1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
     
И многие из матерей с тоскою
     
Дрожали, болью тронуты такою.
    
   
   16
   
    
     
Средь минаретов, легких, как мечты,
     
Эфиопийских коршунов чернели
     
Ряды: вдруг коршун падал с высоты,
     
И люди, вздрогнув, с ужасом бледнели.
     
В тех знаках слишком ясной весть была,
     
Что быть беде. И паника настала.
     
Предчувствие пугающего зла,
     
Во всех сердцах прикосновенье жала:
     
Неизреченный и тошнотный яд
     
Распространялся быстро, точно взгляд.
    
   
   17
   
    
     
С исходом года наступает холод,
     
Венок листов срывая каждый день;
     
Так вихрем к этим странным людям Голод
     
Примчался, их орды сдавила Тень,
     
И воздух застонал от новой пытки;
     
У Смуты порожденья нет страшней,
     
Хотя она рождает их в избытке,
     
Питая тени тысячью грудей,
     
Чуму, Резню, Ложь Мысли, Бич Заботы,
     
Без век глаза их, чуток мрак дремоты.
    
   
   18
   
    
     
Есть нечего, хлеб вытоптан в полях:
     
Стада погибли все; гнилые рыбы
     
Лежали на зловонных берегах;
     
Глубины вод, озер и рек изгибы —
     
Без пищи; на поверхности ветров
     
Нет тени крыльев птиц, как в дни былые;
     
Пространстеа виноградников, садов,
     
Все Осени амбары золотые
     
Сгорели; каждый маленький кусок —
     
Вес золота; дух Скряги изнемог.
    
   
   19
   
    
     
Нет хлеба — на базарах продавали
     
Все гнусности, вплоть до кусков людских,
     
При виде их у многих застывали
     
От страха лица; в кладовых своих
     
Взяв золота, скупец звенел им звонко;
     
И дева, став от голода смелей,
     
Себя продать хотела б; и ребенка,
     
Влекомая слепой нуждой своей,
     
Мать приносила, снова возвращалась,
     
Его кормила грудью и кончалась.
    
   
   20
   
    
     
На род людской низвергся синий Мор.
     
"О, если б сталь, что так еще недавно
     
Здесь кровь лила, вновь ослепила взор!
     
Когда б землетрясенье полноправно
     
Взыграло, иль взметнулся б Океан!
     
Напрасный вопль. Безумный строй несется
     
Средь улиц, каждый пыткой обуян,
     
И каждый воет, и горит, и жмется,
     
Или, под властью сумасшедших снов,
     
Сидят на свежих грудах мертвецов.
    
   
   21
   
    
     
Теперь не голод был, а ужас жажды.
     
Гнилою кучей тяжких темных тел
     
Набит был, как котел, колодец каждый
     
И мглой зеленой по утрам блестел.
     
К ним все же притекали мириады,
     
Чтобы залить огонь горячих мук
     
Гниющей влагой мерзостной услады;
     
Без мыслей, без стыда они вокруг
     
Толклись, нагие, возрастов различных,
     
В багровых язвах, в ранах необычных.
    
   
   22
   
    
     
Теперь была не жажда, дикий бред,
     
Пред многими везде их образ тощий
     
Шел рядом, от него спасенья нет, —
     
Двойник упорный, полный тайной мощи, —
     
И убивали жалкие себя,
     
Чтобы уйти от привиденья сразу;
     
Иные ж гибли, но, других губя,
     
Распространяли радостно заразу;
     
Иные рвали волосы, крича:
     
"Мы дождались небесного меча!"
    
   
   23
   
    
     
Порой живой был спрятан между мертвых.
     
На площади, где водоем большой,
     
Средь трупов, пирамидой распростертых,
     
Крошившихся и принимавших зной,
     
Был слышен вздох задавленный, о жизни;
     
И было странно видеть красоту.
     
