1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
     Вещую речь их понять. Себя они называли
    
    
1350 Стражами и дочерьми, героинями Ливии края.
    
     И хвалились, что доподлинно знают, что сами
    
     Мы претерпели раньше на земле и на море.
    
     Больше я их не видел, но некий мрак или туча,
    
     Вдруг между нами встав, их скрыли от смертного взора».
    
1355 Так говорил он, и все, услыхав эту речь, подивились.
    
     Тут величайшее чудо минийцам внезапно явилось.
    
     Конь огромный из моря нежданно на берег прыгнул,
    
     Мощный, шею высоко подняв с золотистою гривой.
    
     Быстро с тела стряхнув обильную пену морскую,
    
1360 Со всех ног он унесся, вихрю подобный. Ликуя,
    
     Так обратился тогда Пелей ко всем аргонавтам:
    
     «Я утверждаю, что ныне руками милой супруги
    
     Распряжена уже колесница подводного бога.
    
     Нашей матерью, я полагаю, никто быть не может,
    
1365 Кроме Арго. Ведь этот корабль все время, во чреве
    
     Нас сберегая, упорно терпел несказанные муки.
    
     Мы же его, на плечах некрушимых с силою твердой
    
     Возложив, понесем по той песчаной дороге,
    
     Где перед нами сейчас промчался конь быстроногий.
    
1370 Он не сойдет в сухую землю. Следы нам укажут,
    
     Я уверен, морской залив в каком-нибудь месте».
    
     Он сказал, и всем понравилось слово такое.
    
     Муз это повесть, я же пою, Пиеридам послушный,
    
     И откровение это богинь я слыхал достоверно, —
    
    
1375 Будто бы вы, владык сыновья достославные сильных,
    
     Силу и доблесть свою явив, сквозь пустынные степи
    
     В Ливии свой корабль несли и все, что в нем было,
    
     На плечах двенадцать дней и ночей непрерьвзно.
    
     Кто бы поведать сумел про те несчастья и беды,
    
1380 Что они, непрерьвзно трудясь, во всем претерпели?
    
     Подлинно были они от крови бессмертных, сумевши
    
     Муку такую осилить, теснимые властной нуждою.
    
     Вдаль несли они груз вперед до залива Тритона,
    
     Радостно в воду вошли и с плеч могучих спустили.
    
1385 Долго затем, как бешеным псам, пришлось им рыскать
    
     В поисках ключа, томясь, что добавилось жаждой
    
     К прежним их лишеньям. И не были розыски тщетны:
    
     К месту они подошли знаменитому, где ужасный
    
     Змей Ладон еще вчера охранял золотые
    
1390 В поле Атланта плоды. При нем Геспериды резвились
    
     С песней чудесной своей. А ныне чудовищный этот
    
     Змей был Гераклом повержен и возле яблони брошен,
    
     Только дрожал еще кончик хвоста. С головы же до темной
    
     Был он спины неподвижен совсем и уже бездыханен.
    
1395 Лишь оставалась в теле его желчь гидры Лернейской
    
     И гнездились в гниющих ранах присохшие мухи.
    
     Близ него Геспериды, над головой своей русой
    
     Белоснежные руки подняв, протяжно стенали.
    
     К ним герои толпой подошли. Геспериды же тотчас
    
    
1400 Стали с их появленьем землей и пылью. Единый
    
     Понял божье чудо Орфей и воззвал, умоляя:
    
     «О богини разумные, светлые, милость явите!
    
     О владычицы! Вы сродни богам ли небесным
    
     Или земным, пустыни ли нимфами вас называют!
    
1405 Нимфы! Придите, о нимфы, священный род Океана!
    
     К нам, молящим усердно, явитесь и покажите
    
     Либо горный родник с водою, либо на суше
    
     Из-под земли струящийся ключ, которым, богини,
    
     Мы смогли бы унять непрерывно палящую жажду!
    
1410 Если же вновь морским путем придем мы в Ахейю,
    
     Много тысяч даров вам дадим, как и главным богиням,
    
     И возлиянья свершим и начнем пировать в благодарность».
    
     Громко так говорил, умоляя. Они пожалели
    
     Тех, кто страдал возле них. Из земли они вдруг прорастили
    
1415 Прежде всего траву, из травы протянулись все выше
    
     Длинные ветви, потом побеги цветущих деревьев.
    
     Вскоре, прямо встав над землей, они выросли к небу;
    
     Тополем черным стала Геспера, Эрифеида
    
     Вязом предстала очам, а Эгла — священною ивой.
    
1420 Из-под этих деревьев вышли они и свой прежний
    
     Приняли облик. Дивное чудо! А Эгла героям,
    
     Жаждой томящимся, молвила ласково слово такое:
    
     «Знайте, что недавно в помощь большую в трудах вам
    
     Тяжких прибыл сюда один негодяй, который,
    
    
1425 Жизни лишив хранителя-змея, взял золотые
    
     Яблоки наших богинь и прочь ушел, нам оставив
    
     Горе ужасное. Только вчера пришел сюда страшный
    
     Муж, испугавший нас и телом, и дикостью вида.
    
     Был он лют, и сверкали глаза под нахмуренной бровью;
    
1430 Был в шкуре огромного льва, недубленой и жесткой;
    
     Ствол нерушимой оливы он нес и лук напряженный.
    
     Стрелами и погубил он здесь чудовище это.
    
     Прибыл он, как любой, кто пешим идет по дорогам;
    
     Жажда его томила, он мчался по нашему краю
    
1435 В поисках влаги. Однако найти не дано ему было.
    
     Есть скала здесь одна вблизи болота Тритона.
    
     Знал ли он сам про нее, по внушенью ли бога какого
    
     Пяткою он ударил по ней, и вода заструилась.
    
     Тут он лег на грудь, уперся в землю руками
    
1440 И без конца пил из щели скалы, пока не насытил
    
     Чрева глубокого, словно телка у водопоя».
    
     Так она говорила. Они же, где Эглой указан
    
     Был желанный родник, туда, веселясь, побежали,
    
     Чтобы найти. Как возле узкого входа кружатся
    
1445 Трудолюбцы толпой муравьи или мухи, летая
    
     Стаей над малою каплей сладкого меда, желают
    
     Вместе к ней припасть, вот так герои минийцы толкались
    
     Возле ключа у скалы всей толпой, веселясь непрестанно.
    
     И, ликуя, один произнес, омочив себе губы:
    
    
1450 «Диво какое! Хоть был Геракл далеко, но спасенье
    
     Нам, страдающим жаждой, смогло прийти от Геракла.
    
     О, кабы мы могли его встретить здесь и сегодня!»
    
     Молвил. Затем из собравшихся каждый взялся за дело,
    
     Кто к чему был пригоден, тот с тем и собрался на поиск,
    
1455 Ибо Геракла следы уже под ветрами стерлись ночными
    
     При движенье песка. Бореады вперед устремились,
    
     Крыльям доверясь своим. Положась на проворные ноги,
    
     В путь помчался Евфим, с ним Линкей, умеющий видеть.
    
     Пятым отправился с ними Канф, а его призывала
    
1460 К этому поиску воля богов и природная храбрость;
    
     Он от Геракла хотел узнать, где был им покинут
    
     Полифем Элатид. Волновала забота о друге
    
     Канфа, и ему хотелось подробных рассказов.
    
     А Полифем, воздвигнув прославленный город мисийский,
    
1465 С думой о возвращенье искать Арго устремился
    
     Вдаль по земле и дошел до страны приморских халибов.
    
     Там его смертная доля настигла. И под высоким
    
     Тополем белым еще и доныне видна та могила
    
     Возле морских берегов. А Геракла в Ливийской пустыне
    
1470 Издали только и мог Линкей различить в отдаленье.
    
