1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
— А меня тянет на нее.
   
Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.
   
— Это бывает, — сказала она наконец. — Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.
   
— Ни мужа. Ни молока.
   
Мать сказала:
   
— Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. — Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. — Смотри! — В руке у нее были маленькие золотые серьги. — Это тебе.
   
Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.
   
— У меня уши не проколоты.
   
— А я сейчас их проколю. — Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.
   
— Больно будет. Ой!
   
Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.
   
Роза Сарона съежилась.
   
— Колет. Ой, будет больно!
   
— Больнее не будет.
   
— Нет, будет.
   
— Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. — Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.
   
— Ой, будет больно!
   
— Тише, тише, — сказала мать. — Вот и все.
   
Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.
   
— Ну вот, — сказала она. — Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.
   
Роза Сарона осторожно потрогала уши и посмотрела на капельки крови, оставшиеся на пальцах.
   
— Совсем не больно. Только чуть укололо.
   
— Это давно надо было сделать, — сказала мать. Она взглянула дочери в лицо и торжествующе улыбнулась. Ну, кончай с посудой. Ребенок у тебя будет хороший. Я чуть не забыла, — тебе рожать скоро, а уши не проколоты. Ну, теперь не страшно.
   
— Разве это что-нибудь значит?
   
— Конечно, — сказала мать. — Конечно, значит.
   
Эл неторопливо шел к площадке для танцев. Поравнявшись с одной маленькой палаткой, он негромко свистнул и зашагал дальше. Он вышел за черту лагеря и сел на траву.
   
Красная каемка облаков, собравшихся на западе, потухла, и сердцевина у них стала черная. Эл почесал ноги и поднял голову, глядя в вечернее небо.
   
Через несколько минут невдалеке показалась девушка — белокурая, хорошенькая, с точеными чертами лица. Она молча села рядом с ним на траву. Эл обнял ее за талию, и его пальцы забрались чуть повыше.
   
— Не надо, — сказала она. — Щекотно.
   
— А мы завтра уезжаем, — сказал Эл.
   
Она испуганно посмотрела на него.
   
— Завтра? Куда?
   
— Дальше на север, — небрежно бросил он.
   
— А мы поженимся?
   
— Поженимся — когда-нибудь.
   
— Ты говорил, что совсем скоро! — сердито крикнула она.
   
— Как скоро, так сейчас.
   
— Ты же обещал! — Его пальцы забрались еще выше. — Отстань! — крикнула она. — Ты говорил, мы поженимся.
   
— Ну и поженимся.
   
— А теперь собрался уезжать?
   
Эл спросил:
   
— А чего ты разволновалась? Забеременела, что ли?
   
— Нет.
   
Эл рассмеялся.
   
— Выходит, я даром время терял.
   
Она вздернула подбородок, вскочила.
   
— Хорошо, Эл Джоуд! Ты больше ко мне не лезь. Я на тебя и смотреть не стану.
   
— Брось. Ну что еще выдумала!
   
— Вообразил о себе бог знает что. Ишь — удалец выискался!
   
— Ну подожди.
   
— Думаешь, я буду с тобой гулять? Как бы не так. Будто у меня других нет!
   
— А ты подожди.
   
— Убирайся!
   
Эл вдруг подался вперед, схватил ее за щиколотку и рванул к себе. Она упала, он обнял ее и зажал ей рукой злобно кривившийся рот. Она пыталась укусить его, но он сдержал ее другой рукой, а ладонь выгнул чашечкой. И через минуту она затихла, а еще через минуту они уже смеялись, лежа в сухой траве.
   
— Мы скоро вернемся, — сказал Эл. — Я привезу много денег. Поедем с тобой в Голливуд, будем ходить в кино.
   
Она лежала на спине. Эл нагнулся над ней. Он увидел черные облака, отражавшиеся в ее глазах, и он увидел в ее глазах яркую ночную звезду…
   
— Поедем на поезде, — сказал Эл.
   
— А когда это будет? — спросила она.
   
— Ну, может, через месяц, — ответил он.
   
   
Сумерки сгустились; отец и дядя Джон сидели на корточках у крыльца конторы, где собрались и другие главы семейств. Перед глазами у них была ночь и неизвестное будущее. Маленький управляющий в потертом белом костюме стоял, облокотившись на перила крыльца. Лицо у него было усталое, осунувшееся.
   
Хастон повернулся к нему.
   
— Вы бы пошли вздремнуть, мистер.
   
— Да, не мешает. Сегодня ночью в одной палатке у третьего корпуса были роды. Я скоро стану настоящей повивальной бабкой.
   
— Надо уметь и это, — сказал Хастон. — Женатому человеку все надо уметь.
   
Отец сказал:
   
— Мы завтра уезжаем.
   
— Вот как? Куда же?
   
— Думаем, дальше на север. Может, устроимся на сбор хлопка. Сидим без работы. Есть нечего.
   
— А там есть работа? — спросил Хастон.
   
— Не знаю, но ведь тут-то ее наверняка нет.
   
— Немного погодя будет, — сказал Хастон. — Мы решили ждать.
   
— Уезжать не хочется, — продолжал отец. — Народ здесь хороший… уборные и все такое прочее. Да ведь кормиться-то надо. Бак у нас заправлен. Куда-нибудь доберемся. Мы здесь мылись каждый день. Я в жизни таким чистым не ходил. И ведь чудно́ — раньше мылся только раз в неделю, а по́том от меня не пахло. А теперь — пропустишь день, и от тебя разит. Отчего бы это? От частого мытья, что ли?
   
— Может, ты раньше просто не замечал этого? — сказал управляющий.
   
— Все может быть. Не хочется уезжать.
   
Маленький управляющий стиснул виски ладонями.
   
— Чует мое сердце, будет сегодня ночью еще один новорожденный, — сказал он.
   
— У нас в семье тоже скоро ожидается, — сказал отец. — Здесь бы ей лучше было рожать. Куда лучше.
   
   
Том, Уилли и метис Джул, болтая ногами, сидели на краю танцевальной площадки.
   
— А я табачку раздобыл, — сказал Джул. — Закурим?
   
— С удовольствием, — сказал Том. — Я век не курил. Он аккуратно свернул папиросу, стараясь не просыпать табак.
   