Лежащую на этой гнусной тризне,
     
Как бы во сне хранящую — мечту;
     
Под золотом волос, как изваянье,
     
Иной был в смерти — вне ее влиянья.
    
   
   24
   
    
     
В дворец Тирана Голод не входил, —
     
Он пировал с покорною толпою
     
Ханжей и стражей. Призрак их щадил,
     
И не было Нужды: не так с Чумою,
     
На все она свою роняет тень.
     
Дай Голоду поесть, и он смеется,
     
Проходит мимо, как минувший день;
     
Но Волк-Чума за много миль несется,
     
Крылат и жаден, вечно сам не свой,
     
Не будет сыт он жалкой требухой.
    
   
   25
   
    
     
Так на пиру в дворце, средь безрассудства,
     
Закованный в блестящую броню
     
Или полураздетый для распутства,
     
Вдруг преданный заразному огню,
     
Смолкал на полуслове воин сильный, —
     
Ночь новая в его входила взор,
     
Вниз головой он падал в мрак могильный,
     
Или сидел, застыв, глядя в упор,
     
Иль выкликал, в припадке исступленья,
     
Провидец ада, тьмы и угнетенья.
    
   
   26
   
    
     
Смутились и Владыки, и Жрецы;
     
Они в своих обманах были смелы,
     
И вот, по недосмотру, их стрельцы
     
Спустили в них же гибельные стрелы:
     
Приюта нет, а смерть идет, близка,
     
И провожатый был слепец слепому;
     
И шли, и шли по улицам войска,
     
По направленью к Капищу большому,
     
И каждый в той процессии слепой
     
Напрасно умоляет Идол свой.
    
   
   27
   
    
     
Они кричали: "Боже, мы надменно
     
Презрели поклонение тебе,
     
Мы думали, что будем неизменно,
     
Смеясь, противоборствовать судьбе:
     
Но мы теперь полны стыдом и страхом,
     
Будь милостив, о, мощный Царь Небес,
     
Мы прах, и мы хотим смешаться с прахом,
     
Дерзнули мы не знать твоих чудес,
     
Но отпусти нам наши прегрешенья,
     
Твоим рабам не дай уничтоженья.
    
   
   28
   
    
     
Всесильный Бог, лишь ты имеешь власть.
     
Кто те, что пред тобою будут смелы?
     
Коль ты кого задумаешь проклясть,
     
Кто сдержит наказующие стрелы?
     
Кто сдержит ток нарывного дождя?
     
Будь милосерд в своей победной силе!
     
Твоих врагов, как пашню, бороздя,
     
В один алтарь мы Землю превратили,
     
Мы Небо храмом сделали твоим,
     
Где кровью дерзновенных был ты чтим.
    
   
   29
   
    
     
Низлив на этот Город нечестивый
     
Ток мщенья, ныне гнев свой отзови.
     
Клянемся мы тобой, что мир строптивый,
     
Покорные, потопим мы в крови,
     
Лишь только дай свое соизволенье
     
Дружине умоляющей твоей,
     
Мы приготовим страшные мученья,
     
Ад дьяволов и медленных огней
     
Для дерзких, что искупят долгим стоном
     
Насмешку над святым твоим законом".
    
   
   30
   
    
     
Они так чтили, бледные, дрожа,
     
Огромный призрак собственного сердца,
     
Как бы завесу, с трепетом держа
     
Пред каждым чуждым светом иноверца;
     
Из Храма вышли; между тем Чума
     
То одного сражала, то другого,
     
Внезапная в глазах вставала тьма,
     
Исполненная ужаса немого,
     
И смута овладела всей толпой,
     
Был прославляем каждым бог иной.
    
   
   31
   
    
     
Ормузд, и Моисей, и Фо, и Брама,
     
И Заратустра, Будда, Магомет,
     
Пред зданием оставленного храма
     
Возник имен, паролей дикий бред;
     
Вздевая руки, каждый исступленный
     
Кричал: "Наш Бог есть Бог, и только он!"
     