     Ибо видел он так, как в дни полнолуния месяц
    
     Виден, иль кажется людям, что увидали в тумане.
    
     Он вернулся обратно к друзьям и сказал, что другому
    
     Никому никогда не догнать уже больше Геракла.
    
    
1475 Также вернулись следом за ним Евфим быстроногий
    
     И сыновья фракийца Борея с поисков трудных.
    
     Канф, а тебя настигли в Ливии лютые Керы!
    
     Их повстречал ты, сойдясь с пастухом при пасшемся стаде;
    
     Он за своих овец вступился, когда ты решился
    
1480 Их для голодных друзей увести. Овец защищая,
    
     Камень схватил и тебя он убил, ведь был он не слабым.
    
     Звали Кафавр его, был он внук Ликорейского Феба
    
     И Акакаллиды, девы стыдливой, которую Минос,
    
     Дочь свою, привез в край Ливийский. Дитя Аполлона
    
1485 В чреве понесши, она родила прекрасного сына, —
    
     Амфитемисом и Гарамантом его именуют.
    
     Амфитемис сочетался затем с Тритонидою нимфой,
    
     А она родила Насамона с могучим Кафавром.
    
     Он и убил тогда Канфа, застав его в стаде овечьем.
    
1490 Но не сумел избежать расправы минийских героев
    
     Сразу, как только они узнали о том, что случилось.
    
     Тело же Канфа герои к себе унесли и в могилу,
    
     Горько плача, зарыли и стадо с собою угнали.
    
     В этот самый день и Мопса достиг Ампикида
    
1495 Жребий жестокий. Его не спасли прорицанья от горькой
    
     Доли. Ведь нет никому избавленья от смертного часа.
    
     Там в песках залегал, от полдневного зноя скрываясь,
    
     Змей ядовитый, который первым не нападает
    
     И не преследует тех, кто явно спасается бегством, —
    
    
1500 Но коли яд его черный отравит собою кого-то
    
     Из живых существ, что земля плодородная кормит,
    
     Путь того в Аид окажется локтя короче.
    
     Пусть хотя бы Пэан (да простится мне слово прямое)
    
     Станет лечить, коли змей коснется только зубами.
    
1505 Ибо когда богоравный Персей пролетал над землею
    
     Ливии (мать называла Персея Евримедонтом),
    
     Голову держа Горгоны с отрубленной шеей, —
    
     Капли той черной крови, сколько их наземь скатилось,
    
     Все они обратились той самой змеиной породой.
    
1510 Вот такому змею на кончик хребта наступает
    
     Левой Мопс ступней. Вокруг икры и колена
    
     Змей обвился и зубами тело царапнул. Медея
    
     И служанки ее задрожали. Мопс ощупал
    
     Рану кровавую смело; боль не была еще сильной, —
    
1515 О несчастный! Но в тело проникли забвенье и слабость,
    
     А на глаза затем надвинулся сумрак глубокий.
    
     Тотчас, припав к земле всем телом своим отягченным,
    
     Стал коченеть он в бессилье. Друзья его обступили,
    
     И между них Эсонид, потрясенные страшной бедою.
    
1520 Даже короткое время нельзя мертвецу находиться
    
     Прямо под солнцем палящим: тело внутри разлагалось
    
     Быстрым ядом, гниющие падали волосы с кожи.
    
     Медные заступы взяв, глубокую стали могилу
    
     Рыть поспешно герои. А после и сами и девы
    
    
1525 Волосы рвали себе. Погибшего смертию жалкой
    
     Все поминали в слезах. Вкруг могилы с оружием трижды
    
     Свой совершили обход и насыпали холм там высокий.
    
     Веял Нот, когда на корабль они снова вступили.
    
     Путь им искать пришлось, ведущий из вод Тритониды.
    
1530 Долго, не зная его, целый день провели неразумно.
    
     Словно петляющий змей ползет путем искривленным,
    
     Если палит его зноем луч раскаленного солнца.
    
     Шумно он вертит туда и сюда головою, и очи
    
     Искрам подобно огня, сверкают в неистовстве злобном;
    
1535 Трещины ищет в земле, чтоб скрыть свое тело от зноя, —
    
     Так и Арго то сюда, то туда все время носился
    
     В поисках годного для корабля озерного устья.
    
     Долго вращался кругом. Но Орфей приказал им
    
     Снять с корабля на берег большой Аполлонов треножник
    
1540 И посвятить его местным богам, чтоб домой возвратиться.
    
     И они сошли и поставили Фебов подарок.
    
     Тотчас им повстречался на юношу с виду похожий
    
     Бог Тритон. Он, ком земли поднявши рукою,
    
     Подал его героям в подарок с такими словами:
    
1545 «Вот, держите, друзья! Никак не смог бы дороже
    
     Вам, попавшим сюда, подарка я предоставить.
    
     Если найти пути из этого моря хотите, —
    
     Их обычно ищут все люди, попав на чужбину, —
    
     Я расскажу вам. Отец Посидон высокою властью
    
    
1550 Сделал когда-то меня знатоком этих вод и прибрежий.
    
     Я здесь владыка поморья, коль слышали вы, чужеземцы,
    
     Об Еврипиле из Ливии, столь богатой зверями».
    
     Так говорил. А Евфим под ком свои руки подставил
    
     С радостью и во ответ такое слово промолвил:
    
1555 «Если, герой, ты слыхал об Апиде и море Минойском,
    
     То ответь на вопрос нам: ведь велика наша трудность.
    
     Против воли своей мы явились сюда. Нас пригнали
    
     Бури жестокие в ваши края и заморские страны.
    
     Мы, изнуренные, наш корабль донесли до истоков
    
1560 Озера этого и не знаем теперь, где проходит
    
     Путь морской, чтобы нам отъехать в Пелопову землю».
    
     Так он сказал. Тот руку простер, вдали указав им
    
     Море и близкий из озера выход, громко промолвил:
    
     «Там есть в море проход, где тихо чернеет пучина.
    
1565 С двух сторон берега поднимаются белые в блеске.
    
     А в середине, меж берегов, таится протока,
    
     Через которую можно выйти в закритское море
    
     И повести корабль в священную землю Пелопа.
    
     Но, когда вам придется войти из озера в море,
    
1570 Вправо путь свой держите, идите к суше поближе,
    
     И до тех пор, пока держаться вы будете суши,
    
     Вбок клоня, безопасно будет плаванье ваше.
    
     Так обойдете вы мыс. Друзья, отправляйтесь спокойно.
    
     Пусть беда вас минует и не измучает тело!»
    
    
1575 Молвил так дружелюбно. Они на корабль свой вступили,
    
     Страстно желая на веслах из озера выйти скорее.
    
     Быстро помчались вперед. А Тритон в то время, треножник
    
     Взяв большой, на виду у всех опускается в воду,
    
     И уж никто не видит его. Вот так он и скрылся
    
1580 Вместе с треножником. Сердце героев тогда умягчилось;
    
     Явно, некий бог к ним вестником добрым явился.
    
     Стали они Эсонида просить овцу изготовить
    
     Лучшую к жертве и промолвить отменное слово.
    
     Он отобрал овцу, поспешно с кормы ее поднял
    
1585 Вверх, заколол и так произнес со смиренной молитвой:
    
     «Боже, явившийся нам из дальних озерных пределов!
    
     Будь ты Тритон, диво моря, иль Форком, или Нереем
    
     Дочери, в море рожденные девы, тебя называют, —
    
     Милостив к нам пребудь и даруй конец наших странствий!»
    
1590 Молвил, жертву разрезав с молитвой, бросает он в воду.
    
     Бог тогда из пучины предстал, каким был от природы.
    
