1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
Афра спросила:      

— Кто же из нас, милая Араминта, будет жертвою и кто   жрицею?      

— Я жрица, — сказала Ортруда. — Я вонзаю нож,   я проливаю кровь, а ты, Афра, невинная, чистая дева, ты будешь жертвою моею, и   твоя кровь прольется во славу Светозарного. Сильные руки той, которая за нами   стоит, удержат тебя. Жертва ты моя и моя царица. Я пролью кровь твою, и по   слову моему она, безмолвная и покорная, муками твое измучит тело, и тогда я   перед страданием твоим склонюсь и ноги твои буду лобзать, как послушная рабыня.      

Афра сказала:      

— Да будет так, как хочешь ты, Араминта.      

Она легла на черный камень алтаря, обратив лицо к ногам   воздвигнутого за алтарем нагого отрока. Радость и страх начертаны были на ее   прекрасном лице, и уста ее дрожали предчувствием воплей, но улыбались, и уже   слезы из ее струились глаз, но восторгом сияли ее глаза. Тогда по знаку   королевы Ортруды приблизилась Терезита к черному камню и положила на Афру свои   тяжелые могучие руки…      

Когда Ортруда и Афра возвратились наверх, радость горела в   сердцах их.      

Нежная привязанность к королеве Ортруде не умерщвляла в душе   Афры любви к Филиппо Меччио, — быть может, даже разжигала эту любовь еще   сильнее. Чем нежнее была с Афрою королева Ортруда, тем сильнее влекло потом   Афру к Филиппу Меччио. Страстная и всегда невинная природа томила ее жаждою   простого, немудрого, верного счастия, даруемого жене мужем.      

Каждый раз после того, как Афра встречалась с Филиппом   Меччио, она рассказывала об этом королеве Ортруде. И это всегда вызывало   вспышки бешеного гнева в Ортруде.      

Молчать об этих встречах не хотела гордая Афра. И какое-то   странное, сладострастное желание вызвать гнев королевы Ортруды заставляло Афру   быть всегда откровенною.      

Королева Ортруда в ревнивой ярости даже била иногда Афру.   Потом, томясь раскаянием и стыдом, Ортруда склонялась перед плачущею Афрою и   целовала ее ноги и руки.      

И от Филиппа Меччио не хотела скрывать Афра своей нежности и   своей дружбы с королевою Ортрудою. Филиппо Меччио не раз уговаривал Афру, чтобы   она оставила Ортруду. Печально, но твердо говорила ему Афра:      

— Я не могу оставить ее, милый Филиппо. Она очень   несчастна, и у нее нет другого друга, кроме меня.      

Филиппо Меччио страстно говорил:      

— Оставь ее, Афра, беги из этого проклятого старого   дома, где, кажется, и самые стены пропитаны ядом порочных страстей. Оставь   королеву Ортруду, иди ко мне. Разве меня ты уже не любишь? — спрашивал он.      

Грустно и радостно говорила Афра:      

— Верь мне, милый Филиппо, я люблю тебя.      

Дивясь, спрашивал ее Филиппо Меччио:      

— Как же это? Ты, Афра, меня любишь, а ее не можешь   оставить! Что же это значит?      

— Да, не могу ее оставить, — говорила Афра. —   Что ж мне делать! Я сама не понимаю своего сердца.      

Филиппо Меччио резко говорил:      

— Это — разврат. Стыдись, Афра! Победи в себе это   порочное чувство.      

Простодушный демагог не понимал всех странных капризов   женской души.      

Афра горячо возражала:      

— Свободу чувства нельзя называть развратом. Разврат   рождается только скованным чувством.      

В эти дни часто и много говорили они о свободе чувства, о   широте любви. Говорила Афра:      

— Так бедна, так ограниченна природа человека. Мы   жаждем без конца расширять ее, питая и умножая все источники радостной,   свободной жизни.      

— Да, такое стремление у человека есть, — говорил   Филиппо Меччио. — Но мы жизнь нашу расширяем в наших социальных   устремлениях.      

Афра возражала:      

— Душе человеческой тесно в оковах общественности.   Только в своих интимных переживаниях восходит душа к вершинам вселенской жизни.   И только освобожденная от власти всяких норм душа создает новые миры и ликует в   светлом торжестве преображения.      

       

К удивлению своему, почувствовал Филиппо Меччио, что он   ревнует. Только теперь понял он, что любит Афру неизменною, последнею любовью,   что не может жить без нее, что не отдаст ее ни другому возлюбленному, ни ее   нежной подруге.      

Как всегда и как у всех, ревность пробудила в душе Филиппа   Меччио лениво дремавшую любовь. Десятки планов строил он, чтобы оторвать Афру   от королевы Ортруды, и все они казались ему неверными, не достигающими цели. Наконец   он остановился на самом безумном и решился применить опасное средство. Он   замыслил погрузить Афру в гипнотический сон, выдать ее за умершую и увезти из   королевского замка. Потом, надеялся Филиппо Меччио, вырванная из отравленной   атмосферы этой безумной жизни, Афра не захочет вернуться к ее соблазнам и   тревогам.      

Друг Филиппа Меччио, доктор медицины Эдмондо Негри,   согласился помочь в этом Филиппу Меччио.      

Афра вдруг стала чувствовать себя очень плохо. Постоянная   грусть овладела ею. Сердце ее томительно сжималось и замирало. Только грустные   мысли приходили к ней и меланхолические мечты. Эти странные состояния были   непривычны для нее, и она не могла понять, отчего это с нею.      

Сначала думала она, что в этом сказывается злое влияние   чертогов Араминты и таинственных в глубине его обрядов. Но потом увидела Афра   иную связь и как-то слабо и бессильно удивилась ей. Афра заметила, что особенно   слабою всегда чувствует она себя после встреч с Филиппом Меччио.      

Однажды Афра познакомилась у Филиппа Меччио с доктором Эдмондом   Негри. Афра знала очень многих в Пальме, но Эдмонда Негри раньше не встречала.   Он учился где-то за границею и долго там жил. В Пальму вернулся он недавно. С   Филиппом Меччио его соединяла старая дружба.      

В этот вечер Афра вернулась домой позже обыкновенного и была   в очень нервном состоянии. Темный, настойчивый взгляд доктора Эдмонда Негри   неотступно преследовал ее. Она прислушивалась к каким-то тайным голосам в своей   душе и мучительно старалась припомнить что-то.      

«Чего он хочет?» — почему-то спрашивала себя Афра.      

Точно ей непременно надо было узнать и исполнить его волю.      

На другое утро Афра долго не выходила из своей спальни. Было   уже поздно, когда наконец служанка решилась войти к Афре. Но не могла ее   добудиться. Афра не дышала, и тело ее было холодное. Как будто случайно в это   время Филиппо Меччио зашел к Афре. Он по телефону вызвал своего друга. Доктор   Эдмондо Негри удостоверил смерть от паралича сердца.      

И вот сказали королеве Ортруде, что Афра умерла. Острою   жалостью больно сжалось сердце Ортруды. Спрашивала себя королева Ортруда:      

«Последнее ли это горе посылает мне беспощадная судьба? Или   без конца будет мучить и терзать меня, пока наконец не измучит меня до смерти?   О, скорее бы уже свершался неизбежный удел!»      

Королева Ортруда билась в отчаянии, рыдая и вопя. И вдруг   свирепая радость освобождения охватила Ортруду. Стыдно было нестерпимо за эту   радость. Но не могла победить ее Ортруда. Чувствовала она, что вот теперь уже   она совсем свободна от жизни земной, милой, но безумной и напрасной.      

После Афры смерть уже была желанна Ортруде. Ортруда была   влюблена в смерть, как влюбляются в милого. Смерти жаждала Ортруда, как жаждут   соединения с милым. Не потому ли и к Афре была она так нежна, что милым образом   смерти проходила перед нею Афра?      

Вести о вулкане радовали королеву Ортруду, как обещания   пламенной смерти. Порою кошмары тоски наваливались на ее грудь, — но это   жестокими кошмарами томила ее уже ненавистная ей жизнь.      

И настала для нее пора умереть.      

 Глава шестьдесят девятая      

       

Опять настала ночь, утешающая нежно. Королева Ортруда   спустилась в чертог Араминты. Перед нею шла ее верная, молчаливая служанка   Терезита, покорная, обнаженная, как рабыня. В одной руке Терезита держала   зажженный фонарь с желтыми стеклами, в другой — плетеную корзину с белыми и   желтыми только что срезанными розами. Холодны были камни под ногами Ортруды и   Терезиты. Впереди слышался им глухой плеск воды о темный каменистый берег.   Темное чувство, похожее на страх, томило королеву Ортруду. Она знала, что   мертвые, близкие сердцу, придут к ней в эту ночь. Радовалась этому Ортруда, но   и боялась.      

На пороге темной пещеры Терезита остановилась. Она поставила   фонарь на выступ скалы, опустила к порогу корзину с розами и медленно сняла с   королевы Ортруды одежду, шепча слова заклинаний. Смутно в полумгле мерцая   желтыми отсветами от фонаря, легла белая одежда Ортруды на камень у порога.      

Королева Ортруда сказала тихо:      

— Останься здесь, Терезита. Я войду одна.      

Терезита покорно склонила голову. Она стала у порога и   неподвижными глазами, в которых затаился страх, смотрела в глубину капища,   готовая прийти к королеве Ортруде по ее первому зову. Ее крепкая, смуглая   грудь, прижимаясь к скале, согревала холодный камень; левая рука, согнутая в   локте, лежала на выступе скалы, а правая была опущена вдоль тела.      

Королева Ортруда взяла фонарь и корзину с розами и вошла в   пещеру, где так еще недавно совершила она таинственный обряд над телом Афры.      

Прекрасное тело Афры! Где оно теперь? И что с ним?      

Черный камень у западной стены еще хранил их дар, уже   завядшие розы. Посредине камня стояла золотая чаша, и по обеим ее сторонам два   хрустальные сосуда с ароматами; за чашею, на золотом блюде, лежали угли, —   их принесла нынче днем Терезита.      

Свежими розами осыпала черный камень королева Ортруда.      

Перевитые черным крепом стояли за черным камнем у стены семь   серебряных подсвечников. Свечи в них были черные, — их вставила нынче днем   Терезита.      

Королева Ортруда зажгла черные свечи. Желтым, тусклым огнем   горели они. Их мерцание струилось по смуглому телу таящейся у порога и жутким   блеском дрожало в ее глазах, упорно приковавших свой пристальный взор к телу   королевы Ортруды. От этого струящегося по телу Терезиты мерцания еще более   черным и таинственным казался мрак за порогом пещеры.      

Над черным камнем темная статуя нагого отрока тускло мерцала   в озарении свеч. Был ее мрамор желт и печален.      

