1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
    
Маркус выпучил на него глаза.
    
– Что? Нет.
    
– Она утверждает другое.
    
– Что? Это ложь.
    
Брюс крепче стиснул его локоть.
    
– Пока что она сказала это одному только Хайнбергу. Он мне этого, конечно, не рассказывал, но я видел, как она от него уходила, а Джеймс после этого расспрашивал меня о тебе, поскольку он знает, что мы часто патрулировали вместе. Об остальном мне было уже нетрудно догадаться.
    
У Маркуса было такое чувство, что на его шее затягивается удавка.
    
– У меня с ней ничего не было, ясно? Мы только один раз поговорили, и она пригласила меня на обед в главный дом.
    
– Только поговорили?
    
Маркус оглядел Брюса.
    
– Она… да, она хотела. Я это видел. Набивалась, можно сказать. Но я к ней не притронулся. Она даже дулась на меня за это.
    
Брюс испытующе посмотрел на него и, видимо, поверил, потому что отпустил наконец.
    
– Дело в том, что она была малолетка, когда это случилось. Будут неприятности. Я так думаю, Джеймс скажет об этом преподобному сегодня, когда они соберутся после церкви на свой триумвират. И если я сделал правильные выводы из своих наблюдений, тебе светит процесс в деревенском суде.
    
– В деревенском суде? – переспросил Маркус.
    
Брюс серьёзно посмотрел на него.
    
– Если это было изнасилование, мы тут приговариваем к смертной казни.
   
   
    
     
Глава 45
    
    
По всему телу расползался страх. Если поставить слово против слова, что тогда будет? Кому поверят? Ему, беженцу, чужаку, дармоеду?
    
Маркус оглянулся. Ему показалось, что он очнулся от дурного сна. Вот дома́, почти приникшие к земле. Небо, на котором собираются чёрные тучи близящейся бури. Лес кругом, тёмный, неведомый, грозный, чёрная стена, перед которой стоят деревья, словно часовые на страже. Что он здесь делает? Нет, настала пора уходить. Даже если они и сочтут его побег признанием вины.
    
У него есть машина. Никто пока её не отнял; она по-прежнему стояла в гараже. Единственное, что ему было нужно, это горючее. Он соображал. Запасы бензина и дизельного топлива хранились, как он уже узнал, в подземном склепе на восточном краю деревни. Это место обнесено забором, вход под замком, а внутри ограды живёт большое стадо гусей, которые при всяком приближении поднимают такой гвалт, что слышит вся деревня.
    
Там-то в первую очередь и будут искать. Нет, идея с растительным маслом была куда лучше. Сколько ему понадобится? Лишь бы хватило добраться до Yellow Pine. Как это далеко? Километров сорок, может, пятьдесят? Пять-шесть литров?
    
Глупо, что Чарльз Таггард предпочёл запастись маргарином. Кейт Пеппер и его друзья наверняка приняли бы этот вызов, но Маркус не знал, что с этим делать. Он должен был раздобыть настоящее подсолнечное масло. На кухне главного дома. Он был уверен, что уже видел там однажды целую канистру.
    
Быстро. Надо торопиться. Сейчас начнётся служба в церкви, и его отсутствие бросится в глаза… Он зашагал, продрался сквозь кусты, двинулся окольным путём. Подоспел он к тому моменту, когда женщины, работавшие на кухне, как раз уходили, пересмеиваясь и перешёптываясь.
    
Он даже мог представить, о чём они шушукаются.
    
Дверь осталась незапертой. Дома́ в Bare Hands Creek не запирали. Маркус юркнул внутрь, прислушался. Больше здесь никого не было. Он толкнул дверь на кухню.
    
Там было темно, если не считать смутного свечения красного светодиода на холодильнике. Но этого источника света – даже привыкнув к темноте – было мало, чтобы увидеть хоть что-то, кроме самых общих очертаний. Маркус пробирался на ощупь мимо разделочных столов из промасленного или выщербленного дерева, натыкаясь на рукояти ножей, на хлебные крошки, пока ему не пришло в голову, что если кто-нибудь войдёт и застанет его, в темноте он будет выглядеть гораздо подозрительнее. Лучше включить свет и придумать какое-то подходящее оправдание.
    
Он повернул выключатель, и газовая трубка на потолке наполнила кухню клинической яркостью. Надо же, ещё позволена была такая роскошь. Ему хватило беглого взгляда, чтобы найти то, что он искал: на полке под плитой стояли две пластиковые канистры, белая и синяя. Синяя была полной. Маркус поднял её, отвинтил крышку и понюхал: уксус. Это ему ни к чему.
    
В белой оказалось масло, но на самом донышке. Даже литра не наберётся, даже пол-литра. С этим он далеко не уедет.
    
Что же делать? Он понятия не имел, где могут быть остальные запасы масла. Поискать в других домах или уже пойти к гусям…
    
И то и другое было одинаково рискованно.
    
Он быстрым шагом обошёл кухню, осмотрел все полки, заглянул под все столы…
    
Вот. Что это? Что-то вроде пресса? Старомодный, с виду массивный прибор с ходовым винтом, которым можно было вдавить пуансон[41] внутрь цилиндра. Маркус ощупал край сточного желобка и понюхал пальцы: масло.
    
Он разом понял, что он сделает. План был полностью готов, как будто его подсознание давно работало над этим, чтобы выложить в нужный момент. Он возьмёт с собой в силосохранилище этот винтовой пресс, почти пустую канистру и воронку, а там он уже знает, в какой кладовке ему никто не помешает давить масло из семечек.
    Далёкое прошлое
    1913
    
29 сентября 55-летний инженер Рудольф Дизель поднялся на борт почтового парохода «Бремен». Целью его поездки был Лондон, где он хотел принять участие в собрании «Consolidated Diesel Manufacturing Ltd».
    
Рудольф Дизель был известен как изобретатель мотора, названного его именем. Прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как этот мотор был впервые с успехом запущен; уже почти пятнадцать лет он выпускался в Аугсбурге серийно. На нём уже работали теплоходы, грузовики и локомотивы.
    
Рудольф Дизель был гениальный мастеровой, а вот деловой хваткой не отличался. Тянувшиеся годами патентные судебные процессы высосали из него все соки и подорвали его здоровье. Тем не менее его попутчики впоследствии рассказывали, что Дизель, уходя вечером к себе в каюту, пребывал в хорошем настроении.
    
После этого Рудольфа Дизеля никто не видел. В ту ночь он исчез с парохода, идущего в Лондон.
    
10 октября команда голландского катера «Кёртсен» заметила в воде труп. Был такой сильный шторм, что поднять его на борт не удалось. Только достали из одежды утопленника несколько предметов: футляр для очков, портмоне и жестянку с таблетками. Ойген Дизель, сын изобретателя, впоследствии признал эти вещи отцовскими.
    
Точные обстоятельства смерти или исчезновения Рудольфа Дизеля так и не удалось выяснить. До сих пор существует подозрение, что он был убит по заданию нефтяников, только-только завоёвывающих влияние. Поскольку к тому времени Дизель как раз работал над созданием мотора, приспособленного для привода на растительном масле. После его смерти эти исследования были остановлены, и чуть ли не до конца века совершенствовался лишь мотор для дизельного топлива ископаемого происхождения.
    Настоящее
    
Маркус вздрогнул. Что такое? Он заснул на стуле, прислонившись головой к голой стене…
    
О, у него всё болело. Голова кружилась. И руки затекли…
    
Всё ещё наполовину оглушённый, он огляделся, пытаясь сообразить. Который час? Он понятия не имел. Вот винтовой пресс, и… правильно. Масло.
    
Теперь, увидев перед собой следы всей этой бойни, он снова всё припомнил. На полулежали кучи подсолнечного жмыха. Мешок был наполовину пуст. А в посудине, куда он собирал отжатое масло, жидкости было всего-то на два пальца.
    
Он припомнил, как впал в транс, повторяя одно и то же действие: рукоятку налево, остатки наружу, новую порцию семечек внутрь, рукоятку направо, сильнее, сильнее, пока не выжмется капля или две… Тупо продолжать, приказал он себе. Не думать. Не считать. Просто давить эти семечки, не отвлекаясь ни на что.
    
И в какой-то момент он забыл, для чего это делает.
    
Он ведь не представлял себе, насколько это трудоёмко. Насколько бесплодны эти маслосодержащие плоды. Это было безнадёжно; ему понадобится миллион лет и урожай целого года только для того, чтобы наполнить бак.
    
А сколько образовалось отходов! Вещества, казалось, стало больше, оно покрывало весь пол.
    
Чу, какой-то шум. Задвижку отодвинули. Шаги. Что, неужели снова день? Неужто он провёл здесь целую ночь?
    
Быть того не может. Или всё-таки? Отсюда ничего не было видно, ни темноты, ни света.
    
Он пригнулся, суетливо начал прибирать мусор, очистки руками, поскольку ни совка, ни веника сюда не захватил, а теперь было поздно за ними идти.
    
Шаги приближались. Маркус замер, пытаясь усилием воли сделаться невидимым.
    
Дверь распахнулась. Разумеется, то была Абигейль, кто же ещё?
    
– Хай, Аби, – сказал Маркус и попытался улыбнуться. – Всё это выглядит хуже, чем есть на самом деле…
    
Она вообще его не слушала. Она лишь вытаращила глаза, потом повернулась и убежала, крича:
    
– Он здесь! Он здесь!
    
Как будто он подкарауливал её здесь с занесённым ножом.
    
Маркус побежал за ней, но было поздно.
    
