1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
    
Музыка в одночасье подчинила себе и развратила всех. Всех без исключения.
    
Когда она окончилась, раздались бешеные аплодисменты и непрекращающиеся крики «бис!», и оркестр заиграл снова. Мэри забыла о ребенке, а Глессинг решил, что сегодня же вечером он попросит – нет, черт побери, потребует, – чтобы Горацио благословил их брак. Танцующие продолжали кружиться, высоко задирать ноги, подбадривать друг друга, восторженно вскрикивать – и потом все разом кончилось. Молодежь окружила Струана и Шевон, наперебой благодаря его и поздравляя ее. Она с видом собственницы держала его под руку и обмахивалась веером, бесконечно довольная собой. Он вытер вспотевший лоб, радуясь, что обе его карты оказались выигрышными: Тесс и канкан.
    
Все вернулись к своим местам за столами, и официанты начали разносить подносы с едой. Копченый лосось, копченые окорока, рыба, устрицы, съедобные моллюски и колбасы. Свежие фрукты, которые Чен Шень выкрал с лорки, совершившей опасное путешествие из Манилы. Говяжьи бока, приобретенные у королевского флота и зажаренные на открытом огне. Молочные поросята. Маринованные свиные ножки в сладком желе.
    
– Клянусь жизнью, – заметил Сергеев, – давно уже не видел я такого изобилия за столом и не проводил время так чудесно, мистер Струан.
    
– Ла-ла, ваше высочество, – сказала Шевон. приподняв одну бровь, – а по-моему, «Благородный Дом» сегодня как раз решительно ничем не смог нас удивить.
    
Струан рассмеялся вместе с остальными и сел во главе сгола. Сергеев опустился на стул по правую руку от него, Лонгстафф – по левую, рядом с великим князем расположилась Шевон. Мэри Синклер села подле Лонгстаффа, следом за ней – Глессинг, внимательный и заботливый. За тем же столом сидели Горацио, Аристотель, Мануэлита и адмирал. Потом Брок с Лизой и Джефф Купер. Робб и Кулум были хозяевами за своими собственными столами.
    
Струан посмотрел на Аристотеля, удивляясь про себя, как это старику удалось уговорить Варгаша позволить Мануэлите быть дамой Аристотеля за обеденным столом. Господи всемогущий, подумал он, неужели это Мануэлита позирует ему для той картины?
    
– Канкан, – говорил между тем Лонгстафф, – нет, чес-с-слово. Это был дьявольски рискованный трюк, Тай-Пэн.
    
– Отнюдь, ваше превосходительство, ведь здесь собрались вполне современные люди. Мне кажется, все получили массу удовольствия.
    
– Но если бы мисс Тиллман – не взяла на себя инициативу, – вставил Сергеев, – сомневаюсь, что кто-то из нас нашел бы в себе достаточно мужества.
    
– Что еще оставалось делать бедной девушке, ваше высочество? – ответила Шевон. – Честь была поставлена на карту. – Она повернулась к Струану: – С вашей стороны это было очень нехорошо, Тай-Пэн.
    
– Верно, – кивнул он. – Прошу вас извинить меня на минуту, я должен проследить, чтобы о гостях позаботились должным образом.
    
Он обошел столы, приветливо кивая всем. Когда он приблизился к столу Кулума, наступило молчание, и Кулум поднял глаза.
    
– Хэллоу, – произнес он.
    
– Все в порядке, Кулум?
    
– Да, благодарю вас. – Кулум был безукоризненно вежлив, но голос его звучал холодно. Горт, сидевший напротив Тесс за его столом, спрятал довольную усмешку. Струан кивнул и отошел.
    
Когда ужин закончился, дамы удалились в большую палатку, поставленную специально для них. Мужчины собрались группами у столов. Они курили, потягивали портвейн, отдыхали, довольные тем, что ненадолго остались одни. Разговор в основном шел о поднявшихся ценах на пряности, и Робб и Струан между делом заключили несколько выгодных сделок на их поставку, а также на предоставление другим торговцам скупленного ими грузового пространства на торговых судах. По поводу предстоящего конкурса все сходились во мнении, что победительницей будет Шевон, но Аристотеля это, как будто, ни в чем не убеждало.
    
– Если вы не отдадите ей приз, – говорил Робб, – она убьет вас.
    
– Ах, Робб, дорогая ты моя простота! – возражал Аристотель. – Вы все не можете оторвать взгляд от ее грудок – они и в самом деле дивно хороши, – но конкурс-то объявлен на лучшее платье, а не на полное отсутствие такового!
    
– Но ее платье восхитительно. Самое лучшее здесь, даже думать нечего.
    
– Ах, бедняга ты бедняга, ты не обладаешь глазом художника – и чувством ответственности, которую налагает на человека бессмертный выбор.
    
Так что шансы Шевон стали расцениваться несколько ниже. Многие отдавали предпочтение Мэри. Мануэлита также имела своих сторонников.
    
– А кого выбрал бы ты, Кулум? – спросил Горацио.
    
– Мэри Синклер, разумеется, – ответил Кулум, как того требовала вежливость, хотя, насколько это касалось его, в мире теперь существовала лишь одна леди, достойная этой чести.
    
– Это очень любезно с твоей стороны, – сказал Горацио. В этот момент его окликнул Маусс, и он отвернулся со словами: – Прошу прощения.
    
Кулум присел за одним из етолов, радуясь возможности побыть наедине со своими мыслями. Тесс Брок. Какое очаровательное имя! Как она была прекрасна! Какая совершенная леди! Он увидел приближающегося к нему Горта.
    
– Пару слов с глазу на глаз, Струан? – произнес Горт.
    
– Конечно. Присаживайтесь, пожалуйста. – Кулум старался скрыть охватившее его беспокойство.
    
– Благодарствуйте. – Горт сел, положив свои огромные руки на стол. – Лучше уж я сразу выложу все, как есть. Я по-другому и не умею. Дело касается твоего отца и моего. Они враги, тут ничего не попишешь. И ничего мы с этим поделать не сможем, ни ты, ни я. Но, только потому что они враги, нам-то вовсе не обязательно так же относиться друг к другу. По крайности, такая у меня мысль. Китай большой, хватит его и на твою, и на мою долю. По крайности, такая у меня мысль. Мне до смерти надоело смотреть на те глупости, которые они вытворяют. Возьми, к примеру, этот холм – да они оба были готовы всем на свете рискнуть, все поставить на один удар молотка из-за этого своего лица. Если мы не поостережемся, нас обоих втянут в эту вражду, и тебя, и меня, хотя нам-то друг друга ненавидеть и не за что. Что скажешь? Давай решать сами за себя. Что мой Па думает или что твой Па думает – ну, это их личное дело. Давай мы с тобой начнем все по-честному. В открытую. Кто знает, может, когда-нибудь мы станем друзьями? Но, я думаю, не по-христиански это – нам вот так друг друга ненавидеть, из-за наших только отцов. Что скажешь?
    
– Я с тобой согласен, – ответил Кулум, сбитый с толку этим неожиданным предложением дружбы.
    
– Я не говорю, что мой отец не прав, а твой прав. Я только говорю, что мы как мужчины должны постараться жить своей жизнью, а уж там, как получится. – Грубое, словно вытесанное из камня лицо Горт а сложилось в улыбке: – Я, видать, тебя здорово огорошил, парень.
    
– Прошу прощения. Просто я... ну... да, я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Я просто не ожидал, что... ну, что ты смотришь на это по-иному, чем наши родители.
    
– Вот видишь? Я как раз об этом и речь веду, клянусь Богом. Мы за всю жизнь друг другу и четырех слов не сказали, а ты уже думал, что я ненавижу тебя со всеми потрохами, да и только.
    
– Да.
    
– Нелегко это – ну, то, что мы затеем. Не забывай, у нас с тобой жизнь была разная. Моей школой стал корабль. В десять лет я уже ушел в свое первое плавание. Так что придется тебе попривыкнуть к моим манерам, да и к речи. Но даже и так, я знаю про Китайскую торговлю больше многих, и я лучший моряк в этих водах. Не считая моего Па – да еще этого дьяволова отродья Орлова.
    
– Орлов так хорош?
    
– Да. Этот мерзавец, наверное, зачат от акулы, а выродила его русалка. – Горт взял щепоть просыпанной на стол соли и суеверно бросил ее через плечо. – У меня от этого сукина сына мурашки по коже бегают.
    
– У меня тоже, – кивнул Струан. Горт помолчал немного, потом сказал:
    
– Нашим отцам никак не понравится, что мы стали друзьями.
    
– Да. Я знаю.
    
– Скажу тебе прямо, Струан. Это Тесс мне сказала, что сегодня подходящий вечер, чтобы поговорить с тобой по душам. Так что поначалу это была и не моя идея – поговорить с тобой сегодня в открытую-то. Но я прямо рад, что теперь выговорился. Что скажешь? Давай попробуем, а? Вот моя рука.
    
Кулум с радостью пожал протянутую руку.
    
Глессинг раздраженно потягивал бренди, стоя в нетерпеливом ожидании по другую сторону танцевального круга. Он уже готов был прервать беседу Горацио с Кулумом, когда Маусс подозвал Синклера к себе. И что это ты, черт возьми, так разнервничался, спрашивал он себя. Да нет, я не нервничаю. Просто мне не терпится высказать то, что у меня на сердце. Клянусь Юпитером, Мэри сегодня выглядит потрясающе. Совершенно потрясающе!
    
– Извините, капитан Глессинг, – отрывисто произнес у его плеча Тернбулл, сероглазый, всегда безукоризненно одетый человек, главный магистрат Гонконга, который с крайней серьезностью относился к своему назначению.
    
– Прекрасный вечер, ну?
    
– Да.
    
– По-моему, сейчас самое время, если вы не против. Его превосходительство свободен. Нам стоит попробовать перехватить его, пока есть такая возможность.
    
– Хорошо. – Глессинг автоматически поправил пояс с саблей и последовал за Тернбуллом меж столов в сторону капитан-суперинтенданта торговли, стоявшего неподалеку.
    
– Вы не уделите нам минуту времени, ваше превосходительство? – обратился к нему Тернбулл.
    
– О, разумеется.
    
– Извините, что речь на праздничном вечере пойдет о делах, но все это весьма важно. Один из наших патрульных фрегатов захватил шайку грязных пиратов.
    
– Отлично. Дело, как будто, яснее ясного?
    
– Да, ваше превосходительство. Негодяи были захвачены у южного берега, недалеко от Абердина. Они грабили джонку, перебив ее команду.
    
– Проклятые свиньи, – возмутился Лонгстафф. – Суд уже состоялся?
    