И бой уж надвигался, разъяренный,
     
Вдруг каждый точно льдом был охлажден:
     
Раздался голос, жуткий, как шипенье,
     
Под клобуком возникло привиденье.
    
   
   32
   
    
     
То был ревнивый Иберийский жрец,
     
От запада привел он легионы,
     
В его словах — расплавленный свинец,
     
Удел неверных — пытки, казнь и стоны;
     
Он был зловещим даже для друзей,
     
Притворство жило в нем и вместе злоба,
     
Как узел двух сплетенных тесно змей,
     
Как двойня под одною крышкой гроба;
     
Был враг ему — кто быть иным посмел,
     
Страшась Небес, он людям мстить хотел.
    
   
   33
   
    
     
Но более всего он ненавидел
     
Свет мудрости и вольного ума.
     
Уж он, дрожа, в воображенье видел,
     
Что Идола его разъята тьма;
     
В Европе уже искрилось веселье,
     
В предчувствии, что кончен сумрак снов,
     
И много жертв, в одной с убийцей келье,
     
Узнали гнет колодок и оков,
     
И видели, что дети их ханжами
     
Захвачены и быть должны рабами.
    
   
   34
   
    
     
В Европе он не смел карать огнем
     
Или мечом неверных, только пытки
     
Мог назначать законным он путем,
     
Но у закона слишком длинны свитки.
     
И вот, на время — в мире, был он там,
     
Где Бог его презреньем беспредельным
     
Был окружен: он ждал, чтобы Ислам
     
Возник как бич врагам его смертельным;
     
Страх Неба тлел в нем вечно, как очаг,
     
И был он людям — нетерпимый враг.
    
   
   35
   
    
     
"Умолкните! — вскричал он. — После смерти,
     
Когда настанет Страшный День Суда,
     
Чей Бог есть Бог, узнаете, — о, верьте,
     
За все ошибки в вере вы тогда
     
Заплатите мученьем бесконечным.
     
Но месть теперь на землю снизошла
     
За то, что, над судом смеяся вечным,
     
Болезнь нечестья смелой быть могла,
     
И потому возмездья вас коснулись,
     
Основы государства пошатнулись.
    
   
   36
   
    
     
Вы думаете, сдержит Бог Чуму
     
В ответ на ваши стоны и рыданья?
     
Ее по милосердью своему
     
Таил он, было долго ожиданье,
     
И выпустил на волю, наконец,
     
Судить его врагов: так что ж, мы ст_о_им,
     
Чтоб этот Полномочный божий жрец
     
В служении своем был беспокоим?
     
Нет, не замкнутся смертные врата,
     
Пока живет его врагов чета.
    
   
   37
   
    
     
Да, голод есть в глубокой бездне ада.
     
И зев раскрыт у змей огнистой тьмы,
     
Они от нас не отрывают взгляда,
     
В их пасти все, что пали от Чумы,
     
Они кишат, как рыбы в мелководье,
     
Им голодно, хотят пожрать они
     
Их братьев, Сатанинское отродье,
     
Что манит души в вечные огни;
     
Они хотят железными клыками
     
Натешиться над гнусными сердцами.
    
   
   38
   
    
     
Чуме велит умолкнуть Царь Небес;
     
Возвышенный костер нагромоздите,
     
Ветвистый оборвите целый лес,
     
Камеди ядовитой положите,
     
Она лениво будет липнуть, жечь,
     
Прокрадываясь медленной походкой,
     
Огонь пройдет по сучьям, будет жечь,
     
Под красною железною решеткой,
     
А снизу будут жалить все больней
     
Стоножки, скорпионы, ленты змей.
    
   
   39
   
    
     
На тот костер Лаона и Лаону
     
Взведите, медью жаркою их слив.
     
Тогда молитесь Высшему Закону.
     
Услышан будет Небом ваш призыв".
     