— Жалко вас провожать, — сказал Уилли. — Вы люди хорошие.
   
Том закурил.
   
— Я много над этим думал — уезжать, оставаться? Поскорее бы осесть где-нибудь.
   
Джул взял у него свою пачку табака.
   
— Да, плохо нам живется, — сказал он. — У меня дочка маленькая. Думал, пошлю ее в школу. А какая там школа, когда подолгу нигде не задерживаешься. Поживешь немного в одном месте, и надо тащиться дальше.
   
— Хоть бы нам в эти Гувервили не пришлось заезжать, — сказал Том. — Я в одном натерпелся страху.
   
— А что, понятые донимали?
   
— Боялся, как бы не убить кого, — ответил Том. — Мы и побыли-то в нем совсем недолго, а я просто кипел весь. Приехал понятой, забрал моего приятеля, — а за что? Тот ему слово поперек сказал. Я просто еле сдерживал себя.
   
— А ты бастовал когда-нибудь? — спросил Уилли.
   
— Нет.
   
— Я все думаю: почему понятые у нас в лагере не бесчинствуют? Неужели же их удерживает тот маленький из конторы? Нет, сэр, тут дело не в этом.
   
— В чем же? — спросил Джул.
   
— А в том, что мы действуем сообща. Понятой если протянет лапу, так не к одному человеку, а ко всему лагерю. А на это он не осмелится. Нам только крикнуть, все двести человек прибегут. Тут один организатор из союза собрал народ у дороги. Говорит, так повсюду можно сделать. Держись друг за дружку — и только. С двумястами человек шутки плохи. Они одиночек выхватывают.
   
— Ну, хорошо, будет союз, — сказал Джул. — Но ведь без вожаков не обойдешься. А схватят вожака — и союз твой поминай как звали.
   
— Когда-нибудь придется над этим подумать, — сказал Уилли. — Я здесь уже целый год, а заработная плата падает на глазах. Сейчас семью никак не прокормишь, и день ото дня все хуже и хуже. Что ж нам, сидеть сложа руки и голодать? Просто не знаю, что и делать. Лошадей кормят, даже если они стоят без работы, хозяину и в голову не придет морить их голодом. А вот когда на него работают люди, плевал он на них. Выходит, лошадь дороже людей? Не понимаю я этого.
   
— Мне уж и думать не хочется, — сказал Джул. — А думать надо. Вот у меня дочка. Сами знаете — красавица. Ей здесь даже приз выдали за красоту. А что с ней дальше будет? Худеет не по дням, а по часам. Смотреть на нее больно. Красавица… Я под конец не выдержу и что-нибудь такое сотворю!..
   
— Что? — спросил Уилли. — Что ты сотворишь — пойдешь на воровство, сядешь в тюрьму? Убьешь кого-нибудь, угодишь на виселицу?
   
— Не знаю, — сказал Джул. — У меня ум за разум заходит. Просто ум за разум заходит.
   
— А я здешние танцы еще не раз вспомню, — сказал Том. — Такие редко где бывают. Что ж, пора спать. Всего вам хорошего. Еще повстречаемся. — Он пожал им руки.
   
— Обязательно повстречаемся, — сказал Джул.
   
— Ну, всего вам хорошего. — Том ушел и скрылся в темноте.
   
   
В темной палатке Джоудов на матраце лежали Руфь и Уинфилд, а мать пристроилась рядом с ними. Руфь шепнула:
   
— Мать…
   
— Что? Ты еще не спишь?
   
— Ма… а там, куда мы едем, будет крокет?
   
— Не знаю. Спи. Завтра рано вставать.
   
— Тогда лучше здесь остаться, где есть крокет.
   
— Ш-ш!
   
— Ма, а Уинфилд сегодня побил одного мальчика.
   
— Нехорошо.
   
— Я знаю. Я ему так и сказала. Он его по носу ударил. Ух, черт! Кровь так и полилась.
   
— Не надо такие слова говорить. Нехорошо.
   
Уинфилд повернулся к ним лицом.
   
— Он обозвал нас Оки, — с ненавистью сказал Уинфилд. — А про себя говорит: я не Оки, я из Орегона. А вы, говорит, поганые Оки. За это я его и побил.
   
— Ш-ш! Это нехорошо. Пусть его дразнит, тебе-то что?
   
— А я не хочу, — злобно сказал Уинфилд.
   
— Ш-ш! Спите.
   
Руфь сказала:
   
— Ты бы видела — кровь как брызнет, всю рубашку ему залила.
   
Мать выпростала руки из-под одеяла и легонько хлопнула Руфь пальцем по щеке. Девочка замерла на минуту, потом шмыгнула носом и беззвучно заплакала.
   
   
В санитарном корпусе, в двух смежных уборных, сидели отец и дядя Джон.
   
— Хоть напоследок подольше посидеть, — сказал отец. — Хорошие уборные. Помнишь, как ребятишки перепугались, когда в первый раз спустили воду.
   
— Я сам первое время трусил, — сказал дядя Джон. Он аккуратно подтянул штаны к коленям. — Плохо мне, — сказал он. — Чувствую, опять согрешу.
   
— Не согрешишь, — сказал отец. — Денег-то нет. Крепись. Грех обойдется доллара в два, не меньше, а где их сейчас возьмешь?
   
— Да, верно… Только у меня и мысли грешные.
   
— Ну что ж. Это можно и бесплатно.
   
— Все равно грех, — сказал дядя Джон.
   
— Зато дешево, — сказал отец.
   
— А ты не шути с грехом.
   
— Я не шучу. Валяй греши. С тобой всегда так: тут черт-те что делается, а ты носишься со своими грехами.
   
— Знаю, — сказал дядя Джон. — Со мной всегда так. Но вы и половины моих грехов не знаете.
   
— Держи их про себя.
   
— Вот и с уборными тоже — сижу, и все мне чудится, будто это грех.
   
— Тогда ходи в кустики. Ну, подтягивай штаны, пойдем. Надо спать ложиться. — Отец продел руки в проймы комбинезона и застегнул пряжку. Он спустил воду и долго стоял, задумчиво глядя, как она бурлит в унитазе.
   
   
Было еще темно, когда мать разбудила свое семейство. В открытые двери освещенных по-ночному корпусов лился неяркий свет. Из соседних палаток доносились разнообразные похрапывания.
   
