1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
   
— ХОДОР! — завопил Ходор. Решетка еще раз стукнула Брана по голове и свалилась Жойену под ноги.
   
— Выходит, ты сильнее Ходора, мой принц? — засмеялась Мира, и Бран покраснел.
   
Ходор подсадил Миру и Жойена наверх через образовавшуюся дыру, а потом они под мышки втащили Брана. С Ходором дело застопорилось — он был слишком тяжел для Ридов. В конце концов Бран велел ему поискать большие камни. На острове в таких недостатка не было. Скоро Ходор нагромоздил под бойницей целую кучу и взобрался наверх.
   
— Ходор, — удовлетворенно молвил он, отдуваясь и ухмыляясь им всем.
   
Теперь они оказались в целом лабиринте мелких клетушек, но Мира через некоторое время вывела их к лестнице. Чем выше они поднимались, тем светлее становилось. На третьем этаже в толстых стенах появились амбразуры, на четвертом — настоящие окна. Пятый, самый верхний, весь состоял из одной большой круглой комнаты, из которой двери с трех сторон выходили на маленькие каменные балконы. В четвертой находилось отхожее место, откуда нечистоты стекали по трубе прямо в озеро.
   
Когда, они вышли на крышу, небо совсем затянуло, и на западе стало черным-черно. Плащ Брана полоскался и щелкал на сильном ветру.
   
— Ходор, — отозвался на это Ходор.
   
Мира прошлась по кругу.
   
— Я чувствую себя великаншей, стоя так высоко над миром.
   
— На Перешейке есть деревья вдвое выше этой башни, — напомнил ей брат.
   
— Да, но вокруг них растут такие же высокие деревья. На Перешейке мир тесен, и небо намного меньше. А здесь… чувствуешь этот ветер, брат? Ну посмотри, каким огромным сделался мир.
   
Отсюда и правда было далеко видно. На юге за холмами вздымались серые и зеленые горы, а на три другие стороны, сколько видел глаз, тянулись волнистые равнины Нового Дара.
   
— Я надеялся увидеть отсюда Стену, — сказал разочарованный Бран. — Глупо, конечно, — до нее, наверно, еще лиг пятьдесят. — От одних этих слов он почувствовал себя усталым и сразу замерз. — Жойен, а что мы будем делать, когда дойдем до Стены? Дядя всегда говорил, что она очень большая. Вышиной она семьсот футов и такая толстая, что ворота в ней больше похожи на ледяные туннели. Как нам перебраться на ту сторону, чтобы найти трехглазую ворону?
   
— Я слышал, вдоль всей Стены стоят заброшенные замки, — ответил Жойен. — Крепости, построенные Ночным Дозором, но теперь пустующие. Мы пройдем через один из них.
   
Старая Нэн называла их «призрачными замками», а мейстер Лювин однажды заставил Брана заучить все их названия наизусть. Это далось ему нелегко: всего замков девятнадцать, хотя заселенными даже в лучшие времена бывали не больше семнадцати. На пиру в честь приезда короля Роберта Бран перечислил их все дяде Бенджену — сначала с востока на запад, потом с запада на восток. Бенджен Старк тогда засмеялся и сказал: «Ты знаешь их лучше, чем я, Бран. Пожалуй, Первым Разведчиком следует назначить тебя, а я останусь здесь». Это было еще до того, как Бран упал и сломался. Когда он очнулся и увидел, что стал калекой, дядя уже вернулся в Черный Замок.
   
— Дядя говорил, что когда замок покидают, его ворота запечатывают льдом и камнем.
   
— Значит, нам придется открыть их заново, — сказала Мира.
   
— Нет, этого нельзя делать, — обеспокоился Бран. — Мало ли что может пройти через них с той стороны. Надо идти в Черный Замок и попросить лорда-командующего, чтобы он пропустил нас.
   
— Черного Замка мы должны избегать так же, как избегали Королевского тракта, — возразил Жойен. — Там живут несколько сотен человек.
   
— Так ведь это же братья Ночного Дозора. Они дают клятву не участвовать в войнах.
   
— Это так, но хватит и одного клятвопреступника, чтобы выдать тебя островитянам или Бастарду Болтонскому. Кроме того, у нас нет уверенности, что Дозор позволит нам пройти. Они могут задержать нас или отослать обратно.
   
— Но мой отец был другом Дозора, а мой дядя — Первый Разведчик. Может, он знает, где живет трехглазая ворона. И Джон теперь тоже в Черном Замке. — Бран очень надеялся повидаться с Джоном и с дядей. Последние черные братья, посетившие Винтерфелл, говорили, что Бенджен Старк ушел в разведку и пропал, но теперь он уже, конечно, нашелся. — Может быть, нам даже лошадей дадут.
   
— Тихо. — Жойен, заслонив глаза рукой, смотрел в сторону заходящего солнца. — Там что-то движется… вроде бы всадник. Видите?
   
Бран тоже заслонил глаза и вдобавок прищурился. Сначала он не видел ничего, потом ему показалось, что это бегущий Лето. Но нет, это и правда был человек верхом на коне — слишком далеко, чтобы разглядеть еще что-нибудь.
   
— Ходор! — Ходор тоже держал руку над глазами, но смотрел не в ту сторону. — Ходор!
   
— Он не спешит, — сказала Мира, — но едет, по-моему, сюда, в деревню.
   
— Пойдемте-ка внутрь, пока он нас не увидел, — сказал Жойен.
   
— Лето должен быть где-то поблизости, — забеспокоился Бран.
   
— С Лето ничего не случится, — успокоила его Мира. — Этот человек одинок, и конь у него устал.
   
Они сошли вниз, и в этот самый миг на камень плюхнулись первые увесистые капли, а вскоре дождь полил вовсю. Даже сквозь толстые стены было слышно, как он лупит по озеру. Они сидели на полу в круглой комнате, а вокруг быстро темнело. Северный балкон выходил на деревню, и Мира выползла туда на животе, чтобы посмотреть, куда девался всадник.
   
— Он укрылся в разрушенной гостинице, — доложила она, вернувшись. — И, кажется, разводит огонь в очаге.
   
— Вот бы и нам развести огонь, — сказал Бран. — Я замерз. Под лестницей лежит поломанная мебель, я видел. Ходор может порубить ее, и мы согреемся. Ходору понравилась эта мысль, и он с надеждой произнес:
   
— Ходор.
   
— Огонь — это дым, — возразил Жойен, — а дым с этой башни виден далеко.
   
— Кто его здесь увидит? — заспорила с ним сестра.
   
— В деревне человек.
   
— Всего один.
   
— Довольно и одного, чтобы выдать Брана его врагам. У нас еще осталась половина вчерашней утки. Давайте поедим и отдохнем. Утром тот человек поедет своей дорогой, а мы пойдем своей.
   
Жойен, как всегда, настоял на своем, и Мира поделила утку на четверых. Вчера она поймала птицу сетью, когда та хотела взлететь со своего болотца. Холодная утка была не такая вкусная, как свежезажаренная, но голод они все-таки утолили. Бран и Мира ели грудку, Жойен — бедро, Ходор обглодал крыло и ножку, бормоча «Ходор» и облизывая пальцы. Сегодня была очередь Брана рассказывать, и он рассказал о другом Брандоне Старке, Корабельщике, ходившем на тот берег Закатного моря.
   
Когда утка и рассказ подошли к концу, собрались сумерки. Дождь продолжал лить. Бран думал о том, где бродит Лето и удалось ли ему поймать оленя.
   
Серый сумрак, наполнивший башню, постепенно сменялся тьмой. Ходор, не находя себе места, ходил кругами вдоль стен и каждый раз заглядывал в отхожее место, словно не мог запомнить, что там такое. Жойен, прячась во мраке, стоял у северного балкона и смотрел наружу. Далеко на севере сверкнула молния, на миг осветив башню. Ходор подскочил и замычал в испуге. Гром раздался, когда Бран сосчитал до восьми, и Ходор крикнул:
   
— Ходор!
   
Хоть бы Лето не испугался. Собаки в Винтерфелле боялись грозы, как и Ходор. Надо бы выйти, поискать его, успокоить…
   
Молния сверкнула снова, и теперь гром загремел на счет шесть.
   
— Ходор! — снова завел великан. — ХОДОР! ХОДОР! — И схватил свой меч, словно собираясь сразиться с бурей.
   
— Успокойся, Ходор, — сказал Жойен. — Бран, скажи ему, чтобы он не кричал. Ты можешь забрать у него меч, Мира?
   
— Попробую.
   
— Ходор, тихо, — сказал Бран. — Успокойся. Хватит тебе ходорить. Сядь.
   
— Ходор? — Конюх послушно отдал меч Мире, но вид у него был растерянный.
   
Жойен снова вгляделся во мрак и вдруг ахнул.
   
— Что случилось? — спросила Мира.
   
— В деревне люди.
   
— Кроме того, которого мы видели?
   
— Да. Вооруженные. Я видел у них топоры и копья. — Никогда еще голос Жойена не звучал так по-ребячьи. — Они шли под деревьями.
   
— Сколько их?
   
— Много. Не могу сосчитать.
   
— Конные?
   
— Нет, пешие.
   
— Ходор, — испуганно сказал Ходор. — Ходор. Ходор.
   
Бран и сам немного испугался, но не хотел показывать этого перед Мирой.
   
— А вдруг они придут сюда?
   
— Не придут. — Мира села рядом с ним. — Зачем им это надо?
   
— Чтобы укрыться, — мрачно сказал Жойен. — Если буря не утихнет. Мира, ты не могла бы спуститься и запереть дверь?
   
— Я ее даже закрыть не смогу, так она перекосилась. Через решетку им все равно не пройти.
   
— Кто знает. Они могут сломать замок или петли или пролезут через бойницу, как мы.
   
Молния прорезала небо, Ходор заскулил, и над озером прокатился гром.
   
— ХОДОР! — взревел он, зажав уши, и заковылял по кругу в темноте. — ХОДОР! ХОДОР! ХОДОР!
   
— НЕТ! — заорал на него Бран. — ПЕРЕСТАНЬ ХОДОРИТЬ!
   
Но пользы это не принесло.
   
— ХООООООДОР! — стонал великан. Мира попыталась поймать его и успокоить, но он отшвырнул ее в сторону. — ХООООООООООООООООДОР! — Молния сверкнула снова — теперь уже Бран, Мира и даже Жойен кричали хором, пытаясь заставить его замолчать.
   
— Да тихо ты! — взвизгнул Бран, пытаясь словить Ходора за ногу, когда тот пробегал мимо.
   
Ходор споткнулся и внезапно умолк. Мотая головой, он уселся на пол и даже не обратил внимания на очередной раскат грома. Трое остальных едва осмеливались дышать.
   
— Бран, что ты с ним сделал? — прошептала Мира.
   
— Ничего. Я не знаю. — И все-таки он что-то сделал. Он потянулся к нему, как к Лету, и на долю мгновения сам стал Ходором. Бран испугался.
   
— Там, на берегу, что-то происходит, — сказал Жойен. — Кажется, я видел, как кто-то из них показывает на башню.
   
«Не стану я бояться», — сказал себе Бран. Он принц Винтерфелла, сын Эддарда Старка, почти что взрослый мужчина и к тому же оборотень, а не какой-нибудь малыш вроде Рикона. Лето не стал бы бояться.
   
— Это скорее всего люди Амберов, — сказал он. — Или Кнотты, или Норри, или Флинты с гор, а может, даже братья Ночного Дозора. Какие на них плащи, Жойен, — черные?
   
— Ночью все плащи черные, мой принц. Молния слишком быстро гаснет, чтобы рассмотреть, что на них надето.
   
— Черные братья были бы конные, разве нет? — насторожилась Мира. Брану в голову пришла еще одна мысль.
   
— Не важно, кто они. Сюда они все равно не доберутся, если у них нет лодки и они не знают про дорожку.
   
