1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
      Между двух теток, у колоны,

      Не замечаема никем,

      Татьяна смотрит и не видит,

      Волненье света ненавидит;

      Ей душно здесь... она мечтой

      Стремится к жизни полевой,

      В деревню, к бедным поселянам,

      В уединенный уголок,

      Где льется светлый ручеек,

      К своим цветам, к своим романам

      И в сумрак липовых аллей,

      Туда, где он являлся ей.

       

       

      LIV.       

      Так мысль ее далече бродит:

      Забыт и свет и шумный бал,

      А глаз меж тем с нее не сводит

      Какой-то важный генерал.

      Друг другу тетушки мигнули

      И локтем Таню враз толкнули,

      И каждая шепнула ей:

      - Взгляни налево поскорей. -

      «Налево? где? что там такое?»

      - Ну, что бы ни было, гляди...

      В той кучке, видишь? впереди,

      Там, где еще в мундирах двое...

      Вот отошел... вот боком стал...

      «Кто? толстый этот генерал?»

       

       

      LV.       

      Но здесь с победою поздравим

      Татьяну милую мою,

      И в сторону свой путь направим,

      Чтоб не забыть, о ком пою...

      Да, кстати, здесь о том два слова:

      Пою приятеля младого

      И множество его причуд.

      Благослови мой долгий труд,

      О ты, эпическая муза!

      И верный посох мне вручив,

      Не дай блуждать мне вкось и вкрив.

      Довольно. С плеч долой обуза!

      Я классицизму отдал честь:

      Хоть поздно, а вступленье есть.

       

       ГЛАВА ВОСЬМАЯ       

      Fare thee well, and if for ever

      Still for ever fare thee well.

      Byron.

       

       

      I.       

      В те дни, когда в садах Лицея

      Я безмятежно расцветал,

      Читал охотно Апулея,

      А Цицерона не читал,

      В те дни, в таинственных долинах,

      Весной, при кликах лебединых,

      Близ вод, сиявших в тишине,

      Являться Муза стала мне.

      Моя студенческая келья

      Вдруг озарилась: Муза в ней

      Открыла пир младых затей,

      Воспела детские веселья,

      И славу нашей старины,

      И сердца трепетные сны.

       

       

      II.       

      И свет ее с улыбкой встретил;

      Успех нас первый окрылил;

      Старик Державин нас заметил

      И, в гроб сходя, благословил.

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

      ......................

       

       

      III.       

      И я, в закон себе вменяя

      Страстей единый произвол,

      С толпою чувства разделяя,

      Я Музу резвую привел

      На шум пиров и буйных споров,

      Грозы полуночных дозоров;

      И к ним в безумные пиры

      Она несла свои дары

      И как Вакханочка резвилась,

      За чашей пела для гостей,

      И молодежь минувших дней

      За нею буйно волочилась -

      А я гордился меж друзей

      Подругой ветреной моей.

       

       

      IV.       

      Но я отстал от их союза

      И вдаль бежал... она за мной.

      Как часто ласковая Муза

      Мне услаждала путь немой

      Волшебством тайного рассказа!

      Как часто, по скалам Кавказа,

      Она Ленорой, при луне,

      Со мной скакала на коне!

      Как часто по брегам Тавриды

      Она меня во мгле ночной

      Водила слушать шум морской,

      Немолчный шепот Нереиды,

      Глубокий, вечный хор валов,

      Хвалебный гимн отцу миров.

       

       

      V.       

      И, позабыв столицы дальной

      И блеск и шумные пиры,

      В глуши Молдавии печальной

      Она смиренные шатры

      Племен бродящих посещала,

      И между ими одичала,

      И позабыла речь богов

      Для скудных, странных языков,

      Для песен степи ей любезной...

      Вдруг изменилось всё кругом:

      И вот она в саду моем

      Явилась барышней уездной,

      С печальной думою в очах,

      С французской книжкою в руках.

       

       

      VI.       

      И ныне Музу я впервые

      На светский раут ([44]) привожу;

      На прелести ее степные

      С ревнивой робостью гляжу.

      Сквозь тесный ряд аристократов,

      Военных франтов, дипломатов,

      И гордых дам она скользит;

      Вот села тихо и глядит,

      Любуясь шумной теснотою,

      Мельканьем платьев и речей,

      Явленьем медленным гостей

      Перед хозяйкой молодою,

      И темной рамою мужчин

      Вкруг дам как около картин.

       

       

      VII.       

      Ей нравится порядок стройный

      Олигархических бесед,

      И холод гордости спокойной,

      И эта смесь чинов и лет.

      Но это кто в толпе избранной

      Стоит безмолвный и туманный?

      Для всех он кажется чужим.

      Мелькают лица перед ним,

      Как ряд докучных привидений.

      Что, сплин иль страждущая спесь

      В его лице? Зачем он здесь?

      Кто он таков? Ужель Евгений?

      Ужели он?.. Так, точно он.

      - Давно ли к нам он занесен?

       

       

      VIII.       

      Всё тот же он, иль усмирился?