Обнажённая стояла королева Ортруда перед черным камнем. Ее   охватывала сумрачная прохлада склепа, и на своем теле чувствовала Ортруда   неподвижный взор таящейся у порога.      

Ортруда бросила в золотую чашу несколько углей, разожгла их   и медленно, капля за каплею, вылила на них из обоих хрустальных сосудов   благоуханную жидкость. Багряным жаром теплились угли, согревая широкую чашу и   вея теплом в лицо Ортруды.      

Дым благоуханий заволок пещеру. Едва виден за облаками плывущего   в воздухе дыма стал очерк рабыни у темного порога.      

Королева Ортруда совершила мистерию Смерти одна. Слова   говорила и ответа ждала.      

Темный голос звучал над Ортрудою:      

— Настала ночь, когда мертвые твои придут к тебе и   скажут тебе то, чего ты не знала.      

И приходили один за другим.      

Первый предстал перед Ортрудою Карл Реймерс. Грустен был его   взор и отуманен. Чувство сильнее любви и неведомое людям отражалось в глубоком   взоре его очей. Карл Реймерс говорил:      

— Мы не знаем, что любим. Мы не знаем, как любим. Что   найдем, отвергаем и к недостижимому стремимся вечно. Но смерть успокоит.      

Прислушивалась к его спокойным словам королева   Ортруда, — но все глуше звучали слова, и прошел мимо черного камня Карл   Реймерс, и скрылся во тьме. И бессильно упали простертые к нему руки Ортруды.      

Пришел милый паж Астольф. Одежда его была белее нагорного   снега, но на руках его была кровь, и ноги его были покрыты пылью и забрызганы   кровью. Астольф говорил:      

— Я не жил. Я только хотел, только мечтал, только   любил, — и что же мне еще надо! Не печалься обо мне, милая Ортруда.      

И он исчез, — и не пыталась удержать его Ортруда.      

Проходили иные. Альдонса прошла, простая, веселая, как   прежде. Сказала:      

— Милая моя Дульцинея, к тебе приходила я, твоя   Альдонса, и ты меня не узнала. Узнаешь ли ты хоть теперь тайну, соединяющую нас   навеки?      

Прошел старый Хозе. Что-то бормоча, он бренчал ключами, ища   того, который нужен, и, когда нашел, засветился радостною улыбкою и говорил   тихо, как там, на кладбище:      

— Бедная королева Ортруда, золотую монету ты мне   подарила, и твое золото положил я к ногам непорочной Девы. Ты чаруешь и   убиваешь, бедная госпожа земная, но сокровища твои невредимы, а злое твое   отвеется вечным ветром.      

Прошла Маргарита Камаи. На ее горле кровью точилась черная,   длинная рана. Было залито кровью белое на Маргарите платье. Но Маргарита   улыбалась и говорила:      

— Любви не зальешь и кровью, бедная королева Ортруда.      

После всех пришла бледная, прекрасная Афра. Она ничего не   говорила. И неясен был облик Афры, словно облеченный туманом.      

       

Распространился в народе слух, что извержение вулкана   произойдет седьмого июня. Жители Драгонеры толпами бежали с острова, переполняя   пароходы и лодки. В Пальме и в других городах появились тысячи выходцев. Было   много бедняков. Их кое-как устроили на средства частной благотворительности.   Кое-что дало и правительство.      

Множество пароходов и яхт кружилось около острова Драгонеры.   Большая часть их близко к берегу не подходила. Их пассажиры были   преимущественно любопытные туристы. Им хотелось полюбоваться извержением вулкана   — редкое зрелище и великолепное.      

Однако предсказанный день прошел благополучно. Приспешники   Виктора Лорена торжествовали. Многие жители Драгонеры стали возвращаться на   свой остров, отчасти потому, что поверили в безопасность вулкана, главным же   образом, конечно, потому, что брошенные в страхе дела и корысть влекли их   домой.      

Думала королева Ортруда:      

«Настал мой срок идти к вулкану, заворожить его навеки, мою   верховную власть над буйною распростереть стихиею. Или ничего не может человек,   даже и увенчанный, против стихийных злых сил? Спрошу, что скажет мне Афра.   Мертвые знают».      

Королева Ортруда пришла к Афре. Холодная и бледная лежала в   постели Афра.      

«Отчего же ее не положили в гроб?» — подумала Ортруда.      

Но никого не спросила она ни о чем. Не все ли равно!      

Королева Ортруда наклонилась к неподвижному, похолодевшему   лицу милой ее подруги. Сказала тихо, но с великою жаждою ответа:      

— Милая Афра, я поеду к вулкану, я взойду на его   вершину и дымный гнев его зачарую словами последней моей любви и великого моего   отчаяния. Скажи мне на прощанье хоть одно слово.      

Бледные уста Афры разомкнулись, — и одно только слово   расслышала королева Ортруда:      

— Иди.      

Могильно-глух был тихий голос Афры. Тихо сказала ей Ортруда:      

— Милая полусмерть моя, образ смерти истинной, прощай!      

Королева Ортруда поцеловала бледные уста Афры и вышла.      

В соседней комнате встретился ей Филиппо Меччио. Он низко   поклонился королеве Ортруде. Казалось, что он хочет сказать что-то. Но королева   Ортруда не заметила этого. Она быстро и молча прошла мимо Филиппо Меччио,   ответив на его поклон любезною, но почти бессознательною улыбкою. Может быть,   королева Ортруда даже и не узнала Филиппо Меччио.      

Вернувшись к себе, королева Ортруда написала короткое письмо   Виктору Лорена. Извещала его о том, что она хочет посетить остров Драгонеру и   что поедет послезавтра. Просила Виктора Лорена сообщить об этом народу.      

Запечатавши письмо, Ортруда велела, чтобы его немедленно   доставили первому министру.      

Виктор Лорена был очень встревожен этим письмом. Гибель   королевы Ортруды при извержении вулкана вовсе не входила в расчеты Виктора   Лорена. Как и многих других, доклад посланной на Драгонеру комиссии почти   убедил его в том, во что ему так хотелось верить. Но возможность катастрофы все   же была для него совершенно ясною. Уж если суждено было совершиться этому   ужасному несчастию, то, по расчетам Виктора Лорена, все же было бы лучше, если   бы в это время еще царствовала на Островах королева Ортруда, любимая народом.      

Вообще, Виктор Лорена дорожил королевою Ортрудою по многим   причинам. Даже и потому, между прочим, что ее увлечения и ошибки, как и промахи   принца Танкреда, могли быть использованы им при случае.      

Виктор Лорена явился в королевский замок в тот же день   вечером, не в урочное время. Королева Ортруда приняла его немедленно. Она   сдержанно улыбалась, глядя на его восторженное лицо. Она так и ожидала, что   Виктор Лорена станет отговаривать ее от поездки к вулкану.      

Виктор Лорена говорил непритворно-взволнованным голосом:      

— Нельзя не преклоняться перед теми великодушными   чувствами, которые побудили ваше величество принять это чрезвычайное решение.   Но я позволю себе просить ваше величество, во имя высших интересов государства   и династии, отложить исполнение этого намерения. Положение дел в настоящее   время совсем не таково, чтобы в таком чрезвычайном акте могла представляться   необходимость. Осуществление этого решения привлекло бы общее внимание и   внушило бы мысль о чрезвычайной важности положения. Притом же совершенно   невозможно подвергать опасности драгоценную жизнь вашего величества.      

Противно было королеве Ортруде лицемерие министра, и с   досадою слушала она его. Она спросила:      

— Скажите, дорогой господин Лорена, на этом острове   очень опасно?      

Виктор Лорена ответил:      

— Опасности почти никакой нет, ваше величество. Но даже   и слабой тени опасности достаточно, чтобы это побуждало меня самым настойчивым   образом просить вас, государыня, отказаться от этого великодушного решения.      

— Стало быть, дорогой господин Лорена, опасности   совершенно нет? — спросила Ортруда.      

Уклончивы были пространные объяснения Виктора Лорена. Но   королева Ортруда настаивала:      

— Дорогой господин Лорена, я хочу знать ваше   определенное мнение, насколько опасен вулкан.      

Наконец Виктор Лорена сказал:      

— Даже и ученые могли ошибиться. Я лично думаю, что   некоторая, — скажем, довольно большая, — возможность опасности есть.      

— Так я поеду, — сказала королева Ортруда. —   Я думаю, что ошибались не ученые, — ошиблись мы с вами, господин министр.   А теперь народ ждет от нас только одного, — чтобы я заговорила вулкан и   моею верховною властью отвратила от острова опасность.      

Виктор Лорена посмотрел на королеву Ортруду с большим   удивлением и с осторожною почтительностью сказал:      

— Ваше величество, конечно, не разделяете народных   суеверий.      

Королева Ортруда улыбнулась и сказала:      

— Конечно, дорогой господин Лорена. Но зато какое будет   торжество для науки и для династии, если я вернусь благополучно и если   извержения вулкана не произойдет! Итак, это решено окончательно. Я еду.      

Виктор Лорена прямо от королевы Ортруды поехал к морскому   министру. В ту же ночь был отдан приказ флоту идти к острову Драгонере.      

Флот был застигнут этим приказом в полной неготовности.   Кое-как собрались к местам командиры и команды, кое-как наладилась спешная, но   нелепая работа, — и только через несколько дней морские тяжелые посудины   могли ползти к Драгонере.      

От морского министра Виктор Лорена поехал к королеве Кларе,   просить ее, чтобы она отговорила королеву Ортруду от поездки к вулкану. Это   была, конечно, почти безнадежная попытка. Виктор Лорена знал, что королева   Ортруда выслушает королеву-мать, но не послушается ее.      

Принц Танкред смеялся над вулканом и над теми, кто опасался   извержения. Он говорил:      

— Глупо было бы не верить целой комиссии таких ученых,   знаменитых людей.      

Все-таки ехать к вулкану принц Танкред вовсе не хотел. Но и   оставаться в Пальме, когда его супруга, царствующая королева, едет к опасному   острову, было неприлично и неловко. То обстоятельство, что разрыв между   королевою Ортрудою и принцем Танкредом был всем известен, только усиливало эту   неловкость.      

Поэтому принц Танкред притворился больным. Конечно, у него   оказалась инфлуэнца. Эта любезная болезнь всегда к услугам желающих.      

Королевская яхта была, — если не считать еще яхты в   тайне грота, — единственным кораблем во всем флоте Соединенных Островов,   всегда готовым к плаванию. Эта яхта в назначенный час утром остановилась против   замка и блестела на лазури волн, как нарядная белая игрушка из стали.      

Королева Ортруда еще раз пришла к Афре проститься с нею.   Афра лежала белая, холодная. Уже ни одного слова не услышала от нее королева. И   ушла спокойная, холодная, как уходила она от могилы Карла Реймерса.      

