1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
    
Эйнсли взял ручку и карточки, написал на них два имени и расписался.
    
— То-то дома будут счастливы! — сказала она и провела его к двери в кабинет начальника следственных отделов, которая, как заметил Эйнсли, не была плотно закрыта.
    
Марк Фигерас поднялся с места, чтобы пожать руку посетителя.
    
— Вот и наш герой! — сказал он с легкой ухмылкой. — Как вы себя чувствуете в этой роли?
    
— Не в своей тарелке, — скорчил гримасу Эйнсли.
    
— Что ж, придется пока потерпеть. Вы готовы дальше нести бремя славы?
    
— А куда деваться? Не знаю только, как к этому относятся в нашем департаменте.
    
— Верно, здесь есть проблемы, — Фигерас жестом пригласил его сесть. — Но не об этом мне было поручено с вами побеседовать. Без формальностей, так сказать, как мужчина с мужчиной. Впрочем, есть одна приятная формальность, с которой нам лучше покончить сразу. С сегодняшнего дня вы — лейтенант Эйнсли. — Он повторно протянул Малколму руку. — Поздравляю. Лучше поздно, чем никогда.
    
Интересно, что за этим последует, подумал Эйнсли. Повышение обрадовало его; хотелось броситься к телефону и рассказать обо всем Карен. Но сейчас нужно было выслушать Фигераса до конца.
    
— Ваша карьера на подъеме, Малколм. Перед вами открываются несколько путей — остается только выбирать. Первый из них — стать начальником отдела расследования убийств. — Эйнсли вскинул на хозяина кабинета удивленный взгляд, и тот пояснил:
    
— Лео Ньюболду присвоено звание капитана. Он переводится в другое подразделение. В вашем случае надлежало бы поступить так же, однако ваш послужной список в отделе расследования убийств настолько незауряден, что мы готовы сделать исключение. При условии, разумеется, что вам такой вариант подходит.
    
— Нет, — покачал головой Эйнсли. — Я ведь уже объяснил Ньюболду, почему хочу уйти из отдела.
    
— Неофициально меня информировали об этом, и ваше решение мне понятно. Но нам бы хотелось, чтобы вы были в курсе всех возможностей.
    
Это «нам» было красноречиво. Фигераса подготовили к этому разговору на самом верху.
    
— Хорошо, давайте вместе рассмотрим ваши служебные перспективы, — продолжал он. — Вы стали лейтенантом в тридцать девять лет. Через три года вас повысят до капитана, еще через три произведут в майоры, но это уже на усмотрение руководства, и тут никаких гарантий быть не может. Вы достигнете этой ступеньки позже, чем другие, но вы и начали служить в полиции позже большинства своих коллег. Майором, таким образом, вы сможете стать лет в сорок пять, не раньше. Сами знаете, какая конкуренция за звания выше майорского. Вполне может быть, что вы пойдете дальше, но в равной степени вероятно, что майор — это тот предел, которого вы достигнете до пенсионного возраста. Видите, я с вами совершенно откровенен, Малколм.
    
— Я ценю вашу откровенность.
    
— Тогда есть еще один аспект проблемы, в который я должен вас посвятить, надеясь на ваше понимание. В последнее время вы привлекли к себе такое внимание публики, какого никогда не удостаивался прежде ни один сотрудник нашего управления. В первую очередь это объясняется, конечно, блестящими результатами вашего расследования, но средства массовой информации далеко не в последнюю очередь были привлечены вашим прошлым священника и ученого-богослова. Здесь мы и подходим к сути дела.
    
Эйнсли уже начал понимать, к чему он клонит.
    
— Вся штука в том, Малколм, что из-за вашей нынешней популярности, что бы вы теперь ни делали, это будет обязательно вызывать повышенный интерес репортеров. Ничего страшного, но, честно сказать, нашему департаменту это причинит определенные неудобства. Сами знаете, у нас практически никто не попадает надолго в фокус общественного внимания, включая и самого начальника полиции — его фамилия едва ли известна в Майами многим. Так было всегда, и большинство из нас хотело бы, чтобы так продолжалось и впредь.
    