     Словно коня быстроногого в круг просторный на играх
    
     Муж направляет послушного, гривы косматой касаясь,
    
     С ним и сам торопясь, а конь, гордо шею вздымая,
    
1595 Скачет и, резвясь, удила украдкой кусает,
    
     А они, с двух сторон рта сверкая, звенят потихоньку, —
    
     Так и Тритон, касаясь кормы, долбленое судно
    
     Вел вперед и вперед. Был очень похож он по виду
    
     От макушки, по спине, по бедрам и чреву
    
    
1600 На бессмертных богов и казался во всем им подобен,
    
     Но с боков и вниз тянулся раздвоенный рыбий
    
     Хвост, и этим хвостом, как веслами по морю, бил он;
    
     А концы хвоста на лунный изгиб походили.
    
     Так он вел Арго, пока не довел его к морю.
    
1605 Тут погрузился он быстро в бездну морскую. Герои
    
     Все закричали, воочию чудо увидев такое.
    
     Там и доныне есть знаки Арго в заливе Аргойском.
    
     Есть алтарь Тритона и есть алтарь Посидона.
    
     Их мореходы воздвигли, целый день проработав.
    
1610 А на заре, распустив паруса, ту пустьшную землю
    
     Справа имея, отплыли они с дуновеньем Зефира
    
     И увидали изгиб земли и далее море, —
    
     За рукавом протоки к нему оно простиралось.
    
     Вскоре утих Зефир. Пришло дуновение Нота
    
1615 Сменой ему кормового. В восторге гребцы зашумели,
    
     Солнце когда зашло и звезда явилась пастушья,
    
     Та, что пахарям жалким отдых с собою приносит.
    
     Тотчас они, поскольку ночью ветра не стало,
    
     Парус свернув и книзу пригнув огромную мачту,
    
1620 Все налегли на сосновые гладко скобленные весла,
    
     Ночь гребли и день гребли и за днем этим снова
    
     Ночь другую гребли. Затем их издали принял
    
     Карпаф утестый. А потом они собирались
    
     Переправляться на Крит, который в море был виден
    
    
1625 Лучше других островов, на пути их в то время лежащих.
    
     Медный Талое, от крепкой скалы ерьшающий камни,
    
     Им, однако, мешал подойти к Диктейской стоянке
    
     И у твердой земли укрепить причал корабельный.
    
     Самым последним он был из медных ясенеродных
    
1630 Между полубогами. Европе Кронид его отдал
    
     Остров Крит охранять неизменно, чтоб трижды обегал
    
     Весь тот край на медных ногах каждый день неустанно.
    
     Медным он был. Хотя всем телом и всяким членом
    
     Был нерушим, под лодыжкой ноги кровавая жила
    
1635 Вилась, ему назначая пределы жизни и смерти.
    
     Против воли, полные страха, герои от суши
    
     Быстро на веслах корабль отвели, едва не покинув
    
     Крит, в печали жаждой томясь и от бедствий страдая.
    
     Но Медея к ним, спешащим уйти, обратилась:
    
1640 «Мне внемлите! Одна я, наверное, знаю, смирить как
    
     Этого мужа, кем бы он ни был, даже сверхмедным.
    
     Тело его нерушимо, а все же век ограничен.
    
     Здесь вы корабль держите спокойно вдали от полета
    
     Каменных глыб, пока не окажется он укрощенным».
    
1645 Так сказала она. Отошли на веслах герои
    
     Вдаль от его бросков, о ее гадая затее,
    
     А она, скрыв щеки в складках темного платья,
    
     На мостки взошла. Эсонид, держа ее руку,
    
     Вел идущую между уключин. И там она песней
    
    
1650 Стала услаждать тех Кер, пожирающих души,
    
     Кер, Аидовых псов, которые в воздухе рыщут
    
     И в быстролетном кругу живых за собою уводят.
    
     Встав на колени, трижды их песней она вызывала,
    
     Трижды молитвой. Злой храня свой умысел в тайне,
    
1655 Талосу медному в очи очами впилась напряженно,
    
     Взором влила в него желчь и взором наслала виденья
    
     Черные, пагубные, сама волнуема гневом.
    
     Зевс отец! Великий страх я чувствую в сердце,
    
     Если гибель не только болезнями нас поджидает,
    
1660 Но и дальним злом, когда найдется вредящий.
    
     Так и ему, хотя медный он был, пришлось покориться
    
     Силам волшебным Медеи. Сдвигая огромные камни,
    
     Чтоб не пустить корабль и героев в Критскую гавань,
    
     Камнем он острым царапнул лодыжку себе. И мгновенно
    
1665 Ихор, кровь, потекла, подобная массе свинцовой.
    
     На крутой взойдя утес, недолго стоял он,
    
     Но подобно тому, как большая сосна на вершине,
    
     Если не дорубили ее и ушли дровосеки,
    
     Взяв свои топоры, — сначала темною ночью
    
1670 Под порывами ветра колеблется, после же с корнем
    
     Рушится наземь, — так Талое сперва на ногах еще твердых
    
     Некое время качался, а после, уже обессилев,
    
     Жизни лишился и вниз низвергся с грохотом страшным.
    
     Так на критский ночлег и отдых попали герои.
    
    
1675 Утром, едва заря появилась, они воздвигают
    
     Храм в честь своей великой богини Афины Минойской;
    
     После воды зачерпнули и вновь на корабль вступили,
    
     Чтобы прежде всего обойти им мыс Салмонидский.
    
     Вскоре их, по большой пучине критской плывущих,
    
1680 Ночь пугать начала. Этой гибельной ночи прозванье —
    
     «Скрытная». Звезды и лунный блеск сквозь нее не проходят;
    
     Черная тьма встает с небес или мрак из Аида,
    
     Из неизвестных подземных глубин вздымается к высям.
    
     Сами они не знали, плывут по воде иль в Аиде,
    
1685 И, на возврат полагаясь, всецело доверились морю,
    
     Недоуменья полны, где их носит. Тогда-то, ладони
    
     Вверх воздев, Ясон стал громко взывать к Аполлону,
    
     О спасенье моля. У несчастного слезы струились.
    
     Много в Дельфы он обещал и много в Амиклы,
    
1690 Много в Ортигию он обещал несметных дарений.
    
     О Летоид! Стремительно ты с небес ниспустился
    
     К Мелантийским утесам, лежат которые в море,
    
     И, на одну из скал опустясь, десницею поднял
    
     Над головой свой лук золотой. И лук осиялся
    
1695 Ослепительно ярко, все кругом озаряя.
    
     Некий маленький остров из Спор ад показался.
    
     Был он вблизи столь же малого острова Гиппуриды.
    
     Там причалив, герои бросили каменный якорь.
    
     Вскоре и Эос стала сверкать, восходя. Аполлону
    
    
1700 В роще тенистой участок священный они освятили
    
     И алтарь в тени возвели и назвали Эглетом:
    
     Ибо Феб им предстал Светоносным в разлившемся блеске.
    
     Остров и скалу они назвали Анафой, —
    
     Ибо Феб их сам явил тогда удрученным тоскою.
    
1705 Все они делали то, что обычно делают люди
    
     На берегу пустынном. Когда ж увидали служанки,
    
     Феакийские девы, что чистой водой поливают
    
     Все герои усердно в костре горящие ветки,
    
     Долго затем не могли они удержаться от смеха.
    
1710 Ведь в Алкиноя покоях закланье быков они раньше
    
     Не однажды видали. Герои же стали в ответ им
    
     Бранной речью осмеивать их, хохоча увлеченно.
    
     И перебранка с насмешкою сладкой была им на радость.
    
     Ныне на острове в память былой забавы героев
    
1715 Женщины спорят с мужчинами в дни, когда Аполлона
    
     Жертвами чтут Эглета по всей земле Анафийской.
    
