1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
На ум Фрэнку Джуитту пришел только один человек — единственный житель Касл-Рока, который знал о его тайной жизни. Джордж Т. Нельсон, преподаватель резьбы по дереву в старших классах. Джордж Т. Нельсон, который, несмотря на весь свой непомерный мачизм, был настоящим гомиком. Джордж Т. Нельсон, с которым Фрэнк Джуитт как-то раз посетил одну вечеринку в Бостоне, вечеринку, на которой присутствовало много мужчин среднего возраста и небольшая группа обнаженных мальчиков. Вечеринка, за которую можно загреметь в тюрягу до конца своих дней. Вечеринка…
     
На столе лежал светло-коричневый конверт с его именем. У Фрэнка Джуитта засосало под ложечкой, как будто он находился в оборвавшемся лифте, который стремительно падает вниз. Он обернулся и увидел, что Элис и Брион пялятся на него, чуть ли не щека к щеке. Глаза выпучены, рты раскрыты. Теперь я знаю, каково быть рыбкой в аквариуме, подумал он.
     
Он махнул им рукой — уходите, мол. Уходите. Они не ушли, и почему-то его это не удивило. Это был настоящий кошмар, а кошмары никогда не уходят, когда их об этом просят. Фрэнк чувствовал себя потерянным, сбитым с толку… но где-то внутри, как искорка под кучей влажных углей, тлело синее пламя ярости.
     
Он сел за стол и положил стопку журналов на пол. Ящик был взломан, как он и боялся. Разорвав конверт, он обнаружил, что большую часть содержимого составляют глянцевые фотографии. На снимках он был с Джорджем Т. Нельсоном на той самой вечеринке в Бостоне. Они кувыркались с парой-тройкой смазливых парнишек (самому старшему из которых вряд ли было больше двенадцати лет), и на всех фотографиях лицо Джорджа Т. Нельсона было почти невозможно различить, зато Фрэнк Джуитт был виден во всей красе.
     
Это тоже не особенно удивило Фрэнка.
     
Помимо фотографий, в конверте была записка. Он вынул ее и прочел.
     
     
     
     
[31]
     
     
Твой друг.
     
Твой друг!
     
Фрэнк уставился на подпись с неподдельным и потрясенным ужасом.
     
Твой гнилоротый ублюдочный предательский Иуда — ДРУГ?!
     
Брион Макгинли все еще стучал в дверь, но когда Фрэнк Джуитт наконец оторвался от записки, которую так пристально изучал, кулак Бриона завис в воздухе. Лицо директора было бледным как воск, за исключением двух ярких клоунских пятен на скулах. Его зубы обнажились в пугающей улыбке.
     
Теперь он был совсем не похож на мистера Уотерби.
     
Мой друг, подумал Фрэнк. Он смял записку, одновременно собирая фотографии обратно в конверт. Синяя искорка ярости стала теперь оранжевой. Сырые угли потихонечку занимались. Хорошо, я приду. Я приду, и мы с моим другом Джорджем Т. Нельсоном обсудим нашу проблему.
     
— Обязательно, — сказал Фрэнк Джуитт и нехорошо улыбнулся. — Обязательно.
    
    
     
      
10
     
     
Уже перевалило за четверть четвертого, и Алан решил было, что Брайан Раск поехал другой дорогой: поток школьников, расходившихся по домам, практически иссяк. Но вдруг, когда Алан уже полез в карман за ключами, вдали показалась одинокая фигурка на велосипеде. Мальчик ехал медленно, навалившись на руль, так что Алан с трудом рассмотрел его лицо.
     
Зато он видел, что лежало в багажнике велосипеда: пенопластовый холодильник для пикников.
    
    
     
      
11
     
     
— Ты все поняла? — спросил Гонт у Полли, в руках у которой теперь был конверт.
     
— Да, я… Я поняла. Поняла, — ответила Полли, но ее сонное лицо было мрачным.
     
— Что-то ты выглядишь не особенно радостной.
     
— Я… я не знаю…
     
— Амулеты вроде ацки не всегда помогают, если люди несчастливы, — сказал мистер Гонт. Он указал на еле заметный бугорок у нее под блузкой, и Полли вновь показалось, что внутри кулона что-то шевельнулось. В ту же секунду острые иглы боли влились ей в руки и раскинулись сетью ржавых стальных крючков. Полли громко застонала.
     
Мистер Гонт согнул палец в призывном жесте. Она снова почувствовала движение в серебряном шаре — на этот раз еще отчетливее, — и боль прошла.
     
— Ты же не хочешь вернуться к прежнему состоянию? А, Полли? — мягким шелковым голосом спросил мистер Гонт.
     
— Нет! — воскликнула она. Ее грудь судорожно вздымалась в такт неровному дыханию. Руки принялись совершать какие-то странные моющие движения, а испуганные глаза панически впились в мистера Гонта.
     
— Знаешь, все может стать еще хуже. Согласна?
     
— Да! Да, согласна!
     
— И никто тебя не понимает. Даже шериф. Он не знает, что это такое — просыпаться в два часа ночи с адской болью в руках.
     
Она покачала головой и заплакала.
     
— Делай, как я скажу, Полли, и тебе не придется больше так просыпаться. Даже более того: делай, как я скажу, и если кто-нибудь в Касл-Роке разнюхает, что твой ребенок сгорел заживо в сан-францисской меблирашке, то он узнает об этом не от меня.
     
Полли издала долгий, хриплый вой — крик человека, безнадежно запутавшегося в мучительном кошмаре.
     
Мистер Гонт улыбнулся:
     
— Ад — это не только черти и раскаленные сковородки, да, Полли?
     
— Откуда вы про него знаете, про ребенка? — прошептала она. — Никто не знал. Даже Алан. Я сказала Алану…
     
— Я знаю, потому что знать — это мой бизнес. А его бизнес — подозревать. Алан никогда не верил в то, что ты ему сказала.
     
— Он сказал…
     
— Я уверен, он говорил много чего интересного, но он не верил тебе. Женщина, которую ты взяла в няньки, была наркоманкой. Это была не твоя вина, но последовательность событий, приведшая к трагическому концу, несомненно, явилась следствием личного выбора. Твоего выбора, Полли. Девчонка, которую ты наняла, чтобы присматривать за Келтоном, укололась и выбросила сигарету — или косяк — в мусорную корзину. Она была пальцем, который нажал на курок, но ружье было заряжено твоей гордостью, твоей неспособностью склонить голову перед родителями и другими достойными людьми Касл-Рока.
     
Полли разрыдалась еще сильнее.
     
— Разве девушке нельзя сохранить свою гордость? — мягко спросил мистер Гонт. — Когда все остальное пойдет прахом, разве нельзя ей сохранить хотя бы это, последнюю монету, без которой ее кошелек будет уже совершенно пуст?
     
Полли подняла свое залитое слезами лицо, и теперь оно было упрямым и твердым.
     
— Я думала, что это только мое дело, — сказала она. — Я и теперь так думаю. Если это гордыня, то что с того?
     
— Да, — сказал мистер Гонт. — Это слова победителя… Но они же пытались тебя вернуть, да? Твои родители? Наверное, это было не слишком приятно — тем более с ребенком, который служил бы им постоянным напоминанием о позоре, да и в таком болоте, как этот ваш городишко, добропорядочные обыватели уж непременно бы стали чесать языки… но ты все же могла бы вернуться.
     
— Да? И всю жизнь потом биться, пытаясь выбраться из-под материнского каблука?! — выкрикнула она яростным, некрасивым голосом, не имевшим ничего общего с ее обычным голосом, мягким и тихим.
     
— Да, — сказал мистер Гонт. — И ты осталась там, где осталась. У тебя был Келтон, у тебя была твоя гордость. А когда Келтон погиб, у тебя все еще оставалась гордость. Не так ли?
     
Полли закрыла лицо руками и застонала от горечи и обиды.
     
— Эта боль сильнее, чем артрит, я неправ? — спросил мистер Гонт. Полли кивнула, не поднимая головы. Мистер Гонт заложил свои уродливые, длиннопалые руки за голову и заявил философским тоном: — Вот оно, человечество! Какое благородство! Какая готовность жертвовать собой… нет, не собой, а другими!
     
— Не надо! — простонала она. — Пожалуйста, не надо!
     
— Это ведь секрет, Патрисия?
     
— Да.
     
Он коснулся ее лба. Полли издала сдавленный стон, но не отшатнулась.
     
— Это еще одна дверь в ад, которую ты не хотела бы открывать?
     
Она снова кивнула, не поднимая головы.
     
— Тогда делай, как я говорю, Полли, — прошептал он. Убрав ее руки от лица, он начал их гладить. — Делай, как я говорю, и держи язык за зубами. — Он пристально всмотрелся в ее мокрые щеки и подпухшие, красные глаза. Легкая тень отвращения скользнула по его губам. — Не знаю, что меня раздражает больше: плачущие женщины или смеющиеся мужчины. Вытри лицо, черт подери.
     
Полли медленно вынула из сумочки платок и вытерла глаза.
     
— Вот и славно, — сказал Гонт, вставая. — Сейчас я отпущу тебя домой, Полли; тебе есть чем заняться. Хочу лишь сказать, что иметь с тобой дело было сплошным удовольствием. Я всегда наслаждаюсь, работая с дамами, сохранившими в себе каплю гордости.
    
    
     
      
12
     
     
— Эй, Брайан, хочешь посмотреть фокус?
     
Мальчик на велосипеде резко вскинул голову, ветер отбросил волосы у него со лба, и на лице Брайана Алан увидел безошибочное выражение: чистый и неподдельный ужас.
     
— Фокус? — дрожащим голосом спросил мальчик. — Какой фокус?
     
Алан не знал, чего так боится ребенок, но он понял одно: его магия, на которую он всегда полагался при работе с детьми, когда нужно было разбить лед, сегодня по какой-то причине совершенно не годилась. Лучше поскорее с этим разделаться и начать все сначала.
     
Он вытянул левую руку — ту, на которой часы, — и улыбнулся бледному, напряженному, насмерть напуганному Брайану.
     
— Вот смотри, в рукаве у меня ничего нет и рука у меня не искусственная. А сейчас… престо грандиозо!
     