Королева Ортруда взошла на яхту. Ее свита была невелика.      

— Пусть едет только тот, кто хочет, — говорила   вчера королева Ортруда гофмаршалу Теобальду Нерита.      

Многие, узнав решение королевы Ортруды, заблаговременно   оставили Пальму, выискавши какие-то благовидные предлоги. Поехали с нею иные из   храбрости, свойственной большей части этого народа, иные потому, что были   обмануты выводами комиссии и не верили в извержение, иные потому, что это были   тупые рабы этикета.      

С королевою Ортрудою, ко всеобщему удивлению, поехала и   королева Клара. Это было тем более удивительно, что королева Клара до дня   отъезда выказывала большой страх перед вулканом. Она очень настойчиво   уговаривала королеву Ортруду не ехать. Теперь же, взойдя на яхту, королева   Клара была совершенно спокойна.      

При дворе и в обществе строились многие предположения о том,   зачем поехала на Драгонеру королева Клара. Одни говорили:      

— Королева Клара любит дочь и не может расстаться с нею   в минуту такой великой опасности.      

Другие говорили:      

— Королева Клара едет из тонкого расчета.      

Возражали:      

— Какую выгоду можно извлечь из этой безумной поездки?      

Но сторонники такого мнения говорили:      

— Королева Клара очень хитрая. Она не сделает лишнего   шага. Уж наверное она рассчитывает на что-нибудь.      

Третьи говорили:      

— Едет просто по глупости. Верит в комиссию этого   шарлатана Арриго Аргенто.      

Четвертые говорили:      

— Суеверна королева Клара. Она поверила в деревенские   бредни о том, что королева Ортруда имеет силу над вулканом.      

 Глава семидесятая      

       

Королевская яхта, белая морская красавица, слегка   покачиваясь на волнах, трепеща легкою дрожью от поспешной работы мощных машин,   быстро подвигалась вперед. Перед нею за горизонтом медленно вырастало   багрово-черное облачко дыма над Драгонерою. Легкий, еле видимый пепел носился в   воздухе, ложился на одежду королевы Ортруды и ее спутников, — и от него   небо красиво и нежно золотилось при солнце.      

Попадалось много других пароходов — с туристами. Серые дымки   этих пароходов кружились вокруг неподвижно-багрового дыма из вулкана.      

По мере того как приближалась королевская яхта к Драгонере,   с каждым часом все усиливались грозные признаки. Серее ложился пепел, и густое,   мрачное стало доноситься грохотание подземного грома. Тревожное настроение на   яхте все возрастало. Лица спутников королевы Ортруды были как   притворно-любезные маски.      

Королева Ортруда пригласила своих спутников к завтраку и к   обеду. Ее любезная веселость только внешне оживляла их. Они были полны того   страха, который почти невозможно скрывать, и только немногие остались до конца   совершенно спокойны. А королева Ортруда была даже весела, как уже давно не   бывала веселою.      

После обеда королева Ортруда разговаривала с Теобальдом   Нерита. Она сказала:      

— Дорогой гофмаршал, я заметила, что за нашим обедом   было как будто меньше приборов, чем во время завтрака.      

Теобальд Нерита уныло сказал:      

— Когда яхта вашего величества остановилась, чтобы   взять почту, в это время несколько человек высадилось. У них оказалась такая   жестокая морская болезнь, что они продолжать путешествие не могли.      

Королева Ортруда с улыбкою спросила:      

— Сбежали?      

Гофмаршал так же уныло ответил:      

— Да, ваше величество. Эти люди боятся смерти.      

Королева Ортруда ласково говорила, пожимая руку Теобальду   Нерита:      

— А мы с вами ее не боимся, — не правда ли,   дорогой гофмаршал? Кто потерял так много, как вы и я, дорогой господин Нерита,   тот не может бояться смерти.      

Теобальд Нерита, преданный и растроганный, молча поцеловал   руку королевы Ортруды, маленькую, нежную, жестокую руку. Королева Ортруда,   грустно улыбаясь, сказала:      

— А эти бедные беглецы! Как им будет стыдно, когда мы   живы и невредимы вернемся в Пальму! Мы посмеемся над ними.      

Теобальд Нерита сказал печально:      

— Им будет еще стыднее, ваше величество, если мы не   вернемся.      

— Мы вернемся, — улыбаясь, сказала королева   Ортруда.      

       

Ночью, когда уже королева Ортруда спала, яхта подошла к   Драгонере и стала на якоре в гавани.      

Королева Ортруда вышла на берег рано утром. Пристань была   убрана национальными флагами по случаю прибытия королев. На берегу перед   пристанью выстроилась рота армейской пехоты с развернутым знаменем. На правом   фланге роты стояли неподвижно за ротным командиром высокий и худой полковник и   тучный маленький бригадный генерал.      

С пристани город Драгонера, окутанный багрово-золотистою   дымкою, казался таким же красивым, как и прежде. Его белые каменные небольшие   дома раскидывались широким амфитеатром в глубине бухты. Сады у каждого дома,   как и прежде, цвели бело и ароматно. Город казался мглисто-пасмурным, но   оживленным, как всегда.      

Как и прежде, галдели у пристани смуглые мальчишки. Вся их   одежда состояла из коротких рваных штанишек. Густые, курчавые, черные волосы   защищали лучше шапок их головы от зноя. Они шалили у воды или ожидали у   пристани приезжих, чтобы отнести ручной багаж до гостиницы.      

Ревели серые, мохнатые ослы, навьюченные чем-то. Чем-то   озабоченные люди сновали по ярко-белой на солнце, шоссированной дороге вверх в   город и вниз к гавани. На козлах экипажей, присланных для королев и для их   свиты, гордо сидели кучера. Длинные тонкие бичи торчали в их обтянутых белыми   перчатками руках. Лакированные белые цилиндры на них были блестящи, как всегда.      

А там, над городом, грозным призраком тяготел вулкан. Он   лежал в глубь острова, поодаль от берега, немного восточнее города. Словно ревнуя   и завидуя людям и вечно созидающему творчеству их, вулкан построил над собою   громадный город из дыма. В черный цвет этого дыма вмешивались багровые,   пламенные цвета. Казалось, что в этом городе в вышине творится жизнь, злая,   враждебная человеку. Казалось, что бешеные демоны там снуют и куют тяжелое,   угрожающее что-то.      

В воздухе носилось много пепла, и оттого воздух казался   горьким и душным. Был аромат цветущих роз странно влит в горькое томление   легкого дыма, еле видного над морем, похожего на поднявшийся с волн морских   зыбкий туман рассветный.      

На пристани королеву Ортруду встретил местный губернатор,   высокий, худой старик в раззолоченном мундире. У губернатора были   стеклянно-мутные глаза табачного цвета и такого же цвета борода, узкая,   длинная. Колени губернатора странно гнулись, и он весь казался зыбким и   трепетным.      

Дочь губернатора, худенькая молодая девушка с матово-бледным   лицом и прозрачными светло-голубыми глазами, неловко делая реверансы, поднесла   королевам цветы. Обласканная королевами, она застенчиво краснела и отвечала на   их вопросы с пугливою готовностью послушной девочки.      

Королева Ортруда обратилась к губернатору с милостивыми   вопросами, сначала о нем самом, о его службе, о его семье и потом о городе и об   острове Драгонере.      

Разговаривая с королевою Ортрудою, губернатор как-то странно   шевелил ушами под своею расшитою золотом галуном треуголкою. Казалось Ортруде,   что он весь холодеет при мысли о неизбежности катастрофы.      

Губернатор рассказал королеве Ортруде, что жители города и   острова в большом беспокойстве. Страх вулкана действует на людей очень дурно и   развивает в них самые низкие наклонности и страсти. На острове участились   случаи воровства и разбоев, бесстыдных дел и убийств. Тюрьмы переполнены, суд   завален делами.      

Подали экипажи. Королевы Ортруда и Клара в открытой коляске   проехали в город.      

Странный вид имели улицы и площади, дымные, полутемные. Дома   стояли серые от пепла. Было душно, и трудно было дышать.      

Смятение царило в городе. Жители Драгонеры казались   обезумевшими. Они неистовствовали на улицах. Было много пьяных. Юродивые и   пророки расхаживали по улицам.      

В одном месте встретилась длинная вереница бормочущих   старух. Они шли одна за другою, раскачиваясь. Бормотание их сливалось в   неясный, тусклый гул. Надетые на них длинные, черные хламиды с большими   капюшонами казались от пыли серыми.      

Мальчишки, грязные уличные оборвыши, необузданно   безобразничали. Никто их не унимал. Завидев экипажи с господами и дамами, они   разбегались в ворота домов и в переулки и оттуда выкрикивали какие-то нелепые   слова на местном диалекте. Не разобрать было, просили они чего-то, или   приветствовали королев, иди дерзкие кричали им слова. Смельчаки подбегали к   королевскому экипажу и кричали:      

— Сольди! Сольди на хлеб!      

Губернатор бросал им медные монетки, из-за которых они   принимались драться.      

И в Драгонере было много верующих в могущество Ортрудиных   чар и в ее власть над вулканом. Слышались иногда из толпы крики, по большей   части, женские:      

— Спаси нас, королева Ортруда! Зачаруй вулкан поскорее,   пока его дым еще не выел нам глаза!      

Королева Ортруда была рада, когда среди этого смятения и   гвалта она добралась наконец до губернаторского дома, где были приготовлены   покои для обеих королев.      

Прежде всего королева Ортруда пригласила к себе на совещание   представителей самоуправления и правительственной власти. Они собрались в зале   губернаторского совета и заняли места за длинным столом, на котором лежало   красное сукно с золотою бахромою.      

Королева Ортруда села на кресло с высокою спинкою, стоящее   перед узким концом стола. За креслом королевы висела прикрытая балдахином   картина местного живописца. На этой картине была изображена королева Ортруда в   короне и в порфире.      

Все здесь было похоже на тот небольшой зал королевского   замка, в котором собирались министры, когда королеве угодно было самой   председательствовать в их совещании. Только вместо самоуверенного и всегда   спокойного Виктора Лорена справа от королевы сидел жалкий, растерявшийся   старик.      

Королева Ортруда с любопытством наблюдала этих господ. Ее   поразило их чрезвычайное смятение. Они не могли скрыть его даже и при королеве.      

Местный комендант, тучный бригадный генерал, вздыхал тяжело   и шумно, как по команде. Каждый раз после этого он испуганно и виновато   взглядывал на королеву Ортруду.      

Мэр города Драгонеры, местный купец, маленький, сухонький,   ершистый старичок, ехидно улыбался, ерзал на кресле и кстати и некстати   говорил:      

— Не могу скрыть от вашего величества, что я —   республиканец.      