    
Они обращались с ним грубо и бесцеремонно. Хватали его – за волосы, за руки, за ноги, за горло, кричали о запасах, на которые он посягнул. Кажется, это оказалось даже хуже, чем изнасилование, из-за которого они его разыскивали; это подогрело гнев мужчин прямо-таки до кипения. Они заломили ему руки за спину так, что затрещали суставы, связали запястья грубой верёвкой и больно затянули. Ноги связали тоже. И поволокли по грязной улице, по лужам, до самой площади перед церковью. Маркус внезапно понял, для чего был предназначен столб, врытый там. С момента своего прибытия в деревню он спрашивал себя об этом, и вот…
    
– Зовите преподобного! – крикнул кто-то, пока Маркуса, истерзанного и вывалянного в грязи, привязывали к столбу.
    
Другой крикнул:
    
– Будем его судить!
    
– Какой там суд – так разделаемся!
    
– Повесить его!
    
– Нечего тут долго рассусоливать!
    
Они кричали на него, били его, и мужчины, и женщины были вне себя от ярости. Они ненавидели и боялись его. Боялся и он, да, страх овладел им полностью; лёгкие его ходили ходуном, сердце колотилось, и он не мог с этим справиться.
    
– Да где там преподобный? – послышалось из общего крика, из этого ведьмина котла, который клокотал вокруг него.
    
– Ему уже сказали, сейчас придёт…
    
– Нечего тут долго цацкаться! Повесить его!
    
И снова удары. И пинки. И плевки в лицо. Он посягнул на запасы. Обрюхатить девушку, это ещё куда ни шло, изнасиловать её – ну, бывает, но посягнуть на запасы…
    
Боже мой! Почему он просто не ушёл в лес? Никакой медведь не мог быть хуже того, что творилось здесь…
    
И потом, откуда ни возьмись и всё перекрывая – знакомый голос:
    
– Прекратить!
    
То был Таггард.
    
Они неохотно расступились, пропуская его. Что-то натекло Маркусу в глаз, то ли плевок, то ли, может, кровь, но он почувствовал, что улыбается. Он искал взгляд своего заступника и улыбался.
    
Таггард не ответил на улыбку и только смотрел на него со всей серьёзностью.
    
– Он имеет право на порядочный суд! – крикнул он, обращаясь ко всей толпе. – Он имеет право на то, чтобы его выслушали. Он имеет право…
    
– Эй, Таггард! – крикнул кто-то. – Кончай выделываться!
    
– Вот именно. Тебе тут нечего сказать.
    
Таггард осмотрелся, пытаясь определить говорящего.
    
– Неважно, есть мне что сказать или нет, – ответил он. – Мы пока что ещё в Америке. Здесь действуют закон и право…
    
– Этот парень воровал! И девчонку преподобного расстелил! Что нам с ним волокититься?
    
– Это не доказано! – крикнул Таггард. – Любой человек считается невиновным, пока его вина не доказана.
    
Кто-то крикнул, захлебываясь:
    
– Мы же видели! Мы своими глазами видели, как он сидел среди пустых мешков!
    
– Да где там застрял преподобный? – роптали вокруг.
    
И тут откуда-то взялся человек с пистолетом.
    
– А ну, все отойдите в сторону! Сейчас я его…
    
Все отпрянули. Все, кроме Таггарда, который остался стоять, где стоял, лишь укоризненно качая головой.
    
– Только не это, Джо.
    
Джо фыркнул.
    
– Кто-нибудь может оттащить этого козла в сторону?
    
К Таггарду потянулись руки, схватили его и оттянули с линии огня.
    
    
Маркус смотрел в чёрное, круглое дуло пистолета. Мысли его разом остановились. Все, кроме одной. «Так вот оно как, – думал он со странным спокойствием. – Вот оно как – умирать».
    
Затем произошли одновременно два события. Таггард с негодующим криком рванулся, и воздух разорвал оглушительный хлопок.
    
Солнце вырвалось из-за туч, мокрые от дождя верхушки деревьев вспыхнули россыпью алмазов. Мир наполнила бездыханная тишина.
    
«Я совсем ничего не чувствую», – подумал Маркус.
    
Потом он увидел Таггарда, который, повернувшись к нему спиной, упал на колени, прижал ладони к груди и повалился на бок.
    
    
Кровожадность толпы словно ветром сдуло. Таггарда испуганно окружили, сгрудились над ним, перевернули его на спину, возились с его рубашкой, намокшей от крови, кричали, чтоб принесли одеяло, чтоб дали воды, чтоб позвали врача.
    
– Он ещё жив!
    
– Скорее, зовите доктора Хайнберга!
    
Появился врач, вместе с преподобным, и опустился на колени перед раненым.
    
– Надо отнести его в дом, – сказал он священнику.
    
– Внесите его, – приказал преподобный, указывая на свой дом. Потом на Маркуса: – И развяжите этого.
    
Взгляд, которым он окинул Маркуса, был ледяным.
    
    
То был очень длинный день. Маркус сидел в кабинете преподобного под охраной мужчины с ружьём, не произносившего ни слова. Проходил час за часом. Им принесли попить, и другой, столь же молчаливый человек сменил охранника.
    
Комната с белыми стенами была совсем голой. Единственным украшением были растения на подоконнике.
    
И книги. Они стояли в трёх шкафах за стеклом, и Маркус коротал время, пытаясь прочитать названия на корешках. Естественно, много было религиозных книг. Конец света, казалось, был здесь преобладающей темой. Преподобный держал также много книг по экологии, политике и сельскому хозяйству. На пюпитре для чтения лежал толстый труд под названием «Библейское земледелие».
    
Через полуоткрытую дверь можно было видеть происходящее в остальной части дома. Мимо проносили окровавленные полотенца и миски. Пахло дезинфекцией. Слышались приглушённые голоса:
    
– …нехорошо…
    
– А он может?..
    
Двери открывались и тихо закрывались. Шелестели шаги. Текла вода.
    
На Маркуса приступами накатывала такая усталость, что он мог бы заснуть на месте. Одна женщина принесла ему яблоко и краюху хлеба, это снова оживило его.
    
Он услышал голос преподобного:
    
– Да, я иду. – Хлопнула дверь, и снова воцарилась тишина.
    
Может, размышлял Маркус, они его теперь просто прогонят? Изгнание – это ведь было чувствительным наказанием для людей, которые посягнули на продовольственные запасы общины. Наверняка так и будет.
    
В какой-то момент он заметил, что солнце выглянуло из-за туч уже на другую сторону дома. Неужто он просидел здесь уже целый день?
    
– Мне надо в туалет, – сказал он своему охраннику.
    
Тот странно посмотрел на него, и Маркус понял, что снова сделал ошибку. В Америке не ходят «в туалет», здесь ходят «в ванную». Никогда ему не научиться этому.
    
Охранник проводил его к месту, обозначение которого здесь не использовалось. Окна были зарешечены, о бегстве нечего было и думать. Маркус помочился, вымыл руки и, снова выйдя в коридор, увидел, что его ждёт преподобный – в полутьме маячила его высокая, могучая фигура.
    
– Вам надо зайти к нему, – сказал он.
    
Маркус подавленно кивнул.
    
– Хорошо. – И медленно двинулся к священнику, чувствуя за спиной охранника и его оружие.
    
Преподобный Смолл жестом велел ему подойти поближе.
    
– До утра не доживёт, – шепнул он Маркусу. – Он это знает. Он хотел поговорить с вами с глазу на глаз. Ведите себя сообразно этому.
    
Маркус судорожно проглотил комок в горле.
    
– Постараюсь.
    
Он вошёл, услышал, как дверь за ним снова заперли, его окружил запах больницы и смерти. Он только и мог, что смотреть на человека, который лежал на кровати, высоко поднятый на подушках, перевязанный, бледный, с глазами, запавшими ещё глубже, чем прежде.
    
– А, – еле слышно выдохнул Таггард. – Маркус. Это вы. Хорошо.
    
Маркус подошёл ближе.
    
– Мне очень жаль, что так получилось. Так глупо было с моей стороны посягать на продовольственные запасы.
    
– Зачем вы вообще это сделали?
    
– Я хотел выжать подсолнечное масло, чтоб заправить мою машину. Вместо дизельного топлива. И уехать, пока на меня не навесили это, с дочкой преподобного.
    
Таггард задумчиво смотрел на него.
    
– Да, – произнес он наконец. – Это было действительно глупо.
    
– Мне очень жаль, – сокрушённо сказал Маркус.
    
Таггард указал ему на стул.
    
– Я должен рассказать вам кое-что. Сядьте. Это потребует времени.
    
Маркус кивнул, подвинул стул и сел так, что они хорошо могли видеть друг друга.
    
Бывший агент ЦРУ, казалось, собирался с силами. Он походил на десятиборца, который уже преодолел девять видов, и ему оставался последний, но самый трудный.
    
– Я хочу сказать вам, Маркус, – начал он, – что знал вашего отца…
   
   
    
     
Глава 46
    
    
Маркуса словно обухом по голове ударили.
    
– Что, правда?
    
Как будто этот человек перед лицом смерти стал бы рассказывать сказки.
    
На лбу Чарльза Таггарда выступила испарина. Разговор давался ему с большим трудом. Позднее Маркус поймёт, что стал свидетелем того, как человек открывал тайну, которую слишком долго носил в себе.
    
– Что вам известно о занятиях вашего отца, Маркус?
    
– Почти ничего. Я был ещё ребёнком, когда он умер. – Поскольку Таггард выжидательно молчал, он продолжил: – Насколько я знаю, под конец отец запатентовал своё изобретение, которое принесло нам много денег. После его смерти. – Он осёкся, когда ему что-то стало ясно. – Денег, без которых я не был бы здесь. Всё это приключение, фирма с Блоком, всего этого не было бы без этих…
    
– Без этих двух миллионов евро, – завершил фразу Таггард. Он наблюдал за Маркусом, казалось, зная, что тот спрашивает себя, каким образом это может быть известно. – Человеком, с которым ваш отец заключил договор, был я.
    
– Вы?
    
Таггард устало улыбнулся.
    
– Признаюсь, я тоже вначале подумал: что за совпадение, когда увидел вашу фотографию в газете и прочитал фамилию… Но, может, случайностей в жизни меньше, чем мы думаем.
    
