1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
    Но еще не замер гул стенных часов, как дверь  распахнулась  и  Жермен доложил:    

    - Его сиятельство граф Монте-Кристо!    

    Все присутствующие невольно вздрогнули  и  этим  показали,  насколько проник им  в души рассказ Морсера. Сам Альбер не мог подавить  внезапного волнения.    

    Никто не слышал ни стука кареты, ни шагов в прихожей; даже дверь  отворилась  бесшумно.    

    На пороге появился граф; он был одет очень просто,  но  даже  взыскательный  глаз не нашел бы ни малейшего изъяна в его костюме. Все отвечало самому  изысканному вкусу, все - платье, шляпа и белье - было сделано руками самых  искусных поставщиков.    

    Ему было на вид не более тридцати пяти лет, и особенно поразило  всех его  сходство с портретом; который набросал Дебрэ.    

    Граф, улыбаясь, подошел прямо к Альберу, который  встал  навстречу  и горячо  пожал ему руку.    

    - Точность - вежливость королей, как утверждал, насколько мне известно, один из  ваших монархов, - сказал Монте-Кристо, - но путешественники, при всем своем  желании, не всегда могут соблюсти это правило. Все  же  я надеюсь, дорогой  виконт, что, учитывая мое искреннее желание  быть  точным, вы простите мне те  две или три  секунды,  на  которые  я,  кажется, все-таки опоздал. Пятьсот лье  не всегда можно проехать без  препятствий, тем более во Франции, где, говорят,  запрещено бить кучеров.    

    - Граф, - отвечал Альбер, - я как раз  сообщал  о  вашем  предстоящем приходе  моим друзьям, которых я пригласил сюда по случаю вашего любезного обещания  навестить меня. Позвольте вам их представить: граф ШатоРено, чье дворянство  восходит к двенадцати пэрам и чьи предки сидели за  Круглым столом; господин  Люсьен Дэбре - личный секретарь министра внутренних дел; господин Бошан  -   опасный  журналист,  гроза  французского  правительства; он широко известен у  себя на родине, но вы, в Италии, быть может, никогда не слышали о нем, потому  что там его газета запрещена;  наконец, господин Максимилиан Моррель - капитан  спаги.    

    При этом имени граф, раскланивавшийся со всеми очень  вежливо,  но  с чисто  английским бесстрастием и холодностью, невольно сделал шаг вперед, и легкий  румянец мелькнул, как Молния, на его бледных щеках.    

    - Вы носите мундир французов-победителей, - сказал он Моррелю. -  Это  прекрасный мундир.    

    Трудно было сказать, какое чувство придало такую  глубокую  звучность голосу  графа и вызвало, как бы помимо его воли, особый блеск в его  глазах, таких  прекрасных, спокойных и ясных, когда ничто их не  затуманивало.    

    - Вы никогда не видали наших африканцев? - спросил Альбер.    

    - Никогда, - отвечал граф, снова вполне овладев собою.    

    - Под этим мундиром бьется одно из самых  благородных  и  бесстрашных сердец  нашей армии.    

    - О виконт! - прервал Моррель.    

    - Позвольте мне договорить, капитан... И мы сейчас узнали, -  продолжал Альбер,  - о таком геройском поступке господина Морреля, что, хотя  я вижу его сегодня  первый раз в жизни, я прошу у него разрешения  представить его вам, граф, как  моего друга.    

    И при этих словах странно неподвижный взор, мимолетный румянец и легкое  дрожание век опять выдали волнение Монте-Кристо.    

    - Вот как! - сказал он. - Значит, капитан - благородный человек.  Тем лучше!    

    Это восклицание, отвечавшее скорее на собственную мысль графа, чем на слова  Альбера, всем показалось странным, особенно Моррелю, который удивленно  посмотрел на Монте-Кристо. Но в то же время это было  сказано  так мягко и даже  нежно, что, несмотря на всю странность  этого  восклицания, не было возможности  на него рассердиться.    

    - Какие у него могли быть основания в этом сомневаться? - спросил Бошан у  Шато-Рено.    

    - В самом деле, - отвечал тот, своим наметанным и зорким глазом аристократа  сразу определивший в Монте-Кристо все, что поддавалось определению, - Альбер  нас не обманул, и этот граф - необыкновенный человек;  как вам кажется,  Моррель?    

    - По-моему, у него открытый взгляд и приятный голос, так что  он  мне нравится,  несмотря на странное замечание на мой счет.    

    Господа, - сказал Альбер, - Жермен докладывает,  что  завтрак  подан. Дорогой  граф, разрешите указать вам дорогу.    

    Все молча прошли в столовую и заняли свои места.    

    - Господа, - заговорил, усаживаясь, граф, - разрешите мне сделать вам  признание, которое может послужить мне извинением за возможные  мои   оплошности: я здесь чужой, больше того, я первый раз в Париже.  Поэтому  с  французской жизнью я совершенно незнаком; до сих пор я всегда  вел  восточный  образ жизни, совершенно противоположный французским нравам и обычаям. И я  заранее прошу извинить меня, если вы найдете  во  мне  слишком много турецкого,  неаполитанского или арабского. А засим  -  приступим  к завтраку.    

    - Как он говорит! - прошептал Бошан. - Положительно это вельможа!    

    - Чужеземный вельможа, - добавил Дебрэ.    

    - Вельможа всех стран света, господин Дебрэ, - заключил Шато-Рено.   II. ЗАВТРАК      

    Как читатели, вероятно, помнят, граф был очень умерен в еде.  Поэтому Альбер  выразил опасение, что парижский образ жизни с самого начала  произведет на пего  дурное впечатление своей наиболее материальной,  хотя  в то же время наиболее  необходимой стороной.    

    - Дорогой граф, - сказал он, - я сильно  опасаюсь,  что  кухня  улицы Эльдер  понравится вам меньше кухни Пьяцца-ди-Спанья. Мне следовало заранее  осведомиться о ваших вкусах и заказать блюда, которые вы предпочитаете.    

    - Если бы вы знали меня ближе, - ответил, улыбаясь, граф,  -  вас  не заботили  бы такие пустяки. В моих путешествиях мне приходилось  питаться макаронами в  Неаполе, полентой в Милане, оллаподридой в Валенсии,  пилавом в  Константинополе, карриком в Индии и ласточкиными гнездами в Китае. Для такого  космополита, как я, вопроса о кухне не существует. Где  бы  я ни был, я ем все,  только ем понемногу; а как раз сегодня, когда вы сетуете на мою умеренность, у  меня волчий аппетит, потому что со  вчерашнего утра я ничего не ел.    

    - Как, со вчерашнего утра? - воскликнули все. - Неужели вы ничего  не ели целые  сутки?    

   -  Да, - отвечал Монте-Кристо. - Мне пришлось свернуть с дороги, чтобы собрать  некоторые сведения в окрестностях Нима, это несколько  задержало меня, и я не  хотел нигде останавливаться.    

    - И вы пообедали в карете? - спросил Морсер.    

    - Нет, я спал; я всегда засыпаю, когда мне скучно и нет охоты развлекаться или  когда я голоден и нет охоты есть.    

    - Так вы, значит, можете заставить себя заснуть? - спросил Моррель.    

    - Почти что так.    

    - И у вас есть для этого какое-нибудь средство?    

    - Самое верное.    

    - Вот что пригодилось бы нам, африканцам, - сказал Моррель, -  у  нас ведь не  всегда бывает пища, а питье - и того реже.    

    - Несомненно, - сказал Монте-Кристо, - но, к сожалению, мое средство, чудесное  для такого человека, как я, живущего совсем особой жизнью, было бы опасно  применить в армии; она не проснулась бы в нужную минуту.    

    - А можно узнать, что это за средство? - спросил Дебрэ.    

    - Разумеется, - сказал Монте-Кристо, - я не делаю из него тайны:  это смесь  отличнейшего опиума, за которым я сам ездил в Кантон,  чтобы  быть уверенным в  его качестве, и лучшего гашиша, собираемого между  Тигром  и Евфратом; их  смешивают в равных долях и делают пилюли, которые вы и глотаете, когда нужно.  Действие наступает через десять  минут.  Спросите  у барона Франца д'Эпине; он,  кажется, пробовал их однажды.    

    - Да, - сказал Альбер, - он говорил мне; он сохранил о них самое приятное  воспоминание.    

    - Значит, - сказал Бошан, который,  как  полагается  журналисту,  был очень  недоверчив, - это снадобье у вас всегда при себе?    

    - Всегда, - отвечал Монте-Кристо.    

    - Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас показать нам эти  драгоценные пилюли? - продолжал Бошан, надеясь захватить чужестранца врасплох.    

    - Извольте.    

    И граф вынул из кармана  очаровательную  бомбоньерку,  выточенную  из цельного  изумруда, с золотой крышечкой, которая, отвинчиваясь, пропускала шарик  зеленоватого цвета величиною с  горошину.  Этот  шарик  издавал острый,  въедливый запах. В изумрудной бомбоньерке лежало четыре или пять шариков, но  она могла вместить и дюжину.    

    Бомбоньерка обошла стол по кругу, но гости брали ее друг у друга скорее для  того, чтобы взглянуть на великолепный изумруд, чем чтобы посмотреть или  понюхать пилюли.    

    - И это угощение вам готовит ваш повар? - спросил Бошан.    

    - О, нет, - сказал Монте-Кристо, - я не доверяю лучших моих наслаждений  недостойным рукам. Я неплохой химик и сам приготовляю эти пилюли.    

    - Великолепный изумруд! - сказал Шато-Рено. - Такого крупного  я  никогда не  видал, хотя у моей матери есть недурные фамильные  драгоценности.    

    - У меня их было три таких, - пояснил Монте-Кристо, - один я  подарил падишаху,  который украсил им свою саблю; второй - его святейшеству папе, который велел  вставить его в свою тиару, против почти равноценного  ему, но все же не такого  красивого изумруда, подаренного его  предшественнику Пию Седьмому императором  Наполеоном; третий я оставил себе и  велел  выдолбить. Это наполовину  обесценило его, но так  было  удобнее  для  того употребления, которое я хотел  из него сделать.    

    Все с изумлением смотрели на Монте-Кристо; он говорил так просто, что ясно  было: его слова либо чистая правда, либо бред безумца; однако изумруд, который  он все еще держал в руках, заставлял придерживаться первого из этих  предположений.    

    - Что же дали вам эти два властителя взамен вашего великолепного  подарка? -  спросил Дебрэ.    

    - Падишах подарил свободу женщине, - отвечал граф, - святейший папа жизнь  мужчине. Таким образом, раз в жизни мне довелось быть столь же могущественным,  как если бы я был рожден для трона.    

    - И тот, кого вы спасли, был Пеппино, не правда ли? - воскликнул Морсер. - Это  к нему вы применили ваше право помилования?    

    - Все может быть, - ответил, улыбаясь, МонтеКристо.    

    - Граф, вы не можете себе представить, как мне приятно слушать вас, сказал  Альбер. - Я уже рекомендовал вас моим друзьям как  человека  необыкновенного,  чародея из "Тысячи и одной ночи", средневекового  колдуна; но  парижане так склонны к парадоксам, что принимают за плод  воображения самые  бесспорные истины, когда эти истины не  укладываются  в  рамки  их  повседневного существования. Вот, например, Бошан ежедневно печатает,  а Дебрэ  читает, что на Бульваре остановили и ограбили  запоздавшего  члена Жокей-клуба;  что на улице Сен-Дени или в Сен-Жерменском предместье убили четырех человек;  что поймали десять, пятнадцать, двадцать воров  в  кафе на Бульваре Тампль или  в Термах Юлиана; а между тем они отрицают существование разбойников в Мареммах,  в римской Кампанье или Понтийских  болотах. Пожалуйста, граф, скажите им сами,  что я был взят в плен этими разбойниками и что, если бы не ваше великодушное  вмешательство, я, по  всей вероятности, в настоящую минуту  ждал  бы  в   катакомбах  Сан-Себастьяно воскресения мертвых, вместо того чтобы угощать их в  моем жалком  домишке на улице Эльдер.    