Алан медленно провел правой ладонью по левой руке, ловко выхватив пакетик большим пальцем из-под ремешка часов. Сжав руку в кулак, он оторвал почти микроскопическую петельку, которая не давала пакетику раскрыться. Потом хлопнул в ладоши, развел их, и там, где не было ничего, кроме воздуха, расцвел большой букет аляповатых цветов из жатой бумаги.
     
Алан проделывал этот трюк сотни раз и с чистой совестью мог считать этот раз не самым худшим, но ожидаемого эффекта — мгновение оторопелого удивления, за которым следует улыбка, состоящая на треть из изумления и на две трети из восторга, — не последовало. Брайан лишь мельком глянул на букет (в его взгляде читалось громадное облегчение, как будто он ожидал намного менее приятного сюрприза) и снова уставился на Алана.
     
— Ловко, а? — спросил Алан. Он растянул губы в широкой улыбке, такой же естественной и натуральной, как вставная челюсть его прадедушки.
     
— Да, — сказал Брайан.
     
— Ага. Вижу, ты прямо-таки сражен. — Алан свел руки вместе, умело складывая букет обратно. Получилось легко — слишком легко. Пора покупать новый экземпляр «Фокуса с бумажным букетом»; долго они не держатся. В этом уже ослабла пружина, и бумага скоро начнет рваться.
     
Он снова раскрыл ладони, улыбаясь с чуть большей надеждой. Букет исчез, превратившись в маленький пакетик под ремешком часов. Брайан Раск не ответил на его улыбку; у него на лице не читалось вообще ничего. Остатки летнего загара не могли скрыть ни бледности, ни обычных юношеских прыщей: россыпь прыщиков на лбу, большой прыщ на губе и угревая сыпь на носу. Под глазами у Брайана темнели синеватые круги, как будто в последнее время он отчаянно не высыпался.
     
Да, с парнем явно что-то творится, подумал Алан. У него серьезные проблемы, может быть, даже внутренний надлом. Напрашивались два вывода: либо Брайан Раск действительно видел того, кто разгромил дом Ержиков, либо сделал это сам. Обе возможности были вполне логичными, но Алан с трудом мог представить размер и тяжесть груза вины, мучавшей этого мальчика.
     
— Хороший фокус, шериф Пангборн, — сказал Брайан бесцветным, лишенным эмоций голосом. — Правда хороший.
     
— Спасибо, рад, что тебе он понравился. Знаешь, о чем я хочу с тобой поговорить, Брайан?
     
— Да… кажется, — сказал Брайан, и Алану вдруг показалось, что сейчас он признается, что это он разбил окна. Прямо тут, на улице, возьмет и признается, а Алан сделает гигантский шаг вперед к разгадке трагедии, приключившейся между Вильмой и Нетти.
     
Но Брайан больше ничего не сказал. Он только смотрел на Алана своими усталыми, покрасневшими глазами.
     
— Что случилось, сынок? — спросил Алан. — Что там произошло, у дома Ержиков?
     
— Не знаю, — вяло сказал Брайан. — Но вчера ночью я видел сон, как раз об этом. И в воскресенье тоже. Мне снится, что я снова иду в этот дом, только во сне я вижу, от чего там такой шум на самом деле.
     
— И от чего, Брайан?
     
— Там чудовище. — Голос Брайана не изменился, но в уголках глаз заблестели слезы. — Во сне я стучу в дверь вместо того, чтобы сразу уехать, как я сделал на самом деле… дверь открывается, и там чудовище, и оно… меня… съедает. — Слезинки сорвались с ресниц и медленно покатились по прыщавым щекам Брайана.
     
Да, подумал Алан, это может быть и обычный страх. Страх, который маленький мальчик может испытать, не вовремя открыв дверь родительской спальни, когда папа с мамой занимаются любовью. Ему очень страшно. Просто потому, что он еще слишком мал, чтобы понять, что происходит, и решает, что они дерутся. А может, он даже подумает, что раз они так шумят, то пытаются убить друг друга.
     
Но…
     
Но что-то тут было не так. Слишком просто. Похоже, парнишка пытается отболтаться, несмотря на загнанный вид, несмотря на то что его взгляд кричит: Я хочу все рассказать. Что это значит? Алан не был уверен, но опыт ему подсказывал, что наиболее разумное объяснение будет такое: Брайан знал того, кто бросал камни. Может быть, это был кто-то, кого Брайан считал обязанным защищать. Или тот камнеметатель знал, что Брайан его видел, и Брайан это тоже знал. Может быть, мальчик просто боится мести.
     
— Кто-то закидал камнями дом Ержиков, — сказал Алан тихим и (как он очень надеялся) успокаивающим голосом.
     
— Да, сэр, — выдохнул Брайан. — Наверное. Может, оно и так. Я-то думал, что они дерутся, но это могли быть и камни. Трах, бах.
     
Свежо предание… подумал Алан.
     
— Так ты подумал, что они скандалят или даже дерутся?
     
— Да, сэр.
     
— Ты правда так подумал?
     
— Да, сэр.
     
Алан вздохнул:
     
— Ну, теперь ты знаешь, что это было. И ты знаешь, к чему это привело. Тем более что бросаться камнями в чужие окна — это само по себе очень серьезное преступление, даже если обходится без последствий.
     
— Да, сэр.
     
— А тут еще кое-что произошло потом. Ты ведь знаешь что, Брайан?
     
— Да, сэр.
     
Эти глаза на спокойном, бледном лице… Алан понял две вещи: мальчик действительно хочет рассказать ему, что произошло, хочет, но ни за что не расскажет.
     
— Брайан, у тебя очень подавленный вид.
     
— Да, сэр.
     
— «Да, сэр»… Это значит, что ты и вправду подавлен?
     
Брайан кивнул, и еще две слезинки выкатились из его глаз. В душе Алана боролись два сильных и противоречивых чувства: искренняя жалость и дикое раздражение.
     
— И отчего ты подавлен, Брайан? Скажи мне.
     
— Мне раньше снился очень хороший сон, — сказал Брайан еле слышно. — Он был глупый, но все равно хороший. Он был про мисс Рэтклифф, моего логопеда. Теперь я знаю, что он был глупый. Раньше я этого не понимал, и так было лучше. И знаете что? Теперь я знаю еще больше.
     
Опять эти темные, несчастные глаза.
     
— А новый сон… про чудовище, которое кидает камни… он меня пугает, шериф Пангборн… но подавлен я из-за того, что я теперь знаю. Это как знать секрет фокуса.
     
Он чуть кивнул головой, и Алан готов был поклясться, что Брайан смотрел на ремешок его часов.
     
— Иногда лучше быть глупым и ничего не знать. Теперь я это понял.
     
Алан положил руку на плечо мальчика.
     
— Брайан, давай прекратим эту ерунду! Расскажи мне, что произошло.
     
— Я приехал узнать, нужен ли им кто-нибудь, чтобы зимой чистить снег вокруг дома, — сказал мальчик безжизненным, механическим голосом, испугавшим Алана. Парнишка ничем не отличался от обычного американского ребенка одиннадцати-двенадцати лет: кроссовки, джинсы, майка с Бартом Симпсоном, — но говорил он как плохо запрограммированный робот на грани перегрузки. Впервые Алану пришла в голову мысль, что, может быть, Брайан Раск видел собственных родителей, бьющих стекла у Ержиков. — Я услышал шум, — продолжал мальчик. Он говорил простыми и ясными фразами, как полицейские детективы говорят в суде (их этому специально учат). — Непонятный шум, он меня напугал. Удары, звон… что-то ломалось. Я уехал оттуда как можно скорее. Женщина на крыльце соседнего дома спросила меня, что происходит. Кажется, она тоже была напугана.
     
— Да, — сказал Алан. — Джиллиан Мислабурски. Я говорил с ней. — Он дотронулся до пенопластового холодильника, криво сидящего в багажнике велосипеда. От него не ускользнуло, как при этом сжались губы Брайана. — В то утро, в воскресенье, этот холодильник был с тобой?
     
— Да, сэр, — сказал Брайан. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и настороженно посмотрел на Алана.
     
— А что в нем было?
     
Брайан ничего не сказал, но Алану показалось, что его губы дрожат.
     
— Что в нем было, Брайан?
     
Брайан опять промолчал.
     
— В нем были камни?
     
Медленно и заторможенно Брайан покачал головой.
     
— Нет.
     
Алан спросил в третий раз:
     
— Что в нем было?
     
— То же, что и сейчас, — прошептал Брайан.
     
— Можно открыть посмотреть?
     
— Да, сэр, — безвольно произнес Брайан. — Наверное, можно.
     
Алан откинул крышку холодильника и заглянул внутрь.
     
Там были бейсбольные карточки: «Топпс», «Флир», «Донрасс».
     
— Это мой обменный фонд. Я их везде вожу с собой, — сказал Брайан.
     
— Ты… возишь их с собой?
     
— Да, сэр.
     
— Зачем, Брайан? Зачем таскать с собой холодильник, набитый бейсбольными карточками?
     
— Я же сказал, это обменки. Никогда не знаешь, вдруг подвернется шанс на хорошую сделку? Я до сих пор ищу Джо Фоя, он был в команде «Невозможной мечты» в 67-м, и первую карточку Майка Гринвелла. Он мой любимый игрок у «Аллигаторов». — Теперь Алану показалось, что в глазах мальчика появился слабый блеск удивления; он почти слышал телепатический голос, распевающий: Обманули дурака на четыре кулака! Обманули! Конечно, никто его не дразнил. Это его собственное раздражение издевалось над ним голосом мальчика.
     
Или нет?
     
«Ладно, а что ты думал найти в этом холодильнике? Груду камней с привязанными к ним записками? Ты действительно думал, что он сейчас ехал к чьему-то еще дому, чтобы повторить ту же самую развлекаловку?»
     
Да, признал он. Именно так он и думал. Брайан Раск, Ужасный «От-горшка-два-вершка», Сотрясатель Касл-Рока. Хуже всего было другое: Алан был уверен, что Брайан Раск прекрасно понимал, что творилось в голове у шерифа.
     
Обманули дурака на четыре кулака! Обманули шерифа!
     
