1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Чем угодно могу быть, также ничем или чем-то, 
      
Как пожелаю... И дела нет никому... 
      
Безумие, бешенство! Можно прыгать и можно 
      
визжать, 
      
Рычать, и реветь, и скакать, и стоять на макушке, 
      
всем телом вопить, 
      
Вцепляться в колеса повозок, бросаться под них, 
      
Лезть под хлыст, который щелкнет вот-вот; 
      
Быть сукою всем кобелям,- вот их-то не хватит,
      
Быть в каждой машине рулем,- но скорость 
      
имеет предел,
      
Быть расплющенным, брошенным, кинутым, 
      
конченым, 
      
Танцуй же со мною, Уолт, не от мира сего, в ярость 
      
впади, 
      
Прыгай со мной на батуте, к звездам лети, 
      
Падай на землю без сил, 
      
Вместе со мной налетай на стены, 
      
Разрывайся в клочья вместе со мной, 
      
Во всем, для всего, в круговерти всего, безо всего 
      
вообще, 
      
Словно абстрактная бездна Мальстрима в глубинах 
      
души... 
      
Да! Так пойдем же вперед! 
      
Даже если Бог не позволит, все же пойдем... 
      
Безразлично... 
      
Вперед, все равно для чего... 
      
Бесконечность! Вселенная! Предел без предела! 
      
Отчего бы не так? 
      
(Дай-ка галстук сниму, расстегну воротничок. 
      
Гибнет энергия цивилизации на колесе захлестнутой 
      
шеи...) 
      
Пойдем же теперь, да, я уже шагаю вперед. 
      
В факельном-марше-по-всем-городам-Европы, 
      
В великом военном марше, где коммерция вместе 
      
с досугом, 
      
В великом забеге, в большом восхожденье, в спуске 
      
отвесном 
      
С криком и прыганьем - я далеко не один 
      
Прыгаю, чтобы тебе вознести хвалу, 
      
Мычу, чтобы тебя восхвалить, 
      
Все оковы снимаю с себя, прыгаю, делаю стойку 
      
на темени, даже на сальто способен, чтобы тебя 
      
восхвалить! 
      
Посему обращаюсь к тебе: 
      
Мой каждый стих - прыжок, мой каждый стих 
      
скачок, судорога порою, 
      
Каждый мой стих - истерическая атака, 
      
Каждый мой стих - коренник для повозки нервов 
      
моих. 
      
Падая, я вдохновляюсь, 
      
Я неважно умею дышать, но падаю прямо в экстаз, 
      
Стихи мои суть невозможность взорваться во имя 
      
жизни! 
      
Откройте все окна! 
      
Взломайте все двери! 
      
Надвиньтесь, дома, на меня! 
      
Я хочу быть свободен и на воздухе жить. 
      
Я хочу, чтоб гримасы мои отделились от тела, 
      
Как дождь, сбегать я по стенам хочу, 
      
Пусть на широких дорогах топчут меня, словно камень, 
      
Как тяжелое нечто, я в море хочу потонуть, 
      
Сладострастьем объят, мне, впрочем, 
      
уже недоступным! 
      
Не желаю замков на дверях! 
      
Не желаю щеколд на комодах! 
      
Я желаю мешать, на дороге торчать, быть без цели 
      
таскаем, 
      
Я хочу быть безумною частью кого-то, чего-то 
      
вовсе чужого, 
      
Я хочу ни за грош мозоли коленей отдать, 
      
Я хочу быть брошенным в море, 
      
Пусть для меня отыскался бы дом непотребный, 
      
Только не быть бы вовеки сидящим, спокойным, 
      
Только бы не остаться всего лишь пишущим эти стихи! 
      
Да сгинет прерывистость в мире! 
      
Да возникнет взаимокасание всех вещей, всех материй! 
      
Пусть души физических тел торжествуют 
      
Не только физически, но эстетически! 
      
Я желаю летать и падать с огромных высот! 
      
Я желаю быть брошен подобно гранате! 
      