     Лишь затишье настало, причалы они отвязали.
    
     Вспомнил Евфим свой сон, ему приснившийся ночью.
    
     Он всегда перед сном чтил сына преславного Майи.
    
1720 Снилось ему, что божественный ком, на груди его бывший,
    
     Стал молочными каплями течь у него по ладони.
    
     А из комка, хотя маленьким был он, жена появилась,
    
     Деве подобная. С ней он в любви сочетался, томимый
    
     Страстью, заплакавши горько, как будто с родною сошелся
    
    
1725 Дочерью, сам он своим молоком кормить ее начал.
    
     Вдруг она к нему обращается с нежною речью:
    
     «Друг мой, я от Тритона, твоих потомков опора,
    
     Дочь не твоя: Тритон и Ливия — вот мне родные.
    
     Вверь меня дочерям Нерея, чтоб было мне можно
    
1730 Жить при А1нафе в пучине морской. К лучистому солнцу
    
     Выйду потом я, готова на помощь прийти твоим внукам».
    
     Сердце его этот сон заставило вспомнить. Позвал он
    
     Эсонида к себе и ему рассказал. Дальновержца
    
     Тот в уме прорицанья сочтя, не скрыл и промолвил:
    
1735 «Как удивительно! Ждет тебя блестящая слава.
    
     Бросишь ты ком в пучину, из кома вырастет остров,
    
     Где детей твоих младшие дети отыщут жилище.
    
     Сам ведь Тритон в подарок тебе вложил эту глыбу
    
     Из Ливийской земли, и никто другой из бессмертных
    
1740 Кроме него. Вручил он ее при встрече с тобою».
    
     Так говорил, и внял Евфим словам Эсонида.
    
     Радуясь прорицаньям, на дно он метнул эту глыбу.
    
     Тотчас остров Каллиста возник, кормилец священный
    
     Всех потомков Евфима. Прежде они населяли
    
1745 Лемнос Синтоидский, но тирренские люди
    
     Всех изгнали. Пришли они в Спарту, моля о защите.
    
     Доблестный сын Автесиона их, покинувших Спарту,
    
     Сам привел на остров Каллисту, назвав его Ферой.
    
     Так его звали. Но это все было после Евфима.
    
1750 Словно на крыльях, взрезая несметные воды, пристали
    
     Скоро они к побережью Эгины и начали спорить,
    
     Кто быстрее, воды зачерпнув, на корабль вернется.
    
     К этому их нужда гнала и ветер чрезмерный.
    
     Там до сих пор, подняв на плечи с водою кувшины,
    
1755 В легком беге мирмидонские юноши спорят
    
     О победе в привычном для них состязании местном.
    
     Милость явите, герои! Вы, род богов преблаженных!
    
     Пусть из года в год приятнее людям поются
    
     Песни. А я дошел до исхода великих и славных
    
1760 Ваших трудов. Уже ведь не ждут вас иные свершенья,
    
     После того как вы от Эгины отчалили мирно
    
     И порывы ветров вам не мешали. Спокойно
    
     Вы Кекропейскую землю отмерили, дальше — Авлиду
    
     Против Евбеи и дальше — грады Опунтские локров,
    
1765 И причалили в добрый час к берегам Пагасийским.
   
  
  
   
    
ПРИЛОЖЕНИЯ
   
   
    
     
Н. А. Чистякова
     
СКАЗАНИЕ ОБ АРГОНАВТАХ, ЕГО ИСТОРИЯ И ПОЭМА «АРГОНАВТИКА» АПОЛЛОНИЯ РОДОССКОГО
    
    
     
Светлой памяти Григория Филимоновича Церетели, первого переводчика поэмы «Аргонавтика» на русский язык
    
    
На рубеже V–IV вв. до н. э. греки четко представляли границы хорошо известного и обжитого ими мира. Великий философ Платон сказал об этом устами своего учителя Сократа: «Я думаю, что земля чрезвычайно велика и что мы населяем только небольшую часть ее, от Фасиса до Геркулесовых столбов, расположившись вокруг моря, как муравьи или лягушки вокруг болота» (Федон, 58). Таким образом, эти границы окаймляли огромное земное пространство двух морей, Черного и Средиземного, начиная от восточного побережья Черного моря до выхода из Средиземного моря в Атлантический океан. Там, согласно мифу, могучий Геракл сумел раздвинуть скалы и отделил Гибралтарским проливом Европу от Африки. Задолго до Платона эпический поэт Гесиод (VIII в.) рассказывает своим современникам о крупнейших реках и в их числе называет Фасис:
    
     
      
От Океана с Тифией пошли быстротечные дети,
      
Реки Нил и Алфей с Эриданом глубокопучинным.
      
Также Стримон и Меандр с прекрасно струящимся
      
Истром, Фасис[1] и Рес, Ахелой серебристопучинный…
     
     (Теогония, 337 сл. Пер. В. Вересаева)
    
    
В первой половине V в. «отец истории» ГероДот во введении к своему труду рассказывает о первых легендарных столкновениях эллинов (греков) с варварами (другими народами): «Потом эллины все-таки снова нанесли обиду варварам. На военном корабле они прибыли в Эю в Колхиде и к устью реки Фасис. Завершив там все дела, ради которых прибыли, эллины затем похитили царскую дочь Медею» (История, I, 2). Геродот в присущей ему манере только констатирует факты, не называя ни предводителя похода, ни название корабля и, главное, ничего не сообщая о цели похода. Из других многочисленных источников, как более ранних, так и поздних, включая римские, византийские и даже средневековые[2], сообщение Геродота расширяется и предельно расцвечивается. Предводитель отряда эллинов по имени Ясон отправился в Колхиду на корабле «Арго». Поэтому он и его спутники назывались аргонавтами, т. е. плывущими на «Арго». В Колхиде они должны были добыть золотое руно, с которым царь Колхиды Эет связывал благополучие своей страны и свое собственное. Это руно он повесил в роще под охраной неусыпного дракона. Золотой же баран приплыл в Колхиду из Эллады, спасая двоих детей, Фрикса и Геллу, от козней злой мачехи. В пути, при переходе из Эгейского моря в Черное, Гелла случайно соскользнула со спины барана и утонула в водах пролива, который в память о ней был назван Геллеспонтом (совр. Дарданеллы). Фрикс же достиг Колхиды и был благосклонно принят Эетом, отдавшим ему в жены свою старшую дочь. Баран был принесен в жертву за спасение Фрикса, а его руно, символизирующее нерушимость страны, осталось в Колхиде. За ним и прибыли аргонавты с требованием вернуть руно в Элладу. Эет согласился, но поставил обязательным условием Ясону совершить целый ряд подвигов. Эти подвиги казались невыполнимыми. Но младшая дочь Эета, волшебница Медея, полюбила Ясона и помогла ему выполнить все требования Эета. Она знала, что ее отец не отдаст руно пришельцам и замышляет погубить их. Поэтому вместе с Ясоном она похитила руно, усыпив страшного дракона, и была вынуждена бежать с аргонавтами в Элладу. Обратный путь был для аргонавтов еще тяжелее, чем плавание в Колхиду. После многих приключений и столкновений с преследующими их колхами они сумели достичь родных берегов и вернуть в Элладу золотое руно.
    
В начале первого тысячелетия до н. э. некоторые греческие племена, незадолго до этого вынужденные покинуть родные земли Балканского полуострова, в значительной степени освоили Средиземноморское побережье Малой Азии и прилегающие к нему острова. К этому времени они были уже достаточно знакомы с географией Севера. В VIII в. мореходы, а затем и переселенцы из города Милета, одного из богатейших греческих городов на южном побережье Малой Азии, центра греческого племени ионян, основали в Причерноморье и Пропонтиде более 900 торговых факторий и поселений, крупнейшие из которых находились в Колхиде. Сведения о том проникли в поэмы Гомера, первый памятник эпической поэзии греков, с которого начинается рождение европейской литературы, хотя становление и формирование этой поэзии происходило на стыке Европы и Азии, в малоазийской Ионии[3].
    