    - Полноте, - сказал Монте-Кристо, - вы обещали мне никогда не вспоминать об  этой безделице.    

    - Я не обещал, - воскликнул Морсер. - Вы смешиваете меня с кем-нибудь другим,  кому оказали такую же услугу. Наоборот, прошу вас, поговорим  об этом. Может  быть, вы не только повторите кое-что из того,  что  мне  известно, но и  расскажете многое, чего я не знаю.    

    - Но, мне кажется, - сказал с улыбкой граф, - вы играли во всей  этой истории  достаточно важную роль, чтобы знать не хуже меня все, что  произошло.    

    - А если я скажу то, что знаю, вы обещаете рассказать все, чего я  не знаю? -  спросил Морсер.    

    - Это будет справедливо, - ответил Монте-Кристо.    

    - Ну, так вот, - продолжал Морсер, - расскажу, хотя все это очень  не лестно  для моего самолюбия. Я воображал в течение трех дней, что со мной заигрывает  некая маска, которую я принимал за аристократку, происходящую по прямой линии  от Туллии или Поппеи, между тем как меня просто-напросто интриговала  сельская   красотка,  чтобы  не  сказать  крестьянка.  Скажу больше, я оказался совсем уже  простофилей и принял за крестьянку молодого бандита, стройного и безбородого  мальчишку лет  пятнадцати.  Когда  я настолько осмелел, что попытался  запечатлеть на его невинном плече поцелуй, он приставил к моей груди пистолет и  с помощью семи или восьми  товарищей повел или, вернее, поволок меня в  катакомбы Сан-Себастьяно.  Там я увидел их атамана, чрезвычайно ученого  человека. Он был занят тем, что читал "Записки Цезаря", и соблаговолил  прервать  чтение,  чтобы  заявить мне, что если на следующий день, к шести  часам утра, я не  внесу  в  его кассу четырех тысяч пиастров, то в четверть  седьмого меня не будет в живых. У Франца есть мое письмо с припиской маэстро  Луиджи Вампа. Если  вы сомневаетесь, я напишу Францу, чтобы он дал  засвидетельствовать подписи. Вот и все, что я знаю; но я не знаю, каким  образом  вам,  граф,  удалось снискать столь глубокое уважение римских  разбойников, которые  мало  что уважают. Сознаюсь, мы с Францем были восхищены.    

    - Все это очень просто. Я знаю знаменитого Луиджи Вампа уже более десяти лет.  Как-то, когда он был мальчишкой-пастухом, я  дал  ему  золотую монету за то,  что он указал мне дорогу, а он, чтобы не остаться у меня в долгу, отдарил меня  кинжалом с резной рукояткой собственной работы; этот кинжал вы, вероятно,  видели в моей коллекции оружия. Впоследствии он  не то забыл этот обмен  подарками - залог дружбы между нами, - не то не  узнал меня и пытался взять в  плен; но вышло наоборот: я захватил его и еще десяток разбойников. Я мог отдать  его в руки римского правосудия,  которое всегда действует проворно, а для него  особенно постаралось бы, но  я не сделал этого: я отпустил их всех с миром.    

    - С условием, чтобы они больше не грешили, - засмеялся журналист. - И я с  удовольствием вижу, что они честно сдержали слово.    

    - Нет, - возразил Монте-Кристо, - только с тем  условием,  чтобы  они никогда  не трогали ни меня, ни моих друзей. Может быть, мои слова  покажутся вам  странными, господа социалисты, прогрессисты, гуманисты,  но  я никогда не  забочусь о ближних, никогда не пытаюсь защищать общество, которое меня не  защищает и вообще занимается мною только тогда, когда  может повредить мне.  Если я отказываю и обществу и ближнему в  уважении  и только сохраняю  нейтралитет, они все-таки еще остаются у меня в неоплатном долгу.    

    - Слава богу! - воскликнул Шато-Рено. - Наконецто  я  слышу  храброго человека,  который честно и  неприкрыто  проповедует  эгоизм.  Прекрасно, браво, граф!    

    - По крайней мере, откровенно, - сказал Моррель, - но я  уверен,  что граф не  раскаивался, однажды изменив своим принципам, которые он  сейчас так решительно  высказал.    

    - В чем же я изменил им? - спросил  Монте-Кристо,  который  время  от времени  так внимательно взглядывал на Морреля, что  бесстрашный  молодой воин уже  несколько раз опускал глаза под светлым и ясным взором графа.    

    - Но мне кажется, - возразил Моррель, - что, спасая господина де Морсер, вам  совершенно незнакомого, вы служили и ближнему и обществу.    

    - Коего он является лучшим украшением, - торжественно  заявил  Бошан, залпом  осушая бокал шампанского.    

    - Вы противоречите себе, граф, - воскликнул Альбер, - вы,  самый  логичный  человек, какого я знаю; и сейчас вам докажу,  что  вы  далеко  не эгоист, а  напротив того - филантроп. Вы называете  себя  сыном  Востока, говорите, что вы  левантинец, малаец, индус, китаец, дикарь; ваше  имя  Синдбад-Мореход, граф  Монте-Кристо; и вот, едва вы попали в Париж, в вас сказывается основное  достоинство, или основной недостаток, присущий нам, эксцентричным парижанам: вы  приписываете себе не свойственные вам пороки и скрываете свои добродетели.    

    - Дорогой виконт, - возразил Монте-Кристо, - в моих словах  или  поступках я не  вижу ничего достойного такой похвалы. Вы были не  чужой  для меня: я был знаком  с вами, я уступил вам две комнаты, угощал вас завтраком, предоставил вам один  из моих экипажей, мы вместе любовались масками на Корсо и вместе смотрели из  окна на Пьяцца-дель-Пополо на  казнь,  так сильно взволновавшую вас, что вам  едва не  сделалось  дурно.  И  вот,  я спрашиваю вас всех, мог ли я оставить  моего гостя в руках  этих  ужасных разбойников, как вы их называете? Кроме  того, как вам известно, когда  я спасал вас, у меня была задняя мысль, что вы  окажете мне услугу и, когда я приеду во Францию, введете меня в парижский свет.  Прежде вы могли  думать, что это просто мимолетное предположение, но теперь вы  видите,  что это чистейшая реальность, и вам придется покориться, чтобы  не   нарушить вашего слова.    

    - И я сдержу его, - сказал Морсер, - по боюсь, дорогой граф,  что  вы будете  крайне разочарованы, - ведь вы привыкли к живописным  местностям, необычайным  приключениям, к фантастическим горизонтам. У нас нет  ничего похожего на то, к  чему вас приучила ваша богатая событиями  жизнь.  Монмартр - наш Чимборазо,  Мопвалериен - паши Гималаи; Грепельская равнина наша Великая Пустыня, да и тут  роют артезианский колодец для  караванов. У нас есть воры, и даже много, хоть и  не так много, как говорят; но  эти воры боятся самого  мелкого  сыщика  куда  больше,   чем  самого  знатною вельможи; словом, Франция - страна столь прозаическая, а  Париж  -  город столь цивилизованный, что во всех наших восьмидесяти пяти   департаментах (разумеется, я исключаю Корсику из числа французских   провинций),  -  во всех наших департаментах вы не найдете даже небольшой горы,   на  которой не было бы телеграфа и сколько-нибудь темной пещеры, в которую  полицейский комиссар не провел бы газ. Так что я могу оказать вам лишь одну   услугу, дорогой граф, и тут я весь в вашем распоряжении: ввести вас всюду, или  лично, или через друзей. Впрочем, вам для этого никто  не  нужен:  с вашим  именем, с вашим богатством и вашим умом (Монте-Кристо поклонился с легкой  иронической улыбкой) человек не нуждается в том, чтобы его представляли, и будет  везде хорошо принят. В сущности я могу быть вам полезен только в одном. Если  вам может пригодиться мое  знакомство  с  парижской жизнью, кое-какой опыт в  вопросах комфорта и знание магазинов, то я всецело в вашем распоряжении, чтобы  помочь вам прилично устроиться. Не смею предложить вам разделить со мной эту  квартиру, как вы в  Риме  разделили со мной свою (хоть я и не проповедую  эгоизма, я все же эгоист  до  мозга костей): здесь, кроме меня самого, не  поместилась бы и тень,  разве  что женская.    

    - Эта оговорка наводит на мысль о супружестве, - сказал граф. - В самом деле, в  Риме вы мне намекали на некие брачные  планы;  должен  ли  я поздравить вас с  наступающим счастьем?    

    - Это все еще только планы.    

    - И весьма неопределенные, - вставил Дебрэ.    

   -  Нисколько, - сказал Морсер, - мой отец очень желает этого, и я  надеюсь скоро  познакомить вас если не с моей женой, то с невестой: мадемуазель Эжени Данглар.    

    - Эжени Данглар! - подхватил Монте-Кристо. - Позвольте, ее отец - барон  Данглар?    

    - Да, - отвечал Морсер, - но барон новейшей формации.    

    - Не все ли равно, - возразил Монте-Кристо, - если  он  оказал  такие услуги  государству, что заслужил это отличие.    

    - Огромные, - сказал Бошан. - Хоть он и был в душе либерал, но в  тысяча  восемьсот двадцать девятом году провел для Карла  Десятого  заем  в шесть  миллионов; за это король сделал его бароном и кавалером  Почетного легиона, так  что он носит свою награду не в жилетном кармане, как  можно было бы думать, но  честь честью, в петличке фрака.    

    - Ах, Бошан, Бошан, - засмеялся Морсер, - приберегите это для  "Корсара" и "Шаривари", но при мне пощадите моего будущего  тестя.    

    Потом он обратился к Монте-Кристо:    

    - Вы сейчас произнесли его имя так, как будто вы знакомы с бароном.    

    - Я с ним не знаком, - небрежно сказал Монте-Кристо, - по,  вероятно, скоро  познакомлюсь, потому что мне в его банке открыт кредит банкирскими домами  Ричард и Блаунт в Лондоне, Арштейн и Эскелес в Вене  и  Томсон  и Френч в Риме.    

    Произнося два последних имени, граф искоса взглянул на Морреля.    

    Если чужестранец думал произвести на Максимилиана  Морреля  впечатление, то он  не ошибся. Максимилиан вздрогнул, как от электрического  разряда.    

    - Томсон и Френч? - сказал он. - Вы знаете этот банкирский дом, граф?    

    - Это мои банкиры в столице христианского мира,  -  спокойно  ответил граф. - Я  могу быть вам чем-нибудь полезен у них?    

    - Быть может, граф, вы могли бы помочь нам в розысках, оставшихся  до сих пор  бесплодными. Этот банкирский дом некогда оказал нашей фирме  огромную услугу,  но почему-то всегда отрицал это.    

    - Я в вашем распоряжении, - ответил с поклоном Монте-Кристо.    

    - Однако, - заметил Морсер, - заговорив о господине Данглар, мы слишком  отвлеклись. Речь шла о том, чтобы подыскать графу Монте-Кристо  приличное  помещение. Давайте подумаем, где поселиться новому гостю великого Парижа?    

    - В Сен-Жерменском предместье граф может найти недурной особняк с садом, -  сказал Шато-Рено.    