— Про дорожку? — Мира взъерошила Брану волосы и поцеловала его в лоб. — Милый ты наш принц! А ведь он прав, Жойен: про дорожку они не знают. А если б и знали, то все равно не нашли бы ее ночью и в дождь.
   
— Ночь когда-нибудь да кончится. Если они останутся тут до утра… — Жойен помолчал и сказал: — Они раздувают огонь, который разжег тот, первый. — Снова вспыхнула молния, наполнив башню светом и четкими тенями. Ходор раскачивался, мурлыча что-то себе под нос.
   
В этот яркий миг Бран почувствовал страх Лета. Он закрыл два глаза, открыл третий, человечья кожа сползла с него, как плащ, и он оставил башню позади.
   
…И очутился под дождем с набитым олениной брюхом. Он затаился в кустах, а небо над ним сверкало и гремело. Запах гнилых яблок и мокрых листьев почти заглушал человечий дух, но и он тоже чувствовался. Люди двигались под деревьями, позвякивая своими твердыми шкурами. Мимо прошагал человек с палкой — натянутая на голову шкура делала его слепым и глухим. Волк обошел его, прокравшись за мокрым терновым кустом и под голыми ветками яблони. Он слышал людские разговоры, и сквозь запахи дождя, листьев и лошади пробивался резкий красный смрад страха.
  
  
   
    
Джон
   
   
Под ногами расстилался буро-зеленый ковер из палых листьев и сосновых игл, еще сырой после недавних дождей и чмокающий во время ходьбы. Вокруг стояли огромные голые дубы, высокие страж-деревья и целые полчища гвардейских сосен. На холме виднелась еще одна заброшенная башня, почти до самой вершины заросшая толстым зеленым мхом.
   
— Кто построил их все — какой-нибудь король? — спросила Игритт.
   
— Нет, простые люди, которые здесь жили.
   
— Куда же они все подевались?
   
— Умерли или ушли отсюда. — Земли Брандонова Дара обрабатывались несколько тысяч лет, но теперь в захиревшем Дозоре не стало рук, чтобы распахивать поля, разводить пчел и ухаживать за садами, и дикая природа отвоевывала назад возделанные угодья и человеческие жилища. Здесь, на Новом Даре, было прежде много деревень, чьи жители платили Дозору оброк или работали на него, но и они почти все опустели.
   
— Дураки же они были, что бросили такой замок, — сказала Игритт.
   
— Это всего лишь башня, и жил в ней какой-то мелкий лорд со своей семьей и немногими домочадцами. Во время набегов он зажигал сигнальный костер у себя на крыше. Винтерфеллские башни втрое выше, чем эта.
   
Игритт взглянула на Джона с явным недоверием.
   
— Как могут люди строить такие высокие здания без помощи великанов?
   
По легенде, великаны действительно помогали Брандону-Строителю возводить Винтерфелл, но Джону не хотелось упоминать об этом.
   
— Очень даже могут. В Староместе есть башня, которая выше Стены. — Джон видел, что Игритт ему не верит. Вот если бы показать ей Винтерфелл… сорвать ей цветок в его теплицах, пригласить на пир в Великий Чертог, сводить ее к каменным королям на своих тронах. Они выкупались бы с ней в горячих прудах и предались любви под сердце-деревом, чтобы видели старые боги.
   
Заманчивая мечта, но Винтерфелл — не его дом, чтобы привозить туда кого-то. Замок принадлежит его брату, Королю Севера, а он всего лишь Сноу, а не Старк. Бастард, клятвопреступник и предатель.
   
— Мы могли бы потом вернуться и поселиться в этой башне. Хочешь, Джон Сноу? После?
   
После. Это слово пронзало его, как копье. После войны. После победы. После того, как одичалые проломят Стену.
   
Его лорд-отец говорил, что надо бы создать новых лордов и расселить их в заброшенных крепостях, чтобы они служили щитом против одичалых. Чтобы осуществить это, Дозору пришлось бы уступить значительную часть Дара, но дядя Бенджен полагал, что лорда-командующего можно будет уговорить, если новые лорды будут платить подати Черному Замку, а не Винтерфеллу. «Но с этим придется подождать до весны, — сказал лорд Эддард. — Людей даже землями и титулами не заманишь на Север, когда зима близко».
   
Если бы все пошло как задумано, будущей весной Джон мог бы занять одну из этих башен от имени своего лорда-отца. Но лорд Эддард мертв, его брат Бенджен пропал без вести, и щит, о котором они мечтали, никогда не будет выкован.
   
— Эта земля принадлежит Дозору, — сказал Джон.
   
Игритт сердито раздула ноздри.
   
— Но здесь никто не живет.
   
— Потому что ваши одичалые всех разогнали.
   
— Значит, здесь жили одни трусы. Если твоя земля тебе дорога, за нее надо сражаться.
   
— Может, им надоело сражаться. Надоело каждый раз запирать двери на ночь и бояться, как бы кто-нибудь вроде Гремучей Рубашки не выломал их и не увез твою жену. Надоело, что у них забирают весь урожай и все добро, какое есть. Проще уйти туда, где разбойники тебя не достанут. — Но если Стена падет, от разбойников на всем Севере не станет покоя.
   
— Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Крадут только дочерей, а не жен. И это вы воры, а не мы. Вы захапали себе весь мир и поставили Стену, чтобы отгородиться от вольного народа.
   
— Да ну? — Иногда Джон забывал, до чего она дикая, но Игритт ему быстро напоминала. — Как же это так получилось?
   
— Боги создали землю для всех людей, но потом пришли короли с коронами и стальными мечами и потребовали ее себе. Мои деревья, говорили они, — не ешьте с них яблок. Мой ручей — не ловите в нем рыбу. Моя земля, мой замок, моя дочь, уберите руки, не то я отрублю их, но если вы поклонитесь мне, я, может, и дам вам понюхать. Вы обзываете нас ворами, но вор хотя бы должен быть храбрым, умным и ловким, а поклонщик только и умеет, что кланяться.
   
— Харма и Мешок Костей приходят не за рыбой и яблоками. Они берут мечи и топоры, пряности, шелк и меха. Они хватают каждую монету и каждое колечко, какие им попадутся, бочки с вином летом и бочки с солониной зимой, а женщин забирают во всякое время и тащат все это за Стену.
   
— Ну и что? Пусть бы меня лучше украл сильный мужчина, чем отец отдал бы какому-нибудь слабаку.
   
— Хорошо тебе говорить. А если бы тот, кто тебя украл, был тебе противен?
   
— Если он сумел меня украсть, значит, он проворный, хитрый и храбрый, и сыновья от него родятся такие же. Почему он должен быть мне противен?
   
— Может, он никогда не моется, и от него разит, как от медведя.
   
— Тогда я спихнула бы его в ручей или водой бы окатила. Да от мужчин и не должно пахнуть цветами.
   
— Что в них плохого, в цветах?
   
— Ничего — для пчелки. Мне подавай вот это. — Рука Игритт метнулась к его ширинке, но Джон перехватил ее.
   
— А если бы мужчина, укравший тебя, пил горькую? Если бы он был жестоким? — Джон стиснул пальцы, чтобы до Игритт лучше дошло. — Если бы он тебя бил?
   
— Я бы перерезала ему глотку, пока он спал. Ты ничего не знаешь, Джон Сноу. — И она вывернулась от него, как угорь.
   
Он знал одно: она дикая душой и телом. Об этом легко забыть, когда они смеются или целуются, но потом кто-нибудь непременно говорит или делает то, что напоминает им о стене между их мирами.
   
— Либо женщина, либо нож — и то и другое мужчина иметь не может. Наши матери сызмальства учат этому дочек. — Игритт с вызовом тряхнула своей рыжей гривой. — И землей человек владеть не может, как не может владеть морем или небом. Твои поклонщики думают иначе, но Манс покажет вам, что вы ошибаетесь.
   
Красиво сказано, да только пустые это слова. Джон оглянулся, чтобы убедиться, что магнар их не слышит. Эррок, Чирей и Пеньковый Дан шли в нескольких ярдах за ними, но не обращали на них внимания. Чирей, как обычно, жаловался на свою задницу.
   
— Игритт, — сказал Джон вполголоса, — Мансу не выиграть эту войну.
   
— Ты ничего не знаешь, Джон Сноу. Ты еще не видел, как сражается вольный народ!
   
Одичалые дерутся как герои или как демоны, в зависимости от того, кто говорит, но кончается это всегда одним и тем же. Они дерутся с бесшабашной отвагой, и каждый сам себе голова.
   
— Я не сомневаюсь, что все вы храбрецы, но в битве дисциплина всегда берет верх над доблестью. Рано или поздно Манс потерпит поражение, как все Короли за Стеной до него. И когда это случится, ты умрешь. Вы все умрете.
   
Игритт посмотрела на него с такой злобой, как будто хотела его ударить.
   
— Не вы, а мы. Ты тоже. Ты больше не ворона, Джон Сноу. Я поклялась в этом, и ты лучше меня не подводи. — Она прижала его к дереву и поцеловала прямо в губы у всех на виду. Кригг-Козел стал подзадоривать ее, кто-то еще засмеялся. Джон, несмотря на все это, поцеловал ее в ответ. Когда они наконец оторвались друг от друга, Игритт пылала румянцем. — Ты мой, — шепнула она. — Ты мой, а я твоя. Умирать так умирать, Джон Сноу, — все когда-нибудь умирают. Но сначала мы поживем.
   
— Да. — У него перехватило горло. — Сначала поживем.
   
На это она усмехнулась, показав кривые зубы, которые он успел полюбить. Дикая душой и телом, с едкой печалью, снова подумал он. Пальцы его правой руки привычно согнулись и разогнулись. Что сделала бы Игритт, если бы знала, что у него на сердце? Как бы она поступила, если бы он усадил ее рядом с собой и признался, что остается сыном Неда Старка и братом Ночного Дозора? Выдала бы его? Он надеялся, что нет, но рисковать не смел. Слишком много жизней зависит от того, доберется ли он до Черного Замка раньше магнара… и сумеет ли он сбежать от одичалых.
   
Они спустились на южную сторону Стены у Серого Дозора, покинутого двести лет назад. Один пролет его огромной каменной лестницы уже сто лет как обвалился, но спускаться все равно было куда легче, чем подниматься. Оттуда Стир сразу увел их в глубину Дара, чтобы избежать караулов дозора. Кригг-Козел обходил стороной немногие населенные деревни, еще оставшиеся в этих краях. Не считая нескольких круглых башен, торчавших в небе, как каменные пальцы, они не видели никаких следов человека. Никем не замеченные, они шли по мокрым холмам и продутым ветром равнинам.
   
«Ты не должен колебаться, что бы от тебя ни потребовали, — сказал Джону Полурукий. — Дели с ними дорогу, еду, сражайся с ними рядом, сколько будет нужно». Джон проехал с ними много лиг и еще больше прошел пешком, делил с ними хлеб и соль, а с Игритт даже спал под одним одеялом, но они ему по-прежнему не доверяли. Тенны следили за ним днем и ночью, и он не мог уйти. Еще немного — и будет поздно.
   
Сражайся с ними рядом, сказал Куорен, прежде чем погиб от Длинного Когтя… но до этого пока еще не дошло. Если Джон прольет братскую кровь, он пропал, и не будет ему места по эту сторону Стены.
   
После каждого дневного перехода магнар требовал его к себе и спрашивал о Черном Замке, его гарнизоне и мерах защиты. Джон лгал, когда хватало смелости, и прикидывался незнающим, когда мог, но Кригг-Козел и Эррок тоже присутствовали при этом. Им было известно довольно много, и приходилось соблюдать осторожность. Слишком откровенная ложь могла выдать его.
   