Мать сказала:
   
— Поднимайтесь, вылезайте отсюда. Пора ехать. Скоро уже рассветет. — Она подняла скрипучую затворку фонаря и зажгла фитиль. — Вставайте, вставайте.
   
Под навесом лениво завозились, сбросили байковые и ватные одеяла. Сонные глаза щурились на свет. Мать надела платье поверх рубашки, в которой она спала.
   
— Кофе нет, — сказала она. — Осталось несколько лепешек. Будем есть их дорогой. Ну, поднимайтесь, надо грузить вещи. Только потише, а то соседей разбудите.
   
Прошло еще несколько минут, прежде чем они окончательно стряхнули с себя сон.
   
— Никуда не бегать, — предупредила мать Руфь и Уинфилда. Все оделись. Мужчины убрали палатку и погрузили вещи. — Поровнее укладывайте, — сказала мать. Они положили сверху матрац и перекинули брезент через жердь.
   
— Ну так, — сказал Том. — Готово, ма.
   
Мать держала в руках тарелку с холодными лепешками.
   
— Хорошо. Вот, берите по одной. Больше у нас ничего нет.
   
Руфь и Уинфилд схватили по лепешке и залезли на грузовик. Они укрылись одеялами и заснули, не выпуская из рук холодные жесткие лепешки. Том сел в кабину, нажал кнопку стартера. Мотор чихнул и заглох.
   
— Черт тебя побери, Эл! — крикнул Том. — Батарея разряжена.
   
Эл пришел в ярость:
   
— А как ее подзарядишь, когда бензину в обрез?
   
И Том вдруг усмехнулся.
   
— Этого я не знаю, только виноват ты, больше никто. Придется заводить вручную.
   
— Нет, это не моя вина.
   
Том спрыгнул на землю и достал ручку из-под сиденья.
   
— Ну, значит, моя, — сказал он.
   
— Дай сюда. — Эл схватил ручку. — Поставь на позднее, а то мне пальцы оторвет.
   
— Ладно. Валяй.
   
Эл крутил яростно. Двигатель работал с перебоями, стучал, фыркал. Том осторожно заглушал его, потом переставил зажигание и уменьшил подачу газа.
   
Мать села рядом с ним.
   
— Так весь лагерь разбудим, — сказала она.
   
— Ничего, опять заснут.
   
Эл влез в кабину с другой стороны.
   
— Па с дядей Джоном сели наверх, — сказал он. — Хотят еще поспать.
   
Том подъехал к главным воротам. Сторож вышел из конторы и осветил грузовик фонарем.
   
— Подождите минуту, — сказал он.
   
— А что такое?
   
— Совсем уезжаете?
   
— Да.
   
— Надо вас вычеркнуть.
   
— Вычеркивайте.
   
— Куда поедете?
   
— Хотим податься дальше на север.
   
— Ну, счастливо, — сказал сторож.
   
— Счастливо оставаться. Всего хорошего.
   
Грузовик осторожно обогнул насыпь и выехал на шоссе. Том вел машину по той же дороге, по которой они приехали сюда, — мимо городка Уидпетча на запад, к шоссе № 99, потом к северу на широкое шоссе, ведущее к Бейкерсфилду. Когда они подъехали к городским окраинам, было уже светло.
   
Том сказал:
   
— Куда ни глянешь, везде рестораны. И в каждом подают кофе. Вон тот всю ночь открыт. У них, верно, этого кофе галлонов десять, и ведь горячий, черт его подери.
   
— А ну тебя! — сказал Эл.
   
Том усмехнулся, посмотрев на него.
   
— Я вижу, ты в лагере успел девочкой обзавестись.
   
— Ну и что же из этого?
   
— Ма, посмотри, какой он злющий. С ним сегодня шутки плохи.
   
Эл раздраженно буркнул:
   
— Я скоро отобьюсь от вас. Одному, без семьи, куда легче.
   
Том сказал:
   
— Через девять месяцев ты сам обзаведешься семьей. Я ведь все видел.
   
— С ума ты сошел, — сказал Эл. — Я устроюсь в гараж, а есть буду в ресторанах.
   
— А через девять месяцев обзаведешься женой и ребенком.
   
— Нет, не обзаведусь.
   
Том сказал:
   
— Уж очень ты стал умный, Эл. Смотри не нарвись — проучат тебя как следует.
   
— Кто это меня проучит?
   
— Такие всегда найдутся, — сказал Том.
   
— Воображаешь, что тебе всё…
   
— Да ну будет, Эл, — остановила его мать.
   
— Я первый начал, — сказал Том. — Мне захотелось подразнить его. Ты не обижайся, Эл. Я не знал, что девочка тебя за сердце зацепила.
   
— Нет такой девочки, которая бы меня зацепила.
   
— Ну, нет так нет. Не будем спорить.
   
Грузовик подъехал к городу.
   
— Закусочных-то сколько — и все с горячими сосисками, — вздохнул Том.
   
Мать сказала:
   
— Том! Я один доллар приберегла. Тебе очень хочется кофе? Тогда возьми.
   
— Нет, ма. Я просто дурака валяю.
   
— Возьми, если уж так хочется.
   
— Не возьму.
   
Эл сказал:
   
— Тогда нечего твердить — кофе да кофе!
   
Том помолчал.
   
— Меня будто тянет в эти места, — сказал он наконец. — Опять та самая дорога, по которой мы тогда ночью ехали.
   
— Дай бог, чтобы теперь все сошло гладко, — сказала мать. — Ту ночь и вспоминать не хочется.
   
— Мне тоже.
   
Справа от них поднималось солнце, и большая тень от грузовика бежала по дороге с ними рядом, перебирая колья изгороди. Они проехали мимо отстроенного заново Гувервиля.
   
— Смотрите, — сказав Том. — Тут опять живут. Будто ничего и не случилось.
   
Дурное расположение духа мало-помалу оставило Эла.
   
— Мне один рассказывал, — заговорил он, — что у некоторых уж по пятнадцати, по двадцати раз всё сжигали. Они отсидятся в ивняке, потом вылезут и опять сколотят себе какую-нибудь лачугу. Точно суслики. Так к этому привыкли, будто и горя им мало. Будто ненастье пережидают.
   
