1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
Мола подошла к ней и быстро обняла.
   
— Все будет хорошо. Только смотри, все время оставайся на людях, пока будешь с ним. Когда на него смотрят, он ведет себя приличнее.
   
— И побольше расспрашивай про его стишки! — посоветовала Деви. — Он будет болтать, не закрывая рта.
   
— Если вдруг разозлится, похвали вино, — добавила Мола. — Скажи что-нибудь вроде: «О, мне бы так хотелось выпить еще бокальчик, но, боюсь, оно бросится мне в голову!» Он купит сразу целую бутылку и попытается влить ее в тебя.
   
Деви кивнула.
   
— Это тебе поможет держать его на расстоянии как минимум лишних полчаса.
   
Она протянула руку и поддернула повыше декольте Фелы.
   
— Сначала держись паинькой, а под конец ужина постарайся немного выставить их напоказ. Наклонись в его сторону. Поиграй плечиками. Если он будет видеть все больше и больше, ему будет казаться, будто его дела идут на лад. Это помешает ему распустить руки.
   
— Самое кошмарное зрелище, какое я когда-нибудь видел! — негромко заметил Вилем.
   
— Неужели все женщины на свете втайне знакомы друг с другом? — спросил Сим. — Это бы многое объяснило!
   
— Да нас во всем аркануме больше сотни не наберется! — уничтожающе заметила Деви. — Нас всех держат в одном крыле гнезд независимо от того, хотим мы там жить или нет. И как мы, спрашивается, можем не быть знакомы?
   
Я подошел к Феле и протянул ей дубовую веточку.
   
— Когда мы управимся, я подам тебе сигнал. А ты подай сигнал мне, если он вдруг тебя бросит.
   
Фела приподняла бровь.
   
— Между прочим, я могу и обидеться! — сказала она, потом улыбнулась и сунула веточку в одну из своих длинных черных перчаток. Серьги у нее в ушах качнулись и снова вспыхнули в свете костра. Это были изумруды. Гладкие изумрудные капельки.
   
— Какие славные сережки, — заметил я, обращаясь к Деви. — Где ты их раздобыла?
   
Она прищурила глаза, словно решала, обидеться или нет.
   
— Один хорошенький мальчик отдал их в уплату долга, — сказала она. — Хотя вообще-то это не твое дело.
   
Я пожал плечами.
   
— Просто интересно.
   
Фела помахала нам и пошла прочь, но не успела она отойти на несколько метров, как ее догнал Симмон. Он неловко улыбнулся, что-то сказал, энергично жестикулируя, и что-то ей отдал. Фела улыбнулась и тоже сунула это в перчатку.
   
Я обернулся к Деви.
   
— Я так понимаю, наш план тебе известен?
   
Она кивнула.
   
— Далеко отсюда до его жилища?
   
— Чуть меньше километра, — виновато ответил я. — И плюха…
   
Деви жестом оборвала меня.
   
— Расчеты я уж как-нибудь сама проведу, — резко сказала она.
   
— Хорошо.
   
Я указал на свой мешок, лежащий на краю ямы.
   
— Там воск и глина.
   
Я протянул ей березовый прутик.
   
— Я подам сигнал, когда мы будем на месте. Начни с воска. Полчаса работай с воском, потом подай сигнал и переходи к глине. На глину уйдет не меньше часа.
   
Деви фыркнула.
   
— С таким-то костром? У меня уйдет максимум минут пятнадцать.
   
— Но ты же понимаешь, что он не обязательно держит ее в ящике с носками. Может быть, она заперта где-то, где мало воздуха.
   
Деви только рукой махнула.
   
— Я свое дело знаю!
   
Я отвесил ей поклон.
   
— В таком случае оставляю все в твоих опытных руках.
   
— Как, и все?! — возмутилась Мола. — Меня ты целый час инструктировал! Ты надо мной издевался!
   
— Времени нет, — лаконично пояснил я. — И ты останешься тут, при ней, в случае чего объяснишь ей, как и что. К тому же Деви как раз одна из тех немногих, которые, возможно, более могущественные симпатисты, чем я.
   
Деви зыркнула на меня исподлобья.
   
— Возможно?! Да я тебя сделала, как рыжего пасынка! Я управляла тобой с помощью симпатии как марионеткой!
   
— Это было два оборота тому назад, — возразил я. — С тех пор я многому научился!
   
— Марионеткой? — переспросил Сим у Вилема. Вил сделал поясняющий жест, и оба расхохотались.
   
Я махнул Вилему.
   
— Пошли!
   
Прежде чем мы двинулись в путь, Сим протянул мне баночку.
   
Я с удивлением посмотрел на нее. Его алхимическое снадобье уже лежало у меня в кармане плаща.
   
— Что это?
   
— Просто мазь. На случай, если ты обожжешься, — объяснил Сим. — Но если смешать ее с мочой, она превратится в конфетку! Сладкую конфетку, — добавил он с непроницаемым лицом.
   
Я серьезно кивнул.
   
— Как скажете, сударь.
   
Мола растерянно уставилась на нас. Деви, подчеркнуто нас игнорируя, принялась подбрасывать дрова в огонь.
   * * *
   
Через час мы с Вилемом играли в карты в «Золотом пони». Общий зал был почти полон, арфист довольно сносно играл «Нежную зимнюю рожь». Слышался приглушенный гул голосов, респектабельные посетители играли, пили, беседовали — о чем уж там беседуют богатые люди. Наверно, о том, как правильно лупить конюха или как гоняться за горничными по усадьбе.
   
«Золотой пони» был мне не по вкусу. Гости чересчур благовоспитанные, выпивка чересчур дорогая, музыканты приятнее глазу, чем уху. Однако, невзирая на все это, я бывал тут уже почти два оборота, делая вид, будто пытаюсь вскарабкаться повыше по социальной лестнице. Все затем, чтобы мое сегодняшнее присутствие никому не показалось странным.
   
Вилем выпил и принялся тасовать карты. Моя собственная выпивка стояла почти нетронутой и уже успела согреться. Это был всего лишь эль, но при здешних ценах я остался без гроша в буквальном смысле слова.
   
Вил раздал карты, и мы начали очередную партию в воздуха. Я брал карты очень осторожно: от Симмонова алхимического снадобья пальцы у меня сделались довольно скользкими. С тем же успехом мы могли бы играть пустыми листами. Я вытягивал и метал наугад, делая вид, будто поглощен игрой, хотя на самом деле я выжидал и прислушивался.
   
У меня зачесался уголок глаза, и я потянулся его протереть, спохватившись в последний момент, когда уже занес руку. Вилем встревоженно уставился на меня через стол и почти незаметно, но строго покачал головой. Я на миг застыл, потом медленно опустил руку.
   
Я так старался выглядеть беззаботно, что, когда сверху послышались крики, это и в самом деле застигло меня врасплох. Крики пронзили ровный гул голосов, как может пронзить его лишь панический вопль:
   
— Пожар! Горим!
   
Все присутствующие на миг застыли. Так всегда бывает, когда люди пугаются и не знают, что делать. В первую секунду все озираются, принюхиваются и думают что-то вроде: «Что там кричат? „Пожар“?» или «Пожар? Где? Тут пожар?»
   
Я же не колебался, вскочил на ноги и принялся очумело озираться по сторонам, словно искал, где горит. К тому времени, как все прочие в общем зале наконец зашевелились, я уже рванулся к лестнице.
   
— Пожар! — надрывались наверху. — Господи боже, пожар!
   
Я слегка улыбнулся, слушая Бэзила. Он честно играл свою небольшую роль, даже несколько переигрывал. Я знал его не настолько хорошо, чтобы посвятить его во весь план целиком, однако для меня было важно, чтобы кто-то вовремя заметил пожар и тем самым дал мне возможность начать действовать. Мне совершенно не улыбалась перспектива и в самом деле спалить полтрактира.
   