Задержаться неведомо где... Быть несомым 
      
до каких-то пределов... 
      
Абстракция, апогей - в конце и меня и всего! 
      
Истерия железных моторов! 
      
Эскалатор, взносящийся вверх, без ступенек! 
      
Гидравлический пресс, разрывающий напрочь 
      
гнилое нутро! 
      
Пусть оденут мне на ноги цепи - я их разобью! 
      
Разорву их зубами, чтоб десны кровоточили, 
      
Мазохистская радость, кровавые спазмы, 
      
доказательство жизни! 
      
Моряками я взят под арест, 
      
В темноте мне руки связали, 
      
Я сознанье на время теряю, 
      
Вытекает душа из меня прямо на карцерный пол, 
      
И сверчок невозможный стрекочет, злоба моя. 
      
Что же, прыгай, скачи, закуси удила, 
      
Докрасна-раскаленный-Пегас моих тревожных 
      
томлений, 
      
Ну и место судьба отыскала моя на колесах моторов! 
      
ВСЁ НА СВЕТЕ УОЛТ: 
      
Дверь - для всего! 
      
Мост - для всего! 
      
Дорога - всему! 
      
Всеядна душа твоя, 
      
Она - и птица, и рыба, и зверь, и женщина, 
      
и мужчина, 
      
Она двоекратна там, где встречаются двое, 
      
Она однократна, если двое слиты в одно, 
      
Она - пространство, стрела или луч, 
      
Объятие, связь, Техас, Каролина, Нью-Йорк, 
      
Бруклин по вечерам, 
      
Бруклин - чтобы бродить и чтоб возвращаться! 
      
Свобода! Цель - демократия! Двадцатый век впереди! 
      
Вам! Бам! Вам! Вам! 
      
БАМ! 
      
Ты был, ты видел, ты слышал, 
      
Ты - подлежащее, ты - дополнение, активный, 
      
пассивный залог, 
      
Везде и повсюду - ты, 
      
Круг, замкнувший возможности чувства, 
      
Путевая отметка всего, что возможно в природе, 
      
Бог-Преградитель всего, что возможно представить 
      
это именно ты! 
      
Ты - час, 
      
Ты - Минута, 
      
И ты же - Секунда! 
      
Ты - вмешавшийся в дело чужое, раскрытый, 
      
ушедший, 
      
Вмешательство, освобожденье, раскрытье, уход, 
      
Штемпель на каждом письме, 
      
Имя в адресе каждом, 
      
Товар адресованный, но возвращенный с пути... 
      
Поезд людских ощущений, с душой, 
      
измеряемой скоростью в час, 
      
В минуту, даже в секунду. БАМ! 
      
Сейчас я почти что мертв, и вижу особенно ясно, 
      
Великий Освободитель, как я покорен тебе. 
      
Без сомнения, личность моя - конечна. 
      
Я это постиг, ибо высечь из камня она захотела себя, 
      
захотела сказать обо многом, 
      
Однако сегодня назад я взглянул и обрел лишь 
      
тоску 
      
Спокойствия мне твоего не дано для меня самого, 
      
А ты - свободен, ты - изукрашен Великою Ночью. 
      
Возможно, что не было роли совсем никакой у меня 
      
на земле. 
      
Для тебя я устрою триумф 
      
Оглушительный и не сравнимый ни с чем, 
      
Весь стук инструментов Вселенной людской, 
      
Все возможности всех эмоций, 
      
Все формы, все мысли, 
      
Колеса, рули и поршни души - все для тебя. 
      
Вот что я кричу для тебя, 
      
И меня расслышать нетрудно даже в свите твоей 
      
При том, что я изъясняюсь то метафизично, 
      
то очень понятно, 
      
Ибо таков беспорядок вещей, в природе лишенных 
      
связи. 
      
Славься, будь многократно здоров, живи, 
      
незаконный сын Аполлона, 
      
Любовник бессильный и страстный всех девяти харит, 
      
Фуникулер олимпийский - к нам и к Олимпу от нас. 
     