– В этом-то и заключается проблема, – доложил Тернбулл. – Капитан Глессинг считает, что это должен быть военно-морской трибунал – я полагаю это гражданским делом. Но мои полномочия распространяются лишь на мелкие правонарушения и уж никак не на уголовные преступления какого бы то ни было рода. Это дело должно слушаться в присутствии присяжных и обязательно настоящим судьей; оно по всем оценкам достойно сессии.
    
– Верно. Но мы не можем иметь своего судью, пока официально не станем колонией. А это, как вы понимаете, займет еще не один месяц. С другой стороны, мы не можем держать преступников в тюрьме без скорого и справедливого суда – это незаконно. – Лонгстафф ненадолго задумался. – Я бы сказал, что дело это гражданское. Если присяжные вынесут обвинительный приговор, пришлите мне бумаги на утверждение. Вам лучше сразу начать возводить рядом с тюрьмой виселицу.
    
– Я не могу сделать этого, ваше превосходительство. Это было бы серьезным нарушением законности. Закон в данном случае предельно ясен – только настоящий судья полномочен выносить приговор по такому важному делу.
    
– Однако мы не можем бесконечно долго держать под замком людей, обвинив их в преступлении и лишив открытого и справедливого суда. Что вы предлагаете?
    
– Я не знаю, что делать, сэр.
    
– Чертовски досадно все это! – сказал Лонгстафф. – Вы правы, конечно.
    
– Возможно, нам следует передать их китайским властям, пусть они с ними разбираются, – предложил Глессинг, стремясь поскорее решить этот вопрос, чтобы поговорить наконец с Горацио.
    
– Я не одобряю этого шага, – резко возразил Тернбулл. – Преступление было совершено в британских водах.
    
– Вполне с вами согласен, – кивнул Лонгстафф. – Пока что держите всех таких обвиняемых под стражей, а я отправлю срочную депешу в министерство иностранных дел и запрошу их указаний.
    
– Слушаюсь, ваше превосходительство. – Тернбулл замолчал на секунду. – Далее, я бы хотел получить средства на расширение тюрьмы. У меня десятки случаев ограблений с нанесением телесных повреждений и одна вооруженная кража со взломом.
    
– Очень хорошо, – апатично сказал Лонгстафф. – Давайте обсудим это завтра.
    
– Возможно, мне тоже следует попросить ваше превосходительство об аудиенции на завтра, – сказал Глессинг. – Мне необходимы какие-то деньги, чтобы нанять лоцманов, и нам нужно определить сумму портовых и причальных сборов. Кроме того, мне требуются полномочия на то, чтобы реквизировать несколько быстрых охотников за пиратами. Ходят упорные слухи, что флот этого дьявола Ву Фан Чоя стоит где-то недалеко на севере. Мне также понадобится ваше разрешение расширить мою юрисдикцию на все воды Гонконга. Существует настоятельная необходимость ввести единообразные таможенные свидетельства для порта и решить все вопросы, связанные с взиманием таможенных пошлин.
    
– Очень хорошо, капитан, – кивнул Лонгстафф. – В полдень. – И затем Тернбуллу: – Девять часов?
    
– Благодарю вас, ваше превосходительство.
    
К досаде Глессинга, Лонгстафф повернулся и направился к Горацио. Господи милостивый, подумал он, я так и не доберусь до него сегодня.
    
Струан смотрел на корабли, стоящие на якоре, и время от времени поглядывал на небо. Погода хорошая, сказал он себе.
    
– Прекрасная гавань, мистер Струан, – дружелюбно заметил Сергеев, подходя к нему.
    
– Да. Хорошо, что после стольких лет мы наконец имеем собственную гавань и свои воды. – Струан с появлением князя насторожился, но внешне его манеры оставались такими же спокойными. – Гонконг станет подлинной жемчужиной в королевской короне. Со временем.
    
– Не хотите ли немного прогуляться?
    
Великий князь направился вниз к воде, Струан поравнялся с ним и зашагал рядом.
    
– Насколько я понимаю, островом вы владеете чуть больше двух месяцев. – Князь махнул рукой в сторону многочисленных построек, заложенных в Счастливой Долине. – И, однако, у вас тут уже почти целый город. Ваша энергия и трудолюбие превосходят всякое воображение.
    
– Что ж, ваше высочество, если вы решаете, что что-то должно быть сделано, без толку сидеть и ждать, теряя время, не так ли?
    
– Вы правы. Мне только кажется странным, что вы удовлетворились лишь этой пустынной скалой, когда Китай так беспомощен. Война должна была бы принести вам много куда более значительных призов.
    
– Мы не гонимся за призами в войне с Китаем. Нам достаточно просто небольшой базы, где мы сможем килевать и переоснащать свои корабли. К тому же я едва ли назвал бы беспомощной нацию, насчитывающую триста миллионов человек.
    
– Значит, коль скоро война еще не завершена, вы, я полагаю, ожидаете прибытия крупных подкреплений. Вам понадобятся здесь армии, а не несколько тысяч солдат. И целые флоты, а не тридцать или около того кораблей.
    
– Его превосходительство осведомлен на этот счет лучше меня. Но со своей стороны могу сказать, что любая держава, которая решит померяться силами с Китаем, должна настроиться на долгую и упорную борьбу. Если у нее нет необходимых планов и необходимых людей. – Струан показал рукой через гавань на материк: – Эта земля не имеет конца.
    
– Россия тоже не имеет конца, – сказал Сергеев. – Но только иносказательно. На самом деле даже России положены пределы. Северным Ледовитым океаном и Гималаями. Балтийским морем и Тихим океаном.
    
– Вы заняли северные земли? – Струан был ошеломлен, но постарался не выдать голосом охватившей его тревоги. Где это, ради Создателя? К северу от Маньчжурии? Маньчжурии? Или Китая, моего Китая?
    
– Мать-Россия простирается от моря до моря. Под Богом, Тай-Пэн, – без всякой выспренности произнес Сергеев. – Нужно своими глазами увидеть землю моей родины, чтобы понять мои слова. Она черна, плодородна и наполнена жизнью. И все же мы превратили в пустыню полторы тысячи миль этой земли, чтобы сдержать Бонапарта и его Grande Armee[17].
    
Ваша стихия – море. Моя – земля. Море я оставляю вам, Тай-Пэн. – Взор Сергеева затуманился. – Сегодня днем мы наблюдали великий поединок. И заклад был любопытный. Крайне любопытный.
    
Струан улыбнулся, глубокие линии, прорезавшие его щеки, стали еще глубже.
    
– Жаль, что схватка закончилась вничью. Теперь мы так и не узнаем – не правда ли, ваше высочество, – кто же из бойцов был лучшим?
    
– Вы нравитесь мне, мистер Струан. Я бы хотел быть вашим другом. Мы могли бы очень пригодиться друг другу.
    
– Я почту за честь быть вам полезным везде и во всем.
    
Сергеев расхохотался, обнажив ослепительно белые зубы?
    
– Времени впереди достаточно. Единственное преимущество, которое Азия имеет перед Европой, кроется в отношении азиатов ко времени. Мой род происходит из Караганды. Город лежит по эту сторону Урала, так что, возможно, я отчасти азиат. Мы казаки.
    
– Я не понимаю. Урал?
    
– Горная цепь, которая тянется от Северного Ледовитого океана до Каспийского моря. Она делит Россию на восточную и западную части.
    
– Я так мало знаю о России... да и о Европе, если уж на то пошло, – сказал Струан.
    
– Вам непременно нужно побывать в России. Подарите мне шесть месяцев своего времени и позвольте быть вашим гостеприимным хозяином. У нас есть, на что посмотреть: города... бескрайние моря колышущейся травы. Поездка могла бы оказаться очень выгодной. Огромные рынки для чая, шелка и вообще всех видов товаров. – Его глаза весело сверкнули: – И женщины просто несравненны.
    
– На этой неделе я немного занят, но вот, может быть, на следующей?
    
– А теперь давайте оставим шутки и поговорим серьезно. Прошу вас, подумайте о моем предложении. На будущий год или через год. Я полагаю это очень важным. Для вас, для вашей страны и вообще для будущего. Россия и Британия никогда не воевали друг с другом. На протяжении веков мы были союзниками, и у нас обоих постоянно возникали трения с Францией, нашим традиционным противником. Россия располагает громадными земельными ресурсами и миллионами людей, сильных людей. У вас земли мало, поэтому вам нужна ваша империя, и мы ничего не имеем против этого. Вы правите морями, мы признаем и одобряем это. Ваша промышленная мощь возросла неимоверно и приносит вам огромные богатства. Это доставляет нам искреннее удовольствие. Вы имеете товары и средства их доставки, мы имеем рынки. Но у нас тоже есть товары, которые могут пригодиться вам: сырье для ваших невероятных машин и пища для вашего поразительного народа. Вместе мы несокрушимы. Вместе мы сможем держать Францию в узде. И не только ее, но и священную Римскую империю, и Пруссию, и турецких нехристей. Вместе мы сможем установить прочный мир. И расти и процветать на благо всех.
    
– Да, – столь же серьезно ответил Струан. – Я тоже за это. Но вы рассуждаете в масштабах целой нации. С исторической точки зрения. Это ничего не дает на практике. И я не считаю, что можно винить французов в честолюбии их королей. Или оправдать обращение турков в христиан посредством огня и меча. Я уже высказал свои взгляды за обедом. Если говорить о всех государствах сразу, то я уверен, что без какой-либо формы контроля за действиями королей – и королев – войн окончательно не избежать. Его превосходительство сегодня очень удачно выразился на этот счет. Короли – да и вообще любые вожди – проливают не свою кровь, а кровь других людей. Говоря же о практической стороне, я мало что могу сделать. Мой торговый дом не решает государственных проблем – и я не обладаю никакой реальной властью в парламенте, как вам хорошо известно.
    
– Но во всем, что касается Азии, к вашему мнению прислушиваются очень внимательно. А власть – и огромная власть – есть у меня в Санкт-Петербурге.
    
Струан глубоко затянулся сигарой, потом выпустил длинную струю дыма:
    
– Что вам нужно в Азии?
    
– Что вам нужно в Китае?
    
– Торговля, – ответил Струан тут же, словно не задумываясь, хотя внутренне весь собрался, чтобы случайно не выдать своей истинной цели. Существует, черт возьми, огромная разница, сказал он себе, между Азией и Китаем.
    
– Я, возможно, сумел бы добиться, чтобы «Благородному Дому» было даровано исключительное право поставлять чай на рынок всех трех Россий. И такое же право на вывоз пушнины и зерна изо всех трех Россий.
    
– В обмен на что? – спросил Струан, ошеломленный огромностью этого предложения. Подобная монополия означа ла бы миллионные доходы. И столь сильная позиция обеспечила бы ему влиятельное положение в английских политических кругах и подняла бы его престиж на недосягаемую высоту.
    
– Дружбу, – ответил Сергеев.
    
– Это слово включает в себя множество значений, ваше высочество.
    
