1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Только тому ее дать, кто сумеет угнать из Филаки    

Стадо коров круторогих Ификла, славного силой.    

Трудно их было угнать. Лишь один безупречный гадатель    

Их обещался добыть. Но настигла его при попытке    

Злая судьба божества – пастухи и тяжелые узы.    

Месяц один за другим протекал, и дни убегали,    

Год свой круг совершил, и снова весна воротилась.    

Тут на свободу его отпустила Ификлова сила:    

Все он ему предсказал, и решение Зевса свершилось.    

После того я и Леду увидел, жену Тиндарея.    

От Тиндарея у ней родилися два сына могучих –    

Кастор, коней укротитель, с кулачным бойцом Полидевком.    

Оба землею они жизнедарною взяты живыми    

И под землею от Зевса великого почесть имеют:    

День они оба живут и на день потом умирают.    

Честь наравне им с богами обоим досталась на долю.    

Ифимедею, жену Алоея, потом я увидел.    

Мне рассказала она, что сошлась с Посейдоном‑владыкой.    

Два у ней сына на свет родились – кратковечные оба, –    

Славный везде Эфиальт и От, на бессмертных похожий.    

Щедрая почва обоих вскормила высокими ростом.    

Славному лишь Ориону они в красоте уступали.    

Только девять им минуло лет – шириной они были    

В девять локтей, в вышину ж девяти саженей достигали.    

Даже бессмертным богам грозили они дерзновенно    

Весь заполнить Олимп суматохой войны многобурной.    

Оссу они на Олимп взгромоздить собирались, шумящий    

Лесом густым Пелион – на Оссу, чтоб неба достигнуть.    

Если б успели они возмужать, то и сделали б это.    

Но умертвил их обоих рожденный Лето пышнокудрой    

Зевсов сын до того, как зацвел под висками у братьев    

Легкий пушок, подбородки же их волосами покрылись.    

Федру, Прокриду прекрасную я увидал, Ариадну,    

Дочь кознодея Миноса, которую с Крита когда‑то    

Вез с собою Тезей на священный акрополь афинский,    

Но не успел насладиться – убила ее Артемида    

По обвиненью ее Дионисом на острове Дие.    

Мэру я видел, Климену с ужасной для всех Эрифилой,    

Ценное золото в дар принявшей за гибель супруга.    

Всех же не смог бы решительно я ни назвать, ни исчислить,    

Сколько там дочерей и супруг я увидел героев, –    

Прежде бессмертная б кончилась ночь. И давно уж пора мне    

Спать, – на корабль ли пошедши к товарищам, здесь ли  оставшись.    

Мой же отъезд пусть будет заботою божьей и вашей".    

Так он закончил. В глубоком молчании гости сидели.    

Все в тенистом чертоге охвачены были восторгом.    

Тут белорукая так начала говорить им Арета:    

"Как вам, скажите, феаки, понравился этот пришелец    

Видом и ростом высоким, внутри же – умом благородным?    

Гость хотя он и мой, но все вы к той чести причастны.    

Вот почему не спешите его отправлять и не будьте    

Скупы в подарках. Ведь в них он нуждается очень. У вас же    

Много накоплено дома богатств изволеньем бессмертных".    

К ним обратился потом и старик Ехепей благородный,    

Всех остальных феакийских мужей превышавший годами.    

"Нет ничего, что бы шло против помыслов наших и целей,    

В том, что сказала царица. Друзья, согласимся же с нею.    

А порешить все и сделать – на то Алкиноева воля".    

Вот что тогда Алкиной, ему отвечая, промолвил:    

"Все, что сказано, будет на деле исполнено так же    

Верно, как то, что я жив и что я феакийцами правлю.    

Гость же пускай наш потерпит. Хоть очень в отчизну он рвется,    

Все же до завтра придется ему подождать, чтоб успел я    

Все приношенья собрать. Об его ж возвращеньи подумать –    

Дело мужей, всех прежде – мое, ибо я здесь властитель".    

И отвечал Алкиною царю Одиссей многоумный:    

"Царь Алкиной, между всех феакийских мужей наилучший!    

Если б еще мне и на год вы тут приказали остаться,    

Чтобы поездку устроить и славных набрать мне подарков,    

Я б согласился охотно: намного мне выгодней было б    

С более полными в землю отцов возвратиться руками.    