    - Вы только и знаете что свое  несносное  Сен-Жерменское  предместье,  Шато-Рено, - сказал Дебрэ. - Не слушайте его, граф, и устройтесь на Шоссе  д'Антен: это подлинный Париж.    

    - Бульвар Оперы, - заявил Бошан, - второй этаж, дом с балконом.  Граф велит там  положить подушки из серебряной парчи и, дымя чубуком или  глотая свои пилюли,  будет любоваться дефилирующей перед ним столицей.    

    - А вам разве ничего не приходит в голову, Моррель, что вы ничего  не  предлагаете? - спросил ШатоРено.    

    - Нет, напротив, - сказал, улыбаясь, молодой человек, - у  меня  есть одна  мысль, но я ждал, не соблазнится  ли  граф  каким-нибудь  из  ваших блестящих  предложений. А теперь я возьму на себя смелость предложить ему небольшую  квартирку в прелестном помпадуровском  особняке,  который  вот уже год снимает  на улице Меле моя сестра.    

    - У вас есть сестра? - спросил граф.    

    - Да, граф, и прекрасная сестра.    

    - Замужем?    

    - Уже девятый год.    

    - И счастлива? - снова спросил граф.    

    - Так счастлива, как только вообще возможно, - отвечал Максимилиан, она вышла  замуж за человека, которого любила, за того,  кто  не  покинул нас в нашем  несчастье - за Эмманюеля Эрбо.    

    Монте-Кристо чуть заметно улыбнулся.    

    - Я живу у нее, когда нахожусь в отпуску, - продолжал Максимилиан,  и готов  служить вам, граф, вместе с моим зятем, если вам что-либо  понадобится.    

    - Одну минуту! - прервал Альбер, раньше чем Монте-Кристо успел  ответить. -  Подумайте, что вы делаете, Моррель. Вы хотите заточить путешественника,  Синдбада-Морехода в семейную обстановку. Человека, который приехал смотреть  Париж, вы хотите превратить в патриарха.    

    - Вовсе нет, - улыбнулся Моррель, - моей сестре  двадцать  пять  лет, зятю -  тридцать, они молоды, веселы и счастливы. К тому  же  граф  будет жить отдельно  и встречаться с ними, только когда сам пожелает.    

    - Благодарю вас, благодарю, - сказал Монте-Кристо, - я буду рад  познакомиться  с вашей сестрой и зятем, если  вам  угодно  оказать  мне  эту честь, по я не  приму ни одного из всех ваших предложении просто  потому, что помещение для  меня уже готово.    

    - Как! - воскликнул Морсер. - Неужели вы будете жить в гостинице? Вам будет  слишком неуютно!    

    - Разве я так плохо жил в Риме? - спросил МонтеКристо.    

    - Еще бы, в Риме вы истратили на обстановку  ваших  комнат  пятьдесят тысяч  пиастров; но не намерены же вы каждый раз идти на такие расходы.    

   -  Меня не это остановило, - отвечал Монте-Кристо, - но я хочу иметь в Париже дом,  свои собственный. Я послал вперед своего камердинера, и  он, наверное, уже  купил дом и велел обставить.    

    - Так, значит, у вас есть камердинер, который знает Париж? - воскликнул Бошан.    

    - Он, как и я, в первый раз во Франции; он чернокожий и к тому же немой, -  отвечал Монте-Кристо.    

    - Так это Али? - воскликнул Альбер среди всеобщего удивления.    

    - Вот именно, Али, мой немой нубиец, которого вы, кажется,  видели  в Риме.    

    - Ну, конечно, - отвечал Морсер, - я прекрасно его помню. Но  как  же вы  поручили нубийцу купить дом в Париже и немому - его  обставить?  Несчастный,  наверное, все напутал.    

    - Напрасно вы так думаете; напротив, я уверен, что он все устроил  по моему вкусу;  а у меня, как вам известно, вкус довольно необычный. Он уже с неделю как  приехал; должно быть, он обегал весь город, проявляя  чутье хорошей собаки,  которая охотится одна; он знает мои прихоти, мои  вкусы, мои потребности; он,  наверное, все уже устроил, как надо. Он знал, что я приеду сегодня в десять  часов утра, и ждал меня с девяти у заставы  Фонтенбло. Он передал мне эту  бумажку; это мой новый адрес; вот, прочтите.    

    И Монте-Кристо передал Альберу листок.    

    - "Елисейские Поля, номер тридцать", - прочел Морсер.    

    - Вот это оригинально! - вырвалось у Бошана.    

    - И чисто по-княжески! - прибавил Шато-Рено.    

    - Как, вы еще не знаете вашего дома? - спросил Дебрэ.    

    - Нет, - ответил Монте-Кристо, - я уже говорил, что не хотел  опаздывать к  назначенному часу. Я оделся в карете и вышел из нее у дверей  виконта.    

    Молодые люди переглянулись: они не могли понять,  не  разыгрывает  ли  Монте-Кристо комедию, но все слова этого человека, несмотря на их  необычайность, дышали такой простотой, что нельзя  было  предполагать  в  них  лжи, да и зачем ему было лгать?    

    - Стало быть, - сказал Бошан, - придется  нам  довольствоваться  теми  маленькими услугами, которые мы можем оказать  графу.  Я  как  журналист открою  ему доступ во все театры Парижа.    

    - Благодарю вас, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, - я уже велел моему  управляющему абонировать в каждом театре по ложе.    

    - А ваш управляющий тоже нубиец и немой? - спросил Дебрэ.    

    - Нет, он просто ваш соотечественник, если  только  корсиканец  может считаться  чьим-либо соотечественником; вы его знаете, господин  де  Морсер.    

    - Наверно, это достойный синьор Бертуччо, который так мастерски нанимает окна?    

    - Вот именно; и вы видели его, когда оказали мне честь позавтракать у меня. Это  славный малый, который был и солдатом и контрабандистом - словом, всем  понемногу. Я даже не поручусь, что у него не было  когданибудь неладов с  полицией из-за какого-нибудь пустяка, вроде удара ножом.    

    - И этого честного гражданина мира вы взяли  к  себе  в  управляющие, граф? -  спросил Дебрэ. - Сколько он крадет у вас в год?    

    - Право же, не больше всякого другого, я в этом  уверен;  но  он  мне подходит,  не признает невозможного, и я держу его.    

    - Таким образом, - сказал Шато-Рено, - у вас налажено все  хозяйство: у вас  есть дом на Елисейских Полях, прислуга, управляющий, и вам  недостает только  любовницы.    

    Альбер улыбнулся: он вспомнил о прекрасной не то албанке, не то  гречанке,  которую видел в ложе графа в театре Балле и в театре Арджентина.    

    - У меня есть нечто получше: у меня есть невольница,  -  сказал  Монте-Кристо.  - Вы нанимаете ваших любовниц в Опере, в Водевиле, в Варьете, а я купил свою в  Константинополе; мне это обошлось дороже, но  зато  мне больше не о чем  беспокоиться.    

    - Но вы забываете, - заметил, смеясь, Дебрэ, - что мы вольные  франки и что  ваша невольница, ступив на французскую землю, стала свободна?    

    - А кто ей это скажет? - спросил Монте-Кристо.    

    - Да первый встречный.    

    - Она говорит только по-новогречески.    

    - Ну, тогда другое дело!    

    - Но мы, надеюсь, увидим ее? - сказал Бошан. - Или вы, помимо немого, держите и  евнухов?    

    - Нет, - сказал Монте-Кристо, - я еще не дошел до этого в своем  ориентализме:  все, кто меня окружает, вольны в любую минуту  покинуть  меня и, сделав это,  уже не будут нуждаться ни во мне, ни в  ком-либо  другом; вот поэтому, может  быть, они меня и не покидают.    

    Собеседники уже давно перешли к десерту и к сигарам.    

    - Дорогой мой, - сказал, вставая, Дебрэ, - уже половина третьего; ваш гость  очарователен, но нет такого приятного общества, с которым не  надо было бы  расставаться, иногда его приходится даже менять  на  неприятное; мне пора в  министерство. Я поговорю о графе с министром, надо же нам узнать, кто он такой.    

    - Берегитесь, - отвечал Морсер, - самые проницательные люди отступили перед  этой загадкой.    

    - Нам отпускают три миллиона на полицию;  правда,  они  почти  всегда  оказываются израсходованными заранее, но на  это  дело  пятьдесят  тысяч  франков во всяком случае наберется.    

    - А когда вы узнаете, кто он, вы мне скажете?    

    - Непременно. До свидания, Альбер; господа, имею честь кланяться.    

    И, выйдя в прихожую, Дебрэ громко крикнул:    

    - Велите подавать!    

    - Очевидно, - сказал Бошан Альберу, - я так и не попаду в Палату,  но моим  читателям я преподнесу коечто получше речи господина Данглара.    

    - Ради бога, Бошан, - отвечал Морсер, - ни слова, умоляю вас, не  лишайте меня  привилегии показать его. Не правда ли, занятный человек?    

    - Больше того, - откликнулся Шато-Рено, - это поистине один  из  необыкновеннейших  людей, каких я когда-либо встречал. Вы идете, Моррель?    

    - Сейчас, я только передам мою карточку графу, он  так  любезен,  что обещает  заехать к нам, на улицу Меле, четырнадцать.    

    - Могу вас заверить, что не премину это сделать, - с поклоном отвечал граф.    

    И Максимилиан Моррель вышел с бароном Шато-Рено, оставив Монте-Кристо вдвоем с  Морсером.   III. ПЕРВАЯ  ВСТРЕЧА      

    Оставшись наедине с Монте-Кристо, Альбер сказал:    

    - Граф, разрешите мне приступить к моим обязанностям чичероне и показать вам образчик  квартиры  холостяка.  Вам,  привыкшему  к  итальянским дворцам, будет интересно  высчитать, на пространстве скольких  квадратных футов может поместиться молодой  парижанин, который, по здешним понятиям, живет не так уж плохо. Переходя из  комнаты в комнату, мы будем  отворять окна, чтобы вы не задохнулись.    

    Монте-Кристо уже видел столовую и нижнюю гостиную. Альбер прежде всего повел  его в свою студию; как читатель помнит, это  была  его  любимая комната.    

    Монте-Кристо был достойный ценитель всего  того,  что  в  ней  собрал Альбер:  старинные лари, японский фарфор, восточные  ткани,  венецианское стекло, оружие  всех стран; все это было ему знакомо, и он с  первого  же взгляда определял  век, страну и происхождение вещи.  Морсер  думал,  что ему придется давать  объяснения, а вышло  так,  что  он  сам,  под  руководством графа, проходил  курс археологии, минералогии и естественной истории. Они спустилась во второй  этаж. Альбер ввел своего гостя в  гостиную. Стены здесь были увешаны  произведениями современных художников. Тут были пейзажи Дюпре: высокие камыши,  стройные деревья, ревущие  коровы  и чудесные небеса; были арабские всадники  Делакруа в длинных белых  бурнусах, с блестящими поясами, с вороненым оружием;  кони бешено грызлись,  а люди бились железными палицами; были акварели Буланже  - "Собор Парижской Богоматери", изображенный с той силой, которая  равняет живописца с  поэтом; были холсты Диаса, цветы которого прекраснее живых  цветов и  солнце ослепительнее солнца в небе; были тут и рисунки Декана, столь  же  яркие, как и у Сальватора Розы, но поэтичнее;  были  пастели  Жиро  и   Мюллера, изображавшие детей с ангельскими головками и женщин с девственными  лицами; были страницы, вырванные из восточного альбома Доза,  -  карандашные  наброски, сделанные им в несколько секунд, верхом на  верблюде  или  под  куполом мечети, - словом, все, что современное искусство может дать взамен  погибшего и отлетевшего искусства прошлых веков.    