Правда, однако, была ужасна. Черный Замок ничем не защищен, кроме самой Стены. Там нет даже деревянного палисада или земляного вала. Так называемый «замок» — всего лишь кучка башен и прочих строений, две трети которых совсем развалилось. Что до гарнизона, Старый Медведь увел с собой двести человек, и Джон не знал, вернулись они или нет. В замке осталось около четырех сотен, но почти все они строители или стюарды, а не разведчики.
   
Тенны — закаленные воины, более дисциплинированные, чем большинство одичалых; поэтому Манс, несомненно, их и выбрал. А среди защитников Черного Замка будут слепой мейстер Эйемон и его подслеповатый стюард Клидас, однорукий Донал Нойе, вечно пьяный септон Селладор, глухой Дик Фоллард, трехпалый повар Хобб, старый сир Винтон Стаут, а также Халдер, Жаба, Пип, Албетт и другие мальчишки, проходившие обучение вместе с Джоном. Командует ими Боуэн Мурш, краснолицый и толстый Первый Стюард, которого лорд Мормонт назначил кастеляном в свое отсутствие. Скорбный Эдд прозвал его Гранатом, и это подходило Муршу так же, как Мормонту — «Старый Медведь». «Он как раз тот человек, кого надо выставить вперед, когда враги показались в поле, — говорил Эдд своим обычным унылым голосом. — Он их мигом всех пересчитает. В счете он настоящий демон».
   
Если магнар нападет врасплох, там будет кровавая бойня. Ребят перебьют прямо в постелях — они не успеют даже сообразить, что произошло. Надо предупредить их, но как? Джона никогда не посылают на фуражировку или на охоту, даже в караул одного не выставляют. Кроме того, он боялся за Игритт. С собой ее брать нельзя, а если он ее бросит, магнар заставит ее ответить за его предательство. Два сердца, которые бьются, как одно…
   
Они каждую ночь спали под одними шкурами, и он привык, что ее голова лежит у него на груди и рыжие волосы щекочут ему подбородок. Ее запах стал частью его самого. Ее кривые зубки, ее грудь в его ладони, вкус ее губ… все это было его радостью и отчаянием. Может быть, его лорд-отец чувствовал то же самое к его матери, кем бы она ни была? Игритт — это западня, в которую загнал Джона Манс-Разбойник.
   
Каждый день, проведенный им с одичалыми, делал предстоящее еще тяжелее. Он должен придумать, как ему предать этих людей, и когда он предаст их, они погибнут. Он не хотел их дружбы, как не хотел любви Игритт, и все-таки… тенны говорили на древнем языке и редко обменивались с ним хотя бы словом, но с разведчиками Ярла дело обстояло иначе. Джону помимо воли пришлось узнать их поближе: тощего тихого Эррока и общительного Кригга-Козла, юных Кворта и Боджера, Пенькового Дана, изготовителя веревок. Хуже всех был Дел, ровесник Джона; он постоянно мечтал вслух о девушке-одичалой, которую задумал украсть. «Она счастливая, как твоя Игритт. Ее тоже поцеловал огонь».
   
Джон каждый раз прикусывал язык. Он не хотел ничего знать ни о девушке Дела, ни о матери Боджера, ни о приморской деревне, где родился Хенк-Шлем, ни о желании Кригга навестить зеленых людей на Острове Ликов, ни о том, как лось загнал Недотепу на дерево. Он не хотел слышать о чирьях на заднице Чирея, о том, сколько может выпить Камнепалый и как младший братишка Кворта упрашивал его не ходить с Ярлом. Кворту не могло быть больше четырнадцати, но он уже украл себе жену, и она ожидала ребенка. «Может, он у нас родится в каком-нибудь замке, — загадывал парень, — прямо как лорд!» «Замки», под которыми он разумел сторожевые башни, произвели на него сильное впечатление.
   
Где-то теперь Призрак? Отправился в Черный Замок или бегает с волчьей стаей в лесу? Джон не чувствовал его даже во сне, и ему казалось, что он лишился части себя. Ему было одиноко, несмотря на спящую рядом Игритт, и он не хотел умирать в одиночестве.
   
В этот день деревья стали редеть, и они вышли на холмистую равнину. Трава доходила им до пояса, и ветер, налетая порой, качал колосья дикой пшеницы, но в целом день был теплый и ясный. Однако к закату на западе стали собираться тучи. Вскоре они закрыли оранжевое вечернее солнце, и Ленн предсказал, что будет буря. Его мать была лесной ведьмой, и все разведчики признавали за ним дар предсказывать погоду.
   
— Тут поблизости есть деревня, — сказал магнару Кригг-Козел. — Милях в двух или трех. Грозу можно переждать там. — Стир тут же дал согласие.
   
Уже давно стемнело, и гроза бушевала вовсю, когда они добрались до места. Деревня стояла у озера, и жители покинули ее так давно, что большинство домов разрушилось. Даже маленькая бревенчатая гостиница, когда-то, наверно, являвшая отрадное зрелище для глаз путника, осталась без крыши. Незавидное убежище, мрачно подумал Джон. При вспышках молнии он разглядел на островке посреди озера круглую каменную башню, но без лодки до нее было не добраться.
   
Эррок и Дел, отправившись вперед, обшарили развалины, но Дел почти тотчас же вернулся. Стир остановил колонну и выслал на подмогу дюжину своих теннов с копьями. Теперь и Джон заметил красное зарево над гостиничной трубой. Значит, они здесь не одни. Страх свернулся в нем кольцами, как змея. Послышалось ржание лошади, потом крики. Дели с ними дорогу и еду и сражайся с ними рядом, сказал Куорен.
   
Однако и на этот раз обошлось без боя.
   
— Там только один человек, — доложил Эррок. — Старик с лошадью.
   
Магнар выкрикнул приказ на древнем языке, и двадцать теннов расположились кольцом вокруг деревни, а остальные принялись обыскивать дома, чтобы убедиться, что там больше никто не прячется. Лазутчики Ярла ввалились в лишенную крыши гостиницу, толкая друг друга, чтобы подойти поближе к очагу. Ветки, которые наломал старик, давали больше дыма, чем тепла, но в такую дождливую ночь любое тепло было желанным. Двое теннов бросили старика наземь и обыскали. Еще один держал его лошадь, и трое рылись в седельных сумках.
   
Джон отошел. Под ногой чавкнуло гнилое яблоко. Стир убьет старика. В Сером Дозоре магнар заявил, что все поклонщики, которые им встретятся, будут тут же преданы смерти, чтобы не подняли тревогу. Дели с ними дорогу и еду, сражайся с ними рядом. Значит ли это, что он должен молчать, когда старику перережут горло?
   
На краю деревни Джон столкнулся с одним из выставленных Стиром часовых. Тенн проворчал что-то на древнем языке и ткнул копьем в сторону гостиницы: ступай, мол, восвояси. «Вся беда в том, что я там не свой», — подумал Джон.
   
Он пошел к озеру и нашел почти сухое место под глинобитной стеной полуразрушенного дома. Там и нашла его Игритт — он сидел и смотрел на рябящее под дождем озеро.
   
— Я знаю это место, — сказал он ей, когда она села рядом. — Эта башня… погляди на ее верхушку, когда будет молния, и скажи мне, что видишь.
   
— Ладно. Тенны говорят, что слышали оттуда шум — будто кричал кто-то.
   
— Это гром.
   
— Нет, они говорят — кричали. Может, там привидения водятся.
   
Башня, чернеющая под дождем на своем каменистом острове, и впрямь напоминала обитель призраков.
   
— Пошли посмотрим, — предложил Джон. — Больше, чем теперь, мы все равно не промокнем.
   
— Это вплавь-то? В грозу? — засмеялась Игритт. — Ты это придумал, чтобы я разделась, Джон Сноу?
   
— Для этого и придумывать ничего не надо, — поддразнил ее он. — Может, ты просто плавать не умеешь? — Сам Джон плавал хорошо — он обучался этому в большом рву Винтерфелла.
   
Игритт дала ему тумака.
   
— Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Я плаваю как рыба. Сам увидишь.
   
— Рыба, горная коза, лошадка… слишком много в тебе всякой живности, Игритт. Но если это то самое место, что я думаю, плыть нам не придется. Мы перейдем туда на ногах.
   
— По воде? — воззрилась на него Игритт. — Это какое-то южное колдовство?
   
— Нет… — начал он, но тут прямо в озеро ударила молния, и на миг все стало видно, как днем. Вслед за этим громыхнуло так оглушительно, что Игритт зажала уши.
   
— Ну что, видела? — спросил ее Джон, когда гром откатился прочь и ночь снова сделалась черной.
   
— Там что-то желтеет, — сказала она. — Ты про это? Камни, которые торчат у нее на верхушке, желтые.
   
— Они называются крепостными зубцами. Когда-то давно их позолотили — это Корона Королевы.
   
Башня на озере снова едва виднелась во мраке.
   
— В ней жила королева? — спросила Игритт.
   
— Только ночевала. — Ему рассказывала эту историю старая Нэн, но мейстер Лювин подтвердил, что это правда. — Алисанна, жена Джейехериса Умиротворителя. Его прозвали Старым Королем, потому что он долго правил, но на Железный Трон он взошел молодым. В те дни он вознамерился объехать все свое государство. В Винтерфелл он прибыл со своей королевой, шестью драконами и половиной своего двора. Пока король обсуждал дела с Хранителем Севера, Алисанне стало скучно, поэтому она села на своего дракона Среброкрылого и полетела на север, посмотреть Стену. Эта деревня — одно из мест, где она останавливалась. После этого здешние жители позолотили верхушку своей башни в память о короне королевы, которая провела у них ночь.
   
— Я никогда не видела дракона, — сказала Игритт.
   
— Их никто не видел. Последний дракон умер лет сто назад. Но королева побывала здесь намного раньше.
   
— Ты говоришь, ее звали Алисанна?
   
— Да. Добрая королева Алисанна. Один из замков Стены тоже назван в ее честь: Врата Королевы. До ее посещения он назывался «Снежные Врата».
   
— Будь она доброй, она снесла бы эту Стену.
   
«Ну уж нет, — подумал Джон. — Стена защищает государство от Иных… и от таких, как ты, моя милая».
   
— У меня был один друг, который все время толковал о драконах. Карлик. Он…
   
— ДЖОН СНОУ! — Перед ними вырос один из теннов. — Магнар зовет. — Тенн, кажется, был тот самый, который нашел Джона в лесу у пещеры в ночь накануне подъема на Стену, но Джон не был в этом уверен. Игритт отправилась с ним. Стир каждый раз хмурился при виде ее, но когда он пытался отослать ее прочь, она напоминала ему, что она вольная женщина, а не какая-нибудь поклонщица. Захочет — уйдет, захочет — придет.
   
Магнар стоял под деревом, росшим внутри бывшей гостиницы. Его пленник стоял на коленях у очага, в окружении копий и бронзовых мечей. Глядя на вошедших, он не произнес ни слова. Дождь стекал по стенам и поливал последние удержавшиеся на дереве листья, от огня густо валил дым.
   
— Он должен умереть, — сказал Стир. — Сделай это, ворона.
   
Старик, окруженный одичалыми, молча смотрел на Джона. Среди дождя и дыма, при тусклом свете огня, он вряд ли мог рассмотреть, что Джон одет в черное, не считая овчинного плаща. Или все-таки мог?
   
Джон вынул из ножен Длинный Коготь. Дождь омыл сталь, и огонь прочертил по краю оранжевую линию. Какой-то жалкий огонек стоил человеку жизни. Джон вспомнил, что сказал Куорен Полурукий, когда они увидели костер на Воющем перевале. «Огонь там наверху — это жизнь, но может стать и смертью». Но это было высоко в Клыках Мороза, за Стеной, где нет никаких законов, а здесь Дар, находящийся под защитой Ночного Дозора и Винтерфелла. Здесь человек имеет право развести костер, не опасаясь умереть за это.
   
— Почему ты медлишь? — спросил Стир. — Убей его, и покончим с этим.
   