В петлице его фрака краснела ленточка ордена, недавно   пожалованного ему. Королева Ортруда милостиво улыбалась ершистому старичку и   любезно говорила:      

— Различие наших взглядов, господин мэр, надеюсь, не   помешает нам поработать вместе на благо дорогого моему сердцу, как и вашему,   населения этого города.      

Ершистый старичок вставая, прижимал руки к сердцу и низко   кланялся королеве; при этом его тяжелое кресло брякало о пол передними ножками.      

Муниципальные советники были бледны, глупы и безгласны.   Чиновники были бойчее, но говорили вздор. Речистее всех оказался председатель   местного суда. Так как он обладал, кроме красноречия, еще и долею здравого   смысла, то все остальные слушали его с трепетным вниманием.      

И вот королева Ортруда совещалась с этими растерявшимися   людьми о том, что надо делать в виду грозящих обстоятельств. Приходилось   говорить так, словно не было в стране ни конституции, ни парламента, ни   министерства, ни даже газетных статей и общественного мнения. Перед грозящею,   давно предвиденною катастрофою все люди на этом острове были поставлены в такое   странное положение, что казалось, будто спасение их зависит только от них самих   и будто связей с остальным государством у них нет.      

Решено было принять немедленно меры к удалению жителей   города и сел на другие острова или, по крайней мере, на западный, далекий от   вулкана, берег острова Драгонеры.      

Королевскую яхту королева Ортруда приказала предоставить для   женщин и детей. Скоро яхта была переполнена народом и отошла в Кабреру. Ей было   приказано, высадив там людей, спешить обратно.      

Наскоро нанимали, где было можно, пароходы. В городе шли   торопливые сборы: люди жалели оставить свои пожитки.      

Королева Ортруда послала телеграмму Виктору Лорена с   требованием прислать военные корабли для перевозки жителей города. Через час   Виктор Лорена ответил:      

«Все распоряжения отданы. Надеюсь, завтра утром эскадра   будет в гавани Драгонеры».      

Королева Клара в это время посещала местные церкви и потом   богадельню и тюрьму, где именем королевы Ортруды освободила всех, кого было   возможно освободить. С оставшихся под стражею тяжелых преступников сняты были   кандалы.      

Собравшихся господ королева Ортруда пригласила к своему   завтраку. Ершистому мэру она сказала:      

— Надеюсь, господин мэр, что различие наших мнений не   помешает вам и достопочтенным муниципальным советникам выпить вместе со мною   вина за благополучие прекрасного города Драгонеры.      

Отказаться от королевского приглашения было неловко.   Притом, — решил ершистый старичок, — королева Ортруда — прежде всего   очаровательно-любезная дама; завтрак же в королевском дворце ни к чему не   обязывает. Да и расходы на королевский стол оплачиваются государством, стало   быть, принять участие в королевской трапезе не вредно и республиканцу.      

Успокоенный всеми этими соображениями, мэр повеселел и за   столом оказался интересным собеседником. Подбодряемый любезными вопросами   королевы Ортруды, он рассказывал о местных делах очень занимательно.      

 Глава семьдесят первая      

       

После завтрака королева Ортруда приказала подать   коляску, — хотела ехать к вулкану. Напрасно губернатор, комендант и мэр   согласно уговаривали ее не делать этого. Она решительно сказала:      

— Я для того и приехала сюда, чтобы взойти к самому   краю кратера.      

Королева Ортруда села в коляску вместе с губернатором. Она   взглянула на окна и стены губернаторского дома. Белые когда-то стены красивого   дома над морем были теперь тускло-серы от золы и от пепла.      

В одном из окон королева Ортруда увидела лицо своей матери.   Королева Клара плакала горькими слезами и крестила Ортруду.      

Тяжелою тоскою сжалось сердце бедной королевы Ортруды. Так   захотелось вернуться в милую Пальму, на гордую башню старого королевского   замка.      

Королева Ортруда сказала сурово, ни к кому не обращаясь:      

— Пожалуйста, скорее!      

Губернатор сделал знак рукою, и коляска помчалась по улице,   ведущей за город и к вулкану. Перед коляскою королевы пустили взвод конных   карабинеров, а сзади ехало еще несколько экипажей с лицами ее свиты, с местными   чиновниками и с мэром Драгонеры.      

За экипажам королевы Ортруды долго бежали толпы каких-то   воющих людей. И опять долго слышались безумные женские вопли:      

— Спаси нас, королева Ортруда!      

       

Путь к вулкану был тяжел. Дышать становилось все труднее —   от пепла и от дыма, который делался гуще и гуще. Песок дороги был смешан с   теплым пеплом. От этого он был вязок; колеса экипажей втягивались в него, как в   жидкую резину, и еле двигались.      

Потом пришлось ехать верхом. Тучный комендант, садясь на   лошадь, упал в обморок. Пришлось уложить его в коляску и отправить обратно в   город.      

Дорога различалась с трудом. Дым клубился. Все пламеннее и   багровее были его мерные колыхания, и они были похожи на дыхание гигантского   зверя, смрадное дыхание, веющее прямо в лицо поднимающимся к его мрачному   логовищу. Становилось ясно, что дальше опасно ехать.      

Королева Ортруда настаивала:      

— Вперед как можно дальше.      

И вот уже подъехали к вулкану совсем близко. Лошади стали   метаться, испуганные, задыхающиеся. Королева Ортруда и ее спутники сошли с   лошадей и прошли еще с полсотни шагов. Лошадей пришлось отвести вниз к   экипажам. Губернатор сказал:      

— Дальше опасно.      

Королева Ортруда быстро пошла вперед. Теобальд Нерита не   отставал от нее, — только один он. Королева Ортруда сказала ему:      

— Милый гофмаршал, я очень благодарна вам за то, что вы   проводили меня так далеко. Но дальше я должна идти одна.      

Теобальд Нерита остановился. Но когда королева Ортруда   отошла шагов на пять вперед, он тихо пошел за нею, стараясь оставаться все время   в одном и том же расстоянии от нее.      

Вся закутанная облаком дымным, багрово-черным, королева   Ортруда подошла к краю кратера. Когда она открыла рот, чтобы говорить, густой   дым втеснился в ее легкие и заставил ее кашлять мучительно-долго, так что в   виски стучала кровь и багряно стало в глазах. Но, тяжким усилием преодолевая   тяжесть дыма, воскликнула королева Ортруда:      

— Силами неба и земли заклинаю тебя, вулкан, —   уйми свое неистовство, утиши свой гнев, замолкни и народу моему не грози!      

Трижды повторила королева Ортруда свое заклинание. Но не   внимал вулкан словам королевы Ортруды, и чары ее были бессильны. Ничто не   изменилось вокруг, не дрогнул и не рассеялся облак дымный.      

Королева Ортруда умолкала и стояла в бессильной печали.   Нестерпимый жар охватывал королеву Ортруду. Раскаленный камешек покатился   откуда-то из дымной тьмы к ее ногам. Королева Ортруда чувствовала, что сейчас   упадет, задыхаясь. Оставаться здесь дольше было невозможно. Надо было и ей   возвращаться.      

Возвращаться, подвига своего не свершив!      

Тяжело дыша, медленно приблизился к ней Теобальд Нерита.      

Полная мрачного отчаяния, королева Ортруда вернулась к своим   спутникам. Она была бледна и еле дышала. Казалось ей, что какая-то тяжелая,   горячая влага влилась в ее поднятую дымным вздохом грудь и стоит там   неподвижно, свинцовою тяжестью наливая все жилы. Кто-то суетился вокруг   королевы Ортруды. Ее подняли на руки и посадили в коляску.      

В состоянии, близком к обмороку, ничего не видя и не помня,   королева Ортруда возвращалась в город. Сквозь дымный туман багрово-красные огни   города метнулись ей в глаза. Повеял с моря ветер, брызнули капли дождя.      

В городе, близ моря, дышалось легче. А улицы были еще   мрачнее, чем днем. Все, кто могли, выбирались куда-то. Унылое оживление было на   освещенных электрическими фонарями и все же темных улицах.      

Было уже совсем темно, когда королева Ортруда вернулась в   губернаторский дом. Весь вечер она деятельно распоряжалась отправкою женщин и   детей на пароходы. Но пароходов было еще мало, и удалось отправить только   немногих.      

Королевы ужинали с губернатором и с гофмаршалом Теобальдом   Нерита. К ночи всеми овладело странное, вялое настроение. Не хотелось говорить   и есть, каждое движение было неприятным. Ужин длился в угрюмом молчании,   прерываемом короткими вопросами и ответами.      

Ночь была душная и черная. Мрачно горели свечи, тускло   мерцая в пепельной мгле. Окна были закрыты. Гул моря сливался с гулом города,   глухим сквозь стекла запертых окон.      

Прощаясь с губернатором, королева Ортруда сказала ему:      

— Я надеюсь завтра дать возможность всем выбраться   отсюда. Завтра вечером, надеюсь, и мы с вами будем иметь возможность оставить   это угрюмое место.      

Сказавши эти немногие слова, королева Ортруда почувствовала   себя усталою, точно после длинной речи.      

Губернатор говорил что-то несвязное. Он благодарил за   что-то, а сам был зелен и казался полумертвым.      

       

Неспокоен и томен был сон королевы Ортруды. Она часто   просыпалась.      

Душная, дымная ночь пугала Ортруду. Какие-то насмешливые,   злые, хитрые голоса будили ее. Они требовали от нее чего-то, чего она не могла   сделать.      

Тревожно просыпаясь, Ортруда звала на помощь. Слабо и хрипло   звучал ее голос. Никто не приходил к ней. Терезита спала в соседней   комнате, — но сон ее был, как черное подобие смерти. Тяжелый сон лежал над   всем задыхающимся городом.      

Темное чувство одиночества отяготело над Ортрудою. Казалось   ей, что с самого рождения своего никогда еще не была она столь одинока.      

Жестокие, жуткие кошмары наваливались на королеву Ортруду.   Это — мертвые приходили иногда. Не могла различить королева Ортруда, наяву ли она   их видит или во сне. Сны ее с явью мешались и кошмары с действительностью.      

Иногда картины сна так были безоблачны-ясны и так живы,   словно тяжелое колесо времени повернулось назад и словно опять минувшие дни   переживает королева Ортруда. Дни, которым, казалось, уже не будет возврата   никогда.      

       

Вот милый берег лазурного моря опять возник перед нею. На   тихом берегу, под ярким сверканием оранжевых и фиолетовых скал, только двое —   она и Астольф. На ней белое платье местной крестьянки. Розовыми ленточками   перевязаны над тонкими стопами ее ноги, — как тогда, там, в горах.      

Астольф в белой одежде. Его черные кудри вьются, его   стройные ноги обнажены. Нежным шепотом попросил Астольф:      

— Дай мне эти ленточки, Ортруда.      