    Альбер надеялся хоть теперь чем-нибудь поразить странного  чужеземца, но, к немалому  его удивлению, граф, не читая подписей, к тому же  иногда представленных только  инициалами, сразу же называл автора каждой вещи, и видно было, что он не только  знал каждое из этих имен, но успел  оценить и изучить талант каждого мастера.    

    Из гостиной перешли в спальню; это был образец изящества и  вместе  с тем  строгого вкуса: здесь сиял в матово-золотой  раме  всего  лишь  один портрет,  но он был подписан Леопольдом Робером.    

    Портрет тотчас же привлек внимание графа МонтеКристо; он поспешно подошел и  остановился перод ним.    

    Это был портрет женщины лет двадцати пяти, смуглой, с огненным взглядом из-под  полуопущенных век; она была в живописном костюме  каталонской рыбачки, в  красном с черным корсаже и с золотыми  булавками  в  волосах; взор ее обращен  был к морю, и ее стройный силуэт четко выделялся на  лазурном фоне неба и волн.    

    В комнате было темно, иначе  Альбер  заметил  бы,  какая  смертельная бледность  покрыла лицо графа и как нервная дрожь пробежала по его плечам и груди.    

    Прошла минута молчания, Монте-Кристо не отрывал взгляда от картины.    

    - Ваша возлюбленная прелестна, виконт, - сказал он наконец совершенно спокойным  голосом, - и этот костюм, очевидно маскарадный, ей очень идет.    

    - Я не простил бы вам этой ошибки, - сказал Альбер, - если  бы  возле этого  портрета висел какой-нибудь другой.  Вы  не  знаете  моей  матери, граф; это ее  портрет, он сделан, по ее желанию, лет шесть или восемь тому назад. Костюм,  по-видимому, придуман, но сходство изумительное,  -  я как будто вижу свою мать  такой, какой она была в тысяча восемьсот  тридцатом году. Графиня заказала этот  портрет в отсутствие моего отца.  Она, вероятно, думала сделать ему приятный  сюрприз, но отцу портрет почему-то не понравился; и даже мастерство живописца  не могло победить его антипатии, - а ведь это, как вы сами видите, одно из  лучших произведений  Леопольда Робера. Правда, между нами говоря, господин де  Морсер -  один  из самых ревностных пэров, заседающих в  Люксембургском   дворце,  известный знаток военного дела, но весьма посредственный ценитель   искусств.  Зато моя мать понимает живопись и сама прекрасно рисует; она   слишком  ценила это мастерское произведение, чтобы расстаться с ним совсем,  и   подарила его мне, чтобы оно реже попадалось на глаза  отцу.  Его  портрет,   кисти Гро, я вам тоже покажу. Простите, что я передаю вам эти домашние мелочи;  но так как я буду иметь честь представить вас графу, я  говорю  вам  все это,  чтобы вы невзначай не похвалили при нем портрет матери. К  тому  же он пагубно  действует на мою мать: когда она приходит ко мне, она не  может смотреть на  него без слез. Впрочем, недоразумение,  возникшее  из-за этого портрета между  графом и графиней, было  единственным  между  ними; они женаты уже больше  двадцати лет, но привязаны друг  к  другу,  как  в первый день.    

    Монте-Кристо кинул быстрый взгляд на Альбера, как бы  желая  отыскать тайный  смысл в его словах, но видно было, что молодой  человек  произнес их без  всякого умысла.    

    - Теперь, граф, - сказал Альбер, - вы видели все мои сокровища;  разрешите  предложить их вам, сколь они ни ничтожны; прошу вас, будьте здесь как дома.  Чтобы вы еще лучше освоились, я провожу  вас  к  господину  де Морсер. Я еще из  Рима написал ему о том, что вы для меня  сделали,  и  о вашем обещании меня  посетить; мои родители с нетерпением ждут возможности поблагодарить вас. Я  знаю, граф, вы человек пресыщенный,  и  семейные сцены не слишком трогают  Синдбада-Морехода; вы столько видели. Но примите мое предложение и смотрите на  него  как  на  вступление  в  парижскую жизнь: она вся состоит из обмена  любезностями, визитов и представлений.    

    Монте-Кристо молча поклонился; он, по-видимому, принимал это  предложение без  радости и без неудовольствия, как одну из  светских  условностей, исполнять  которые надлежит всякому  воспитанному  человеку.  Альбер позвал своего  камердинера и велел доложить графу и графине де  Морсер  о том, что к ним  желает явиться граф Монте-Кристо.    

    Альбер и граф последовали за ним.    

    Войдя в прихожую графа, вы прежде всего замечали над дверью в  гостиную  гербовый щит, который своей богатой оправой и полным соответствием с отделкой  всей комнаты свидетельствовал о том  значении,  какое  владелец дома придавал  этому гербу.    

    Монте-Кристо остановился перед щитом и внимательно осмотрел его.    

    - По лазоревому полю семь  золотых  мерлеток,  расположенных  снопом. Это,  конечно, ваш фамильный герб, виконт? - спросил он. - Если  не  считать того,  что я знаком с геральдическими  фигурами  и  поэтому  кое-как разбираюсь в  гербах, я плохой знаток геральдики; ведь я граф  случайный, сфабрикованный в  Тоскане за учреждение командорства святого Стефана,  и, пожалуй, не принял бы  титула, если бы мне не твердили, что, когда  много путешествуешь, это  совершенно необходимо. Надо же  иметь  что-нибудь  на дверцах кареты, хотя бы  для того, чтобы таможенные чиновники вас не  осматривали. Поэтому извините, что  я предлагаю вам такой вопрос.    

    - В нем нет ничего нескромного, - отвечал Морсер с простотой  полнейшей  убежденности. - Вы угадали: это наш герб, то есть родовой герб моего отца; но  он, как видите, соединен с другим гербом - серебряная  башня  в червленом поле;  это родовой герб моей матери. По женской линии  я  испанец, но род Морсеров -  французский и, как мне приходилось слышать,  один из древнейших на юге Франции.    

   -  Да, - сказал Монте-Кристо, - это и показывают мерлетки.  Почти  все вооруженные  пилигримы, отправлявшиеся на завоевание Святой земли, избрали своим гербом или  крест - знак их миссии, или перелетных птиц  -  знак дальнего пути, который им  предстоял и который они надеялись совершить на крыльях веры. Ктонибудь из ваших  предков с отцовской стороны,  вероятно, участвовал в одном из крестовых  походов; если даже это был поход Людовика Святого, то и тогда мы придем к  тринадцатому веку, что вовсе неплохо.    

    - Очень возможно, - сказал Морсер, - у моего отца в кабинете есть наше  родословное древо, которое нам все это объяснит. Я когда-то  составил к нему  комментарии, в которых даже Дюзье и Жокур нашли бы для себя немало  поучительного. Теперь я к этому остыл, но должен вам сказать, как чичероне, что  у нас, при  нашем  демократическом  правительстве,  начинают сильно  интересоваться этими вещами.    

    - В таком случае ваше правительство должно было выбрать в своем прошлом  что-нибудь получше тех двух вывесок, которые я видел на ваших памятниках и  которые лишены всякого геральдического смысла. Что  же  касается вас, виконт,  вы счастливее вашего правительства,  потому  что  ваш  герб прекрасен и волнует  воображение. Да, вы и провансалец и испанец; этим  и объясняется, - если портрет,  который вы мне показывали, похож, -  чудесный смуглый цвет лица благородной  каталонки, который так восхитил меня.    

    Надо было быть Эдипом или даже самим сфинксом, чтобы  разгадать  иронию,  которую граф вложил в эти  слова,  казалось  бы  проникнутые  самой изысканной  учтивостью; так что Морсер поблагодарил его улыбкой и, пройдя вперед, чтобы  указать ему дорогу, распахнул дверь, находившуюся под гербом и ведшую, как мы  уже сказали, в гостиную.    

    На самом видном месте в этой гостиной висел портрет мужчины лет тридцати пяти -  восьми, в генеральском мундире, с эполетами  жгутом  -  знак высокого чина, с  крестом Почетного легиона на шее, что указывало па  командорский ранг, и со  звездами на груди: справа -  ордена  Спасителя,  а слева - Карла III, из чего  можно было  заключить,  что  изображенная  на этом портрете особа сражалась в  Греции и Испании или, что в смысле  знаков отличия равносильно, исполняла в  этих странах какую-либо  дипломатическую миссию.    

    Монте-Кристо был занят тем, что так же подробно, как и первый,  рассматривал  этот портрет, как вдруг отворилась боковая  дверь,  и  появился сам граф де  Морсер.    

    Это был мужчина лет сорока пяти, но на вид ему  казалось  по  меньшей мере  пятьдесят; его черные усы и брови выглядели странно в  контрасте  с почти  совсем белыми волосами, остриженными по-военному; он был в  штатском, и  полосатая ленточка в его петлице напоминала о разнообразных пожалованных ему  орденах. Осанка его была довольно благородна, и вошел он  с очень радушным  видом. Монте-Кристо не сделал ни шагу ему навстречу;  казалось, ноги его  приросли к полу, а глаза впились в лицо графа  де  Морсер.    

    - Отец, - сказал Альбер, - имею  честь  представить  вам  графа  Монте-Кристо,  великодушного друга, которого, как вы знаете, я имел  счастье встретить в  трудную минуту.    

    - Граф у нас желанный гость, - сказал граф де Морсер, с улыбкой  приветствуя  Монте-Кристо. - Он сохранил нашей семье ее  единственного  наследника, и мы ему  безгранично благодарны.    

    С этими словами граф де Морсер указал Монте-Кристо на  кресло  и  сел против  окна.    

    Монте-Кристо, усаживаясь в предложенное ему  кресло,  постарался  остаться в  тени широких бархатных занавесей, чтобы незаметно читать на усталом и  озабоченном лице графа повесть тайных страданий, запечатлевшихся в каждой из  его преждевременных морщин.    

    - Графиня одевалась, когда виконт прислал ей сказать, что  она  будет иметь  удовольствие познакомиться с вами, - сказал Морсер. - Через десять минут она  будет здесь.    

    - Для меня большая честь, - сказал Монте-Кристо, - в первый  же  день моего  приезда в Париж встретиться с человеком,  заслуги  которого  равны его славе и  к которому судьба, в виде исключения, была справедлива;  но, быть может, на  равнинах Митиджи или в горах Атласа она готовит вам еще и маршальский жезл?    

    - О, нет, - возразил, слегка краснея, Морсер,  -  я  оставил  службу, граф.  Возведенный во время Реставрации в звание  пэра,  я  участвовал  в первых  походах и служил под началом маршала де Бурмон; я  мог,  следовательно,  рассчитывать на высшую командную должность,  и  кто  знает,  что произошло бы,  оставайся на тропе старшая ветвь! Но, как видно,  Июльская революция была столь  блестяща, что могла позволить себе быть неблагодарной по отношению ко всем  заслугам, не восходившим к императорскому периоду. Поэтому мне пришлось подать  в отставку; кто, как я,  добыл  эполеты на поле брани, тот не умеет  маневрировать на скользком паркете гостиных. Я бросил военную  службу,   занялся  политикой,  промышленностью,  изучал прикладные искусства. Я всегда  интересовался этими вещами, но  за  двадцать лет службы не имел времени всем  этим заниматься.    