Маркус подался вперёд.
    
– Тогда вы должны знать, что это было за изобретение! – Лицо его исказилось. – Мы ведь не знаем этого.
    
Таггард кивнул, казалось, что ему приходится бороться за каждый вдох.
    
– Вы и не могли этого знать. Никто не должен был знать.
    
– Но…
    
– Всё это части одного целого, Маркус. Изобретение, договор, деньги. Вторжение в дом. И несчастный случай.
    
«Нет, – подумал Маркус. – Нет».
    
– До того, как поступить на службу в ЦРУ, я работал в одной консалтинговой фирме, «Eurocontakt». На первый взгляд, ничего особенного; многие выпускники с моего курса попали в отрасль консалтинга. Тогда эта отрасль переживала свои великие времена. Там зарабатывали большие деньги, правда, и работали для этого невероятно много. Консалтинговые фирмы могли выбирать себе лучшие кадры. Так что это было и своего рода отличием. – Он с хрипом набрал воздуху в лёгкие. – Как правило.
    
– Может, что-нибудь сделать? – с тревогой спросил Маркус. – Открыть окно? Позвать доктора?
    
Таггард отрицательно покачал головой.
    
– Просто слушайте меня, пока мои лёгкие ещё не схлопнулись. Я должен выговориться, это единственное, что сейчас важно.
    
Маркус кивнул.
    
– О'кей.
    
– Итак… «Eurocontact» был консалтингом, но только внешне, на самом деле мы работали в тесной связи с Управлением национальной безопасности. Мы занимались промышленным шпионажем. Мы должны были обеспечить в мире приоритет американской экономики, нелегальными методами, если понадобится. – Он закашлялся, с нехорошим, будто задушенным шумом. – Я тогда гордился тем, что участвую в этом. Поначалу я честно думал, что делаю доброе дело.
    
Маркус встревоженно следил, как Таггард вымучивал из себя каждую фразу.
    
– Изобретение моего отца…
    
– Сейчас. Не так скоро. Сил ещё хватит не только на несколько слов шепотком. – Он облизнул пересохшие губы. – Всё строилось так: мы получали информацию от Управления национальной безопасности о том, где что в Европе намечается. Вы наверняка знаете, что УНБ содержит всемирную систему прослушивания, которая контролирует все телефонные разговоры, факсы, электронные сообщения и так далее – все, неважно где. Эта система называется «ECHELON»; в последние годы кое-какая информация об этом просочилась. Должно быть, это колоссальная система: компьютеры, которые могут распознавать язык и реагировать на сочетание определённых слов, проникать во все телефонные разговоры; другие компьютеры расшифровывают зашифрованные данные, УНБ располагает такими техниками декодировки, которые на десятки лет опережают всё, что есть в этом направлении… Итак, мы получали информацию, если в Европе кто-то изобретал что-то, что могло представлять потенциальную угрозу американским интересам. И тогда в дело включались мы, чтоб устранить эту опасность.
    
Маркус чувствовал, как к горлу подступает горячая волна.
    
– Устраняя того, кто…
    
– Нет. Я был так зачарован этим. Мы были воинами, которые не убивают, но всё равно побеждают. Нашим оружием была хитрость, обман и юридические уловки. И деньги, естественно. – Он мягко дотронулся до одного места на своей груди, осторожно его погладил. – Ничего, – улыбнулся он, заметив взгляд Маркуса. Потом, казалось, он снова ушёл в прошлое. – Тем не менее попасть к нам в руки удовольствием не было. Мы не убивали, но мы разрушали жизни. Часто достаточно было подкупа. Или шантажа. Посещение борделя, при котором появлялись компрометирующие снимки, например. При необходимости мы фабриковали компромат, чтобы кто-то потерял работу или доверие своих кредиторов. В нашем распоряжении были лучшие в мире мастерские для подделки документов, понимаете? И мы играли в такую игру, которую наши жертвы не могли просечь. Подкупленные рецензенты, нотариусы, которые лгали под нашим давлением – мы делали из этого спорт, всему придавая легальный вид, обводя вокруг пальца другую сторону так, что она, ставя подпись под каким-то документом, не знала, какие берёт на себя обязательства, от чего отступается и что сдаёт. Мы называли это «экзекуцией». Потом западня захлопывалась. Жестокое пробуждение для другой стороны, что чаще всего означало банкротство. Одним неудачником больше в ряду горемык, что ходят по инстанциям и жалуются, что их обманули – ну да. Не запретишь же им. А нам доставалось изобретение, разработка, концепция, формула – да мало ли что. И тогда мы перепродавали это какой-нибудь американской фирме, делали хороший бизнес и защищали американский образ жизни от врагов.
    
Веки Маркуса будто жгло огнём.
    
– Я всегда считал такие истории бредом сумасшедших. Ну, теории заговора, вы знаете.
    
Таггард прикрыл глаза. Он говорил тихо, и Маркус наклонился над ним, чтобы слышать.
    
– Мы тогда боролись против коммунизма. Против угнетения и за свободу. И мы – Америка – были в этой борьбе одиноки. Особенно мало надежды было на европейские государства. Мы боялись Европы. Ведь мы были учёные-экономисты, не забывайте об этом. Мы умели считать. Мы видели, каким экономическим гигантом стала Европа. Если мы не позаботимся о том, чтобы США сохранили ведущую роль, то свобода окажется в опасности.
    
Маркус окинул взглядом умиравшего человека и спросил себя, не бессердечно ли будет, если он вновь попытается перевести разговор на своего отца.
    
Таггард, казалось, прочитал его мысли. Он открыл глаза.
    
– Ваш отец, – сказал он, – сопротивлялся. И не хотел придерживаться правил игры.
    Прошлое
    
Джим Дунан вошёл в комнату, словно персонифицированная дурная весть, закрыл за собой дверь и подпер её спиной.
    
– Чарли, твой Вестерманн создаёт нам проблемы.
    
Чарльз Таггард, в свои почти сорок самый младший в группе «Южная Германия», «юнец», на которого навешивают самые неприятные рутинные дела, рассеянно оторвался от своих бумаг.
    
– Вестерманн? – переспросил он.
    
– Штутгарт. Изобретатель.
    
– А что с ним?
    
– Он грозит разоблачениями в прессе.
    
Чарльз протёр глаза.
    
– Этого он не может сделать. Параграф 32 договора. Если он откроет рот, пойдут штрафные санкции. Это его разорит.
    
– Похоже, ему плевать на это. Яйцеголовые переслали нам несколько записей его телефонных разговоров. Судя по ним, Вестерманн уже что-то готовит.
    
– Fuck! – выругался Чарльз Таггард. – Может, это была не лучшая идея – разлучить его с адвокатом. Тот хотя бы объяснил ему, в какое дерьмо он сейчас вляпается.
    
– Шеф решил ввести в дело команду «Микадо». План уже есть; они прибудут нынче вечером.
    
– А, ну хорошо. – Команда «Микадо» предназначалась для самых щекотливых случаев. Точно как в одноимённой игре,[42] они специализировались на устранении нежелательного элемента так, чтобы целое не пошатнулось. Излюбленной стратегией при этом было – так скомпрометировать «клиента», что ему уже никто не верил.
    
Правда, непонятно было, как они хотят осуществить это с Альфредом Вестерманном. Тот был одержимым. Кроме его изобретений, у него практически не было пороков. Посади ему на колени голую женщину – и он ни на минуту не забудет про свои формулы.
    
– А я в их плане тоже задействован?
    
Джим кивнул.
    
– Ты позвонишь Вестерманну, скажешь, что все это было недоразумение, и попросишь его завтра вечером приехать в Карлсруэ. В ресторан «Оберландштубен». Столик на троих уже заказан. Скажи ему, что вы встретитесь там с гендиректором одной американской фирмы, которая хочет наладить производство его изобретения и распространить его по всему миру.
    
– О'кей. – Итак, ход игры менялся. Предполагался большой спектакль. «Гендиректором», естественно, будет человек из команды «Микадо», который наобещает этому штутгартскому изобретателю саму небесную синь. – Во сколько?
    
– В девять вечера. В двадцать один, как они здесь говорят.
    Настоящее
    
– Ваш отец был пунктуален, – с трудом рассказывал Таггард. – Но недоверчив. И потом человек из «Микадо» так и не явился. Я пытался его задержать, убеждённый, что здесь какая-то неувязка. Я звонил по телефону, но ни до кого из остальных не дозвонился. В конце концов, у вашего отца лопнуло терпение, и он уехал.
    
– И нарвался на свою смерть, – сказал Маркус с тяжёлым чувством.
    
– Да, и нарвался на свою смерть. Я узнал об этом лишь на другой день. Как оказалось, человек из «Микадо» побывал там, но только для того, чтобы спуститься в подземный гараж ресторана и сделать кое-что с машиной вашего отца. Не знаю точно, что он сделал. Но уж наверняка не что-нибудь простое наподобие перерезанных тормозных шлангов, поскольку полиция бы это обнаружила. Если «Микадо» что-то делали, это был хай-тек. Авария была спланирована с точностью до плюс-минус десяти метров.
    
– А другая группа взломала лабораторию…
    
– Да.
    
Маркус уткнулся локтями в колени, сцепил пальцы и смотрел на бывшего агента ЦРУ и бойца промышленного шпионажа, стоящего на страже экономических интересов США.
    
– И ради чего всё это? Что же такого изобрёл мой отец?
    
Таггард вздохнул.
    
– Хотел бы я сказать вам это, но я никогда в глаза не видел этих бумаг. Такое у нас было предписание, понимаете? Мы не должны были впадать в соблазн затевать собственный гешефт на том, что закулисные эксперты считали самыми горячими изобретениями. Речь шла о способе, насколько я помню, который ваш отец называл остракцией.
    
– Остракция? – такого слова ему не приходилось слышать.
    
– На сообщении экспертной группы стояли три звезды. Это означало высшую важность.
    