— Да, для меня та ночь выдалась ненастная, — сказал Том. Они ехали по широкому шоссе. Солнце грело, но их пробирало дрожью. — А по утрам уже холодновато, — сказал Том. — Скоро зима. Хорошо бы все-таки подработать немного до холодов. Зимой в палатке будет невесело.
   
Мать вздохнула и подняла голову.
   
— Том, — сказала она, — к зиме надо подыскать жилье. Хочешь не хочешь, а надо. Руфь еще ничего — держится, а Уинфилд совсем слабенький. Придут дожди, надо устраиваться по-настоящему, в доме. Здесь, говорят, как из ведра льет.
   
— Подыщем и домик, ма. Ты не беспокойся. Домик будет.
   
— Лишь бы крыша над головой да пол, чтобы ребятишки спали не на голой земле.
   
— Постараемся, ма.
   
— Я не хочу с этих пор тебя донимать.
   
— Постараемся, ма.
   
— Меня иной раз страх берет, — продолжала она. — Всю свою храбрость теряю.
   
— Не видал я, чтобы ты когда-нибудь ее потеряла.
   
— Нет, бывает… по ночам.
   
Послышался резкий, шипящий звук. Том крепко стиснул штурвал и нажал тормозной рычаг до отказа. Грузовик остановился. Том вздохнул.
   
— Кончено дело. — Он откинулся на спинку сиденья. Эл выскочил из кабины и подбежал к правому переднему колесу.
   
— Гвоздь! Да какой! — крикнул он.
   
— Заплаты есть?
   
— Нет, — сказал Эл. — Не осталось. Резины-то хватит, да клей весь вышел.
   
Том посмотрел на мать и грустно улыбнулся.
   
— Не надо тебе было говорить про свой доллар. Мы бы как-нибудь сами починили. — Он вылез и подошел к спустившей шине.
   
Эл показал на длинный гвоздь, торчавший в покрышке.
   
— Видал?
   
— Если есть хоть один-единственный гвоздь на всей дороге, так мы обязательно на него напоремся.
   
— Плохо дело? — спросила мать.
   
— Да нет, не очень, а все-таки починка.
   
Верхние пассажиры слезли с грузовика.
   
— Прокол? — спросил отец, увидел спустившую шину к замолчал.
   
Том попросил мать выйти и достал из-под сиденья жестянку с заплатами. Он развернул резину, вынул тюбик с пастой и осторожно надавил его.
   
— Засохла, — сказал он. — Может, все-таки хватит. Эл, подложи чего-нибудь сзади. Будем поднимать домкратом.
   
Том и Эл работали дружно. Они подложили камни под задние колеса, подняли переднюю ось домкратом и, освободив правое колесо, сняли с него покрышку. Потом, отыскав прокол, намочили тряпку в бензиновом баке и протерли камеру вокруг прокола. Эл растянул ее на коленях, а Том разорвал тюбик пополам и перочинным ножом наложил на резину тонкий слой пасты. Он аккуратно смазывал края прокола.
   
— Теперь пусть подсохнет, а я пока вырежу заплату. — Он подровнял края синей резины. Эл опять растянул камеру, и Том осторожно наложил заплату. — Вот так. Теперь клади ее на подножку, надо пришлепать. — Он осторожно ударил несколько раз молотком, потом расправил камеру, глядя на заплату. — Ну ладно. Сойдет. Надевай на обод, сейчас подкачаем. Ма, похоже, твой доллар уцелеет.
   
Эл сказал:
   
— Плохо без запаса. Как хочешь, Том, а запас надо иметь. Тогда прокол и ночью не страшен.
   
— Когда у нас будут деньги на запасной баллон, мы купим на них кофе и мяса, — сказал Том.
   
Редкие в этот час машины быстро проносились по шоссе, солнце начинало пригревать сильнее. С юго-запада легкими, словно вздохи, порывами дул нежный ветерок, а горы по обе стороны широкой долины еле виднелись в жемчужно-матовом тумане.
   
Том накачивал камеру ручным насосом, когда на противоположной стороне шоссе остановилась встречная легковая машина. Загорелый человек в светло-сером костюме вылез из нее и пошел к грузовику. Шляпы на нем не было. Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами. На безымянном пальце левой руки у него было широкое обручальное кольцо. На тонкой цепочке, пропущенной по жилету, болтался маленький золотой футбольный мяч.
   
— Здравствуйте, — приветливо сказал он.
   
Том перестал качать и поднял голову.
   
— Здравствуйте.
   
Незнакомец запустил пальцы в коротко подстриженные седеющие волосы.
   
— Вы, случайно, работу не ищете?
   
— Конечно, ищем, мистер. Во все норы заглядываем.
   
— Персики умеете собирать?
   
— Не приходилось, — ответил отец.
   
— Мы всё умеем, — быстро проговорил Том. — Мы на всякий сбор пойдем.
   
Незнакомец потрогал пальцем золотой мячик на цепочке.
   
— Ну что же, еще миль сорок проедете к северу, там работы сколько угодно.
   
— Вот и хорошо, — сказал Том. — Вы нам объясните, как туда попасть, и мы вскачь понесемся.
   
— Поезжайте к северу до Пиксли — это тридцать пять — тридцать шесть миль. А оттуда на восток еще миль шесть — восемь. Спросите, где ферма Хупера. Там работы много.
   
— Так и сделаем.
   
— А где еще есть желающие, не знаете?
   
— Ну как не знать, — сказал Том. — В лагере около Уидпетча таких много найдется.
   
— Поеду туда. У нас большой набор. Значит, не забудьте: от Пиксли к востоку, и так и держите до самой фермы.
   
— Есть, — сказал Том. — Большое вам спасибо, мистер. Мы очень нуждаемся в работе.
   
— Ладно. Поезжайте, не задерживайтесь. — Он перешел дорогу, сел в свою открытую машину и укатил к югу.
   
Том налег на ручку насоса.
   
— По двадцать раз будем, — крикнул он. — Раз, два, три, четыре… — После двадцати за насос взялся Эл, потом отец, потом дядя Джон. Камера вздулась, стала пухлой и гладкой. Три раза, по двадцати каждый. — Теперь давайте посмотрим, — сказал Том.
   