    - Вот откуда превосходство вашего народа над ними,  граф,  -  отвечал  Монте-Кристо. - Вы, потомок знатного рода, обладатель  крупного  состояния,  пошли добывать первые чины, служа простым солдатом;  это  случается редко; и,  став генералом, пэром Франции, командором  Почетного  легиона, вы начинаете  учиться чему-то новому не ради наград, но только для  того, чтобы принести  пользу своим ближним... Да, это прекрасно; скажу  больше, поразительно.    

    Альбер смотрел и слушал с удивлением: такой энтузиазм в  Монте-Кристо был для  него неожиданностью.    

    - К сожалению, мы, в Италии, не таковы, - продолжал чужестранец,  как бы желая  рассеять чуть заметную тень, которую вызвали его слова на  лице Морсера, - мы  растем так, как свойственно нашей породе, и всю жизнь сохраняем ту же листву,  тот же облик и нередко ту же бесполезность.    

    - Но для такого человека, как вы, Италия -  подходящее  отечество,  возразил  граф до Морсер. - Франция раскрывает вам свои объятия; ответьте на ее призыв.  Она не всегда неблагодарна; она дурно обходится со  своими детьми, но по  большей части радостно встречает иноземцев.    

    - Видно, что вы не знаете графа Монте-Кристо, отец, - прервал  его  с улыбой  Альбер. - То, что может его удовлетворить, находится за пределами нашего мира;  он не гонится за почестями и берет от них  только  то,  что умещается в  паспорте.    

    - Вот самое верное суждение обо мне, которое я когда-либо  слышал,  заметил  Монте-Кристо.    

    - Граф имел возможность устроить свою жизнь, как хотел, - сказал граф де Морсер  со вздохом, - и выбрал дорогу, усеянную цветами.    

    - Вот именно, - ответил Монте-Кристо с улыбкой, которой не передал бы ни один  живописец и не объяснил бы ни один физиономист.    

    - Если бы я не боялся вас утомить, - сказал генерал, явно очарованный  обращением гостя, - я повел бы вас в Палату; сегодняшнее заседание любопытно  для всякого, кто не знаком с нашими современными сенаторами.    

    - Я буду вам очень признателен, если вы мне это предложите  в  другой раз, но  сегодня я надеюсь быть представленным графине, и я подожду.    

    - А вот и матушка! - воскликнул виконт.    

    И Монте-Кристо, быстро обернувшись, увидел на пороге гостиной г-жу де Морсер;  она стояла в дверях, противоположных тем,  в  которые  вошел  ее муж,  неподвижная и бледная; когда Монте-Кристо  повернулся  к  ней,  она опустила  руку, которою почему-то опиралась на золоченый наличник  двери. Она стояла там  уже несколько секунд и слышала последние слова гостя.    

    Тот встал и низко поклонился графине, которая молча, церемонно  ответила на его  поклон.    

    - Что с вами, графиня? - спросил граф де Морсер. - Вы нездоровы?  Может быть,  здесь слишком жарко?    

    - Матушка, вам дурно? - воскликнул виконт, бросаясь к Мерседес.    

    Она поблагодарила их улыбкой.    

    - Нет, - сказала она, - просто меня  взволновала  встреча  с  графом. Ведь если  бы но он, мы были бы теперь погружены в печаль и траур.  Граф, - продолжала  она, подходя к нему с величием королевы, -  я  обязана  вам жизнью моего сына,  и за это благодеяние я от всего  сердца  благословляю вас. Я счастлива, что  могу, наконец, высказать вам свою благодарность.    

    Граф снова поклонился, еще ниже, чем в первый раз, и был еще бледнее, чем  Мерседес.    

    - Вы слишком великодушны, графиня, - сказал  он  необычайно  мягко  и  почтительно. - Я ничего необыкновенного не сделал. Спасти человека,  избавить  отца от мучений, а женщину от слез - вовсе не  доброе  дело,  это человеческий  долг.    

    - Как счастлив мой сын, что у него такой друг, как вы, граф, - с глубоким  чувством ответила г-жа де Морсер. - Я благодарю бога, что  он  так судил.    

    И Мерседес подняла к небу свои прекрасные глаза с  выражением  бесконечной  благодарности; графу даже показалось, будто в них блеснули слезы.    

    Г-н де Морсер подошел к ней.    

    - Я уже просил у графа прощенья, что должен оставить  его,  -  сказал он. -  Надеюсь, вы также попросите его извинить меня. Заседание  открывается в два  часа, теперь три, а я должен выступать.    

    - Поезжайте, я постараюсь, чтобы наш  гость  не  скучал  в  ваше  отсутствие, -  сказала графиня все еще взволнованным  голосом.  -  Граф,  продолжала она,  обращаясь к Монте-Кристо, - не окажете ли вы  нам  честь провести у нас весь  день?    

    - Я очень благодарен вам, графиня, поверьте мне. Но я вышел  у  ваших дверей из  дорожной кареты. Я еще не знаю, как меня  устроили  в  Париже, даже едва знаю  где. Это, конечно, пустяки, но все-таки я немного  беспокоюсь.    

    - Но вы обещаете по крайней мере доставить  нам  это  удовольствие  в другой  раз? - спросила графиня.    

    Монте-Кристо поклонился молча, и его поклон  можно  было  принять  за знак  согласия.    

    - В таком случае я вас не удерживаю, - сказала графиня, - я не  хочу, чтобы моя  благодарность обращалась в неделикатность или назойливость.    

    - Дорогой граф, - сказал Альбер, - если вы  разрешите,  я  постараюсь отплатить  вам в Париже за вашу любезность в Риме и  предоставлю  в  ваше распоряжение мою  карету, пока вы еще не обзавелись выездом.    

    - Весьма благодарен, виконт, - сказал Монте-Кристо, - но  я  надеюсь, что  Бертуччо провел не без пользы четыре с половиной часа,  которыми  он  располагал, и что у ваших дверей меня ждет какой-нибудь экипаж.    

    Альбер привык к повадкам графа, знал, что тот, как Нерон, всегда  гонится за  невозможным, и потому уже ничему не удивлялся; он только  хотел лично  удостовериться в том, как исполнены приказания графа,  и  проводил его до  дверей.    

    Монте-Кристо не ошибся: как только он вышел в прихожую графа де  Морсер, лакей,  тот самый, который в Риме приносил Альберу и Францу визитную карточку графа,  бросился вон, и когда знатный  путешественник  показался на крыльце, его уже в  самом деле ждал экипаж. Это была двухместная карета работы Келлера и в нее была  запряжена та самая пара, которую Дрэй накануне, как то было известно всем  парижским щеголям, отказался  уступить за восемнадцать тысяч франков.    

    - Виконт, - сказал граф Альберу, - я не приглашаю вас сейчас к  себе, потому  что там пока все сделано наскоро, а, как вы знаете, я дорожу  репутацией  человека, умеющего устроиться с удобством даже во временном жилище. Дайте мне  день сроку, и затем позвольте пригласить  вас.  Тогда  я буду вполне уверен,  что не нарушу законов гостеприимства.    

    - Если вы просите один день, граф, то я могу быть уверен, что вы  покажете мне  не дом, а дворец. Положительно вам служит какой-нибудь добрый гений.    

    - Что ж, пусть думают так, - отвечал Монте-Кристо, ставя ногу на обитую  бархатом подножку своей великолепной кареты, - это обеспечит мне некоторый  успех У дам.    

    Граф сел в карету, дверца захлопнулась, и лошади  понеслись  галопом, но все же  он успел заметить, как чуть заметно дрогнули занавески в  окне гостиной, где он  оставил г-жу де Морсер.    

    Когда Альбер вернулся к матери, то застал ее в  будуаре,  в  глубоком бархатном  кресле; комната была погружена в полумрак, только кое-где мерцали блики на  вазах и по углам золоченых рам.    

    Альбер не мог рассмотреть лицо графини, терявшееся в дымке газа,  который она  накинула на голову; но ему показалось, что голос ее дрожит;  к благоуханию роз  и  гелиотропов,  наполнявших  жардиньерку,  примешивался острый и едкий запах  нюхательной соли; и в самом деле  Альбер  с  беспокойством заметил, что флакон  графини вынут из шагреневого футляра и  лежит в одной из плоских ваз, стоящих  на камине.    

    - Вы больны? - воскликнул он, подходя к матери. -  Вам  стало  дурно, пока я  уходил?    

    - Нисколько, Альбер; но все эти розы, туберозы и  померанцевые  цветы так  сильно пахнут теперь, когда настали жаркие дни...    

    - В таком случае надо их вынести, - сказал Морсер, дергая шпур  звонка. - Вам в  самом деле нездоровится; уже когда вы вошли в  гостиную,  вы были очень бледны.    

    - Очень бледна?    

    - Это вам к лицу, по мы с отцом испугались.    

    - Отец сказал тебе об этом? - быстро спросила Мерседес.    

    - Нет, но он сказал вам самой, помните?    

    - Не помню, - сказала графиня.    

    Вошел лакей; он явился на звонок Альбера.    

    - Вынесите цветы в переднюю, - сказал виконт, - они беспокоят  графиню.    

    Лакей повиновался.    

    Пока он переносил цветы, длилось молчание.    

    - Что это за имя - Монте-Кристо? - спросила графппя, когда лакей унес последнюю  вазу. - Фамилия или название поместья, пли просто титул?    

    - Мне кажется, это только титул. Граф купил остров в Тосканском архипелаге и,  судя по тому, что он говорил  сегодня  утром,  учредил  командорство. Вы ведь  знаете, что это  принято  относительно  ордена  святого Стефана во Флоренции,  святого Георгия в Парме и  даже  для  Мальтийского креста. Впрочем, он и не  чванится своим дворянством, называет себя  случайным графом, хотя в Риме все убеждены,  что он очень знатный вельможа.    

    - У него прекрасные манеры, - сказала графиня, - по крайней мере  так мне  показалось в то несколько минут, что я его видела.    

    - О, его манеры безукоризненны, они превосходят все, что я видел наиболее  аристократического среди представителей  трех  самых  гордых  дворянств Европы:  английского, испанского и немецкого.    

    Графиня задумалась, по после короткого колебания продолжала:    

    - Ведь ты видел, дорогой... я спрашиваю, как мать, ты понимаешь... ты видел  графа Монте-Кристо у него в доме; ты проницателен, знаешь свет,  у тебя больше  такта, чем обычно бывает в твоем возрасте;  считаешь  ли  ты графа тем, чем он  кажется?    

    - А чем он кажется?    

    - Ты сам сейчас сказал: знатным вельможей.    

    - Так о нем думают.    

    - А что думаешь ты?    

    - Я, признаться, не составил себе о нем определенного мнения;  думаю, что он  мальтиец.    

    - Я спрашиваю не о его происхождении, а о нем самом как о человеке.    

    - А, это другое дело; мне  с  его  стороны  пришлось  видеть  столько странного,  что я склонен рассматривать его как байроновского героя,  которого несчастье  отметило роковой печатью, как  какого-нибудь  Манфреда, или Лару, или Вернера,  - словом, как обломок какого-нибудь древнего  рода, лишенный наследия своих  отцов и вновь обретший богатство силою своего предприимчивого гения, вознесшего  его выше законов общества.    

    - Ты хочешь сказать...    

    - Я хочу сказать, что Монте-Кристо - остров на Средиземном море,  без жителей,  без гарнизона, убежище контрабандистов всех наций и пиратов  со всего света.  Как знать, может быть, эти достойные дельцы  платят  своему хозяину за  гостеприимство?    

    - Это возможно, - сказала графиня в раздумье.    