      Иль корчит так же чудака?

      Скажите, чем он возвратился?

      Что нам представит он пока?

      Чем ныне явится? Мельмотом,

      Космополитом, патриотом,

      Гарольдом, квакером, ханжой,

      Иль маской щегольнет иной,

      Иль просто будет добрый малой,

      Как вы да я, как целый свет?

      По крайне мере мой совет:

      Отстать от моды обветшалой.

      Довольно он морочил свет...

      - Знаком он вам? - И да и нет.

       

       

      IX.       

      - Зачем же так неблагосклонно

      Вы отзываетесь о нем?

      За то ль, что мы неугомонно

      Хлопочем, судим обо всем,

      Что пылких душ неосторожность

      Самолюбивую ничтожность

      Иль оскорбляет иль смешит,

      Что ум, любя простор, теснит,

      Что слишком часто разговоры

      Принять мы рады за дела,

      Что глупость ветрена и зла,

      Что важным людям важны вздоры,

      И что посредственность одна

      Нам по плечу и не странна?

       

       

      X.       

      Блажен, кто с молоду был молод,

      Блажен, кто во-время созрел,

      Кто постепенно жизни холод

      С летами вытерпеть умел;

      Кто странным снам не предавался,

      Кто черни светской не чуждался,

      Кто в двадцать лет был франт иль  хват,

      А в тридцать выгодно женат;

      Кто в пятьдесят освободился

      От частных и других долгов,

      Кто славы, денег и чинов

      Спокойно в очередь добился,

      О ком твердили целый век:

      N. N. прекрасный человек.

       

       

      XI.       

      Но грустно думать, что напрасно

      Была нам молодость дана,

      Что изменяли ей всечасно,

      Что обманула нас она;

      Что наши лучшие желанья,

      Что наши свежие мечтанья

      Истлели быстрой чередой,

      Как листья осенью гнилой.

      Несносно видеть пред собою

      Одних обедов длинный ряд,

      Глядеть на жизнь как на обряд,

      И вслед за чинною толпой

      Идти, не разделяя с ней

      Ни общих мнений, ни страстей.

       

       

      XII.       

      Предметом став суждений шумных,

      Несносно (согласитесь в том)

      Между людей благоразумных

      Прослыть притворным чудаком,

      Или печальным сумасбродом,

      Иль даже Демоном моим.

      Онегин (вновь займуся им),

      Убив на поединке друга,

      Дожив без цели, без трудов

      До двадцати шести годов,

      Томясь в бездействии досуга

      Без службы, без жены, без дел,

      Ничем заняться не умел.

       

       

      XIII.       

      Им овладело беспокойство,

      Охота к перемене мест

      (Весьма мучительное свойство,

      Немногих добровольный крест).

      Оставил он свое селенье,

      Лесов и нив уединенье,

      Где окровавленная тень

      Ему являлась каждый день,

      И начал странствия без цели,

      Доступный чувству одному;

      И путешествия ему,

      Как всё на свете, надоели;

      Он возвратился и попал,

      Как Чацкий, с корабля на бал.

       

       

      XIV.       

      Но вот толпа заколебалась,

      По зале шепот пробежал...

      К хозяйке дама приближалась,

      За нею важный генерал.

      Она была нетороплива,

      Не холодна, не говорлива,

      Без взора наглого для всех,

      Без притязаний на успех,

      Без этих маленьких ужимок,

      Без подражательных затей...

      Всё тихо, просто было в ней,

      Она казалась верный снимок

      Ducommeilfaut... (Шишков,  прости:

      Не знаю, как перевести.)

       

       

      XV.       

      К ней дамы подвигались ближе;

      Старушки улыбались ей;

      Мужчины кланялися ниже,

      Ловили взор ее очей;

      Девицы проходили тише

      Пред ней по зале: и всех выше

      И нос и плечи подымал

      Вошедший с нею генерал.

      Никто б не мог ее прекрасной

      Назвать; но с головы до ног

      Никто бы в ней найти не мог

      Того, что модой самовластной

      В высоком лондонском кругу

      Зовется vulgar. (Не могу...

       

       

      XVI.       

      Люблю я очень это слово,

      Но не могу перевести;

      Оно у нас покамест ново,

      И вряд ли быть ему в чести.

      Оно б годилось в эпиграмме...)

      Но обращаюсь к нашей даме.

      Беспечной прелестью мила,

      Она сидела у стола

      С блестящей Ниной Воронскою,

      Сей Клеопатрою Невы;

      И верно б согласились вы,

      Что Нина мраморной красою

      Затмить соседку не могла,

      Хоть ослепительна была.

       

       

      XVII.       

      "Ужели, - думает Евгений, -

      Ужель она? Но точно... Нет...

      Как! из глуши степных  селений..."

      И неотвязчивый лорнет

      Он обращает поминутно

      На ту, чей вид напомнил смутно

      Ему забытые черты.

      "Скажи мне, князь, не знаешь ты,

      Кто там в малиновом берете

      С послом испанским говорит?"