Маркус размышлял:
    
– Мой брат рассказывал однажды, что наш отец был убеждён, будто это изобретение совершит революцию в мировой экономике.
    
– Без сомнения. Нехваткой самоуверенности ваш отец не страдал. Правда, это свойство – самое распространённое среди изобретателей.
    
– А что стало с этими бумагами?
    
– Маркус, – проникновенно сказал Таггард. – Вы здесь не в романе Майкла Крайтона.[43] Что бы там ни изобрёл ваш отец, всё равно это не спасёт мир.
    
– Вы просто так мне это говорите.
    
Таггард хрипло вздохнул.
    
– Насколько я припоминаю, документы были переправлены в некий Farsight Institut в Crooked River Pass, Орегон. Что они там с ними сделали, мне неизвестно. Таких вещей мы никогда не знали.
    
Орегон. Штат, граничащий с Айдахо. Ещё полгода назад это было бы совсем рядом. А теперь эти документы могли бы с таким же успехом лежать на обратной стороне Луны.
    
– Так вот, значит, как оно было, – с горечью констатировал Маркус.
    
– После этого я ушёл из «Eurocontact». Началась бумажная работа в ЦРУ, как я вам уже говорил. Но все эти годы меня тяготило, что я оказался участником сговора убийц. Я оказался не таким уж пройдохой, как сам о себе думал… – Голос Таггарда звучал всё тише. Силы, казалось, окончательно покидали его. – Я хотел загладить эту вину перед вами, Маркус. Поэтому я не упускал вас из виду. После вашей аварии я позаботился о том, чтобы ваш брат беспрепятственно вывез вас из страны. Я думал, может, хоть таким образом мне зачтётся мой грех… – Он закрыл глаза, задышал с булькающими хрипами. – Как вы думаете, Маркус?
    
Маркус сглотнул, вспомнил минувшие недели, вечера… Мужские разговоры, в принципе незначительные (о пустяках), а с другой стороны…
    
– Конечно, – сказал он. – Конечно, зачтётся.
    
Если бы он мог найти слова, он бы сказал умирающему, как благодарен ему. И что он прощает его.
    
Таггард снова с трудом разомкнул глаза, с усилием поднял руку и жестом подозвал его к себе. От него пахло смертью. Голос был еле слышен.
    
– Я должен сказать вам кое-что ещё, Маркус…
    
    
Когда Маркус вышел и тихо прикрыл за собой дверь, преподобный всё ещё стоял в коридоре – не человек, а мрачная гора в опустившихся сумерках.
    
– Как он там? – спросил.
    
– Он сказал, что теперь хочет уснуть.
    
Преподобный кивнул.
    
– Хорошо. Вы слишком долго пробыли у него. Это его наверняка утомило.
    
– Он не хотел отпустить меня раньше.
    
Установилась тишина, которая давила на уши.
    
– Может быть, он больше не проснётся, – сказал преподобный Смолл. Казалось, он вслушивался в себя. – Бог теперь позаботится о нём.
    
Маркус молчал. Он уже скорбел о человеке, который спас ему жизнь. Который принял его и делил с ним свой хлеб – в истинном смысле этого слова.
    
– Идемте, – Смолл указал ему на входную дверь.
    
Они вышли наружу. Там уже стемнело. Маркус почти осязал эту темноту. День пролетел как один час.
    
    
На пороге Смолл положил ему на плечо свою тяжёлую ладонь.
    
– А теперь идите к себе.
    
Его рука весила тонну.
    
– Это не я, – сказал Маркус. – С вашей дочерью, я имею в виду.
    
– Я знаю, – сказал преподобный. – Ребекка не смогла меня долго обманывать. Хотя, к сожалению, и пыталась это делать.
    
Он посмотрел на Маркуса сверху вниз.
    
– Но вы посягнули на продовольственные запасы общины. Это не может остаться безнаказанным. – Он отпустил его. – Мы оставим это дело, пока не свершится судьба Чарльза Таггарда. После этого мы устроим судебное заседание и вынесем вам приговор, как это предусмотрено нашими законами. А до того я налагаю на вас домашний арест. Сейчас вы отправитесь в дом Чарльза и останетесь там, пока за вами не придут.
    
Лес обступил деревню, чёрный и молчаливый, и выглядел более неприступной крепостной стеной, чем когда бы то ни было. Маркус почувствовал, как на его сухие глаза наконец навернулись слёзы.
    
– Тогда я пошёл, – сказал он.
    
    
Слёзы никак не хотели пролиться. Может, потому, что он не знал, кого же ему оплакивать. Своего отца? Таггарда? Самого себя?
    
Когда опустилась ночь, он сидел за кухонным столом и прислушивался к боли, которая ворочалась у него в груди. Всплывали картины, воспоминания. Стопка журналов «Life», которую в детстве он нашёл на свалке; журналы большого формата с огромными фотографиями умопомрачительных ландшафтов и городских силуэтов, в мечты о которых он пускался… Настоящее сокровище из пятидесятых годов, полный, хорошо сохранившийся комплект за несколько лет!
    
У одного из школьных друзей он наткнулся на старые журналы «Reader's Digest», выпросил их и проглотил залпом. В гнетущей атмосфере родительского дома, отягощенной непрерывным ожиданием грядущего конца света, экологической катастрофы и предстоящего крушения, эти журналы были его убежищем, его спасательной шлюпкой, Ноевым ковчегом его души. Можно сказать, он держался на плаву только благодаря журнальным историям, которые рассказывали, как людям при помощи ума и способностей удавалось преодолеть все преграды и справиться с трудностями. Это вселяло в него надежду, что люди могут выбиться из посудомойщиков в миллионеры, из чистильщиков обуви – в промышленники, из мальчиков на побегушках – в сенаторы. Так Америка стала для него идеалом свободы и уверенности. Страна, где можно помериться силой с миром и реализовать свои возможности. Не «все возможности», как это зачастую упрощённо говорят; этого он никогда не ожидал. Однако в себя он всегда верил; он верил, что если достаточно страстно о чём-то мечтать, эта мечта сама даст тебе силы её осуществить. Вот что он вычитывал из всех этих статей, историй, биографий; этот нектар питал его, благодаря ему он внутренне освобождался от страха, который владел его отцом, да и всей Германией после войны. Чтобы вдобавок к внутренней свободе обрести и внешнюю, он не видел другого пути, кроме как уехать в Америку. Только там, он считал, человеку даётся свобода победить или потерпеть поражение. Там, он считал, нет страха, который сводит все усилия на нет.
    
И вот теперь это. Исповедь жизни человека, который считал, что защищает Америку и свои идеалы, предавая их. Который поддался одному из коллективных страхов, веря при этом, что спасает свободу.
    
Из-за этого погиб отец.
    
И вместе с ним погибло изобретение, которое, возможно, стало бы революционным.
    
Может, об этом-то он и скорбел. Об утрате мечты.
    
К одиннадцати часам свеча догорела. Он погасил её, взял карманный фонарь и принялся за дело.
    
– Эх вы, – шепнул ему на ухо, среди прочего, Таггард. – Вам нужно дизельное топливо? Котельный мазут – то же самое. В моём доме мазутное отопление, вы это помните? Конечно, котёл пуст – но лишь для отопительной системы. Его пополняют, когда в нём ещё остаётся десятая часть, вы этого не знали? Его нельзя опустошать совсем, потому что десятая часть – это отстой, полный взвесей и примесей. Мой котёл засорился, после этого я его отключил, но последняя десятая часть всё ещё в бакс. Добрых тридцать галлонов, навскидку. Вам нужно только слить его и отфильтровать…
    
Мазутный бак стоял в дальнем конце гаража, без особых мер предосторожностей, за исключением того, что он был отнесён как можно дальше от жилой зоны. Внизу находился сливной кран.
    
Маркус собрал с полок все бумажные фильтры для кофе, какие нашёл, и отправился к баку.
    
То была кропотливая работа: слить в кастрюлю поллитра мазута, потом процедить через фильтр в канистру. Когда фильтр забьётся чёрной, зернистой грязью, выбросить его, вставить новый, и так далее. Вначале он чувствовал вонь, потом чувствительность притупилась.
    
Часа в четыре утра его машина была заправлена, а в багажнике стояли ещё две полные канистры. Он упаковал свою сумку, прихватил и грязное бельё, все деньги, какие нашёл, и запас продуктов. Кое-что из инструментов. Немного, чтобы не нагружать машину. Груз стоил топлива. Напоследок он забрал и записные книжки Блока, которые со времени его прибытия так и валялись на стопке старых газет, собирая пыль. Пусть они ничего не стоили, но ведь ради них он сюда и приехал.
    
Так он, по крайней мере, говорил себе когда-то. Теперь он уже и не знал, зачем провёл здесь всю зиму. Знал только, что надо жить дальше.
    
И вот он открыл гараж, тихо-тихо, бесконечно осторожно. Ночь хоть и была в этот час самая глубокая, зато и звуки разносила далеко.
    
Тишина. Ни души. Тревоги никто не поднял.
    
Маркус подошёл к машине. Внутреннее освещение салона он предусмотрительно отключил и дверцу открыл заранее. И теперь, усевшись, он не захлопнул дверцу, а лишь притянул её, взялся за ключ зажигания, включил аккумулятор. Сейчас. Ну, заведись! С полоборота!
    
К кому он обращал эту просьбу? Не к богу преподобного Смолла, уж это точно. Маркус повернул ключ, стартёр взвыл как сирена, и мотор схватился. Газ. Поехал наугад, без света, лишь бы разогнаться, чтобы они уже не смогли его остановить.
    
Но никто и не пытался. Маркус включил стояночный свет, нашёл направление и поехал наугад, прочь из деревни Bare Hands Creek, в лес, до самой дороги, где он включил фары и нажал на газ.
   