– У него есть только одно значение, мистер Струан. Хотя, конечно, существует много способов, как друг может помочь другу.
    
– Какую конкретную помощь вы конкретно хотите получить в обмен на конкретное соглашение с моей компанией?
    
Сергеев рассмеялся.
    
– Этак у нас получится слишком много конкретностей для одного вечера, мистер Струан. Но, согласитесь, мое предложение стоит того, чтобы над ним поразмыслить и серьезно его рассмотреть. А также обсудить, выбрав для этого конкретный момент, а? – Он устремил взгляд мимо кораблей через гавань на материк. – Вы непременно должны побывать в России, – повторил он.
    
    
– Когда вам понадобится перевод, ваше превосходительство? – Горацио поднял глаза от бумаги, которую минуту назад протянул ему Лонгстафф.
    
– В любое время, мой милый. Скажем, как-нибудь на днях, ну? Только поставьте китайские иероглифы над английскими словами, хорошо?
    
– Слушаюсь, сэр. Мне следует отправить его кому-нибудь?
    
– Нет. Просто вернете его мне. Разумеется, дело это приватное. – Лонгстафф отошел, довольный тем, как продвигается вперед его план. Письмо гласило: «Его превосходительство английский капитан-суперинтендант торговли желает приобрести пятьдесят фунтов семян тутового дерева или тысячу саженцев, которые должны быть доставлены ему как можно быстрее». Все. что ему останется сделать, когда Горацио вернет текст переведенным, это подставить «чая» вместо «тутового дерева». С этим он и сам справится: китайский иероглиф, обозначающий чай, можно найти на каждом ящике, который отправлялся домой. А потом он будет ждать, пока не решит, к кому можно и обратиться с таким посланием.
    
Оставшись один, Горацио перечел письмо. Интересно, зачем это Лонгстаффу вдруг понадобились тутовые деревья? Десятки тысяч этих деревьев вместе с шелковичными червями росли на юге Франции, и было бы проще простого получить семена оттуда. В то время как в Китае раздобыть их будет совсем не просто. Или Лонгстафф намерен посадить рощу этих деревьев прямо здесь? Но зачем ему тогда пятьдесят фунтов семян? Это же громадное количество, а он никогда не увлекался садоводством. И зачем подчеркивать, что это частное дело и не должно разглашаться?
    
– Горацио?
    
– А, привет, Джордж. Как поживаешь?
    
– Прекрасно, благодарю тебя.
    
Горацио заметил, что Глессинг был весь в поту и заметно нервничал.
    
– Что случилось?
    
– Ничего. Просто, видишь ли... ну, в жизни каждого человека наступает день... когда он должен... ну, ты вдруг встречаешь кого-то, кто... нет, я говорю все не то. Это касается Мэри. Я хочу жениться на ней, и мне нужно твое благословение.
    
Горацио вспыхнул, но тут же заставил себя успокоиться и сказал то, что уже решил сказать. Сегодня он весь вечер особенно остро ощущал то внимание, которое Глессинг оказывал Мэри; и вспоминал выражение лица капитана в самый первый день на острове. Он ненавидел Глессинга за то, что тот осмелился осложнить жизнь ему и Мэри, осмелился возомнить, будто Мэри хотя бы на мгновение может им всерьез заинтересоваться. – Я крайне польщен, Джордж. И Мэри тоже будет польщена. Но она... видишь ли, я думаю, она еще не вполне созрела для супружеской жизни.
    
– Да что ты! Конечно же, она к ней готова, давно готова, тут и думать нечего. А у меня прекрасные перспективы, и мой дед собирается отказать мне родовое поместье. Достаток у меня будет весьма приличный, и служебная карьера выглядит чертовски заманчиво, к тому же...
    
– Поостынь немного, Джордж. Мы должны очень тщательно все обдумать и взвесить. Ты уже говорил об этом с Мэри?
    
– Господи милостивый, нет. Хотел сначала узнать о твоем отношении. Как же иначе.
    
– Тогда дай мне время во всем разобраться. Я и не предполагал, что у тебя серьезные намерения. Боюсь, я должен попросить тебя запастись терпением – для меня Мэри всегда была гораздо младше, чем на самом деле. Да ведь и совершеннолетия она еще не достигла, – небрежно добавил он.
    
– Значит, в общем и целом ты одобряешь? Так я понимаю?
    
– О да... просто мне никогда не приходило в голову, что... ну, в положенное время, когда она станет совершеннолетней, я уверен, она почтет за честь и с радостью примет твои ухаживания.
    
– Так ты считаешь, что мне следует подождать, пока ей исполнится двадцать один?
    
– Как ты понимаешь, я пекусь только об ее интересах. Она моя единственная сестра, и... мы очень близки друг другу. С тех пор, как умер отец, ее воспитанием занимался я.
    
– Да, конечно, – сокрушенно произнес Глессинг. – И из тебя, черт побери, вышел отличный воспитатель. Чертовски признателен, что ты вообще не отверг меня с ходу. Она такая... о, по-моему, она удивительная. Да, она удивительная.
    
– И все же лучше набраться терпения. Брак – это слишком ответственный шаг. Особенно для такой девушки, как Мэри.
    
– Да. Ты прав, конечно. Ну что ж, давай выпьем за будущее, а? Я не спешу с... э-э, но я хотел бы получить официальный ответ. Ведь нужно все распланировать, не так ли?
    
– О да, разумеется. Итак, за будущее!
    
    
– Дьявол меня забери, – выругался Брок, когда Горт подошел к нему. – Струаны прибрали к рукам каждый проклятый фут грузового пространства на всех кораблях, кроме наших. Как это у них получается? Еще сегодня утром? Уму непостижимо!
    
– Такое чувство, что узнал обо всем заранее – только это невозможно.
    
– Ну да ладно, клянусь Богом, это не так уж важно, – произнес Тайлер Брок, самодовольно улыбаясь и думая о своем корабле, спешившем в Манилу. Он не знал, что Дирк Струан и здесь опережает его на несколько часов. – Потанцевали и порезвились мы тут на славу, что скажешь?
    
– Кулуму, похоже, сильно приглянулась наша Тесс, Па.
    
– Н-да... я это тоже заметил. Пора ей, пожалуй, домой.
    
– Не раньше, чем пройдет конкурс. – Горящий взгляд Горта впился в глаза отца. – Если эта парочка поженится, то это как раз будет нам на руку.
    
– Никогда, клянусь Богом, – отрезал Брок, и его лицо побагровело.
    
– А я говорю – да, клянусь Богом. До меня дошел слух. От одного из наших португальских клерков, который узнал об этом от одного из клерков Струана: через полгода Тай-Пэн уезжает домой.
    
– Что?!
    
– Уезжает навсегда.
    
– Я в это не верю.
    
– Когда этот дьявол выйдет из дела, кто станет Тай-Пэном, а? Робб. – Горт смачно сплюнул. – Робба мы слопаем с потрохами. До земельной распродажи я был готов сказать, что и Кулума мы разжуем, как кусок солонины. Теперь я уже не так уверен. Но если Тесс будет его женой, тогда это будет «Брок, Струан и компания». После Робба Тай-Пэном станет Кулум.
    
– Дирк никогда не уедет. Никогда. Ты, видать, умом тронулся, парень. Только то, что Кулум танцевал с ней, не означает еще...
    
– Постарайся же понять, Па, – прервал его Горт. – Когда-нибудь Струан уедет. Все знают, что он метит в парламент. Как и тебе нужно будет уйти. Когда-нибудь.
    
– Ну, до этого-то еще далеко, клянусь Богом.
    
– Верно. Но когда-нибудь ты ведь все-таки уйдешь? Тогда Тай-Пэном буду я. – Голос Горта не был грубым, в нем звучала лишь спокойная уверенность. – Я буду Тай-Пэном «Благородного Дома», клянусь Богом, а не второй после него компании. И союз Кулума и Тесс в самый раз мне это устроит.
    
– Дирк ни за что не уедет, – повторил Брок, ненавидя сына за намек на то, что Горт преуспеет там, где у него самого ничего не получилось.
    
– Я же о нас думаю, Па! И о нашем доме. О том, как ты и я работаем день и ночь, чтобы обойти его. И о будущем. Женитьба Кулума на Тесс отлично решит все наши проблемы, – твердо добавил Горт.
    
Брок весь словно ощетинился, уловив вызов в его словах. Он понимал, что наступит день, когда ему придется передать в другие руки бразды правления. Но это будет не скоро, клянусь Господом. Ибо, лишившись своей компании, перестав быть Тай-Пэном торгового дома «Брок и сыновья», он зачахнет и умрет.
    
– С чего ты решил, что это будет Брок-Струан? Почему не Струан-Брок, где Тай-Пэном будет он, а ты окажешься за бортом?
    
– Не беспокойся. Па. С тобой и этим дьяволом Струаном все обстоит как в сегодняшней схватке. Вы стоите один другого. Оба одинаково сильны, одинаково хитры. Но я и Кулум?.. Тут все иначе.
    
– Я подумаю о твоих словах. Потом приму решение.
    
– Конечно, Па. Ты – Тай-Пэн. Если йосс поможет, ты станешь Тай-Пэном «Благородного Дома» раньше меня. – Горт улыбнулся и направился к Кулуму и Горацио.
    
Брок поправил повязку на глазу и посмотрел вслед сыну, такому высокому, энергичному, сильному и такому молодому. Он перевел взгляд на Кулума, потом огляделся, отыскивая Струана. Он увидел Тай-Пэна стоящим в одиночестве на берегу бухты, Струан всматривался в ночь. Любовь к Тесс и желание видеть ее счастливой боролись в душе Брока с сознанием справедливости всего, что говорил Горт. Он ни на минуту не сомневался в том, что Горт уничтожит Кулума, когда между ними вспыхнет конфликт, – а Горт обязательно доведет дело до ссоры, едва лишь настанет подходящий момент. Правильно ли это? Отдать в руки Горту мужа Тесс, которого она, возможно, полюбит?
    
Он спросил себя, что же он действительно предпримет, если любовь Кулума и Тесс окажется не пустячным увлечением, и что предпримет Струан. Этот брак нам, как будто, на руку, сказал он себе. Ничего худого в этом нет, а? Да. Только ты-то знаешь, что старина Дирк никогда не уедет из Китая – как и ты, – и сведение счетов между тобой и им обязательно состоится.
    
Он ожесточил свое сердце, злясь на Горта за то, что тот заставил его почувствовать себя стариком. Зная, что и в этом случае он должен уничтожить Тай-Пэна. Ибо при живом Струане у Горта против Кулума нет ни единого шанса.
    
Когда леди вернулись в зал, танцы возобновились, но канкан больше не повторялся. Струан сначала протанцевал с Мэри, и ее наслаждение было бесконечным; сила, исходившая от него, успокоила и очистила ее и придала ей мужества.
    