Я взбежал наверх и окинул взглядом второй этаж «Золотого пони». За спиной у меня уже слышались шаги. Несколько богатых постояльцев отворили двери номеров и выглядывали в коридор.
   
Из-под двери, ведущей в комнаты Амброза, тянулись струйки дыма. Великолепно!
   
— По-моему, это тут! — заорал я и бросился к двери, сунув руку в один из карманов плаща.
   
За те долгие дни, что мы провели в поисках в архивах, я нашел упоминания о многих любопытнейших артефактах. Один из них был весьма остроумным приспособлением, именуемым «осадным камнем».
   
Его действие основывалось на самых простых симпатических принципах. Арбалет запасает энергию и использует ее для того, чтобы послать стрелу с большой скоростью на большое расстояние. А осадный камень представляет собой кусок свинца, исписанный рунами, который запасает энергию и использует ее для того, чтобы продвинуться на пятнадцать сантиметров с силой боевого тарана.
   
Добежав до середины коридора, я собрал все силы и ударил в дверь Амброза плечом. Одновременно с этим я ударил по ней осадным камнем, который прятал в ладони.
   
Прочная дверь разлетелась как бочонок, который огрели кувалдой. Присутствующие заохали и заахали. Я ворвался внутрь, старательно скрывая улыбку безумца, что играла у меня на губах.
   
В гостиной у Амброза было темно, а висящий в воздухе дым делал комнату еще темнее. Я увидел в глубине комнаты, слева, марцающий отсвет пламени. По своему предыдущему визиту я знал, что там находится дверь спальни.
   
— Эй! — крикнул я. — Есть тут кто живой?
   
Я старательно выбрал верный тон: отважный, но озабоченный. Разумеется, никакой паники. Я же все-таки герой, а не кто-нибудь!
   
Спальня была заполнена густым дымом. Пламя подсвечивало дым оранжевым. У меня защипало глаза. У стены стоял массивный деревянный комод, здоровенный, как рабочий стол у нас в артной. Язычки огня выбивались из ящиков и лизали углы комода. Очевидно, Амброз в самом деле хранил восковую фигурку в ящике с носками!
   
Я схватил ближайший стул и выбил им окно, через которое забрался сюда несколько ночей тому назад.
   
— Поберегись! — крикнул я вниз.
   
Левый нижний ящик комода полыхал жарче всего, и когда я выдвинул его, тлеющая одежда внутри тут же разгорелась от притока свежего воздуха. Запахло паленым волосом. Я понадеялся, что не спалил себе брови. Не хотелось провести ближайший месяц, имея вечно удивленный вид.
   
После первой вспышки я перевел дух, шагнул вперед и голыми руками выдернул из комода тяжелый деревянный ящик. Ящик был набит горящими, обугленными тряпками, но когда я бросился с ним к окну, то услышал, как на дне гремит что-то твердое. Оно вывалилось наружу, когда я выкинул ящик в окно. Ветер подхватил горящую одежду, и она заполыхала еще ярче.
   
Следующим я выдернул верхний правый ящик. Как только я его выдвинул, дым и пламя рванулись к потолку плотным столбом. С пустым пространством на месте двух ящиков комод превратился в грубое подобие трубы, обеспечив огню свободный приток воздуха. Выбрасывая в окно второй ящик, я слышал у себя за спиной глухое гудение пламени, пожиравшего лакированное дерево и одежду внутри.
   
Внизу, на улице, сбежавшиеся люди изо всех сил старались погасить пылающее тряпье. В самой гуще небольшой толпы трудился Симмон в своих новых подкованных башмаках: он топтал тряпки и щепки с усердием мальчугана, шлепающего по лужам после первого весеннего дождика. Даже если кукла и пережила падение, после этого от нее уж точно ничего не останется.
   
Дело было не в простой вредности. Двадцать минут назад Деви подала мне сигнал, давая знать, что восковую фигурку она уже пробовала. Поскольку результата не было, это означало, что Амброз использовал мою кровь, чтобы изготовить глиняную куклу. Так что одного пожара было недостаточно, чтобы ее уничтожить.
   
Я один за другим выдвигал остальные ящики и выбрасывал их на улицу, сделав перерыв только затем, чтобы сорвать с кровати Амброза толстый бархатный балдахин — защитить руки от жара. Опять же, может показаться, будто я сделал это из вредности, но это не так. Я очень боялся обжечь руки. Каждый талант, который я зарабатывал, я зарабатывал ими.
   
А вот ночной горшок по пути к комоду я опрокинул именно из вредности. Горшок был дорогой, из глазированного фарфора. Он покатился по полу, наткнулся на камин и разбился. Достаточно будет сказать, что то, что пролилось на Амброзовы ковры, не было вкусной конфеткой.
   
Там, где прежде были ящики, теперь вовсю полыхало пламя, озаряя комнату, а через разбитое окно в комнату проникал свежий воздух. Наконец кто-то еще набрался храбрости и тоже вбежал в комнату. Он сорвал с кровати одно из одеял, обмотал им руки и помог мне выбросить в окно последние горящие ящики. Работа была жаркая и грязная, и, несмотря на помощь, к тому времени, когда последний ящик грохнулся на мостовую, я задыхался и кашлял.
   
Не прошло и трех минут, как все было кончено. Несколько самых сообразительных завсегдатаев притащили кувшины с водой и залили останки полыхающего комода. Я выкинул в окно тлеющий бархатный балдахин, крикнув «Осторожней там, внизу!», давая Симмону знак вытащить из груды тряпья мой осадный камень.
   
Зажгли лампы. Дым постепенно развеивался, уступая место свежему ночному воздуху, который лился в разбитое окно. В комнату набился народ, чтобы помочь, или поглазеть, или посплетничать о событии. Вокруг разбитой в щепки двери столпилась кучка любопытных, и я мимоходом подумал о том, какие слухи будут ходить о сегодняшнем представлении.
   
Когда комната была как следует освещена, я огляделся, изучая урон, причиненный пожаром. От комода осталась груда обугленных досок, оштукатуренная стена за комодом растрескалась и пошла пузырями от жара. Беленый потолок украсился широким веером черной копоти.
   
Я увидел свое отражение в зеркале на стене гардеробной и с удовлетворением обнаружил, что брови у меня более или менее целы. Зато я был сильно растрепан, и физиономия моя была покрыта пятнами сажи, смешанной с потом. На чумазом лице особенно ярко блестели белки глаз.
   
Вилем присоединился ко мне и стал помогать перевязывать левую руку. На самом деле я почти не обжегся, но понимал, что если бы я остался совершенно невредим, это выглядело бы странно. По правде говоря, помимо нескольких опаленных прядей волос, самым серьезным уроном, который я понес, были дыры, прожженные в моих длинных рукавах. Еще одна рубашка пропала… Если так и дальше пойдет, к концу четверти я останусь вообще голым!
   
Я сидел на краю кровати и смотрел, как люди носят воду и заливают останки комода. Я указал им на обугленную балку на потолке. Полили водой и ее тоже — дерево зашипело, от него повалил дым и пар. Люди то приходили, то уходили, глядя на пожарище, перешептываясь и качая головами.
   
Как раз когда Вил заканчивал меня перевязывать, через разбитое окно донесся дробный стук копыт, на время заглушивший топот кованых башмаков.
   
Не прошло и минуты, как в коридоре раздался голос Амброза:
   
— Во имя Господа, что тут творится?! Пошли все прочь! Прочь!!!
   
И, бранясь и расталкивая людей, в комнату ввалился сам Амброз. Увидев меня на своей кровати, он остановился как вкопанный.
   
— Ты что делаешь у меня в номере?! — вскричал он.
   
— Как?! — воскликнул я и огляделся по сторонам. — Так это твой номер?!
   