Улыбаясь ему нежно, говорила королева Ортруда:      

— Сними сам и возьми.      

Астольф нагнулся к ее ногам и развязал ленточки. Он жал   тонкие стопы ее ног и нежно целовал их. Она склонилась поцеловать его, —   но он смотрит на нее испуганными глазами. Чей-то подземный голос,   гулко-звучный, спрашивает:      

— Безумная Ортруда, отчего же ты не у вулкана?      

Чьи-то цепкие пальцы впились в горло королевы Ортруды. Это —   Маргарита Камаи. Глаза ее зелены и ненавидят, и ноздри дрожат от бешеной злобы.      

Проснулась королева Ортруда. Душный вокруг нее мрак и дымный   запах. Тяжело дышать.      

 Глава семьдесят вторая      

       

Настало утро, и было оно еще страшнее, чем ночь.      

Сквозь все скважины рам в окна губернаторского дома   пробивался багровый дым. Из-за густого дыма едва видно было медленно восходящее   над мглисто-серыми деревьями парка багровое, тусклое солнце. Оно не разгоняло   тьмы и к ужасам мрака прибавляло ужас багрового пламени в небесах.      

В это утро, вскоре после восхода солнца, началось извержение   вулкана. Из кратера внезапно вылетел громадный сноп пепла и камней и рассыпался   над городом. Затем начался непрерывный лет раскаленных добела камней,   продолжавшийся несколько часов. Страшный грохот возрастал с каждою минутою.   Город вдруг огласился криками, воплями, визгом, рыданиями. Вой ветра на улицах   был подобен звериному вою. Но скоро он стих.      

Королева Ортруда вскочила с постели неодетая и бросилась к   окну. Она была бледная, точно серый пепел лежал на ее лице. С усилием открыла   она дверь и вышла на балкон.      

Даль улиц была красновато-серою от пепла. Воздух, казалось,   сгущался медленно, но постоянно. Сухая, острая пыль проникала всюду. Казалось,   что от нее гибнет город.      

С болью, острою и резкою, входил воздух в грудь королевы   Ортруды. Дым жег ее горло и глаза.      

Небо, — но не было уже неба над погибающим городом.   Низко, над самыми кровлями, ползли дымные тучи, оседая к земле. Из серых,   клубящихся над городом дымных туч падали горячие камни, крупные и мелкие,   падали частые, как град. Один из них ушиб и обжег плечо королевы Ортруды.      

Сквозь тяжелый грохот и скрежет вулкана прорезывались яркие,   как звуки гобоев, ужасные вопли испуганных, погибающих людей.      

Смятение на улицах возрастало. Толпы полуобнаженных людей,   темные сквозь пепельную мглу, бежали мимо губернаторского дома. Движения их   были тяжелы, как бег во сне, когда тяжелеют ноги. Задыхаясь, люди падали на камни   и умирали. Бегущие за ними падали на корчившиеся тела и на трупы и, бессильные   подняться, выли хрипло и прерывисто.      

Удушающий, непроглядно-густой дым буро-черною змеею   медленно, злобно полз по улице. Голова его была белая, с огненными десятью   глазами. Огненные языки его то возникали радостно красные, то дымно прятались   опять за белыми, широкими губами.      

Город погибал, задыхаясь в дыму.      

Если бы чей-нибудь демонский взор проник сквозь пепел и дым,   он увидел бы страшные картины агонии задыхающегося города.      

На улицах и на площадях лежали убитые камнями, точно   брошенные кем-то в торопливом движении. Было много погибших детей. Жалкие   валялись среди пепла и камней их темные, голые трупики. Везде лежало много   полуголых и голых тел. На иных горели, тускло тлея и смрадно дымясь, лохмотья   одежды. Иногда и самые тела людей занимались медленным, измятым дымною пеленою   огнем.      

Через трубы каминов, через щели рам проникал в комнаты   липкий, горячий пепел и просеивался белый, удушающий дым. Многие застигнутые   врасплох погибали в домах. Тьмою полны были еще уцелевшие жилища, и было в них   смятение приближающейся гибели и сознание безвыходности.      

Смерть была как спасение.      

Многие дома обваливались. Было много убитых обломками балок   и камнями в домах и около.      

Женщины, боящиеся и жалкие, как большие, но слабые дети,   погибали в бессильных муках. Иные ползли по улицам, — около земли было   меньше дыма. Иные в отчаянии бились головами об стены.      

Вопли ужаса носились над городом. Ужас витал в домах и вне   их. Дети, задыхаясь, вопили тоненькими, жалкими голосками. Больные задыхались в   своих кроватях.      

Были самоотверженные или горящие любовью к милым. Они   пытались спасать из-под обломков и развалин и погибали сами. И были такие,   которые, спасаясь, в слепом ужасе били и душили слабых. Примеры гнусного   эгоизма и высокие героические подвиги самопожертвования можно было бы наблюдать   рядом.      

Метались и не знали, куда бежать. Море, потрясенное   подземным толчком, яростно бросало волны на берег, сметая неосторожных. Остров   весь был в дыму и в пепле, и раскаленные из вулкана камни осыпали весь остров и   море вокруг.      

Что было еще в городе живым, все было полно отчаянием   близких над ужасными полуобугленными телами погибших милых или над развалинами,   откуда сквозь грохоты и ужасы с неба рвались их безумные, глухие вопли.   Ужасающие грохоты опять торопили бегство от милых трупов.      

Повсюду возникали пожары. Медленный, дымный огонь, зажженный   раскалённою злобою вулкана, пробивался сквозь пепел, но снова пепел падал, и   огонь трусливо таился под серыми личинами пепла, от этого еще более злой.   Скрытый жар пожаров становился невыносимым. Он стягивал кожу на лице, и в   глазах было ощущение сухости и резкой боли.      

И уже на всем городе лежал удушающий дым. Он заползал в   квартиры и душил спрятавшихся в чуланы и подвалы.      

Многие бросились в церкви. Одни думали молитвою вымолить   спасение, другие хотели умереть с молитвою перед алтарем Божиим. Многие   надеялись, что спасут свою жизнь под массивными сводами храмов.      

Велико было смятение в церквах. Мольбы смешивались с   богохульством. Фанатические патеры горячо молились, дерзновенно требуя чуда.   Вопли молящихся были странно громки. Женщины бились в истерике.      

Сквозь окна церквей падали громадные обломки. Рушилось   неудержимо все — кровли домов и стены, памятники, церкви. Патеры, молящиеся в   церквах среди грохота обвалов, словно обезумели. Они не хотели спасаться, и   молитвенные вопли их были ужасны и дики.      

Со своего балкона не видела всего этого королева Ортруда.   Только грохот за дымною тучею да неистовый хор воя и визга слышала, да мечта рисовала   ей ужасные картины.      

Хриплый голос Терезиты позвал королеву Ортруду. Ортруда   бросилась назад, в комнаты, Терезита кое-как закрыла за нею дверь. Поспешно   что-то надевала на Ортруду и вела ее куда-то.      

Была робкая надежда спастись где-нибудь за толщею стен.   Напрасная надежда!      

Стекла окон треснули. В окна ползли пепел и дым, серые,   косматые, липкие чудовища. Хватали за горло, душили.      

Кровавый, багровый туман клубился вокруг Ортруды. Кровь,   отравленная угаром, тяжело стучала в жилах ее шеи. Глаза королевы Ортруды,   налитые кровью, видели все вокруг в багровом тумане. В ушах тяжелые, мягкие   бухали шумы. Грудь, задыхаясь, не успевала дышать. Руки судорожно хватали   дымный воздух. Речь Ортруды стала хриплым шепотом.      

В одной из комнат королева Ортруда встретила губернатора. Он   был бледен и шел шатаясь — искал королев. На нем была серая, может быть, от   пепла, домашняя куртка. Королева Ортруда сказала ему:      

— Уберите эту мебель!      

— Ваше величество! — бормотал губернатор. —   Куда же убрать! — И не знал, что сказать еще. Тихо сказала королева   Ортруда:      

— Мне душно!      

Быстро слезы текли по ее щекам. Жалкий лепет срывался с ее   губ. Руки судорожно комкали и рвали на груди тонкую ткань. Королева Ортруда   пошатнулась. Она уже почти задохлась. Губернатор и Терезита поддержали ее. Но   припадок удушья прошел. Беззвучны были ее рыдания.      

— Я умираю, — тихо шептала она. — Умираю.   Оставьте меня. Спасайтесь.      

Губернатор взял ее под руку и вел куда-то вниз. Комната с   грузными сводами, без окон, словно в подвале, озарилась красноватым светом электрических   лампочек. На столе под зеркалом стояли зажженные свечи. Пол комнаты был сложен   из больших, уже неровных от времени плит.      

Губернатор говорил королеве Ортруде:      

— Прилягте на диван, ваше величество.      

Королева Ортруда прошептала:      

— Вот, я уже умираю!      

Изнемогая, она легла на диван. Вокруг темнело. Электрические   лампы погасли. Только свечи тускло освещали комнату.      

Губернатор сидел в кресле неподвижно. Дыхание его было   тяжело и шумно. Вдруг голова его низко склонилась. Он умер.      

«Вот сейчас умру и я», — думала королева Ортруда.      

На полу близ ног королевы Ортруды сидела Терезита. В   полузабытьи слабо мечась, бормотала она несвязные слова и сильными пальцами   теребила и рвала на высокой, тяжело дышащей груди складки одежды.      

Маргарита Камаи легла на королеву Ортруду, зияя в ее глаза   своею кровавою раною. Маргарита сжимала грудь Ортруды своею тяжелою, словно   каменною грудью, и сжимала горло Ортруды темною, дымною рукою, глядела в ее   глаза дымными глазами, и шептала:      

— Умрешь и ты.      

И вдруг исчезла, рассыпавшись ярким калейдоскопом красок.      

Королева Ортруда вскочила в ужасе и сделала шага три вперед,   мимо сидевшего неподвижно в кресле мертвого старика. Колени ее подогнулись. Она   медленно свалилась на пол, роняя распущенные косы, и приникла щекою к плитам   пола. Резкая судорога сотрясла все тело королевы Ортруды и опрокинула ее на   спину.      

Лицо королевы Ортруды восковело. Нижняя челюсть отпала и   опять сомкнулась с резким стуком зубов. Это повторилось несколько раз, все   слабее с каждым разом. И словно застыла, — погибла королева Ортруда. Глаза   ее остались открытыми и стекленели.      

В это время вошла откуда-то королева Клара. В полутьме она   опустилась на пол, вгляделась в лицо лежащей и закричала хрипло:      

— Ортруда! Ортруда!      

Не отвечала мертвая королева Ортруда. Королева Клара в   отчаянии билась над холодеющим телом дочери.      