Для следующего ганца он выбрал Шевон. Она приникла к нему достаточно близко, чтобы возбуждать, но недостаточно близко, чтобы показаться неделикатной. Ее тепло и аромат обволакивали его. Он мельком заметил, как Горацио увел Мэри с круга, а повернувшись к ним лицом вновь, увидел, что они не торопясь спускаются к берегу. Затем до него донеслось звяканье корабельного колокола. Половина одиннадцатого. Пора идти к Мэй-мэй.
    
Когда танец окончился, он проводил Шевон к столу.
    
– Вы извините меня, если я на мгновение оставлю вас, Шевон?
    
– Конечно, Дирк. Возвращайтесь скорее.
    
– Непременно, – ответил он.
    
– Дивная ночь, – искусственно восхитилась Мэри, нарушив гнетущее молчание.
    
– Да. – Горацио легко придерживал ее под руку. – Я хотел рассказать тебе нечто забавное. Джордж только что отвел меня в сторону и попросил, официально попросил твоей руки.
    
– Тебя поражает, что у кого-то может возникнуть желание жениться на мне? – холодно спросила она.
    
– Конечно же нет, Мэри. Я просто хотел сказать, что это чудовищно самонадеянно с его стороны считать, будто ты можешь всерьез заинтересоваться таким помпезным ослом, как он, вот и все.
    
Она опустила глаза на веер, потом, встревоженная, устремила взгляд в темноту ночи.
    
– Я ответил ему, что, по-моему, он...
    
– Я знаю, что ты ему ответил Горацио, – резко оборвала она брата. – Ты был очень любезен и оставил его ни с чем разговорами про «время» и «мою милую сестрицу». Знаешь, наверное, я выйду замуж за Джорджа.
    
– Но ты не можешь! Я никогда не поверю, что этот зануда нравится тебе настолько, чтобы ты хоть на мгновение могла подумать о нем как о своем муже.
    
– Наверное, я выйду замуж за Джорджа, – повторила она. – На Рождество. Если Рождество будет.
    
– Что ты хочешь сказать этим «если Рождество будет?»
    
– Ничего, Горацио. Он нравится мне достаточно, чтобы стать его женой, и я... я думаю, пришло мне время уезжать отсюда.
    
– Я не верю этому.
    
– Я сама этому не верю. – Ее голос задрожал. – Но если Джордж хочет жениться на мне... я решила, что этот выбор меня устраивает.
    
– Но, Мэри, ты нужна мне. Я люблю тебя, и ты знаешь... – Ее глаза вдруг яростно сверкнули, и вся накопившаяся за долгие годы горечь и боль заклокотала у нее в горле:
    
– Не смей говорить мне о любви!
    
Он смертельно побледнел, и губы его задрожали.
    
– Я миллион раз молил Господа простить нас.
    
– Твои просьбы к нему простить «нас» несколько запоздали, тебе не кажется?
    
Это началось после очередной порки, когда он был еще маленьким, а она – совсем маленькой. Они вместе забрались в постель, изо всех сил прижимаясь друг к другу, чтобы прогнать от себя ужас и боль. Жар их тел успокоил и убаюкал ее, а потом она испытала новую боль, которая заставила ее забыть даже о плети. Это повторялось потом несколько раз, и ей уже не было больно, она стала находить в этом удовольствие – Мэри была тогда слишком мала, чтобы понимать что-то, но Горацио – Горацио вырос уже достаточно. Потом он уехал учиться в Англию. После его возвращения они ни разу не заговаривали о том, что произошло между ними. Ибо к тому времени они оба уже знали, что это было.
    
– Перед Богом клянусь, я столько молил Его о прощении.
    
– Что ж, рада это слышать, милый братец. Только никакого Бога нет, – сказала она, и голос ее был бесстрастен и жесток. – Я прощаю тебя. Но это не вернет мне моей невинности, не так ли?
    
– Мэри, прошу тебя, умоляю, ради Создателя, пожалуйста...
    
– Я прощаю тебе все, братец мой дорогой. Кроме твоего отвратительного лицемерия. Мы не грешили – ты согрешил. Молись за свою собственную душу, мою оставь в покое.
    
– За твою душу я молюсь больше, чем за свою. Мы согрешили, да поможет нам Господь. Но Бог простит нас. Он простит, Мэри.
    
– В этом году, если йосс мне поможет, я стану женой Джорджа, забуду тебя и забуду Азию.
    
– Но ты несовершеннолетняя. Ты не можешь уехать. Я твой законный опекун. Я не могу отпустить тебя. Со временем ты сама поймешь, как это разумно. Так будет лучше для тебя же самой. Я запрещаю тебе уезжать Этот подонок недостоин тебя, слышишь? Ты никуда не уедешь!
    
– Когда я решу выйти за Джорджа, – прошипела она, и он отшатнулся, словно тигрица полоснула его своими когтями, – тебе лучше поторопиться с твоим вонючим «благословением», потому что если ты этого не сделаешь, я всем расскажу... нет, сначала я расскажу Тай-Пэну, и он придет за тобой с плетью. Мне терять нечего. Нечего! И все твои насквозь прогнившие молитвы, которые ты возносишь своему несуществующему Богу и блаженному Христу нашего отца, не помогут тебе. Потому что никакого Бога нет, никогда не было и никогда не будет, а Христос был всего лишь человеком – святым, но человеком!
    
– Ты не Мэри. Ты... – его голос треснул, – ты само зло. Конечно, Бог существует. Конечно, у нас есть душа. Ты еретичка. Ты дьяволица! Это все ты, ты наделала, не я! О Господи Боже, яви нам милость Твою...
    
Она ударила его по щеке всей ладонью.
    
– Прекрати это, дорогой братец. Меня тошнит от твоих пустых молитв. Ты слышишь? Сколько лет при виде тебя меня бросало в дрожь. Потому что каждый раз я читаю в твоих глазах похоть и знаю, что ты все так же хочешь меня. Даже понимая, что это кровосмешение, как ты понимал это и в тот день, когда впервые сотворил это со мной. – Она зашлась в жутком хохоте. – Ты еще хуже, чем отец. Он-то обезумел от веры, а ты... ты только притворяешься, что веришь. О, я надеюсь, что твой Бог существует, потому что тогда ты будешь вечно гореть в адском пламени. И поделом тебе.
    
Она ушла.
    
Горацио долго смотрел ей вслед, потом, ничего не видя перед собой, бросился в темноту.
   
   
    
     
Глава 9
    
    
– Хейа, масса! – с цветущей улыбкой произнес Лим Дин, широко распахивая дверь.
    
– Хейа, Лим Дин, – ответил Струан, бросая взгляд на барометр. 29, 8 дюйма, «ясно». Превосходно.
    
Он двинулся по коридору, но Лим Дин загородил ему дорогу и с важностью показал на гостиную:
    
– Мисси говолит здеся мозна. Мозна?
    
– Можно, – весело хмыкнул Струан.
    
Лим Дин подал ему его бренди, уже налитое в бокал, с поклоном проводил до кожаного кресла с высокой спинкой и заторопился из комнаты, Струан забросил ноги на оттоманку. Старое уютное кресло пахло кожей, его резкий запах приятно смешивался с ароматом духов Шевон, который, казалось, все еще окружал его.
    
Часы на каминной доске показывали без двадцати минут двенадцать.
    
Струан начал напевать матросскую песню.
    
Он услышал звук открывшейся двери и приближающийся шелест шелкового платья. Ожидая, когда Мэй-мэй появится на пороге, он опять стал сравнивать ее и Шевон. Этим сравнением он занимался весь вечер, пытаясь непредвзято оценить каждую из них. Шевон была прелестной игрушкой, без сомнения, энергичной и полной жизни. Он бы с удовольствием занялся приручением такой женщины, да. И как жена Шевон была бы в его доме превосходной хозяйкой – уверенная в себе, наделенная тонким умом, она открыла бы ему многие двери. Брать с собой в Англию Мэй-мэй – как жену – означало бы пойти на крайний риск. Как любовницу – другое дело. Н-да, сказал он себе. Но даже и в этом случае я все равно женюсь на ней. Имея за спиной могущество «Благородного Дома» и с лицензией на монопольное право торговли с Россией в кармане, я могу рискнуть показать длинный нос условностям светской морали и разрушить почти непреодолимый барьер между Западом и Востоком. Мэй-мэй, вне всякого сомнения, докажет – на все времена – тем людям, которые действительно определяют общественное мнение, что Восток во всем достоин нас и способен обогатить нашу жизнь и наш быт. Самим своим появлением Мэй-мэй приблизит день равенства. И он наступит еще при моей жизни.
    
Да, загораясь, думал он. Мэй-мэй будет чудесным ходом в моей игре. Вместе мы добьемся успеха. На все времена. Чуть-чуть йосса, и весь Лондон будет у ее ног.
    
Он поднял глаза, и окрылившая его радость разлетелась на тысячу осколков, словно хрустальная птица, рухнувшая на пол.
    
Мэй-мэй, вертясь туда-сюда, стояла в дверях с лучезарной улыбкой на лице. Ее европейское платье с огромной юбкой и турнюром было бешено разноцветным и вдобавок все сверкало драгоценными камнями. Волосы завитыми колечками опускались на голые плечи, на голове сидела шляпа с перьями. Она выглядела чудовищно. Кошмарно.
    
– Кровь Господня!
    
Мгновение они смотрели друг на друга посреди жуткого молчания.
    
– Это... это очень красиво, – спотыкаясь, выговорил он с фальшивой улыбкой, раздавленный болью в ее глазах.
    
Мэй-мэй ужасно побледнела, лишь высоко на щеках запылали два багровых пятна. Она знала, что страшно потеряла лицо перед Струаном. Она покачнулась, едва не потеряв сознание. Потом зарыдала и бросилась прочь.
    
Струан рванулся следом за ней по коридору. Не разбирая дороги, он пробежал через ее комнаты и остановился перед дверью в спальню, запертую изнутри на задвижку.
    
– Мэй-мэй, девочка. Открой мне.
    
Ответа не последовало, и он почувствовал, что за спиной у него появились Лим Дин и А Сам. Когда он обернулся, они исчезли, до смерти напуганные выражением его глаз.
    
– Мэй-мэй! Отопри дверь!
    
По-прежнему никакого ответа. Он был в ярости на себя за то, что не сумел скрыть своих чувств, за то, что оказался так глуп и неподготовлен. Он должен был догадаться, что Мэй-мэй непременно захочет по-своему принять участие в бале, и, конечно, все ее вопросы должны были подсказать ему, что она собирается сшить себе бальное платье, и... о, Господи!
    
– Отопри мне!
    
Вновь молчание. Его каблук с треском врезался в дверь. Она распахнулась и повисла на искореженных петлях.
    
Мэй-мэй стояла подле кровати, глядя в пол прямо перед собой.
    