Был бы я боле тогда уважаем и был бы милее    

Всем, кто увидит меня, когда я в Итаку вернуся".    

Тотчас царь Алкиной, ему отвечая, промолвил:    

"Смотрим мы на тебя, Одиссей, – и никак не возможно    

Думать, что лжец, проходимец пред нами, каких в изобильи    

Черная кормит земля средь густо посеянных смертных,    

Нагло сплетающих ложь, какой никому не распутать.    

Прелесть в словах твоих есть, и мысли твои благородны.    

Что ж до рассказа о бедах твоих и о бедах ахейцев, –    

Словно певец настоящий, искусный рассказ свой ведешь ты!    

Вот что, однако, скажи, и скажи совершенно правдиво:    

Видел кого‑либо ты из товарищей там богоравных,    

Бившихся также под Троей и участь свою там принявших?    

Ночь эта очень длинна, без конца. И еще нам не время    

Спать. Продолжай же рассказ о чудесных твоих приключеньях,    

Я до зари здесь божественной рад оставаться все время,    

Если про беды свои мне рассказывать ты пожелаешь".    

И отвечал Алкиною царю Одиссей многоумный:    

"Царь Алкиной, между всех феакийских мужей наилучший!    

Время для длинных рассказов одно, для сна же – другое.    

Если, однако, еще ты послушать желаешь, охотно    

И про другое тебе расскажу, что гораздо плачевней, –    

Про злоключенья товарищей тех, что позднее погибли:    

Из многостонных боев с троянцами целыми вышли,    

При возвращеньи ж погибли стараньями женщины гнусной.    

После того как рассеяла души всех жен слабосильных    

Чистая Персефонея туда и сюда, появилась    

Передо мною душа Агамемнона, сына Атрея,    

Глядя печально. Вокруг собралися товарищей души –    

Всех, кто смертную участь с ним принял в Эгистовом доме.    

Тотчас меня он узнал, как только увидел глазами.    

Громко заплакал Атрид, проливая обильные слезы,    

Руки простер он, меня заключить порываясь в объятья.    

Больше, однакоже, не было в нем уж могучей и крепкой    

Силы, какою когда‑то полны были гибкие члены.    

Жалость мне сердце взяла, и слезы из глаз полилися.    

Громко к нему со словами крылатыми я обратился:    

– Славный герой Атреид, владыка мужей Агамемнон!    

Что за Кера тебя всех печалящей смерти смирила?    

Или тебя Посейдон погубил в кораблях твоих быстрых,    

Грозную силу воздвигнув свирепо бушующих ветров?    

Или на суше тебя враги погубили в то время,    

Как ты отрезать старался коровьи стада и овечьи    

Или как женщин и город какой захватить домогался? –    

Так говорил я. Тотчас же он, мне отвечая, промолвил:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Не Посейдон мне погибель послал в кораблях моих быстрых,    

Грозную силу воздвигнув свирепо бушующих ветров,    

И не враждебные люди меня погубили на суше.    

Смерть и несчастье готовя, Эгист пригласил меня в дом свой    

И умертвил при пособьи супруги моей окаянной:    

Стал угощать – и зарезал, как режут быка возле яслей.    

Так печальнейшей смертью я умер. Зарезаны были    

Тут же вокруг и товарищи все, как свиньи, которых    

Много могущий себе разрешить, богатейший хозяин    

К свадьбе, к пирушке обычной иль к пиру роскошному режет.    

Видеть, конечно, немало убийств уж тебе приходилось –    

И в одиночку погибших и в общей сумятице боя.    

Но несказанной печалью ты был бы охвачен, увидев,    

Как меж кратеров с вином и столов, переполненных пищей,    

Все на полу мы валялись, дымившемся нашею кровью.    

Самым же страшным, что слышать пришлось мне, был голос  Кассандры,    

Дочери славной Приама. На мне Клитемнестра‑злодейка    

Деву убила. Напрасно слабевшей рукою пытался    

Меч я схватить, умирая, – рука моя наземь упала.    

Та же, бесстыжая, прочь отошла, не осмелившись даже    

Глаз и рта мне закрыть, уходившему в царство Аида.    

Нет ничего на земле ужаснее, нет и бесстыдней    

Женщины, в сердце своем на такое решившейся дело!    