Я старался выразить подобающее изумление, что было непросто: голос у меня охрип от дыма.
   
— То есть я едва не сгорел, спасая твое барахло?!
   
Амброз с подозрением прищурил глаза, потом перевел взгляд на обугленные обломки комода. Затем его взгляд снова упал на меня, и внезапно выражение его глаз изменилось: он все понял. Я с трудом подавил желание ухмыльнуться.
   
— Проваливай отсюда, грязный вороватый руэ! — злобно бросил он. — Если хоть что-нибудь пропало — клянусь, я натравлю на тебя констебля! Тебя будут судить по железному закону, и я позабочусь о том, чтобы тебя повесили!
   
Я набрал было воздуху, чтобы ответить, но зашелся неудержимым кашлем, и мне осталось только зыркнуть на него исподлобья.
   
— Молодец, Амброз! — ехидно заметил Вилем. — Ты его разоблачил. Он и впрямь украл твой пожар!
   
— Да уж, так не годится, пусть подожжет все заново! — вставил один из зевак.
   
— Пошли вон! — побагровев, заорал разъяренный Амброз. — И этого чумазого шима с собой забирайте, а то я всех вздую так, как вы того заслуживаете!
   
Я видел, как присутствующие уставились на Амброза, изумленные и возмущенные его поведением.
   
Я устремил на него пристальный гордый взгляд, стремясь разыграть эту сцену максимально выгодным образом.
   
— Что ж, вот она, твоя благодарность! — произнес я тоном оскорбленного достоинства и протиснулся мимо Амброза, грубо отпихнув того с дороги.
   
Когда я уходил, в выбитую дверь Амброзовых покоев ввалился тучный багроволицый мужчина. Я признал в нем хозяина «Золотого пони».
   
— Что за чертовщина! Что тут творится? — осведомился он.
   
— Опасно оставлять непотушенные свечки, — ответил я, обернулся и посмотрел в глаза Амброзу. — Честно говоря, парень, — сказал я ему, — не знаю, чем ты думал. А ведь, казалось бы, член арканума, мог бы вести себя поумнее!
   * * *
   
Мы с Вилом, Молой и Деви сидели у того, что осталось от нашего большого костра, когда за деревьями послышались шаги. Фела была одета все так же элегантно, но вынула шпильки из волос, и прическа у нее рассыпалась. Сим осторожно пробирался через лес рядом с ней, машинально убирая ветки с ее пути.
   
— Где это вас носило? — поинтересовалась Деви.
   
— Мне пришлось возвращаться из Имре пешком, — объяснила Фела. — А Сим встретил меня на полпути. Не волнуйтесь, матушка, он вел себя вполне благородно.
   
— Надеюсь, тебе пришлось не слишком тяжко… — сказал я.
   
— Обед прошел примерно так, как и следовало ожидать, — призналась Фела. — Но вторая половина вечера того стоила!
   
— Вторая половина? — переспросила Мола.
   
— На обратном пути Сим сводил меня посмотреть на пожарище в «Пони». И я задержалась, чтобы перекинуться парой слов с Амброзом.
   
Фела злобно ухмыльнулась.
   
— Я вела себя как настоящая стерва!
   
— Ага, — подтвердил Симмон. — Это было блестяще!
   
Фела, подбоченясь, уставилась на Сима.
   
— Значит, бросил меня и сбежал, вот как?!
   
Сим скорчил кислую рожу и взмахнул рукой.
   
— Слушай, ты, тупая овца! — вскричал он, великолепно подражая винтийскому акценту Амброза. — У меня номер загорелся!
   
Фела отвернулась и воздела руки.
   
— Вот только врать мне не надо! Ты смылся с какой-нибудь девкой! Меня еще никогда в жизни так не оскорбляли! Видеть тебя больше не желаю!
   
Мы разразились аплодисментами. Фела с Симом взялись за руки и раскланялись.
   
— Только разрешите уточнить, — небрежно заметила Фела, — Амброз все же не использовал выражения «тупая овца».
   
Руки Сима она, однако, не выпустила.
   
Симмон слегка смутился.
   
— А, ну да, конечно. Есть вещи, которых дамам не говорят, даже в шутку.
   
Он нехотя отпустил руку Фелы и уселся на ствол поваленного дерева. Фела села с ним рядом.
   
Она наклонилась к нему и что-то шепнула. Сим расхохотался и замотал головой.
   
— Ну пожалуйста! — сказала Фела, взяв его за локоть. — У Квоута нет при себе лютни. Кто-то же должен нас развлекать!
   
— Ну ладно, ладно, — сказал Симмон, явно несколько смущенный. Он на миг прикрыл глаза, а потом заговорил звучным голосом:
   
    
     
Устремилась Фела, сверкая очами,
     
Широко шагая, шурша одеяньем,
     
Нагрянула к Амброзу, гарью осыпанному,
     
Мрачно взирал он, хмурился грозно,
     
Но, страха не ведая, встретила гру…
    
   
   
Дойдя до слова «грудью», Симмон внезапно запнулся и побагровел как свекла. Деви, сидевшая по ту сторону костра, хихикнула.
   
Вилем, как и подобает верному другу, пришел на выручку с отвлекающим вопросом.
   
— Слушай, а что за остановки ты делаешь в середине каждой строчки? — спросил он. — Как будто тебе дыхания не хватает.
   
— Я об этом тоже спрашивала, — улыбнулась Фела.
   
— Это такая особенность древневинтийской поэзии, — объяснил Сим. — Специальная пауза, «цезура» называется.
   
— Знаешь, Сим, ты что-то слишком хорошо разбираешься в поэзии, — заметил я. — Я близок к тому, чтобы потерять к тебе уважение.
   
— Цыц! — сказала Фела. — Мне лично нравится. А тебе просто завидно, что он может сочинять такие стихи на ходу.
   
— Поэзия — это песня без музыки, — надменно возразил я. — А песня без музыки — как тело без души.
   
Прежде чем Симмон успел ответить, Вилем поднял руку.
   
— Пока мы не погрязли в философских спорах, я вынужден сделать одно признание, — торжественно произнес он. — Я обронил в коридоре напротив комнат Амброза стихотворение. Это акростих, повествующий о его неутолимой страсти к магистру Хемме.
   
Все мы расхохотались, но Симмон отчего-то нашел это особенно забавным. Прошло немало времени, прежде чем он сумел перевести дух.
   
— Ох, это не могло выйти лучше, даже если бы мы сговорились заранее! — проговорил он. — А я купил несколько предметов дамского туалета и подкинул их к тем, что валяются на улице. Розовые атласные ленточки. Кружавчики. Корсет на китовом усе.
   
Все снова разразились хохотом. А потом уставились на меня.
   
— А что сделал ты? — поинтересовалась Деви.
   
— Только то, что собирался, — скромно ответил я. — Я сделал все, чтобы уничтожить куклу, чтобы я снова мог спокойно спать по ночам.
   
— Ну, ты опрокинул его ночной горшок, — заметил Вилем.
   
— Это верно, — признался я. — И еще нашел вот это.
   
И я показал всем листок бумаги.
   
— Если это одно из его стихотворений, — сказала Деви, — я тебе советую поскорей его сжечь и вымыть руки.
   
Я развернул листок бумаги и прочел вслух:
   
— «Номер 4535: кольцо. Белое золото. Голубой дымный камень. Ремонт оправы и полировка».
   
Я бережно сложил бумажку и сунул ее в карман.
   
— Как по мне, — сказал я, — это куда лучше стихотворения.
   
Сим вытянул шею.
   
— Это что, закладная на кольцо твоей подружки?
   
— Если не ошибаюсь, это расписка от ювелира. Но да, это ее кольцо, — сказал я. — И, кстати, она мне не подружка.
   
— Ничего не понимаю, — сказала Деви.
   