– Не следовало тебе запирать дверь, девочка. Ты... видишь ли, ты... это платье и ты просто ошеломили меня на мгновение. – Он знал, что должен вернуть ей лицо, или она умрет. Умрет от горя или от собственной руки. – Пойдем, – сказал он. – Мы отправляемся на бал.
    
Мэй-мэй захотела упасть на колени, чтобы поклониться ему и вымолить прощение, но запуталась в юбках и споткнулась. Она открыла рот, чтобы заговорить, но не смогла произнести ни звука. Шляпка с перьями соскользнула на пол.
    
Струан бросился к Мэй-мэй и постарался поднять ее на ноги.
    
– Полно, девочка моя, не нужно этого.
    
Но она не хотела подниматься. Она еще глубже уткнулась лицом в ковер и попыталась зарыться в него, вцепившись в ворс ногтями.
    
Струан неловко поднял ее и встал рядом, поддерживая. Мэй-мэй отвернулась. Он твердо взял ее за руку.
    
– Пойдем?
    
– Что? – тупо спросила она.
    
– Мы отправляемся на бал. – Он понимал, что это станет катастрофой и для него, и для нее. Понимал, что после этого он перестанет существовать для европейцев как член их общины и что над ней будут смеяться. Но и в этом случае он знал, что должен взять ее с собой или дух ее умрет и никогда больше не воскреснет. – Пойдем, – повторил он, и голос его дрогнул на опасной грани. Но она лишь продолжала смотреть себе под ноги, дрожа всем телом.
    
Он мягко потянул ее за руку, но она едва не упала. Тогда Струан мрачно сжав губы, поднял Мэй-мэй на руки. Ее тело бессильно привалилось к его груди, словно мертвое. Он понес ее к двери.
    
– Мы идем на бал, и точка.
    
– Подожди, – всхлипнула она. – Я... я... я должна, ш... ш... шляпка.
    
Он отпустил ее, и она вернулась в спальню. В этом платье ее раскачивающаяся семенящая походка казалась безобразной. Отныне между ними все будет уже не так, как прежде, с горечью признал Струан. Она совершила ужасную ошибку. Он должен был бы предвидеть ее, но...
    
Он вдруг увидел, как она метнулась к острому, как бритва, стилету, которым пользовалась при вышивании. Струан оказался рядом в тог самый миг, когда Мэй-мэй направила его себе под сердце, и ухватился за рукоятку. Острие скользнуло вдоль костяной пластинки ее корсета. Он отшвырнул нож и попытался обнять ее, но она, исступленно затараторив что-то по-китайски, оттолкнула его и стала раздирать на себе платье. Струан быстро повернул ее к себе спиной и расстегнул крючки. Мэй-мэй разорвала перед платья пополам, выбралась из него, скинула корсет и вцепилась в панталоны. Освободившись от них, она принялась топтать платье, заходясь в безумном, диком крике.
    
– Прекрати! – крикнул он, хватая ее в охапку, но она уперлась руками ему в грудь и с неистовой силой отшвырнула от себя. – Прекрати!
    
Он с размаху хлестнул ее по лицу ладонью. Она пьяно покачнулась и рухнула на кровать. Веки ее затрепетали, и она потеряла сознание.
    
Струан остановился на мгновение, чтобы справиться с молотом, стучавшим у него в ушах. Сорвав простыни с постели, он накрыл ими Мэй-мэй.
    
– А Сам! Лим Дин!
    
Два перекошенных от страха лица появились у сломанной двери.
    
– Чай – быстро раз-раз! Нет. Принеси бренди.
    
Лим Дин вернулся с бутылкой. Струан бережно приподнял Мэй-мэй и помог ей сделать глоток. Она поперхнулась и слегка закашлялась. Затем веки ее задрожали и открылись. Глаза неподвижно смотрели на него, не узнавая.
    
– С тобой все в порядке, девочка? Мэй-мэй, ответь мне!
    
Она словно не слышала его. Ее пугающий, застывший взгляд упал на изуродованное платье, и лицо жалобно сморщилось. Из приоткрывшихся губ вылетел стон, и она что-то пробормотала по-китайски. А Сам с круглыми от ужаса глазами заставила себя шагнуть вперед. Опустившись на колени, она начала лихорадочно собирать разбросанную одежду.
    
– Что она сказала? Что мисси говорит? – спросил Дирк Струан, не сводя с Мэй-мэй встревоженного взгляда.
    
– Дьявольские одежды огонь, масса.
    
– Нет огонь, А Сам. Моя комната класть. Прятать. Прятать. Ясно?
    
– Ясна, масса.
    
– Потом иди сюда.
    
– Ясна, масса.
    
Струан махнул рукой Лим Дину, отпуская его, и он тут же исчез.
    
– Ну же, девочка, – мягко проговорил он, напуганный неподвижностью и безумием ее взгляда. – Давай-ка мы оденем тебя в твое обычное платье. Ты должна пойти со мной на бал. Я хочу познакомить тебя с моими друзьями.
    
Он шагнул к ней, но она резко дернулась назад, словно изготовившаяся к обороне змея. Он замер на месте. Ее лицо исказилось, пальцы скрючились и превратились в когти. В углу рта блеснула капелька слюны. Выражение ее глаз внушало ужас.
    
Его вдруг охватил страх за нее. Он уже видел однажды этот взгляд. В глазах морского пехотинца за миг до того, как его мозг разлетелся в клочья. В тот первый день на Гонконге.
    
Он быстро вознес немую молитву Господу и собрал всю свою волю.
    
– Я люблю тебя, Мэй-мэй, – мягко сказал он, потом повторил это еще раз, еще и еще, медленно двигаясь через комнату. Ближе. Медленно, очень медленно. Вот он уже вырос перед ней и увидел занесенные для удара когти. Подняв руки, он нежно коснулся ее лица. – Я люблю тебя, – повторил он. Его глаза, которые он даже не пытался как-то защитить, подчиняли ее себе неиссякаемостью струившейся из них силы.
    
– Ты нужна мне, девочка, нужна мне.
    
Безумие в ее глазах сменилось болью, и она, рыдая, упала к нему на грудь. Он обнял ее и, обессиленный, возблагодарил Бога.
    
– Мне... я... прости, – всхлипывала она.
    
– Не надо извиняться, девочка. Ну же, ну, полно.
    
Он отнес ее к кровати и сел, держа ее на руках и мягко покачивая, как ребенка.
    
– Ну же, ну.
    
– Оставь... меня... теперь. Все... все теперь хорошо.
    
– Ни за что не оставлю, – сказал он. – Давай-ка сначала соберись с силами, а потом мы оденемся и пойдем на бал. Не переставая плакать, она покачала головой:
    
– Нет... не могу. Я... пожалуйста...
    
Потом плач стих, она мягко высвободилась из его объятий и встала рядом, пошатываясь. Струан подхватил ее и подвел к кровати, где помог снять остатки разорванной одежды. Уложив ее в постель, он заботливо укутал ее простынями.
    
Ее тело безжизненно обмякло на кровати, и она закрыла глаза, лишенная последних сил.
    
– Пожалуйста. Сейчас хорошо. Должна... спать. Ты иди.
    
Он ласково погладил ее по голове, убрав с лица нелепые завитки волос.
    
Позже он ощутил спиной, что в дверях стоит А Сам. Он обернулся, и девушка вошла в комнату, по щекам ее катились слезы.
    
– Твоя уходить, масса, – прошептала она. – А Сам смотреть, нет беспокойся. Бояца нет. Мозна.
    
Он устало кивнул. Мэй-мэй глубоко спала. А Сам опустилась на колени рядом с кроватью и осторожно, с нежностью, погладила голову Мэй-мэй,
    
– Бояца нет, масса. А Сам оч-чень смотреть, когда масса приходить.
    
Струан на цыпочках вышел из комнаты.
   
   
    
     
Глава 10
    
    
Кулум первым встретил Струана, когда тот опять появился на балу.
    
– Можем мы наконец начать конкурс? – отрывисто спросил он. Ничто не могло нарушить его радостного настроения по поводу вновь обретенной возлюбленной и ее брата, вновь обретенного друга. Но он продолжал играть свою роль.
    
– А чего вы дожидались все это время? – в тон ему ответил Струан. – Где Робб? Кровь господня, неужели я должен все делать сам?
    
– Ему пришлось уйти. Сообщили, что у. тети Сары начались схватки. Кажется, там не все благополучно.
    
– Что именно?
    
– Не знаю. Но с ним отправилась миссис Брок – посмотреть, не сможет ли она помочь.
    
Кулум отошел. Струан едва заметил его отсутствие. К нему вернулась тревога за Мэй-мэй, а теперь к ней добавились и переживания за Сару и Робба. Но Лиза Брок слыла лучшей повивальщицей в Азии, поэтому если какая-то помощь понадобится, Сара ее получит.
    
Подошла Шевон. Она принесла ему бренди. Молча протянув Струану бокал, она невесомым движением взяла его под руку. Шевон понимала, что собеседник был ему сейчас не нужен. В такие минуты лучше не говорить ничего: размышляй, сколько угодно, но никаких вопросов. Ибо даже самые, сильные натуры, как она знала, временами нуждаются в теплоте молчаливого, понимающего, терпеливого сочувствия. Поэтому она ждала, стараясь окружить его своим присутствием, словно неким облаком.
    
Струан медленно потягивал бренди. Его взгляд быстро пробежал по оживленной толпе гостей, и он увидел, что все было в порядке: взрывы смеха то здесь, то там, порхающие веера, сверкающие эфесы. Он понаблюдал за Броком, занятым приватной беседой с великим князем. Брок слушал русского с предельной сосредоточенностью, время от времени кивая головой. Что говорил ему Сергеев? Предлагал ту же самую лицензию? Мэри обмахивалась веером рядом с Глессингом. Там что-то не так, отметил он про себя. Тесс, Кулум и Горт весело смеялись, стоя тесной группой. Хорошо.
    
С последним глотком бренди к Струану полностью вернулось самообладание, и он посмотрел на Шевон.
    
– Благодарю вас, – произнес он. сравнивая уродливую гротескность Мэй-мэй в европейском платье и с европейской прической с тем совершенством, которое такой наряд придавал облику Шевон. – Вы очень красивы и наделены глубоким пониманием.
    
Его голос звучал отрешенно, и она догадывалась, что это должно быть как-то связано с его любовницей. Ну и пусть, подумала она и ободряюще сжала его руку.
    
– Теперь все хорошо, – сказал он.
    
– Сюда направляется мистер Квэнс, – предупредила она его вполголоса. – Пора назвать победительницу.
    
Яркая зелень его глаз потемнела.
    
– Вы не только прекрасны, Шевон, но и умны.
    