      Князь на Онегина глядит.

      - Ага! давно ж ты не был в свете.

      Постой, тебя представлю я. -

      «Да кто ж она?» - Женя моя. -

       

       

      XVIII.       

      "Так ты женат! не знал я ране!

      Давно ли?" - Около двух лет. -

      «На ком?» - На Лариной. - «Татьяне!»

      - Ты ей знаком? - «Я им сосед».

      - О, так пойдем же. - Князь  подходит

      К своей жене и ей подводит

      Родню и друга своего.

      Княгиня смотрит на него...

      И что ей душу не смутило,

      Как сильно ни была она

      Удивлена, поражена,

      Но ей ничто не изменило:

      В ней сохранился тот же тон,

      Был также тих ее поклон.

       

       

      XIX.       

      Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась,

      Иль стала вдруг бледна, красна...

      У ней и бровь не шевельнулась;

      Не сжала даже губ она.

      Хоть он глядел нельзя прилежней,

      Но и следов Татьяны прежней

      Не мог Онегин обрести.

      С ней речь хотел он завести

      И - и не мог. Она спросила,

      Давно ль он здесь, откуда он

      И не из их ли уж сторон?

      Потом к супругу обратила

      Усталый взгляд; скользнула вон...

      И недвижим остался он.

       

       

      XX.       

      Ужель та самая Татьяна,

      Которой он наедине,

      В начале нашего романа,

      В глухой, далекой стороне,

      В благом пылу нравоученья

      Читал когда-то наставленья,

      Та, от которой он хранит

      Письмо, где сердце говорит,

      Где всё наруже, всё на воле,

      Та девочка... иль это сон?..

      Та девочка, которой он

      Пренебрегал в смиренной доле,

      Ужели с ним сейчас была

      Так равнодушна, так смела?

       

       

      XXI.       

      Он оставляет раут тесный,

      Домой задумчив едет он;

      Мечтой то грустной, то прелестной

      Его встревожен поздний сон.

      Проснулся он; ему приносят

      Письмо: князь N. покорно просит

      Его на вечер. "Боже! к ней!..

      О, буду, буду!" и скорей

      Марает он ответ учтивый.

      Что с ним? в каком он странном сне!

      Что шевельнулось в глубине

      Души холодной и ленивой?

      Досада? суетность? иль вновь

      Забота юности - любовь?

       

       

      XXII.       

      Онегин вновь часы считает,

      Вновь не дождется дню конца.

      Но десять бьет; он выезжает,

      Он полетел, он у крыльца,

      Он с трепетом к княгине входит;

      Татьяну он одну находит,

      И вместе несколько минут

      Они сидят. Слова нейдут

      Из уст Онегина. Угрюмый,

      Неловкий, он едва, едва

      Ей отвечает. Голова

      Его полна упрямой думой.

      Упрямо смотрит он: она

      Сидит покойна и вольна.

       

       

      XXIII.       

      Приходит муж. Он прерывает

      Сей неприятный  tête-à-tête;

      С Онегиным он вспоминает

      Проказы, шутки прежних лет.

      Они смеются. Входят гости.

      Вот крупной солью светской злости

      Стал оживляться разговор;

      Перед хозяйкой легкий вздор

      Мелькал без глупого жеманства,

      И прерывал его меж тем

      Разумный толк без пошлых тем,

      Без вечных истин, без педанства,

      И не пугал ничьих ушей

      Свободной живостью своей.

       

       

      XXIV.       

      Тут был однако цвет столицы,

      И знать и моды образцы,

      Везде встречаемые лицы,

      Необходимые глупцы;

      Тут были дамы пожилые

      В чепцах и розах, с виду злые;

      Тут было несколько девиц,

      Не улыбающихся лиц;

      Тут был посланник, говоривший

      О государственных делах;

      Тут был в душистых сединах

      Старик, по-старому шутивший:

      Отменно тонко и умно,

      Что нынче несколько смешно.

       

       

      XXV.       

      Тут был на эпиграммы падкий

      На всё сердитый господин:

      На чай хозяйский слишком сладкий,

      На плоскость дам, на тон мужчин,

      На толки про роман туманный,

      На вензель, двум сестрицам данный,

      На ложь журналов, на войну,

      На снег и на свою жену.

      ....................

      ....................

      ....................

      ....................

      ....................

      ....................

       

       

      XXVI.       

      Тут был Проласов, заслуживший

      Известность низостью души,

      Во всех альбомах притупивший,

      St.-Priest, твои карандаши;

      В дверях другой диктатор бальный

      Стоял картинкою журнальной,

      Румян, как вербный херувим,

      Затянут, нем и недвижим,

      И путешественник залётный,

      Перекрахмаленный нахал,

      В гостях улыбку возбуждал

      Своей осанкою заботной,

      И молча обмененный взор

      Ему был общий приговор.

       

       

      XXVII.       

      Но мой Онегин вечер целый

      Татьяной занят был одной,

      Не этой девочкой несмелой,

      Влюбленной, бедной и простой,

      Но равнодушною княгиней,