    
   
   
    
     
"Не знаю ничего. И для чего, не знаю..." Перевод Б. Слуцкого  
    
    
     
      
Не знаю ничего. И для чего, не знаю, 
      
Жизнь, слава и любовь. Познать не удалось, 
      
И почему событие сбылось 
      
Или история, та или же иная. 
      
Я пуст, я одинок. Так что же происходит? 
      
Ни прежде, ни потом, что было - все прошло. 
      
Мгновения, ступая тяжело, 
      
Не глядя на меня, мимо меня проходят. 
      
Раздумывать? Не верю я мыслишкам. 
      
Сон в тягость мне. Я долго не засну. 
      
Отброшу книгу, чуть в нее взгляну. 
      
А чувственность известна слишком, слишком. 
      
Быть ирреальной тенью на стене, 
      
Такой же ирреальной, 
      
Персонажем 
      
Нелепого романа и миражем, 
      
Быть сном, быть трансом остается мне. 
     
    
   
   
    
     
Уже устаревший сонет. Перевод Б. Слуцкого  
    
    
     
      
О Дейзи, как только умру, должна ты 
      
Сказать моим друзьям, что ты скорбишь, 
      
А если ты душою покривишь, 
      
Раскаиваться, право же, не надо. 
      
Потом из Лондона отправься в Йорк скорей 
      
(Ты родилась - я часто слышал - в Йорке, 
      
Но это все обман и отговорки) 
      
И расскажи о гибели моей 
      
Мальчишке бедному. Лишь с ним был счастлив я, 
      
О чем ты не имела представленья. 
      
Он вести тоже не предаст значенья. 
      
И Сесили пусть знает про меня, 
      
Что верила спроста в мое величье... 
      
Пусть гром разит всех в мире без различья! 
     
    
   
   
    
     
"Если ты хочешь кончить с собой, почему ты не хочешь кончить с собой?.." Перевод Б. Слуцкого  
    
    
     
      
Если ты хочешь кончить с собой, почему 
      
ты не хочешь кончить с собой? 
      
Ну что же ты! Я так люблю и смерть и жизнь, 
      
Но, решись я кончить с собой, я бы кончил с собой... 
      
Ну, решайся, если можешь решиться! 
      
Что тебе чередование фантомов, 
      
Называемое нами миром? 
      
Кинолента дней, представленная 
      
Актерами ложноклассической школы? 
      
Бесконечно кружащийся калейдоскоп? 
      
Что тебе твой внутренний мир, который 
      
так и остался для тебя неизвестным? 
      
Может быть, убив себя, ты его наконец познаешь... 
      
Может быть, кончив, ты начнешь... 
      
Так или иначе, если ты утомлен бытием, 
      
Утомление должно быть благородным, 
      
И не следует, подобно мне, воспевать жизнь во хмелю 
      
И приветствовать смерть в литературе! 
      
Ты необходим? О ничтожная тень, именуемая родом 
      
людским! 
      
Необходимых нет, и ты не необходим никому... 
      
Без тебя все пойдет без тебя. 
      
Может быть, для других будет хуже, если ты 
      
будешь жить, 
      
Чем если ты убьешь себя... 
      
Может быть, живя, ты докучаешь больше, чем ежели 
      
убьешь себя... 
      
Страдания других! Ты заранее терзаешься тем, 
      
Что заставишь рыдать о себе? 
      
Успокойся, рыдать будут недолго... 
      
Сила жизни мало-помалу утирает слезу, 
      
Когда мы плачем не о самих себе, 
      
Когда беда постигла других. Особенно смерть, 
      
Потому что после смерти с другими не случится 
      
уже ничего... 
      
Первым делом тоска, удивление оттого, 
      
Что тайна пришла и твоя драгоценная жизнь ушла... 
      
Потом ужас перед гробом, видимым и осязаемым, 
      
И люди в трауре, исполняющие служебные 
      
обязанности. 
      