Она уже приготовилась поблагодарить его, но сдержалась. Слова замерли на кончике языка, и она лишь слегка шевельнула веером. Шевон чувствовала, что бренди, молчание и понимание – прежде всего то, что не было задано ни одного вопроса – сделали много, чтобы подвести его вплотную к принятию решения.
    
– А, Тай-Пэн, мой дорогой друг, – заговорил Квэнс, подходя к ним. От него изрядно несло спиртным. В глазах плясало веселье, лицо раскраснелось. – Настало время судить конкурс!
    
– Очень хорошо, Аристотель.
    
– Ну так объявляйте, и давайте приступим к делу!
    
– Мистер Квэнс! – Слова прокатились в ночи подобно раскатам грома.
    
Все повернулись к выходу, пораженные.
    
Квэнс испустил громкий стон.
    
В дверях стояла Морин Квэнс и ее глаза, устремленные на мужа, буквально испепеляли его. Морин была высокой, широкой в косги ирландкой с лицом, напоминавшим дубленую кожу, крупным носом и ногами, которые упирались в пол, как дубовые столбы. Одних с Квэнсом лет, она сохранила недюжинную силу. Ее седые, стального цвета волосы были собраны сзади в неопрятный пучок.
    
В молодости она слыла привлекательной, но картофель и пиво сделали свое дело, и сейчас ее раздавшееся вширь тело внушало лишь почтительный трепет.
    
– Добрейший вам вечер, мистер Квэнс, муженек мой разлюбезный, – сказала она. – Вот и сама здесь, славен будь Господь!
    
Она двинулась через зал, не обращая внимания на шокированные взгляды и неловкое молчание, и встала прямо перед супругом.
    
– Долгонько же я тебя искала, мой сладкий.
    
– О? – выдавил Квэнс из себя дрожащим фальцетом.
    
– "О" и есть. – Она повернула голову. – Добрый вечер, мистер Струан, и я хочу поблагодарить вас за жилье и провизию. Слава Господу, сама поймала-таки проказника.
    
– Вы... э... выглядите превосходно, миссис Квэнс.
    
– И верно, на здоровье пожаловаться не могу и чувствую себя неплохо. Не иначе как сам святой Патрик в благости своей сотворил чудо, послав самой туземную лодку и направив ее стопы в это бессмертное место. – Она обратила на Аристотеля скорбный взгляд, и он мелко задрожал. – Ну, а теперь мы будем прощаться, дорогой мой!
    
– Но, миссис Квэнс, – быстро проговорил Струан, вспомнив о конкурсе. – Мистера Квэнса удерживают здесь некоторые...
    
– Мы будем прощаться, – повторила она, и в голосе ее послышалось угрожающее ворчание львицы, у которой отнимают ее добычу. – Пожелай хозяевам доброй ночи, мой мальчик.
    
– Доброй ночи, Тай-Пэн, – пискнул Аристотель. Съежившись, он позволил Морин взять себя под руку и увести.
    
После того, как они ушли, зал взорвался дружным хохотом.
    
– Смерть господня, – выругался Струан. – Бедный старина Аристотель.
    
– Что случилось с мистером Квэнсом? – спросил Сергеев. Струан посвятил его в семейные неурядицы художника.
    
– Может быть, нам следует прийти к нему на помощь? – предложил Сергеев. – Он мне определенно понравился.
    
– Мы едва ли вправе вмешиваться в супружеские отношения, как вы думаете?
    
– Пожалуй. Но кто же тогда будет судьей конкурса?
    
– Видимо, придется мне взять это на себя.
    
Глаза Сергеева весело прищурились.
    
– Позвольте мне вызваться добровольцем. Как другу?
    
Струан внимательно посмотрел на него. Затем повернулся на каблуках и вышел на центр круга. Оба оркестра взяли громкий мажорный аккорд.
    
– Ваше превосходительство, ваше высочество, леди и джентльмены. Сегодня вечером у нас проводится конкурс среди леди на лучшее бальное платье. Боюсь, что наш бессмертный Квэнс занят в данный момент другими делами. Но ею высочество великий князь Сергеев предложил разрешить наше затруднение и сделать выбор. – Струан повернулся к великому князю и захлопал в ладоши. Его аплодисменты были гут же подхвачены, и вышедшего вперед Сергеева встретил одобрительный рев.
    
Сергеев взял мешок с тысячью гиней.
    
– Кого мне выбрать, Тай-Пэн? – спросил он углом рта. – Тиллман для вас, Варгаш для меня, Синклер – потому что она самая интригующая дама в зале? Выбирайте, кто будет победительницей.
    
– Это ваш выбор, мой друг, – сказал Струан и отошел с безмятежной улыбкой.
    
Сергеев подождал немного, продлевая приятное волнение. Он знал, что выбор должен пасть именно на ту, кого наметил в победительницы Струан. Наконец он принял решение, прошел через притихший зал, поклонился и положил мешок с золотом к ее ногам.
    
– Полагаю, это принадлежит вам, мисс Брок.
    
Тесс ошеломленно смотрела на великого князя. Потом тишина лопнула, и ее лицо густо зарделось.
    
Раздались шумные аплодисменты, и те, кто поставил на Тесс вопреки настроениям большинства, громко закричали от восторга.
    
Шевон хлопала вместе со всеми, скрывая свое разочарование. Она понимала, что выбор был сделан действительно мудро.
    
– Идеальный политический ход, Тай-Пэн, – спокойно прошептала она. – Вы очень умны.
    
– Это решение принял не я, его принял великий князь.
    
– Вот вам еще одна причина, по которой вы мне так нравитесь, Тай-Пэн. Вы все время невероятно рискуете, и ваш йосс никогда вас не подводит. Это удивительно.
    
– А вы и сами редкая женщина.
    
– Да, – призналась она без всякого тщеславия. – Я очень хорошо понимаю политику. Это у нас семейное. Когда-нибудь мой отец – или один из моих братьев – станет президентом Соединенных Штатов.
    
– Вам следует быть в Европе, – сказал он. – Здесь вы растрачиваете себя.
    
– В самом деле? – Ее глаза, дразня, посмотрели на него.
   
   
    
     
Глава 11
    
    
Струан вошел в дом, стараясь не шуметь. Близился рассвет. Лим Дин спал возле самой двери и, вздрогнув, пробудился.
    
– Чай, масса? Завтлак? – спросонья забормотал он.
    
– Лим Дин кровать, – мягко сказал Струан.
    
– Да, масса. – Китаец засеменил к себе.
    
Струан пошел по коридору, но, проходя мимо гостиной, заглянул в открытую дверь и остановился как вкопанный. Мэй-мэй, бледная и неподвижная, сидела в кожаном кресле и смотрела на него.
    
Когда он вошел в комнату, она поднялась и изящно поклонилась. Ее волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, большие темные глаза аккуратно подведены, брови выгнулись двумя ровными дугами. Она надела длинное простое китайское платье.
    
– Как ты себя чувствуешь, девочка? – спросил он.
    
– Благодарю вас, ваша раба теперь чувствует себя хорошо. – Бледность и прохладный зеленый цвет ее шелкового платья подчеркивали то огромное достоинство, с которым она держалась. – Вы не хотите ли бренди?
    
– Нет, спасибо.
    
– Чай?
    
Струан покачал головой, пораженный ее величавостью.
    
– Я рад, что тебе лучше. Наверное, тебе не следовало вставать, час уже поздний.
    
– Ваша раба умоляет вас простить ее. Ваша раба...
    
– Ты не раба и никогда не была ею. А теперь запомни, девочка, прощения тебе просить не за что, поэтому давай-ка живо в постель.
    
Мэй-мэй терпеливо ждала, когда он закончит говорить.
    
– Ваша раба умоляет вас слушать. Она должна сказать сама все, что должно быть сказано. Пожалуйста, садитесь.
    
Две слезинки выступили в уголках глаз и сбежали вниз по бледным, как мел, щекам.
    
Он сел, почти завороженный ее видом.
    
– Ваша раба просит своего господина продать ее.
    
– Ты не раба, и тебя нельзя покупать или продавать.
    
– Пожалуйста, продать. Кому угодно. В притон или другому рабу.
    
– Ты не продаешься.
    
– Ваша раба оскорбила вас так, что этого нельзя вынести. Пожалуйста, продать.
    
– Ты ничем меня не оскорбила. – Он встал, и в его голосе зазвучали металлические нотки. – А теперь иди спать.
    
Она упала на колени и склонилась перед ним.
    
– Ваша раба больше не имеет лица перед своим господином и владельцем. Она не может жить здесь. Пожалуйста, продать!
    
– Встань! – Лицо Струана окаменело. Она поднялась на ноги. На ее лицо легла тень, оно казалось лицом призрака.
    
– Тебя нельзя продать, потому что тобой никто не владеет. Ты останешься здесь. Мне ты не нанесла никакого оскорбления. Ты удивила меня, вот и все. Европейская одежда не идет тебе. Те платья, что ты обычно носишь, мне нравятся. И ты нравишься мне такая, как есть. Но если ты не хочешь оставаться, ты вольна уйти.
    
– Пожалуйста, продать. Это ваша раба. Пока хозяин не продаст, раба не может уйти.
    
Струан едва не взорвался. Держи себя в руках, отчаянно крикнул ему внутренний голос. Если ты сейчас не совладаешь с собой, то потеряешь ее навсегда.
    
– Иди ложись.
    
– Вы должны продать вашу рабу. Продайте вашу рабу или прогоните ее.
    
Струан понял, что уговорами и убеждением он ничего не добьется. С Мэй-мэй нельзя обращаться, как с европейской женщиной, сказал он себе. Веди себя с ней так, как если бы ты был китайцем. Но как это? Я не знаю. Обращайся с ней как с женщиной, приказал он себе, решив наконец, какую тактику ему избрать.
    
– Ты никуда не годная рабыня, клянусь Богом! – разразился он в притворном гневе. – И я, пожалуй, продам тебя на улицу Голубых Фонарей, – словно распаляясь, проорал он, выбрав улицу самых грязных притонов в Макао, – хотя кто захочет покупать такую грязную никчемную рабыню, как ты, я не знаю. От тебя одни беды, и я подумываю, уж не отдать ли тебя прокаженным. Вот именно, прокаженным, клянусь Богом! Я заплатил за тебя восемь тысяч полновесных серебряных тэйлов, а ты осмеливаешься сердить меня? Клянусь Богом, меня обманули! Ты не стоишь даже комка грязи! Презренная рабыня – не представляю, как я терпел тебя все эти годы! – Он бешено потряс кулаком перед самым ее лицом, и она отшатнулась. – Разве я плохо обращался с тобой? А? Был недостаточно щедр? А? А? – рычал он, с удовлетворением заметив, как в ее глазах промелькнул страх. – Отвечай!
    
– Нет, господин, – прошептала она, кусая губы.
    
– Ты осмеливаешься заказывать наряды за моей спиной, а потом надевать их, не спросив моего разрешения, клянусь Богом! Ну, отвечай?
    