Эл опустил переднюю ось, убрал домкрат.
   
— Хватит, — сказал он. — Пожалуй, даже чересчур.
   
Они побросали инструменты в кабину.
   
— Ну, поехали! — крикнул Том. — Наконец-то мы до работы дорвемся.
   
Мать села в середину. За руль взялся теперь Эл.
   
— Полегче, Эл. Смотри, как бы не перегреть мотор.
   
Они ехали вдоль залитых утренним солнцем полей. Туман, закрывавший вершины холмов, ушел вверх, и бурые холмы, испещренные темно-лиловыми складками, виднелись теперь четко. Дикие голуби взлетали с изгороди, пугаясь грузовика. Эл бессознательно увеличил скорость.
   
— Легче, — остановил его Том. — Будешь нажимать, заплата не выдержит. Нам лишь бы доехать. Может, еще сегодня немного поработаем.
   
Мать взволнованно заговорила:
   
— Если вы устроитесь все четверо, может, лавка отпустит мне в долг. Перво-наперво возьму кофе — вы по нему соскучились, потом муки, соды и мяса. Боковину не буду покупать. Это как-нибудь потом. Может, в субботу. И мыла. Мыло обязательно. Не знаю еще, какое там будет жилье. — Она болтала, не умолкая. — Еще молоко. Обязательно возьму молока для Розы. Няня в лагере говорила, что ей надо пить молоко.
   
Впереди по теплому на солнце бетону ползла змея. Эл круто свернул, переехал ее и снова выехал на правую сторону дороги.
   
— Это не гадюка, — сказал Том. — Зря ты ее раздавил.
   
— Терпеть их не могу, — сказал Эл. — Всех змей, какие только есть на свете. С души воротит от одного их вида.
   
К полудню движение на шоссе увеличилось: блестевшие лаком машины коммивояжеров с марками компаний на дверцах; громыхающие цепями красно-белые бензовозы; огромные, с квадратными дверцами, грузовики оптовых бакалейщиков. Земля по обе стороны дороги поражала своим богатством. Фруктовые сады, во всю силу раскинувшие пышную листву, и виноградные лозы, устилавшие междурядья длинными зелеными усиками. Грядки с дынями и зерновые поля. Среди зелени белые домики, заплетенные розами. А солнце было золотое и теплое.
   
Мать, Том и Эл, сидевшие в кабине, не помнили себя от счастья.
   
— Я уж давно так не радовалась, — говорила мать. — Если насобираем много персиков, тогда и домик себе подыщем, можно будет снять месяца на два. Без домика никак нельзя.
   
Эл сказал:
   
— Я буду откладывать. Скоплю немного, переберусь в город, найду работу где-нибудь в гараже. Сниму комнату, а обедать буду в ресторане. Каждый вечер в кино. Билеты недорогие. Буду ходить на такие картины, где с ковбоями.
   
Вода в радиаторе забурлила, из-под крышки с шипением вырвалась струя пара.
   
— Он не пустой у тебя? — спросил Том.
   
— Нет. Ветер в спину, потому и кипит.
   
— Хороший денек выдался, — сказал Том. — В Мак-Алестере, бывало, работаешь, а в мыслях только одно: как все будет, когда выпустят. Эх, думаю, вот поживу всласть, небу станет жарко! А теперь кажется, что это бог знает когда было. Точно сто лет с тех пор прошло. Там один надзиратель все придирался. А у меня руки чесались всыпать ему как следует. Потому я, наверно, и зол на эту полицейскую сволочь. Они все будто на одно лицо. У того рожа была красная. Настоящий боров. Говорили, у него брат живет где-то на Западе. Кого выпустят с подпиской, он направляет к братцу, и они там задаром на него работают. Чуть заартачится — назад в тюрьму за нарушение обязательств. Так у нас рассказывали.
   
— А ты не думай об этом, — взмолилась мать. — Сколько я всякой еды накуплю. Муки, лярда…
   
— Как же не думать, — сказал Том. — Гонишь, гонишь такие мысли, а они все равно лезут в голову. Там был один полоумный. Я вам про него еще не рассказывал. Безобидный такой. Все хотел совершить побег. — Том тихо засмеялся.
   
— Не думай об этом, — молила мать.
   
— Ну, а дальше? — спросил Эл. — Дальше рассказывай.
   
— А тут ничего такого нет, ма, — сказал Том. — Он то и дело замышлял побег. Бывало, составит план, а молчать об этом не может. Не пройдет и двух дней, как всем все известно, даже надзирателю. Он только сунется, а его за ручку — и назад в камеру. Однажды нарисовал план побега, показал его всем и каждому. Мы посмотрели — и ни гу-гу. После прогулки его в камере нет, но мы ни слова — молчим. Оказывается, он раздобыл где-то веревку и спустился на ней по стене. А внизу шестеро сторожей стоят с большущим мешком. Он спустился и угодил прямо в мешок. Сторожа завязали его с головой и так в мешке и приволокли в камеру. Все чуть с хохоту не померли. А он после этого совсем приуныл. Уж очень обиделся. Плакал-плакал, начал тосковать, а потом вспорол себе вены булавкой и истек кровью. Не перенес обиды. А смирный был. Каких только полоумных там не встретишь!
   
— Перестань, — сказала мать. — Я помню Флойда. Ничего в нем плохого не было. Так… несчастный… загнанный.
   
Солнце поднялось высоко, и тень от грузовика сжалась и ушла под колеса.
   
— Вот это, наверно, Пиксли, — сказал Эл. — Недавно была стрелка с надписью. — Они проехали маленький городок и свернули к востоку по более узкой дороге. Фруктовые сады, тянувшиеся справа и слева, превращали ее в коридор.
   
— Поскорее бы найти эту ферму, — сказал Том.
   
Мать сказала:
   
— Он говорил, что ферму Хупера всякий покажет. Хорошо бы там лавка была поблизости. Если четверо работают, отчего не отпустить в долг. Я бы тогда приготовила хороший ужин. Может, и тушеное мясо сделаю.
   
— И кофе, — сказал Том. — И табака для меня тоже не мешает. Я своего табака век не курил.
   
Далеко впереди дорога была забита машинами, а вдоль обочин стояли цепью белые мотоциклы.
   