Потом безутешная семья коротает за анекдотами 
      
ночь, 
      
Сокрушаясь о том, что ты мертв, 
      
А ты, случайная причина этой печали, 
      
Действительно мертв, куда мертвее, чем думаешь... 
      
Да, сейчас ты куда мертвее, чем полагаешь, 
      
Даже если там, в мире ином, ты куда живее. 
      
Затем трагическое переселение в склеп или в могилу. 
      
Затем память о тебе начинает умирать. 
      
Первым делом всем легче 
      
Оттого, что кончилась слегка затянувшаяся 
      
трагедия твоей смерти. 
      
Затем возобновляются будничные разговоры 
      
И злоба дня берет свое... 
      
Постепенно о тебе забывают. 
      
О тебе вспоминают только дважды в году: 
      
В годовщину рождения и в годовщину смерти. 
      
И все, и все, и больше ничего, абсолютно ничего. 
      
Дважды в году думают о тебе. 
      
Дважды в году любящие тебя вздыхают о тебе 
      
И, когда о тебе зайдет речь, вздыхают разок-другой. 
      
Взгляни же на себя трезво, подумай трезво о том, 
      
кто же мы, в сущности... 
      
Если хочешь кончить с собой, кончай... 
      
Отбрось угрызения совести, доводы разума!.. 
      
Разве у жизненной механики есть угрызения 
      
или доводы? 
      
Какие химические угрызения повелевают силой, 
      
Порождающей жизненный трепет, и циркуляцию 
      
крови, и любовь? 
      
Разве в веселом ритме жизни есть память о других? 
      
О нищее тщеславие плоти, именуемое человеком, 
      
Неужели тебе не ясно, что ты лишено всякого 
      
значения? 
      
Ты важен для себя, потому что именно себя 
      
ты ощущаешь. 
      
Все для тебя, потому что вся вселенная 
      
И эта вселенная, и все остальные, 
      
Сателлиты твоей объективной субъективности. 
      
Ты важен сам для себя, потому что только для себя 
      
ты важен. 
      
А если это так, о миф, не так ли обстоит дело 
      
со всеми другими людьми? 
      
Тобой, как Гамлетом, владеет ужас перед неведомым? 
      
Да что тебе вообще ведомо? Что ты знаешь, 
      
Чтобы хоть что-нибудь называть неведомым? 
      
У тебя, как у Фальстафа, плотская любовь к жизни? 
      
Если ты в силах любить ее материально, полюби ее 
      
еще материальнее, 
      
Превратись в частицу земли и материи! 
      
Рассейся, ах ты, физико-химическая система 
      
Клеток, пребывающих в сумеречном сознании, 
      
В сумеречном сознании бессознательных тел, 
      
В великой, ничего не сокрывающей сокровенности 
      
видимостей, 
      
В сущем, размножающемся кронами и корнями, 
      
В атомном тумане материи, 
      
В вихревых потоках, 
      
Окружающих динамический вакуум мира... 
     
    
   
   
    
     
Табачная лавка. Перевод А. Богдановского  
    
    
     
      
Я - никто. 
      
Я никогда никем не буду. 
      
И захотеть стать кем-нибудь я не могу. 
      
Но мечты всего мира заключены во мне. 
      
Окна квартиры моей, 
      
Квартиры одного из миллионов тех, кто бродит 
      
по свету и не ведает, кто он такой 
      
(Ну, а если бы даже и знал, что узнал бы?), 
      
Выходят в таинственность улицы, по которой 
      
беспрестанно снуют люди, 
      
На улицу, которую разом не постичь, как ни старайся, 
      
На улицу, до невозможности реальную, 
      
до таинственности определенную, 
      
Где под оболочкой камней и людей скрыта загадка, 
      
Где смерть покрывает плесенью стены, а виски 
      
сединой, 
      
Где Судьба громыхает телегой Всего по дороге 
      
в Ничто. 
      
Я повержен сегодня, как будто мне правда открылась. 
      
