас прошу мне поверить.
   
Элизабет Сински потянулась к Сиене через стол и мягко взяла обе ее руки в свои.
   
— Я верю вам, Сиена. Верю каждому вашему слову.
  
  
   
    
Глава 103
   
   
Перед рассветом воздух в аэропорту Ататюрка был холодным и сырым. Над летным полем у частного терминала висел легкий туман.
   
Лэнгдону, Сиене и Сински помог выйти из машины встретивший их перед зданием сотрудник ВОЗ.
   
— К вашему вылету все готово, мадам, — сказал он, вводя всех троих в скромное помещение терминала.
   
— А как насчет мистера Лэнгдона? — спросила Сински.
   
— Частный рейс во Флоренцию. Его временный паспорт уже на борту.
   
Сински удовлетворенно кивнула.
   
— А другое мое поручение?
   
— Уже выполняется. Посылка будет отправлена в ближайшее время.
   
Сински поблагодарила сотрудника, и он пошел к самолету. Она повернулась к Лэнгдону:
   
— Уверены, что не хотите лететь с нами?
   
Она устало улыбнулась ему и отвела назад длинные серебристые волосы.
   
— В нынешних обстоятельствах, — ответил Лэнгдон легким тоном, — от специалиста по искусству вряд ли будет много пользы.
   
— Вы уже принесли массу пользы, — возразила Сински. — Больше, чем вы думаете. И не в последнюю очередь… — Она сделала движение рукой, желая показать ему на Сиену, но молодой женщины рядом не было: она отстала шагов на двадцать. В глубокой задумчивости Сиена стояла у большого окна и смотрела на ожидающий их «C-130».
   
— Спасибо, что оказали ей доверие, — тихо сказал Лэнгдон. — Похоже, ей не часто его оказывали.
   
— Я думаю, нам с Сиеной Брукс многому предстоит друг у друга научиться. — Сински протянула ему руку. — Счастливого пути, профессор.
   
— И вам, — отозвался Лэнгдон, пожимая ей руку. — Удачи в Женеве.
   
— Удача нам очень нужна, — сказала она и кивнула на Сиену. — Даю вам пару минут попрощаться. Буду ждать ее в самолете.
   
Идя через терминал, Сински безотчетно сунула руку в карман. Нащупав там две половинки разбитого амулета, она вынула их и крепко сжала в руке.
   
— Не расстраивайтесь из-за посоха Асклепия! — крикнул ей вдогонку Лэнгдон. — Можно склеить. Эта беда поправимая.
   
— Спасибо! — отозвалась Сински, махнув ему рукой. — Надеюсь, что поправимо не только это.
   
   
Сиена Брукс стояла в одиночестве у окна и смотрела на огни вдоль взлетной полосы, которые из-за низко стелющегося тумана и густеющих туч казались какими-то призрачными. Поодаль на диспетчерской вышке гордо реял турецкий флаг: на красном фоне — полумесяц и звезда, старинные османские символы, пережившие империю.
   
— О чем задумались, Сиена? — раздался густой голос у нее за спиной.
   
— Будет гроза, — сказала она не оборачиваясь.
   
— Вижу, — тихо отозвался Лэнгдон.
   
После паузы Сиена повернулась к нему.
   
— Жаль, что вы не летите в Женеву.
   
— Очень мило с вашей стороны, — ответил он. — Но вам предстоит обсуждать там будущее, зачем вам нужен такой балласт, как немолодой, консервативно мыслящий профессор?
   
Сиена посмотрела на него озадаченно.
   
— Вы считаете себя слишком пожилым для меня?
   
Лэнгдон рассмеялся.
   
— Сиена, я, разумеется, слишком пожилой для вас!
   
Она неловко, смущенно переступила с ноги на ногу.
   
— Ну что ж… но вы знаете, как меня найти. — Она по-девчоночьи дернула плечами. — В смысле… если захотите со мной повидаться.
   
Он улыбнулся:
   
— Непременно захочу.
   
Она слегка воспряла духом, и все же повисло долгое молчание: ни он, ни она не знали, как попрощаться.
   
Сиена глядела на американского профессора, и вдруг на нее нахлынуло непривычное чувство. Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Когда отодвинула лицо, глаза были полны слез.
   
— Я буду скучать, — прошептала она.
   
Лэнгдон ласково улыбнулся и обнял ее.
   
— Я тоже.
   
Они стояли так и стояли, обоим хотелось продлить объятия. Наконец Лэнгдон заговорил:
   
— Есть старинное изречение… его часто приписывают самому Данте… — Он помолчал. — Помни нынешний день… ибо с него начинается вечность.
   
— Спасибо, Роберт, — сказала Сиена, у которой слезы уже текли по щекам. — Я наконец чувствую, что у меня есть цель.
   