Он смолк, они молчание хранили,
     
Меж тем как отзвук голоса вдали
     
Стихал, как в сказке молкнет отзвук были,
     
И на колени, злобный, встал в пыли,
     
И бормотал проклятья, и в раздоре
     
Толпа заволновалася, как море.
    
   
   40
   
    
     
Тот голос был как властный ураган,
     
В легенде растворивший двери Ада:
     
Разверзся, мнилось, огненный туман.
     
Раскрылася небесная громада,
     
Возник как будто трон на облаках,
     
На нем Судья, окутанный грозою,
     
В душе у всех восстал безвестный страх,
     
Сдавил их всех палящей полосою;
     
Они как звери были в летний зной,
     
Когда кругом кипит пожар лесной.
    
   
   41
   
    
     
То было утром — в полдень, между мертвых!
     
И средь живых, глашатай возгласил:
     
"Владыка стран, как море, распростертых,
     
В своем совете высшем так решил:
     
Кто приведет Лаона иль Лаону
     
Живыми иль обоих их убьет,
     
Наследник царства будет по закону,
     
Но кто живьем обоих приведет,
     
Тот вступит в брак с владетельной Княгиней
     
И будет, равным, царствовать отныне".
    
   
   42
   
    
     
До ночи был костер нагроможден
     
И сверху был решеткою украшен,
     
А снизу страшным ложем гадов; он
     
Превыше был окрестных мощных башен;
     
Страх следует покорною стопой
     
За Злобою, не чувствуя обиды, —
     
Был создан сумасшедшею толпой
     
Огромный темный остов пирамиды;
     
Рабы, как овцы под огнем слепней,
     
Толклись, несли еще, еще ветвей.
    
   
   43
   
    
     
Настала ночь, беззвездная, немая,
     
Толпа ждала вкруг этого костра,
     
Глубокое молчанье сохраняя,
     
Войска не расходились до утра;
     
И только змей свистанье и шипенье
     
Порою раздавалось в этой тьме,
     
Да кто-нибудь в дремотное забвенье
     
Впадал, поддавшись бешеной Чуме,
     
В веселии она носилась диком,
     
Свой путь в толпе отметив быстрым криком.
    
   
   44
   
    
     
Настало утро, — в полчищах людей
     
Безумье, Голод, Страх, Чума крылами
     
Тела нагромождали: так ручей
     
В осенний день чернеет весь листами;
     
Живые бледный составляли круг;
     
Пред полднем вспыхнул страх всеобщий ада,
     
Панический, как голод, как недуг,
     
Он всех душил удавной силой яда;
     
Шептались все: "Чу! Чу! Они идут?
     
О, Боже, близок час твой, близок суд!"
    
   
   45
   
    
     
Жрецы, Святоши были в полной силе,
     
Они в толпе бродили, и одни
     
Являли рвенье, а другие были
     
В действительном безумье: да, в огни,
     
Они кричали, надо богохульных.
     
Иначе не насытим адских змей.
     
И вот зажглись, как в пиршествах разгульных,
     
Три сотни алчных пламенных печей,
     
И каждый, хоть родной, но раз неверный,
     
Родным сжигался в ревности примерной.
    
   
   46
   
    
     
В свирепом дыме полдень потонул,
     
Вечерний ветер прах развеял серый,
     
От этих жертв, на время, бред уснул,
     
Но на закате вновь восстал, без меры.
     
Кто скажет, чт_о_ случилось в темноте,
     
Добра и зла кто уровень отметит?
     
Он тайну к должной приведет черте
     
И лабиринт людской души осветит,
     
Где чаянье, близ мысленных стремнин,
     
С тоской в борьбе — не час, не год один.
    
   
   47
   
    
     
Так, мать одна троих детей со смехом
     
Приволокла к огню и умерла;
     
И преданные мерзостным утехам
     
Служители чудовищного зла,
     
Что ели трупы, в Небе трон узрели
     
И Ангела, и Ангел тот — она;
     
И в ту же ночь, как на восторг веселий,
     
К огню один, как бы под властью сна,
     
Придя, сказал: "Я — он! В огонь — скорее!"
     