— Давайте не будем ходить вокруг да около, — сказал Эйнсли. — Смысл ваших слов сводится к тому, что несмотря на мое повышение, на самом деле вам хотелось бы, чтобы я ушел из полиции.
    
— Если вы так это восприняли, — сказал Фигерас, — то я плохо выражаю свои мысли. Просто большинство из нас считает, что ваша дальнейшая карьера в управлении, даже в самом лучшем ее варианте, далеко не отвечает вашим способностям. Хотелось бы, чтобы вы занялись чем-то более выгодным для себя, чтобы ваши знания и таланты смогли раскрыться в полной мере.
    
— Беда в том, — с горечью сказал Эйнсли, — что я в последнее время не читал объявлений о найме на работу. Видно, теперь придется.
    
— Не придется, — улыбнулся Фигерас. — Эти разговоры потому и возникли, что некая сторонняя организация уже вошла в контакт с нашим начальником, мэром и, вероятно, другими влиятельными лицами. Этой организации вы очень нужны, и потому, как я понимаю, они готовы предложить весьма выгодные условия.
    
— И что же это за организация? — спросил заинтригованный Эйнсли.
    
— Короче говоря, нам звонил председатель попечительского совета университета Южной Флориды, — Фигерас заглянул в бумажку на своем столе, — доктор Хартли Аллардайс. Вы согласны встретиться с ним?
    
Воистину жизнь полна неожиданностей, подумал Эйнсли и сказал:
    
— Похоже, мне только и остается, что согласиться.
   
   
    
     
Глава 6
    
    
— Быть может, это вас удивит, доктор Эйнсли, — сказал Хартли Аллардайс, — но в нашем университете было много разговоров о вас, с тех пор как о ваших талантах и вашем прошлом стало известно.
    
— Да, это меня действительно удивляет, — кивнул Эйнсли. — Меня вообще почти все удивляет в последнее время.
    
Со времени его разговора с Марком Фигерасом прошло три дня. Эйнсли и Аллардайс встретились за ужином в городском клубе в центре Майами. Эйнсли было странно слышать обращение «доктор». Нет, с формальной точки зрения все было правильно, просто много лет никто к нему так не обращался, а он сам, даже еще будучи священником, избегал прибавлять к своей фамилии ученое звание. Впрочем, в нынешних обстоятельствах…
    
Разговорчивый доктор Аллардайс между тем продолжал:
    
— Публика обожает героев, которые живут по соседству. Всегда обожала. И вы превратились для всех в героя, потому что сумели раскрыть череду ужасных преступлений. Но особенно важно, что вы смогли это сделать чисто интеллектуальным путем, используя свою научную эрудицию. Вот почему вами так восхищаются в университетском мире. Я, кстати, не исключение.
    
Помимо воли Эйнсли улыбнулся и пробормотал слова благодарности.
    
Аллардайс невозмутимо продолжал:
    
— Вы оказались в лучах славы как нельзя более вовремя — для меня, для тех, кого я представляю, и, надеюсь, для вас самого.
    
Хартли Аллардайс был мужчиной весьма представительной внешности: седой, с красивыми чертами лица, бронзовым загаром, уверенными манерами и ослепительной улыбкой. Он родился в богатой семье и сумел приумножить свои капиталы во главе международной инвестиционной компании, обогатив при этом и других. Проблемы образования были второй его страстью — отсюда и общественный пост, который он занимал в университете Южной Флориды.
    
— Я уже шестой год председательствую в попечительском совете, — пояснил он. — И с самого начала моей мечтой было ввести в программу курс лекций по сравнительной истории религий. Само собой, что у нас есть факультет философии и религии, но сравнительным анализом на нем занимаются куда меньше, чем мне хотелось бы.
    
Аллардайс сделал паузу, потому что официант принес им основное блюдо, заказанное к ужину — баранье филе под беарнским соусом.
    
— Между прочим, мне кажется, вино должно вам понравиться. Это «Опус Первый». Его создали два величайших винодела в мире — Роберт Мондави из долины Нала в Калифорнии и покойный Филипп де Ротшильд из Бордо. Попробуйте.
    