Что за дело она неподобное сделать решилась,    

Мужу законному смерть приготовив коварно! А я‑то    

Думал, что в дом я к себе ворочуся на радость и детям    

И домочадцам! Такое позорное дело свершивши,    

И на себя она стыд навлекла и навек осрамила    

Племя и будущих жен слабосильных, пускай и невинных. –    

Так говорил он. И я, ему отвечая, промолвил:    

– Горе! Поистине, Зевс протяженно гремящий издавна    

Возненавидел потомков Атрея, которым погибель    

Шлет через женщин. Убито нас много мужей за Елену,    

Ныне ж тебе издалека устроила смерть Клитемнестра. –    

Так я сказал. И тотчас же он, мне отвечая, промолвил:    

– Вот почему на жену полагаться и ты опасайся.    

Не раскрывай перед нею всего, что в мыслях имеешь.    

Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое.    

Но для тебя, Одиссей, чрез жену не опасна погибель:    

Слишком разумна она и хорошие мысли имеет,    

Старца Икария дочь, благонравная Пенелопея.    

Мы, на войну отправляясь, ее молодою женою    

Дома оставили, был у груди ее малым младенцем    

Мальчик, который теперь меж мужей заседает в собраньи.    

Счастлив твой сын! Воротившись, отец его дома увидит,    

Так же и сам он прижмется к отцу, как обычно бывает.    

Мне же супруга моя не позволила даже на сына    

Всласть наглядеться. Я был во мгновение ею зарезан.    

Слово другое скажу, и обдумай его хорошенько.    

Скрой возвращенье свое и пристань кораблем незаметно    

К родине милой твоей. Ибо женщинам верить опасно.    

Вот что, однако, скажи, и скажи совершенно правдиво:    

Слышать вам не пришлось ли о сыне моем, не живет ли    

Он где‑нибудь в Орхомене, иль в Пилосе, крае песчаном,    

Или же в Спарте пространной у дяди его Менелая.    

Ибо не умер еще Орест божественный – жив он! –    

Так говорил он. И я, ему отвечая, промолвил:    

– Что ты об этом, Атрид, выспрашивать вздумал? Не знаю,    

Жив ли еще он иль умер. На ветер болтать не годится. –    

Так, меж собою печальный ведя разговор, мы стояли,    

Горем объятые тяжким, обильные слезы роняя.    

Тут ко мне подошла душа Ахиллеса Пелида,    

Следом – Патрокла душа, Антилоха, отважного духом,    

Также Аякса, который всех лучше и видом и ростом    

После Пелида бесстрашного был среди прочих данайцев.    

Сразу узнала меня душа Эакида героя.    

Скорбно со словом она окрыленным ко мне обратилась:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Дерзостный, что еще больше, чем это, придумать ты мог бы?    

Как ты решился спуститься в обитель Аида, где только    

Тени умерших людей, сознанья лишенные, реют? –    

Так говорил он. И я, отвечая Пелиду, промолвил:    

– Сын благородный Пелея, храбрейший меж всеми ахеец!    

За прорицаньем пришел я к Тиресию, чтобы совет мне    

Подал он, как в каменистую мне воротиться Итаку.    

Не приближался еще я к ахейской стране, на родную    

Землю свою не ступал. Беда за бедою приходит.    

Ты же – не было мужа счастливей тебя и не будет!    

Прежде тебя наравне почитали с богами живого    

Все мы, ахейцы, теперь же и здесь, меж умерших, царишь ты.    

Так не скорби же о том, что ты умер, Пелид благородный! –    

Так я сказал. И тотчас же он, мне отвечая, промолвил:    

– Не утешай меня в том, что я мертв, Одиссей благородный!    

Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату    

У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,    

Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью.    

Ну, а теперь расскажи мне о сыне моем достославном,    

К Трое отправился ль он или нет, чтоб сражаться меж первых?    

О безупречном Пелее что слышать тебе довелося?    

Все ль еще в прежней чести он у нас в городах мирмидонских    

Или же в пренебреженьи живет на Элладе и Фтии,    

Так как руками его и ногами уж старость владеет?    

Если б на помощь ему под сияние яркое солнца    

Мог я явиться таким, каким на равнине троянской    

Я избивал наилучших бойцов, аргивян защищая, –    

Если б таким я в отчизну явился хотя б не надолго,    

Страшными б сделал я силу мою и могучие руки    

Всем, кто теснит старика и почести должной лишает.    