Пленник и теперь промолчал. «Сжальтесь», — мог бы сказать он, или: «Вы забрали у меня лошадь, деньги и провизию — оставьте хотя бы жизнь», или: «Нет, прошу вас, я ведь ничего вам не сделал». Он мог бы сказать тысячу разных вещей, или заплакать, или воззвать к своим богам. Впрочем, никакие слова не спасли бы его теперь, и он, наверно, это знал. Поэтому он не говорил ничего и только смотрел на Джона обвиняющим и в то же время просящим взглядом.
   
«Ты не должен колебаться, что бы от тебя ни потребовали. Дели с ними дорогу и еду, сражайся с ними рядом…» Но этот старик не оказывал сопротивления. Ему не повезло, вот и все. Кто он, откуда ехал и куда направлялся на этой своей вислозадой кляче — все это больше не имело значения.
   
Он стар, говорил себе Джон. Ему все пятьдесят, а то и шестьдесят. Он жил дольше многих других. Тенны все равно его убьют, мне его не спасти. Длинный Коготь казался тяжелым, как свинец, неподъемным. Старик все смотрел на него глазами большими и черными, как два колодца. Сейчас Джон провалится в них и утонет. Магнар тоже смотрел на него, и Джон явственно чувствовал его недоверие. Этот человек — покойник. Какая разница, от чьей руки он умрет, от моей или от чужой? Довольно будет одного удара, скорого и чистого. Длинный Коготь выкован из валирийской стали. Как и Лёд. Джон вспомнил другую смерть, стоящего на коленях дезертира, голову, скатившуюся у него с плеч, яркую кровь на снегу… отцовский меч, отцовские слова, отцовское лицо…
   
— Сделай это, Джон Сноу, — поторопила Игритт. — Так надо. Это всем докажет, что ты не ворона, а вольный человек.
   
— Старик виноват только в том, что сидел у костра.
   
— Орелл тоже сидел у костра, однако его ты убил не задумываясь. — Взгляд Игритт, устремленный на него, был тяжел. — И меня хотел убить — пока не увидел, что я женщина — спящую.
   
— Это другое. Вы были воины… часовые.
   
— Верно, а вы, вороны, не хотели, чтобы вас видели. Вот и мы не хотим. Это одно и то же. Убей его.
   
Джон повернулся к старику спиной.
   
— Нет.
   
Магнар приблизился к нему, высокий, холодный и грозный.
   
— Да. Я приказываю.
   
— Ты командуешь теннами, а не вольным народом, — сказал ему Джон.
   
— Я не вижу здесь вольных людей — только ворону и его жену.
   
— Я не воронья жена! — Игритт выхватила из ножен свой нож. Сделав три быстрых шага, она сгребла старика за волосы, запрокинула ему голову и перерезала горло от уха до уха. Он и умер молча, не вскрикнув. — Ничего, ничего ты не знаешь, Джон Сноу! — крикнула Игритт и швырнула ему под ноги окровавленный нож.
   
Магнар сказал что-то на древнем языке — должно быть, приказал своим теннам убить Джона, но Джону не довелось узнать, так ли это. Молния разодрала небо, ударив в вершину башни на озере. Они ощутили запах разряда, и раскат грома поколебал самую ночь.
   
Еще миг — и в их круг ворвалась смерть.
   
Молния ослепила Джона, но он все-таки увидел эту верткую тень, прежде чем услышал первый вопль. Первый тенн умер, как и старик, с разодранным горлом. Свет померк, тень с рычанием метнулась в другую сторону, и второй тенн рухнул наземь. Слышались проклятия, крики, вопли боли. Чирей шарахнулся назад, сбив с ног трех человек у себя за спиной. Призрак, на один безумный миг подумал Джон. Призрак перебрался через Стену. Но молния опять превратила ночь в день, и он увидел волка, стоящего с окровавленной мордой на груди у Дела. Волк был серый.
   
Тьма вновь обрушилась на них с ударом грома. Тенны тыкали копьями в снующего туда-сюда волка. Кобыла старика, обезумев от запаха крови, встала на дыбы, молотя копытами в воздухе. Длинный Коготь все еще оставался в руке у Джона, и он понял, что лучшего случая у него не будет.
   
Он зарубил первого, кто ему подвернулся, отшвырнул в сторону второго, замахнулся на третьего. Кто-то выкрикнул его имя, но он не разобрал кто — Игритт или магнар. Тенну, державшему лошадь, было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Легким как перышко Длинным Когтем Джон ударил его сзади по ноге, и клинок вошел до кости. Одичалый упал. Джон успел словить лошадь за гриву левой рукой и вскочил ей на спину. Кто-то схватил его за лодыжку. Он рубанул сверху вниз и увидел залившееся кровью лицо Боджера. Лошадь рванула с места, ударив копытом в висок какого-то тенна.
   
В следующий миг они уже неслись прочь. Джон не пытался править лошадью — ему стоило больших усилий удержаться на ней во время этой бешеной скачки. Мокрая трава хлестнула его по лицу, чье-то копье пролетело у самого уха. Если лошадь сломает ногу, меня догонят и убьют, думал он, но старые боги сопутствовали ему, и лошадь не упала. Молния сверкнула снова, гром прокатился по равнине, и крики затихли вдали.
   
Долгое время спустя дождь перестал. Джон оказался один среди моря высокой черной травы. В правом бедре пульсировала боль, и он с удивлением увидел торчащую там стрелу. Когда же это случилось? Он ухватился за древко и потянул, но наконечник засел глубоко в мякоти, и попытка вытащить его вызвала мучительную боль. Джон попытался вспомнить то, что произошло в гостинице, но в памяти остался только зверь, серый, поджарый и страшный. Он слишком велик для обычного волка — значит это лютоволк. Никогда еще Джон не видел, чтобы зверь двигался с такой быстротой. Словно серый ветер… Что, если Робб вернулся на Север?
   
Джон потряс головой. Нет, это слишком тяжело — думать… о волке, о старике, об Игритт, обо всем…
   
Он кое-как слез с кобылы. Раненая нога подогнулась, и он с трудом сдержал крик. Ох и намучается он — но стрелу надо вытащить, и медлить с этим нет смысла. Джон зажал оперение в кулаке, набрал воздуху и протолкнул стрелу вперед. Боль была такая, что он тут же остановился, кряхтя и ругаясь. Кровь хлестала из него, как из резаной свиньи, но с этим пока ничего нельзя было поделать. Джон попробовал еще раз… и снова остановился, весь дрожа. Еще… на этот раз он заорал, но наконечник вышел с той стороны бедра. Джон прижал к телу окровавленные штаны, сморщился и медленно вытянул стрелу из ноги. Он так и не понял, как ему удалось сделать это, не потеряв сознания.
   
Он долго лежал на земле, сжимая в руке свой трофей и истекая кровью, слишком слабый, чтобы шевелиться. Потом до него дошло, что он умрет, если чего-нибудь не предпримет. Джон подполз к мелкому ручью, из которого пила его лошадь, промыл ногу холодной водой и завязал полоской, оторванной от подкладки плаща. Стрелу он тоже вымыл. Какое на ней оперение — серое или белое? Игритт оперяла свои стрелы бледно-серыми гусиными перьями. Не она ли выстрелила в него, когда он умчался прочь? Джон не винил ее. Он хотел бы только знать, в него она целила или в лошадь. Если бы подбили кобылу, ему пришел бы конец.
   
— Хорошо, что им моя нога подвернулась, — пробормотал он.
   
Он отдохнул немного, дав лошади попастись. Далеко она не отходила, и это был добрый знак. С больной ногой он бы ее нипочем не поймал. Все, на что его хватило, — это встать и взобраться на нее. Как он мог скакать на ней раньше, без седла и стремян, с мечом в одной руке, осталось для него загадкой.
   
Вдалеке прокатился гром, но тучи над головой понемногу рассеивались. Джон отыскал на небе Ледяного Дракона и повернул лошадь на север, к Стене и Черному Замку. Морщась от боли в бедре, он подгонял кобылу пятками. «Я еду домой», — говорил он себе. Но если это правда, почему у него на душе так пусто?
   
Он ехал до рассвета, и звезды смотрели на него, как глаза.
  
  
   
    
Дейенерис
   
   
Ее дотракийские разведчики доложили ей, как обстоит дело, но Дени захотела посмотреть сама. Вместе с сиром Джорахом они проехали через буковый лес и поднялись на невысокую песчаниковую гряду.
   
— Они довольно близко, — предупредил Мормонт.
   
Дени посмотрела через поле туда, где стояло, преграждая ей путь, юнкайское войско. Белобородый научил ее быстро определять численность врага.
   
— Пять тысяч, — сказала она.
   
— Да, около того. На флангах у них наемники — копейщики и конные лучники с мечами и топорами для ближнего боя. Младшие Сыновья на левом крыле, Вороны-Буревестники на правом. В том и другом отряде человек по пятьсот. Видите знамена?
   
Юнкайская гарпия держала в когтях кнут и железный ошейник вместо цепи, но наемники, кроме знамен города, которому служили, имели и собственные: на одном изображались четыре вороны между перекрещенных молний, на другом — сломанный меч.
   
— Центр занимают сами юнкайцы, — заметила Дени. Их офицеры на расстоянии ничем не отличались от астапорских: те же высокие яркие шлемы и плащи с блестящими медными дисками. — Их войско состоит из рабов?
   
— Большей частью. Но с Безупречными им не сравниться. Юнкай известен рабами для утех, а не воинами.
   
— По-твоему, мы сможем их побить?
   
— С легкостью, — ответил сир Джорах.
   
— Но без крови все равно не обойдется. — Кровь обильно оросила кирпичи Астапора в день, когда они оттуда ушли, но ее людям в этом потоке принадлежала разве что капля. — Мы можем выиграть сражение, но это еще не значит, что мы возьмем город.
   
— Риск есть всегда, кхалиси. Астапор сдался без боя, но Юнкай предупрежден.
   
Дени поразмыслила. Войско рабовладельцев казалось ей небольшим по сравнению с ее собственным, но у них имелась наемная кавалерия. Дени проехала слишком много лиг вместе с дотракийцами, чтобы не проникнуться здоровым уважением к коннице и к тому, что та способна сделать с пехотой. Безупречные, возможно, и выдержат конную атаку, а вот вольноотпущенников перебьют.
   
— Рабовладельцы любят поговорить, — сказала она. — Сообщи им, что я приму их нынче вечером в моем шатре. Капитанов наемных отрядов тоже пригласи, но поодиночке: Ворон-Буревестников в середине дня, Младших Сыновей двумя часами позже.
   
— Слушаюсь. Но если они не придут…
   
— Они придут. Им будет любопытно посмотреть на драконов и послушать, что я им скажу, а умные люди увидят в этом случай оценить мою силу. — Дени повернула свою серебристую кобылу назад. — Я буду ждать их в своем шатре.
   
Под свинцовым небом и порывистым ветром она направилась обратно к своему войску. Глубокий ров вокруг лагеря выкопали уже наполовину, и Безупречные рубили в лесу ветки, чтобы сделать из них острые колья. Евнухи не лягут спать в неукрепленном лагере, объяснил ей Серый Червь. Он наблюдал за работами, и Дени остановилась переговорить с ним.
   
— Юнкай препоясал чресла для битвы, — сказала она.
   
— Это хорошо, ваше величество. Ваши слуги жаждут крови.
   
Когда Дени приказала Безупречным избрать офицеров из своей среды, Серый Червь стал верховным командиром, получив подавляющее большинство голосов. Она приставила к нему сира Джораха для обучения навыкам командного мастерства, и рыцарь докладывал ей, что молодой евнух суров, но честен, схватывает все быстро, не знает усталости и дотошно вникает во всякую мелочь.
   
— Мудрые господа выставили против нас армию рабов.
   
— Юнкайских рабов учат пути семи вздохов и шестнадцати поз удовольствия, ваше величество, а Безупречных — пути трех копий. Ваш Серый Червь надеется показать вам, что это такое.
   