— Да это то, с чего все началось, — объяснил Вилем. — Квоут пытался вернуть кое-какое имущество, принадлежащее девушке, которая ему нравится.
   
— А ну-ка, объясните, что к чему, — потребовала Деви. — А то я, похоже, пропустила начало.
   
Я привалился к валуну, предоставив друзьям рассказывать, как все было.
   
Этот клочок бумаги Амброз хранил не в комоде. И не на камине, и не на прикроватном столике. Не на подносе с драгоценностями и не на письменном столе.
   
По правде говоря, он лежал у него в кошельке. Я спер у Амброза кошелек от обиды, через полминуты после того, как он обозвал меня «грязным вороватым руэ». Я сделал это почти машинально, протискиваясь мимо него, когда уходил из его номера в «Пони».
   
Как ни странно, в кошельке были еще и деньги. Почти шесть талантов. Не такая уж большая сумма для Амброза. Так, весело провести вечер с дамой. Ну а для меня это были огромные деньги. Так что я чувствовал себя почти виноватым оттого, что их спер. Почти.
  
  
   
    
ГЛАВА 34
    
БЕЗДЕЛУШКИ
   
   
Вечером, когда я вернулся к Анкеру, записки от Денны там не оказалось. И поутру тоже. Я гадал, отнес ли ей мальчишка мое послание, или он на все плюнул, или уронил письмо в воду, или съел его.
   
На следующее утро я решил, что настроение у меня слишком хорошее, чтобы портить его, присутствуя при неизбежном безумии занятий Элодина. Поэтому я вскинул на плечо лютню и отправился за реку, искать Денну. Мне потребовалось больше времени, чем я рассчитывал, но все равно не терпелось увидеть ее лицо, когда я верну ей колечко.
   * * *
   
Я вошел в ювелирную лавку и улыбнулся человечку, стоявшему за стеклянным прилавком.
   
— Ну что, кольцо готово?
   
Он нахмурил лоб.
   
— Я… я… прошу прощения, сударь?
   
Я вздохнул, порылся в кармане и наконец вытащил клочок бумаги.
   
Ювелир взглянул на него, и лицо его озарилось пониманием.
   
— Ах да! Конечно, конечно. Минуточку.
   
И шмыгнул в дверь в глубине лавки.
   
Я немного расслабился. Это была уже третья лавка, куда я зашел. В двух других разговор вышел куда менее приятный.
   
Человечек выбежал из задней комнаты.
   
— Прошу вас, сударь!
   
Он протянул мне кольцо.
   
— Снова целехонько, как яблочко! И камушек славный, если можно так выразиться.
   
Я поднял кольцо к свету. Да, это было колечко Денны.
   
— Отличная работа, — сказал я.
   
Он улыбнулся в ответ.
   
— Благодарю вас, сударь. За всю работу — сорок пять пенни.
   
Я украдкой вздохнул про себя. Ну да, если бы Амброз еще и оплатил работу авансом — это было бы слишком большой удачей… Я посчитал в уме и выложил на стеклянную поверхность прилавка талант и шесть йот. При этом я обратил внимание, что прилавок, служивший одновременно витриной, имеет маслянистую поверхность — это было стекло удвоенной прочности. Я провел по нему рукой, мимоходом подумав, не я ли изготовил его в артной.
   
Когда ювелир забрал монеты, на глаза мне попалось кое-что еще. Вещица на витрине.
   
— Вам приглянулась какая-нибудь безделушка? — вкрадчиво спросил ювелир.
   
Я указал на ожерелье в центре витрины.
   
— У вас отменный вкус, — заметил ювелир, доставая ключ и отпирая панель в задней части прилавка. — Совершенно исключительная вещь. Мало того что оправа весьма элегантна, так еще и сам камень на редкость хорош. Нечасто встретишь изумруд такого качества и при этом каплевидной огранки.
   
— Ваша работа? — спросил я.
   
Ювелир испустил тяжкий вздох.
   
— Увы, не могу похвастаться таким успехом. Его принесла молодая дама несколько оборотов тому назад. Похоже, деньги ей были нужнее украшения, и мы с ней договорились.
   
— А сколько бы вы за него хотели? — спросил я так небрежно, как только мог.
   
Он назвал сумму. Это были безумные деньги. Больше, чем я когда-либо видел одновременно. На такую сумму женщина спокойно могла бы прожить в Имре в течение нескольких лет. Достаточно, чтобы купить хорошую новую арфу. Достаточно, чтобы купить лютню из чистого серебра. Или, скажем, футляр для такой лютни.
   
Ювелир снова вздохнул и покачал головой, скорбя о несовершенстве мира.
   
— Жаль, жаль, — сказал он. — Кто знает, что побуждает юных дам идти на такие жертвы?
   
Потом он поднял голову, улыбнулся, вытащил каплевидный изумруд на свет и посмотрел на меня выжидающе.
   
— И тем не менее ее убыток — ваша прибыль!
   * * *
   
Поскольку Денна упоминала в записке «Быка и бочонок», я решил начать поиски именно оттуда. Футляр с лютней казался мне куда тяжелее теперь, когда я знал, чем она пожертвовала, чтобы за него заплатить. И тем не менее за добро платят добром, и я надеялся, что, вернув кольцо, хотя бы отчасти с ней расквитаюсь.
   
Но «Бык и бочонок» оказался не трактиром, а рестораном. Ни на что особо не надеясь, я все же спросил у хозяина, не оставляли ли мне записку. Нет, записки никто не оставлял. Я спросил, не припоминает ли он женщину, которая была тут накануне. Такую темноволосую, очень красивую.
   
Он кивнул.
   
— Да, она долго сидела, ждала, — сказал он. — Я, помнится, еще подумал: кого может ждать такая женщина?
   
Вы себе просто не представляете, как много в городе трактиров и постоялых дворов, даже в таком небольшом городе, как Имре.
  
  
   
    
ГЛАВА 35
    
ТАЙНЫ
   
   
Два дня спустя я направлялся в артную, надеясь, что немного честной работы поможет мне прочистить мозги и выдержать еще два часа бреда Элодина. Не дойдя трех шагов до дверей, я вдруг увидел девушку в синем плаще, бегущую через двор мне навстречу. Лицо ее, полускрытое капюшоном, являло собой странную смесь возбуждения и тревоги.
   
Наши глаза встретились, и девушка остановилась. А потом, не сводя с меня глаз, она сделала жест, такой незаметный, но настойчивый, что я не мог понять, чего она хочет, пока она не повторила жест. Девушка звала меня за собой.
   
Я был озадачен, однако кивнул. Она повернулась и пошла прочь с неуклюжей напряженностью человека, который изо всех сил старается держаться непринужденно.
   
Я пошел следом. В других обстоятельствах я бы подумал, что это подсадная девка, которая заманит меня в темный проулок, где громилы вышибут мне зубы и вытащат у меня кошелек. Однако в окрестностях Университета не было ни единого по-настоящему опасного закоулка, и к тому же стоял ясный солнечный день.
   
Наконец девушка остановилась на пустынной улочке между стеклодувной мастерской и лавкой часовщика. Она нервно огляделась по сторонам, потом обернулась и расплылась в улыбке.
   
— Наконец-то я вас нашла! — выпалила она, запыхавшись.
   
Она была моложе, чем я подумал сначала, никак не старше четырнадцати. Локоны мышино-русых волос обрамляли бледное личико и норовили выбиться из-под капюшона. Но все равно я никак не мог вспомнить, где ее видел…
   
— Сколько же я времени вас разыскивала-то! — сказала она. — Я тут уже так давно торчу, мамка небось думает, у меня в Университете друг сердечный завелся.
   
Последние слова она произнесла несколько застенчиво, и ее губы растянулись в робкой улыбке.
   
Я открыл было рот, чтобы признаться, что понятия не имею, кто она такая. Но я не успел сказать ни слова, потому что она заговорила снова.
   