— Авария, что ли? — сказал Том.
   
Когда они подъехали туда, из-за крайней машины вышел полисмен в высоких зашнурованных башмаках и с широким кожаным поясом. Он поднял руку, и Эл остановил грузовик. Полисмен прислонился к борту.
   
— Куда едете? — негромко спросил он.
   
Эл ответил:
   
— Нам говорили, что здесь неподалеку собирают персики.
   
— Хотите устроиться на работу?
   
— Вот именно, — сказал Том.
   
— Ладно. Подождите здесь минутку. — Он подошел к краю дороги и крикнул: — Еще одна машина. Значит, всего шесть. Надо их пропустить все сразу.
   
Том крикнул:
   
— Эй! В чем дело?
   
Патрульный не спеша вернулся.
   
— Там какая-то задержка. Вы не беспокойтесь — проедете. Держитесь за последней машиной.
   
Послышалось громкое фырканье мотоциклов. Машины двинулись, грузовик Джоудов шел последним. Два мотоциклиста ехали впереди, два сзади.
   
Том неуверенно проговорил:
   
— Не пойму, что тут такое.
   
— Может, дорога испорчена? — высказал свое предположение Эл.
   
— А для чего тогда четыре полисмена? Не нравится мне это.
   
Передние мотоциклы пошли быстрее. Вытянувшиеся гуськом старые машины тоже пошли быстрее. Эл старался не отставать от той, которая шла перед ними.
   
— Все такой же народ, как мы, — сказал Том. — Не нравится мне это.
   
Полисмены круто свернули с шоссе на широкую, усыпанную гравием дорогу. Старые машины не отставали от них. Мотоциклы неслись с оглушительным треском. В стороне, у края дороги, Том увидел людей, стоявших вдоль канавы, увидел их открытые рты — должно быть, они кричали что-то, — стиснутые кулаки и разъяренные лица. Высокая полная женщина кинулась к машинам, но один из мотоциклистов перерезал ей дорогу. Сетчатые ворота распахнулись. Все шесть машин двинулись вперед, и ворота захлопнулись за ними. Четыре мотоциклиста сделали круг и быстро пошли назад. И теперь, когда треск моторов затих, издали донеслись крики людей, выстроившихся вдоль канавы. За воротами, на усыпанной гравием дороге, стояли двое. Оба с винтовками.
   
Один крикнул:
   
— Проезжайте, проезжайте. Чего стали?
   
Все шесть машин двинулись вперед, потом свернули налево и очутились в лагере для сборщиков фруктов.
   
Перед ними правильным четырехугольником стояло пятьдесят похожих на ящики клетушек с плоскими крышами, каждая с одной дверью и с одним окном. В конце лагеря поднималась высокая цистерна. По другую сторону стояла маленькая бакалейная лавочка. Вдоль каждого ряда клетушек похаживали по двое люди с винтовками и с большими серебряными звездами на рубашках.
   
Машины остановились. Двое конторщиков обошли их все по очереди.
   
— Хотите получить работу?
   
Том ответил:
   
— Конечно, хотим. А что тут такое происходит?
   
— Это вас не касается. Работу хотите получить?
   
— Хотим.
   
— Фамилия?
   
— Джоуд.
   
— Сколько мужчин?
   
— Четверо.
   
— Женщин?
   
— Двое.
   
— Детей?
   
— Двое.
   
— Все могут работать?
   
— Да, все…
   
— Ну, так. Отыщите дом за номером шестьдесят три. Плата — пять центов с ящика. Помятые персики не принимаем. Ну, поезжайте. И на работу выходите сразу.
   
Машины двинулись дальше. На двери каждого домика, окрашенного в красный цвет, был номер.
   
— Шестьдесят, — сказал Том. — Это шестьдесят… значит, дальше. Шестьдесят один, шестьдесят два… Вот он.
   
Эл подвел грузовик к самым дверям домика. Верхние пассажиры спрыгнули вниз, растерянно озираясь по сторонам. К домику уже шли двое понятых. Они пристально вглядывались в каждого из них по очереди.
   
— Фамилия?
   
— Джоуд, — нетерпеливо ответил Том. — Да что тут у вас делается?
   
Понятой вынул из кармана длинный список.
   
— У меня таких нет. Ты их никогда не видал? Посмотри номер машины. Нет. Такой у меня не значится. Как будто в порядке.
   
— Теперь слушайте. Чтобы все было тихо и мирно. Делайте свое дело, не суйтесь, куда вас не просят, тогда все будет хорошо. — Оба понятых круто повернулись и зашагали прочь. Они дошли до конца пыльного проулка и сели на ящики, держа под наблюдением весь ряд домов.
   
Том долго смотрел на них:
   
— Это чтоб мы себя как дома чувствовали.
   
Мать открыла дверь и вошла в домик. Пол там был в сальных пятнах. В единственной комнатушке стояла ржавая железная печка — и больше ничего. Вместо ножек ей служили четыре кирпича, ржавая труба была выведена наружу сквозь дыру в крыше. В комнате пахло салом и по́том. Роза Сарона остановилась рядом с матерью.
   
— Мы здесь и будем жить?
   
Мать помедлила, прежде чем ответить.
   
— Да, — наконец сказала она. — Вымоем — сразу станет чище. Тут надо с тряпкой пройтись.
   
— В палатке лучше, — сказала Роза Сарона.
   
— Здесь есть пол, — возразила мать. — И не будет протекать во время дождя. — Она повернулась к двери. — Что ж, надо разгружаться.
   
Мужчины молча принялись за разгрузку. Им было страшно. Большой квадрат домов молчал. По улице прошла женщина, но она не взглянула на них. Голова у нее была опущена, подол грязного сарпинкового платья висел клочьями.
   
Общее уныние передалось и Руфи с Уинфилдом. Они не бросились обследовать новое место. Они стояли около грузовика, около старших, и тоскливо посматривали на пыльный проулок. Уинфилд подобрал с земли кусок толстой проволоки, перегнул ее несколько раз и сломал. Потом загнул короткий обрывок крючком и стал вертеть его пальцами. Когда Том и отец начали таскать матрацы в дом, к грузовику подошел конторщик в брюках защитного цвета и в синей рубашке с черным галстуком. На носу у него сидели очки в серебряной оправе, близорукие глаза за толстыми стеклами были маленькие и красные, с колючими, как фонарики, зрачками. Конторщик вытянул шею, вглядываясь в Тома.
   