   
    
     
Глава 47
    
    
Было холодно, сквозь веки проникал свет, а он лежал, скрючившись и втиснувшись куда-то. На заднем сиденье машины, обнаружил он, открыв глаза. Ах да, верно. Ну, это не так страшно. Пусть никогда в жизни он не сможет больше разогнуться, зато он на свободе.
    
Было слишком холодно. Одеяло, которое он прихватил с собой, не грело. Чёрт. Он с трудом приподнялся. Стёкла запотели; но было видно, что уже день. Он вспомнил, как остановился на ночлег на узкой лесной дорожке, за кустами.
    
Не разгибаясь выбрался на сырой, леденящий воздух. Ага, распрямиться всё же удалось… Его шумно освистали птицы.
    
Он снова влез в машину, на водительское место. Немедленно проверить, заведётся ли машина. Времена, когда можно было вызвать службу спасения, наверняка прошли навеки, думал он, включая зажигание. Выждал, повернул ключ – и мотор заработал.
    
Полчаса спустя Маркус доехал до какого-то посёлка. Небольшого, в две дюжины домов вдоль дороги. Он остановился перед маленьким супермаркетом. Деревня выглядела мёртвой, однако на двери магазина висела табличка «Мы открыты».
    
Дверь действительно открылась, с тихим, шаркающим звуком. Где-то в глубине звякнул колокольчик.
    
Рядом с кассой был бар, перед ним стояло три высоких табурета. Один – с лопнувшей обивкой. Над кофейной машиной на стене был прикреплен американский флаг, рядом стоял старый телевизор. Многообещающе. И газеты были, даже много, хоть и лежали в беспорядке и пожелтели от времени.
    
Маркус нашёл «Washington Post», датированную началом февраля, другие газеты были либо ещё старше, либо местные, так что проку от них не было.
    
– Новые больше не поступают, – объяснил надтреснутый голос.
    
Маркус обернулся. Из-за полки выступила старуха, опираясь на клюку карамельно-розового цвета.
    
– Машина не приходит, – продолжала она. – Не знаю, почему. Я звонила, но так и не поняла, чего они мне объясняли.
    
Маркус взял «Post».
    
– Ничего. Возьму вот это. – Старая газета была ему даже больше кстати, чтобы узнать о том, что произошло в мире за это время. В Саудовской Аравии был новый король, к тому же избранный народом. Это было интересно.
    
– Я вам отдам её за доллар. Потому что она уже не новая.
    
Маркус выудил из кармана долларовую купюру и положил её у кассы.
    
– Скажите, а нельзя ли кофе?
    
– Только свежезаваренный. Одна чашка. Семьдесят центов.
    
– О'кей.
    
Она достала из коробки фильтр и вставила его в машину.
    
– С молоком? – спросила она, пока аппарат шипел, и взяла молочную бутылку, в которой была какая-то бледная, творожистая субстанция. – О, оно уже испортилось.
    
– Я всё равно пью только чёрный, – поспешно сказал Маркус.
    
– И без сахара? – Она взяла чашку и половину расплескала, пока донесла до стойки.
    
– Не надо, спасибо. – Маркус указал на полку, где лежали печенья, упакованные поштучно. – Можно взять вот это?
    
– Цена на упаковках.
    
Он выбрал себе безымянное овсяное печенье с не очень толстым слоем сахарной глазури. На вкус оно было как солома. Маркус поискал на упаковке срок годности и обнаружил, что он истек ещё полгода назад.
    
– Все уехали, – сказала женщина. – Хотели и меня заставить уехать вместе с ними, представляете? А кто же позаботится о кошках, спросила я. И кто присмотрит за магазином? Кто-то же должен за ним присмотреть. – Она с сомнением оглядела свои запасы. – Ну вот. Сейчас почти никто не приходит. Можно было бы, наверно, и уехать.
    
С виду ей было не меньше восьмидесяти. Седая, измождённая, растрёпанная. Вдоль лица виднелись белые линии – возможно, шрамы от подтяжек. От неё исходил сладковатый запах духов, к которому примешивались следы других, неаппетитных ароматов.
    
В следующем посёлке ему придётся попросить, чтобы кого-нибудь прислали за ней. Но в полицию он не пойдёт. Разве только анонимно позвонит.
    
Это навело его на мысль.
    
– Скажите, а телефон у вас работает?
    
Она недоверчиво глянула на него.
    
– А что с ним сделается?
    
– А нельзя ли мне позвонить?
    
Она издала чавкающий звук.
    
– Двадцать центов за единицу. Только я должна надеть очки, иначе не увижу счётчик.
    
Телефон действительно работал. Даже связь с заграницей установилась без проблем. Пока шли гудки, Маркус соображал, который сейчас час в Германии. Ведь не ночь же, а? Нет, если здесь часов десять, то там… восемнадцать? Вечер.
    
– Вестерманн, – ответил звучный голос Фридера.
    
– Привет, брат! – сказал Маркус. – Это я.
    
Тот ахнул:
    
– Ну и выдержка у тебя! Исчезаешь на несколько месяцев, а потом просто говоришь «привет»!
    
– А что мне ещё говорить?
    
Фридер помедлил.
    
– Тоже верно. – Кажется, он всерьёз за него тревожился. С другой стороны, чему удивляться после того, как цивилизация столкнулась с айсбергом по имени «Peak Oil» и уже готова была затонуть. – Ты где? И как ты там?
    
– Я где-то в Айдахо, и я в порядке… Ну, не очень хорошо, но и не плохо. – Маркус кашлянул. – Чего я звоню… Ты был прав. Отца убили. Я встретил одного человека, который был в этом замешан.
    
– И кто он?
    
– Он уже умер.
    
– Нет, я имею в виду, он был из ЦРУ?
    
– Вроде того. – И Маркус коротко обрисовал брату то, что узнал от Таггарда, а потом спросил: – Тебе о чём-нибудь говорит понятие «остракция»?
    
– Остракция? – Фридер долго раздумывал. – Нет. Никогда не слышал.
    
– Вокруг неё всё и вертелось. Это был какой-то метод.
    
– Мне это ни о чём не говорит, – сказал Фридер. – Единственное, что я знаю, – отец считал это самым значительным своим изобретением.
    
– Видимо, не только он.
    
Фридер вздохнул.
    
– При том что и другие его изобретения тоже не были пустяком. Знаешь… Нет, ты не знаешь. Итак: может случиться, что солярная установка отца ещё совершит прорыв и будет внедрена.
    
– А разве она не внедрена уже давно? Ну, ведь твоя фирма…
    
– Приспособить принцип действия к жарким странам, это я имею в виду. – Фридер улыбнулся, это было слышно. – Не без твоего участия, кстати.
    
– Как это?
    
– После того как ты сбежал, мне пришлось забирать твои вещи из клиники. При этом я познакомился с одним арабом, который заинтересовался солярной установкой над реабилитационным бассейном. И – неисповедимы пути Господни – этот человек теперь стал саудовским королём и хочет заказать сооружение пробной установки в пустыне. Мне заказать.
    
– Поздравляю, – сказал Маркус и глянул на свою газету. Там был портрет короля, если это он. Старый человек с яркими чертами, в белом головном платке.
    
– Тут сейчас как раз всё закрутилось, – сказал Фридер.
    
– Здорово. – Он бы ему ещё кое-что сказал, но вспомнил про систему «ECHELON», компьютеры которой прослушивают все телефонные разговоры по всему миру, и решил оставить это при себе.
    
Они попрощались, Маркус пообещал как можно скорее позвонить снова и так далее. После этого он без особой надежды порылся на стенде с картами и путеводителями и, к своему удивлению, нашёл. Карта северо-восточного Орегона, которую он купил, была, несомненно, уже не новая, но это не играло роли. Он нашёл ещё два почтовых конверта вместе с бумагой, расплатился и поехал дальше.
    
    
Америка, по которой он ехал, уже была не той страной, какую он знал.
    
Дороги, в том числе и четырёх-шестиполосные автострады, были пусты, как будто по телевизору шла прямая трансляция чемпионата по бейсболу или чума скосила всех жителей. Если и попадалось какое транспортное средство, то это был автобус или грузовик; легковых автомобилей Маркус почти не видел.
    
Это было неприятно, ибо имело следствием то, что на его машину обращали слишком пристальное внимание. Когда он проезжал мимо автобуса, все пассажиры поворачивали головы; если на обочине стояли люди, они прекращали разговоры и провожали его глазами. И некоторые из этих людей носили кожаный ремень с револьвером в кобуре.
    
Во многих местах, которые он проезжал, вдоль покинутых домов рядами стояли таблички с объявлениями о продаже. В промышленных районах было ещё хуже; они казались опустошёнными неведомой природной катастрофой: выгоревшие цехи, обугленные рёбра арматуры, выбитые окна, помятые, разграбленные машины у разрушенных торговых ларьков, на которых висели выцветшие плакаты о распродаже.
    
В Макколле он нашел телефонную будку, которая ещё действовала. Позвонил в полицию. Мужчина, ответивший ему, вздыхал, однако пообещал, что о старой женщине позаботятся.
    
В Медоузе он остановился, достал свои конверты и написал два письма. Оба адресовал Фридеру, оба содержали одно и то же краткое сообщение о том, что он пережил и о чём узнал от Чарльза Таггарда. Одно из них он отнёс на почту в Медоузе, где его заверили, что письма за границу ещё доходят, правда, идут дольше, чем было раньше.
    
Второе письмо он опустил во Фрутвале. Могло ли УНБ тайно отслеживать и переписку? Скорее всего, нет. Ведь этого не сделаешь через компьютеры, и потребовалось бы гигантское количество сотрудников, которые вскрывали бы письма, прочитывали и снова запечатывали их.
    
Местами ещё попадались действующие супермаркеты. Все входы и выходы были защищены стальными, наспех сваренными решётками, парковки перед ними пустовали, а если где-то кто-то и толкал тележку с покупками к своему автомобилю, то его сопровождал служитель в форме с ружьём на плече и тут же увозил тележку назад. Бензозаправки ещё рекламировали низкие цены на горючее, но были огорожены цепями, а колонки стояли отключёнными. «Не заправляем», – коротко оповещало объявление, написанное от руки.
    