    - Но контрабандист он или нет, - продолжал Альбер, - во всяком случае граф  Монте-Кристо человек замечательный.  Я  уверен,  вы  согласитесь  с этим,  потому что сами его видели. Он будет иметь огромный  успех  в  парижских  гостиных. Не далее как сегодня утром у меня он начал свое вступление в свет  тем, что поразил всех, даже самого Шато-Рено.    

    - А сколько ему может быть лет? - спросила Мерседес, видимо  придавая этому  вопросу большое значение.    

    - Лет тридцать пять - тридцать шесть.    

    - Так молод! Не может быть! - сказала Мерседес, отвечая  одновременно и на  слова Альбера и на свою собственную мысль.    

    - А между тем это так. Несколько раз он говорил мне, и, конечно,  непреднамеренно: "Тогда мне было пять лет, тогда-то десять, а тогда-то  двенадцать". Я из любопытства сравнивал числа, и они всегда совпадали.  Очевидно, этому странному человеку, возраст которого не поддается определению,  в самом деле тридцать пять лет. К тому же, припомните, какие у него живые  глаза, какие черные волосы; он бледен, но на лбу его нет ни  одной морщины; это  не только сильный человек, но и молодой еще.    

    Графиня опустила голову, словно поникшую от тяжести горьких дум.    

    - И этот человек дружески относится к тебе,  Альбер?  -  с  волнением спросила  она.    

    - Мне кажется, да.    

    - А ты... ты тоже любишь его?    

    - Он мне нравится, что бы ни говорил  Франц  д'Эпине,  который  хотел уверить  меня, что это - выходец с того света.    

    Графиня вздрогнула.    

    - Альбер, - сказала она изменившимся голосом, - я всегда  предостерегала тебя  от новых знакомств. Теперь ты уже взрослый и сам мог бы давать мне советы;  однако я повторяю: будь осторожен.    

    - И все-таки, для того чтобы ваш совет мог принести мне пользу, дорогая, мне  следовало бы заранее знать, чего остерегаться. Граф не играет в карты, пьет  только воду, подкрашенную каплей  испанского  вина;  он,  по всей видимости,  так богат, что, если бы он попросил у меня  взаймы,  мне оставалось бы только  расхохотаться ему в лицо; чего же мне  опасаться  с его стороны?    

    - Ты прав, - отвечала графиня, - мои опасения вздорны, тем более  что дело идет  о человеке, который спас тебе жизнь. Кстати, Альбер, хорошо ли отец его принял?  Нам надо быть исключительно внимательными к графу. Твой отец часто занят,  озабочен делами и, может быть, невольно...    

    - Он был безукоризнен, - прервал Альбер. - Скажу больше: ему,  по-видимому,  очень польстили чрезвычайно удачные  комплименты,  которые  граф сказал ему так  кстати, как будто знает его лет тридцать. Все эти лестные замечания,  несомненно, были приятны отцу, - прибавил Альбер,  смеясь,  так что они  расстались наилучшими друзьями, и отец  даже  хотел  повезти графа в Палату,  чтобы тот послушал его речь.    

    Графиня ничего не ответила; она так глубоко задумалась, что даже закрыла глаза.  Альбер, стоя перед нею, смотрел на нее с  той  сыновней  любовью, которая  бывает особенно нежна и проникновенна, когда мать еще молода и красива; увидав,  что она закрыла глаза, и прислушавшись к ее ровному дыханию, он решил, что она  заснула, на цыпочках вышел  и  осторожно прикрыл за собою дверь.    

    - Это не человек, а дьявол, - прошептал он, качая головой, - я еще  в Риме  предсказывал, что его появление произведет сенсацию в обществе; теперь меру его  влияния показывает непогрешимый термометр: если  моя  мать обратила на него  внимание, значит - он бесспорно замечательный человек.    

    И он отправился в свою конюшню не без тайной досады на то,  что  граф  Монте-Кристо, не пошевельнув пальцем, получил запряжку, перед которой, в глазах  знатоков, его собственные гнедые отодвигались на второе место.    

    - Положительно, - сказал он, - равенства людей  не  существует;  надо будет  попросить отца развить эту мысль в Верхней палате.   IV. ГОСПОДИН  БЕРТУЧЧО      

    Между тем граф прибыл к себе; на дорогу ушло шесть минут. Этих  шести минут  было достаточно, чтобы па него обратили внимание десятка два молодых людей,  знавших цену этой запряжки, которую им было не под силу  приобрести самим. Они  пустили в галоп своих  лошадей,  чтобы  хоть  мельком взглянуть на  великолепного вельможу, позволяющего себе покупать  лошадей по десять тысяч  франков каждая.    

    Дом, выбранный Али для городской квартиры МонтеКристо,  находился  на правой  стороне Елисейских Полей, если ехать в  гору,  и  был  расположен между двором  и садом. Густая группа деревьев, возвышавшаяся посреди двора, закрывала часть  фасада; по правую и по  левую  сторону  этой  группы простирались, подобно двум  рукам, две аллеи, служившие для проезда  экипажей от ворот к двойному крыльцу,  на каждой ступени которого  по  углам стояли фарфоровые вазы, полные цветов.  Дом одиноко стоял посреди большого открытого пространства; кроме парадного  крыльца, был еще и другой выход, на улицу Понтье.    

    Прежде чем кучер успел кликнуть привратника, тяжелые ворота распахнулись; графа  увидели издали, а в Париже, так же как и в Риме, да и вообще всюду, ему  прислуживали с молниеносной быстротой. Так что кучер, не умеряя бега лошадей,  въехал во двор и описал полукруг, ворота за  ним  захлопнулись раньше, чем  замер скрип колес на песке аллеи.    

    Карета остановилась с левой стороны крыльца, и у ее дверцы  очутились два  человека: один из них был Али, с самой искренней радостью улыбавшийся своему  господину и вознагражденный всего только взглядом МонтеКристо; второй  почтительно поклонился и протянул руку, как бы желая помочь графу выйти из  кареты.    

    - Благодарю вас, Бертуччо, - сказал граф,  легко  соскакивая  с  трех ступенек  подножки. - А нотариус?    

    - Ждет в маленькой гостиной, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо.    

    - А визитные карточки, которые вы должны были  заказать,  как  только узнаете  номер дома?    

    - Ваше сиятельство, они уже готовы; я был у  лучшего  гравера  в  Пале-Рояле, и  он сделал их при мне; первая изготовленная карточка была немедленно же, как вы  приказали, отнесена к господину барону Данглару, депутату, улица Шоссе д'Антен,  номер семь, остальные лежат в спальне вашего сиятельства на камине.    

    - Хорошо. Который час?    

    - Четыре часа.    

    Монте-Кристо отдал перчатки, шляпу и трость тому лакею-французу,  который  кинулся из передней графа де Морсер позвать экипаж, затем он  прошел в  маленькую гостиную следом за Бертуччо, который указывал ему  дорогу.    

    - Какие жалкие статуи в этой передней, - сказал Монте-Кристо. - Я надеюсь, что  их уберут отсюда.    

    Бертуччо молча поклонился.    

    Как и сказал управляющий, нотариус ожидал в маленькой гостиной.    

    Это был человек с достойной внешностью столичного конторщика,  возвысившегося  до блестящего положения пригородного нотариуса.    

    - Вам поручено вести переговоры о продаже загородного дома, который я собираюсь  купить? - спросил Монте-Кристо.    

    - Да, господин граф, - ответил нотариус.    

    - Купчая готова?    

    - Да, господин граф.    

    - Она у вас с собой?    

    - Вот она.    

    - Превосходно. А где этот дом, который я покупаю? - небрежно  спросил  Монте-Кристо, обращаясь не то к Бертуччо, не то к нотариусу.    

    Управляющий жестом показал, что не знает.    

    Нотариус с изумлением взглянул на Монте-Кристо.    

    - Как? - сказал он. - Господин граф не знает, где находится тот  дом, который  он покупает?    

    - Признаться, не знаю, - отвечал граф.    

    - Граф не видал его?    

    - Как я мог его видеть? Я только сегодня утром  приехал  из  Кадикса, никогда раньше  не бывал в Париже, и даже во Франции я в первый раз.    

    - Это другое дело, - сказал нотариус. - Дом, который граф  собирается купить,  находится в Отейле.    

    Бертуччо побледнел, услышав эти слова.    

    - А где это Отейль? - спросил граф.    

    - В двух шагах отсюда, граф, - отвечал нотариус. - Сейчас же за  Пасси;  прелестное место, посреди Булонского леса.    

    - Так близко? - сказал Монте-Кристо. - Какой же это  загородный  дом? Какого же  вы черта, Бертуччо, выбрали мне дом у самой заставы?    

    - Я! - воскликнул Бертуччо с необычной поспешностью. - Помилуйте! Ваше  сиятельство никогда не поручали мне выбирать вам загородный дом;  может быть,  ваше сиятельство соизволит вспомнить.    

    - Да, правда, - сказал Монте-Кристо, - теперь припоминаю; я прочел  в газете  объявление, и меня соблазнили обманчивые слова: "загородный дом".    

    - Еще не поздно, - живо заговорил Бертуччо, -  и,  если  вашему  сиятельству  будет угодно поручить мне поискать  в  другом  месте,  я  найду что-нибудь  лучшее, либо в Ангеле, либо в Фонтенэ-Роз, либо в Бельвю.    

    - В общем это не важно, - небрежно возразил Монте-Кристо,  -  раз  уж есть этот  дом, пусть он и остается.    

    - И ваше сиятельство совершенно правы, - подхватил нотариус, боявшийся лишиться  вознаграждения, - это прелестная  усадьба:  проточная  вода, густые рощи,  уютный дом, хоть и давно заброшенный, не говоря уж об  обстановке; она хоть и  не новая, но представляет довольно большую ценность, особенно в наше время,  когда старинные вещи в моде. Прошу меня извинить, но мне кажется, что ваше  сиятельство тоже разделяет современный вкус.    

    - Продолжайте, не стесняйтесь, - сказал Монте-Кристо. - Так это  приличный дом?    

    - Граф, он не только приличен, он прямо-таки великолепен.    

    - Что ж, не следует упускать такой случай, - сказал  Монте-Кристо.  Давайте  сюда купчую, господин нотариус.    

    И он быстро подписал бумагу, бросив только взгляд на тот  пункт,  где были  указаны местонахождение дома и имена владельцев.    

    - Бертуччо, - сказал он, - принесите  господину  нотариусу  пятьдесят тысяч франков.    

    Управляющий нетвердым шагом вышел и возвратился с пачкой банковых билетов;  нотариус пересчитал их с тщательностью человека, знающего, что  в эту сумму  включен его гонорар.    

    - Теперь, - спросил граф, - мы покончили со всеми формальностями?    

    - Со всеми, господин граф.    

    - Ключи у вас?    

    - Они у привратника, который стережет дом; но вот приказ, по которому он введет  вас во владение.    

    - Очень хорошо.    

    И Монте-Кристо кивнул нотариусу головою, что означало: "Вы мне больше не  нужны, можете идти".    

    - Но мне кажется, - решился сказать честный нотариус, - господин граф ошибся;  мне, со всеми издержками, следует только пятьдесят тысяч.    

    - А ваше вознаграждение?    

    - Входит в эту сумму, господин граф.    

    - Но вы приехали сюда из Отейля?    

    - Да, конечно.    

    - Так надо же заплатить вам за беспокойство, - сказал граф.    

    И движением руки он отпустил его.    

    Нотариус вышел, пятясь задом и кланяясь до земли; в первый раз, с тех пор как  он был внесен в списки нотариусов, встречал он такого клиента.    

    - Проводите господина нотариуса, - сказал граф управляющему.    

    Бертуччо вышел.    