Так говорил Ахиллес. И, ему отвечая, сказал я:    

– О безупречном Пелее, по правде сказать, ничего мне    

Слышать нигде не пришлось. О твоем же возлюбленном сыне    

Неоптолеме всю правду тебе, как ты просишь, скажу я.    

В стан корабельный его к ахейцам красивопоножным    

С острова Скироса сам я привез в корабле равнобоком.    

Если вокруг Илиона, бывало, совет мы держали,    

Первым всегда выступал он со словом полезным и дельным.    

Нестор, подобный богам, и я лишь его побеждали.    

Но на равнине троянской, когда мы сражалися медью,    

Он никогда не хотел в толпе средь других оставаться.    

Рвался далеко вперед, с любым состязаясь в отваге.    

Много мужей умертвил он в ужаснейших сечах кровавых.    

Всех я, однако, тебе не смогу ни назвать, ни исчислить,    

Столько избил он мужей, выступая в защиту ахейцев.    

Так Еврипила героя, Телефова сына, убил он    

Острою медью, и много кетейцев‑товарищей пало    

Возле него из‑за принятых женщиной ценных подарков.    

Только Мемнон богоравный его превышал красотою.    

Ну, а когда мы входили в коня работы Епея, –    

Мы, вожди аргивян, – и было поручено двери    

Мне отмыкать и смыкать в запиравшейся крепко засаде,    

Все остальные вожди и советчики войска ахейцев    

Слезы стирали со щек, и у каждого члены тряслися.    

Что ж до него, то все время ни разу увидеть не мог я,    

Чтобы прекрасная кожа его побледнела иль слезы    

Он утирал бы с лица. Напротив, меня умолял он,    

Чтоб его выпустил я из коня, и хватался за пику,    

За рукоятку меча, погибель врагам замышляя.    

После того же как взяли мы город высокий Приама,    

С долей своей и с богатой наградой поплыл он оттуда    

На корабле – невредимый, не раненный острою медью    

Ни в рукопашную, ни издалека, как это обычно    

В битвах бывает: Арес ведь свирепствует в них без  разбора. –    

Так я сказал. И душа быстроногого сына Эака    

Лугом пошла от меня асфодельным, широко шагая,    

Радуясь вести, что славою сын его милый покрылся.    

Горестно души других мертвецов опочивших стояли.    

Все домогались услышать о том, что у каждой лежало    

На сердце. Только душа Теламонова сына Аякса    

Молча стояла вдали, одинокая, все на победу    

Злобясь мою, даровавшую мне пред судами доспехи    

Сына Пелеева. Мать состязанье сама учредила.    

Суд же тот дети троян решили с Палладой Афиной.    

О, для чего в состязаньи таком одержал я победу!    

Что за муж из‑за этих доспехов погиб несравненный,    

Сын Теламонов Аякс, – и своими делами и видом    

После Пелида бесстрашного всех превышавший данайцев!    

С мягкой и ласковой речью к душе его я обратился:    

– Сын Теламонов, бесстрашный Аякс! Неужели и мертвый    

Гневаться ты на меня никогда перестать не желаешь    

Из‑за проклятых доспехов, так много нам бед причинивших!    

Ты, оплот наш всегдашний, погиб. О тебе непрестанно    

Все мы, ахейцы, скорбим, как о равном богам Ахиллесе,    

Раннюю смерть поминая твою. В ней никто не виновен,    

Кроме Зевеса, который к войскам копьеборных данайцев    

Злую вражду проявил и час ниспослал тебе смерти.    

Ну же, владыка, приблизься, чтоб речь нашу мог ты и слово    

Слышать. Гнев непреклонный и дух обуздай свой упорный! –    

Так я сказал. Ничего мне Аякс не ответил и молча    

Двинулся вслед за другими тенями умерших к Эребу.    

Все же и гневный он стал бы со мной говорить или я с ним,    

Если б в груди у меня не исполнился дух мой желаньем    

Души также других скончавшихся мертвых увидеть.    

Я там увидел Миноса, блестящего Зевсова сына.    

Скипетр держа золотой, над мертвыми суд отправлял он, –    

Сидя. Они же, его окруживши, – кто сидя, кто стоя,    

Ждали суда пред широковоротным жилищем Аида.    

После того увидал я гигантскую тень Ориона.    