— Брайан, пожалуйста, скажи мне, что происходит. Если знаешь, расскажи.
     
Брайан молча закрыл крышку холодильника. Щелчок замка мягко растаял в теплом осеннем мареве.
     
— Не можешь сказать?
     
Брайан медленно кивнул. Алан понял это так, что он действительно что-то знал, но сказать не мог.
     
— Тогда скажи хотя бы вот что: тебе страшно, да? Страшно?
     
Мальчик снова кивнул.
     
— Скажи мне, чего ты боишься, сынок. Может быть, я смогу с этим справиться. — Он слегка постучал пальцем по бляхе, прикрепленной к левому клапану форменной рубашки. — Мне поэтому и платят деньги, чтобы я носил эту звезду. Потому что у меня иногда получается прогнать страхи.
     
— Я… — начал Брайан, но в эту секунду проснулась рация, которую Алан установил под панелью своей патрульной машины три-четыре года назад.
     
— Номер первый, номер первый, вызывает база. Как слышно. Прием.
     
Взгляд Брайана оторвался от Алана и обратился к патрульной машине и звукам голоса Шейлы Брайхем — голоса власти, голоса полиции. Алан понял, что если мальчик и собирался что-то ему рассказать (при условии что он не выдавал желаемое за действительное), то теперь все кончено. Лицо Брайана, начавшее было оживать, захлопнулось, как раковина.
     
— Ты поезжай домой, Брайан. Мы еще поговорим об этом… о твоих снах… позже. Хорошо?
     
— Да, сэр, — сказал Брайан. — Наверное.
     
— А пока подумай о том, что я тебе сказал: главная работа шерифа — прогонять страхи.
     
— Мне пора домой, шериф. Если я задержусь, мама будет ругаться.
     
Алан кивнул:
     
— Ну, этого нам не надо. Пока, Брайан.
     
Он проводил мальчика взглядом. Брайан свесил голову, и казалось, не ехал на велосипеде, а волочил его между ног. Что-то тут было неправильно, настолько неправильно, что Алану показалось, что происшествие с Вильмой и Нетти было менее важным, чем то, что оставило этот унылый след на затравленном лице ребенка.
     
Женщины мертвы, им уже не поможешь. А Брайан Раск был еще жив.
     
Алан подошел к старенькому «универсалу», который давным-давно надо было продать, схватил микрофон и нажал кнопку передачи.
     
— Да, Шейла. Это номер первый. Слышу тебя хорошо. Прием.
     
— Тебе звонил Генри Пейтон, — сказала Шейла. — Сказал, что-то срочное. Просил связать тебя прямо по рации. Прием.
     
— Давай, — сказал Алан. Он почувствовал, как его пульс набирает скорость.
     
— Это может занять пару минут. Прием.
     
— Отлично. Жду. Номер первый, отбой.
     
Он облокотился на крыло машины, сжимая в руке микрофон. Ему не терпелось узнать, что же в жизни Генри Пейтона случилось такого срочного.
    
    
     
      
13
     
     
Когда Полли добралась до дому, было уже двадцать минут четвертого, и она чувствовала себя так, словно ее разодрали на две половинки. С одной стороны, она ощущала настоятельную необходимость заняться поручением мистера Гонта (ей не нравилось думать об этом, как о проказе — из Полли Чалмерс вряд ли бы получилась проказница), чтобы поскорее с ним разделаться и окончательно завладеть ацкой. В голове промелькнула фраза, что сделка будет завершена тогда, когда мистер Гонт скажет, что она завершена.
     
С другой стороны, она ощущала настоятельную необходимость связаться с Аланом, чтобы рассказать ему, что произошло… ну, или хотя бы то, что она могла вспомнить. А она помнила только одно — и то, что она запомнила, наполняло ее стыдом и ужасом, но забыть такое было невозможно, — а именно: мистер Лиланд Гонт ненавидел человека, которого Полли любила, и мистер Гонт готовил что-то — что-то — очень нехорошее. Алан должен знать. Даже если ацка перестанет действовать, он должен знать.
     
Ты и вправду этого хочешь?
     
Да — какая-то ее часть именно этого и хотела. Та часть, что боялась мистера Гонта, даже несмотря на то, что Полли не могла вспомнить, чем конкретно вызван этот страх.
     
Полли, ты хочешь вернуться к прежнему состоянию? Чтобы твои руки опять стали, словно изрешеченные шрапнелью?
     
Нет… но она не хотела, чтобы пострадал Алан. Не хотела она и того, чтобы планы мистера Гонта в отношении всего города (так ей казалось) осуществились. И ей очень не нравилась перспектива самой поучаствовать в осуществлении этих планов, ехать в заброшенный дом в конце шоссе № 3, чтобы устроить там какой-то подвох, которого она даже не понимала.
     
Эти противоречивые желания, каждое со своим собственным убедительным голосом, боролись в ней по дороге к дому. Если мистер Гонт как-то ее загипнотизировал (Полли была в этом уверена, когда выходила из магазина, но со временем эта уверенность начала проходить), то гипноз начал уже терять действие (ей действительно так казалось). Впервые в жизни она чувствовала себя настолько беспомощной и неспособной принять решение. Как будто из ее души разом похитили весь запас решительности.
     
В итоге она решила последовать совету мистера Гонта (хотя уже не могла сформулировать сам совет). Сначала она разберет почту, потом позвонит Алану и расскажет, чего от нее хотел мистер Гонт.
     
«Если ты это сделаешь, — мрачно заявил внутренний голос, — ацка действительно перестанет действовать. И ты это знаешь».
     
Да… но ее все равно донимали мысли о том, что правильно, а что нет. Нужно будет позвонить Алану и извиниться за свои резкие слова, а потом рассказать про мистера Гонта. Может быть, стоит даже отдать ему конверт, врученный мистером Гонтом, — тот, который она должна положить в жестянку.
     
Может быть.
     
Подумав об этом, Полли почувствовала, что ей стало немного легче. Она вставила ключ в замочную скважину входной двери — в который раз радуясь, как это легко получается, — и повернула его. Почта, как обычно, лежала на ковре у двери. Сегодня на удивление немного. Обычно после выходных с почты привозят целую груду макулатуры. Полли нагнулась и подняла весь ворох бумаг. Программа кабельного телевидения с улыбающимся, невозможно красивым лицом Тома Круза; два каталога одежды, один от «Норчау», другой от «Шарпер Имидж». Еще…
     
Полли увидела письмо, и ледяной ужас сковал все внутри. Патрисии Чалмерс, город Касл-Рок, из Детского фонда сан-францисского департамента социального обеспечения… с Гири-стрит, 666. Эта контора накрепко врезалась в память Полли за время ее вынужденных визитов туда. Всего три посещения. Три разговора с тремя бюрократами из отдела помощи нуждающимся детям, двое из которых — мужики, смотревшие на нее, как ты смотришь на липкий конфетный фантик, прилипший к твоим лучшим туфлям. Третьим бюрократом оказалась невероятных размеров грузная негритянка, которая знала, как слушать и как смеяться, и именно эта женщина в итоге выдала Полли разрешение на получение материальной помощи. Да, она хорошо помнила Гири-стрит, дом 666, второй этаж. Очень хорошо. Она помнила, как свет из большого окна в конце коридора ложился длинным молочным бликом на линолеумный пол; она помнила раскатистый шум печатных машинок, что доносился из комнат с всегда открытыми дверьми; она помнила кучку мужчин, куривших рядом с заполненной песком урной в дальнем конце коридора, и как они на нее смотрели. И лучше всего она помнила, каково было ей приходить туда в своем лучшем выходном туалете — темный полиэстеровый брючный костюм, белая шелковая блузка, почти прозрачные чулки, туфельки с низкими каблуками, — и ощущать жуткий страх и щемящее одиночество, потому что полумрак на втором этаже дома № 666 на Гири-стрит казался ей местом без души и сердца. В конечном счете ее просьбу удовлетворили, но испытания, которые она при этом прошла… взгляды мужчин, щупавшие ее грудь (они были одеты намного лучше, чем Норвилл в столовой, но в общем-то разница была не особо заметна); губы мужчин, сжимавшиеся в чванливом неодобрении при обсуждении проблемы под названием «Келтон Чалмерс» и подзаборного отпрыска этой шлюшки, этой девчонки по вызову, которая сейчас не похожа на хиппи, но это сейчас, а когда она выйдет отсюда, она тут же снимет шелковую блузку и брючки, не говоря уже о лифчике, и натянет пару узких расклешенных джинсов и подвязанную на животе рубаху, демонстрирующую соски. Их взгляды говорили сами за себя, и, хотя ответы из департамента приходили по почте, Полли сразу поняла, что в ее письме будет отказ. Каждый раз, выходя из этого здания, она плакала, и жгучие слезы прожгли тогда у нее на лице невидимые морщины, не разгладившиеся до сих пор. Слезы и взгляды людей на улице, беззастенчиво таращившихся на нее с тупым любопытством.
     
Она не хотела вспоминать о тех временах и о том коридоре, но сейчас все вернулось — так отчетливо, она даже чувствовала запах мастики для пола, видела солнечные блики на полу, слышала гулкий, сонный грохот старых механических пишущих машинок, закрашивающих чернотой еще один конторский день.
     
Чего им нужно? Господи, чего им может понадобиться через столько лет?!
     
Порви его не читая! — завопил внутренний голос, и так отчаянно и повелительно, что Полли чуть не подчинилась. Но вместо этого она все-таки вскрыла конверт. Внутри был один-единственный листок. Ксерокопия. Хотя конверт был адресован Полли, само письмо предназначалось другому человеку — шерифу Алану Пангборну. Странно…
     
Взгляд Полли упал на конец письма. Имя, впечатанное под подписью, ничего ей не говорило. Джон Л. Перлмуттер. Посмотрев еще ниже, она увидела в самом низу свое имя: «Копия: Патрисии Чалмерс». Это объясняло, почему письмо, адресованное Алану, попало к ней.
     
Полли уселась на банкетку в прихожей и начала читать. По мере чтения по ее лицу пробегали заметные волны эмоций, как облака в неспокойный, ветреный день: удивление, понимание, стыд, ужас, злость и, наконец, ярость. Один раз она закричала — Нет! — и вскочила на ноги, но потом заставила себя сесть и прочесть письмо еще раз. Медленно, от начала до конца.
     