Словно разбуженная криком королевы Клары, Терезита вскочила   на ноги. Задыхаясь от дыма, чувствуя приближение смерти, в слепом ужасе   бросилась она бежать куда-то. На пороге она упала и умерла.      

Теперь уже никого не было около королев.      

Чувствуя приближение смерти, молилась отчаянными словами   королева Клара. Она кричала в тоске и в ужасе:      

— Возьми и меня, проклятая смерть!      

Закутанные горьким дымом, были хриплы вопли королевы Клары.   Она задыхалась. Теряя сознание, она тяжело упала на пол, рядом с трупом   королевы Ортруды.      

Тусклый свет свеч под дымом тлел, еле видный. Погасли и   свечи.      

Королева Клара умирала. Она хрипела тяжело и шумно. Уже   ничего не сознавала. Повернулась на спину. Вытянулась. Стукнулась головою о   камни пола. Лицо ее стало как воск.      

Налет пепла на лицах королев увеличивался и стал как две   серые маски.      

Так, оставленные всеми, среди задохшихся верных, умерли обе   королевы. Неподвижно лежали они обе. Дым все тяжелее сгущался вокруг них. Пепел   легко осыпался на их распростертые, полуобнаженные тела. Медленно заносило их   пеплом.      

Замолкли последние голоса людей, и мрачное в грохоте обвалов   молчание пришло и стало в королевском доме над поверженными трупами королев. В   соседних покоях обваливались потолки. Но там, где лежали обе королевы, —   странная прихоть случая! — все осталось цело.      

Тяжкое грохотание было во дворце и окрест. Но некому было   его слушать. Молчание царило в грохотах и в стихийном яростном вое.      

Все, оставшиеся в городе, умерли. И уже не слышно, было   людских голосов. Мертвый город томился мертвым сном.      

Те, кто успел выбраться из города, бежали к морскому берегу.   Отчаяние и ужас вопили в их толпах. Многие из беглецов гибли по дороге,   задохшись от дыма, отравленные тяжелым воздухом или убитые камнями. Но не   спаслись и те, которым удалось добраться до порта.      

Почти одновременно с началом извержения вулкана произошло   несколько подземных толчков о дно морское, — первый минуты через две после   начала извержения и еще три или четыре с промежутками от одной минуты до двух.   С каждым толчком громадная волна плескалась на берег, сокрушая пристани и   легкие постройки для товаров. Бушующие волны с неистовым ревом прядали одна за   другою на берег.      

Вид моря с дороги из города в порт был ужасен. Безветренные   страшны были волны. Ничем не гонимые, яростно бились они о прибрежные скалы.   Яростный рев прибоя заглушал порою свирепые грохоты вулкана.      

Неосторожно приблизившиеся к острову корабли разбивались и   тонули. В этом ужасном крушении погибло много матросов, любопытных туристов и   смелых газетных сотрудников, посланных жадными до сенсаций редакциями.   Несчастным так и не удалось познакомить свою публику с подробностями этой   редкой, удивительной картины.      

Громадные волны внезапно метались навстречу бежавшим из   города. Слабые тонули, сильные пытались плыть и погибали также.      

Никто из бывших в Драгонере в это утро не нашел себе   спасения.      

 Глава семьдесят третья      

       

В Пальме был слышен издалека гул катастрофы. Море   волновалось, и небо над Пальмою было пепельно-багровое. Возникшие неведомо   откуда в Пальме носились смутные слухи о гибели города Драгонеры. Все   настойчивее говорили о том, что обе королевы погибли.      

Тревога в Пальме росла. На улицах собирались взволнованные,   шумные толпы. Перед министерством внутренних дел, где жил Виктор Лорена, и   перед морским министерством происходили враждебные демонстрации. Веяли красные   и черные флаги. Слышались яростные речи внезапно возникших ораторов,   перемежаемые диким воем и ревом беснующейся толпы. В окна величественных зданий   летели камни. Звон разбитого стекла покрывался ликующим хохотом растрепанных   баб и девчонок и свистом полуголых мальчишек.      

К вечеру слух о смерти королев усилился. Точных сведений не   было. Это доводило толпу до бешенства. Говорили, что министерство знает истину,   но скрывает ее от народа. Уличные ораторы приглашали толпу вздернуть министров   на фонарь. Пришлось на помощь полиции призвать войска. Несколько батальонов   пехоты стояли под ружьем во дворах министерских зданий.      

Но министерство еще ничего не знало: телеграф с Драгонерою   не работал.      

Наконец в Пальму пришло известие о катастрофе. Телеграммы из   Кабреры известили о том, что город Драгонера разрушен при извержении вулкана,   что там много убитых и что происшедшим одновременно моретрясением около   Драгонеры потоплено много кораблей. О судьбе королев не было ни слова.      

Эти телеграммы были немедленно отпечатаны и раздавались   народу. Раздача телеграмм утишила волнение народное ненадолго. Всю ночь на   пальмских улицах были шумные толпы. Настроение было мрачное, подавленное.      

К утру были расклеены по городу афиши успокоительного   содержания. В них министерство уверяло, что были приняты все меры к спасению   королев. Министры, конечно, сами не верили тому, в чем хотели уверить народ. Да   и никто им не верил. Толпа рвала на части лживые афишки.      

       

В тот самый час, когда королевская яхта с королевою Ортрудою   отошла от Пальмского замка, направляясь к Драгонере, — Филиппо Меччио   вывез Афру, погруженную в летаргический сон, из ее комнат в замке.      

Афру перевезли в городок Сольер на северо-западном берегу   Майорки. Из этого города был родом Филиппо Меччио. В Сольере Афру поместили в   доме сестры Филиппа Меччио, бывшей замужем за местным нотариусом.      

Афра проснулась в тот же вечер, как ее привезли в этот дом.   Двое суток она пробыла в тяжелом состоянии полусознательности, похожем на   состояние дрессированного человекоподобного животного. Афра одевалась и ходила,   разговаривала любезно и весело, даже выходила из дому, но смотрела тупо и все   сейчас же забывала. Потом в ее памяти ничего не осталось от этих двух темных дней.      

Совсем пришла в себя Афра только в вечер после извержения   вулкана. Первый, кого она сознательно увидела, был Филиппо Меччио. Афра сказала   с удивлением:      

— Как странно! Вот вы, Филиппо, и это я, но все вокруг   неожиданно чуждо и ново. Что же это, Филиппо?      

Филиппо Меччио ответил ей:      

— Это город Сольер, о котором я вам рассказывал много.   Мой родной город.      

— А это — ваш дом? — спросила Афра.      

— Милая Афра, — ответил Филиппо Меччио, — мой   дом еще недостроен. Здесь вы находитесь в доме у моей сестры. Надеюсь, вам   здесь понравилось.      

— Я очень рада, — ответила Афра, — что вижу   вас, милый Филиппо. Но как же я попала в Сольер? И где королева Ортруда? Что с   нею?      

Филиппо Меччио спросил осторожно:      

— А не кажется ли вам, милая Афра, что королевы Ортруды   и не было никогда, что она вам снилась и что этот сон не повторится?      

— Ах, Филиппо! — воскликнула Афра. — Сны,   которые нам так сладко снятся, действительнее самой жизни. Но я догадываюсь,   почему вы об этом говорите, — моя бедная Ортруда погибла.      

— Будем надеяться, что ее спасут, — сказал Филиппо   Меччио. — Королева была в Драгонере накануне извержения и пыталась спасать   жителей. Бесчестное правительство оставалось в безопасности в Пальме. Ортруда   была великодушная, смелая женщина. Но она была слишком молода для такого высокого   поста. И не ее вина, что волею избирательной машины возле нее был поставлен   этот подлец Виктор Лорена.      

— Моя Ортруда погибла! — тихо сказала Афра.      

И заплакала горько. Утешая, целовал ее нежно Филиппо Меччио.      

В эти страшные дни любовь щедрою рукою рассыпала свои   чарующие цветы. Кто не любил, влюблялся. Кто уже любил, в том еще сильнее   разгоралось пламя страсти. Имогена и Мануель Парладе, Афра и Филиппо Меччио —   слаще и радостнее стала им любовь их, цветущая под сумрачным небом   общенародного бедствия.      

       

Извержение к ночи прекратилось, грохот вулкана затих, рев   моря стал стихать, и уже рано утром на другой день многие отправились на   пароходах к Драгонере.      

Всем военным кораблям приказано было идти к Драгонере и   оказать помощь.      

Еще неизвестно было, кто погиб, — но уже во многих   семьях царила предвещательная, никогда не обманывающая тоска. Казалось, вся   Пальма, такая веселая и беззаботная в обычные дни, охвачена была тягостным   томлением.      

Только принц Танкред, прикованный к постели притворною   болезнью, предвкушал ликующую радость, которую принесет ему весть о смерти   королевы Ортруды. Принц Танкред не сомневался в том, что Ортруда умерла, и был   уверен, что путь к престолу для него чист. Но Танкред должен был лицемерить,   выказывать тревогу, делать взволнованное и грустное лицо.      

Его друзья сочувственно твердили:      

— Бедный принц! Он страдает сильнее всех нас.      

Был, впрочем, краткий срок, когда лицо принца Танкреда стало   взволнованным непритворно: разнесся слух, что королева Ортруда спаслась и на   миноноске прибыла в Кабреру. Было несколько минут радостной надежды в обществе.   Думали, — если спаслась королева, то могли спастись и другие.      

Но скоро опять стали говорить, что королева Ортруда погибла   и что миноноска нашла на берегу Драгонеры только обугленный труп королевы.   Никто не знал, откуда идут эти слухи.      

Тревога росла. Толпа бушевала на улицах. Были кровавые   стычки, насилия и убийства. Нападали на дам, одетых нарядно, срывали с них   пестрые шляпки и цветные ткани, и побитые, помятые модницы спасались с трудом.   Особенно яростны к нарядным дамам были дамы с центрального рынка, торгующие   зеленью и рыбою.      

В министерстве спорили о том, что делать. Министры   растерялись и говорили, что надо подать в отставку. Один Виктор Лорена был   спокоен. Он говорил:      

— Уличные зеваки покричат и успокоятся. Ну, подадим мы   в отставку, — но кто же назначит новый кабинет? У королевы Ортруды нет   наследников, некому быть регентом, и потому теперь мы являемся единственною   законною властью в стране.      

И министерство решило остаться на месте.      

Политики и биржевики спекулировали на катастрофе. Курс   государственных займов понизился немного и твердо стоял на этом уровне. Зато   бумаги промышленных и колониальных предприятий стали предметом жестокой   спекуляции. Эти бумаги то повышались стремительно, то так же стремительно   падали, в зависимости от того, высоко или низко оценивались биржею шансы принца   Танкреда на корону.      

Биржа кишела, как муравейник. На улицах было необычайное   смятение.      