По асфодельному лугу преследовал диких зверей он, –    

Тех же, которых в горах он пустынных когда‑то при жизни    

Палицей медной своею избил, никогда не крушимой.    

Тития также я видел, рожденного славною Геей.    

Девять пелетров заняв, лежал на земле он. Сидело    

С каждого бока его по коршуну; печень терзая,    

В сальник въедались ему. И не мог он отбиться руками.    

Зевсову он обесчестил супругу Лето, как к Пифону    

Чрез Панопей она шла, хоровыми площадками славный.    

Я и Тантала увидел, терпящего тяжкие муки.    

В озере там он стоял. Достигала вода подбородка.    

Жаждой томимый, напрасно воды захлебнуть он старался.    

Всякий раз, как старик наклонялся, желая напиться,    

Тотчас вода исчезала, отхлынув назад; под ногами    

Черную землю он видел, – ее божество осушало.    

Много высоких деревьев плоды наклоняло к Танталу –    

Сочные груши, плоды блестящие яблонь, гранаты,    

Сладкие фиги смоковниц и ягоды маслин роскошных.    

Только, однако, плоды рукою схватить он пытался,    

Все их ветер мгновенно подбрасывал к тучам тенистым.    

Я и Сизифа увидел, терпящего тяжкие муки.    

Камень огромный руками обеими кверху катил он.    

С страшным усильем, руками, ногами в него упираясь,    

В гору он камень толкал. Но когда уж готов был тот камень    

Перевалиться чрез гребень, назад обращалася тяжесть.    

Под гору камень бесстыдный назад устремлялся, в долину.    

Снова, напрягшись, его начинал он катить, и струился    

Пот с его членов, и тучею пыль с головы поднималась,    

После того я увидел священную силу Геракла, –    

Тень лишь. А сам он с богами бессмертными вместе    

В счастьи живет и имеет прекраснолодыжную Гебу,    

Златообутою Герой рожденную дочь Громовержца.    

Мертвые шумно метались над ним, как мечутся в страхе    

Птицы по воздуху. Темной подобяся ночи, держал он    

Выгнутый лук, со стрелой на тугой тетиве, и ужасно    

Вкруг озирался, как будто готовый спустить ее тотчас.    

Страшная перевязь блеск издавала, ему пересекши    

Грудь златолитным ремнем, на котором с чудесным искусством    

Огненноокие львы, медведи и дикие свиньи,    

Схватки жестокие, битвы, убийства изваяны были.    

Сделавший это пускай ничего не работает больше, –    

Тот, кто подобный ремень с таким изукрасил искусством!    

Тотчас узнавши меня, лишь только увидел глазами,    

Скорбно ко мне со словами крылатыми он обратился:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Что, злополучный, и ты, как я вижу, печальную участь    

Терпишь, – подобную той, какую под солнцем терпел я?    

Был я сыном Зевеса Кронида. Страданий, однако,    

Я испытал без конца. Недостойнейший муж надо мною    

Властвовал, много трудов на меня возложил тяжелейших.    

Был я им послан сюда, чтобы пса привести. Полагал он,    

Неисполнимее подвига быть уж не может другого.    

Подвиг свершил я и пса из жилища Аидова вывел.    

Помощь мне оказали Гермес с совоокой Афиной. –    

Так сказавши, обратно в обитель Аида пошел он.    

Я же на месте остался и ждал, не придет ли, быть может,    

Кто еще из героев, погибших в минувшее время.    

Я б и увидел мужей стародавних, каких мне хотелось, –    

Славных потомков богов, Пирифоя, владыку Тезея.    

Раньше, однако, слетелись бессчетные рои умерших    

С криком чудовищным. Бледный объял меня ужас, что вышлет    

Голову вдруг на меня чудовища, страшной Горгоны,    

Славная Персефонея богиня из недр преисподней.    

Быстро взойдя на корабль, товарищам всем приказал я,    

Следом взошедши за мной, развязать судовые причалы.    

Тотчас они на корабль поднялись и к уключинам сели.    

Вниз по высоким волнам Океана‑реки понеслись мы, –    

Первое время на веслах, потом – под ветром попутным".    

     

 ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ    

     

     

"Вскоре покинул корабль наш теченье реки Океана    

И по шумящим волнам широкодорожного моря    

Прибыл на остров Ээю, где рано родившейся Эос    

Дом, и площадки для танцев, и место, где солнце восходит.    