Я безгрешен и ясен, как будто готовлюсь ко смерти, 
      
И разорваны узы родства с окружающим, 
      
И как будто в прощальный миг замелькали вагонами 
      
поезда 
      
Этот дом и вся улица, 
      
И гудок отправления отозвался в моей голове, 
      
И дрогнули нервы, и лязгнули кости. 
      
Я разделен сегодня меж непреложностью 
      
Лавки табачной на той стороне - она существует 
      
снаружи 
      
И ощущением - все это мнимость - оно существует 
      
внутри. 
      
Неудача во всем. 
      
Я решенья не принял, и Все обернется Ничем. 
      
Как учили меня, 
      
Я вылез из окна с задов дома 
      
И в поле пошел, и намеренья были велики. 
      
Ну, а в поле - трава да цветы да деревья вдали, 
      
Попадутся же люди - такие ж они, как везде. 
      
Возвращаюсь. Уселся на стул. Ну-с, о чем же 
      
подумать? 
      
Как могу я узнать, чем я буду, когда неизвестно, 
      
что есть? 
      
Тем, что думаю я? Но я думал стать тем-то и тем-то! 
      
Но на свете есть столько людей, размышляющих 
      
так же, 
      
И поверить мне трудно, что столько на свете людей. 
      
Гений? В эту минуту 
      
В сотне тысяч голов зародится в мечтании гений 
      
не хуже, 
      
А в историю не войдет - верней всего! - ни один. 
      
От грядущих триумфов останется кучка дерьма. 
      
Нет, в себя я не верю. 
      
В каждом сумасшедшем доме есть безумцы, 
      
наделенные уверенностью, 
      
А я, ни в чем не уверенный, я истинней их или нет? 
      
Нет, не только во мне... 
      
В скольких мансардах или не мансардах 
      
Сидят в этот час самозваные гении? 
      
Сколько высоких, чистых, светлых устремлений 
      
Да, высоких, и чистых, и светлых 
      
И, быть может, вполне осуществимых, 
      
Никогда не увидят дневного света, 
      
не достигнут слуха людей? 
      
Мир - для тех, кто родился его покорить, 
      
А не для тех, кто мечтает об этом, хоть и 
      
с полным правом. 
      
Я вымечтал больше, чем Наполеон завоевал. 
      
Я прижал к груди род людской крепче, чем Христос, 
      
Я разработал доктрины, которые Канту не снились. 
      
Но я есмь и останусь, наверно всегда, человеком 
      
с мансарды, 
      
Хоть живу и не там. 
      
Я останусь навеки "не родившимся для этого", 
      
Я останусь навеки "тем, кто имел основания...", 
      
Я останусь навеки тем, кто ждет, 
      
что ему распахнется 
      
калитка в стене, изначально лишенной калитки, 
      
Тем, кто, в курятнике сидя, гимн Бесконечности пел, 
      
Тем, кто Господа глас услыхал в глубоком колодце. 
      
Верить в себя? Нет. И в ничто другое. 
      
И на воспаленную мою голову обрушивает Природа 
      
Свое солнце, свой дождь, ветер, 
      
ерошащий мне волосы, 
      
И все прочее, что придет или должно прийти, 
      
а может и не прийти. 
      
Сердечники, рабы далеких звезд, 
      
Мы завоюем мир, не встав с постели, 
      
Потом проснемся - как он тускл и мрачен, 
      
Потом мы встанем - мир уже чужой, 
      
Из дома выйдем - мир окажется Землею, 
      
а к ней в придачу 
      
Галактика, и Млечный Путь, и Бесконечность. 
      
(Ешь шоколадки, девочка, 
      
Ешь шоколадки! 
      
В них заключена вся мудрость мира, 
      
Кондитерская наставляет лучше, чем все религии. 
      
Ешь, маленькая, грязная девчонка! 
      
О, если б я мог так самозабвенно, так истинно, 
      
как ты, жевать конфеты, 
      
Но, золотистую фольгу сдирая, я мыслю 
      
И шоколад роняю наземь, как выронил когда-то 
      
жизнь свою.) 
      
А что останется от горечи сознанья, что я никем 
      
не буду? 
      