Одним из первых распоряжений Дени после падения Астапора стала отмена присвоения Безупречным новых кличек каждый день. Многие из рожденных свободными вернулись к именам, полученным при рождении, если, конечно, еще помнили их. Другие нарекали себя в честь богов, героев, разных видов оружия, драгоценных камней и даже цветов, так что некоторые имена для солдат, на слух Дени, звучали несколько странно. Серый Червь остался Серым Червем. Когда она спросила его, почему, он ответил: «Это счастливое имя. То, которое дали вашему слуге при рождении, проклято — под ним его взяли в рабство. А Серым Червем он назывался в тот день, когда Дейенерис Бурерожденная его освободила».
   
— Если битва состоится, Серый Червь должен будет показать не только доблесть, но и мудрость, — сказала ему Дени теперь. — Щадите всех рабов, которые побегут или бросят оружие. Чем меньше их будет убито, тем больше потом присоединятся к нам.
   
— Серый Червь запомнит.
   
— Я знаю. В середине дня приходи в мой шатер. Я хочу, чтобы ты был там с другими офицерами, когда я буду говорить с капитанами наемников. — И Дени поскакала к лагерю.
   
В его границах, установленных Безупречными, палатки стояли ровными рядами с ее собственным золотым шатром в середине. Рядом с этим станом располагался другой, впятеро больше первого, беспорядочный, без рвов, палаток, часовых и лошадиных загонов. Те, кто имел лошадей или мулов, спали рядом с ними, боясь, что их украдут. Козы, овцы и голодные собаки бродили свободно между ордами женщин, детей и стариков. Дени оставила Астапор во власти совета бывших рабов, которых возглавили лекарь, ученый и жрец — люди мудрые и справедливые. Но десятки тысяч человек все равно предпочли последовать за ней в Юнкай, лишь бы не оставаться в Астапоре. Она отдала им город, но большинство побоялись принять этот дар.
   
Вольноотпущенники превышали числом ее воинов, но приносили больше хлопот, чем пользы. Едва ли один из ста человек имел осла, верблюда или вола; почти все они вооружились тем, что взяли в арсеналах своих хозяев, но только каждый десятый годился для боя, и никто из них не обучался владеть оружием. Земли, через которые они шли, эта орда объедала дочиста, словно саранча. Но Дени не могла бросить их, как советовали ей сир Джорах и ее кровные всадники. Она объявила им, что они свободны, и не могла теперь сказать, что они не вольны идти за ней. Глядя на дымы от их костров, Дени подавила вздох. Ее пешее войско состоит как из лучших, так и из худших в мире солдат.
   
Арстан Белобородый стоял у входа в ее шатер, а Силач Бельвас сидел, поджав ноги, на траве и ел фиги из миски. Обязанность охранять ее в походе лежала на них. Чхого, Агго и Ракхаро она сделала не только своими кровными всадниками, но и своими ко, и они нужны были ей, чтобы командовать дотракийцами. Кхаласар у нее крошечный: всего тридцать с лишком конных воинов, почти все из которых — мальчишки, еще не заплетающие волос, или согбенные старцы. Но другой конницы у нее нет, и ей без них не обойтись. Пусть Безупречные лучшие в мире пехотинцы, как утверждает сир Джорах — она нуждается также в разведчиках и передовых разъездах.
   
— Юнкай хочет воевать, — сказала Дени Белобородому, войдя с ним в шатер. Ирри и Чхику устлали пол коврами, Миссандея зажгла ароматные курения, чтобы освежить пыльный воздух. Дрогон и Рейегаль спали на подушках, свившись в клубок, Визерион уселся на край пустой ванны. — На каком языке говорят юнкайцы, Миссандея, — на валирийском?
   
— Да, ваше величество. Их наречие отличается от астапорского, но понять его можно. Здешние рабовладельцы именуют себя «мудрыми господами».
   
— Мудрые? — Дени села на подушки, и Визерион, расправив белые с золотом крылья, спорхнул к ней. — Посмотрим, насколько они мудры, — сказала она, почесывая чешуйчатую голову дракона между рожками.
   
Час спустя вернулся сир Джорах с тремя капитанами Ворон-Буревестников. Они носили черные перья на своих начищенных шлемах и утверждали, что равны по рангу. Дени пригляделась к ним, пока Ирри и Чхику разливали вино. Прендаль на Гхезн — плотный гискарец с широким лицом и темными седеющими волосами; Саллор Смелый — белокожий квартиец с зубчатым шрамом на щеке; Даарио Нахарис ослепителен даже для тирошийца. Борода у него расчесана натрое и выкрашена в синий цвет, такие же синие кудри падают на плечи, и глаза тоже синие. Остроконечные усы сверкают позолотой. Одет он в желтое разных оттенков, на воротнике и манжетах пенится мирийское кружево цвета сливочного масла, дублет расшит медными бляхами в виде колокольчиков, доходящие до бедер сапоги украшены золотым тиснением. За пояс из золоченых колец заткнуты перчатки из мягкой желтой замши и ногти, покрытые синим лаком, видны во всей красе.
   
От имени наемников говорил, однако, не он, а Прендаль на Гхезн.
   
— Хорошо бы вам увести свой сброд куда подальше, — сказал он. — Астапор вы взяли обманом, но Юнкай так легко не сдастся.
   
— Пятьсот Ворон против десяти тысяч моих Безупречных, — сказала Дени. — Я еще юна и ничего не смыслю в военном деле, но мне кажется, что перевес на моей стороне.
   
— Вороны-Буревестники будут в поле не одни.
   
— Вороны-Буревестники улетают с поля при первых раскатах грома. Не лучше ли им улететь прямо сейчас? Наемники, как я слышала, славятся своим вероломством. Какой вам будет прок оставаться верными, когда Младшие Сыновья перейдут на мою сторону.
   
— Этого не случится. А если и случится, то Младшие Сыновья для нас ничто. Мы полагаемся на стойких солдат Юнкая.
   
— На мальчиков для утех, которым дали копья? — Дени повернула голову и два колокольчика в ее косе тихо звякнули. — Когда битва начнется, не просите пощады — но если вы перейдете ко мне теперь, то сохраните золото, которое уплатил вам Юнкай, получите свою долю добычи, а после, когда я взойду на свой трон, будете награждены еще щедрее. На стороне мудрых господ вас ждет только смерть. Думаете, юнкайцы откроют вам ворота, когда мои Безупречные будут убивать вас под стенами города?
   
— Женщина, ты регочешь как ослица, и смысла в твоих словах столько же.
   
— Женщина? — усмехнулась Дени. — Это сказано, чтобы оскорбить меня? Я вернула бы тебе пощечину, будь ты мужчиной. — Она смотрела наемнику прямо в глаза. — Я Дейенерис Бурерожденная из дома Таргариенов, Неопалимая Матерь Драконов, кхалиси всадников Дрого и королева Семи Королевств Вестероса.
   
— Ты шлюха табунщика, и больше ничего, — сказал Прендаль. — Когда мы вас разобьем, я повяжу тебя со своим жеребцом.
   
Силач Бельвас обнажил свой аракх.
   
— Бельвас отдаст маленькой королеве его поганый язык, если она захочет.
   
— Нет, Бельвас. Я обещала этим людям, что их не тронут. — Она улыбнулась. — Скажите: Вороны-Буревестники — рабы или свободные люди?
   
— Мы — братство вольных людей, — заявил Саллор.
   
— Тогда ступайте и перескажите своим братьям мои слова. — Дени поднялась с места. — Быть может, некоторые из них предпочтут смерти золото и славу. Я хочу получить ваш ответ завтра.
   
Капитаны наемников тоже встали — все разом.
   
— Мы отвечаем «нет», — сказал Прендаль. Двое других последовали за ним, но Даарио Нахарис, выходя, оглянулся и учтиво склонил голову в знак прощания.
   
Двумя часами позже прибыл командир Младших Сыновей — один. Это был высоченный браавосец со светло-зелеными глазами и пышной золотисто-рыжей бородищей, ниспадавшей чуть ли не до пояса. Звали его Меро, но он именовал себя Титановым Бастардом.
   
Он выпил свое вино одним духом, вытер рот и осклабился, глядя на Дени.
   
— Мне сдается, я спал с твоей сестрой двойняшкой в одном браавосском веселом доме. Или это ты и была?
   
— Вряд ли. Я не сомневаюсь, что запомнила бы столь великолепного мужчину.
   
— Это верно. Титанова Бастарда ни одна женщина забыть не может. — Меро протянул Чхику пустую чашу. — Раздевайся и садись ко мне на колени. Если я останусь тобой доволен, то, возможно, приведу к тебе Младших Сыновей.
   
— Если ты приведешь ко мне Младших Сыновей, я, так и быть, тебя не кастрирую.
   
— Девочка, — засмеялся браавосец, — одна женщина уже пыталась кастрировать меня — зубами. Теперь она осталась без зубов, а мой меч все так же толст и длинен. Хочешь покажу?
   
— Не надо. Когда мои евнухи его отрежут, я налюбуюсь им всласть. — Дени отпила глоток вина. — Я слишком юна, чтобы разбираться в военном деле, поэтому объясни мне: как вы намерены победить десять тысяч Безупречных, имея всего пятьсот человек? При всей моей неопытности мне кажется, что перевес на моей стороне.
   
— Младшие Сыновья побеждали и с худшим перевесом.
   
— Когда Младшие Сыновья встречаются с таким перевесом, они бегут. Например, в Квохоре, при столкновении с тремя тысячами Безупречных. Ты будешь это отрицать?
   
— Это было давным-давно, до того, как во главе Младших Сыновей стал Титанов Бастард.
   
— Значит, свое мужество они черпают от тебя? — Дени повернулась к сиру Джораху. — Когда битва начнется, его надо убить первым делом.
   
— Охотно, ваше величество, — улыбнулся рыцарь-изгнанник.
   
— Впрочем, вы можете обратиться в бегство еще раз, — сказала Дени наемнику. — Задерживать вас мы не станем. Забирайте юнкайское золото и уходите.
   
— Если бы ты видела Браавосского Титана, глупая девчонка, то знала бы, что хвоста у него нет и поджимать ему нечего.
   
— Тогда оставайтесь и переходите ко мне.
   
— За тебя стоит сразиться, это верно. Я бы даже позволил тебе поцеловать мой меч, будь моя воля. Но я взял с юнкайцев деньги и дал им свое слово.
   
— Деньги можно вернуть. Я заплачу тебе столько же и еще больше. Мне предстоит завоевать еще много городов, а через полмира отсюда меня ждет целое королевство. Служите мне верно, и Младшим Сыновьям больше не придется искать себе новую службу.
   
Меро подергал свою пышную бороду.
   
— Столько же и еще больше и поцелуй в придачу, а? Или со столь великолепным мужчиной одним поцелуем дело не обойдется?
   
— Возможно.
   
— Думаю, мне понравится вкус твоего язычка.
   
Дени чувствовала гнев сира Джораха — ее черного медведя коробило от разговора о поцелуях.
   
— Подумай о том, что я сказала сегодня. Завтра я хочу получить твой ответ.
   
— Ладно. А нельзя ли мне отнести моим капитанам кувшинчик этого отменного вина?
   
— Хоть бочку. Это вино из подвалов добрых господ Астапора — у меня его несколько повозок.
   
— Тогда дай мне повозку в знак твоих добрых намерений.
   
— Велика же твоя жажда.
   
— Я и сам велик, и у меня много братьев. Титанов Бастард в одиночку не пьет, кхалиси.
   
— Хорошо, пусть будет повозка, если ты обещаешь выпить за мое здоровье.
   
— По рукам! — громыхнул он. — Мы выпьем за тебя трижды и принесем тебе ответ, когда взойдет солнце.
   
Когда он вышел, Арстан Белобородый сказал:
   
— У этого человека даже в Вестеросе дурная слава. Пусть его манеры вас не обманывают, ваше величество. Ночью он трижды выпьет за ваше здоровье, а наутро вас изнасилует.
   