— Вино великолепное, — подтвердил Эйнсли, что было чистой правдой. Он был наслышан об этом знаменитом вине, но зарплата полицейского ни разу не позволила ему его отведать.
    
— А теперь перейду к сути дела, — сказал Аллардайс. — Ради чего, собственно, я хотел встретиться с вами. Видите ли, большинство современных молодых людей стремятся получать знания, которые гарантируют им престижные профессии — бизнесмена, врача, юриста или инженера. А мне бы хотелось привить молодежи интерес к сравнительному исследованию религиозных верований человечества. Ведь различные религии могут поведать нам куда больше традиционной истории о том, как жили люди в разные эпохи, о чем они думали, на что надеялись, в чем находили источник удовольствий, чего боялись — осознанно и подсознательно. Здесь, конечно, в первую очередь, следует говорить о страхе смерти, о самом ужасном вопросе, который стоит перед всеми: есть ли что-нибудь после смерти или забвение?.. Налейте себе еще вина, доктор Эйнсли!
    
— Спасибо, мне уже достаточно. Однако прежде чем мы продолжим эту беседу, мне необходимо кое-что вам сказать…
    
— Я меньше всего хочу свести нашу беседу к монологу.
    
— Думаю, вам лучше будет знать, что хотя я и увлечен сравнительным анализом религий, сам я уже не верую. Давно не верую.
    
— Я догадывался, — живо отозвался Аллардайс, — и это не имеет ровным счетом никакого значения. Напротив, по всей вероятности, это делает вас только еще более объективным в вашей работе… Вы уверены, что не хотите больше вина?
    
— Да, вполне. Спасибо.
    
— Так вот, причина, по которой я хотел встретиться с вами, проста. Совсем недавно мне удалось заручиться достаточной суммой денег, чтобы построить новое здание для факультета философии и религии в нашем университетском городке. Наибольший взнос — а это несколько миллионов долларов — исходит от одного моего друга. Он, однако, узнав о вас и вашем уникальном опыте, поставил свой дар в зависимость от одного условия. Он хочет, чтобы на факультете появилась должность профессора сравнительной истории религий, которую бы занял известный авторитет в этой области. Таковым он согласен теперь считать только вас, доктор Эйнсли.
    
— Вы это серьезно? — удивленно вскинул брови Эйнсли.
    
— Вполне.
    
— Могу я поинтересоваться, кто этот ваш друг?
    
Аллардайс покачал головой.
    
— Извините, но богатые жертвователи не любят огласки. А в наши дни причин для того, чтобы оставаться инкогнито, только прибавилось. Как бы то ни было, но университет подпишет с вами первоначальный контракт на три года. Ваше ежегодное содержание составит сто тысяч долларов. Простите, что заговорил о деньгах, но иногда от этого никуда не деться.
    
Несколько секунд они молчали, прежде чем Эйнсли сказал:
    
— Никак не могу винить вас за это, доктор. И знаете что… Пожалуй, я все-таки глотну еще немного вина.
    
— Вам предстоит пройти через некоторые формальности, — вновь оживился Аллардайс, — но это не составит для вас никакого труда.
    
    
Понятно, что Карен его новости привели в совершеннейший восторг.
    
— О, милый, соглашайся непременно! Это то, что тебе нужно. Ты в самом деле признанный авторитет в своей области и к тому же, как выясняется, у тебя есть педагогическая жилка. Я тебе не говорила, но после случая в городском совете я позвонила Руби Боуи, чтобы поблагодарить ее — от себя и от Джейсона. Кроме всего прочего, она рассказала мне, как ценят тебя молодые детективы из вашего отдела, как многому ты научил их.
    
— Мне еще предстоит выдержать собеседования с университетским начальством, прежде чем меня утвердят, — напомнил ей Эйнсли.
    
— Для тебя, милый, это сущие пустяки.
    
    
Ему устроили несколько собеседований, самое ответственное — с проректором университета доктором Гэвином Лоренсом, тихим, невысокого роста брюнетом, чьи манеры, однако, выдавали человека неглупого и властного.
    