      
Детский фонд сан-францисского департамента социального обеспечения
      
94112, Калифорния, Сан-Франциско
      
Гири-стрит, 666
      
23 сентября, 1991
      
      
04055, Мэн, Касл-Рок
      
Здание муниципалитета, стр. 2.
      
Управление окружной полиции
      
Шерифу Алану Пангборну
      
      
Дорогой шериф Пангборн!
      
      
В ответ на ваше письмо от 1 сентября сего года сообщаю, что не могу предоставить вам никакой информации по вашему запросу. По правилам нашего Департамента выдавать информацию о подававших прошение на пособие для нуждающихся детей (ПНД) мы можем только по соответствующему решению суда. Я показал ваше письмо Мартину Д. Чангу, нашему главному юристу, который посоветовал мне известить вас, что копия вашего письма будет направлена генеральному прокурору Калифорнии. Я попросил мистера Чанга выяснить, насколько вообще законна ваша просьба. Какими бы ни были результаты этого расследования, позволю заметить вам от себя, что нахожу ваш интерес к жизни этой женщины в Сан-Франциско неприемлемым и оскорбительным.
      
Надеюсь, шериф Пангборн, что вы оставите это дело прежде, чем у вас возникнут юридические неприятности.
      
Искренне Ваш,
      Джон Л. Перлмуттер
      Заместитель директора
      Копия: Патрисии Чалмерс
     
     
Прочитав это страшное письмо в четвертый раз, Полли выпрямилась и направилась в кухню. Она двигалась медленно и грациозно — скорее плыла, чем шла. Сначала ее глаза затуманились смятением и растерянностью, но, когда она сняла трубку и набрала номер полицейского управления, ее взгляд прояснился. Теперь в нем была только злость — злость на грани ненависти.
     
Ее любовник копался в ее прошлом… эта мысль показалась ей одновременно невероятной и странно, пугающе правдоподобной. За последние несколько месяцев она много раз сравнивала себя и Алана Пангборна и каждый раз чувствовала себя проигравшей. Его слезы — ее фальшивое показное спокойствие, скрывавшее стыд, боль и скрытую дерзкую гордыню. Его честность — ее пусть небольшая, но ложь. Каким святым он казался по сравнению с ней! Каким обескураживающе совершенным! И каким лицемерным казалось ее желание отгородиться от прошлого!
     
И все это время он разнюхивал, пытаясь выяснить правду о Келтоне Чалмерсе. У нее за спиной.
     
— Мерзавец, — прошептала она, и костяшки ее руки, сжимавшей трубку, побелели от напряжения.
    
    
     
      
14
     
     
Обычно Лестер Пратт уходил из школы в компании нескольких друзей; они заходили к Хемфиллу, выпивали по стаканчику лимонада, а потом ехали к кому-нибудь домой, чтобы попеть гимны, во что-нибудь поиграть или просто побездельничать. Однако сегодня Лестер вышел из здания один, закинув на спину свой рюкзак (он презирал обычные учительские портфели) и повесив голову. Если бы Алан случайно увидел, как Лестер понуро плетется к стоянке, его поразило бы сходство этого человека с Брайаном Раском.
     
Три раза за этот день Лестер пытался связаться с Салли, чтобы выяснить, из-за каких грехов вавилонских она на него так взъелась. Последний раз — во время пятой перемены. Он знал, что у Салли занятия в средней школе и она обязательно должна быть на месте, но ему удалось прорваться не дальше Моны Лоулесс, подруги Салли, которая преподавала математику в шестых и седьмых классах.
     
— Она не может подойти к телефону, — сказала ему Мона, демонстрируя теплоту, сравнимую с брикетом мороженого, пролежавшего три года во льду.
     
— Но почему? — спросил он, чуть ли не хныча. — Скажи мне, Мона, почему?!
     
— Я не знаю. — Тон Моны изменился с простого мороженого на словесный эквивалент жидкого азота. — Я знаю только, что она ночевала у Ирен Лютьенс и, похоже, всю ночь проплакала, и она говорит, что не хочет тебя видеть. — И это все по твоей вине, говорил холодный тон Моны, я это знаю, потому что ты — мужик, а все мужики — козлы; это просто один из примеров, подтверждающих правило.
     
— А я не понимаю, в чем дело! — закричал Лестер. — Хоть это ты ей скажи! Скажи, что я не знаю, из-за чего она на меня так злится! Скажи, что бы это ни было, это просто недоразумение, потому что я правда не знаю, в чем дело!
     
Последовала долгая пауза. Когда Мона заговорила вновь, ее голос стал чуточку теплее. Несильно, но все-таки чуть получше жидкого азота.
     
— Ладно, Лестер. Я ей передам.
     
Теперь он поднял голову, смутно надеясь, что Салли сидит на пассажирском сиденье у него в «мустанге», готовая поцеловаться и помириться, но машина была пуста. Единственным живым человеком поблизости был полудурок Слопи Додд, пытавшийся кататься на своем скейтборде.
     
Стив Эдвардс нагнал Лестера и шлепнул его по плечу.
     
— Лес, дружище! Зайдешь ко мне на стаканчик коки? Ребята должны подтянуться. Мы собираемся поговорить об оскорбительной наглости католиков. Сегодня в церкви большое собрание, если ты помнишь, и было бы очень неплохо, если бы вся верующая молодежь выступила единым фронтом, когда дойдет до принятия решений. Я говорил с Доном Хемфиллом, и тот ответил: молодцы, давайте действуйте. — Он посмотрел на Лестера, как будто ожидая подзатыльника.
     
— Сегодня я не смогу, Стив. Как-нибудь в другой раз.
     
— Лес, ну как же ты не понимаешь?! Другого раза может и не быть! На этот раз папские прихвостни не шутят!
     
— Я не смогу прийти, — повторил Лестер. «А если ты не дурак, — говорило его лицо, — то перестанешь меня доставать».
     
— Да, но… почему?
     
Потому что я должен выяснить, что так взбесило мою девушку, подумал Лестер. И я это выясню, даже если придется вытрясти из нее правду.
     
А вслух он сказал:
     
— У меня дела, Стив. Важные дела. Поверь мне на слово.
     
— Если это из-за Салли, Лес…
     
У Лестера угрожающе сверкнули глаза.
     
— Насчет Салли ты лучше заткнись!
     
Стив, человек по природе своей мягкий и неагрессивный, которого растормошила возня вокруг «Ночи в казино», пока еще недостаточно раскочегарился для того, чтобы перешагнуть через столь ясно очерченную Лестером Праттом черту. Но сдаваться он тоже не собирался. Без Лестера Пратта собрание «Верующей молодежи» было пустой тратой времени, пусть даже все остальные придут на собрание в полном составе. Поэтому Стив попытался уговорить Лестера:
     
— Ты же знаешь про анонимку, которую подбросили Биллу?
     
— Да, — ответил Лестер.
     
Преподобный Роуз нашел открытку на полу вестибюля: ту гадостную открытку, адресованную «Вонючему живоглоту». Преподобный пустил ее по кругу на спешно созванном собрании «Верующей молодежи», потому что, как он сказал, в такое невозможно поверить, пока не увидишь своими глазами. Трудно полностью осознать, добавил преподобный Роуз, в какие глубины греха готовы ввергнуть себя католики, лишь бы заткнуть рот благочестивым противникам их сатанинской ночи порока; возможно, увидев своими глазами этот мерзкий плевок, «честные молодые люди» поймут, с кем имеют дело. «Народная мудрость гласит: предупрежден, значит… э… вооружен», — завершил свою речь преподобный Роуз. Потом он вынул открытку (она лежала в пластиковой папочке, словно была заразной) и пустил ее по рукам.
     
Когда Лестер ее прочитал, он был готов настучать по башке всем городским католикам, но сейчас вся эта затея казалось ему маловажной и немного детской. И правда, кому будет хуже, если католики поиграют на игрушечные деньги, а потом раздарят несколько пар новых шин и кухонных приборов? Когда доходило до выбора между католиками и Салли Рэтклифф, Лестер знал, что его больше волнует.
     
— …собрании, чтобы выработать решения и спланировать наши последующие шаги! — продолжал Стив. Он снова разгорячился: — Мы должны перехватить инициативу, Лес… мы обязаны! Преподобный Билл говорит, что эти так называемые католики, которым не все равно, пока только болтают. Но их следующий шаг может…
     
— Слушай, Стив, делай что хочешь, но оставь меня в покое!
     
Стив запнулся и ошалело уставился на Лестера, явно ожидая, что Лестер, обычно самый невозмутимый из всех парней, сейчас опомнится и извинится. Когда стало ясно, что извинений не будет, он развернулся и пошел обратно к школе.
     
— Ну и настроение у тебя сегодня, — сказал он, отойдя на приличное расстояние.
     
— Вот именно! — язвительно крикнул ему вслед Лестер. Он сжал кулаки и вызывающе подбоченился.
     
Лестер был не просто зол; он страдал, у него все болело, и, самое главное, у него болела душа, и ему было просто необходимо все это на ком-нибудь выместить. Нет, конечно, не на бедняге Стиве Эдвардсе; то, что он позволил себе разозлиться на Стива, как будто включило в нем некое реле. Реле послало заряд электричества на мозговые устройства, которые обычно не подавали признаков жизни. Впервые с тех пор, как Лестер влюбился в Салли, он — обычно само спокойствие — жутко на нее разозлился. Какое право она имела его посылать?! Какое право она имела обзывать его мерзавцем?!
     
Она на что-то разозлилась, правильно? Да, конечно, она разозлилась. Может, он даже дал ей какой-то повод. Он понятия не имел, что бы это могло быть, но скажем (в качестве предположения), что он действительно дал ей повод. Но разве это дает ей право вот так срываться и даже не дать ему возможности объясниться? Разве это дает ей право ночевать у Ирен Лютьенс, чтобы он не мог к ней прорваться, или отказываться говорить с ним по телефону, или брать в качестве парламентера Мону Лоулесс?!
     