— Вы не бойтесь, — сказала она, — я уж никому не сказала, что пошла вас повидать.
   
Ее блестящие глаза потемнели от тревоги, как озеро, которое накрыла тень тучи.
   
— Так безопаснее, я ж понимаю.
   
И только теперь, когда ее лицо тревожно помрачнело, я ее узнал. Это была та девочка, с которой я разговаривал в Требоне, когда ездил расследовать слухи о чандрианах.
   
— Нина! — воскликнул я. — Что ты тут делаешь?
   
— Вас ищу! — она гордо выпятила подбородок. — Я же знала, что вы тутошний, потому как вы во всякой магии смыслите!
   
Она огляделась по сторонам.
   
— Но тут все такое большое, я даже и не думала, что тут все так. Я знаю, что в Требоне вы никому своего имени не называли, потому что тогда бы они обрели над вами власть, но, по правде говоря, из-за этого отыскать вас было ужасно трудно.
   
Что, я действительно никому в Требоне не назвал своего имени? Воспоминания о тамошних событиях остались довольно смутными, как будто я перенес легкое сотрясение мозга. Наверно, оно и к лучшему, что я сохранил инкогнито, учитывая, что по моей вине сгорела изрядная часть города.
   
— Ты извини, что я доставил тебе столько хлопот, — сказал я, по-прежнему не понимая, к чему все это.
   
Нина подступила ко мне ближе.
   
— Когда вы уехали, мне начали сниться сны, — сказала она тихо и доверительно. — Дурные сны. Мне казалось, будто они вот-вот явятся за мной из-за того, что я вам рассказала.
   
Она многозначительно взглянула на меня.
   
— Но потом я стала ложиться спать с амулетом, что вы мне дали. И молиться каждый вечер. И сны прошли.
   
Ее рука рассеянно играла кусочком блестящего металла, который висел у нее на шее на кожаном шнурке.
   
Я внезапно почувствовал раскаяние, осознав, что непреднамеренно солгал магистру Килвину. Конечно, никаких амулетов я никому не продавал и никогда не делал ничего похожего на амулеты. Но я действительно дал Нине кусочек металла, исчерченного рунами, и убедил ее, что это амулет, чтобы ей было спокойнее. До того она была на грани нервного срыва, потому что боялась, что демоны явятся и убьют ее.
   
— Так, значит, он помогает? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос не звучал виновато.
   
Она кивнула.
   
— Стоило мне сунуть его под подушку и помолиться, я тут же засыпала, как младенец у титьки. А потом мне начал сниться совсем другой, особенный сон, — сказала она и улыбнулась мне. — Мне снился тот большой горшок, который Джимми мне показывал перед тем, как их всех убили на Маутеновой ферме.
   
В душе у меня зашевелилась надежда. Нина была единственным оставшимся в живых человеком, который видел ту древнюю вазу. На вазе были изображены чандрианы, а чандрианы очень ревниво хранят свои тайны.
   
— Так ты что-то помнишь о горшке, на котором были изображены семь человек? — с возбуждением спросил я.
   
Нина поколебалась, нахмурилась.
   
— Их было восемь, — сказала она. — Восемь, а не семь.
   
— Восемь? — переспросил я. — Ты уверена?
   
Она кивнула с серьезным видом.
   
— Я думала, я вам уже говорила.
   
Надежда, разраставшаяся у меня в груди, внезапно обрушилась куда-то в живот и осталась там лежать тяжкой кислой грудой. Чандриан семеро. Это была одна из немногих вещей, которые я знал о них совершенно точно. Если на вазе, которую видела Нина, нарисовано восемь человек, то…
   
А Нина тем временем продолжала болтать, не замечая моего разочарования.
   
— Этот горшок снился мне три ночи подряд, — говорила она. — И этот сон был совсем не дурной. Я каждое утро просыпалась счастливой и отдохнувшей. И тогда я поняла, что это веление Господне.
   
Она порылась в карманах и добыла кусочек полированного рога, длиной больше пяди и толщиной в мой большой палец.
   
— Я помнила, как вы хотели все разузнать об этом горшке. Но я вам ничего толком рассказать не могла, потому что и видела-то его всего лишь одну секундочку.
   
Она с гордостью вручила мне кусок рога.
   
Я уставился на роговую палочку, которую держал в руках, не зная, что мне положено с ней делать. Потом растерянно посмотрел на девочку.
   
Нина недовольно фыркнула, отобрала у меня роговую палочку и отвернула ее кончик, сняв его, как крышку.
   
— Это мне брат сделал, — сказала она, бережно вытаскивая из роговой трубочки свернутый лист. — Вы не бойтесь. Он не знает, для чего это надо.
   
Она протянула листок мне.
   
— Тут не очень хорошо нарисовано, — нервно сказала она. — Мама мне разрешает помогать расписывать горшки, но это совсем другое дело. Людей рисовать труднее, чем цветы или узорчики. И к тому же не так-то просто нарисовать правильно то, что ты видишь только мысленно.
   
Я сам удивился, как у меня не дрожат руки.
   
— Это то, что было нарисовано на вазе? — спросил я.
   
— Это один бок, — сказала она. — Когда смотришь на нее с одной стороны, видно только это, примерно треть.
   
— Так тебе каждую ночь снилась ваза с разных сторон? — спросил я.
   
Она покачала головой.
   
— Нет, только с этой. Три ночи подряд.
   
Я медленно развернул свиток и тут же узнал человека, которого она нарисовала. Глаза у него были непроглядно-черными. На заднем плане было нарисовано голое дерево, и он стоял на синем круге с несколькими волнистыми линиями на нем.
   
— Это должна быть вода, — объяснила Нина, указывая на круг. — Но воду рисовать трудно. А он как бы стоит на ней. Вокруг него были еще сугробы, и волосы у него были белые. Только у меня не нашлось белой краски. Смешивать краски для бумаги оказалось труднее, чем глазури для горшков.
   
Я кивнул, не решаясь открыть рот. Это был он, Пепел. Тот самый, кто убил моих родителей. Я мог безо всяких усилий вспомнить его лицо. Даже не закрывая глаз.
   
Я развернул листок дальше. Там был второй человек — или, скорее, человеческая фигура в длинной мантии с капюшоном. И под капюшоном не было ничего, одна чернота. Над головой у него висели три луны: полная луна, полумесяц и узенький серпик. Рядом с ним горели две свечи. Одна — желтая, с ярко-оранжевым пламенем. Вторая стояла под его простертой рукой: она была серая, а пламя ее — черным, и пространство вокруг нее было мутным и темным.
   
— Это, наверное, тень, — сказала Нина, указывая на пространство под его рукой. — На горшке это выглядело нагляднее. Мне пришлось взять уголь, чтобы это нарисовать, краской никак не получалось.
   
Я снова кивнул. То был Хелиакс. Предводитель чандриан. Когда я его видел, его окутывала неестественная тень. Свет пламени рядом с ним почему-то тускнел, и тень его капюшона была черна, как дно колодца.
   
Я развернул лист до конца и открыл третью фигуру. Она была больше прочих. На этом человеке был доспех и шлем без забрала. На груди красовался яркий герб, выглядевший как осенний лист, красный по краям, оранжевый в середине, с прямым черным черешком.
   
Лицо его было смуглым, но вскинутая вверх рука — ярко-красной. Второй руки было не видно за большим круглым предметом, которому Нина как-то ухитрилась придать металлический, бронзовый оттенок. Я понял, что это щит.
   
— Этот хуже всех, — вполголоса сказала Нина.
   
Я взглянул на нее. Лицо ее помрачнело, и я заподозрил, что она неправильно истолковала мое молчание.
   
— Не говори так, — сказал я. — Ты очень здорово все нарисовала.
   
Нина слабо улыбнулась.
   