Там быстроходный корабль на прибрежный песок мы втащили,    

Вышли и сами на берег немолчно шумящего моря    

И, в ожидании Эос божественной, спать улеглися.    

Рано рожденная встала из тьмы розоперстая Эос.    

Мы поднялися. Послал я товарищей к дому Цирцеи    

Труп принести Ельпенора умершего к берегу моря.    

Дров нарубивши в лесу на самом высоком из мысов,    

Похоронили товарища мы с сокрушеньем и плачем.    

После того же как труп и оружие вместе сожгли мы,    

Холм насыпали мы и камень могильный воздвигли.    

Сверху же в холм тот могильный весло его прочное вбили.    

Так по порядку свершили мы все. От Цирцеи не скрылось    

Наше прибытье из царства Аида. Она, нарядившись,    

Быстро пришла к нам. За нею служанки несли в изобильи    

Хлеба и мяса, сосуды с пурпурным вином искрометным.    

Ставши меж нас в середине, богиня богинь нам сказала:    

– Дерзкие! В дом низошли вы Аида живыми! Два раза    

Вам умереть! Остальные же все умирают однажды.    

Сядьте ж теперь за еду и вино распивайте, покуда    

Длится сегодняшний день. А завтра, лишь утро забрезжит,    

В путь отправляйтесь. Дорогу я вам покажу и подробно    

Все объясню, чтоб коварство чье‑либо, несущее беды,    

Не причинило беды вам какой на земле иль на море. –    

Так сказала. Ее мы послушались сердцем отважным.    

Целый день напролет до захода мы солнца сидели,    

Ели обильно мы мясо и сладким вином утешались.    

Солнце меж тем закатилось, и сумрак спустился на землю,    

Спутники спать улеглись вблизи корабельных причалов.    

За руку взявши, Цирцея меня на песок усадила    

От остальных вдалеке, легла и расспрашивать стала.    

Все подробно я стал ей рассказывать, как что случилось.    

После того мне словами сказала Цирцея царица:    

– Все это сделано так, как и нужно. Теперь же послушай,    

Что тебе я скажу и что тебе бог сам напомнит.    

Прежде всего ты сирен повстречаешь, которые пеньем    

Всех обольщают людей, какой бы ни встретился с ними.    

Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит,    

Тот не вернется домой никогда. Ни супруга, ни дети    

Не побегут никогда ему с радостным криком навстречу.    

Звонкою песнью своею его очаруют сирены,    

Сидя на мягком лугу. Вокруг же огромные тлеют    

Груды костей человечьих, обтянутых сморщенной кожей.    

Мимо корабль твой гони. Залепи товарищам уши,    

Воск размягчив медосладкий, чтоб их ни один не услышал    

Спутник. А если ты сам пожелаешь, то можешь послушать.    

Пусть лишь товарищи, руки и ноги связав тебе крепко,    

Стоя привяжут концами тебя к основанию мачты,    

Чтоб наслаждаться ты мог, обеим внимая сиренам.    

Если ж ты станешь просить и себя развязать им прикажешь,    

Пусть они еще больше ремней на тебя намотают.    

После того как сирен товарищи сзади оставят,    

Дальше тебе ни за что говорить я не стану, какую    

Выбрать дорогу тебе. Умом своим собственным должен    

Это решить ты. А я расскажу об обеих дорогах.    

Встретишь на первой утесы высокие. Яро пред ними    

Волны кипят синеглазой богини морской Амфитриты.    

Планктами эти утесы зовут всеблаженные боги.    

Мимо тех скал пролететь ни птицы не могут, ни также    

Робкие голуби – те, что амвросию Зевсу приносят.    

Гладкий утес одного между них каждый раз убивает.    

Тотчас, однако, отец заменяет убитого новым.    

Все корабли, к тем скалам подходившие, гибли с пловцами;    

Доски одни оставались от них и бездушные трупы,    

Гибельным вихрем огня и волною носимые в море.    

Скалы те миновал один лишь корабль мореходный,    

Славный повсюду Арго, от царя возвращаясь Эета.    

Так же б разбился мгновенно и он о высокие скалы,    

Не проведи его Гера, любившая сильно Язона.    

Два на дороге второй есть утеса. Один достигает    

Острой вершиною неба, вокруг нее тучи теснятся    

Черные. Прочь никогда не уходят они, у вершины    

Воздух ни летом, ни осенью там не бывает прозрачным.    