Я найду ее, подумал Лестер, и выясню, что ее так расстроило. А когда все выяснится, мы помиримся. А когда мы помиримся, я прочту ей лекцию, которую читают всем новичкам, начинающим заниматься баскетболом: о том, что доверие — ключ к командной игре.
     
Он снял с плеча рюкзак, закинул его на заднее сиденье и сел в машину. Его внимание привлек какой-то предмет, торчавший из-под пассажирского сиденья. Похоже, бумажник.
     
Лестер поднял его, решив сперва, что его обронила Салли. Если она забыла его в машине в прошлые выходные, то сейчас уже должна была бы хватиться. Она будет волноваться. И если он успокоит ее насчет бумажника, остальная часть разговора может пойти уже легче.
     
Но этот бумажник не был похож на кошелек Салли; он понял это после первого же осмотра. Бумажник был черный и кожаный. А у Салли был синий бархатный кошелек, причем намного меньше.
     
Удивленный, Лестер открыл бумажник. Первое, что бросилось ему в глаза, ударило, как бревно, в солнечное сплетение. Удостоверение офицера полиции Джона Лапуанта.
     
Какого дьявола Джон Лапуант делал в его машине?!
     
Все выходные машина была у Салли, услужливо подсказала память. Так какого черта, ты думаешь, он делал в твоей машине?
     
— Нет, — сказал он. — Нет, не может быть. Она не станет с ним встречаться. Ни за что на свете.
     
Но она с ним встречалась. Она встречалась с помощником шерифа Джоном Лапуантом больше года, вопреки нараставшей вражде между католиками и баптистами Касл-Рока. Правда, разошлись они еще до скандала с «Ночью в казино», но…
     
Лестер вышел из машины и начал копаться в кармашках бумажника. Его изумление росло. Вот права Джона, с фотографией, где у него еще маленькие усики, которые он отращивал, ухаживая за Салли. Некоторые ребята называют такие усики «губкощекоталками». А вот охотничья лицензия Джона. Вот фотографии его родителей. Рыболовная лицензия. А вот… вот…
     
Лестер ошалело уставился на снимок, лежавший в самом низу. Джон и Салли. Парень и его девушка. Они стояли перед какой-то палаткой, напоминающей ярмарочный тир. Они смотрели друг на друга и смеялись. Салли держала в руках пушистого плюшевого медведя. Лапуант, похоже, только что выиграл для нее эту игрушку.
     
Лестер таращился на фотографию. На лбу у него билась жилка.
     
Как она его назвала? Лживый ублюдок?
     
— Кто бы говорил, — прошептал Лестер Пратт.
     
Внутри вспыхнула ярость. Это произошло мгновенно.
     
И когда кто-то дотронулся до его плеча, Лестер быстро развернулся, выронив бумажник и сжав кулаки. Он чуть не врезал безобидному заике Слопи Додду, да так, что если бы все-таки врезал, тот бы отлетел на середину стоянки, если не дальше.
     
— Ты-ты-тыренер П-пратт? — промямлил Слопи. Его глаза были величиной с полдолларовую монету, но испуган он не был. Заинтересован, но не испуган. — У в-в-вас в-все в по-порядке?
     
— Все хорошо, — глухо сказал Лестер. — Иди домой, Слопи. Не надо кататься на скейтборде по стоянке.
     
Он нагнулся, чтобы поднять бумажник, но Слопи был на два фута ближе к земле и опередил его. С удивлением взглянув на фото Джона Лапуанта на водительских правах, Слопи сказал:
     
— Уху. Т-тот же са-а-амый п-п-парень.
     
Он прыгнул на свою доску и собрался уезжать. Лестер успел схватить его за майку. Доска выскочила из-под ног Слопи, покатилась дальше, наткнулась на ямку и перевернулась. Майка Слопи, с эмблемой AC/DC — «Если ты рокер, ты с нами!» — разошлась по шву на вороте, но Слопи не стал возмущаться; казалось, он вообще был не особенно удивлен действиями Лестера, не говоря уже о том, что он нисколечко не испугался. Но Лестер этого не заметил. Лестеру было не до нюансов. Он был из тех больших и обычно спокойных людей, скрывающих под спокойствием резкий, взрывной темперамент — разрушительный торнадо, выжидающий подходящего момента. Есть люди, которые всю жизнь живут и не знают, что в них таится. Но Лестер все-таки обнаружил в себе этот бешеный шторм (или, скорее, наоборот: бешеный шторм обнаружил Лестера) и теперь полностью находился во власти стихии.
     
Сжав майку мальчика в кулаке размером почти что с брусок консервированной ветчины, Лестер нагнулся к Слопи. Вена в центре его лба запульсировала сильнее.
     
— Что значит «тот же самый»?
     
— Это тот же па-парень, что вы-встретил м-м-мисс Ра-ра-рэтклифф после школы в п-пятницу.
     
— Он встретил ее после школы? — хрипло переспросил Лестер. Он встряхнул Слопи так, что у того клацнули зубы. — Ты уверен?
     
— Да, — сказал Слопи. — Они у-уехали на вашей м-ммашине, т-тренер Пратт. М-машину вел о-он.
     
— Вел машину? Сидел за рулем? Джон Лапуант вел мою машину, а рядом сидела Салли?!
     
— Н-ну этот в-вот, — сказал Слопи, тыча пальцем в фотографию. — П-перед тем как с-сесть, он ее п-п-поцеловал.
     
— Поцеловал, — пробормотал Лестер. Его лицо окаменело. — Значит, поцеловал.
     
— О, ка-ка-канечно, — ответил Слопи, и у него на лице расцвела широкая (чуть ли не порочная) улыбка.
     
Вкрадчивым, бархатным голосом, так не похожим на его обычный тон «давайте им всем врежем», Лестер спросил:
     
— А она его поцеловала? Как думаешь, Слопи?
     
Слопи радостно выкатил глаза.
     
— Я бы с-сказал, что д-да! Они п-просто вз-засос целовались, т-тренер Пратт!
     
— Взасос, значит, — пропел Лестер своим новым бархатным голосом.
     
— Аха!
     
— По-настоящему, без шуток? — уточнил Лестер.
     
— То-точно.
     
Лестер отпустил Слопестера (как его называли новые знакомые) и выпрямился. Вена посреди его лба вздулась, как пожарный шланг. Он улыбнулся. Улыбка была неприятной, она демонстрировала намного больше зубов, чем полагается иметь нормальному человеку. Его голубые глаза сжались в маленькие треугольнички. Короткая стрижка стояла дыбом и торчала во все стороны.
     
— Ты-ты-тыренер Пратт? — спросил Слопи. — Что-то н-н-не т-так?
     
— Нет, — сказал Лестер Пратт своим новым бархатным голосом. Улыбка даже не шелохнулась. — Ничего непоправимого. — В мыслях он уже схватил за горло лживого, папалюбивого, плюшемедведевыигрывающего, девицекрадущего, дерьмоедствующего лягушатника Джона Лапуанта. Дерьмо, а не человек. Дерьмо, научившее девушку, которую Лестер любил, девушку, даже не разнимавшую губ, когда Лестер ее целовал, целоваться взасос.
     
Сначала он разберется с Джоном Лапуантом. А потом поговорит с Салли.
     
Что-то типа того.
     
— Ничего непоправимого, — повторил он своим новым голосом и скользнул обратно за руль «мустанга». Машина заметно накренилась под двумястами двадцатью фунтами живого веса, уместившимися в водительском кресле. Лестер завел двигатель, мотор издал несколько голодных тигриных рыков, и машина сорвалась с места, взвизгнув шинами. Слопестер пошел к своему скейтборду, кашляя и театрально отмахиваясь от пыли.
     
Воротник его старой майки был полностью оторван и теперь болтался на торчащих ключицах Слопи, как круглое черное ожерелье. Мальчик улыбался. Он сделал все, как сказал мистер Гонт, и сделал безупречно. Тренер Пратт как будто совсем рехнулся.
     
Сейчас можно было вернуться домой и посмотреть на чайник.
     
— Н-но я все ра-а-авно хотел б-бы пе-перестать заикаться, — заметил Слопи, не обращаясь ни к кому конкретно.
     
Он вспрыгнул на скейтборд и уехал.
    
    
     
      
15
     
     
Шейле пришлось попотеть, чтобы соединить Алана с Генри Пейтоном — ей даже показалось, что она потеряла связь с Генри и теперь придется ему перезванивать, — и как только она завершила все технологические операции, загорелся сигнал персонального телефона Алана. Шейла отложила сигарету, которую собиралась прикурить, и подняла трубку.
     
— Полицейское управление округа Касл, номер шерифа Пангборна.
     
— Привет, Шейла, мне надо поговорить с Аланом.
     
— Полли? — Шейла нахмурилась. Она сразу узнала Полли, но впервые слышала, чтобы та говорила так, как сейчас: холодно и отрывисто, как секретарша в большой компании. — Это ты?
     
— Да, — сказала Полли. — Мне надо срочно поговорить с Аланом.
     
— Ой, Полли, сейчас нельзя. Он разговаривает с Генри Пейтоном…
     
— Поставь на ожидание, — перебила ее Полли. — Я подожду.
     
Шейла разволновалась:
     
— Ну… ой… Я-то поставлю, но это будет сложнее. Понимаешь, Алан как бы… на выезде. Я Генри через рацию пустила.
     
— Если пустила Генри, сможешь и меня с ним связать, — холодно сказала Полли. — Так?
     
— Да, но я не знаю, сколько времени…
     
— Мне не важно, сколько они будут разговаривать, — заявила Полли. — Поставь меня на ожидание, и когда они закончат, соедини с Аланом. Я бы не стала настаивать, но это действительно важно, ты же знаешь, Шейла.
     
Да, Шейла знала. Но она знала и другое: Полли начала ее пугать.
     
— Полли, с тобой все в порядке?
     
Последовала длинная пауза. Потом Полли ответила вопросом на вопрос:
     
— Шейла, ты печатала для шерифа Пангборна какие-нибудь письма, адресованные в Детский фонд Департамента социального обеспечения в Сан-Франциско? Или, может, видела конверт с таким адресом?
     