— Да я не это имела в виду, — сказала она. — Его было очень трудно рисовать. Вот медь я еще неплохо изобразила, — она коснулась его щита. — А вот это, красное, — ее палец уперся во вскинутую руку, — это должна была быть кровь. У него вся рука в крови. А вот это, — она потыкала его в грудь, — было гораздо ярче, как будто горящее.
   
И тут я его узнал. На груди у него был не лист. Это была башня, объятая пламенем. И его окровавленная рука ни на что не указывала. Это был жест укора в адрес Хелиакса и прочих. Он вскинул руку, чтобы их остановить. Это был один из амир. Один из киридов.
   
Девочку передернуло, она плотнее закуталась в плащ.
   
— Мне даже теперь не нравится подолгу на него смотреть, — сказала она. — Они все жуткие. Но этот — хуже всех. Лица у меня получились плохо, но он был ужасно мрачным. Он выглядел таким грозным! Как будто собирается спалить дотла весь мир.
   
— А если это только одна сторона, — спросил я, — можешь ли ты вспомнить остальных?
   
— Не так отчетливо. Я помню, там была женщина без одежды, и сломанный меч, и огонь…
   
Она призадумалась, потом снова покачала головой.
   
— Я же вам говорила, Джимми мне ее показал всего на секундочку. Я так думаю, это ангел мне помог вспомнить ее во сне, чтобы я могла ее зарисовать и принести вам.
   
— Нина, — сказал я, — ты просто чудо. Ты себе не представляешь, насколько невероятно то, что ты совершила!
   
Ее лицо снова озарилось улыбкой.
   
— Ой, я так рада! А то я уж так с ними намучилась…
   
— А где ты пергамент взяла? — спросил я, впервые обратив внимание на материал. Это был настоящий пергамент отличной выделки. Куда более качественный, чем все, что мог себе позволить я.
   
— Я сперва попробовала рисовать на досках, — сказала она. — Но поняла, что на доске не получится. А потом, я знала, что мне придется как-то его спрятать. Поэтому я пробралась в церковь и вырезала несколько страниц из ихней книги, — сказала она, ничуть не смущаясь.
   
— Ты вырезала это из «Книги о Пути»?! — слегка ужаснулся я. Не то чтобы я особо религиозен, но кое-какие представления о приличиях у меня все же имеются. А после часов, проведенных в архивах, сама мысль о том, чтобы вырезать страницы из книги, представлялась мне кощунственной.
   
Нина беспечно кивнула.
   
— Я решила, что так и надо, раз это ангел послал мне сон. А церковь все равно как следует не запирается по ночам, с тех пор как вы снесли весь перед здания и убили того демона.
   
Она погладила пергамент пальцем.
   
— Это не так уж и трудно. Надо просто взять ножик, поскрести, и все слова счистятся. Но имя Тейлу я не тронула, — добавила она, указав на него. — Так же, как и Андана, и прочих ангелов, — благочестиво добавила она.
   
Я пригляделся и увидел, что это правда. Амир был нарисован так, что слова «Андан» и «Ордаль» оказались у него на плечах, по одному с каждой стороны. Как будто Нина надеялась, что имена пригнут его к земле или удержат на месте.
   
— А потом, вы ведь говорили, чтобы я никому не рассказывала о том, что видела, — сказала Нина. — А нарисовать — это все равно что рассказать, только не словами, а рисунками. Вот я и подумала, что безопасней будет использовать страницы из книги Тейлу, потому как ни один демон не осмелится взглянуть на страницу из этой книги. Тем более на ту, на которой всюду написано имя Тейлу!
   
Она взглянула на меня с гордостью.
   
— Да, это умно придумано, — одобрил я.
   
Тут на часовой башне пробило час, и Нина внезапно пришла в ужас.
   
— Ох, нет! — жалостно воскликнула она. — Мне уже давно пора быть на пристани! Маменька меня выпорет!
   
Я рассмеялся. Отчасти потому, что был крайне удивлен этой нежданной удаче. Отчасти же — от мысли о том, что эта девочка достаточно отважна, чтобы бросить вызов чандрианам, но при этом боится рассердить маменьку. Так уж устроен мир!
   
— Нина, ты мне оказала неоценимую услугу. Если тебе вдруг что-то будет нужно или тебе снова приснится сон, ты можешь найти меня в трактире, который называется «У Анкера». Я там играю музыку.
   
Глаза у нее расширились.
   
— Музыку? Волшебную?
   
Я снова рассмеялся.
   
— Ну, некоторые верят, что да.
   
Она нервно оглянулась.
   
— Ой, мне правда пора! — сказала она, махнула мне рукой и бросилась бежать в сторону реки. Ветер на бегу сдул с нее капюшон.
   
Я бережно свернул кусок пергамента и спрятал его обратно в роговую трубочку. Голова у меня шла кругом при мысли обо всем, что мне только что сделалось известно. Я вспомнил то, что сказал Хелиакс Пеплу тогда, много лет назад: «Кто защищает тебя от амир? От певцов? От ситхе?»
   
После многомесячных поисков я был практически уверен, что в архивах о чандрианах нет никаких сведений, кроме детских сказок. Для всех они были такой же выдумкой, как шаркуны или фейри.
   
Но про амир знали все. Они были светлые рыцари Атуранской империи. Они на протяжении двух веков были могучей дланью церкви. О них были сложены сотни историй и песен.
   
Историю я знал достаточно хорошо. Орден амир был основан тейлинской церковью в ранние дни Атуранской империи.
   
Однако горшок, который видела Нина, был намного старше.
   
Историю я знал достаточно хорошо. Орден амир был осужден церковью и распущен еще до падения империи.
   
Но я знал, что чандрианы боятся их и поныне.
   
Было очевидно, что история куда сложней, чем кажется.
  
  
   
    
ГЛАВА 36
    
НЕСМОТРЯ НА ВСЕ ЭТО
   
   
Прошло несколько дней, и я пригласил Вила с Симом за реку, отпраздновать успех нашей кампании против Амброза.
   
Учитывая мое пристрастие к саунтену, винопийца из меня был так себе, однако Вил и Сим были столь любезны, что продемонстрировали мне все тонкости этого дела. Мы побывали в нескольких кабаках, просто для разнообразия, но под конец вернулись в «Эолиан». Мне там больше нравилось из-за музыки, Симмону — оттого, что там было много женщин, а Вилему — оттого, что там подавали скаттен.
   
Когда меня вызвали на сцену, я был уже слегка навеселе, но для того, чтобы я перестал попадать по струнам, нужно нечто большее, чем немного вина. Чисто чтобы показать, что я вовсе не пьян, я спел «Брели бреднем мимо броду», которую и на трезвую-то голову не выговоришь.
   
Слушателям понравилось, и они проявили свое одобрение подобающим образом. И, поскольку я в тот вечер не пил саунтена, большая его часть стерлась у меня из памяти.
   * * *
   
Мы втроем неторопливо возвращались из «Эолиана». Воздух пах морозом, предвещая близкую зиму, но мы трое были молоды, и выпитое грело нас изнутри. Ветер откинул мой плащ, и я радостно вдохнул полной грудью.
   
Внезапно меня охватила паника.
   
— А где моя лютня?! — воскликнул я несколько громче, чем собирался.
   
— Ты ее оставил у Станчиона в «Эолиане», — сказал Вилем. — Он боялся, что ты споткнешься об нее и сломаешь себе шею.
   
Симмон остановился посреди дороги. Я налетел на него, потерял равновесие и плюхнулся на землю. Он как будто и не заметил.
   
— Знаете, — сказал он очень серьезно, — похоже, сейчас мне это не по плечу.
   