— Старик в кои-то веки прав, — сказал сир Джорах. — Младшие Сыновья — отряд старый и довольно доблестный, но при Меро они опустились чуть ли не до Бравых Ребят. Для своих хозяев он опасен не менее, чем для врагов. Потому он и оказался здесь — в Вольных Городах не хотят больше брать его на службу.
   
— Меня заботит не его репутация, а пятьсот человек его конницы. Ну а Вороны-Буревестники — на них какая-нибудь надежда есть?
   
— Нет, — напрямик ответил сир Джорах. — Этот Прендаль — гискарец, и у него, надо полагать, была родня в Астапоре.
   
— Жаль. Пожалуй, драться все-таки придется. Подождем и послушаем, что нам скажут юнкайцы.
   
Посланники Юнкая прибыли на закате: пятьдесят человек на великолепных вороных конях и один на большом белом верблюде. Их шлемы были сделаны вдвое выше голов, чтобы не помять замысловатые сооружения из намасленных волос. Свои полотняные юбки и рубахи они красили в густо-желтый цвет и расшивали плащи медными дисками.
   
Человек на белом верблюде назвался Гразданом мо Эразом. Худощавый и жесткий, он часто сверкал белозубой улыбкой, как Кразнис до того, как Дрогон сжег ему лицо. Волосы у него были уложены в торчащий надо лбом рог, токар обшит золотым мирийским кружевом.
   
— Древен и славен Юнкай, царь городов, — сказал он, когда Дени пригласила его в свой шатер. — Стены наши крепки, вельможи горды и свирепы, а простой народ не знает страха. В нас течет кровь древнего Гиса, империи, которая уже состарилась, когда Валирия еще пищала в пеленках. Вы поступили мудро, назначив переговоры, кхалиси. Здесь вам легкой победы не одержать.
   
— Все к лучшему — моим Безупречным не терпится подраться. — Дени взглянула на Серого Червя, и он утвердительно кивнул.
   
Граздан выразительно пожал плечами.
   
— Если вы хотите крови, она прольется. Мне сказали, что вы освободили своих евнухов, но Безупречным свобода нужна как телеге пятое колесо. — Граздан улыбнулся Серому Червю, но лицо евнуха осталось каменным. — Тех, кто выживет, мы опять возьмем в рабство и используем, чтобы отбить Астапор у черни. Вас мы тоже сделаем рабыней, не сомневайтесь. В Лиссе и Тироше есть веселые дома, где мужчины дорого заплатят за удовольствие переспать с последней из Таргариенов.
   
— Я рада, что вы знаете, кто я, — мягко заметила Дени.
   
— Да, я хорошо изучил дикий, бессмысленный запад. Это моя гордость. — Граздан примирительно развел руками. — Но разве нам необходимо говорить в столь резких тонах? С Астапором вы обошлись жестоко, но юнкайцы готовы вам это простить. Мы с вашим величеством не ссорились. Зачем вам терять свои силы у наших мощных стен, когда вам нужен каждый человек, чтобы отвоевать отцовский трон в далеком Вестеросе? Юнкай искренне желает вам удачи в этом деле. И я, чтобы доказать правдивость своих слов, привез вам подарок. — Он хлопнул в ладоши, и двое из его свиты внесли тяжелый кедровый сундук, окованный бронзой и золотом. Сундук поставили к ногам Дени. — Пятьдесят тысяч золотых марок, — небрежно бросил Граздан. — Мудрые господа Юнкая дарят их вам в знак своей дружбы. Дареное золото лучше добычи, взятой в обмен на кровь, не так ли? Я говорю тебе, Дейенерис Таргариен: бери этот сундук и уходи.
   
Дени откинула крышку своей маленькой, обутой в туфлю ногой. Сундук, как и сказал посол, доверху наполняли золотые монеты. Дени зачерпнула пригоршню и пропустила сквозь пальцы. Монеты сыпались, ярко сверкая, почти все свежей чеканки, со ступенчатой пирамидой на одной стороне и гарпией Гиса на другой.
   
— Красиво. Сколько же таких сундуков я найду в вашем городе, когда возьму его?
   
— Нисколько, ибо этого никогда не случится, — хмыкнул Граздан.
   
— Я сделаю вам ответный подарок. — Дени захлопнула крышку. — Три дня. На третье утро из города должны выйти ваши рабы. Все до единого. Каждый из них, будь то мужчина, женщина или ребенок, должен быть вооружен и иметь при себе столько еды, одежды, денег и товаров, сколько сможет унести. Все это они должны отобрать сами из имущества своих хозяев как плату за годы своего служения. Когда все рабы выйдут, вы откроете свои ворота и позволите моим Безупречным обыскать город с целью убедиться, что невольников в нем не осталось. Если вы сделаете, как я говорю, Юнкай не будет ни сожжен, ни разграблен, и вашим жителям не причинят вреда. Мудрые господа получат желанный мир и докажут, что их мудрость не пустое слово. Что вы на это скажете?
   
— Скажу, что вы не в своем уме.
   
— Неужели? — И Дени промолвила: — Дракарис.
   
Услышав это слово, Рейегаль зашипел и пустил дым, Визерион щелкнул зубами, а Дрогон изрыгнул черно-алое пламя. Шелковый токар Граздана тут же воспламенился. Посол, вскочив, опрокинул сундук, и золотые марки рассыпались по ковру. Бранясь, он пытался сбить огонь рукой, пока Белобородый не окатил его водой из кувшина.
   
— Вы клялись, что не тронете нас! — воскликнул Граздан.
   
— Разве обгоревший токар такая уж потеря для юнкайца? Я куплю тебе новый… если вы пришлете мне своих рабов через три дня. В противном случае Дрогон поцелует тебя погорячее. — Дени сморщила нос. — Ты обмарался. Забирай свое золото и уходи, да позаботься, чтобы мудрые господа услышали мои слова.
   
Граздан мо Эраз погрозил ей пальцем.
   
— Ты пожалеешь, что насмеялась надо мной, шлюха. Твои ящерки тебя не спасут, вот увидишь. Если они приблизятся к Юнкаю хотя бы на лигу, мы наполним воздух стрелами. Думаешь, это так уж трудно — убить дракона?
   
— Труднее, чем рабовладельца. Три дня, Граздан. Скажи им об этом. К концу третьего дня я войду в Юнкай, откроете вы ворота или нет.
   
Когда юнкайцы покинули лагерь, уже совсем стемнело. Ночь обещала быть ненастной, без луны и звезд, и с запада дул холодный сырой ветер. Славная ночка, подумала Дени. Вокруг нее, на холмах и в поле, мелкими оранжевыми звездами светились костры.
   
— Сир Джорах, — сказала она, — позови моих кровных всадников. — Дени ждала их на груде подушек, окруженная своими драконами. Когда все собрались, она сказала: — Через час после полуночи можно начинать.
   
— Что начинать, кхалиси? — спросил Ракхаро.
   
— Атаку.
   
— Но вы сказали наемникам… — нахмурился сир Джорах.
   
— …что буду ждать их ответа завтра. Относительно ночи я ничего не обещала. Вороны-Буревестники будут спорить над моим предложением, а Младшие Сыновья напьются вина, которое я дала Меро, юнкайцы полагают, что у них в запасе три дня. Мы нападем на них под покровом этой темной ночи.
   
— Они вышлют разведчиков наблюдать за нами.
   
— В такой тьме разведчики не увидят ничего, кроме сотен горящих костров.
   
— Я с ними разделаюсь, кхалиси, — сказал Чхого. — Это не наездники, это рабы на конях.
   
— Правильно, — согласилась Дени. — Я думаю предпринять атаку с трех сторон. Твои Безупречные, Серый Червь, ударят на них справа и слева, а мои ко вобьют клин своей конницей в середину. Солдаты-рабы нипочем не выстоят против конных дотракийцев. Я, конечно, еще юна и ничего не смыслю в военном деле, — улыбнулась она. — Что скажете вы, милорды?
   
— Я скажу, что вы сестра Рейегара Таргариена, — с грустной кривой улыбкой сказал сир Джорах.
   
— И к тому же королева, — добавил Арстан.
   
У них ушел час на то, чтобы обсудить каждую мелочь. Теперь начинается самое опасное, подумала Дени, когда ее капитаны отправились к своим войскам. Ей оставалось только молиться, чтобы ночной мрак скрыл их приготовление от врага.
   
Около полуночи ее испугал сир Джорах, ворвавшийся в шатер мимо Силача Бельваса.
   
— Безупречные схватили одного из наемников, который пытался проникнуть в лагерь.
   
— Лазутчик? — Это испугало ее еще больше. Если схватили одного, сколько могло проскользнуть незамеченными?
   
— Он утверждает, что принес вам дары. Это тот желтый болван с синими волосами.
   
Даарио Нахарис.
   
— Хорошо, я выслушаю его.
   
Рыцарь-изгнанник ввел наемника, и Дени подумалось, что двух столь несхожих людей еще не бывало на свете. У тирошийца кожа светлая, у сира Джораха смуглая, один гибок, другой кряжист, у Даариса буйные кудри и нет растительности на теле, Мормонт лысеет, зато тело у него волосатое. И ее рыцарь одевается просто, а наряд другого посрамил бы даже павлина; впрочем, для ночного визита он накинул на свое желтое одеяние плотный черный плащ. На плече он нес тяжелый холщовый мешок.
   
— Кхалиси, — сказал он, — я принес вам дары и добрые вести. Вороны-Буревестники ваши. — Когда он улыбнулся, во рту у него сверкнул золотой зуб. — Как и Даарио Нахарис!
   
Дени колебалась. Если тирошиец пришел сюда шпионить, это заявление может быть всего лишь отчаянной попыткой спасти свою голову.
   
— Что скажут на это Прендаль на Гхезн и Саллор?
   
— Да ничего. — Даарио перевернул свой мешок, и на ковер выкатились головы Прендаля на Гхезна и Саллора Смелого. — Мои дары королеве драконов.
   
Везирион, учуяв кровь, сочащуюся из шеи Прендаля, дохнул огнем, и бледные щеки мертвеца обуглились. От запаха жареного мяса Дрогон с Рейегалем тоже закопошились.
   
Дени затошнило.
   
— Это ты сделал? — спросила она.
   
— И никто другой. — Если Даарио Нахарис и побаивался ее драконов, то хорошо это скрывал. Можно было подумать, что перед ним котята, играющие с мышью.
   
— Но почему?
   
— Потому что вы прекрасны. — Кисти его рук говорили о силе, а твердые голубые глаза и большой загнутый нос наводили на мысли о великолепной хищной птице. — Прендаль говорил слишком много и сказал слишком мало. — Его наряд при всей своей роскоши был поношен, на сапогах проступала соль, лак на ногтях облупился, кружева пострадали от пота, подол плаща обтрепался. — А Саллор только и знал в носу ковырять, точно у него сопли золотые. — Он стоял, опустив скрещенные руки на рукояти двух клинков: кривой дотракийский аракх на левом бедре, мирийский стилет на правом. Рукояти представляли собой золотые женские фигуры, нагие и соблазнительные.
   
— Хорошо ли ты владеешь этими красивыми клинками? — спросила его Дени.
   
— Прендаль и Саллор подтвердили бы, что это так, если бы мертвые могли говорить. Я не считаю день прожитым, если не полюбился с женщиной, не убил врага и не поел как следует… а дням, прожитым мною, нет счета, как звездам на небе. Из смертоубийства я сделал искусство, и не один акробат или огненный плясун со слезами молил богов даровать ему половину моего проворства и хотя бы четверть моей грации. Я мог бы назвать вам имена всех, кого убил, но прежде чем я закончу, ваши драконы вырастут большими, как замки, стены Юнкая рассыплются в желтую пыль, а зима пройдет и настанет снова.
   