В мозгу у Шейлы зажегся красный сигнал тревоги — даже целая батарея. Для нее Алан был почти кумиром, а Полли Чалмерс явно в чем-то его обвиняла. Шейла не знала в чем, но обвинительный тон она учуяла сразу.
     
— Мы не можем разглашать подобную информацию, — сказала она, и ее собственный тон стал холоднее на двадцать градусов. — Наверное, тебе лучше спросить у шерифа.
     
— Да, наверное, так будет лучше. Поставь меня в очередь и, когда сможешь, соедини с ним.
     
— Полли, что случилось? Ты злишься на Алана? Ты же знаешь, что он никогда не сделает чего-то та…
     
— Я уже ничего не знаю, — сказала Полли. — Если я спросила тебя о чем-то таком, о чем нельзя спрашивать, то прошу прощения. А теперь, пожалуйста, поставь меня на ожидание и соедини, как только он освободится, или мне придется выйти и искать его самой.
     
— Нет, не надо. Я соединю, — сказала Шейла. Она чувствовала, что случилось что-то ужасное. Как многие женщины Касл-Рока, она думала, что Алан и Полли отчаянно любят друг друга, и, как многие женщины Касл-Рока, Шейла хотела видеть в них героев сказки, где все хорошо кончается… где любовь обязательно побеждает. Но сейчас Полли была не просто рассержена; она была полна боли и чего-то еще. Шейле показалось, что ненависти. — Ставлю на ожидание. Уже поставила.
     
— Прекрасно, спасибо, Шейла.
     
— Не за что. — Она нажала кнопку «очередь», прикурила сигарету и глубоко затянулась, хмуро глядя на тлеющий огонек.
    
    
     
      
16
     
     
— Алан? — кричал в трубку Генри Пейтон. — Алан, ты меня слышишь? — Голос, как у футбольного комментатора в пустой жестяной коробке.
     
— Слышу, Генри.
     
— Мне полчаса назад позвонили из ФБР, — проквакал Генри из рации. — Нам дико повезло с отпечатками.
     
Сердце Алана забилось чаще.
     
— С дверной ручки в доме Нетти? Которые смазанные?
     
— Да. У нас уверенное совпадение с одним жителем твоего города. Причина задержания: мелкая кража в 1977-м. С него сняли отпечатки.
     
— Не тяни, кто это?
     
— Имя этого человека: Хью Альберт Прист.
     
— Хью Прист?! — Алан подумал, что он ослышался. Даже если бы Генри назвал Дж. Дэнфорда Куэйла,[32] то он бы, наверное, удивился меньше. Насколько Алан был в курсе, Хью Прист даже не был знаком с Нетти. — Зачем Хью Присту было убивать Неттину собаку? Или бить Вильмины окна?
     
— Я не знаю этого джентльмена, поэтому не скажу, — ответил Генри. — Почему бы тебе не спросить у него самого? Вообще, почему бы тебе прямо сейчас не поехать, пока он не решил посетить родственников в Пересохшем Болоте, что в Южной Дакоте?
     
— Правильно, — сказал Алан. — Поговорим позже, Генри. Спасибо.
     
— Только держи меня в курсе. Считается, что это все же моя операция.
     
— Хорошо. Как только, так сразу.
     
Раздался резкий металлический щелчок, и дальше рация передавала только гул телефонной линии. Алан мельком представил, что сказали бы «АТ&Т» и «Nynex» по поводу издевательств над их аппаратурой, и собрался повесить микрофон на место. Но тут телефонный гул прервал голос Шейлы Брайхем — нехарактерно нерешительный.
     
— Шериф, у меня на проводе Полли Чалмерс. Она просит, чтобы я соединила ее по рации как можно быстрее. Прием.
     
Алан моргнул.
     
— Полли? — Неожиданно он испугался, как обычно пугаешься, когда телефон звонит в три часа ночи. Полли никогда раньше не требовала такой срочной связи, и, если бы его спросили, Алан сказал бы, что никогда и не потребует: это шло бы вразрез с ее представлениями о корректном поведении, а для Полли корректное поведение было очень даже важным. — А что случилось, Шейла, она не сказала? Прием.
     
— Нет, шериф.
     
Нет. Конечно же, нет. Он это тоже знал. Полли не любила распространяться о своих проблемах. И если бы Алан не был так удивлен, он бы не задал этого вопроса.
     
— Шериф?
     
— Соединяй, Шейла. Прием.
     
— Отбой, шериф.
     
Щелк!
     
Он стоял, освещенный солнцем, и его сердце билось слишком сильно и слишком часто. Ему это не нравилось.
     
Снова — щелк! — и потом голос Шейлы, далекий, почти неслышный:
     
— Полли, можешь говорить, связь включена.
     
— Алан? — Звук был таким громким, что он отпрянул. Это был голос сказочного великана… злого великана. Он сразу все понял — хватило одного слова.
     
— Да, Полли, я слушаю.
     
Пауза. Где-то далеко-далеко жужжали и гудели другие голоса, другие разговоры. У него было время подумать, что разговор оборвался… он почти надеялся на это.
     
— Алан, я знаю, что линия прослушивается, — сказала она. — Но ты поймешь, о чем я. Как ты мог? Как ты мог?!
     
Что-то знакомое было в этом разговоре. Что-то… но что?
     
— Полли, я не понимаю.
     
— Все ты понимаешь, — сказала она. Ее голос становился все ниже, все неразборчивее, и Алан понял, что если она и не плачет сейчас, то скоро расплачется. — Это так тяжело: узнать, что твои представления о человеке оказываются неправильными… ты думаешь, ты его знаешь, этого человека… но вдруг оказывается, что не знаешь. Трудно осознавать, что лицо, которое ты любила, оказалось маской.
     
Что-то знакомое. Да, конечно. Теперь Алан понял что. Это как в кошмарах, в которых он раз за разом переживал гибель Энни и Тодда. В кошмарах, в которых он стоял на обочине и наблюдал, как они проезжают мимо на «скауте». Они ехали навстречу смерти. Он пытался махать руками, но руки были слишком тяжелыми. Он пытался кричать, но забыл, как открыть рот. Они проезжали мимо, словно он был невидим. И сейчас то же самое: для Полли он стал невидим.
     
— Энни… — Он с ужасом понял, чье имя произнес, и быстро поправился. — Полли. Я не понимаю, о чем ты говоришь, Полли, но…
     
— Понимаешь! — неожиданно закричала она. — Не отпирайся! Не мог дождаться, пока я сама не скажу? Но ведь ты мог бы спросить! Почему ты решил разнюхивать за моей спиной? Как ты посмел разнюхивать за моей спиной?!
     
Он закрыл глаза в попытке остановить бешеный бег спутанных мыслей — не помогло. Вместо этого перед глазами встала уродливая картина: Майк Нортон, из норвежского «Джорнал-Реджистер», согнувшись над микропленкой газеты, яростно строчит что-то в блокноте своим куриным почерком.
     
— Я действительно не понимаю, о чем ты. Тут какое-то недоразумение. Давай встретимся, поговорим…
     
— Нет. Я не уверена, что хочу тебя видеть.
     
— Нет, нам надо встретиться. Я буду через… я буду…
     
Но в голове звучал голос Генри Пейтона. Почему бы тебе прямо сейчас не поехать, пока он не решил посетить родственников в Пересохшем Болоте, что в Южной Дакоте?
     
— Ты будешь что? — спросила она. — Ты будешь что?
     
— Я кое-что вспомнил, — медленно сказал Алан.
     
— Ой, правда? Уж не о том ли письме, которое ты написал в начале сентября? В Сан-Франциско?
     
— Я понятия не имею, о чем ты, Полли. Сейчас я не могу приехать, потому что возникли… другие дела, очень срочные. По работе. Но позже…
     
В аппарате что-то трещало, но Алан все равно очень ясно расслышал, что сказала ему Полли:
     
— Алан, как ты не понимаешь?! Не будет никаких позже, все кончено. Ты…
     
— Полли, пожалуйста…
     
— Нет! Оставь меня! Оставь меня в покое, ты… мерзавец, полицейская ищейка!
     
Щелк!
     
И снова — лишь гул телефонной линии. Алан поднял голову и осмотрелся, словно не понимая, где он и как сюда попал. Взгляд был рассеянным и озадаченным, такое выражение бывает у боксеров за секунду до того, как их колени подломятся и они улягутся на ринг в тяжелом нокауте.
     
Как такое могло случиться? Тем более так быстро?
     
Алан не имел представления. Похоже, на прошлой неделе у всего города малость поехала крыша… и Полли тоже подцепила инфекцию.
     
Щелк!
     
— Э-э-э… шериф? — Голос Шейлы, и по ее приглушенному, неуверенному тону Алан сразу понял, что по крайней мере часть его разговора с Полли не миновала ее ушей. — Алан, как слышишь? Алан?
     
Алану вдруг захотелось — страшно захотелось — выдрать микрофон из рации и зашвырнуть его в кусты за тротуаром. И уехать. Куда угодно. Перестать думать обо всем этом и просто поехать за солнцем.
     
Вместо этого он собрал всю свою волю и заставил себя думать про Хью Приста. Так было нужно, потому что, кажется, именно действия Хью привели к смерти двух женщин. Сейчас нужно было заняться Хью, а не Полли… и от этой мысли Алан почувствовал громадное облегчение.
     
Он нажал на кнопку ПЕРЕДАЧА.
     
— Да, Шейла. Прием.
     
— Алан, связь с Полли, кажется, оборвалась. Я… э-э… ты только не подумай, что я подслушивала, но…
     
— Все нормально, Шейла, мы уже закончили. (В этом выражении был еще один, страшный смысл, но он не стал об этом задумываться.) — Кто сейчас где находится? Прием.
     
— Джон скоро подъедет сюда, — сказала Шейла, явно обрадованная сменой темы. — Клат патрулирует. Около Касл-Вью, согласно последней отметке.
     
— Хорошо. — Перед мысленным взором Алана попыталось всплыть лицо Полли, искаженное дикой ненавистью. Он отогнал его и сосредоточился на Хью Присте. Какую-то пугающую секунду он вообще не видел лиц — только зияющую пустоту.
     
— Алан? Ты там? Прием.
     