Маркус ехал своей дорогой. У него в машине были запасы, он ехал спокойно, равномерно, экономно. То есть не слишком быстро. Как можно меньше ускоряясь. Как можно скорее переходя на более высокую передачу. Ему казалось, он чувствует, как топливо поступает в карбюратор, как содержимого бака становится всё меньше. Это было почти болезненно, но помогало укрощать ступню, которая так и норовила нажать на газ по старой привычке.
    
На дорогах было много военных. Часто попадались серо-зелёные машины, полные солдат, которые тоже пялились на его автомобиль. И колонны тяжёлых бронемашин, движущихся незнамо куда неведомо зачем.
    
Однажды на пути попалась заправка, которая ещё работала. Её территория была обнесена колючей проволокой на бетонных столбах. Женщина, сидевшая у въезда в зарешеченной кабинке, крикнула ему сквозь щель в стекле:
    
– На сколько вам?
    
– На пятьдесят долларов, – крикнул в ответ Маркус. – Дизель.
    
Она закатила глаза, взяла купюру, которую он просунул в щель, что-то потюкала в своей кассе и крикнула:
    
– Номер два!
    
Маркус подкатил к колонке номер 2. Хотя бы обслуживают. Тупого вида мужик поднялся со стула, взялся за заправочный пистолет, и указатель дополз до семи галлонов,[44] прежде чем отключиться.
    
    
Незадолго до Орегона мотор заглох в первый раз. Маркус свернул на обочину, дал двигателю немного остыть, прислушиваясь к зловещему безлюдью. Потом снова попытался завестись, но звук был по-прежнему безжизненный.
    
Итак, придётся всё же пачкать руки. Он безрадостно поднял капот, вызывая в памяти, что об этой грязной, вонючей машине рассказывал ему Кейт. Скорее всего, дело было в топливопроводе. Если подумать, откуда он заправлялся в первый раз, то подозрение о том, что фильтр засорился, приходило в голову первым.
    
Маркус достал инструменты. Молодец, что догадался захватить их! После нескольких попыток ему удалось разобрать топливопровод. Действительно, там была фильтрующая сетка, полностью забитая какой-то ржавчиной. Он поскоблил сетку, но почти ничего вычистить не удалилось.
    
Хм-м. Некоторое время он сидел, уставившись на разобранные части. Можно было просто выкинуть этот фильтр и уповать на лучшее. Сколько ему ещё ехать? Километров, может, триста. Или попытаться смастерить замену?
    
В конце концов он вырезал из майки лоскут и приладил его на место сетки. Собрал всё снова и с напряжённым ожиданием повернул ключ зажигания. Результат его ободрил: мотор завёлся и заурчал, как кошечка. Ну вот. Не так уж всё плохо.
    
Но радовался Маркус не больше сотни километров. Он уже пересёк границу штата и ехал по трассе 84, грандиозно поднимающейся в горы, успел проехать Хантингтон, как вдруг под капотом что-то зловеще заскрежетало. Он убрал ногу с педали газа – должно быть, смехотворно недостаточная мера – и вырулил на обочину. Из-под капота валил дым.
    
Выглядело всё нехорошо, и когда он открыл капот, лучше не стало. Что-то где-то лопнуло, забрызгав всё вонючей, чёрной, маслянистой жидкостью, и та же жидкость неудержимо капала на землю.
    
Что делать? Про машину можно было забыть.
    
Снизу в горку поднимался грузовик, поблёскивающее серебром чудовище проехало мимо. Можно было бы попробовать добраться на попутных. Он посмотрел на дорогу, протянувшуюся до горизонта, единственный признак цивилизации посреди безлюдной пустыни, и понял, что ничего другого ему и не оставалось.
    
Он захлопнул капот, открыл багажник и принялся укладываться. Взять всё он не мог. Дорожную сумку можно было нести как рюкзак – уже хорошо. Провиант – только тот, который не требовал долгого приготовления. Вода, хоть и тяжело. Сменная одежда. Инструмент, который, как он думал, понадобится ему в конце пути. Карманный фонарь. Мобильный телефон, на всякий случай.
    
Что делать с записными книжками Блока? Четыре книжки, полные бессмысленных записей. Но он не смог их бросить и тоже затолкал в сумку.
    
Оставались две канистры грязного мазута. Вот этого было жалко. Он прикидывал, не припрятать ли его; может, когда-нибудь он вернётся сюда? Чепуха, тут же отверг он эту мысль. Лучше отдать горючее тому, кто его подвезёт.
    
И он стоял на обочине, у ног – две белые канистры и набитый битком рюкзак. За первые полчаса мимо него пронеслись два грузовика, не удостоив его даже сигнала. Вернее, один из водителей всё же покосился подозрительно. Может, они боялись нападения. Маркус надеялся на автобус; ведь автобусы ему попадались часто. Автобус-то наверняка остановится.
    
Однако следующим подъехал не автобус, а маленький ярко-зелёный автомобиль японской марки. И даже остановился. Водитель, пожилой мужчина с лицом горца, перегнулся через пассажирское сиденье, толкнул дверцу и крикнул:
    
– Эй! Садитесь!
    
Маркус объяснил насчёт мазута, на что мужчина, с сожалением посмотрев на канистры, сказал:
    
– Жалко, но мне ни к чему. – И похлопал по рулю. – Он у меня бензиновый.
    
– Может, для дома? Как котельное топливо?
    
– Спасибо, я отапливаюсь дровами, слава Богу. Давайте, ставьте всё в багажник; следующий будет рад. И куда же вы направляетесь? Я еду в Портленд.
    
Они погрузили канистры, потом Маркус сверился со своей картой.
    
– Если бы вы подбросили меня до Бейкер-Сити. Мне надо вот сюда. – Он указал на крошечный пункт рядом с Crooked River Pass.
    
Мужчина отрицательно покачал головой.
    
– Я бы вам не советовал. Оттуда вы больше никуда не уедете. Гиблое место. – Он поглядел на карту. – Лучше я доброшу вас до Пендльтона. Оттуда вы попробуете пробраться к югу по 395-й; там всегда кто-то едет.
    
Для Маркуса это был крюк в сто пятьдесят километров, но, пожалуй, лучше было последовать этому совету; мужчина, судя по всему, хорошо разбирался в ситуации.
    
– О'кей, – сказал он.
    
И они поехали.
    
– Я не мог вас бросить одного, – объяснил мужчина, когда останки машины, доверенной Маркусу Кейтом, скрылись из виду. – Надо же, остановиться просто на дороге! Можно подумать, вы последние месяцы провели в зимней спячке.
    
– А что? – спросил Маркус.
    
– А то вы не знаете, что творится? Не слышали про идиотов, которые считают, что всё можно взять при помощи ствола?
    
– Я жил на отшибе, в деревне, где даже телевизора не было, – сказал Маркус и подумал, что преподобный был, пожалуй, прав в своей тревоге: не прошло и дня в дороге, как он уже начал болтать про деревню. Он решил больше ничего не рассказывать и стал расспрашивать мужчину, что он-то делает в разъездах.
    
– Я техник, – ответил тот и указал на заднее сиденье, где стояли два больших ящика с инструментами и пластиковые боксы с запчастями. – Верчусь как заведённый. Уэйн П. Миллер, обслуживание принтеров и ксероксов. Начал уже чинить и факсы, сортировщики писем и тому подобное, а недавно привёл в действие даже автомат для подсчёта наличных денег. Грубо говоря, все приборы, которые так или иначе перемещают бумагу. Я бумажный фрик, чтоб вы знали. Бумага – это цивилизация, вот в чём я убеждён. Уберите бумагу, и наша культура исчезнет. Знаете, почему Китай в течение семисот лет опережал весь остальной мир? Потому что у них была бумага, а у всех остальных только этот идиотский, дорогой, неудобный пергамент. И только когда бумага распространилась, да ещё добавилось книгопечатание, всё поменялось местами.
    
Маркус вежливо кивал.
    
– В этом что-то есть.
    
– Но работать становится всё труднее, от недели к неделе, можно сказать, – продолжал Уэйн Миллер. Его пальцы были перепачканы чем-то чёрным; должно быть, принтерным порошком. – Всё труднее доставать запчасти. Их ведь самому не изготовить: современные машины слишком сложны для этого. Современный ксерокс, скажу я вам… Против него даже компьютер – тьфу. Вообще про Интернет можете забыть: всё мусор. Все эти речи про «Information Super Highway»[45] были всего лишь кампанией, чтобы продать побольше компьютеров. Но знание, увы, знание вы почерпнёте только из библиотеки. Из книг. Бумага, как я уже сказал…
    
Они миновали Бейкер-Сити и поехали по 84-й дороге, по долине, которая становилась всё более пустынной по мере того, как этот человек с обветренным морщинистым лицом рассказывал Маркусу, почему эта страна катится в пропасть:
    
– Потому что мы все – толпа придурков. Я не говорю о том, что вы можете закончить высшее учебное заведение и даже не знать ни одного иностранного языка. Это же стыдоба, но, как я понимаю, мы можем себе это позволить. Я говорю всего лишь о чтении. Свыше сорока миллионов американцев практически неграмотны. А те, что грамотны, не проводят за чтением книг и ста часов в год, зато почти две тысячи часов просиживают перед телевизором. А там только мусор и слабоумие. Так и выводят безмозглых зомби. Вы только посмотрите вокруг. В Калифорнии уже сколько лет подряд происходило отключение электросетей, а в Нью-Йорке нарушалось снабжение питьевой водой, и это было во времена, когда всё остальное ещё работало. И что было предпринято против этого? Ничего. И вас ещё удивляет, что Калифорния сидит без света, а в Нью-Йорке разразилась холера? Меня – нет. И лучше, скажу я вам, уже не будет. Я ведь вижу школы, куда я прихожу чинить технику. Они разваливаются на глазах. В некоторых половина классов заперты, уроки проводятся в спортзале. А библиотеки, если они ещё есть… У меня иной раз слёзы наворачиваются. Старые, растерзанные книги. Буквально липкие от грязи. Если вы приходите в библиотеку, а там нет даже справочника, в котором значится хотя бы предпоследний президент, чего можно ждать?
    