В самый день смерти королевы Ортруды, в кружке   единомышленников принца Танкреда уже зашел разговор о его кандидатуре на   престол. Собравшись у постели мнимобольного принца, господа, злоумышлявшие   против королевы Ортруды, выражали притворную скорбь. Они даже довольны были   королевою Ортрудою: ее гибель спасла их от опасностей задуманного ими   переворота. Теперь восхвалять ее достоинства им было не так уж трудно.      

Герцог Кабрера говорил:      

— В этом ужасном мраке, объявшем нашу страну,   единственный луч радостной надежды, это — вы, ваше королевское высочество.      

Кардинал тихо промолвил:      

— Бог устраивает все к лучшему.      

И с молитвенным смирением потупил хитрые глаза.      

Принц Танкред посмотрел на него с неудовольствием. Ему   показалось, что это уже слишком. Но ловкий архиепископ продолжал, нисколько не   смущаясь:      

— Так и болезнь вашего высочества, повергавшая нас в   глубокую скорбь, явно послана Богом, чтобы спасти нам эту драгоценную жизнь.      

Принц Танкред возразил:      

— Что ж моя жизнь! Теперь мы должны думать только о   том, как спасти наше дорогое отечество, а моя жизнь принадлежит ему.      

       

Наконец, и сам Виктор Лорена в сопровождении морского   министра и еще двух членов кабинета взошел на миноносец и отправился к острову   Драгонере. Быстрый ход миноносца позволил ему приблизиться к городу в числе   первых.      

Виктор Лорена и его спутники стояли на верхней рубке и в   бинокли осматривали город Драгонеру. Они казались опять налетевшими,   неугомонными туристами, которым любопытно посмотреть на невиданное зрелище.   Город Драгонера издали казался малопострадавшим. Но когда вошли в гавань, то   увидели полную картину разрушения.      

Миноносец остановился на якоре. К берегу были посланы   шлюпки. На одну из них сел и Виктор Лорена. Расчетливо-храбрый, очень   спокойный, хорошо владеющий собою человек, он подавил в себе жуткую тревогу   опасностей. Теперь он казался отважным и юношески-смелым.      

Его отговаривали от поездки в город. Говорили:      

— Пусть сначала матросы почистят дорогу и укрепят стены   в тех местах, где они угрожают падением.      

Виктор Лорена решительно сказал:      

— Теперь я должен быть впереди всех на опасном месте.      

Он делал эффектные жесты и искусно произносил эффектные   слова. Это производило сильное впечатление.      

Виктор Лорена высадился не без труда, так как берег был   завален обломками пристаней, амбаров, лодок и грудами каких-то мелких   поломанных вещей. Слои сажи и пепла лежали на всем. Виктор Лорена и его   спутники через пять минут были уже совсем черны от пепла. Они пошли в город,   увязая в пепле. Но уже скоро пришлось вернуться к берегу.      

Послали расчищать путь. Матросы работали усердно. Наконец по   расчищенному шоссе можно было добраться до города.      

Многие дома казались снаружи совершенно целыми. Но все в   городе было засыпано камнями и пеплом. Неживые улицы были загромождены   какими-то бесформенными обломками. Жутко было прислушиваться к царящему в   городе унылому безмолвию.      

Город имел зловещий, мрачный вид, — город мертвых.   Страшные картины разрушения и смерти попадались на каждом шагу. Повсюду лежали   трупы, полузасыпанные пеплом, обгорелые, с посиневшими лицами. И везде был   смрад гниющих трупов. Людей не было нигде.      

Виктор Лорена и его спутники медленно подвигались по улицам.   Во многих местах приходилось прорывать рвы в пепле.      

Так как многие полуразрушенные дома грозили падением, то   приходилось подвигаться вперед с бесчисленными предосторожностями.      

Наконец добрались до губернаторского дома.      

Понижая голос, как говорят в доме, где есть покойники,   кто-то сказал:      

— Королевы остановились здесь.      

Виктор Лорена тихо ответил:      

— Будем, надеяться, что королевы живы.      

Он почтительно и грустно приподнял шляпу и наклонил голову.      

Фасад губернаторского дома был полуразрушен. Стекла   уцелевших окон были разбиты, и осколки их кое-где странно и тускло блестели в   полуобгорелых рамах. Кровля с правой стороны, ближайшей к вулкану, была цела, с   другой стороны — обвалилась.      

Послали в дом солдат саперов. Прошло около часу томительного   ожидания. Виктор Лорена нервно постукивал тростью по камням, курил папиросу за   папиросою и ходил взад и вперед на небольшом пространстве наскоро расчищенной   улицы. Его спутники уселись на каких-то обломках. Разговаривали пониженными   голосами, и почему-то все о неинтересных мелочах пальмской жизни.      

Наконец молодой поручик доложил Виктору Лорена, что потолки   и стены в ближайших комнатах губернаторского дома укреплены, что найдены трупы   двух служителей и что работы в дальнейших комнатах продолжаются.      

Виктор Лорена вошел в дом.      

Груды извести и мусора валялись повсюду. Воздух был тяжел и   противен. Известковая пыль набиралась в легкие и в ноздри. Дышать было тяжело,   точно тяжелая тоска давила грудь. Был неподвижен запах тусклого, сдавленного   тления. Два найденных трупа лежали в стороне, на каких-то досках.      

У всех на уме был один тревожный вопрос:      

— Где же королевы?      

Чтобы проникнуть дальше, в глубину дома, пришлось еще долго   и осторожно работать, разбирать развалины и груды камней и пепла. Подняли еще   несколько измятых и полузасыпанных пеплом трупов. Ничего не нашли в верхних   покоях дома, где могли быть комнаты, отведенные для королев. Наконец спустились   вниз, в коридоры и помещения полуподвального этажа. Работали с факелами и с   фонарями.      

Дверь одной комнаты была полуоткрыта. У ее порога увидели   распростертое на каменном полу тело мертвой женщины. Узнали камеристку Ортруды,   Терезиту. Предвещательное волнение охватило всех. Эта умершая у порога женщина   казалась трогательною жертвою преданности. Здесь, конечно, должна быть и ее   госпожа.      

Тело Терезиты положили на носилки и вынесли. Тогда Виктор   Лорена и его спутники молча переступили порог.      

В этой комнате с низкими, грузными сводами воздух был еще   более тягостен и смраден, чем в других покоях этого дома. Было очень темно.   Виктор Лорена тихо и отрывисто приказал:      

— Осветить.      

И в ту же минуту, словно предупреждая его приказание, по   стенам комнаты метнулись отблески внесенных солдатами фонарей. Кто-то сказал   негромко:      

— Здесь.      

Ряд огней по обе стороны Виктора Лорены развернулся   полукругом, освещая страшное и жалкое зрелище. На полу лежали полунагие тела   обеих королев, покрытые серым, липким слоем пепла. Над ними в кресле виден был   сухой и тонкий труп губернатора.      

Солдаты осторожно подняли тела королев. Их положили на носилки   и бережно вынесли на улицу. Там, в странном сверкании солнечных, косых на   закате лучей, сквозь тусклую, серую пыль тела обеих королев были так же   недвижны и жалостны, как и тела других умерших.      

В толпе солдат и чиновников громко рыдал кто-то, преданный и   взволнованный. И у других лица стали грустны и глаза влажны.      

 Глава семьдесят четвертая      

       

Невозможно было в короткое время похоронить множество   трупов. Смрад от их гниения мешал оставаться в городе. Виктор Лорена и его   спутники спешили поскорее выбраться отсюда.      

И вот обе королевы в тяжелых, свинцовых гробах и гробы их на   той же нарядной яхте, которая привезла их на остров разрушения и смерти.   Неторопливо двигалась яхта, — быстро бежал по морю, обогнавши ее,   миноносец с министрами.      

На другой день яхта, везущая тела королев, остановилась   перед Пальмою. Ярко и сквозь радужно-серую дымку легкого пепла сиял близкий к   зениту пламенный Змий, ликующий и смеющийся. В его сиянии эта стройная яхта   рядом с другими кораблями казалась туманно-легкою морскою красавицею. Траурные   флаги на ее мачтах веяли весело и гордо.      

Толпы народа уже с утра ждали на морском берегу. Уже с утра   готовы были траурные колесницы для перевезения тел в капеллу королевского   замка.      

Когда поставлены были на колесницы два гроба, в толпе слышны   были вопли и рыдания. Пышное зрелище стало мистериею народной скорби.      

       

Совет министров собрался в тот же день, когда Виктор Лорена   вернулся в Пальму.      

Утром в Правительственном Указателе появилось официальное   извещение о смерти королевы Ортруды Первой и вдовствующей королевы Клары и о   том, что, согласно конституции, управление государством приняло на себя   министерство впредь до принесения присяги новым королем или регентом   государства.      

Трагическая гибель королев произвела чрезвычайное   впечатление в государстве и везде в мире, где читаются газеты. Героизм, с   которым встретила смерть королева Ортруда, был бы очень полезен для династии,   если бы у королевы оставался ребенок. Но наследника престола не было.      

Печаль была в народе непритворная. Траур носили все, —   вся страна покрылась трауром печали. Печально торжественные службы совершались   в церквах перед затянутыми крепом алтарями. И были слезы жен и дев, и слезы   Афры, и слезы Имогены.      

Красивою казалась даже и притворная печаль принца Танкреда.   Змий, в небе пылающий, прекрасен и сквозь грозовые тучи. Так и змея, умеющая   чаровать, красива и в облаке скорби, — змея земная.      

Печальное событие было на руку принцу Танкреду, потому что   интрига за него уже была очень развита.      

В день погребения королев была напечатана в газетах и   расклеена по городу прокламация принца Танкреда, озаглавленная: «Моему   любезному народу». Принц Танкред изливался в красноречивых выражениях скорби,   растерзавшей его сердце. Он сердечно благодарил народ за любовь, которая   окружала его супругу и государыню, покойную королеву Ортруду Первую, при ее   жизни, посвященной неусыпным трудам и заботам о благе народа. Благодарил всех и   за участие в его скорби. Заявлял, что готов служить государству и стране,   которую считает своею второю родиною, так же преданно и верно, как служил   раньше, в славное царствование возлюбленной и незабвенной королевы Ортруды   Первой.      

Это заявление все поняли в том смысле, что принц Танкред   выставляет свою кандидатуру на вакантный престол.      

Министерство объявило, что необходимо приступить к избранию   короля, и для этого, согласно конституции, назначило выборы в новый парламент,   который имел бы на то полномочия от населения Соединенных Островов.      