В «Одиссее», на пиру у гостеприимных феаков, Одиссей рассказывает о том, что случилось с ним и его дружиной после того, как была взята Троя. Одно из приключений ожидало их на острове Эя у волшебницы Кирки. Кирка, дочь бога солнца Гелиоса, превратила всех спутников Одиссея в свиней, а его продержала у себя целый год [Гомер. Одиссея, X, 137 сл.). Эя в большинстве других источников оказывается вторым названием Колхиды, большой страны на восточном берегу Черного моря, по рассказу Одиссея, лежит на далеком востоке, где встает поутру богиня утренней зари Эос и поднимается на небо Гелиос (Там же, XII, 3). Отпуская Одиссея и предостерегая о возможных опасностях, Кирка говорит, что ему придется пройти тем же путем, который до него сумел преодолеть только корабль Арго, плывущий в страну Эета под предводительством любимца богини Геры Ясона (Там же, XII, 69 сл.). История похода аргонавтов к Черному морю была не только хорошо известна гомеровским героям, но даже в пору собственных тревог и злоключений не переставала интересовать и заботить их (Там же, XII, 70: «Αργώ πασι μέλουσα, παρ Αίήταο πλέουσα»).
    
Не может быть сомнений в том, что героические сказания и песни об аргонавтах сложились в греческом мире и существовали в античной словесности задолго до Гомера; в его время (VIII в. до н. э.) они широко бытовали среди греческого населения. В начале XX столетия К. Мойли предположил, что предшественницей «Одиссеи» была эпическая поэма «Аргонавтика», в которой воспевались события и приключения аргонавтов и Ясона. Из этой поэмы в «Одиссею» попали многие сюжеты и мотивы, в частности, посещение Кирки и пребывание у нее, рассказы о вероломных Сиренах, полуженщинах-полуптицах, чарующих моряков своим пением и губящих их, о чудовищных Скилле и Харибде, безжалостно пожирающих людей, об огромных скалах, расположенных друг против друга, которые постоянно двигаются навстречу друг к другу и поспешно расходятся, сокрушая все на своем пути (Планкты, Симплигады). И многое другое[4]. Убедительные доказательства существования такой поэмы как предшественницы «Илиады» и «Одиссеи» отсутствуют. Никто не ссылается на нее, не цитирует, никаких следов не обнаруживают папирусные фрагменты архаической и классической поэзии. Остается предположить, что песни и сказания об аргонавтах заполняли репертуар прагреческих певцов (аэдов), проникали позднее к сказителям поэм (рапсодам), жили во многовековой традиции, но миновали письменную фиксацию из-за своей популярности.
    
Из той же сокровищницы устного профессионального поэтического творчества возникли и гомеровские поэмы. Их новое качество было обусловлено новым этапом греческой истории. Они, рассказывая о прошлом, были ориентированы на настоящее и будущее. Герои гомеровского эпоса принадлежали к иным поколениям и были сыновьями или даже внуками аргонавтов. Подавляющее большинство аргонавтов происходили из Фессалии и Беотии. Сюжетно связанные с Балканским полуостровом, гомеровские герои совершали свои подвиги вне Балкан, а поэмы создавались в Восточном Средиземноморье, на Малоазийском побережье или на его островах.
    
Крушение микенской цивилизации было вызвано многими обстоятельствами: какими-то геоморфическими катастрофами, грандиозным переселением с севера различных племен, в числе которых могли быть и представители греческого этноса — дорийцы. Этот процесс происходил на стыке бронзового и железного периодов и завершился к VIII веку формированием трех основных греческих племен. При этом наибольший успех выпал на долю ионийцев, чьи новые социальные поиски в области политической и культурной жизни отражены в гомеровском эпосе.
    
Предания об аргонавтах сохранили воспоминания о ранних временах проникновения отдельных прагреческих отрядов на берега Черного моря. В сознании потомков эти сведения жили претворенными в мифы и сказки об удивительных подвигах, небывалых народах и чудесных странах. Причем последующее основательное знакомство с этими землями, появление там многочисленных греческих поселений и смешанные браки пришельцев с местными жителями лишь способствовали распространению подобной тематики.
    
В 60-х гг. I в. до н. э. в столице понтийского государства в богатой греческой семье родился замечательный греческий ученый географ Страбон. По женской линии его род вел свое начало от местных понтийских правителей, и годы его младенчества совпали с утратой независимости Понта, оказавшегося под властью Рима. Поэтому интерес Страбона к странам Причерноморья не был данью его беспристрастной учености, а сведения сохраняли достоверность некой длительной местной традиции[5]. «Существуют также рассказы, — пишет Страбон, — о богатствах этой страны, состоящих из золота, серебра и железа, заставляющие предполагать истинную причину похода (аргонавтов во главе с Ясоном. — Η. по которой и раньше Фрикс снарядил это плавание. Существуют и памятники обоих походов: Фрикса, на рубеже Колхиды и Иберии, и Ясона…» (География, I, 2, 39; X, 2, 17; XI, 2, 18).
    
Реальные события, связанные с этими древними походами, полностью растворились в формах художественного сознания, безусловно отразивших достоверную историческую действительность, с трудом распознаваемую теперь. Изложим вкратце эти основные мифы, учитывая, что одной из особенностей раннего мифологического сознания является сохранение географической достоверности.
    
Итак, в знаменитом городе Орхомене, центре могущественного царства, основанного Минием и его сыном Орхоменом, правил некогда Афамант, сын эпонима одного из основных греческих племен (эолийцев) Эола и внук Эллина, прародителя всего греческого народа. Его жена, богиня облаков Нефела, покинула его, оставив двоих детей, Фрикса и Геллу. Вторая жена Ино, дочь Кадма, основателя и правителя Фив, возненавидела детей и потребовала от Афаманта, чтобы он убил их. Однако Нефела послала в Орхомен золоторунного барана, который тайно увез детей к далекому Черному морю (см. выше, с. 139). Весть о чудесном спасении Фрикса и золотом руне дошла до Эллады. Внуки Эола, имевшего многих сыновей и дочерей, два единоутробных брата, Пелий и Эсон, поссорились друг с другом, и Пелий отнял у Эсона власть над Иолком. Город Иолк, основанный отцом Эсона, Крефеем, лежал в Фессалии у берега восточной гавани Пагасейского залива. Чтобы спасти своего единственного сына Ясона от козней злого Пелия, Эсон отослал его из Иолка. Но когда Ясон вырос, он явился в Иолк. По одной версии мифа, Ясон пришел в Иолк обутым в одну, сандалию, потеряв другую во время переправы через реку. А согласно оракулу, появление однообутого человека грозило Пелию лишением царства. По другой версии, сообщаемой Пиндаром в IV Пифийской оде, Ясон сам потребовал, чтобы Пелий вернул Эсону Иолк. В обоих случаях Пелий соглашается возвратить Иолк при условии, что Ясон вернет золотое руно Эолида Фрикса, двоюродного брата отца Эсона. Ясон был вынужден согласиться и созвать богатырей по всей Элладе для путешествия в Колхиду. Герои отправились на корабле «Арго», в сооружении которого принимала участие богиня Афина. Впрочем, Страбону был известен дальнейший путь Ясона и другая цель предпринятого им похода. Ссылаясь на сообщение Эратосфена Киренского, известного поэта, географа, математика и астронома первой половины III в. до н. э., Страбон пишет: «…древнейшие народы плавали и с целью грабежа или торговли, но не выходили в открытое море, а плавали вдоль берегов, как Ясон, который… оставив корабли, из Колхиды дошел походом до Армении и Мидии» (I, 3, 2). В этом сообщении, восходящем, как говорит О. Лордкипанидзе (Указ. соч., с. 44), к очень древней и достоверной традиции, Колхидой называлось все Юго-Восточное Причерноморье. Таким образом, сказания о двух походах из Эллады в Колхиду могли сложиться в прагреческие времена, скорее всего во второй половине второго тысячелетия, до Троянских сказаний, среди того населения Северной и Центральной Греции, которое называло себя минийцами, т. е. потомками Миния, мифического правителя Орхомена Минийского [Пиндар, Пифийская ода, 14, 69; Геродот, История, IV, 145; Страбон, География, VIII, 3, 19 и т. д.). Существует предположение, что впоследствии, уже во времена Микенской цивилизации, это этническое название было поглощено иным наименованием — ахейцы. Как Орхомен, где родился Фрикс, так и Иолк, родина Эсона и Ясона, были крупнейшими центрами элладской культуры второго тысячелетия, и поход аргонавтов, как некое историческое событие, может примерно датироваться XIV–XIII вв. до н. э. Путешествие Фрикса в этом случае должно было предшествовать ему на некоторый неопределенный срок.
    