Впереди возвышался Каменный мост: шириной в семьдесят метров, с высокой аркой, вздымающейся над рекой на высоту пятиэтажного дома. Он был частью Большого Каменного тракта, прямой как гвоздь, ровный как стол, древнее, чем сам Господь. Я знал, что он весит как гора. Я знал, что он с обеих сторон огражден парапетом метровой высоты.
   
И, несмотря на все это, мне сделалось ужасно не по себе при мысли о том, чтобы через него перейти. Я, пошатываясь, поднялся на ноги.
   
Пока мы трое изучали мост, Вилема медленно повело в сторону. Я протянул руку, чтобы его подхватить, и в то же время за меня ухватился Симмон — то ли затем, чтобы мне помочь, то ли затем, чтобы самому удержаться на ногах.
   
— Нет, — повторил Симмон, — сейчас мне это точно не по плечу.
   
— Тут есть место, где можно посидеть, — сказал Вилем. — Келла трелле турен навор ка!
   
Мы с Симмоном сдержанно фыркнули, и Вилем повел нас через рощу к небольшой полянке метрах в пятнадцати от подножия моста. К моему изумлению, в центре полянки возвышался, указывая в небо, высокий серовик.
   
Вил вышел на полянку спокойно и уверенно, словно она давно была ему знакома. Я шел медленнее, с любопытством озираясь по сторонам. Для бродячих актеров серовики имеют особое значение, и встреча с ним вызвала во мне смешанные чувства.
   
Симмон плюхнулся навзничь в густую траву, Вилем прислонился к стволу кривой березы. Я подошел к серовику и коснулся его кончиками пальцем. Камень был теплым и родным.
   
— Не толкай ты эту штуку! — нервно сказал Симмон. — Упадет еще!
   
Я расхохотался.
   
— Сим, этот камень тут уже тыщу лет стоит! Не думаю, что если я на него дыхну, это ему повредит.
   
— В общем, отойди от него подальше! Это нехорошая штука.
   
— Это же серовик, — сказал я, дружески похлопав камень. — Они отмечают древние дороги. Если уж на то пошло, рядом с ним безопаснее всего. Серовики отмечают безопасные места. Это все знают.
   
Симмон упрямо потряс головой.
   
— Это языческие святыни!
   
— Спорим на йоту, что я прав! — поддел я.
   
— Ха! — Симмон, не вставая, поднял руку. Я подошел и хлопнул его ладонью по ладони, таким образом официально побившись об заклад.
   
— Завтра же пойдем в архивы и проверим, — сказал Сим.
   
Я сел на землю рядом с серовиком и только-только начал было расслабляться, как вдруг меня охватила паника.
   
— Тело Господне! — воскликнул я. — Моя лютня!
   
Я попытался было вскочить на ноги, но вместо этого едва не вышиб себе мозги о серовик.
   
Симмон попытался сесть, чтобы успокоить меня, но это движение оказалось для него слишком резким, он неуклюже завалился набок и зашелся хохотом.
   
— Не смешно! — вскричал я.
   
— Она в «Эолиане», — сказал Вилем. — Ты уже четырежды спрашивал про нее с тех пор, как мы оттуда ушли.
   
— Ничего подобного! — уверенно ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя далеко не столь уверенно. Я потер затылок в том месте, которым ударился о камень.
   
— Да ладно, тут стыдиться нечего, — великодушно махнул рукой Вилем. — Человеку свойственно не переставая думать о том, что дорого его сердцу.
   
— Я слышал, как Килвин пару месяцев назад нагрузился в «Кранах» и не умолкая болтал о своей новой холодной сернистой лампе, — заметил Симмон.
   
Вил фыркнул.
   
— А Лоррен распространяется о правильном обращении с книгами. «За корешок берите, за корешок!» — проворчал он, делая хватательные движения обеими руками. — Если я это еще раз услышу, я его самого за корешок возьму, ей-богу!
   
Тут меня посетило воспоминание.
   
— Тейлу милосердный! — внезапно ужаснулся я. — Я что, в самом деле пел сегодня в «Эолиане» «Лудильщика да дубильщика»?
   
— Ага, — сказал Симмон. — А я и не знал, что в этой песне так много куплетов.
   
Я наморщил лоб, судорожно пытаясь вспомнить, как все было.
   
— И про попа и овцу тоже пел?
   
Не самый подходящий куплет для приличной компании.
   
— Ниа, — ответил Вилем.
   
— Слава тебе, Господи!
   
— Там было про козу, — уточнил Вилем с самым серьезным видом, а потом разразился хохотом.
   
— «В тейлинской сутане!» — пропел Симмон и тоже расхохотался.
   
— О нет… — простонал я, закрыв лицо руками. — Когда мой отец это пел на публике, мать отправляла его ночевать под фургоном! Станчион отлупит меня дубинкой и отберет у меня дудочки в следующий раз, как увидит!
   
— Всем понравилось! — утешил меня Симмон.
   
— Станчион тоже подпевал, — добавил Вилем. — Надо сказать, что к тому времени у него самого нос был довольно красный.
   
На некоторое время воцарилась уютная тишина.
   
— Квоут! — окликнул меня Симмон.
   
— Чего?
   
— А ты что, правда эдема руэ?
   
Вопрос застал меня врасплох. В другое время я бы разозлился, но прямо сейчас я не знал, что об этом думаю.
   
— А это важно?
   
— Да нет. Мне просто стало интересно.
   
— А-а.
   
Я еще некоторое время посидел, глядя на звезды.
   
— А что тебе стало интересно?
   
— Да так, ничего, — сказал он. — Амброз пару раз обзывал тебя «этот руэ», но он тебя и другими оскорбительными словами обзывал…
   
— Это не оскорбление, — возразил я.
   
— Я хотел сказать, он говорил о тебе много такого, что не соответствует действительности, — поспешно поправился Симмон. — О своей семье ты ничего не рассказывал, но иногда ты говоришь вещи, которые заставляют задуматься.
   
Он пожал плечами, по-прежнему лежа навзничь и глядя на звезды.
   
— Я никогда не был знаком ни с кем из эдема руэ. Ну, в смысле не так чтобы близко.
   
— Все, что тебе рассказывали, — вранье, — сказал я. — Мы не крадем детей, не поклоняемся темным богам и вообще ничего такого не делаем.
   
— Да я ни во что такое и не верил, — отмахнулся Симмон, потом добавил: — И все же, наверное, кое-что из того, что о вас рассказывают, должно быть правдой. Я никогда не слышал, чтобы кто-то играл так, как ты.
   
— Ну, мое происхождение тут ни при чем, — возразил я, потом, поразмыслив, уточнил: — Разве что отчасти.
   
— А плясать ты умеешь? — ни с того ни с сего поинтересовался Вилем.
   
Спроси об этом кто другой или в другое время, я бы, наверно, полез в драку.
   
— Ну да, это то, как нас обычно представляют! Мы играем на дудках и на скрипках. Мы пляшем вокруг костров. А в оставшееся время крадем все, что не прибито гвоздями.
   
Последнее я произнес с некоторой горечью.
   
— Эдема руэ — это совсем не то!
   
— А что же тогда? — спросил Симмон.
   
Я задумался, но мой нетрезвый разум отказывался мне повиноваться.
   
— Мы, ну… люди как люди на самом деле, — сказал я наконец. — Просто не засиживаемся подолгу на одном месте, и нас никто не любит.
   
И мы все трое стали молча смотреть на звезды.
   
— И что, она правда отправляла его ночевать под фургоном? — спросил Симмон.
   
— Чего-чего?
   
— Ну, ты сказал, что твоя мама отправляла отца ночевать под фургоном за то, что он пел куплет про овцу. Это правда?
   
— Скорее, фигура речи, — сказал я. — Но однажды она в самом деле так и сделала.
   
Я нечасто вспоминал свое детство в труппе, те времена, когда мои родители были еще живы. Я избегал этой темы, как калека избегает переносить вес на увечную ногу. Но в ответ на вопрос Сима воспоминания сами собой вырвались на поверхность.
   