Лэнгдон прижал ее к себе крепче.
   
— Вы всегда говорили, что хотите спасти мир. Теперь вы имеете шанс, Сиена.
   
Она мягко улыбнулась ему и отстранилась. Идя в одиночку к самолету, Сиена думала обо всем, что случилось… и обо всем, что еще может случиться… обо всех возможных вариантах будущего.
   
Помни нынешний день, повторяла она про себя, ибо с него начинается вечность.
   
Поднимаясь по трапу, Сиена молилась, чтобы Данте оказался прав.
  
  
   
    
Глава 104
   
   
Бледное послеполуденное солнце низко стояло над флорентийской Соборной площадью, заставляя отсвечивать белый мрамор колокольни Джотто и создавая длинные тени, ложившиеся на величественный собор Санта-Мария-дель-Фьоре.
   
Заупокойная служба по Иньяцио Бузони уже началась, когда Роберт Лэнгдон вошел в собор, отыскал себе место и сел. Это правильно, подумал он, что последняя дань воздается Иньяцио именно здесь, в древнем храме, которому он посвятил столько лет жизни.
   
В отличие от живописного фасада интерьер собора суров и аскетичен. Но сегодня, как ни странно, в этих стенах царила торжественность. Со всей Италии собрались здесь правительственные чиновники, друзья, коллеги из мира искусства почтить память жизнерадостного толстяка, которого любовно прозвали Дуомино.
   
Пресса сообщала, что Бузони умер во время поздней прогулки вокруг Дуомо и что такие прогулки были его любимым времяпрепровождением.
   
Тон выступлений был на удивление мажорным: друзья и родственники вспоминали о покойном не без юмора, один коллега заметил, что с любовью Бузони к искусству Возрождения могла сравниться, по его собственному признанию, только его любовь к спагетти болоньезе и крем-карамели.
   
После службы, когда все перемешались и стали с нежностью к Иньяцио рассказывать друг другу об эпизодах из его жизни, Лэнгдон прошелся по собору, восхищаясь произведениями искусства, которые Иньяцио так любил… «Страшный суд» Вазари на куполе, витражи Донателло и Гиберти, часы Уччелло, мозаичный пол, на который далеко не все обращают внимание.
   
В какой-то момент Лэнгдон остановился перед знакомым лицом — перед изображением Данте Алигьери. На легендарной фреске Микелино великий поэт стоит на фоне горы Чистилища и держит в руке, как смиренное приношение, свой шедевр — «Божественную комедию».
   
Невольно Лэнгдон задумался: какие мысли возникли бы у Данте, узнай он о том воздействии, что его эпический труд оказал на мир столетия спустя, в эпоху, которую даже он, гений, не смог бы нарисовать в воображении?
   
Он обрел вечную жизнь, подумал Лэнгдон, вспомнив взгляд древнегреческих философов на славу. Пока люди произносят твое имя, ты не умер.
   
Был ранний вечер, когда Лэнгдон пересек площадь Святой Елизаветы и вернулся в элегантный отель «Брунеллески». Поднявшись в номер, он, к своему облегчению, увидел большую посылку.
   
Наконец-то доставили.
   
То, что я попросил Сински выслать.
   
Лэнгдон торопливо разрезал клейкую ленту, которой была запечатана коробка, и вынул драгоценное содержимое, удовлетворенный тем, что оно было тщательно упаковано и завернуто в воздушно-пузырчатую пленку.
   
К удивлению Лэнгдона, в коробке лежало еще кое-что. Элизабет Сински, как оказалось, употребила свое влияние, чтобы вернуть ему даже то, о чем он не просил. Лэнгдону прислали его одежду: рубашку с пуговицами на воротнике, брюки защитного цвета и поношенный пиджак из харрисовского твида, причем каждая вещь была тщательно вычищена и выглажена. Он получил обратно, причем в начищенном виде, даже свои туфли. Он обнаружил в коробке и свой бумажник, что тоже его порадовало.
   
А последняя находка заставила Лэнгдона ухмыльнуться. Да, он испытал облегчение из-за того, что вещь вернулась… но в то же время был смущен тем, что так ею дорожит.
   
Мои часы с Микки-Маусом.
   
Лэнгдон немедленно пристегнул коллекционные часы к запястью. Ощутив прикосновение к руке потертого ремешка, он странным образом почувствовал себя в безопасности. Надев свою собственную одежду и обувшись в свои собственные туфли, Роберт Лэнгдон, несмотря на все, что с ним приключилось, снова почувствовал себя самим собой.
   
Лэнгдон вышел из отеля, неся хрупкий завернутый предмет в сумке с символикой отеля «Брунеллески», которую взял у швейцара. Вечер был необычно теплый, что делало прогулку по улице Кальцайуоли в сторону палаццо Веккьо с его одинокой башней еще больше похожей на сновидение.
   