Дени засмеялась — ей нравилась лихость Даарио.
   
— Обнажи свой меч и поклянись, что будешь служить мне.
   
Аракх Даарио в мгновение ока вылетел из ножен. Тирошиец, столь же неистовый в подчинении, как и во всем остальном, склонился до самого пола.
   
— Мой меч, моя жизнь, моя любовь — они ваши. И моя кровь, и мое тело, и мои песни. Я буду жить и умру по твоему приказу, прекрасная королева.
   
— Тогда живи — и сразись за меня этой ночью.
   
— Это неразумно, моя королева. — Сир Джорах устремил на Даарио холодный, тяжелый взгляд. — Лучше оставить его здесь под стражей, пока битва не будет выиграна.
   
Дени подумала немного и покачала головой.
   
— Если он отдаст нам Ворон-Буревестников, внезапность атаки обеспечена.
   
— Но если он нас предаст, с внезапностью можно проститься.
   
Дени снова посмотрела на Даарио, и он улыбнулся ей так, что она вспыхнула и отвернулась.
   
— Он не предаст.
   
— Почему вы знаете?
   
Она указала на куски горелого мяса, пожираемые драконами.
   
— Я назвала бы это доказательством его искренности. Даарио Нахарис, пусть твои Вороны будут готовы ударить на юнкайцев сзади, когда мы начнем атаку. Сумеешь ты благополучно добраться назад?
   
— Если меня остановят, я скажу, что ходил в разведку и ничего не видел. — Тирошиец поклонился и вышел, но сир Джорах задержался.
   
— Ваше величество, — сказал он прямо в лоб, — это ошибка. Мы ничего не знаем об этом человеке…
   
— Мы знаем, что он отменный боец.
   
— Отменный болтун, хотите вы сказать.
   
— Он привел нам Ворон-Буревестников. — (И глаза у него голубые.)
   
— Пятьсот наемников, чья верность более чем сомнительна.
   
— В такие времена всякая верность сомнительна, — заметила Дени. (И ей предстоит пережить еще две измены: одну ради золота, другую ради любви.)
   
— Дейенерис, я втрое старше вас и знаю, как способны лгать люди. Доверия достойны очень немногие, и Даарио Нахарис к ним не принадлежит. У него даже борода крашеная, а не настоящая.
   
Это разгневало Дени.
   
— А у тебя, стало быть, настоящая — ты это хочешь сказать? И ты единственный человек, достойный моего доверия?
   
— Я этого не говорил, — деревянным голосом сказал Джорах.
   
— Ты это каждый день говоришь. Пиат Прей — лжец, Ксаро — интриган, Бельвас — хвастун, Арстан — наемный убийца… ты принимаешь меня за глупенькую девственницу, которая не понимает, что стоит за словами мужчин?
   
— Ваше величество…
   
— Лучшего друга, чем ты, у меня никогда не было, и Визерис никогда не был мне таким хорошим братом, как ты. Ты мой первый королевский гвардеец, командующий моей армией, самый ценный из моих советников, моя незаменимая правая рука. Я высоко тебя ценю и уважаю, ты мне дорог… но я не хочу тебя, Джорах Мормонт, и мне надоели твои попытки устранить от меня всех прочих мужчин, чтобы я могла полагаться только на тебя одного. Тебе это все равно не удастся, а меня не заставит тебя полюбить.
   
В начале ее речи Мормонт побагровел, а в конце побледнел снова и стал точно каменный.
   
— Как прикажет моя королева, — холодно молвил он.
   
Дени пылала жаром за них обоих.
   
— Она приказывает тебе отправиться к твоим Безупречным, сир. Тебе предстоит выиграть битву.
   
Он ушел, и Дени бросилась на подушки рядом с драконами. Она не хотела быть резкой с сиром Джорахом, но его бесконечные подозрения пробудили наконец дракона и в ней.
   
«Ничего, он простит меня, — сказала она себе. — Ведь я его королева». Она невольно задумалась о том, права ли была относительно Даарио, и ей вдруг стало очень одиноко. Мирри Маз Дуур пообещала ей, что она никогда не родит живого ребенка. Ее печалило, что дом Таргариенов кончится вместе с ней.
   
— Вы мои дети, — сказала она драконам, — мои свирепые детки. Арстан говорит, что драконы живут дольше людей, и вы меня переживете.
   
Дрогон изогнул шею и куснул ее за руку. Зубы у него очень острые, но он ни разу не поранил ее, играя. Дени засмеялась и стала катать его туда-сюда, а он зарычал и начал хлестать хвостом. Он заметно вырос, а завтра станет еще больше. Они все теперь растут быстро, и когда они подрастут, у нее появятся крылья. Верхом на драконе она сможет сама вести своих людей в бой, как вела в Астапоре, но пока они еще слишком малы, чтобы выдержать ее вес.
   
Минула полночь, и на лагерь опустилась тишина. Дени оставалась в шатре со служанками, Арстан и Бельвас несли караул. Ждать — самое трудное. Дени, сидя без дела во время боя, идущего помимо нее, снова почувствовала себя ребенком.
   
Время ползло черепашьим шагом. Чхику помассировала ей плечи, но Дени все равно была слишком взволнованна, чтобы спать. Миссандея предложила спеть ей колыбельную Мирного Народа, но Дени отказалась и велела девочке привести Арстана.
   
Когда вошел старик, она завернулась в шкуру кхаккара, чей запах до сих пор напоминал ей о Дрого.
   
— Я не могу спать, когда люди умирают за меня, Белобородый, — сказала она. — Расскажи мне еще что-нибудь о моем брате Рейегаре. Мне понравилась история, которую ты рассказал на корабле — как он решил, что должен стать воином.
   
— Я рад, что это доставило удовольствие вашему величеству.
   
— Визерис говорил, что наш брат одержал победы на многих турнирах.
   
Арстан почтительно склонил свою белую голову.
   
— Не мне оспаривать слова его величества…
   
— Но тем не менее это не так? — резко осведомилась Дени. — Говори, я приказываю.
   
— Мастерство принца Рейегара не вызывало сомнений, но он редко выходил на ристалище. Звон мечей никогда не внушал ему такой любви, как Роберту или Джейме Ланнистеру. Для него это была только обязанность, задача, которую мир ставил перед ним. Он делал это хорошо, как и все, за что брался, — такова его натура. Но радости ему это не доставляло. Люди говорили, что свою арфу он любит больше, чем копье.
   
— Но ведь некоторые турниры он все-таки выиграл? — спросила разочарованная Дени.
   
— В юности его высочество блистательно выступил на турнире в Штормовом Пределе, где выбил из седла лорда Стеффона Баратеона, лорда Ясона Маллистера, Красного Змея Дорнийского и таинственного рыцаря, который оказался известным Саймоном Тойном, предводителем разбойников из Королевского леса. А в поединке с сиром Эртуром Дейном он сломал двенадцать копий.
   
— И стал победителем?
   
— Нет, ваше высочество. Эта честь выпала другому рыцарю Королевской Гвардии, который выбил принца Рейегара из седла в последнем поединке.
   
Об этом Дени слышать не хотелось.
   
— Но какие турниры все-таки выиграл мой брат?
   
— Он выиграл самый главный из них, ваше величество, — с заминкой ответил Арстан.
   
— Который?
   
— Турнир, который лорд Уэнт устроил в Харренхолле близ Божьего Ока, в год ложной весны. То было знаменательное событие. Помимо единоборства, там состоялась схватка между семью рыцарскими дружинами, на старый лад, состязались лучники, метатели топоров и певцы, были скачки, лицедейское представление и множество пиров и увеселений. Лорд Уэнт был столь же щедр, как и богат. Высокие награды, назначенные им, привели на турнир сотни бойцов. Даже ваш царственный отец прибыл в Харренхолл, хотя давно уже не покидал Красного Замка. Знатнейшие лорды и сильнейшие рыцари съехались на этот турнир со всех Семи Королевств, и принц Драконьего Камня превзошел их всех.
   
— Но ведь именно на этом турнире он короновал Лианну Старк королевой любви и красоты? Там была принцесса Элия, его жена, однако он отдал корону девице Старк, которую после украл у ее жениха. Как он мог? Неужели он был так несчастлив со своей дорнийкой?
   
— Не мне рассуждать о том, что было на сердце у принца, ваше величество. Принцесса Элия была достойной и любезной дамой, хотя и не могла похвалиться крепким здоровьем.
   
Дени поплотнее запахнулась в львиную шкуру.
   
— Визерис сказал как-то, что всему виной я, потому что родилась слишком поздно. — Дени в свое время горячо спорила с братом и осмелилась даже сказать, что Визерис сам виноват, поскольку не родился девочкой. Он жестоко избил ее за такую дерзость. — Если бы я родилась вовремя, сказал он, Рейегар женился бы на мне, а не на Элии, и все бы сложилось по-другому. Будь Рейегар счастлив со своей женой, Старк ему бы не понадобилась.
   
— Возможно, и так, ваше величество… но мне всегда казалось, что Рейегар не создан для счастья.
   
— Послушать тебя, жизнь у него была очень унылая.
   
— Не то что унылая, но… принцу была свойственна меланхолия, чувство…
   
— Какое чувство?
   
— Чувство обреченности. Он был рожден в горе, моя королева, и эта тень висела над ним всю жизнь.
   
Визерис рассказывал о рождении Рейегара только однажды — возможно, потому, что эта история казалась ему слишком грустной.
   
— Тень Летнего Замка?
   
— Да. Однако не было места, которое он любил больше, чем Летний Замок. Он навещал его время от времени, совсем один, если не считать его арфы. Даже рыцарей Королевской Гвардии он не брал туда с собой. Он любил спать в разрушенном чертоге, под луной и звездами, и каждый раз возвращался оттуда с новой песней. Когда он играл на своей высокой арфе с серебряными струнами и пел о сумерках, слезах и гибели королей, слушателям казалось, что он поет о себе самом и о тех, кого любит.
   
— А узурпатор? Он тоже любил грустные песни?
   
— Роберт? — усмехнулся Арстан. — Роберт любил смешные песни, чем похабнее, тем лучше. Сам он пел, только когда бывал пьян: «Бочонок эля», «Погребок», «Медведь и прекрасная дева»…
   
На этом месте драконы подняли головы и дружно взревели.
   
— Кони! — Дени вскочила на ноги, вцепившись в львиную шкуру. Силач Бельвас снаружи заорал что-то, послышались другие голоса и лошадиный топот. — Ирри, ступай посмотри…
   
Полотнище у входа распахнулось, и вошел сир Джорах, пыльный и забрызганный кровью, но невредимый. Опустившись перед Дени на одно колено, он сказал:
   
— Ваше величество, я извещаю вас о победе. Вороны-Буревестники сменили хозяев, рабы обратились в бегство, а Младшие Сыновья слишком перепились, чтобы драться, как вы и говорили. Враг потерял двести человек убитыми, большей частью юнкайцев. Рабы побросали копья, наемники сдались. Мы взяли несколько тысяч пленных.
   
— А наши потери?
   
— И дюжины не наберется.
   
Лишь теперь Дени позволила себе улыбнуться.
   
— Встань, мой славный храбрый медведь. Взяты ли Граздан и Титанов Бастард?
   
— Граздан отправился в город, чтобы сообщить ваши условия, — сказал сир Джорах и встал. — Меро, узнав, что Вороны перешли к нам, бежал. Я послал за ним погоню — далеко ему не уйти.
   
— Хорошо. Оставьте жизнь всем, кто присягнет мне на верность, будь то наемники или рабы. Если достаточное количество Младших Сыновей захочет перейти к нам, оставим их отряд в целости.
   
На следующий день они прошли последние три лиги, оставшиеся до Юнкая. Если бы не желтый кирпич, вместо красного, город мог бы показаться вторым Астапором: те же осыпающиеся стены, высокие ступенчатые пирамиды и огромная гарпия над воротами. На стенах и башнях толпились люди с арбалетами и пращами. Сир Джорах и Серый Червь построили войско, Ирри с Чхику поставили Дени шатер, и она стала ждать.
   