– Да, господин.
    
– Я продам тебя завтра же. Меня даже подмывает вышвырнуть тебя из дома прямо теперь, презренная подлая шлюха! На колени! Сейчас же на колени, клянусь Богом!
    
Она еще больше побледнела при виде его ярости, рухнула на колени и быстро поклонилась.
    
– А теперь продолжай кланяться, пока я не вернусь!
    
Он вихрем вылетел из комнаты и направился в сад. Выхватив нож, он выбрал тонкий побег бамбука из только что посаженной рощицы, срезал его, со свистом рассек воздух раз-другой и бегом вернулся в гостиную.
    
– Снимай одежду, презренная раба! Я собираюсь сечь тебя до тех пор, пока рука не отвалится!
    
Дрожа всем телом, она разделась. Он вырвал у нее платье и швырнул его на пол.
    
– Ложись сюда! – он показал на оттоманку. Она сделала, как он приказал.
    
– Пожалуйста, не сечь меня слишком сильно, я уже два месяца ношу ребенка. – Она уткнулась лицом в оттоманку.
    
Струану захотелось сжать ее в объятиях, но он знал, что, сделав это, потеряет перед ней лицо. И порка теперь была единственным способом вернуть ей ее достоинство.
    
Поэтому он хлестнул бамбуковым прутом по ягодицам, рассчитав силу так, чтобы причинить боль, но ни в коем случае не повредить. Скоро она уже громко кричала, плакала навзрыд и извивалась от боли, но он продолжал наказание. Дважды он нарочно промахивался и со всей силы ударял по кожаной поверхности оттоманки; ужасающий звук, который при этом получался, был предназначен для ушей Лим Дина и А Сам, подслушивающих, как он знал, у двери.
    
После десяти ударов он приказал ей оставаться на месте, а сам подошел к буфету и достал бутылку бренди. Сделав глубокий глоток прямо из горлышка, он запустил бутылку в стену и возобновил порку. Неизменно соразмеряя силу удара.
    
Наконец он остановился и, ухватив ее за волосы, поставил на ноги.
    
– Одевайся, презренная рабыня!
    
Когда она оделась, он проревел:
    
– Лим Дин! А Сам!
    
Через мгновение они, нервно дрожа, появились на пороге.
    
– Почему нет чай, нет еда, ленивые рабы! Нести еду! – Он швырнул бамбуковый прут к двери и повернулся к Мэй-мэй:
    
– На колени, развалина несчастная!
    
В ужасе от его неукротимого гнева, она торопливо подчинилась.
    
– Приведи себя в порядок и возвращайся сюда. Тридцать секунд, или я начну все сначала!
    
Лим Дин подал чай, и хотя напиток был приготовлен как подобает, Струан объявил, что он слишком холодный, и швырнул чайник в стену. Мэй-мэй, Лим Дин и А Сам бросились на кухню и торопливо принесли новый чайник.
    
Еда появилась с той же невероятной быстротой, и Струан позволил Мэй-мэй прислуживать ему. Она всхлипнула от боли, и он тут же закричал:
    
– Замолчи, или я буду пороть тебя каждый день до скончания века!
    
Потом он замолчал со зловещим видом и принялся за еду, предоставив им умирать от страха в гнетущей тишине.
    
– Подай мне палку! – завопил Струан, насытившись. Мэй-мэй принесла бамбуковый прут и протянула ему. Он уперся его концом ей в живот.
    
– В постель! – хрипло приказал он, и Лим Дин и А Сам выскочили вон из комнаты, твердо уверенные, что Тай-Пэн простил свою Тай-тай, которая приобрела безграничное лицо, терпеливо снося его справедливый гнев.
    
Мэй-мэй обернулась вся в слезах и пошла по коридору в свои комнаты, но он зарычал:
    
– В мою постель, клянусь Богом!
    
Она испуганно вбежала в его спальню. Он проследовал за ней, с треском закрыл дверь и запер ее на задвижку.
    
– Так, значит ты ждешь ребенка. Чьего ребенка?
    
– Вашего, господин, – прошептала она.
    
Он сел на кровать и вытянул обутую в сапог ногу:
    
– Ну, шевелись.
    
Она упала на колени и стянула с него сапоги, потом встала рядом с кроватью.
    
– Как ты осмелилась думать, что я захочу представлять тебя своим друзьям? Когда я захочу вывести тебя на люди, я сам скажу тебе об этом, клянусь Богом.
    
– Да, господин.
    
– Место женщины в доме. Здесь! – Он ткнул кулаком в постель.
    
– Да, господин.
    
Он позволил себе чуть-чуть смягчить выражение своего лица.
    
– Вот так-то лучше, клянусь Богом.
    
– Я не хотела идти на бал, – едва слышно зашептала она. – Только одеться, как... мне и не нужен никакой бал. Зачем ходить на бал – никогда-никогда не нужно. Только чтобы делать удовольствие. Простите. Очень простите.
    
– Почему я должен прощать тебя, а? – Он начал раздеваться. – А?
    
– Нет причины, никакой нет. – Теперь она тихо, жалобно плакала. Но он чувствовал, что сейчас еще слишком рано смягчаться окончательно.
    
– Возможно, раз уж у тебя ребенок, я и дам тебе еще один шанс. Только это должен быть сын, а не девочка. Кому нужна девочка.
    
– О да... пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста, простите. – Она бросилась на колени и стукнулась лбом в пол.
    
Ее плач разрывал ему сердце, но он продолжал раздеваться с сердитым видом. Потом задул лампу и забрался в постель.
    
Ее он оставил стоять у кровати.
    
Прошла минута, вторая, потом он грубо сказал:
    
– Ложись в постель. Я замерз.
    
Позже, когда Струан уже больше не мог выносить ее слез, он нежно обнял ее и поцеловал:
    
– Ты прощена, девочка моя.
    
С мокрыми от слез глазами она уснула в его объятиях.
   
  
  
   
    
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
   
   
    
Прошли недели, и весна перешла в раннее лето. Солнце набрало силу, и воздух отяжелел от влаги. Европейцы, не сменившие своей обычной одежды и длинного шерстяного белья – а также платьев с турнюрами и корсетов из китового уса – страдали неимоверно. Пот засыхал под мышками и в паху, и там образовывались гноящиеся язвы. Вместе с летом пришла обычная в это время года болезнь – кантонская нутряная хворь, кровавый понос Макао, азиатская немочь. Тех, кто умирал, оплакивали. Остальные стоически переносили эти муки как неизбежные испытания, которые Господь в своей милости посылает человечеству во очищение его, и продолжали закрывать окна своих домов, чтобы не впускать в комнаты вредоносный воздух, ибо считалось, что в летние месяцы от земли исходят ядовитые газы. Они, как и прежде, позволяли своим врачам отворять им кровь и ставить пиявки, поскольку знали, что это единственное верное средство избавиться от болезни, и продолжали пить воду, вылавливая из нее мух, и есть засиженное мухами мясо. Они по-прежнему не мылись, ибо даже ребенку было известно, что это опасно для здоровья, и усердно молились о скорейшем возвращении зимы, когда прохлада вновь очистит землю от губительных испарений.
    
К июню болезнь безжалостно выкосила каждого десятого из расквартированных на острове солдат. Торговый сезон почти закончился. Этот год сулил многим огромные состояния – если поможет йосс. Поскольку никогда еще купля и продажа не велись в кантонском поселении с таким размахом. Торговцы и их португальские клерки, а также их китайские компрадоры и купцы Ко-хонга все обессилели от жары, но еще больше – от долгих недель лихорадочной деятельности. Все приготовились отдыхать до зимы, когда можно будет начать новые закупки.
    
И в этом году наконец-то в отличие от всех предыдущих лет европейцы намеревались провести лето в своих собственных домах на своей собственной земле.
    
Их семьи, оставшиеся на Гонконге, уже переселились из тесных корабельных кают в Счастливую Долину. Строительство шло полным ходом. Куинз Таун уже начал приобретать свои очертания: появились улицы, склады, тюрьма, причалы, две гостиницы, таверны и дома.
    
Таверны, обслуживавшие солдат, располагались рядом с палатками у Глессинг Пойнта. Те, что посещали моряки, были построены напротив доков на Куинз Роуд. Некоторые из них представляли собой простые парусиновые палатки или грубые, наспех возведенные постройки. Другие были более основательными.
    
Приходили корабли из дома, доставлявшие на Гонконг самые разные товары, а также родственников и друзей и множество людей новых, никому не знакомых. И с каждым приливом на остров прибывали переселенцы из Макао – португальцы, китайцы, евразийцы, европейцы: парусные мастера, ткачи, портные, клерки, слуги, деловые люди, продавцы и покупатели, кули, просто люди в поисках работы или те, чье ремесло заставило их искать места на Гонконге – все, кто обслуживали Китайскую торговлю, жили и кормились за ее счет. Среди прибывавших были и хозяйки борделей, девицы легкого поведения, курильщики опиума, изготовители джина, игроки, контрабандисты, карманники, похитители детей, воры, нищие, пираты – отбросы общества со всех стран. Они тоже подыскивали себе жилище или начинали строить его вместе с помещениями, где устраивали свой бизнес. Винные лавки, публичные дома, опиумные притоны начали наводнять Куинз Таун и лепиться вдоль Куинз Роуд. Круто поползла вверх преступность, и полиция, в том виде, в каком она существовала на Гонконге, была завалена работой. Среда стала днем публичного бичевания К удовольствию всех праведных жителей Гонконга, осужденных преступников публично секли у стен тюрьмы в назидание другим злодеям.
    
Британское правосудие, хотя и было быстрым и суровым, никак не казалось азиатам жестоким. Публичные пытки, увечение, забивание насмерть, тиски для раздавливания пальцев, лишение одного или обоих глаз, отсечение одной или обеих рук или ног, клеймение, срезание мяса с костей, удушение, раздавливание мужских органов были для китайцев самыми привычными наказаниями. И у них не существовало суда присяжных. Поскольку Гонконг находился вне пределов досягаемости разящего копья китайского правосудия, все преступники, которые могли убежать с континента, стекались в Тай Пинь Шан, где чувствовали себя в полной безопасности и презрительно смеялись над слабостью варварского Закона.
    
И по мере того, как на острове расцветала цивилизация, всюду начали скапливаться отбросы. Вместе с отбросами появились мухи.
    
Вода начала застаиваться и тухнуть в брошенных бочках, в разбитых горшках и кастрюлях. Она собиралась в бамбуковых стаканах строительных лесов, в ямах разбивавшихся будущих садов, в несильно заболоченной низине долины. В этих лужицах гнилой воды закипала жизнь: личинки, из которых потом выводились комары, крошечные, невзрачные и очень особенные – и настолько чувствительные, что летали они лишь после захода солнца: анофелес.
    