— Надо вас записать, — сказал он. — Сколько человек выйдет на работу?
   
Том ответил:
   
— Нас четверо — мужчин. А работа тяжелая?
   
— Сбор персиков, — ответил конторщик. — Оплата сдельная. Пять центов за ящик.
   
— А если ребятишки будут помогать — это ничего?
   
— Ну что ж. Только пусть поаккуратнее.
   
В дверях показалась мать:
   
— Я тут все приберу и тоже выйду на подмогу. У нас не осталось никакой провизии, мистер. Платить нам будут сразу?
   
— Нет, денег сразу не дадут. Но можете забирать в долг в лавке на то, что причитается.
   
— Ну, пойдемте, — сказал Том. — Я сегодня хочу поесть и хлеба и мяса. Куда идти, мистер?
   
— Я сам туда иду. Пошли вместе.
   
Том, отец, Эл и дядя Джон зашагали следом за ним по пыльному проулку в глубь сада. Узкие листья на персиковых деревьях начинали желтеть. Персики сидели на ветвях точно маленькие красно-золотые шары. Среди деревьев стояли пустые ящики. Люди сновали взад и вперед — рвали персики прямо в ведра, из ведер перекладывали в тару, относили полные ящики на приемочный пункт, а там возле грузовиков их ждали приемщики, ставившие отметку против фамилии каждого сборщика.
   
— Вот еще четверо, — сказал их провожатый.
   
— Хорошо. Раньше собирали?
   
— Нет, в первый раз, — ответил Том.
   
— Смотрите, чтобы поаккуратнее. Ни падалицы, ни побитых. Побитые не принимаем. Вот ведра, возьмите.
   
Том поднял трехгаллоновое ведро и осмотрел его.
   
— Все дно дырявое.
   
— Так и надо, — сказал конторщик в очках. — Чтобы их не воровали. Ну, вон ваш ряд, начинайте.
   
Джоуды взяли по ведру и вернулись в сад.
   
— Даром времени не теряют, — сказал Том.
   
— Пропади они пропадом, — сказал Эл. — Хочу в гараже работать.
   
Отец покорно шел за Томом. Услышав слова Эла, он круто повернулся к нему.
   
— Ну, будет. И скулит он, и жалуется, и причитает. Работать надо. Смотри, не такой уж ты большой, тебя и отлупить недолго.
   
Эл покраснел от злости. Он весь кипел.
   
Том подошел к нему.
   
— Перестань, Эл, — спокойно сказал он. — Хлеб и мясо. Надо на них заработать.
   
Они срывали персик за персиком и бросали их в ведра. Том не ходил, а бегал. Одно ведро доверху, второе. Он опрастывал их в ящик. Третье ведро. Ящик был полон. — Пять центов заработал, — крикнул Том и, подняв ящик, быстро зашагал к приемочному пункту.
   
— Тут на пять центов, — сказал он приемщику.
   
Приемщик заглянул в ящик, перевернул два-три персика.
   
— Сваливай вон туда. Не пойдет, — сказал он. — Говорили вам, не бейте. Надо осторожнее класть, а то ни цента не заработаете.
   
— Вот дьявол! Да как же…
   
— Легче, легче. Тебя предупредили с самого начала.
   
Том хмуро потупился.
   
— Ладно, — сказал он. — Ладно. — И быстро вернулся к своим. — Можете тоже выкидывать, — сказал он. — У вас не лучше. Такие не принимают.
   
— Да что в самом деле!.. — крикнул Эл.
   
— Надо осторожнее с ними. Не бросать в ведро, а класть.
   
Они начали снова и теперь клали персики бережно. Ящики наполнялись медленнее.
   
— Мы сейчас что-нибудь придумаем, — сказал Том. — А что, если Руфь, или Уинфилд, или Роза будут перекладывать их в ящики? Тогда быстрее пойдет. — Он отнес свой ящик на пункт. — Ну как, теперь есть на пять центов?
   
Приемщик осмотрел верхний ряд, копнул поглубже.
   
— Вот теперь лучше, — сказал он и поставил у себя отметку. — Поаккуратнее надо, только и всего.
   
Том быстро вернулся назад.
   
— Пять центов! — крикнул он. — Я заработал пять центов. Двадцать таких ящиков — и доллар!
   
Они работали без передышки. Вскоре их разыскали Руфь и Уинфилд.
   
— Вы тоже будете работать, — сказал им отец. — Перекладывайте персики в ящик. Только не торопитесь — по одному.
   
Дети присели на корточки и стали вынимать персики из ведра, и вскоре около них выстроилось еще несколько ведер. Том носил полные ящики на пункт.
   
— Седьмой, — говорил он. — Восьмой. Сорок центов заработали. За сорок центов можно купить хорошего мяса.
   
Время шло. Руфь хотела было улизнуть.
   
— Я устала, — жалобно протянула она. — Я пойду отдохну.
   
— Никуда ты не пойдешь, оставайся здесь, — сказал отец.
   
Дядя Джон работал медленно. Том успевал набрать два ведра, пока он набирал одно. Быстрее у него не выходило.
   
В двенадцать часов пришла мать.
   
— Я бы раньше поспела, да Розе стало дурно, — сказала она. — Так и упала замертво.
   
— Вы, наверно, наелись этих персиков, — обратилась мать к Руфи и Уинфилду. — Смотрите, понос будет.
   
Полное тело матери двигалось легко. Она почти сразу отказалась от ведра и собирала персики в фартук. К заходу солнца у них было сдано двадцать ящиков.
   
Том опустил на землю двадцатый.
   
— Доллар, — сказал он. — До какого часа работают?
   
— До темноты, пока видно.
   
— А сейчас в лавке отпустят в долг? Мать хочет купить чего-нибудь.
   
— Что ж, пожалуйста. Выдам вам записку на доллар. — Приемщик написал что-то на клочке бумажки и протянул его Тому.
   
Том отнес записку матери.
   
— Получай. Можешь набрать в лавке на доллар.
   
Мать опустила ведро и расправила плечи.
   
— Чувствительно в первый раз, правда?
   