Дорога пошла под гору, открылся вид на обширную равнинную фермерскую землю.
    
– Посмотрите на меня. Я не учился в университете и не утверждаю, что я хоть в чём-то большое светило. Я всего лишь ремесленник, немного разбираюсь в множительной технике и в перемещении бумаги, ну, прочитал пару книг. Но этого было достаточно, чтобы сразу же понять, к чему всё приведёт, как только случился тот взрыв в Саудовской Аравии. Это было мне ясно, как дорожная карта. А в телевизоре сидели умники и рассуждали, что для такой нации, как мы, бла-бла-бла, эта проблема с нефтью вполне разрешима. У нас ведь и гигантские резервы в Техасе и Луизиане, так? Но если нефть во всём мире подходит к концу, зачем долго чесаться? Идиоты, ясное дело. И чего ждать от людей, которые работают на эти идиотские средства массовой информации, они и сами должны быть идиотами.
    
Маркус соглашался, крайне озадаченный тем зрелищем, который являли собой дороги и города.
    
– При том что здесь еще всё цело и невредимо, – горько воскликнул его собеседник. – А что творится в больших городах? И это только начало. Вот наступит следующая зима. Это будет катастрофа.
    
Навстречу им проехал грузовик, который вёз контейнер с китайскими надписями.
    
– Видите? Вот вам дар ясновидения Уэйна Прескотта Миллера. Ключевое слово: внешнеторговый баланс. – Он сокрушённо помотал головой. – Половина населения не может даже прочитать это слово по слогам. А другая половина, включая парней в Вашингтоне, считает это несущественной цифирью. – Он покосился на Маркуса. – А как обстоит с вами? Вы хоть знаете, что это такое?
    
– Соотношение экспортируемых и импортируемых товаров.
    
– Уже неплохо. Может быть, вам известно и то, что США уже лет тридцать имеет отрицательный внешнеторговый баланс?
    
– Да, об этом я слышал.
    
– И какие выводы о ходе кризиса можно было бы из этого сделать?
    
Маркус смотрел перед собой на обшарпанную приборную панель.
    
– Эм-м, понятия не имею.
    
Уэйн вздохнул.
    
– Может, я всё-таки гений? Итак. Отрицательный внешнеторговый баланс означает, что мы импортируем больше, чем продаём за границу. Если присмотреться, мы ввозим не только сырьё и нефть – это было бы даже хорошо для высокоразвитой страны, если закрыть глаза на то, что мы только воображаем себя таковой, – нет, мы ввозим товары повседневного спроса. Тряпки. Видеотехнику. Пластмассу. Продовольствие. Попросту все. Это значит, что вот уже тридцать лет мы потребляем больше, чем производим сами. Мы у всего мира покупаем то, что нам необходимо. И теперь я вас спрошу: как мы могли себе это позволить? Как мы всё это финансировали?
    
Маркус озадаченно смотрел на него. Такое положение дел он знал ещё со времён учёбы; это даже спрашивали на экзамене. Однако никому не приходило в голову задать такой простой вопрос.
    
– Эм-м, – опять повторил он. – Понятия не имею.
    
– Очень просто: в долг. Самое странное было то, что весь мир не только продавал нам свои товары, он и снабжал нас деньгами на покупку этих товаров. Вы не находите это странным? Я всегда находил. И всё это – на совершенно добровольной основе. Поскольку американская экономика пользовалась доброй славой, во всякий богоданный день где-нибудь в мире находились люди, которые решали инвестировать в США свои с трудом заработанные деньги, вложить их в государственные займы или в акции американских предприятий, причём в среднем по миллиарду долларов в день. По миллиарду, вы слышите? Инвестиции, кстати сказать, с которых они рассчитывали получить доходы. Но мы лишь радостно растрачивали эти деньги, полагаясь на то, что и на следующий день поступит очередной приход. Под конец мы вообще уже не производили ничего существенного, только доллары. Печатную бумагу, если угодно. – Он снова вздохнул. – Это и гложет меня больше всего.
    
До Маркуса постепенно дошло:
    
– И теперь это больше не работает. Потому что денег ни у кого больше не осталось.
    
– Вот именно. Поэтому всё рушится. Это было мне ясно с самого начала. Если мир затягивает пояс потуже, задыхаться начинаем мы. Вот только я не предусмотрел, что будет нехватка запчастей. – Он помотал головой. – Не знаю, как мы будем выбираться из этой мясорубки. Образования никакого, а печатные машины псу под хвост, так что и новых книг уже не напечатаешь… Это «штопор», если хотите знать моё мнение.
    
В конце концов они добрались до Пендльтона. Не доезжая до города, Уэйн не пожалел времени, чтобы свернуть на площадку для отдыха водителей и, таща за собой Маркуса, расспрашивал их, пока не передал его шофёру, который ехал на юг по автостраде 395 и не нашёл что возразить против двух канистр дизельного топлива.
    
Это был альбинос, излучающий радостную и спокойную уверенность. Он явно пытался отпустить бороду, но это привело лишь к светлому пушку, обрамляющему линию его подбородка.
    
– Вы чем-то подавлены, – заметил он через несколько миль, в течение которых он что-то напевал себе под нос, а Маркус обдумывал услышанное от Уэйна.
    
Маркус поднял на него глаза.
    
– Да? Возможно.
    
– Есть для этого причины?
    
– Особо никаких. Просто… ну, ситуация, в которой находится мир. Кончается нефть, и, похоже, никто не знает, что делать.
    
– И вы находите это удручающим? – спросил водитель тоном искреннего удивления.
    
Маркус подумал, что этот шофёр похож на человека, который только что переучился на психотерапевта.
    
– А вы нет?
    
Тот отрицательно помотал головой.
    
– Господь мой пастырь, он поведёт меня, и я ни в чём не буду знать недостатка.
    
Ах, вон откуда ветер дует.
    
– О'кей, – осторожно ответил Маркус. – Ну, если так…
    
– А вы не верите в это?
    
– Хм-м. Я не знаю. Может, так оно и есть. – То, что с ним случилось, он тоже мог бы интерпретировать в этом смысле, озадаченно подумал он. Если бы захотел.
    
Шофёр сначала ничего на это не говорил, и поездка продолжалась в тягостном молчании.
    
– Когда вы были ребёнком, – внезапно спросил альбинос, – ваш отец водил вас в походы по лесу?
    
– Что-что? – Маркус вздрогнул. Походы по лесу? Да он был бы счастлив, если бы отец хотя бы краем глаза глянул на убежище в зарослях сада, которое он построил там вместе с соседским мальчишкой. – Нет.
    
– Жаль. А мой водил. Бывало, мы вдвоём по нескольку дней странствовали по лесам с палаткой, со снаряжением и провиантом…
    
– Должно быть, было здорово.
    
– Да. И я тогда усвоил: в такое путешествие не надо брать больше, чем необходимо.
    
– Благоразумно, – признал Маркус. – Хотя заранее не знаешь, что тебе понадобится.
    
– Но чем ты опытнее, тем лучше можно это оценить.
    
– Без сомнения.
    
– И тот, кто знает всё, уложит свой рюкзак наилучшим образом, не так ли?
    
Маркус кивнул.
    
– Если есть такие, кто знает всё.
    
– Бог, например, – подсказал ему водитель. – Бог всеведущ.
    
– О'кей, – согласился Маркус.
    
– Если идешь в путешествие с Богом, лучше поручить укладывать рюкзак именно ему.
    
Что это было? Может, этот тип под действием наркотика?
    
Водитель счастливо улыбнулся.
    
– Это, конечно, образно выражаясь, но в некотором смысле мы все странствуем по жизни с Богом. И он укладывает для нас рюкзак. Понимаете? Поэтому я не беспокоюсь за нефть. Уж это в его ведении. То, что она на исходе, означает просто, что время близко.
    
– Время?
    
– Второго пришествия Господа. Он дал нам нефть, чтобы мы могли согреться и заправить наши машины. Если всё идёт к концу, то лишь потому, что скоро нам всё это не понадобится. – Ликующий взгляд сбоку. – Так просто, а? И такой великолепный повод для надежды.
    
У Маркуса отвисла челюсть, что было не так уж трагично: он всё равно не знал, что сказать.
    
– Вы что-то ничего не говорите, – заметил водитель через некоторое время.
    
– Я, эм-м… полностью захвачен вашей логикой, – с трудом выдавил Маркус. Он тайком поглядывал на этого человека. Было видно, что тот говорил со всей серьёзностью.
    
– Что-то непохоже, чтобы вы разделяли эту надежду. – Молочно-белое лицо повернулось к нему. – Неужто вы тот, у кого есть повод бояться второго пришествия Господа?
    
– Нет, – ответил Маркус и невольно закашлялся. – Абсолютно нет. Уж это беспокоило бы меня меньше всего на свете.
    
– Вот и хорошо.
    
– Правда, я спрашиваю себя, – продолжил Маркус, – почему Бог, раз уж дал нам нефть, большую её часть разместил среди мусульман?
    
«Лучше бы он подавился этим вопросом», – подумал Маркус сразу после этого, стоя с рюкзаком на обочине дороги и глядя вслед грузовику. Отзвук захлопнувшейся дверцы всё ещё стоял в ушах. Пахло пылью и выхлопом, и когда грузовик скрылся из виду, вдруг разом стало очень тихо.
   
   
    
     
Глава 48
    
    
Он оказался совсем не там, где надо. Этот сукин сын завёз его не в ту сторону. А на площадке для отдыха говорил другое. Лишь бы только разжиться канистрами с дизельным топливом. Ну, когда его Господь явится, то наверняка разберётся с ним!
    