    Оставшись один, граф тотчас же вынул из кармана запирающийся на замок бумажник  и отпер его ключиком, который он носил на шее и с  которым  никогда не  расставался.    

    Порывшись в бумажнике, он остановился на листке  бумаги,  на  котором были  сделаны кое-какие заметки, и сличил их с лежавшей на столе  купчей, словно  проверяя свою память.    

    - Отейль, улица Фонтен, номер двадцать восемь; так и есть,  -  сказал он. -  Теперь вопрос: насколько можно верить  признанию,  сделанному  под влиянием  религиозного страха или страха физического? Впрочем, через  час я все узнаю.    

    - Бертуччо! - крикнул он, ударяя чем-то вроде маленького молоточка со складной  ручкой по звонку, который издал резкий, протяжный звук, похожий на звук  там-тама. - Бертуччо!    

    На пороге появился управляющий.    

    - Господин Бертуччо, - сказал граф, - вы мне когда-то  говорили,  что вы бывали  во Франции?    

    - Да, ваше сиятельство, в некоторых местах бывал.    

    - Вы, вероятно, знакомы с окрестностями Парижа?    

    - Нет, ваше сиятельство, нет, - ответил управляющий с нервной дрожью, которую  Монте-Кристо, отлично разбиравшийся  в  таких  вещах,  правильно приписал  сильному волнению.    

    - Досадно, что вы не бывали в окрестностях Парижа, - сказал он, - потому что я  хочу сегодня же вечером осмотреть  свое  новое  владение,  и, сопровождая меня,  вы, наверно, могли бы дать мне ценные указания.    

    - В Отейль! - воскликнул Бертуччо, смуглое лицо которого стало   мертвенно-бледным. - Мне - ехать в Отейль!    

    - Да что же удивительного в том, что вы поедете в Отейль, скажите  на милость?  Когда я буду жить в Отейле, вам придется  бывать  там,  раз  вы состоите при  мне.    

    Под властным взглядом своего господина Бертуччо опустил голову и стоял  неподвижно и безмолвно.    

    - Что это значит? Что с вами? Прикажете звонить два раза,  чтобы  мне подали  карету? - сказал Монте-Кристо тем тоном, которым Людовик XIV произнес свое  знаменитое: "Мне чуть было не пришлось дожидаться".    

    Бертуччо метнулся из гостиной в переднюю и глухим голосом крикнул:    

    - Карету его сиятельства!    

    Монте-Кристо написал несколько писем; когда он запечатывал последнее,  управляющий показался в дверях.    

    - Карета его сиятельства подана, - сказал он.    

    - Хорошо! Возьмите шляпу и перчатки, - сказал Монте-Кристо.    

    - Так я еду с вашим сиятельством? - воскликнул Бертуччо.    

    - Разумеется, ведь вам необходимо кое-чем распорядиться, раз я  собираюсь там  жить.    

    Не было примера, чтобы графу возражали, и управляющий  беспрекословно последовал  за ним; тот сел в карету и знаком предложил Бертуччо  сделать то же.    

    Управляющий почтительно уселся на переднем сиденье.   V. ДОМ В  ОТЕЙЛЕ      

    Монте-Кристо заметил, что Бертуччо, спускаясь с крыльца, перекрестился  по-корсикански, то есть провел большим пальцем крест в воздухе, а садясь в  экипаж, прошептал коротенькую молитву. Всякий другой,  нелюбопытный, человек  сжалился бы над странным отвращением, которое почтенный управляющий проявлял к  задуманной графом загородной прогулке, но, по-видимому, Монте-Кристо был  слишком любопытен, чтобы освободить  Бертуччо  от этой поездки.    

    Через двадцать минут они были уже в Отейле. Волнение управляющего все  возрастало. Когда въехали в селение, Бертуччо, забившийся в угол кареты, начал  с лихорадочным волнением вглядываться в каждый дом, мимо  которого они  проезжали.    

    - Велите остановиться на улице Фонтен, у номера  двадцать  восемь,  приказал  граф, неумолимо глядя на управляющего.    

    Пот выступил на лице Бертуччо, однако он  повиновался,  высунулся  из экипажа и  крикнул кучеру:    

    - Улица Фонтен, номер двадцать восемь.    

    Этот дом находился в самом конце селения. Пока они ехали,  совершенно стемнело  - вернее, все небо заволокла черная туча,  насыщенная  электричеством и  придававшая этим преждевременным сумеркам торжественность драматической сцены.    

    Экипаж остановился, и лакей бросился открывать дверцу.    

    - Ну что же, Бертуччо, - сказал граф, - вы не выходите? Или вы  собираетесь  оставаться в карете? Да что с вами сегодня?    

    Бертуччо выскочил из кареты и подставил графу плечо, на  которое  тот оперся,  медленно спускаясь по трем ступенькам подножки.    

    - Постучите, - сказал граф, - и скажите, что я приехал.    

    Бертуччо постучал, дверь отворилась, и появился привратник.    

    - Что нужно? - спросил он.    

    - Приехал ваш новый хозяин, - сказал лакей.    

    И он протянул привратнику выданное нотариусом удостоверение.    

    - Так дом продан? - спросил привратник. - И этот господин будет здесь жить?    

    - Да, друг мой, - отвечал граф, - и я постараюсь, чтобы вы не пожалели о  прежнем хозяине.    

    - Признаться, сударь, - сказал привратник, - мне не приходится о  нем жалеть,  потому что мы его почти никогда не видали. Вот уже пять лет, как он у нас не  был, и он хорошо сделал, что продал дом, не приносивший  ему никакого дохода.    

    - А как звали вашего прежнего хозяина? - спросил Монте-Кристо.    

    - Маркиз де Сен-Меран. Я уверен, что ему не пришлось взять за дом то, что он  ему стоил.    

    - Маркиз де Сен-Меран, - повторил Монте-Кристо. -  Мне  это  имя  как будто  знакомо; маркиз де СенМеран...    

    И он сделал вид, что старается вспомнить.    

    - Старый дворянин, - продолжал привратник, - верный слуга Бурбонов. У него была  единственная дочь, он выдал ее за господина де Вильфора, который служил  королевским прокурором сперва в Ниме, потом в Версале.    

    Монте-Кристо взглянул на Бертуччо: тот был  белее  стены,  к  которой  прислонился, чтобы не упасть.    

    - И дочь его умерла? - спросил граф. - Я припоминаю, что  слышал  про это.    

    - Да, сударь, тому уже двадцать один год, и с тех пор мы и  трех  раз не видели  бедного маркиза.    

    - Так, благодарю вас, - сказал Монте-Кристо, рассудив, при взгляде на  изнемогающего Бертуччо, что не следует больше натягивать  струну,  чтобы она не  лопнула, - благодарю вас. А теперь дайте нам огня.    

    - Прикажете проводить вас?    

    - Нет, не нужно. Бертуччо мне посветит.    

    И Монте-Кристо присоединил к этим словам две золотые монеты,  вызвавшие взрыв  благословений и вздохов.    

    - Сударь, - сказал привратник, тщетно пошарив на выступе камина и  на полках, -  у меня здесь нет ни одной свечи.    

    - Возьмите с экипажа фонарь, Бертуччо, и пойдем посмотрим комнаты,  сказал  граф.    

    Управляющий молча повиновался, но по дрожанию фонаря в его руке  было видно,  чего это ему стоило.    

    Они обошли довольно обширный нижний этаж, затем второй этаж, состоявший на  гостиной, ванной и двух спален. Одна из этих спален сообщалась  с винтовой  лестницей, выходившей в сад.    

    - Посмотрите, вот отдельный выход, -  сказал  граф,  -  это  довольно удобно.  Посветите мне, Бертуччо. Идите вперед, и посмотрим,  куда  ведет эта лестница.    

    - В сад, ваше сиятельство, - сказал Бертуччо.    

    - А откуда вы это знаете, скажите на милость?    

    - Я хочу сказать, что она должна вести в сад.    

    - Ну что ж, проверим.    

    Бертуччо тяжко вздохнул и пошел вперед. Лестница точно вела в сад.    

    У наружной двери управляющий остановился.    

    - Ну что же вы? - сказал граф.    

    Но тот, к кому он обращался, не двигался с места,  ошеломленный,  остолбенелый,  подавленный. Его блуждающие глаза как бы искали в окружающем следы ужасного  прошлого, а его судорожно сжатые руки, казалось, отталкивали какие-то страшные  воспоминания.    

    - Ну? - повторил граф.    

    - Нет, нет, - воскликнул Бертуччо, опуская  фонарь  и  прислоняясь  к стене, -  нет, ваше сиятельство, я дальше не пойду, это невозможно!    

    - Что это значит? - произнес непреклонным голосом Монте-Кристо.    

    - Да вы же видите, ваше сиятельство, - воскликнул управляющий, -  что тут  какая-то чертовщина; собираясь купить в Париже дом, вы покупаете его именно в  Отейле, и в Отейле попадаете как раз на номер  двадцать  восемь по улице  Фонтен. Ах, почему я еще дома не сказал вам все!  Вы,  конечно, не потребовали  бы, чтобы я ехал с вами. Но я надеялся, что  вы  все-таки купили не этот дом.  Как будто нет в Отейле других домов, кроме того, где совершилось убийства!    

    - Что за мерзости вы говорите! - сказал МонтеКристо,  внезапно  останавливаясь.  - Ну и человек!  Настоящий  корсиканец.  Вечно  какие-нибудь тайны и суеверия!  Берите фонарь и осмотрим сад: со  мной  вам  не  будет страшно, надеюсь.    

    Бертуччо поднял фонарь и повиновался.  Дверь  распахнулась,  открывая тусклое  небо, где луна тщетно боролась с целым  морем  облаков,  которые застилали ее  своими темными, на миг озаряемыми волнами и затем исчезали, еще более темные, в  глубинах бесконечности.    

    Управляющий хотел повернуть налево.    

    - Нет, нет, - сказал Монте-Кристо, - зачем нам идти  по  аллеям?  Вот отличная  лужайка; пойдем прямо.    

    Бертуччо отер пот, струившийся по его лицу, но повиновался; однако он все-таки  подвигался влево.    

    Монте-Кристо, напротив, шел вправо; подойдя к группе деревьев, он остановился.    

    Управляющий не мог больше сдерживаться.    

    - Уйдите отсюда, ваше сиятельство, - воскликнул он, - уйдите  отсюда, умоляю  вас, ведь вы как раз стоите на том самом месте!    

    - На каком месте?    

    - На том месте, где он свалился.    

    - Дорогой Бертуччо, - сказал граф смеясь, -  придите  в  себя,  прошу вас; ведь  мы здесь не в Сартене или Корте. Здесь не  лесная  трущоба,  а английский сад,  очень запущенный, правда, но все-таки не к чему  за  это клеветать на него.    

    - Не стойте тут, сударь, не стойте тут, умоляю вас!    

    - Мне кажется, вы сходите с ума, маэстро Бертуччо, - холодно  отвечал граф. -  Если так, скажите, и я отправлю вас в лечебницу, пока не  случилось несчастья.    

    - Ах, ваше сиятельство, - сказал Бертуччо, тряся головой и  всплескивая руками  с таким потерянным видом, что, наверное, рассмешил бы  графа, если бы того в  эту минуту не занимали более важные  мысли,  -  несчастье уже произошло...    