Темы, сюжеты и мотивы сказания об аргонавтах вполне соперничали с таковыми в сказаниях о Троянской войне. Они нашли свое отражение во всех видах греческого художественного творчества: в эпосе, в лирике и в драме, начиная с архаической эпохи и до падения античного мира. Они также запечатлены в памятниках изобразительного искусства.
    
Особый интерес ко всем этим сказаниям проявился в эллинистический период античной истории, когда границы греческого мира невиданно расширились.
    * * *
    
На исходе V в. и в начале IV в. до н. э. обстановка в Греции оказалась крайне тяжелой. В 404 г. Афины, общепризнанный центр культурной жизни, «школа Эллады», как их называли, потерпели поражение в длительной Пелопоннесской войне и были побеждены Спартой и ее союзниками. Спартанский полководец Лисандр приказал срыть стены, соединявшие Афины с их гаванью, Пиреем. Для афинян крушение Длинных стен знаменовало гибель свободы. Через пять лет был осужден на смерть Сократ, основоположник этической философии, выступавшей против традиционного мировоззрения и воспитания. В течение всего IV в. по всей Элладе не прекращались столкновения конкурирующих полисов (городов-государств), а внутри них росли и множились раздоры граждан. Внутренние ресурсы повсюду истощались, а многочисленные проекты выхода из всеобщего кризиса представлялись утопическими, если не авантюрными. Взгляды многих политиков и состоятельных людей, начиная с середины IV в., все чаще обращались на север, где в Македонии Филипп II создавал сильную милитаризованную державу, которая опиралась на хорошо обученную и крепкую армию. Надежды греков на помощь Македонии в преодолении общегреческого кризиса оказались иллюзорными. Летом 338 г. армия Филиппа наголову разбила объединенные силы противостоящих ей греков. Все гражданские свободы и вся социальная система греческого мира были ниспровергнуты. В действительности объявленный Филиппом «всеобщий мир и согласие» означал полное подчинение Македонии.
    
После неожиданной смерти Филиппа его сын и преемник Александр за тринадцать лет своего правления (336–323 гг.) во главе македоно-греческой армии прошел по землям трех материков, стремясь завоевать весь мир и устранить все географические и этнические различия в целях создания единого государства для единого человечества. К середине 20-х годов, когда его держава простиралась от Адриатики до Индийского океана и от Центральной Африки до Кавказского хребта и берегов Дуная, Александр хотел выйти со своей армией к западным землям и через Италию и Галлию пройти к Атлантическому океану. Его неожиданная смерть привела к длительной борьбе среди его полководцев, которая была столь долгой и кровопролитной, что наследниками войны диадохов, преемников Александра, стали также их сыновья, эпигоны. Война велась на землях трех материков — Европы, Азии и Африки.
    
В итоге в начале III в. до н. э. на этой территории возникли новые милитаризованно-бюрократические монархии, и античный мир вступил в эпоху эллинизма. Этим условным термином во второй половине прошлого века историки обозначили особый период в античной истории, который характеризовался причудливым сочетанием двух различных цивилизаций — западной (эллинской) и восточной (азиатской). Сложный синкретизм двух культур подразумевал эллинизацию Востока и ориентализацию Запада, хотя в отдельных областях преобладание одной культуры над другой было бесспорным.
    
Эпоха эллинизма включала в себя три столетия от воцарения или смерти Александра (336 или 323 гг.) до падения последнего эллинистического государства, Египта, завоеванного Римом в 31 г. до н. э.
    
Огромное царство Александра распалось на несколько самостоятельных государств, из которых наиболее могущественным оказался Египет, где с 305 г. утвердилась династия Птолемеев. А из новых центров первое место заняла столица Египта Александрия, ставшая поистине мировым торговым и культурным центром всего Средиземноморья, первой столицей мира. Правители всех эллинистических государств всячески способствовали развитию науки, техники и искусства. Они были заинтересованы в притоке новых поселенцев, как этого требовали новые условия новой эпохи. С другой стороны, соперничая и воюя друг с другом, они оспаривали право считаться подлинными наследниками
    
Александра, связывая себя и свое время со всем прошлым Эллады. На фоне коренного преобразования жизни, изменения условий бытия греки из полноправных граждан своих полисов, где каждый из них ощущал себя свободным и востребованным в своем коллективе, превращались в подданных новых монархов. Кардинальным образом менялся статус прав и обязанностей населения. Как бы в ответ Аристотелю, назвавшему человека общественным существом, человек эллинистического мира интересовался прежде всего самим собой, своими чувствами, своим личным миром. Жизнь на протяжении долгого времени постепенно разрушала веру в божественное провидение, в справедливость всего происходящего. Следствием этого стал интерес к различным суевериям, увлечение новыми культами, активный синкретизм греческого пантеона с новыми для греков восточными богами, их культами и таинствами. Роль религии как утешительницы и хранительницы человеческого благополучия разделила также эллинистическая философия с ее проповедями квиетизма как личного душевного покоя и поисками новых жизненных ценностей.
    
В литературу и искусство эллинизма вошли новые темы, новые мотивы и образы, отвечавшие запросам и вкусам современников. Иногда они вводились в литературу незаметно — новации преподносились как продолжение давних традиций. Иногда же наоборот, признавая и прославляя это прошлое, люди не скрывали того, что оно для них все-таки прошлое, и искали новых творческих путей и направлений. В художественный мир эллинистического общества входили личная и семейная жизнь человека, быт с его деталями, дети, женщины. Декоративные и орнаментальные пейзажи преобразовывались и становились фоном раскрытия человеческих чувств. Рост личного самосознания заставил изменить представления о художественном творчестве как о некоем боговдохновении. Прерогатива поэта, художника постепенно воспринималась его собственным достоянием. Былые представления о поэзии и ее месте в жизни общества утрачивали свой первоначальный смысл и расценивались как привычные метафоры, пополняя количество фигур речи. Художественное творчество предназначалось для заполнения активного досуга людей, ощущающих свою принадлежность к единой цивилизации, пополняло их знания и давало возможность почувствовать собственную элитарность. Новая литература беллетризировалась и была обращена ко всем, кто интересовался ею. Поэт и художник был свободен не только в выборе объектов изображения, но и в выборе своей аудитории. От него самого зависело, обращается ли он к толпе на площади, к собранию единомышленников или же к монарху и его придворным.
    