Утром третьего дня городские ворота растворились, и оттуда потянулась вереница рабов. Дени на своей Серебрянке выехала им навстречу. Маленькая Миссандея оповещала всех проходящих, что своей свободой они обязаны Дейенерис Бурерожденной, Неопалимой, королеве Семи Королевств Вестероса и Матери Драконов.
   
— Миса! — воскликнул темнокожий мужчина, несший на плече маленькую девочку, и девочка повторила своим тонким голоском: — Миса! Миса!
   
— Что они говорят? — спросила Дени у Миссандеи.
   
— На старом, неиспорченном гискарском это означает «мать!».
   
Дени со щемящим чувством вспомнила, что своих детей у нее никогда не будет. Она подняла дрожащую руку и, должно быть, улыбнулась, потому что мужчина улыбнулся ей в ответ и снова крикнул:
   
— Миса! — Другие подхватили его крик. Люди улыбались ей, протягивали к ней руки, становились перед ней на колени. Одни кричали «миса», другие «аэлалла», «катеи» или «тато», но все эти слова значили одно и то же: мать. Они звали ее матерью.
   
Крик ширился и рос. Кобыла Дени, испугавшись его, попятилась, затрясла головой и замахала серебристым хвостом. Казалось, что даже желтые стены Юнкая заколебались от этого рева. Все больше рабов выходило из ворот, примыкая к общему хору. Целые толпы, спотыкаясь, бежали к Дени, чтобы прикоснуться к ее руке, погладить ее лошадь, поцеловать ей ноги. Ее бедные кровные всадники не могли отогнать их всех, и даже Силач Бельвас испуганно мычал.
   
Сир Джорах хотел увести ее прочь, но Дени вспомнила видение, которое явилось ей в Доме Бессмертных.
   
— Они не причинят мне вреда, — сказала она. — Они мои дети, Джорах. — Она со смехом тронула каблуками Серебрянку и поехала им навстречу, а колокольчики в ее косе звенели, восхваляя победу. Дени перешла на рысь, потом поскакала галопом. Коса стлалась позади, и освобожденные рабы расступались перед ней.
   
— Матерь, — восклицали они сотней, тысячью, десятью тысячами глоток. — Матерь, — выпевали они, касаясь ее ног, пока она пролетала мимо. — Матерь, Матерь, Матерь!
  
  
   
    
Арья
   
   
Увидев вдали высокий холм, позолоченный осенним солнцем, Арья сразу его узнала. Они снова вернулись к Высокому Сердцу. К закату они поднялись наверх и разбили лагерь там, где с ними ничего не могло приключиться. Арья обошла пни от чардрев с оруженосцем лорда Берика, Недом, и они постояли на одном, глядя, как меркнет на западе последний свет дня. На севере бушевала буря, но дождь не задевал Высокого Сердца, зато ветер здесь дул такой, что Арье казалось, будто кто-то стоит сзади и тянет ее за плащ. Но когда она обернулась, там никого не оказалось.
   
Привидения, вспомнила она. На Высоком Сердце нечисто.
   
Они развели большой костер, и Торос, сидя около него, смотрел в пламя так, словно на свете больше ничего не существовало.
   
— Что он делает? — спросила Арья у Неда.
   
— Иногда он видит в пламени разные вещи. Прошлое, будущее и то, что происходит далеко отсюда.
   
Арья прищурилась, силясь разглядеть то, что видел красный жрец, но у нее только заслезились глаза, и она быстро отвернулась. Джендри, тоже наблюдавший за Торосом, внезапно спросил его:
   
— Это правда, что ты видишь там будущее?
   
Торос со вздохом отвернулся от костра.
   
— Теперь нет, но иногда Владыка Света посылает мне видения.
   
Джендри этому явно не поверил.
   
— Мой мастер говорил, что ты пьяница и мошенник и что не бывало на свете священника хуже тебя.
   
— Какие недобрые слова, — усмехнулся Торос. — Верные, но недобрые. Кто он был, твой мастер? Я тебя, часом, не знаю?
   
— Я служил в подмастерьях у мастера-оружейника Тобхо Мотта, на Стальной улице. Ты покупал у него свои мечи.
   
— Точно. Он драл с меня за них двойную цену, а потом ругал меня за то, что я их порчу. — Торос засмеялся. — Твой мастер правильно говорил. Святостью я не отличался. Я был младшим из восьми братьев, вот отец и отдал меня в Красный Храм — сам бы я это поприще ни за что не выбрал. Я читал молитвы и произносил заклинания, а заодно возглавлял набеги на кухню, и порой в моей постели обнаруживали девушек, не знаю уж, как эти озорницы туда попадали. Впрочем, я имел дар к языкам, а когда смотрел в пламя, то время от времени кое-что видел. Но от меня все равно было больше хлопот, чем пользы, и в конце концов меня отправили в Королевскую Гавань, нести свет Владыки одержимому семерыми лжебогами Вестеросу. Король Эйерис так любил огонь, что предположительно мог перейти в истинную веру. К сожалению, его хироманты оказались лучшими фокусниками, чем я.
   
А вот король Роберт меня полюбил. В первый раз, когда я вступил в общую схватку на турнире с горящим мечом, конь Кивана Ланнистера взвился на дыбы и сбросил его. Его величество так смеялся, что я думал, он лопнет. — Торос улыбнулся, вспомнив об этом. — Но с мечами, конечно, так обращаться нельзя, тут твой мастер опять-таки прав.
   
— Огонь пожирает. — Лорд Берик подошел к ним сзади, что-то в его голосе сразу заставило Тороса умолкнуть. — Он пожирает и, когда он гаснет, не остается ничего. Ничего.
   
Жрец тронул лорда-молнию за руку.
   
— Берик, друг мой, что ты говоришь?
   
— Ничего такого, чего бы не говорил раньше. Шесть раз — это чересчур, Торос. — Лорд Берик отвернулся и отошел.
   
Ночью ветер выл почти по-волчьи, и настоящие волки где-то к западу от холма давали ему уроки. Нотч, Энги и Меррит из Лунного города несли караул. Нед, Джендри и многие другие уже крепко спали, когда Арья заметила маленькую бледную фигурку позади лошадей. Тонкие белые волосы развевались на ветру, рука опиралась на кривую клюку. Росту в старушке было не более трех футов, и глаза ее при свете костра горели красным огнем, как у волка Джона. Ну да, она ведь тоже призрак. Арья подкралась поближе, чтобы лучше видеть.
   
Лорд Берик, Торос и Лим сидели у костра. Маленькая женщина, непрошеная, уселась рядом, щуря на них красные, как угли, глаза.
   
— Вижу, Уголь и Лимон снова оказывают мне честь. И его величество Король Мертвецов.
   
— Я просил тебя не называть меня этим зловещим именем.
   
— Верно, просил, но теперь от тебя разит свежей смертью, милорд. — Во рту у старухи остался всего один зуб. — Дайте мне вина, не то уйду. Мои старые кости болят, когда дует ветер, а здесь наверху ветры дуют постоянно.
   
— Даю серебряного оленя за ваши сны, миледи, — церемонно произнес лорд Берик. — И еще одного, если скажете что-нибудь новое.
   
— Серебряного оленя не зажаришь и верхом на нем не поскачешь. За сны я возьму мех с вином, а за новости вот этот верзила в желтом плаще меня поцелует. — Старушка хихикнула. — Да как следует, сочно и сладко, чтобы язык почувствовал. От него, должно быть, лимоном пахнет, а от меня костями. Уж очень я стара.
   
— Вот-вот — слишком стара для вина и поцелуев, — согласился Лим. — От меня ты не получишь ничего, кроме шлепка мечом, бабка.
   
— Волосы у меня лезут пучками, и никто не целовал меня уже тысячу лет. Тяжело это — быть такой старой. Ладно, тогда я возьму песню за свои новости. Песню Тома-Семерки.
   
— Ты получишь свою песню, — пообещал лорд Берик и сам вручил ей мех с вином.
   
Маленькая женщина припала к нему, и вино потекло у нее по подбородку. Потом она опустила мех, вытерла рот сморщенной рукой и сказала:
   
— Кислое вино за горькие вести — в самый раз будет. Король умер. Довольно с вас этого?
   
У Арьи сердце подкатило к горлу.
   
— Который из них, старуха? — спросил Лим.
   
— Мокрый. Король-кракен. Я видела во сне, что он умрет, он и умер, и железные спруты теперь накинулись друг на дружку. Лорд Хостер Талли тоже умер. Но это вы уже знаете, верно? Козел сидит один в чертоге королей и трясется, а большой пес идет на него. — Старушка снова надолго припала к меху.
   
Кто этот большой пес — Сандор или его брат, Скачущая Гора? У них обоих в гербе три черные собаки на желтом поле. Половина тех, о чьей смерти Арья молится, — это люди Григора Клигана: Полливер, Дансен, Рафф-Красавчик, Щекотун, не говоря уж о самом сире Григоре. Хорошо бы лорд Берик их всех повесил.
   
— Мне снился волк, воющий под дождем, и никто не внимал его горю, — снова заговорила старушка. — Снился шум, от которого у меня чуть голова не лопнула: барабаны, рога, волынки и вопли, но печальнее всего был звон маленьких колокольчиков… Снилась дева на пиру с пурпурными змеями в волосах: с их клыков капал яд. А после та же дева убила свирепого великана в замке, построенном из снега. — Тут старушка повернула голову и уставилась прямо на Арью, улыбаясь ей. — От меня не спрячешься, дитя. Поди-ка сюда, живо.
   
Холодные пальцы прошлись по шее Арьи. Страх ранит глубже, чем меч, напомнила она себе и осторожно приблизилась к костру, готовая удрать в любой миг.
   
Маленькая женщина оглядела ее тускло-красными глазами.
   
— Я вижу тебя, — прошептала она. — Вижу тебя, волчонок. Кровавое дитя. Я думала, это от лорда пахнет смертью… — И старушка вдруг разрыдалась, сотрясаясь всем своим маленьким телом. — Жестоко было приходить на мой холм, жестоко! Я сыта горем Летнего Замка, твоего мне не надо. Прочь, темное сердце. Прочь!
   
В ее голосе звучал такой страх, что Арья попятилась, гадая, не сошла ли старуха с ума.
   
— Не пугай ребенка, — упрекнул женщину Торос. — Она никому еще не причинила вреда.
   
Лим потрогал свой сломанный нос.
   
— Не будь в этом так уверен.
   
— Она уедет отсюда утром, вместе с нами, — заверил старушку лорд Берик. — Мы везем ее к матери в Риверран.
   
— Нет, — сказала карлица. — Реки теперь держит Черная Рыба. Если вам нужна мать, ищите ее в Близнецах. Там будет свадьба. — Старушка хихикнула снова. — Посмотри в свой костер, розовый жрец, и ты сам все увидишь. Только не сейчас — здесь тебе ничего не откроется. Это место все еще принадлежит старым богам… они существуют здесь, как и я, сморщенные и хилые, но еще живые. Они не любят огня. Дуб вспоминает желудь, желудь мечтает о дубе, а пень живет в них обоих. Они помнят, как Первые Люди пришли сюда с огнем в кулаках. — Она допила вино четырьмя длинными глотками, отшвырнула в сторону мех и наставила клюку на лорда Берика. — А теперь плати. Я хочу обещанную песню.
   
Лим разбудил спящего под шкурами Тома и привел зевающего певца к костру вместе с арфой.
   
— Ту же, что прежде? — спросил Том.
   
— Да. Песню моей Дженни. А разве есть другие?
   
Он запел, а карлица стала раскачиваться взад-вперед, повторяя про себя слова и плача. Торос крепко взял Арью за руку и увел ее, сказав:
   
— Пусть насладиться своей песней в мире. Это все, что у нее осталось.