    - Бертуччо, - сказал граф, - я считаю долгом предупредить  вас,  что,  размахивая руками, вы их вдобавок отчаянно ломаете  и  вращаете  белками как  одержимый, в которого вселился бес; а я давно уже заметил, что самый упрямый из  бесов - это тайна. Я знал, что вы корсиканец, я  всегда  знал вас мрачным и  погруженным в размышления о какой-то вендетте, но в Италии я не обращал на это  внимания, потому что в Италии такого рода вещи  приняты; но во Франции убийство  обычно считают поступком весьма дурного тона; здесь имеются жандармы, которые  им интересуются, судьи,  которые  за пего судят, и эшафот, который за него  мстит.    

    Бертуччо с мольбой сложил руки, а так как он все еще  держал  фонарь, то свет  упал на его искаженное страхом лицо.    

    Монте-Кристо посмотрел на него тем взглядом, каким он в Риме созерцал казнь  Андреа; потом произнес шепотом, от которого  бедного  управляющего снова  бросило в дрожь:    

    - Так, значит, аббат Бузони мне солгал, когда, после своего путешествия во  Францию в тысяча восемьсот двадцать девятом году, прислал вас  ко мне с  рекомендательным письмом, в котором так превозносил вас? Что ж,  я напишу  аббату; он должен отвечать за свою рекомендацию, и  я,  вероятно, узнаю, о  каком убийстве идет речь. Только  предупреждаю  вас,  Бертуччо, что, когда я  живу в какой-нибудь стране, я имею обыкновение  уважать  ее законы и отнюдь не  желаю из-за вас ссориться с французским правосудием.    

    - Не делайте этого, ваше сиятельство! - в отчаянии воскликнул Бертуччо. - Разве  я не служил вам верой и правдой? Я всегда был честным  человеком и старался,  насколько мог, делать людям добро.    

    - Против этого я не спорю, - отвечал граф, - но тогда почему  же  вы, черт  возьми, так взволнованы? Это плохой знак; если совесть чиста, человек не  бледнеет так и руки его так не трясутся...    

    - Но, ваше сиятельство, - нерешительно возразил Бертуччо, -  ведь  вы говорили  мне, что аббат Бузони, которому я покаялся  в  нимской  тюрьме, предупредил  вас, направляя меня к вам, что на моей совести лежит  тяжкое бремя?    

    - Да, конечно, но так как он мне рекомендовал вас как прекрасного управляющего,  то я подумал, что дело идет о какой-нибудь краже,  только  и всего.    

    - Что вы, ваше сиятельство! - воскликнул Бертуччо с презрением.    

    - Или же что вы, по обычаю корсиканцев, не удержались и "сделали   кожу" [38], как выражаются в этой стране, когда ее с кого-нибудь снимают.    

    - Да, ваше сиятельство, да, в том-то и дело! -  воскликнул  Бертуччо, бросаясь  к ногам графа. - Это была месть, клянусь вам, просто месть.    

    - Я это понимаю; не понимаю только, почему именно этот  дом  приводит вас в  такое состояние.    

    - Но это естественно, ваше сиятельство, - отвечал  Бертуччо,  -  ведь именно в  этом доме все и произошло.    

    - Как, в моем доме?    

    - Ведь он тогда еще не был вашим, - наивно возразил Бертуччо.    

    - А чей он был? Привратник сказал, кажется, маркиза де Сен-Меран?  За что же  вы, черт возьми, могли мстить маркизу де Сен-Меран?    

    - Ваше сиятельство, я мстил не ему - другому.    

    - Какое странное  совпадение,  -  сказал  Монте-Кристо,  по-видимому, просто  размышляя вслух, - что вы вот так, случайно, очутились в том  самом доме, где  произошло событие, вызывающее у вас такое мучительное раскаяние.    

    - Ваше сиятельство, - сказал управляющий, - это судьба, я  знаю.  Начать с  того, что вы покупаете дом именно в Отейле, и он оказывается  тем самым, где я  совершил убийство; вы спускаетесь в сад именно по той лестнице, по которой  спустился он; вы останавливаетесь па том  самом  месте, где я нанес удар; в  двух шагах отсюда, под этим платаном, была яма,  где он закопал младенца; нет,  все это не случайно, потому что  тогда  случай был бы слишком похож на  провидение.    

    - Хорошо, господин корсиканец, предположим,  что  это  провидение;  я всегда  согласен предполагать все что угодно, тем более что надо же уступать людям с  больным рассудком. А теперь соберитесь с мыслями и  расскажите мне все.    

    - Я рассказывал это только раз в жизни, и то аббату Бузони. Такие вещи, -  прибавил, качая головой, Бертуччо, - рассказывают только на  исповеди.    

    - В таком случае, мой дорогой, - сказал граф, - я отошлю вас к вашему  духовнику; вы можете стать, как он, картезианцем или бернардинцем и  беседовать  с ним о ваших тайнах. Что же касается меня, то я  опасаюсь  домоправителя,  одержимого такими химерами; мне не нравится, если мои слуги боятся по вечерам  гулять в моем саду. Кроме того, сознаюсь, я  вовсе  не хочу, чтобы меня  навестил полицейский комиссар; ибо, имейте в виду, господин Бертуччо: в Италии  правосудие получает деньги за бездействие, а во Франции, наоборот, - только  когда оно деятельно. Я  считал  вас  отчасти корсиканцем, отчасти  контрабандистом, но чрезвычайно искусным  управляющим, а теперь вижу, что вы  гораздо более разносторонний человек,  господин Бертуччо. Вы мне больше не  нужны.    

    - Ваше сиятельство, ваше сиятельство! - воскликнул управляющий в ужасе от этой  угрозы. - Если вы только поэтому хотите меня уволить,  я  все расскажу, во всем  признаюсь; лучше мне взойти на эшафот, чем  расстаться с вами.    

    - Это другое дело, - сказал Монте-Кристо, - но подумайте: если вы собираетесь  лгать, лучше не рассказывайте ничего.    

    - Клянусь спасением моей души, я вам скажу все! Ведь даже аббат Бузони знал  только часть моей тайны. Но прежде всего умоляю вас, отойдите от этого платана.  Вот луна выходит из-за облака, а вы стоите здесь,  завернувшись в плащ, он  скрывает вашу фигуру, и он так похож на плащ господина де Вильфор...    

    - Как, - воскликнул Монте-Кристо, - так это Вильфор...    

    - Ваше сиятельство его знает?    

    - Он был королевским прокурором в Ниме?    

    - Да.    

    - И женился на дочери маркиза де Сен-Меран?    

    - Да.    

    - И пользовался репутацией самого честного, самого строгого и  самого  нелицеприятного судьи?    

    - Так вот, ваше сиятельство, - воскликнул Бертуччо, - этот человек  с  безупречной репутацией...    

    - Да?    

    - ...был негодяй.    

    - Это невозможно, - сказал Монте-Кристо.    

    - А все-таки это правда.    

    - Да неужели! - сказал Монте-Кристо. - И у вас есть доказательства?    

    - Во всяком случае были.    

    - И вы, глупец, потеряли их?    

    - Да, но, если хорошенько поискать, их можно найти.    

   -  Вот как! - сказал граф. - Расскажите-ка мне об этом, Бертуччо.  Это в самом  деле становится интересно.    

    И граф, напевая мелодию из "Лючии", направился к скамейке и сел;  Бертуччо последовал за ним, стараясь разобраться в своих воспоминаниях.    

    Он остался стоять перед графом.   VI. ВЕНДЕТТА      

    - С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? - спросил Бертуччо.    

    - Да с чего хотите, - сказал Монте-Кристо, - ведь я вообще ничего  не знаю.    

    - Мне, однако же, казалось,  что  аббат  Бузони  сказал  вашему  сиятельству...    

    - Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет,  и  я все  забыл.    

    - Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству...    

    - Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы  мне  замените  вечернюю газету.    

    - Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году.    

    - Вот как! - сказал Монте-Кристо. - Это старая история.    

    - Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в  моей памяти,  словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил в императорской  армии и дослужился до чина поручика в полку, который  весь состоял из  корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы остались сиротами,  когда ему было восемнадцать лет, а мне - пять; он  воспитывал меня как сына. В  тысяча восемьсот четырнадцатом году,  при  Бурбонах, он женился. Император  вернулся с  острова  Эльба,  брат  тотчас  же вновь пошел в солдаты, был легко  ранен при Ватерлоо и отступил с  армией за Луару.    

    - Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, - прервал граф, - а она, если  не ошибаюсь, уже давно написана.    

    - Прошу прощения, ваше сиятельство, по эти подробности для начала необходимы, и  вы обещали терпеливо выслушать меня.    

    - Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его.    

    - Однажды мы получили письмо, - надо вам сказать, что мы жили  в  маленькой  деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Коре, - письмо было от брата, он  писал нам, что армия распущена, что он  возвращается  домой через Шатору,  Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и  просил,  если  у  меня  есть деньги, прислать их  ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым  у  меня были кое-какие дела.    

    - По контрабанде, - вставил Монте-Кристо.    

    - Ваше сиятельство, жить-то ведь надо.    

    - Разумеется; продолжайте.    

    - Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег  ему  не  посылать, а  отвезти. У меня - было около тысячи франков; пятьсот  я  оставил Асеухгте, моей  невестке, а с остальными отправился в Ним.  Это  было  не трудно: у меня была  лодка, мне предстояло переправить в море груз, - все складывалось благоприятно.  Но когда я принял груз, ветер переменился,  и четыре дня мы не могли войти в  Рону. Наконец, нам это удалось, и мы поднялись до Арля; лодку я оставил между  Бельгардем и Бокером, а сам направился в Ним.    

    - Мы подходим к сути дела, не так ли?    

    - Да, ваше сиятельство; прошу прощения, но, как ваше сиятельство сами  убедитесь, я рассказываю только самое необходимое. В  то  время  на  юге  Франции происходила резня. Там были три разбойника, их звали Трестальон,  Трюфеми и Граффан, - они убивали на улицах всех, кого подозревали в   бонапартизме. Ваше сиятельство, верно, слышали об этих убийствах?    

    - Слышал кое-что; я был тогда далеко от Франции. Продолжайте.    

    - В Ниме приходилось буквально ступать по лужам крови; на каждом шагу валялись  трупы; убийцы бродили шайками, резали, грабили и жгли.    

    При виде этой бойни я задрожал: не за себя, -  мне,  простому  корсиканскому  рыбаку, нечего было бояться, напротив, для  нас,  контрабандистов, это было  золотое время, - но я боялся за брата:  он,  императорский солдат, возвращался  из Луарской армии в мундире и с эполетами, и ему надо было всего опасаться.    

    Я побежал к нашему трактирщику. Предчувствие не обмануло  меня.  Брат мой  накануне прибыл в Ним и был убит на пороге того самого дома, где думал найти  приют.    

    Я всеми силами старался разузнать, кто были убийцы, но никто не  смел назвать  их, так все их боялись. Тогда я вспомнил о хваленом  французском правосудии,  которое никого не боится, и пошел к королевскому прокурору.    

    - И королевского прокурора звали Вильфор?  -  спросил  небрежно  Монте-Кристо.    

    - Да, ваше сиятельство, он прибыл из Марселя, где он  был  помощником  прокурора. Он получил повышение за усердную службу. Он один  из  первых, как  говорили, сообщил Бурбонам о высадке Наполеона.    

    - Итак, вы пошли к нему, - прервал Монте-Кристо.    

    - "Господин прокурор, - сказал я ему, - моего брата  вчера  убили  на  улице Нима; кто убил - не знаю, но ваш долг отыскать убийцу. Вы здесь  глава  правосудия, а оно должно мстить за тех, кого не сумело защитить".    

    "Кто был ваш брат?" - спросил королевский прокурор.    

    "Поручик корсиканского батальона".    

    "То есть солдат узурпатора?"    

    "Солдат французской армии".