— Еще бы. Ничего, скоро привыкнем. Ну, беги купи чего-нибудь поесть.
   
Мать спросила:
   
— А чего тебе хочется?
   
— Мяса, — ответил Том. — Мяса, хлеба и кофе с сахаром. А главное, мяса побольше.
   
Руфь заныла:
   
— Мы устали, ма.
   
— Тогда пойдемте со мной.
   
— Они только начали и уж устали, — сказал отец. — Сладу с ними нет. Надо их приструнить как следует, а то совсем от рук отобьются.
   
— Вот устроимся где-нибудь на постоянное житье, будут ходить в школу, — сказала мать. Она пошла в лавку, и Руфь с Уинфилдом несмело побрели следом за ней.
   
— Мы каждый день будем работать? — спросил Уинфилд.
   
Мать остановилась, поджидая их. Она взяла Уинфилда за руку и повела его за собой.
   
— Работа нетрудная, — сказала она. — Вам это полезно. И нам помощь. Если все будем работать, тогда скоро подыщем себе хороший домик. Надо, чтобы все работали.
   
— Я устал.
   
— Знаю, я тоже устала. Всем трудно. А ты подумай о чем-нибудь другом. Думай о том, как будешь ходить в школу.
   
— Я не хочу в школу, ма. И Руфь тоже не хочет. Мы видели, какие здесь ребята учатся. Противные. Дразнят нас — Оки! Мы их видели. Я не хочу в школу.
   
Мать с жалостью посмотрела на его белобрысую голову.
   
— Ты хоть сейчас-то не капризничай, — взмолилась она. — Вот устроимся, тогда пожалуйста. А сейчас не надо. Сейчас нам и без того трудно.
   
— Я шесть персиков съела, — сказала Руфь.
   
— Ну, будет понос. А уборной поблизости здесь нет.
   
Лавка, принадлежащая компании, помещалась в сарае из рифленого железа. Витрины у нее не было. Мать открыла затянутую сеткой дверь и вошла внутрь. За прилавком стоял низкорослый человек. Он был совершенно лысый, и его голый череп отливал синевой. Широкие темные брови таким резким углом взлетели над его глазами, что лицо казалось удивленным и даже испуганным. Нос у него был длинный, тонкий и крючковатый, точно клюв; из ноздрей торчали рыжеватые волосы. Черные сатиновые нарукавники прикрывали рукава его синей рубашки. Когда мать вошла, он стоял, облокотившись на прилавок.
   
— Добрый день, — сказала мать.
   
Он с интересом оглядел ее. Брови взлетели еще выше.
   
— Здравствуйте.
   
— У меня талон на доллар.
   
— Что ж, забирайте товару на свой доллар, — сказал продавец и визгливо хихикнул. — Да-с. На весь доллар. На один доллар. — Он повел рукой, показывая на полки. — Что угодно есть, — и подтянул нарукавники.
   
— Я думаю мяса взять.
   
— Все сорта держим. Фарш. Хотите фарша? Двадцать центов фунт.
   
— Что-то очень дорого. По-моему, я последний раз брала по пятнадцати.
   
— Да, дорого. — Продавец хихикнул. — А в то же время не так уж дорого. Поезжайте-ка за фаршем в город, на это уйдет почти галлон бензина. Выходит, что и не дорого, потому что бензина у вас нет.
   
Мать строго проговорила:
   
— А разве вы тоже потратили галлон бензина, чтобы привезти это мясо сюда?
   
Продавец восторженно захохотал.
   
— Так рассуждать — все шиворот-навыворот получится, — сказал он. — Мы мясо не покупаем, мы его продаем. А если б покупали, тогда дело другое.
   
Мать поднесла два пальца к губам и сосредоточенно нахмурила брови.
   
— Тут одно сало да жилы.
   
— Я за него не ручаюсь, может, оно и не сварится. И за то, что сам стал бы его есть, тоже не ручаюсь. Да мало ли чего я не стал бы делать.
   
Мать бросила на него свирепый взгляд. Она старалась сладить со своим голосом:
   
— А подешевле есть что-нибудь?
   
— Бульонные кости, — ответил он. — Десять центов фунт.
   
— Да ведь это одни кости?
   
— Одни кости, — подтвердил он. — Вкусный суп будет. Из одних костей.
   
— А суповое мясо?
   
— Есть и суповое. Пожалуйста. Двадцать пять центов.
   
— Может, без мяса обойтись? — сказала мать. — Да им хочется. Просили мяса купить.
   
— Мяса всем хочется, мясо всем нужно. Возьмите фарш. Сало вытопите, пойдет на подливку. Ничего не пропадет. Костей выкидывать не придется.
   
— А почем… почем боковина?
   
— Вон куда вы махнули! Это едят только на рождество. Или в день всех святых. Тридцать пять центов фунт. Будь у меня индейка, я бы вам индейку дешевле уступил.
   
Мать вздохнула.
   
— Давайте два фунта фарша.
   
— Слушаю, мэм. — Он соскреб бледное мясо на вощеную бумагу. — Что еще?
   
— Еще хлеба.
   
— Прошу. Большая буханка пятнадцать центов.
   
— Ей цена двенадцать.
   
— Совершенно верно. Поезжайте в город, там купите за двенадцать. Галлон бензина. Что прикажете еще? Картошки?
   
— Да, картошки.
   
— На четверть доллара пять фунтов.
   
Мать с грозным видом двинулась на него.
   
— Наслушалась я вас, довольно! Я знаю, почем она в городе.
   
Продавец поджал губы.
   
— Поезжайте в город.
   
Мать посмотрела на свою стиснутую в кулак руку.
   
— Что же это такое? — тихо спросила она. — Вы здесь хозяин?
   
— Нет. Я здесь работаю.
   
— А зачем вы шутки шутите? Так легче, что ли?
   
Она разглядывала свои заскорузлые, морщинистые руки. Продавец молчал.
   
— Кто же здесь хозяин?
   
— Акционерное общество «Ферма Хупера», мэм.
   
— Оно и цены устанавливает?
   
— Да, мэм.
   
Мать подняла на него глаза и чуть улыбнулась.
   
— К вам, наверно, кто ни придет, все вот так злятся, как я?
   
Он помолчал, прежде чем ответить.