И был сожжен, и умер, пламенея.
    
   
   48
   
    
     
И в ту же ночь ряд нежных юных дев,
     
Прекрасных, как живые изваянья,
     
Сгорел, под тихий сладостный напев,
     
И пламени дрожали очертанья;
     
Одетые как бы сияньем снов,
     
Они в огне ложились, как в постели,
     
"Свобода" — было слышно между слов
     
Той песни, что они, сгорая, пели,
     
И многие, целуя ноги их,
     
Сгорели, их последний час был тих.
    
   
  
  
   
    
Песнь одиннадцатая
   
   1
   
    
     
Над пропастью застывши, как виденье,
     
Не слыша и не чувствуя меня,
     
Без возгласа, без вздоха, без движенья
     
Она стояла в ярком свете дня,
     
И что-то было у нее во взоре,
     
То, что бывает только в тишине,
     
Мысль глубины, бездонная, как море;
     
Безгласно было Небо в вышине;
     
В пещерах, там внизу, потоки пели;
     
Сквозь сеть волос ее глаза блестели.
    
   
   2
   
    
     
На западе, над скатом темных гор,
     
Висела туча; перед ней седые
     
Туманы низливалися в простор
     
От севера, как волны снеговые;
     
День умирал; вдруг яркий сноп лучей,
     
Как золото на зыби Океана,
     
Прорвался всей текучестью своей
     
И плыл на клочьях быстрого тумана;
     
Как выброски морские на волнах,
     
Они носились в красных Небесах.
    
   
   3
   
    
     
То был поток живых лучей, и справа,
     
И слева туча берегом была;
     
В ее разрыв он лился величаво,
     
Она в краях вдвойне была светла;
     
Как бы веленьем безглагольной бури
     
Прилив огня стремился прямо к ней;
     
Ее блестящий образ на лазури
     
Как бы мелькал в текучести лучей;
     
Свет побледнел, она затрепетала,
     
Волна ее волос огнем блистала.
    
   
   4
   
    
     
Она меня не видела, хоть я
     
Был рядом; взор ее глядел на море,
     
На Небо; счастье, радость бытия,
     
Блаженство быть в таком немом просторе —
     
Соткали страсть, сильнее слез и слов,
     
Сильнее всех обыденных движений;
     
Та страсть ее сковала чарой снов,
     
Нашедших много нежных отражений
     
В ее глазах, все существо мое
     
Затмивших и являвших лишь ее.
    
   
   5
   
    
     
В устах, я слышал, мерное волненье
     
Дышало; в зыбкой бездне темных глаз,
     
Круг в круге, глубже смерти, сновиденья,
     
Весь блеск Небес горел, дрожал и гас;
     
С волненьем сердца слился он безбрежным,
     
Которое вошло в глубокий взор
     
И всю ее своим сияньем нежным
     
Окутало на этой грани гор,
     
Дрожанием ее же атмосферы,
     
Блестящей и пленительной сверх меры.
    
   
   6
   
    
     
Она во мне могла бы Рай зажечь,
     
Ко мне прильнуть горячими устами,
     
Всем телом, этой негой груди, плеч,
     
Но, унесен холодными ветрами,
     
Не вспыхнул нежно-страстный поцелуй;
     
Мог услыхать я этот звучный голос,
     
Что был нежней весной поющих струй,
     
И все, что у меня в душе боролось,
     
Нашло бы в ней живой ответ тогда,
     
Но миг, и мы расстались навсегда.
    
   
   7
   
    
     
Мы встретились лишь раз еще, не боле.
     
Мои шаги услышала она,
     
И я с своей почти расстался волей,
     
Услышав зов, и цепь уж создана
     
Почти была, и я лишился силы.