Началась усиленная агитация за избрание в короли принца   Танкреда. За него стояло несколько влиятельных групп населения. Прежде всего за   него были аристократы, кроме тех, кого оскорбляли его любовные похождения. В   агитации участвовали усерднее всех знатные дамы. Маркиза Элеонора Аринас   развернула все свои таланты закулисных интриг и тайных влияний. За принца   Танкреда была значительная часть войска и так называемая военная партия.   Особенно преданы были принцу Танкреду моряки. Они ждали для себя славы и   почестей, которые они добудут в войнах. Принца Танкреда поддерживала крупная   буржуазия, заводчики, биржевики и финансисты и его многочисленные кредиторы.   Сильная клерикальная партия была также за принца Танкреда. За него же были и   многие простаки либеральных взглядов, очарованные его любезностью.      

Пока еще не было известно, как отнесутся великие державы к кандидатуре   принца Танкреда. В Пальме даже боялись иностранного вмешательства. Говорили,   что многие державы опасаются агрессивных замыслов принца Танкреда.      

К Островам двигались с разных сторон эскадры нескольких   держав. Английский крейсер вошел в одну из гаваней на Кабрере. Посланники в   Пальме ежедневно собирались, совещаясь.      

В народе принц Танкред был явно непопулярен, и потому его   избрание не казалось несомненным. Приверженцы принца Танкреда побаивались, что   в стране восторжествует республиканская идея. Но все-таки сильно надеялись на   раздор между социалистами и синдикалистами.      

Оппозицию события захватили врасплох. Притом же в ней не   было того единства, которое обеспечивало бы необходимую согласованность   действий.      

Отсутствие единства обусловливалось различием интересов   оппозиционных групп населения: интеллигентного пролетариата, рабочих и   крестьян; к оппозиции же примыкала значительная часть мелкой буржуазии. Поэтому   оппозиция делилась на три основные группы, боровшиеся между собою:   синдикалисты, социалисты и радикалы, приверженцы буржуазной республики или   парламентарной монархии. У каждого течения были свои газеты, свои клубы. Каждая   партия устраивала митинги. Положение было очень сложное и неопределенное. Ни   одна партия не имела большинства в стране. Республиканская идея была   скомпрометирована неудачею восстания.      

По мере того, как приближались выборы в новый парламент,   усиливалась и предвыборная агитация. Определилось четыре течения: за избрание в   короли принца Танкреда, за буржуазную республику, за социалистический строй и   за синдикатские коммуны.      

Агитация республиканцев сосредоточивалась преимущественно в   селах и в небольших городах. В больших городах больше внимания привлекали споры   синдикалистов и социалистов.      

Буржуазная радикальная партия сначала высказывалась за   избрание короля, но не принца Танкреда. Впрочем, не отвергала и мысли о   республике. Были долгие споры на тему: республика или монархия?      

Комитет радикальной партии, после долгих споров, кто за   республику, кто за принца Танкреда, решил, что удобнее выбрать короля, но не   Танкреда. Не знали, однако, кого противопоставить принцу Танкреду. Долго и   внимательно перебирали всех европейских принцев либеральных взглядов. Почти все   казались опасными. Иные принцы казались слишком военными людьми. У других слишком   было большое родство. Принцы свергнутых династий могли вовлечь Соединенные   Острова в неприятные отношения с их родными странами.      

Прошел слух, что посланник одной великой державы выставил   кандидатуру одного из сыновей азиатского эмира или хана. Но эта кандидатура   почему-то никому не нравилась. Говорили, что этот кандидат любит сажать людей   на кол и что он не может обойтись без большого гарема.      

Склонялись к республике.      

В газетах и на митингах в Пальме возник спор по основному   вопросу о власти в обществе. Что делать с нею?      

Одни стояли за то, чтобы захватить власть в государстве и   доставить господство пролетариату. Другие, наоборот, находили необходимым   уничтожить всякую общественную власть путем ее игнорирования и путем свободной   организации общественных служб.      

Друзья Филиппо Меччио стояли за провозглашение республики,   чтобы сделать вторую попытку овладения властью в пользу социалистического   переворота. Сам Филиппо Меччио не высказывался определенно. Его симпатии к   синдикализму очень усилились, и в партии на него стали уже глядеть   подозрительно.      

Синдикалистская газета «Дружно вперед», издававшаяся под   редакциею доктора Эдмонда Негри, уже давно и настойчиво развивала мысли о том,   что власть государства должна быть совершенно уничтожена и что отношения между   свободными людьми следует заново построить на таких основаниях, которые были бы   лишены элемента принудительности.      

В день погребения королев состоялось в Пальме много людных и   оживленных собраний синдикалистов и социалистов. Собирались преимущественно в   рабочих предместьях. Казалось, что этот день, отмеченный собраниями всех   оппозиционных партий, символизировал в сознании их членов пышное погребение   останков отжившего буржуазного строя.      

Собрание синдикалистов, после недолгих прений, вынесло   резолюцию за уничтожение государственной власти и за восстановление   самодержавия автономной личности, властной или вступать в общественные договоры   с другими людьми, или оставаться вне всякой общественной организации.      

Синдикалисты оказались довольно сильными в прекрасной стране   Соединенных Островов. К этой партии примкнуло большинство интеллигентного   пролетариата, и значительная часть рабочих тех производств, где требуется   большая степень умственного развития и специальных навыков и знаний. Этой   партии весьма симпатизировал и доктор Филиппо Меччио. Впрочем, он еще продолжал   оставаться в составе центрального комитета социал-демократической партии.      

Другие главари социал-демократов уже давно были настроены   недружелюбно к Филиппо Меччио. Для этого, кроме обычного в людях, по слабости   человеческого сердца, недоброжелательства слабейших к сильнейшему, были и более   основательные и достойные причины, как в теоретических колебаниях Филиппа   Меччио, так и в его поступках. О беседе Филиппо Меччио с королевою Ортрудою   скоро узнали. За эту встречу его очень упрекали и в партии, и в обществе. Одно   время упорно держались слухи о том, что Филиппо Меччио принужден уйти из   партии. Центральный комитет социал-демократов опроверг эти слухи, когда они   стали повторяться и в печати. Но все же положение Филиппа Меччио в центральном   комитете было довольно неприятное.      

В широких же слоях общества и в народе в эти дни, несмотря   ни на что, и как бы вопреки всем толкам о его ошибках, очень возросла   популярность Филиппа Меччио. Самые колебания его привлекали к нему сердца   многих. В нем видели не человека программы, а человека живого дела. Женщины с   особенною страстностью оправдывали его визит к покойной государыне, как   поступок рыцарский по отношению к женщине.      

В лавочках и у разносчиков газет продавались портреты   Филиппа Меччио. На открытках он был изображен в десятках поз. В кабачках пели   куплеты, прославлявшие его прошлое. В салонах и на общественных собраниях   повторяли его «слова», более или менее острые, — а многие из этих словечек   никогда не были им сказаны. Дошло до того, что старые анекдоты и выдумки   новейших остроумцев все без исключения приписывались одному Филиппу Меччио.   Ежедневно в разных концах Пальмы и в других городах происходили многолюдные и   шумные манифестации в честь Филиппа Меччио.      

Каждый день собирались толпы народа перед домом, где жил   Филиппо Меччио. Ему приходилось выходить на балкон и говорить речи. Каждый день   в двери его квартиры стучались толпы девушек и женщин, приносящих ему   цветы, — и были тут и праздные нарядные барышни, дочери адвокатов и   инженеров, и быстроглазые, просто одетые работницы, учительницы и студентки, и   скучающие дамы, и труженицы, которым некогда скучать.      

 Глава семьдесят пятая      

       

В то же время и в Пальме, и вне столицы начались частые   манифестации против принца Танкреда.      

Одна из этих манифестаций в Пальме была особенно бурною.   Толпы рабочих со своими женами и дочерьми шли из предместий по улицам и   кричали:      

— Долой Танкреда!      

— Пусть он убирается из Пальмы!      

На площади, где стоял-памятник королевы Джиневры, перед   зданием парламента сошедшиеся с разных сторон толпы соединились. Мальчишки   сложили костер у самого подъезда парламента и на нем сожгли портреты принца   Танкреда. Девушки и женщины с хохотом и песнями плясали вокруг этого костра.      

Отсюда толпа двинулась прямо к королевскому замку, где жил   принц Танкред.      

Министерство послало против манифестантов отряд войска.   Недалеко от королевского замка солдаты преградили дорогу минифестантам.      

Мерный строй и звуки барабанов произвели не особенно сильное   впечатление. Толпа остановилась. Но не расходились.      

Приказов разойтись толпа не слушала.      

Среди солдат поднимался угрюмый ропот. Генерал,   командовавший отрядом, нашел, что необходимо скорее кончать. Он тихо сказал   своему адъютанту:      

— Открыть по мятежникам огонь.      

Адъютант почтительно выслушал приказ. Потом, нервно сжимая   левою в белой перчатке рукою узду своего красивого вороного коня, он   приблизился к батальонному командиру, который стоял на тротуаре у стены   чьего-то дома за рядами своих солдат, и передал ему приказание генерала.      

Раздались звуки рожка, предупреждавшего, что будут стрелять.   В толпе смеялись. Были уверены, что стрелять не посмеют.      

Тогда послышалась команда. Но солдаты стояли неподвижно и   команды не исполняли.      

Офицеры были смущены. Генерал пришел в ярость. Кричал:      

— Расстреляю!      

Но очевидно стало, что никакой дисциплины нет и что солдаты   в рядах не менее опасны, чем рабочие в толпе.      

Ряды солдат расстроились. Передние смешались с толпою. В   толпе слышались дружелюбные крики:      

— Да здравствует армия!      

— Да здравствует народ!      

Солдаты братались с рабочими. Менялись медными образками.   Целовались. Молодые работницы осыпали солдат цветами.      

В королевском замке принц Танкред, облеченный в свой мундир   дивизионного генерала, украшенный звездами, орденами и медалями, здешними и   иностранными, беседовал с друзьями. Принц Танкред и его друзья лихорадочно   ждали событий.      

Сюда приехал Виктор Лорена и еще несколько министров.      

Ожидание выстрелов было напряженным. Принц Танкред то и дело   посылал адъютантов узнать, не началась ли стычка солдат с манифестантами.      

Смутные гулы из города рождали в замке смятение. Наконец   стали приходить вести о том, что случилось на площади королевы Джиневры и на   улице перед королевским замком. Сначала это были какие-то неопределенные слухи.   Потом стали получаться донесения адъютантов. Наконец явился комендант города.   Его доклад произвел потрясающее впечатление.      

Ждали, что толпа нападет на замок. Генералы горячились. Они   предлагали самые крайние и крутые меры — пустить в ход артиллерию, залить   возрождающийся мятеж потоками крови.      

Министры были осторожны. Виктор Лорена говорил:      

— Рабочие не вооружены. Это — простая манифестация,   правда, неприятная, но вовсе не опасная. Покричат и разойдутся. А завтра   полиция и комендант примут надлежащие меры.