Стремительная скоропись стихов, 
      
Парадный вход, ведущий в Бесконечность. 
      
Но я, по крайней мере, посвящаю бесслезное 
      
презренье самому себе, 
      
И я, по крайней мере, благороден хотя бы в том 
      
движении, которым 
      
Швыряю ветошь самого себя в бесстрастное течение 
      
событий 
      
И без сорочки дома остаюсь. 
      
А ты утешительница! 
      
Тебя нет и поэтому ты утешаешь, 
      
То ли греческая богиня, задуманная 
      
как ожившая статуя, 
      
То ли римская патрицианка, невыносимо благородная 
      
и несчастная, 
      
То ли прекрасная дама трубадуров, разряженная и 
      
изящная, 
      
То ли маркиза восемнадцатого столетия, оголенная 
      
и недоступная, 
      
То ли кокотка, знаменитая во времена наших отцов, 
      
То ли неведомое мне современное - сам не знаю, 
      
кто ты,
      
Но кто бы ты ни была, в каком бы обличье ни явилась, 
      
если дано тебе вдохновить меня, вдохнови! 
      
Ибо сердце мое вычерпано до дна. 
      
На манер заклинателей духов заклинаю себя самого 
      
И ничего не нахожу. 
      
Подхожу к окну и с непреложной ясностью вижу 
      
улицу, 
      
Вижу лавки, вижу тротуары, вижу катящиеся 
      
автомобили, 
      
Вижу живых, покрытых одеждой существ, бегущих и 
      
сталкивающихся, 
      
Вижу собак - они тоже и несомненно существуют, 
      
И все это гнетет меня, словно приговоренного 
      
к ссылке, 
      
И все это - как и все вообще - чужеземное. 
      
Я пожил, я выучился, я полюбил, я даже уверовал, 
      
Но нет такого бродяги, кому бы не позавидовал 
      
сегодня 
      
лишь потому, что он - это не я. 
      
Гляжу на лохмотья, на язвы, на притворство 
      
И думаю: должно быть, ты никогда не жил, не учился, 
      
не любил и не верил 
      
(Потому что вполне возможно, ничего этого не делая, 
      
создать реальность всего этого), 
      
И, должно быть, ты всего лишь жил-поживал, 
      
как ящерица, у которой оторвали хвост, 
      
А что такое хвост для тех, кто ящерицы ниже? 
      
Я сделал из себя, чего и сам не знал, 
      
А то, что мог бы сделать из себя, не сделал. 
      
И выбрал домино себе не то, 
      
В нем приняли меня совсем не за того, а я 
      
не отрицал и потерял себя. 
      
Когда же маску снять я попытался, 
      
Она так крепко приросла к лицу, что долго ничего 
      
не выходило. 
      
Но все же я сорвал ее и, в зеркало взглянув, 
      
Увидел постаревшее лицо. 
      
Я пьян был и не мог надеть костюм, который раньше 
      
мною не был сброшен. 
      
Я маску сбросил, уснул в швейцарской, 
      
Как безобидный пес по милости привратника. 
      
Чтоб доказать возвышенность свою, 
      
я допишу историю. 
      
О музыка,- стихов моих бесполезных основа, 
      
Вот бы найти тебя, обрести тебя, 
      
А не стоять перед табачной лавкой, 
      
Сознание того, что существую, швырнув себе под ноги, 
      
как коврик, 
      
Как коврик - о него споткнется пьяный или телок, 
      
украденный цыганом, 
      
Не стоящий на рынке ничего. 
      
Но вот хозяин к двери подошел и стал у двери. 
      
Я на него гляжу вполоборота, и затекает шея 
      
И, может быть, еще сильней - душа, томящаяся от 
      
непониманья. 
      
Умрет он. Я умру. 
      
Уйдет он от разложенных товаров, я от стихов уйду. 
      
Настанет день, его товары сгинут, когда-нибудь 
      
умрут мои стихи. 
      
Потом умрет и улица, где помещалась лавка,