Он еще раз заглянул в лежавшее раскрытым перед ним на столе личное дело Эйнсли и сказал:
    
— Что ж, с точки зрения научной подготовки, вы вполне достойны занять эту кафедру.
    
— Есть одно обстоятельство, о котором я хотел бы поставить вас в известность, — Эйнсли повторил то, что прежде говорил Аллардайсу об утрате веры.
    
— Здесь есть и об этом, — сказал проректор, опустив на папку с личным делом ладонь. — В своем отчете Харли упомянул о вашем признании, заключив, что оценил вашу прямоту. Мне она тоже по душе, и я склонен согласиться: неверие не может стать в данном случае препятствием. — Лоренс откинулся на спинку кресла и свел вместе кончики пальцев. — До меня доходят слухи, что некоторые наши богословы чувствуют, как вера ослабевает в них по мере того, как углубляются знания.
    
— Нечто подобное произошло и со мной.
    
— Как я уже сказал, это не играет роли. В нашем университете не принято влезать в чужие религиозные убеждения или осуждать за их отсутствие. Для нас важно честное служение науке и умение передать свои знания молодым. Это, я надеюсь, понятно?
    
— Несомненно.
    
— Хорошо… Тогда мне осталось только предупредить, что иногда мы будем просить вас выступить с лекциями по вашему предмету для широкой публики. При вашей нынешней славе и популярности вы соберете полные залы, а поскольку вход на такие лекции у нас платный… — проректор лукаво улыбнулся.
    
Потом заговорил о трехлетнем сроке контракта с Эйнсли.
    
— Когда он закончится, мы почти наверняка сможем его продлить или у вас появятся предложения из других университетов. Я чувствую, что со студентами вы поладите, а это — ключ к успеху.
    
Наступила недолгая пауза, потом проректор сказал:
    
— Ну что ж, спасибо, доктор Эйнсли. Можете быть уверены, что я буду в числе ваших первых слушателей, как только вы начнете читать свой курс.
    
Попрощались они по-дружески.
    
— Как я слышал, Хартли собирается устроить у себя дома нечто вроде приема в вашу честь. Это хорошая возможность познакомиться с будущими коллегами. И непременно приходите с супругой, слышите?
    
    
Когда назначение в университет Южной Флориды было окончательно подтверждено и Эйнсли подал заявление об уходе из полицейского управления Майами, многие из тех, кто был знаком с ним, включая самых высокопоставленных офицеров, заходили пожелать ему удачи. За десятилетнюю службу в полиции ему причиталась пенсия, небольшая, но, как он сам сказал Карен, «хватит, чтоб иной раз пропустить с тобой бутылочку „Опуса Первого“».
    
Но одной своей привилегией Эйнсли не воспользовался. Он не сохранил за собой «Глок», а сдал его в арсенал управления. Оружием он был сыт по горло до конца жизни и не собирался хранить дома пистолет, тем более, что до него, неровен час, могли добраться дети.
    
Карен от всего происшедшего впала в полнейшую эйфорию. Она понимала, что муж сможет теперь уделять гораздо больше времени ей самой, Джейсону, а позже и их второму ребенку, до рождения которого оставалось четыре месяца. Она уже прошла ультразвуковое обследование, и они знали, что будет девочка. Они решили, что назовут ее Руби.
   
  
  
   
    
Эпилог
   
   
Наступил день, назначенный Хартли Аллардайсом для приема. Ожидалось более сотни гостей.
   
— Боюсь, это немного чересчур, — сказал хозяин, когда Малколм и Карен приехали в его внушительных размеров тюдоровский особняк в Корал-Гейблз. — Первоначально я разослал шестьдесят приглашений, но слухи быстро распространились, и от желающих встретиться с вами не стало отбоя. Вот и пришлось расширить круг приглашенных.
   
Великолепная парадная зала особняка с высоченными потолками и дверями на террасу и в сад наполнялась гостями. Перед домом студенты-добровольцы помогали прибывающим парковать машины, внутри уже сновали официанты с подносами изысканных закусок и бокалов шампанского «Дом Периньон».
   