— Да, куда же я денусь. Свяжись с Клатом и скажи, чтобы он подъехал к дому Хью Приста в конце дороги на Касл-Хилл. Он знает где. Я думаю, Хью сейчас на работе, но если вдруг у него выходной, пусть Клат заберет его и привезет в управление для допроса.
     
— Поняла.
     
— Пусть соблюдает максимальную осторожность. Скажи ему, что Хью подозревают в причастности к смертям Нетти Кобб и Вильмы Ержик.
     
— Ого! — Шейла сразу встревожилась и заинтересовалась. — Поняла, шериф.
     
— Сам я еду на автобазу. Надеюсь, что Хью там. Отбой.
     
Он повесил микрофон на место (ощущение было такое, что он продержал микрофон в руках года четыре, не выпуская) и подумал: Если бы ты сказал Полли то, что только что выдал Шейле, ситуация была бы, наверное, не такой безнадежной.
     
Или нет… как можно говорить такое, когда не знаешь, что творится на самом деле? Полли обвинила его в том, что он что-то разнюхивает у нее за спиной. Слишком все это обобщенно, без малейших намеков на что-то конкретное. И это еще не все. Попросить диспетчера пропустить телефонный звонок через рацию было нормальной частью полицейской работы. То же самое — дать знать своим офицерам, что они имеют дело с опасным человеком. А вот делиться такой информацией со своей девушкой по открытой радиотелефонной линии — совсем другое дело. Он все сделал правильно, и прекрасно это знал.
     
Однако это не успокоило боли в сердце. Алан вновь попытался сосредоточиться на предстоящем деле: поиск Хью Приста, его арест, вызов к нему чертова адвоката, если таковой потребуется, и, наконец, вопрос, зачем он проткнул штопором собаку Нетти Кобб.
     
Ему действительно удалось отвлечься на пару минут, но, когда он завел двигатель и развернулся, у него перед глазами все равно стояло лицо Полли, а вовсе не Хью.
    
   
   
    
     
Глава семнадцатая
    
    
     
      
1
     
     
В то же самое время, когда Алан направлялся в другую часть города, чтобы арестовать Хью Приста, Генри Бофорт стоял около своего «тандерберда» и внимательно его разглядывал. В руке он держал записку, вынутую из-под дворника. Урон, нанесенный шинам этим пропитым ублюдком, еще можно было восстановить, но царапина, красовавшаяся по всему правому боку машины, разъярила его окончательно.
     
Генри еще раз прочел записку, а потом зачитал ее вслух:
     
— «Не смей указывать мне, когда пить, а когда не пить! И только попробуй еще раз не отдать мне ключи от моей машины, дерьмовый французик!»
     
Кому он в последнее время не давал надираться? Куче народу. Редкая ночь проходила без того, чтобы он не отказал кому-то в выпивке. Но ключи… такой человек был только один.
     
Один.
     
— Скотина, — тихо и задумчиво произнес владелец и управляющий «Подвыпившего тигра». — Тупой недоношенный сукин сын.
     
Он собрался зайти в дом за ружьем, но передумал. «Тигр» был как раз по дороге, а там, за барной стойкой, стоял специальный ящик, в котором хранился двуствольный винчестер со спиленными стволами. Генри держал его там еще с тех пор, когда его пытался ограбить этот кретин Туз Мерилл. У Генри не было разрешения на хранение оружия, тем более что такой обрез был абсолютно незаконным, и Генри ни разу им не воспользовался.
     
Но сегодня, возможно, придется.
     
Он потрогал уродливую царапину, которую Хью оставил на боку его «тандерберда», и смял записку в кулаке. Билли Таппер сейчас уже должен быть в «Тигре»: пол помыть, крышки выгрести. Генри возьмет обрез и одолжит у Билли его «понтиак». И откроет сезон охоты на мудаков.
     
Генри швырнул скомканную записку на газон.
     
— Ты опять принялся за таблетки, Хью, но после сегодня тебе уже не придется их пить. Никогда; это я гарантирую. — Он в последний раз провел рукой по царапине. Никогда в жизни он так не злился. — Я гарантирую, сволочь.
     
Он быстрым шагом направился к бару.
    
    
     
      
2
     
     
Учиняя разгром в спальне Джорджа Т. Нельсона, Фрэнк Джуитт нашел под матрасом двуспальной кровати пол-унции кокаина. Он смыл порошок в унитаз и, наблюдая за водоворотом, вдруг почувствовал позывы в кишечнике. Начал было расстегивать штаны, но потом передумал и вернулся в разоренную спальню. Фрэнк подумал, что он, наверное, сошел с ума, но это его уже не волновало. Сумасшедшие не задумываются о будущем. Сумасшедших будущее не тревожит.
     
Среди немногих непотревоженных вещей, оставшихся в спальне Джорджа Т. Нельсона, была фотография на стене. Фотография какой-то старушки. Она была вставлена в дорогую золотую рамочку, и поэтому Фрэнк предположил, что на снимке — боготворимая Джорджем Т. Нельсоном оного Джорджа Т. Нельсона мамочка. Новый позыв в животе. Фрэнк снял фотографию со стены и положил на пол. Потом расстегнул штаны, аккуратно сел сверху на корточки и сделал сами понимаете что.
     
Это был апогей того дня, который, как оказалось впоследствии, был просто поганым днем. Хуже некуда.
    
    
     
      
3
     
     
Ленни Партридж, старейший житель Касл-Рока и обладатель именной тросточки от «Бостон пост», которая до него принадлежала тетушке Эвви Чалмерс, к тому же водил и самую старую в Касл-Роке машину — «шевроле бел-эйр» 1966 года, которая когда-то была белой. Теперь она приобрела оригинальный смазанный цвет, вернее, отсутствие цвета — назовем это оттенком дорожной грязи. Машина была не в самом хорошем состоянии. Заднее стекло несколько лет назад пришлось поменять на хлопающий всепогодный пластик, металл днища так проржавел, что сквозь сложную резьбу по ржавчине была видна дорога, а выхлопная труба висела, как истлевшая рука человека, умершего в очень засушливой местности. Все прокладки давным-давно пришли в негодность. Когда Ленни вел свой «бел-эйр», вокруг распространялись клубы вонючего синеватого дыма, поэтому поля, через которые он каждый день проезжал по пути в город, выглядели так, словно какой-то летчик-убийца только что опрыскал их гербицидами. «Шевроле» сжирал три (а иногда и четыре) кварты масла в день. Это ненормальное количество совершенно не беспокоило Ленни — он покупал у Сонни Джакетта переработанное даймондовское масло в пятигалонных пластиковых канистрах, каждый раз напоминая Сонни о том, чтобы тот скостил ему десять центов… скидка почетного долгожителя. А поскольку его «бел-эйр» никогда не ездил со скоростью выше тридцати миль в час, можно было с уверенностью предположить, что эта машина протянет дольше, чем сам Ленни.
     
Как раз в то время, когда Генри Бофорт шагал по дороге к «Подвыпившему тигру», почти в пяти милях оттуда, с другой стороны Оловянного моста, Ленни вел свой ржавый «бел-эйр» к вершине Касл-Вью.
     
А там посреди дороги стоял человек, подняв обе руки в повелительном жесте. Он был босиком и по пояс голый. Из всей одежды на нем были только штаны цвета хаки с расстегнутой ширинкой и какой-то побитый молью меховой шнурок.
     
Сердце в костлявой груди Ленни сделало сальто с переворотом, и он вдавил в пол педаль тормоза — обеими ногами, обутыми в медленно разлагающиеся тапочки. Вдавил так, что педаль чуть не коснулась асфальта, и «бел-эйр» остановился буквально в трех футах от человека на дороге, в котором Ленни узнал Хью Приста. Хью даже не сдвинулся с места. Когда машина остановилась, он быстро подбежал к водительской дверце. Ленни сидел и таращился на него, судорожно прижав обе руки к байковой фуфайке и пытаясь понять, разорвалось у него сердце или еще нет.
     
— Хью! — выдохнул Ленни. — Какого дьявола ты вытворяешь?! Я тебя чуть не переехал! Я…
     
Хью открыл водительскую дверцу и попытался влезть внутрь. Облысевшее боа у него на шее качнулось вперед, и Ленни отшатнулся. Оно было похоже на полусгнивший лисий хвост, почти лишенный остатков меха. К тому же от него воняло.
     
Хью схватил его за грудки и выволок из машины. Ленни взвизгнул от ужаса и негодования.
     
— Извини, старичок, — сказал Хью бесстрастным голосом человека, у которого есть проблемы побольше этой. — Мне нужна твоя машина. Моя немножечко… не работает.
     
— Не смей…
     
Но Хью все-таки посмел. Он швырнул Ленни через дорогу, словно старик был мешком тряпья. Когда Ленни приземлился, раздался отчетливый хруст, и его возмущенные вопли сменились скорбными, плаксивыми криками боли. Он сломал ключицу и два ребра.
     
Не обращая внимания на крики старика, Хью сел за руль «шевроле» и надавил на газ. Двигатель взвыл, словно от удивления, и из болтавшейся на честном слове выхлопной трубы вырвалось облако синего дыма. Хью поехал вниз по склону холма и успел набрать пятьдесят миль в час раньше, чем Ленни Партридж сумел перевалиться на спину.
    
    
     
      
4
     
     
Энди Клаттербак свернул на Касл-Хилл-роуд примерно в 15.35. Он проехал мимо старого масложора Ленни Партриджа и не обратил на него внимания; мысли Клата были полностью заняты Хью Пристом, а старый ржавый «бел-эйр» был совсем из другой оперы.
     
Клат не имел ни малейшего представления, как и почему Хью Прист может быть связан со смертями Вильмы и Нетти. Ну и ладно — он простой солдат, и ему не надо думать. Как и почему — это работа других, и сегодня он был доволен таким раскладом, как никогда. Он знал одно: Хью — грязный пьянчуга, которого не исправили годы. Такой тип способен на все… и особенно хорошо надравшись.
     