Подойдя к дворцу, Лэнгдон обратился в службу охраны, где его имя значилось в журнале посетителей. Его направили в Зал Пятисот, в котором и сейчас было полно туристов. Лэнгдон явился точно в назначенное время и ожидал, что у входа в зал его встретит Марта Альварес, но ее нигде не было видно.
   
Он обратился к проходящей служительнице:
   
— Scusi? Dove passo trovare Marta Alvarez?[67]
   
Служительница широко улыбнулась:
   
— Синьора Альварес?! Она тут нет! Она родить девочка! Каталина! Molto bella! Красавица!
   
Лэнгдон был рад этой новости.
   
— Ahh… che bello, — отозвался он. — Stupendo![68]
   
Служительница поспешила дальше, а Лэнгдон задался вопросом, как ему быть с содержимым сумки.
   
Быстро приняв решение, он пересек многолюдный Зал Пятисот с потолком, расписанным Вазари, и направился к дворцовому музею, стараясь не попадаться на глаза охранникам.
   
Наконец он подошел к андито — к узкому проходу между залами музея. В проходе было темно, путь в него перегораживала лента на столбиках с надписью: CHIUSO (ЗАКРЫТО).
   
Лэнгдон внимательно огляделся, приподнял ленту и подлез под нее. В неосвещенном проходе он сунул руку в сумку, достал хрупкую вещь и снял с нее воздушно-пузырчатую обертку.
   
Вновь на него смотрел гипсовый слепок с лица Данте. Его посмертную маску, которая была все в том же прозрачном пакете, по просьбе Лэнгдона извлекли из ячейки автоматической камеры хранения на венецианском вокзале. Маска была в безупречном состоянии за одним маленьким исключением: на обратной стороне — изящная спираль из слов, составляющих стихотворение.
   
Лэнгдон поглядел на пустой антикварный шкафчик. Маска Данте демонстрируется лицом вперед… никто не заметит.
   
Он осторожно вынул маску из пакета. Потом медленным, плавным движением повесил ее обратно на деревянный крючок в шкафчике. Маска обрела покой, прислонясь к знакомой красной обивке.
   
Лэнгдон закрыл шкафчик и немного постоял, глядя на лик Данте, призрачно белевший в темном помещении. Наконец-то дома.
   
Уходя, Лэнгдон аккуратно убрал из прохода столбики с лентой. В одном из залов он обратился к молодой служительнице:
   
— Синьорина! Над посмертной маской Данте стоило бы зажечь свет. Очень трудно разглядывать ее в темноте.
   
— Мне очень жаль, — ответила она, — но этого экспоната сейчас нет. Посмертная маска Данте находится в другом месте.
   
— Как в другом месте? — Лэнгдон изобразил удивление. — Я только что ее видел.
   
Молодая женщина была ошарашена.
   
Она кинулась к андито, а Лэнгдон тихо выскользнул из музея.
  
  
   
    
Эпилог
   
   
На десятикилометровой высоте над темной ширью Бискайского залива летел на запад сквозь лунную ночь, совершая поздний рейс в Бостон, самолет компании «Алиталия».
   
На борту Роберт Лэнгдон был поглощен чтением «Божественной комедии» в мягкой обложке. Певучий ритм дантовских терцин, наложившись на гул реактивных двигателей, привел его в почти гипнотическое состояние. Слова Данте текли со страницы прямо в сердце, отзываясь в нем так, словно были написаны прямо сейчас и лично для него, Лэнгдона.
   
Читая, он вновь убеждался, что Данте в своей поэме говорит не столько об ужасах ада, сколько о силе человеческого духа, дарующего способность выдержать любые испытания, даже самые тяжкие.
   
Снаружи, затмевая звезды, ярко сияла полная луна. Оторвавшись от книги, Лэнгдон устремил взгляд в небесный простор и погрузился в размышления обо всем, что произошло в последние дни.
   
Самое жаркое место в аду предназначено тем, кто в пору морального кризиса сохраняет нейтральность. Смысл этих слов никогда не был Лэнгдону так ясен, как теперь: В опасные времена нет более тяжкого греха, чем бездействие.
   
Лэнгдон знал, что он сам, как и миллионы других, повинен в этом грехе. Нежелание заниматься мировыми проблемами стало пандемией, охватившей всю планету. Лэнгдон пообещал себе, что никогда об этом не забудет.
   
Летя на запад, Лэнгдон думал о двух отважных женщинах в Женеве, встречающих будущее лицом к лицу и борющихся со сложностями изменившегося мира.
   
За окном самолета на горизонте возникло скопление туч; они медленно поползли по небу и наконец закрыли луну, погасив ее яркий свет.
   