Эллинистические монархи, прежде всего правители наиболее стабильного эллинистического Египта, стремились обеспечить себе наряду со всем прочим прежде всего культурный приоритет. В начале III в. до н. э. в Александрии был создан первый Музей (храм Муз) как центр интеллектуальной жизни, научный центр всех ученых занятий. В помощь Музею для общих нужд возникла колоссальная государственная библиотека, в которой к середине века насчитывалось более 500 тысяч свитков, исключая дублеты. Для обслуживания библиотеки имелся огромный штат, а ее глава занимал почетный пост воспитателя наследника престола. Контингент Музея составляли люди, прославившиеся в разных отраслях науки, литературы и искусства, которые приглашались отовсюду и работали на полном государственном обеспечении. В стенах Александрийского музея и библиотеки родилась новая наука — филология, предназначенная для отбирания, изучения и тиражирования всей словесной продукции, составления комментариев, словарей, каталогов и переводов.
    
Новая эпоха сохранила те виды и жанры словесного художественного творчества, которые были унаследованы ею из прошлого. Эпос, лирика и драма стали объектами научной классификации, выработанной в стенах Александрийского музея и библиотеки. К ним обращались поэты, жившие по всем территориям новых эллинистических монархий.
    
III в. до н. э., особенно его первая половина, характеризуемая расцветом художественного творчества, был временем торжества поэзии, оттеснившей на второй план лидерствующую в IV в. прозу. К сожалению, сохранность литературной продукции эллинизма крайне неудовлетворительна, несмотря на то, что в течение XX в. стали известны многие новые имена и были обнаружены доселе не известные фрагменты произведений уже известных авторов. В настоящее время эллинистическая литература приковывает к себе внимание исследователей, так как в свете новых находок ее следует представлять главной посредницей, как бы буфером, между ранней греческой литературой, включая классическую, и римской, которая была литературой иной страны, иного народа. Прежние представления об эпигонской природе эллинистической поэзии оказались совершенно несостоятельными. Миф о ее второсортности и вторичности оказался полностью развенчанным.
    
Действительно, эпос, драма, лирика со всеми их разновидностями и жанрами уводили в прошлое. Однако некогда устойчивые границы их подвергались постоянным изменениям, трансформировались, взаимозаменялись из-за утраты прежних функций и прежней социальной предназначенности. Былые герои сохраняли свои имена, но содержание их образов также менялось, обновляясь или подвергаясь типизации. Перемены распространились и на мифологию.
    
Во времена архаики и даже классики миф представлялся исторической правдой, а его персонажи выступали в роли реальных предков или благодетелей. Когда в V в. до н. э. Пиндар говорил об общности природы богов и людей (Немейская ода, VI, 1 сл.), он подразумевал общность их природы и акцентировал лишь различие возможностей. Утверждение эллинистических монархов о своей родственной близости с Зевсом или Гераклом должно было вселить в их подданных веру в божественную природу их власти. Достоверность мифа вытеснялась возможностью правдоподобия его сюжета и, по сути дела, переходила в сказку. Миф всегда имел конкретную локальность, был связан с определенными культами и обрядами. Эти черты сохранялись, акцентировались и способствовали развитию воображения у слушателей и читателей. Появление же досуга у широких слоев грамотного населения вынуждало поэтов варьировать давно известные сюжеты и темы, разыскивать малоизвестные эпизоды, дополнять их неожиданными подробностями.
    * * *
    
В эллинистическую эпоху эпос как бы переживал свое второе рождение. История подвигов и приключений мифических героев была столь же интересна, как исторические и дидактические поэмы. Поэтам предстояло раскрывать свои познания в области избранного ими жанра, конкретного сюжета или какой-либо темы. Демонстрируя свое знание, мастерство и умение, автор всегда стремился к оригинальности, к свободному варьированию художественными средствами. Изменился облик поэта: боговдохновенный наставник, руководимый и направляемый Музами и богами, уступил свое место ученому мастеру поэтического слова.
    * * *
    
Таким предстает перед нами Аполлоний Родосский, автор «Аргонавтики», единственного памятника героико-мифологического и приключенческого эллинистического эпоса, полностью дошедшего до нас.
    
О популярности «Аргонавтики» достаточно свидетельствуют многочисленные рукописи позднего Средневековья, За семь столетий, с X до XVI в., их сохранилось более пятидесяти. Самая ранняя и лучшая среди них помимо «Аргонавти ки» содержит все дошедшие до нас трагедии Эсхила и Софокла. К более раннему времени относятся фрагменты папирусов и пергамена, а латинские переводы и подражания подтверждают стойкую приверженность греков и римлян этому произведению.
    
Рукописи «Аргонавтики» в традиционной античной манере сопровождались всевозможными пояснениями и толкованиями. На их основе возникли в рукописях многочисленные схолии, которые и доныне остаются наиболее полными из всех дошедших до нас античных и средневековых схолий[6].
    
Сведения об авторе поэмы не только скудны, но и противоречивы. Они содержатся в двух античных жизнеописаниях, составленных спустя много времени после смерти Аполлония, а еще позднее включенных в сохранившиеся рукописи. Их дополняет очень краткая заметка в византийском словаре «Суда» (X в.). Имя «Аполлоний» было одним из самых распространенных личных имен. Известно, что, будучи уроженцем Египта, он был единственным египетским греком среди современных ему знаменитых поэтов. Местом его рождения указана фила Птолемеида, а в ее состав могли входить кроме Александрии два известных города, основанных греческими поселенцами. Самым древним из этих городов был Каноб, расположенный в дельте Нила, почти у самого морского побережья. Согласно преданию, Каноб основали спартанский царь Менелай и его спутники, когда возвращались обратно после взятия Трои. Буря выбросила их корабль на берег Нила, где неожиданно погиб кормчий Менелая Каноб. Насыпав холм на его могиле, соратники заложили город, дав ему имя погибшего. По словам Геродота (История, II, 15 и 97), Каноб был крупнейшим торговым центром Нижнего Египта. Позднее, вероятно в VII в., несколько поодаль милетяне основали город Навкратис, который стал постоянным соперником Каноба. Слава и значение обоих греческих городов померкли после того, как в конце IV в. Александр на месте нищей рыбачьей деревушки заложил город своего имени, будущую столицу эллинистического мира, куда стекались жители отовсюду. Среди несохранившихся произведений Аполлония, судя по перечню заглавий, были поэмы, посвященные Канобу, Навкратису и Александрии, в которых излагалась история этих городов. А то, что Аполлоний был по своему происхождению египетским греком, подтверждает еще одно косвенное свидетельство. У современника Аполлония, которого традиция называла его соперником и противником, Каллимаха из Кирены, была не известная нам поэма «Ибис», памфлет, якобы направленный против Аполлония. Ибис же считался в Египте священной птицей, и над поклонением ей издевались неегиптяне, называя ибиса любителем отбросов. Итак, вероятнее всего, Аполлоний, как и его родители, происходил из Каноба или Навкратиса[7]. Появление же его в Александрии, по свидетельству тех источников, которые называют его «Александрийским», можно объяснить желанием жить в столице с ее новыми культурно-просветительными учреждениями. Здесь он проявил себя ученым грамматиком (филологом), написав трактаты о Гомере, Архилохе, о поэте IV в. Антимахе Колос]эонском, одном из первых гомероведов. Кроме этого, он писал поэмы об истории возникновения различных городов и помимо трех вышеназванных, египетских, о городах, которые в первой половине III в. привлекали к себе внимание Птолемеев.
    
В 1914 г. в английском периодическом издании, где публиковались новые папирусные находки из Египта, появился отрывок текста с именами главных хранителей Александрийской библиотеки со времени ее основания. В числе первых стояло имя Аполлония и сменившего его на этом посту Эратосфена Киренского. Многие исследователи были удивлены отсутствием в списке Каллимаха, которого принято было считать лидером эллинистических поэтов и грамматиков.
    