Смертный не мог бы взойти на утес иль спуститься обратно.    

Даже когда двадцатью бы руками владел и ногами, –    

Так этот гладок утес, как будто отесанный кем‑то.    

Мрачная есть в середине утеса большая пещера.    

Обращена она входом на мрак, на запад, к Эребу.    

Мимо нее ты направь свой корабль, Одиссей благородный.    

Даже сильнейший стрелок, с корабля нацелясь из лука,    

Полой пещеры не смог бы достигнуть своею стрелою.    

Страшно рычащая Сцилла в пещере скалы обитает.    

Как у щенка молодого, звучит ее голос. Сама же –    

Злобное чудище. Нет никого, кто б, ее увидавши,    

Радость почувствовал в сердце, – хоть если бы бог с ней  столкнулся    

Ног двенадцать у Сциллы, и все они тонки и жидки.    

Длинных шесть извивается шей на плечах, а на шеях    

По голове ужасающей, в пасти у каждой в три ряда    

Полные черною смертью обильные, частые зубы.    

В логове полом она сидит половиною тела,    

Шесть же голов выдаются наружу над страшною бездной,    

Шарят по гладкой скале и рыбу под нею хватают.    

Тут – дельфины, морские собаки; хватают и больших    

Чудищ, каких в изобильи пасет у себя Амфитрита.    

Из мореходцев никто похвалиться не мог бы, что мимо    

Он с кораблем невредимо проехал: хватает по мужу    

Каждой она головой и в пещеру к себе увлекает.    

Там и другую скалу, Одиссей, ты увидишь, пониже,    

Близко от той. Отстоит от нее лишь на выстрел из лука.    

Дико растет на скале той смоковница с пышной листвою.    

Прямо под ней от Харибды божественной черные воды    

Страшно бушуют. Три раза она их на дню поглощает    

И извергает три раза. Смотри же: когда поглощает –    

Не приближайся! Тебя тут не спас бы и сам Земледержец!    

К Сциллиной ближе держися скале и как можно скорее    

Мимо корабль быстроходный гони. Несравненно ведь лучше    

Шесть людей с корабля потерять, чем всех их лишиться. –    

Так говорила. И я, отвечая Цирцее, промолвил:    

– Очень тебя я прошу, богиня, скажи мне всю правду:    

Если погибельной я избегну Харибды, могу ли    

Сциллу я отразить, как хватать она спутников станет? –    

Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас:    

– О необузданный! Снова труды боевые и битвы    

В мыслях твоих! Уступить и самим ты бессмертным не хочешь!    

Знай же: не смертное зло, а бессмертное Сцилла. Свирепа,    

Страшно сильна и дика. Сражение с ней невозможно.    

Силою тут не возьмешь. Одно лишь спасение в бегстве.    

Если там промедлишь, на бой снаряжаясь со Сциллой,    

Я боюсь, что снова она, на корабль ваш напавши,    

Выхватит каждой своей головою по новому мужу.    

Сколько есть силы гони, и притом воззови к Кратеиде,    

Матери Сциллы, ее породившей на пагубу смертным:    

Сциллу удержит она, чтоб вторично на вас не напала.    

После увидишь ты остров Тринакрию. Много пасется    

Там Гелиосовых жирных овец и коров тихоходных, –    

Семь овечьих прекраснейших стад и столько ж коровьих.    

По пятьдесят в каждом стаде голов. Они не плодятся,    

Не вымирают. Пасут их прекрасноволосые нимфы.    

Имя одной Фаэтуса, другой же Лампетия имя.    

Их Гелиос Гиперион с божественной прижил Неэрой.    

Выкормив их и родивши, почтенная мать их послала    

Жить на Тринакрию остров, в большом от нее отдаленьи,    

Чтоб стерегли там отцовских овец и коров тихоходных.    

Если, о родине помня, ты рук на стада не наложишь,    

Все вы в Итаку вернетесь, хоть бедствий претерпите много.    

Если же тронешь стада, – и тебе предвещаю я гибель    

И кораблям и товарищам всем. Ты хоть смерти избегнешь,    

Поздно вернешься домой, товарищей всех потерявши. –    

Так говорила. Пришла между тем златотронная Эос.    

Встала богиня богинь и в жилище свое удалилась.    

Быстро взойдя на корабль, товарищам всем приказал я,