— И не за «Лудильщика да дубильщика», — невольно сказал я. — А за песню, которую он написал про нее…
   
Я надолго умолк. Потом произнес:
   
— Лориана…
   
За много лет я впервые произнес вслух имя моей матери. Впервые с тех пор, как ее убили. Оно было странным на вкус.
   
И, сам того не желая, вдруг запел:
   
    
     
Лориана, Арлиденова жена,
     
Голоском под стать напильнику нежна,
     
Схожа личиком с зубилом небольшим,
     
Как меняла, караулит каждый шим.
     
Ни стирать она, ни стряпать не сильна,
     
Только денежку считать обучена,
     
И скажу я вам, что мне всегда охота
     
Зарабатывать побольше ей для счёта,
     
Ибо мне в жене моей прекрасной ближе
     
Не лицо, не талия, а то, что ниже.
    
    (Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского и Анны Хромовой)
   
   
Я чувствовал себя странно онемевшим, как будто оторванным от собственного тела. И, как ни странно, воспоминание, хоть и острое, не было болезненным.
   
— Ну да, за такое человека и впрямь могут загнать под фургон, — серьезно заметил Вилем.
   
— Да не в этом дело, — услышал я себя словно со стороны. — Она была красавица, и они оба знали это. Они все время друг друга дразнили. Дело было в размере. Ей не понравился этот ужасный размер.
   
Я никогда не рассказывал о своих родителях, и говорить о них сейчас в прошедшем времени было как-то неловко. Это казалось предательством. Вила с Симом мое откровение не удивило. Всякий, кто меня знал, мог видеть, что семьи у меня нет. Я никогда ничего не говорил, но они были хорошие друзья. Они и так все понимали.
   
— А у нас в Атуре, когда жены злятся, мужья обычно уходят спать в конуру, — сказал Симмон, переводя разговор на менее опасную почву.
   
— Мелоси реху эда стити, — буркнул Вилем.
   
— А ну, говори на атуранском! — со смехом бросил Симмон. — Чтоб я больше не слышал этого ослиного наречия!
   
— Эда стити? — переспросил я. — Спите у огня?
   
Вилем кивнул.
   
— Я заявляю официальный протест! — воскликнул Сим, воздевая перст. — Ты не имел права так быстро выучить сиару! Я вот целый год занимался, прежде чем начал хоть что-то понимать. Год! А ты нахватался всего за четверть.
   
— Так я же еще в детстве его учил, — возразил я. — А за эту четверть только отполировал имеющиеся познания.
   
— Выговор у тебя лучше, — сказал Вил Симу. — Квоут разговаривает, как какой-нибудь купец с юга. Очень простецкий говор. Твоя речь звучит куда более изысканно.
   
Это, похоже, заставило Сима смягчиться.
   
— У огня… — повторил он. — Не странно ли, что уходят всегда именно мужчины?
   
— Ну разумеется, в постели хозяйка — женщина, — сказал я.
   
— Это не так уж плохо, — сказал Сим.
   
— Смотря какая женщина, — заметил Вил.
   
— Вот Дистрель хорошенькая… — сказал Сим.
   
— Кех! — возразил Вил. — Чересчур уж бледная. А вот Фела…
   
Симмон печально покачал головой.
   
— Не нашего полета птица.
   
— Она же модеганка, — сказал Вил, расплываясь в широкой, почти демонической ухмылке.
   
— Что, правда? — спросил Сим. Вил кивнул. Я еще никогда не видел, чтобы он так лыбился. Сим горестно вздохнул.
   
— Ну, все сходится. Мало того, что самая красивая девушка в Содружестве, так еще и модеганка. Я не знал.
   
— Ну, положим, если и самая красивая, то разве что на своем берегу реки, — возразил я. — А на этом берегу…
   
— Про свою Денну ты уже распространялся, — перебил Вилем. — Раз пять, не меньше.
   
— Послушай, — сказал Симмон, внезапно сделавшись серьезным, — тебе нужно просто вести себя чуть посмелее. Эта Денна, она к тебе явно неравнодушна.
   
— Она на этот счет ничего не говорила.
   
— Да они о таком никогда не говорят! — сказал Симмон и расхохотался от мысли о такой глупости. — Но есть же всякие игры. Это нечто вроде танца.
   
Он поднял руки, делая вид, будто они беседуют между собой.
   
— «Ой, как здорово, что я тебя встретил!» — «Привет, а я как раз собиралась пообедать». — «Надо же, как удачно, и я тоже! Давай помогу тебе нести сумку?»
   
Я вскинул руку, чтобы остановить его.
   
— Можно сразу перейти к концу этого спектакля, где ты на протяжении оборота изливаешь свое горе над кружкой с пивом?
   
Симмон надулся и обиженно уставился на меня. Вилем расхохотался.
   
— За ней увивается достаточно мужчин, — сказал я. — Они появляются и исчезают, как…
   
Я попытался придумать сравнение, но у меня ничего не вышло.
   
— Я предпочту остаться ее другом.
   
— Ты предпочел бы приникнуть к ее сердцу, — сказал Вилем без особого нажима. — Ты предпочел бы, чтобы она радостно обвила тебя руками. Но ты боишься, что она отвергнет тебя. Ты боишься, что она посмеется над тобой, и тебе неохота остаться в дураках.
   
Вилем непринужденно пожал плечами.
   
— Ну, ты не первый, кто испытывает подобные чувства. Ничего постыдного в этом нет.
   
Он практически попал в цель, так что я долго не мог найтись, что ответить.
   
— Надеюсь, — тихо признал я. — Но мне не хочется делать чересчур смелые предположения. Видел я, что бывает с мужчинами, которые слишком много возомнили и попытались подгрести ее под себя.
   
Вилем торжественно кивнул.
   
— Она же тебе футляр для лютни купила, — подсказал Сим. — Это что-нибудь да значит!
   
— Но что именно это значит? — спросил я. — Да, похоже, как будто она ко мне неравнодушна, но что, если мне просто хочется так думать? Все те мужчины наверняка тоже думали, что они ей небезразличны. Но они, очевидно, ошибались. А вдруг и я тоже ошибаюсь?
   
— Ну, так ведь не попробуешь — не узнаешь, — с горечью сказал Сим. — По крайней мере, так я всегда думал. Но знаете что? Ни фига это не работает. Я за ними бегаю, а они меня пинают, как собаку, которая лезет на стол. Я уже устал все время пробовать…
   
Он тяжело вздохнул, по-прежнему лежа на спине.
   
— Я ведь немногого хочу — просто встретить девушку, которой бы я понравился.
   
— А я хочу просто знать наверняка, — сказал я.
   
— А я хочу волшебного коня, которого можно спрятать в карман, — сказал Вил. — И кольцо красного янтаря, которое дало бы мне власть над демонами. И бесконечный запас пирожных.
   
Мы снова погрузились в уютное молчание. В вершинах негромко вздыхал ветер.
   
— А говорят, что руэ знают все истории на свете, — сказал, помолчав, Симмон.
   
— Может быть, и так, — согласился я.
   
— Расскажи что-нибудь! — попросил он.
   
Я нехорошо сощурился.
   
— Да не смотри ты так! — возмутился он. — Просто хочется послушать что-нибудь интересное.
   
— Да, а то развлечений как-то недостает, — поддакнул Вилем.
   
— Ладно, ладно. Дайте подумать.
   
Я закрыл глаза, и в памяти тотчас всплыла история об амир. Неудивительно. Я думал о них не переставая с тех самых пор, как повстречался с Ниной.
   
Я сел прямо.
   
— Ну хорошо…
   
Я набрал было воздуха, потом остановился.
   
— Если кому надо отойти в кусты, сделайте это сейчас. Не люблю, когда меня перебивают на середине.