И люди в Счастливой Долине начали умирать.
   
   
    
     
Глава 1
    
    
– Ради Бога, Кулум, я знаю об этом не больше, чем ты. В Куинз Тауне свирепствует смертельная лихорадка. Никто не знает, отчего она возникает, а вот теперь и маленькая Карен заболела. – Струан чувствовал себя несчастным. Уже неделю он не получал вестей от Мэй-мэй. На Гонконге он не появлялся почти два месяца, не считая торопливого двухдневного визита несколько недель назад, когда потребность увидеть Мэй-мэй пересилила все остальное. Она выглядела восхитительной и свежей, как цветок, беременность ее протекала легко, и они остались довольны друг другом больше, чем когда-либо. – Благодарение Господу, наш последний корабль ушел, и завтра мы покидаем поселение!
    
– Дядя Робб пишет, что это малярия, – возбужденно говорил Кулум, размахивая письмом, которое они только что получили. Он не находил себе места от тревоги за Тесс. Только вчера от нее пришло письмо, где она сообщала, что вместе с сестрой и матерью перебралась с корабля в частично законченную факторию Брока. Но о малярии в нем не упоминалось ни словом. – Как можно излечиться от малярии?
    
– Я никогда не слышал, чтобы от нее существовало лекарство. Но я не доктор. К тому же, Робб пишет, что только некоторые из врачей считают, что это малярия. – Струан раздраженно махнул метелкой, отгоняя мух. – «Малярия» – латинское слово, означающее «плохой воздух». Это все, что я знаю – что знает любой. Матерь Божья, если воздух Счастливой Долины отравлен, нам конец!
    
– Говорил же я тебе не строиться там, – взорвался Кулум. – Я сразу возненавидел это место, едва лишь увидел его!
    
– Клянусь кровью Христовой, ты что, хочешь сказать, будто заранее знал, что воздух там гнилой?
    
– Нет. Этого я не говорю. Я имею в виду... ну, эта долина сразу мне не понравилась, вот и все.
    
Струан захлопнул окйо, чтобы не пускать в комнату вонь с площади перед поселением, и снова принялся отгонять мух. Он молился про себя, чтобы эта лихорадка оказалась не малярией. Если это малярия, то болезнь может коснуться каждого, кто ночует в Счастливой Долине. Всем было хорошо известно, что земля в некоторых районах мира отравлена малярией и по каким-то неведомым причинам испускает ночью смертоносные газы.
    
Как писал Робб, лихорадка возникла словно из ниоткуда четыре недели назад. Первыми заболели китайские рабочие. Затем стали заболевать другие – европейский торговец здесь, ребенок там. Но только в Счастливой Долине. Больше нигде на Гонконге. К настоящему моменту были заражены четыре-пять сотен китайцев и человек двадцать-тридцать европейцев. Суеверные китайцы перепугались насмерть, уверенные, что это боги карают их за нарушение императорского указа, запрещавшего им работать на острове. Лишь повышение платы за работу убедило их остаться на Гонконге.
    
А теперь слегла крошка Карен. Робб писал в конце своего послания: «И Сара, и я в отчаянии. Болезнь протекает очень коварно. Сначала ужасная лихорадка, длящаяся полдня, потом выздоровление, потом более сильный приступ лихорадки дня через два-три. Цикл повторяется снова и снова, и каждый новый приступ тяжелее предыдущего. Доктора дали Карен рвотное из каломели; такое сильное, какое только осмелились. Бедной девочке пустили кровь, но мы не питаем большой надежды. Носильщики-китайцы обычно умирают после третьего или четвертого приступа. А Карен так ослабела после рвотного и пиявок, так ослабела. Господи, помоги нам, я думаю, мы ее потеряли».
    
Струан направился к двери. Боже милостивый, сначала малыш, а теперь и Карен! На следующий день после бала Сара разрешилась от бремени сыном, Локлином Россом, но мальчик родился слабеньким, с поврежденной левой ручкой. Роды были очень тяжелыми, и она едва не умерла. Но родовая болезнь, которой опасались больше всего, миновала ее, и хотя молоко у нее быстро пропало и волосы поседели, силы понемногу возвращались к ней. Когда Струан ездил на остров, чтобы увидеть Мэй-мэй, он навестил Сару. От страданий и ожесточенности на ее лице залегли глубокие морщины, она выглядела как старуха. Струан опечалился еще больше, когда ему показали новорожденного: неподвижная левая ручка, болезненный вид, жалобный мяукающий плач – труд но было надеяться, что малыш будет жить. Жива ли еще крошка, спросил себя Струан, рывком распахивая дверь. Робб ничего не написал о нем. – Варгаш!
    
– Да, сеньор.
    
– У вас в Макао когда-нибудь была малярия?
    
– Нет, сеньор. – Варгаш побледнел. Его сын и племянник работали на «Благородный Дом» и теперь жили на Гонконге. – Вы уверены, что это малярия?
    
– Нет. Лишь некоторые из врачей так полагают. Не все. Найдите Маусса. Передайте ему, что я хочу безотлагательно видеть Дзин-куа. Вместе с ним.
    
– Слушаюсь, сеньор. Его превосходительство желает, чтобы вы отужинали с ним и великим князем сегодня в девять часов.
    
– Прими приглашение от моего имени.
    
– Слушаюсь, сеньор.
    
Струан закрыл дверь и с мрачным видом опустился в кресло. Он был в легкой рубашке без галстука, легких брюках и тонких сапогах. Все остальные европейцы считали подобную беспечность чистым сумасшествием: всем известно, что летние ветра вызывают порой дьявольски жестокую простуду.
    
– Это не может быть малярия, – произнес он. – Никак не может. Это что-то другое.
    
– Над этим островом тяготеет проклятие.
    
– Полно, ты рассуждаешь, как женщина.
    
– Лихорадки там не было, пока не появились кули. Нужно избавиться от кули, тогда и лихорадка исчезнет. Они переносят ее с собой. Они все это и делают, это их вина.
    
– Откуда нам знать, Кулум? Я признаю, что все началось именно среди них. И я согласен, что кули живут в низко лежащих местах. Согласен я и с тем, что, насколько нам известно, заразиться малярией можно только подышав отравленным ночным воздухом. Но почему тогда лихорадкой болеют только в долине? Неужели в одной Счастливой Долине воздух так губителен? Воздух есть воздух, черт меня возьми, а там большую часть дня и йочи дует свежий бриз. Получается чепуха какая-то.
    
– Никакой чепухи нет, все очень просто. Это воля Божья.
    
– Чума на такой ответ!
    
Кулум вскочил на ноги.
    
– Я бы попросил тебя не богохульствовать.
    
– А я бы попросил тебя не забывать, что еще не так давно людей сжигали на кострах только за то, что они утверждали, будто Земля вращается вокруг Солнца! Божья воля здесь ни при чем!
    
– Что бы ты ни говорил, Господь имеет в нашей жизни решающее слово, в любой ее момент. Тот факт, что лихорадка поразила единственное во всей Азии место, которое мы выбрали для жилья, является, по моему мнению, волей Божьей. Ты не можешь отрицать этого, потому что не в силах доказать обратное, точно так же, как и я не могу доказать, что это правда. Но я верю, что это так – в это верит большинство, – и я считаю, что мы должны оставить Счастливую Долину.
    
– Если мы сделаем это, мы оставим Гонконг.
    
– Мы могли бы начать строительство рядом с Глессинг Пойнтом.
    
– Ты хоть представляешь, сколько денег мы и все остальные торговцы вложили в Счастливую Долину?
    
– А ты хоть представляешь, сколько денег ты сможешь забрать с собой, когда ляжешь на шесть футов в землю?
    
Струан смерил сына холодным взглядом. За эти последние недели он почувствовал, что враждебность Кулума с каждым днем становится все менее наигранной. Но это его не тревожило. Он понимал, что чем больше Кулум будет узнавать, тем больше будет стараться осуществлять не чужие, а свои собственные идеи и тем больше будет жаждать власти. Это справедливо, решил он про себя, с огромным удовлетворением наблюдая за успехами сына. В то же время он начал беспокоиться за безопасность Кулума. Юноша проводил слишком много времени в компании Горта и был с ним опасно откровенен и чересчур доверчив.
    
Десять дней назад между отцом и сыном случилась жестокая, так ничем и не окончившаяся ссора. Кулум пространно и с увлечением излагал ему всякие теории. Насчет использования пароходов – явно пересказывал взгляды Горта, – а Струан в итоге с ним не согласился. Тогда Кулум заговорил о вражде между Броком и Струаном и заявил, что молодое поколение не станет повторять ошибок старших, Горт, мол, понимает, что совсем не обязательно сыновьям попадать в те же сети, в которых запутались их родители. Горт и он решили похоронить любую неприязнь между собой и непременно постараться помирить своих отцов. И когда Струан начал возражать, Кулум отказался его слушать и выбежал из комнаты.
    
Потом, нельзя было забывать еще об одной проблеме – Тесс Брок.
    
Кулум ни разу не упоминал о ней при Струане. Тай-Пэн тоже не касался этой темы. Но он понимал, что Кулума безнадежно тянет к Тесс, и это затуманивает его разум. Струан вспомнил свою молодость и то, как он страстно томился по Рональде. В то время все казалось ему таким ясным, и значительным, и чистым.
    
– Ах, Кулум, дружище, не распаляй себя, – сказал он, не желая спорить с сыном. – Сегодня жаркий день, и мы все на взводе. Сядь и успокойся. Крошка Карен больна, и многие из наших друзей тоже. Я слышал, у Тиллмана лихорадка, и кто знает, у кого еще?
    
– А мисс Тиллман?
    
– Нет, у нее, кажется, нет.
    
– Горт сказал, что они завтра закрывают свою факторию. Он собирается провести лето в Макао. Все Броки туда поедут.
    
– Мы отправляемся на Гонконг. Наша фактория здесь остается открытой.
    
– Горт говорит, что летом лучше жить в Макао. У него там дом. Я знаю, у нас тоже есть там собственность, она ведь никуда не делась, правда?
    
Струан шевельнулся в кресле.
    
– Правда. Если хочешь, возьми неделю или дней десять отпуска. Можешь провести его в Макао, но потом ты нужен мне в Куинз Тауне. И я снова предупреждаю тебя, смотри в оба. Горт тебе не друг.
    
– Тогда я должен опять повторить тебе, что, по-моему, все-таки друг.
    
– Он пытается завоевать твое Доверие, чтобы однажды уничтожить тебя.
    
– Ты ошибаешься. Он понятен мне. Он мне нравится. Мы прекрасно ладим. Я нахожу, что нам есть о чем поговорить, общение с ним доставляет мне удовольствие. Мы оба сознаем, что тебе, как и его отцу, трудно понять вас, но, видишь ли, все это так сложно объяснить.