Роберт Лэнгдон откинулся на сиденье, почувствовав, что пора спать.
   
Выключив лампочку над головой, он в последний раз посмотрел в иллюминатор. Без луны наружный мир стал совершенно иным. Небо превратилось в сверкающую мозаику светил.
  
  
   
    
Благодарности
   
   
Мне хотелось бы от всей души сказать спасибо:
   
В первую очередь, как всегда, моему редактору и близкому другу Джейсону Кауфману за его трудолюбие и талант… но главным образом за его неиссякаемое добродушие.
   
Моей замечательной жене Блайт за ее любовь и терпение, а также за превосходное чутье и искренность, проявленные ею в роли первого редактора этой книги.
   
Моему неутомимому агенту и верному другу Хейде Ланге за мастерское проведение стольких переговоров в стольких странах и по стольким поводам, что мне никогда не осознать истинных размеров этого труда. Я вечно благодарен ей за ее знания и энергию.
   
Всем сотрудникам издательства Doubleday за их энтузиазм и самоотверженную творческую работу над публикацией моих книг, с особой благодарностью в адрес Сюзанны Херц (за умение выступать во многих ролях разом… причем с неизменным успехом), Билла Томаса, Майкла Уиндзора, Джуди Джейкоби, Джо Галлахера, Роба Блума, Норы Рейчард, Бет Мейстер, Марии Кареллы и Лоррейн Хайленд, а также Сонни Меты, Тони Кирико, Кэти Трейгер, Энн Месситт и Маркуса Дола. Спасибо великолепному персоналу отдела продаж Random House… друзья, вам просто нет равных.
   
Моему мудрому советчику Майклу Руделлу за потрясающую способность находить правильные решения во всех делах, больших и малых, а также за его дружбу.
   
Моей грациозной и энергичной ассистентке Сьюзен Морхаус, без которой все погрузилось бы в хаос.
   
Всем моим друзьям из Transworld, в особенности Биллу Скотт-Керру за его изобретательность, поддержку и веселый нрав, а также Гейл Рибак за ее блестящее руководство.
   
Моему итальянскому издателю Mondadori, особенно Рики Каваллеро, Пьеру Кузани, Джованни Дутто, Антонио Франкини и Клаудии Скью; моему турецкому издателю Алтину Китаплару и в первую очередь Ойе Алпар, Эрдену Хеперу и Бату Бозкурту за их помощь, оказанную в связи с теми местами, где происходит действие этой книги.
   
Моим замечательным издателям по всему миру за их пылкий и самоотверженный труд.
   
За умелое руководство переводческими центрами в Лондоне и Милане — Леону Ромеро-Монтальво и Лучано Гульельми.
   
Чудесному доктору наук Марте Альварес Гонсалес — за то, что провела с нами во Флоренции столько времени и оживила для нас ее искусство и архитектуру.
   
Неподражаемому Маурицио Пимпони — за все усилия, благодаря которым наша поездка в Италию оказалась столь плодотворной.
   
Всем историкам, экскурсоводам и специалистам, которые щедро делились со мной своими познаниями во Флоренции и Венеции: Джованне Рао и Эуджении Антонуччи в библиотеке Лауренциане, Серене Пини и ее коллегам в палаццо Веккьо, Джованне Джусти в галерее Уффици, Барбаре Федели в Баптистерии и Дуомо, Этторе Вио и Массимо Биссона в соборе Сан-Марко, Джорджо Тальяферро во Дворце дожей, Изабелле ди Ленардо, Элизабет Кэрролл Консавари и Елене Свалдуз — по всей Венеции, Аннализе Бруни с коллегами в Национальной библиотеке Марчана, — и многим другим, кого я не упомянул в этом коротком списке, тоже приношу свою сердечную благодарность.
   
Рейчел Диллон Фрид и Стефани Делман из Sanford J. Greenburger Associates за все, что они делают как здесь, так и за рубежом.
   
Обладателям выдающихся умов доктору Джорджу Эйбрахаму, доктору Джону Тринору и доктору Бобу Хелму за их консультации.
   
Моим первым читателям за объективный взгляд со стороны: Грегу Брауну, Дику и Конни Браун, Ребекке Кауфман, Джерри и Оливии Кауфман и Джону Чаффи.
   
Сетевому умельцу Алексу Каннону — благодаря ему и его команде из Sanborn Media Factory в онлайн-мире все шло как надо.
   
Джадду и Кэти Грегг за то, что предоставили мне тихое убежище в Грин-Гейблс, когда я писал заключительные главы книги.
   
Великолепным сетевым ресурсам Princeton Dante Project, Digital Dante (проект Колумбийского университета) и World of Dante.
   
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.