Он скорее всего все равно на работе, подумал Клат, но, приближаясь к развалюхе, которую Хью называл своим домом, все-таки отстегнул хлястик на кобуре служебного пистолета. Просто на всякий пожарный. И тут он заметил солнечный блик, отразившийся от стекла и хрома автомобиля, стоявшего у дома Хью, и его нервы напряглись, как телеграфные провода при сильном ветре. Машина Хью стояла на месте, а если чья-то машина стоит у дома, то ее хозяин, как правило, находится в доме. Это непреложный факт провинциальной действительности.
     
Когда Хью уходил из дома пешком, он повернул направо, в сторону холма. Если бы Клат посмотрел в том направлении, он бы заметил Ленни Партриджа, лежащего на бруствере дороги и копошащегося, как цыпленок, принимающий пылевую ванну; но он туда не смотрел. Тонкие, птичьи крики Ленни доходили до ушей Клата, но проходили сквозь мозг, не вызывая ни малейшего отклика.
     
Перед тем как выбраться из машины, Клат достал пистолет.
    
    
     
      
5
     
     
Уильяму Тапперу было всего девятнадцать, и он никогда бы не стал лучшим студентом Кембриджа, но ему все же хватило ума насторожиться, когда Генри вошел в «Тигра» в двадцать минут четвертого в последний день тихого, мирного существования Касл-Рока. Ему хватило ума и для того, чтобы понять: лучше не спорить и отдать Генри ключи от «понтиака». В таком состоянии Генри (который в других обстоятельствах был лучшим боссом из всех, на кого Билли когда-либо работал) просто вырубил бы его и все равно взял бы ключи.
     
В первый и, наверное, единственный раз в своей жизни Билли пошел на хитрость.
     
— Генри, — сказал он робко, — мне кажется, тебе надо выпить. Я бы тоже не прочь. Давай я налью по рюмке нам обоим, а потом ты пойдешь по своим делам.
     
Генри скрылся за барной стойкой. Билли слышал, как он там копается и пыхтит, ругаясь себе под нос. Наконец он выпрямился, держа в руках прямоугольную деревянную коробку с маленьким замком. Он положил коробку на стойку бара и принялся перебирать связку ключей, висевшую у него на поясе.
     
Он обдумал сказанное Билли, хотел отказаться, но потом передумал. Почему бы не пропустить стаканчик; это успокоит и руки, и нервы. Он нашел нужный ключ, открыл замок и отложил его в сторону.
     
— Ладно, но если пить, то тогда прямо сейчас. «Шивас». Тебе — простой, мне — двойной. — Он наставил палец на Билли. Билли невольно отпрянул, ему вдруг показалось, что Генри сейчас добавит: Но ты идешь со мной. — И не говори своей матушке о том, что я тебе разрешаю тут пить спиртное, ты понял?
     
— Да, сэр, — с облегчением согласился Билли и быстренько побежал за бутылкой, пока Генри не передумал. — Прекрасно понял.
    
    
     
      
6
     
     
Дик Брэдфорд, человек, управлявший самым большим и самым дорогим предприятием Касл-Рока — Управлением общественных работ, — был сильно расстроен.
     
— Нет, его здесь нет, — сказал он Алану. — И сегодня вообще не было. Если увидишь его раньше меня, сделай одолжение, скажи ему, что он уволен.
     
— Дик, а чего ты вообще его столько держал?
     
Он стояли на солнцепеке у входа в городской гараж № 1. Слева, у склада, стоял грузовик, с которого трое мужчин сгружали маленькие, но явно тяжелые ящики. На каждом ящике стоял значок: красный ромбик — знак взрывчатых материалов. Из сарая доносился гул кондиционера. Непривычно было слушать включенный кондиционер в октябре, но в плане погоды эта неделя в Касл-Роке была совершенно непредсказуемой.
     
— Я держал его дольше, чем следовало бы, — признался Дик, пригладив седеющую шевелюру. — Мне казалось, что где-то внутри в нем скрывался неплохой человек. — Дик был плотным и коренастым мужчиной — с гидрантами вместо ног, — и вид у него был воинственный, словно в любую минуту он был готов дать кому-то под зад. Однако Дик был одним из самых мягких и добрых людей из всех, кого знал Алан. — Если он не был пьян или накачан таблетками, то работал как зверь. И у него в лице было что-то такое, что заставляло поверить, что он все-таки не из тех, кто будет пить до посинения… до тех пор, пока дьявол не вручит им путевку в ад. Может, будь у него постоянная работа, он бы выправился и встал на ноги. Но в последнюю неделю…
     
— Что в последнюю неделю?
     
— Мужик вообще съехал с катушек. Выглядел так, будто постоянно ходил под мухой, причем я не имею в виду только выпивку. Глаза запали… и когда он с тобой говорил, он не смотрел тебе в глаза — все время куда-то в сторону. И еще, он начал разговаривать сам с собой.
     
— О чем?
     
— Понятия не имею. Сомневаюсь, что кто-нибудь из ребят знает. Мне не нравится увольнять людей, но насчет Хью я решил твердо. Еще до того, как ты подъехал. Хватит с меня.
     
— Секунду, Дик. — Алан вернулся к машине, вызвал Шейлу и сказал ей, что Хью с утра не было на работе. — Шейла, попробуй связаться с Клатом и скажи ему, чтобы поостерегся. И пошли Джона ему на подмогу. — Он на секунду умолк, решая, стоит ли говорить то, что он собирался сказать. Тем более что он знал, что подобная предосторожность иногда выливается в ненужную стрельбу. Но он был обязан позаботиться о своих офицерах и поэтому продолжил: — Пусть Клат с Джоном имеют в виду, что Хью вооружен и опасен. Поняла?
     
— Вооружен и опасен. Прием.
     
— Ладно, отбой.
     
Он повесил микрофон на место и вернулся к Дику.
     
— Как думаешь, мог он убраться из города?
     
— Он?! — Дик наклонил голову и сплюнул табачную жвачку. — Типы вроде него ни за что не уедут из города, пока не получат оставшуюся зарплату до последнего цента. А большинство из них вообще никуда не уезжает. Когда дело доходит до «выбрать дорогу из города», на них нападает склероз.
     
Что-то привлекло внимание Дика, и он повернулся к грузчикам.
     
— Вы смотрите, что делаете! Вы разгружать их должны, а не играться.
     
— Слушай, у тебя тут до хрена хлопушек, — заметил Алан.
     
— Эгей, двадцать ящиков. Собираются взрывать гранитный выход на пятом карьере. По мне, так остатков хватит на то, чтобы зашвырнуть Хью на Марс. Если он туда захочет.
     
— А зачем брали так много?
     
— Вопрос не ко мне. Бастер добавил к моему заказу бог знает с какой такой радости. Обычно он чуть ли в штаны делает, увидев счет за электричество на месяц… если только не надвигаются морозы. Кондиционер жрет энергию, как проклятый, но либо так, либо динамит «потеет». Все говорят, что новая взрывчатка уже не «потеет», но лучше перестраховаться.
     
— Бастер добавил взрывчатки к твоему заказу, — задумался Алан.
     
— Да, вроде четыре или шесть ящиков. Точно не помню. Каких только чудес не бывает в мире.
     
— Да, ты прав. Дик, можно мне позвонить?
     
— Да ради Бога.
     
Целую минуту Алан просидел за столом Дика, потея и слушая длинные гудки в доме Полли. Телефон звонил и звонил, но трубку никто не брал. Алан прекратил попытки.
     
Он медленно вышел из офиса, опустив голову. Дик запер дверь динамитного склада, и, когда он повернулся к Алану, его лицо было вытянутым и несчастным.
     
— Алан, где-то в глубине Хью Прист действительно неплохой человек. Клянусь Господом, неплохой. Такое бывает. И чаще, чем можно себе представить. Но с Хью… — Он пожал плечами. — Ох-хо-хо. Ничего не вышло.
     
Алан кивнул.
     
— С тобой все в порядке, Алан?
     
— Все нормально, — улыбнулся Алан. Но про себя он подумал, что с ним явно не все в порядке. Впечатление такое, что у него едет крыша. И у Полли. И у Хью. И у Брайана Раска. Сегодня у всех снесло башню.
     
— Хочешь воды или холодного чаю? У меня есть.
     
— Спасибо, но мне надо ехать.
     
— Ладно. Дай знать, чем все закончится.
     
Этого Алан пообещать не мог, но у него было предчувствие — очень нехорошее предчувствие, — что через день-два Дик сам обо всем прочитает в газетах. Или увидит в новостях по телевизору.
    
    
     
      
7
     
     
Старый «шевроле бел-эйр» Ленни Партриджа подъехал к «Нужным вещам» в начале пятого, и из него выбрался «герой дня». Ширинка у Хью по-прежнему была расстегнута, лисий хвост так и болтался на шее. Он прошел к магазину, шлепая босыми ногами по горячему асфальту, и открыл дверь. Над дверью звякнул серебряный колокольчик.
     
Его не видел никто, кроме Чарли Фортина, который стоял в дверях «Западных автоперевозок» и курил одну из своих вонючих самокруток.
     
— Старый Хью окончательно свихнулся, — заметил Чарли, не обращаясь ни к кому конкретно.
     
Мистер Гонт встретил Хью с милой, выжидающей улыбкой… как будто босые и голопузые мужики с полусгнившими лисьими хвостами на шее заходят к нему в магазин каждый день. Он сделал отметку в списке, что лежал рядом с кассовым аппаратом. Последнюю отметку.
     
— У меня проблема, — сказал Хью мистеру Гонту. Его глаза вертелись в глазницах, как бильярдные шары. — И теперь очень серьезная.
     
— Я знаю, — сказал мистер Гонт.
     
— Я подумал, что мне надо прийти сюда, к вам. Не знаю… Вы мне приснились. Я… Я не знаю, куда мне еще идти.
     
— Вы пришли, куда нужно, Хью.
     
— Он порезал мне шины, — прошептал Хью. — Бофорт, это дерьмо, хозяин «Подвыпившего тигра». И оставил записку «Хьюберт, ты знаешь, что будет в следующий раз». Я знаю, про что он. Уж поверьте, я знаю. — Он погладил рукой клочковатый мех у себя на шее, и по его лицу разлилось благоговение. Оно бы смотрелось дебильным, если бы не было таким искренним. — Мой хороший, любимый хвост.