А поначалу Маркус продолжал идти туда же, где скрылся грузовик, пока не дошёл до столба с указателем. Он тщетно искал это название на карте и ничего не мог понять, пока не сообразил, что находится на другой дороге. Между ним и его целью было не меньше ста километров по прямой. И нигде не видно было никаких машин.
    
От ходьбы в нём проснулась жажда. И голод тоже. Он сел у какого-то камня, прислонившись к нему, выпил несколько глотков воды, съел кусок чёрствого хлеба и немного твердой колбасы из своего дорожного запаса. Потом уставился в пустоту и стал думать, что делать.
    
Положение, как оно ему виделось, было очень серьёзным. Похоже было, что в радиусе пятидесяти километров тут не водилось ни одной живой души. Запасов было мало, предстояла ночь, а он понятия не имел, есть ли тут дикие звери, и если есть, то как от них защититься. Всё не слава Богу.
    
Он порылся в рюкзаке. Мобильный телефон всё ещё был заряжен, но не находил сети. Ну, замечательно. Если бы его аппарат был хотя бы из тех, в которые встроены навигаторы…
    
А ведь он подумывал о том, чтобы прихватить с собой компас. Он ещё раз сверился с картой. Для начала, хоть и досадно, придётся вернуться назад. Если будет ехать какая-то машина, он должен всеми средствами её остановить, даже если для этого ему придётся встать посреди дороги, кричать и размахивать руками.
    
Но никакой машины не было. Он шёл и шёл вдоль дороги, нигде не видя ни домика и не слыша ни звука. Всякий раз, сверяясь с картой, он замечал, что двигается медленнее, чем ожидал. Становилось всё темнее. И холоднее.
    
На какой-то вспомогательной стоянке он увидел большой, обветшавший деревянный ящик, заросший бурьяном, с остатками песка, еле прикрывавшими дно.
    
Да. В нём можно было спать. Удобно ли, это другой вопрос. Скорее нет. Зато не будет испытывать агорафобии.
    
Крышка закрывалась. Хорошо помогает против диких зверей всех мастей. Но удастся ли её потом открыть? И можно ли дышать внутри?
    
Маркус обследовал ящик. Он беспрепятственно открывался – если только снаружи никто не навесит в петлю замок или не сунет палку. Во избежание этого он достал плоскогубцы и обрабатывал накидную петлю, пока она не отломилась. Уже лучше. И пусть ему, может, глаз не придётся сомкнуть за всю ночь, он всё же вырвал вокруг всю траву, чтобы выстлать ею все неровности и ямки.
    
И, против ожидания, заснул как убитый.
    
    
На следующее утро он чувствовал себя как колесованный: разбитым, занемелым. Неудобно спал – это было не то слово; болел каждый мускул.
    
Хотелось бы помыться. Но ничего, сойдёт и так. Всё равно тут некому морщиться от запаха его тела. А если подвернётся машина, его устроит и место в кузове.
    
Он поел хлеба, испечённого ещё в Bare Hands Creek, с мыслью, что отдал бы «полцарства» за кофе, и двинулся дальше. Ногами, которые, казалось, за ночь заржавели. Мускулы протестовали против каждого шага.
    
Поворот, который он углядел на карте, оказался неукреплённой полевой дорогой. Разве такое бывает? Он подробно изучил карту, даже прошёл по дороге вперёд, и она действительно поворачивала на северо-запад… Нет, всё было верно.
    
Стоит ли идти по ней? Если по большой дороге за полдня не проехало ни одной машины, то здесь уж точно не будет ни души. Если он свернёт, останется надежда только на свои ноги.
    
Но и другого пути он не видел. Если он хочет держаться твёрдой дороги, ему придётся возвращаться в Пендльтон, а это добрых семьдесят километров.
    
Некоторое время он ломал голову в поисках альтернативы, но так и не нашёл её. Ну и не надо. Тогда пойдёт пешком.
    
Поначалу было не так страшно. Он нашёл свой темп и шагал равномерно, погружённый в мысли, и всё казалось осуществимым.
    
Потом начался первый подъём.
    
Дорога тянулась в гору, пока он не запыхался, а потом стала подниматься ещё круче. Да приспособлен ли такой подъём вообще к машинам или рассчитан только на лошаков? Бог ты мой! А тут ещё выглянуло солнце, и он начал потеть. Всё чаще он останавливался, чтобы перевести дух, над ним вилась туча мошкары, но у него не было сил даже отбиваться от них. А солнце поднималось всё выше, наливалось силой. Лучше всего было раздеться до пояса, но это означало бы дополнительные укусы насекомых и опасность обгореть, и он остался в пропотевшей майке.
    
В полдень опустела первая бутылка воды, и в запасе осталась только одна. А что, если он не найдёт воды? До сих пор ему ни разу не попалось ни ручейка, ни родника. А если бы они и попались, он не знал, пригодна ли эта вода для питья.
    
Ремни импровизированного рюкзака врезались в плечи. Кожа под ними покраснела, а местами протёрлась и саднила. Ведь это был не настоящий рюкзак, что сыграло свою роль.
    
Он сделал привал и попытался определить свое местонахождение. Точность была невелика, у его карты был не тот масштаб, но создалось впечатление, что он продвигался вперёд слишком медленно. Он делал слишком много передышек. С другой стороны, передышки были ему необходимы, потому что он изнемогал.
    
Он и не знал, насколько это тяжело – идти пешком! Когда в последний раз он проходил такие расстояния? В школе они ходили в походы, но разве те расстояния превышали когда-нибудь десять-двенадцать километров, а?
    
А все остальные расстояния он всегда преодолевал на каком-нибудь транспорте. Иногда даже стыдно сказать, какие небольшие.
    
Днём стало так жарко, что ему пришлось искать укрытия в тени. Но и там было жарко, и он немного поспал. Только земля оставалась холодной. Трудно было поверить, что стоял всего лишь март.
    
Прежде чем тронуться дальше, он ещё раз просмотрел свой рюкзак. Записные книжки Блока – вот уж действительно было бессмысленно таскаться с ними дальше. Он выдернул их из сумки и отложил в сторону. Потом инструменты. Отвёртки весили немного, комбинированные плоскогубцы всегда были необходимой вещью. Ломик был тяжёлый, но поскольку он мог одновременно служить и оружием, бросать его не захотелось. Без чего же можно обойтись? Без молотка, например.
    
Он ещё раз взял в руки одну из записных книжек. Собственно, как повод ещё немного посидеть. Маркус заметил, что втайне всё это время не терял надежды, что его пробьёт искра – и он поймёт, как Блок нашёл нефть; и тогда окажется, что Блок был прав, а Таггард нет. И если озарение снизойдёт на него именно здесь, посреди пустыни, на краю земли, в пешем странствии незнамо где – это станет событием, достойным быть воспетым будущими поэтами.
    
Но и в этот раз всё было как всегда. Он листал таблицы, полные цифр, смысла которых он не понимал, разглядывал диаграммы, не зная, что они обозначали, и читал термины, которые ни о чём ему не говорили. Станет ли когда-нибудь окончательно ясно, что всё это на самом деле ничего не значит? Всего лишь продукт фантазии, затонувшей в трясине бреда?
    
Он читал дневниковую запись, сделанную мелким, энергичным почерком Блока:
    
     
«Я не сдамся. Никогда, никогда, никогда. Сегодня здесь был пастор, хотел меня уговорить, чтоб я перестал. Огородный салат, а не человек, никогда в жизни не совершил ни одной проделки, рук ни разу не испачкал. И всё равно у него ревматизм, это видно. Да и простофиля он к тому же».
    
    
Читая, он так и слышал голос Блока, его суковатый австрийский акцент, снова чувствовал уверенность, которая исходила от этого пожилого человека и так зачаровывала.
    
И Маркус вдруг разом понял, что осилит этот марш-бросок. Чего уж тут осиливать? Только и делов, что сделать шаг, за ним другой, и так далее. До тех пор, пока он просто делает следующий шаг, всё будет в порядке. Всё дело только в нём, в следующем шаге. И совсем не надо думать о километрах, милях и прочих труднопредставимых мерах длины; это только зря подавляет человека. Достаточно думать о следующем шаге – и делать его, и повторять, и повторять это.
    
Маркус встал, чувствуя себя окрылённым. Нет, эти записные книжки он здесь не бросит. И он снова засунул их в рюкзак. Уж не настолько они утяжеляют его поклажу. Он снова надел ремни на плечи и сделал следующий шаг, потом следующий, потом следующий.
    
В какой-то момент дорога снова пошла вниз. Идти стало легче, но потом каждый шаг стал рвать коленные суставы, и начали болеть ступни. Вообще, его обувь была слишком тёплой, предназначенной для зимы; и у него было чувство, что в них стоит вода. Требовалось усилие воли, чтобы сделать следующий шаг.
    
Потом снова в гору. По непонятным причинам несколько километров подряд тянулась насыпная дорога, она расширилась и была проложена так, будто должна была стать проезжей, так что Маркус уже надеялся, что вскоре начнётся обжитая местность, однако щебёнка внезапно снова кончилась, дорога сузилась и нырнула в заросли.
    
Иногда он спотыкался и лишь с трудом удерживался на ногах. Он смочил водой другую майку и примостил её на голове, но кровь всё равно стучала в висках. Иногда попадались слякотные участки, иногда ветки хлестали его по лицу и рукам. Укусы насекомых начали свербеть, но если он чесался, становилось только хуже. Он закатал брюки, колени были исцарапаны, икры искусаны.
    
Топкая почва? Это обнадёживало. В следующем таком месте он отправился искать источник воды, проник в чащу и продирался сквозь кусты, пока не наткнулся на стоячий пруд. Он выудил из рюкзака пустую бутылку и погрузил её, чтобы набрать воды, но вода оказалась коричневой и непрозрачной.