Нам неизвестны как даты жизни Аполлония, так и время наиболее интенсивной его деятельности. Остается лишь предполагать, что в Александрии он выделился среди своих современников и привлек к себе внимание Птолемея II Филадельфа, который с 285 г. был соправителем своего отца Птолемея I, а через два года до 246 г. уже один занимал египетский престол. Внутренняя политика первых Птолемеев была направлена на всемерную поддержку тех греков и македонян, которые избирали своим местожительством Египет и Александрию. Аполлоний же был коренным египетским греком. Благодаря своим познаниям он всей своей деятельностью счастливо выделялся среди тех, кого созывали и приглашали к своему двору Птолемеи со всего грекоязычного мира. Поэтому вполне правдоподобно, что Птолемей II поручил ему возглавить библиотеку и доверил воспитание своего наследника, будущего Птолемея III Евергета (246–221), так как было принято совмещать оба эти поста.
    
Составитель жизнеописания, живший много позднее, отметил, что отъезд Аполлония на Родос был вызван ссорой с Каллимахом, учеником которого он был. А затем, продолжает биограф, они помирились, Аполлоний вернулся и был даже похоронен вместе с Каллимахом. Такой финал представляется не чем иным, как стремлением позднего компилятора жизнеописания завершить свой рассказ обязательным счастливым концом. Многое нам остается неизвестным, и вряд ли можно будет внести какую-либо ясность. О личных разногласиях между Каллимахом и Аполлонием мы ничего не знаем. Нет свидетельств того, что Каллимах был учителем Аполлония. Ведь даты жизни обоих не установлены, вся хронология лишь умозрительна. Литературные разногласия среди тех эллинистических поэтов, которые, будучи современниками, жили в Александрии, бесспорны. Творчество Каллимаха при всей фрагментарности того, что сохранило время, достаточно подтверждает это. Но все обстоит значительно сложнее, чем принято считать.
    
В отличие от Аполлония Каллимах, грек по рождению, не был уроженцем Египта. Он родился примерно на рубеже IV–III вв. в Кирене, независимой североафриканской стране, имевшей с Египтом общую западную границу. Первыми греческими поселенцами, основавшими город Кирену, были жители острова Феры, самого южного среди Кикладского архипелага. Первым правителем страны предание (Геродот, История, IV, 145–169) называло Батта, предком которого был аргонавт Евфим, а далеким потомком — Каллимах. Кирена славилась во всем греческом мире и некогда даже соперничала с Афинами в роли культурного центра греческого мира. Но во времена юности Каллимаха род Баттиадов, правителей, воинов и поэтов, уже не принимал участия в управлении страной и только сохранял привилегии высшего сословия. Впервые Каллимах становится известным в роли скромного школьного учителя в одном из предместий Александрии. Тут, вероятно, о нем узнали при дворе Птолемеев, и по поручению Птолемея II Каллимах занялся в Александрийской библиотеке ответственным делом — каталогизацией ее фондов и стал составителем первого грандиозного каталога, проявив себя не только разносторонним ученым, но выдающимся поэтом, автором эпических и элегических стихотворений, драм, ямбических стихов и т. д. и т. п.
    
Однако приближение Каллимаха к царствующей династии объяснялось не его выдающимися способностями. Дело было в том, что правителем Кирены в то время был сводный брат Птолемея II Магас, объявивший независимость Кирены в расчете на поддержку Сирийской державы Селевкидов. Притязания Магаса распространялись даже на Египет и были особенно активными после смерти Птолемея I в 283 г., когда Магас оспаривал у Птолемея II его право на престол их общего отца. Поэтому вполне понятно, что Птолемей II мог обратиться к обиженному Магасом потомку Баттиадов и использовать его участие в культурной политике Египта, все же не доверяя ему полностью. Такова была внешняя обстановка той «литературной борьбы», которую вел Каллимах и его приверженцы.
    
В гимне к Аполлону Делосскому поэт, используя выбранную им маску шутника-рассказчика, прославлял Птолемея II и место его рождения, остров Кос.
    
В эпилоге гимна Каллимах называет бога своим защитником в победе над противниками:
    
     
      
На ухо раз Аполлону шепнула украдкою Зависть:
      
«Мне не по нраву поэт, что не так поет, как пучина!»
      
Зависть ударил ногой Аполлон и слово промолвил:
      
«Ток ассирийской реки обилен, но много с собою
      
Грязи и скверны несет и темным илом мутится.
      
А ведь не всякую воду приносят Деметре Мелиссы,
      
Нет, — но отыщут сперва прозрачно-чистую влагу
      
И от святого ключа зачерпнут осторожно, по капле».
     
     (Ст. 105–112. Пер. С. Аверинцева)
    
    
Этот гимн Каллимах, вероятно, написал одновременно с завершением своего основного поэтического труда, знаменитого сборника «Причины». Это было собрание всевозможных мифов, легенд и преданий о возникновении различных обычаев, обрядов, праздников, наименований, событий, т. е. с обязательной этиологической направленностью. «Причины» состояли из четырех книг и содержали около семи тысяч стихов. Рассказы излагались от первого лица, от рассказчика, беседующего с Музами, к которым он пришел расспросить их о том, что его интересует. Сочинение это известно лишь в фрагментах различного объема и сохранности. Существует мнение, что над «Причинами» Каллимах работал всю жизнь, сначала создавая отдельные законченные элегии с этиологической тематикой, а впоследствии включал их в сборник. В кратком эпилоге наряду со здравицей в честь Зевса, который должен сохранить «обитель наших царей», есть мольба к какой-то богине в надежде на благосостояние. Есть предположение, что под этой неназванной богиней подразумевается возлюбленная Аполлона нимфа Кирена, эпоним родины Каллимаха, города и всей страны.
    
Последний киренский Баттиад на закате своей жизни праздновал важное для себя и своей родины событие. Кирено-египетские разногласия, вплоть до военных столкновений в течение нескольких десятилетий, со смертью Магаса и после интриг его вдовы Апамы, дочери царя Сирии Антиоха I, завершились браком Береники, дочери Магаса и Апамы, и Птолемея III Евергета. Об этом браке давно мечтал Птолемей II. В 246 г. он состоялся. Молодая царица не только примирила и объединила два враждующих государства, она стала героиней многих стихов Каллимаха. Этот брак был торжеством Каллимаха и победой его над всеми своими литературными противниками. Свидетельством является помимо эпилога гимна к Аполлону второй, позднейший, пролог к «Причинам». Этот второй пролог, адресованный соперникам, занял в окончательной редакции место первого, первичного и традиционного, — о встрече с Музами. В позднем прологе Каллимах именует своих недругов «тельхинами». Так в древности назывались некие демоны, мудрецы и проказники, которые до появления людей жили на островах Средиземного моря — на Родосе, Кипре, Крите и кое-где на материке. Аполлон Ликийский в образе волка истребил это злое племя, чьи знания могли повредить людям. Пролог сохранился крайне фрагментарно, но основная суть разногласий очевидна:
    
     
      
Знаю, тельхины брюзжат, недовольные песней моею,
      
Племя завистников злых, вечные недруги Муз…
     
    
    
Так начинается пролог. «Тельхины» упрекают Каллимаха в том, что он отказывается от «единой продолжительной песни», не хочет в многотысячных стихах воспевать царей и героев, а подобно несмышленому дитяти сплетает свитки стишков, хотя за его плечами немало декад прожитых лет. Поэт возражает им и ссылается на своего покровителя Аполлона, который призывает его построже относиться к своей музе и не искать давно проторенных дорог:
    
     
      
…Если и станет когда узок и тесен твой путь.
      
Ибо мил нам цикад и звонкий и сладостный голос,
      
Ибо не мил нам рев громко кричащих ослов!