— Хартли — непревзойденный организатор. За что бы он ни взялся, удается блестяще, — услышал Эйнсли реплику незнакомой высокой блондинки, и не мог с ней не согласиться. Они с Карен постоянно находились в центре внимания, о чем позаботился все тот же Аллардайс, поочередно подводя к ним все новых и новых людей. В умопомрачительном темпе они познакомились с президентом университета Южной Флориды, несколькими членами попечительского совета, вице-президентами, деканами факультетов и профессорами различных дисциплин. Одним из них был доктор Глен Милбэрн, читавший в университете курс криминалистики.
   
— Как только мои студенты прослышали, что мне предстоит встретиться с вами, — сказал он, — меня просто атаковали просьбами пригласить вас на наши занятия, когда у вас выдастся свободный часок. Приходите. Могу гарантировать, что аудитория будет полна.
   
Эйнсли пришлось пообещать прийти.
   
В числе гостей оказались и политики. Эйнсли был представлен двум городским комиссарам. Ожидался приезд мэра. Эйнсли как раз вел светскую беседу с дамой, занимавшей кресло от штата Флорида в палате представителей конгресса, когда кто-то легко тронул его за рукав. Обернувшись, он снова увидел Хартли Аллардайса.
   
— Есть одна особа, которая присутствует здесь на правах почетного гостя и очень хотела бы с вами познакомиться, — сказал он, отводя Эйнсли в сторонку. — Это тот самый мой друг, что внес значительную сумму на строительство нового здания факультета и настоял на том, чтобы именно вы вели у нас курс сравнительной истории религий. Мы решили, что уже можно раскрыть инкогнито.
   
Они обошли несколько групп беседующих гостей и приблизились к одиноко стоявшей у окна даме в безукоризненном вечернем платье.
   
— Миссис Даваналь, позвольте вам представить — доктор Малколм Эйнсли.
   
— Вообще-то, Хартли, мы уже знакомы, — сказала Фелиция с улыбкой. — Можно даже сказать, что мы старые друзья.
   
При виде этой женщины, которую он совершенно не ожидал встретить здесь, у Эйнсли слегка перехватило дыхание.
   
Все та же обольстительно прекрасная Фелиция, которая лгала когда-то, что ее муха убили, пока Эйнсли не доказал, что это было самоубийство… Фелиция, предлагавшая ему тепленькое местечко в империи Даваналей, совершенно недвусмысленно намекая на возможную близость… Это о ней мудрая и житейски искушенная Бет Эмбри сказала: «Фелиция просто пожирает мужчин… Если ты ей хотя бы немного понравился, она от тебя просто так не отстанет».
   
— Я и понятия не имел… — начал Эйнсли, в растерянности наблюдая, как затерялся в толпе Аллардайс.
   
— Конечно не имели. Я постаралась, — сказала Фелиция. — Боялась, что если вы узнаете, то не примете предложение. А помните, Малколм, я предсказывала, что наши пути еще пересекутся?
   
Она дотронулась до его руки и слегка провела по ней кончиками пальцев. Словно на тыльную сторону его ладони тихо опустилась тончайшая паутинка. И вновь Эйнсли почувствовал знакомое волнение, которое ощущал при каждой прошлой встрече с этой женщиной. Так было, вспомнил он теперь, и когда начинался его роман с Синтией.
   
Откуда-то из глубины зала до него донесся голос Карен, затем ее смех. Он поискал ее глазами, их взгляды встретились. Могла ли она непостижимым образом ощутить ту теплую волну соблазна, что нахлынула сейчас на него? Едва ли, но все-таки…
   
— Нам необходимо как можно скорее встретиться, — сказала Фелиция. — Мне не терпится, чтобы вы мне рассказали о своих будущих лекциях. Приезжайте пообедать со мной на следующей неделе. Скажем, вторник вас устроит?
   
Эйнсли не сразу нашелся, что ответить. Из этого состоит вся жизнь: одни двери открываются перед тобой, другие — захлопываются. Эта явно была все еще настежь распахнута.
   
— Могу я уведомить вас об этом позже? — спросил он.
   
Она снова улыбнулась:
   
— Непременно приезжайте.