1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
    
То ты один лишь знаешь
    
Или твои лишь слуги сильны.
    
Здесь, виждь, велел ты Нию сушу вздвигнуть,
    
На ней горам взнести
    
Свои верхи крутые, льдяны,
    
Иль пропастям, разинув хляби,
    
Вмещать в широки недра земны
    
Или блестящие крушцы,
    
Или сверкающи кристаллы.
    
Уж Позвизд махом своего трезубца
    
Возбрызнул океан на сушу,
    
И влага, напоив всю землю
    
Потопа общего разлитьем,
    
Раздвигнуто лицо свое превыше гор
    
В моря, в озера, в реки собрала.
    
Познал свои пределы понт,
    
И реки буйно восшумели
    
Чрез каменны скалы,
    
Через бугры кремнисты,
    
Крутясь, стремясь иль извиваясь
    
Меж нив, полей, лугов;
    
Текут они прозрачны, тихи
    
Во чрево обще вод,
    
В понт синий, в понт глубокий.
    
Уж Знич со Ладою в союзе
    
Взлегли на одр супружний, одр туманный,
    
И тепла мгла в парах прозрачных
    
Взлетела и взвилась высоко.
    
Се, зри, туманы серы там,
    
Собравшися, сгустившись выше,
    
Вступили облака горами,
    
И Стрий налег на их рамена;
    
Юг, Север вниз и вверх бунтуют,
    
Оставши буйны чада
    
Истлевшего хаоса,
    
И перва буря роет волны.
    
Летит дождь теплый вниз на нивы,
    
Где вслед всезиждущим твоим веленьям
    
Велес на свет извел вола
    
И всех зверей дубравных,
    
Где Даждь благой и щедрый
    
Родил древа и злаки.
    
Но ты, отец, с улыбкою рожденья
    
Возвел свои зеницы светлы
    
На юный мир, на юну землю;
    
Ты, видя счастие, блаженство,
    
Повсюду в блеске расширенно,
    
Добро ты видя всюду,
    
Еще помыслил ты.
    
Се паки сильно твое слово,
    
Беременно еще твореньем,
    
Явилось в мир,
    
Явилось облеченно в персти.
    
Се образ твой, о сильный!
    
Се образ дивный, возниченный;
    
Се дух твой, или слово,
    
Живущее в жене и в муже…
    
О человек, творение чудесно!
    
Творенье бренное, о царь земли!
    
Ты слаб, ты червь, ты мал,
    
Пылинка ты в сравнении всего,
    
Но силен, но велик умом,
    
Ты мыслию божествен,
    
Зиждитель и творец!
    
Велик, велик ты, о Перун!
    
Когда разверзишь длань свою широку,
    
Из коей льются изобильно
    
Благодеяния щедроты,
    
И мир, и тишина, и счастье;
    
Когда ущедрит нас
    
Посланник благ твоих великих,
    
Посланник твой Даждьбог.
    
Велик ты также и ужасен,
    
В ночи несясь туч синих, черных,
    
Когда преступны человеки,
    
Твой образ исказив пороком гнусным,
    
Сзывают гром твой с небеси! –
    
Твой гром губительный, карающ
    
И стрелы молнии твоей крылатой.
    
Тогда твоя десница сильна, рдяна,
    
Вращая огнь, удар вознесши вверх,
    
Превыше всех верхов холмистого Олимпа,
    
Низвержет молнию и гром,
    
И звук и треск, и смерть и ужас…
    
Бегут животные, трепещут
    
Пред взором твоего лица паляща
    
И кроются в вертепах темных;
    
Сердца сотрясши всех строптивых,
    
Не смерть ты шлешь, но знак благословенья:
    
Ты паки стре́лу сизу молньи светлой
    
Верг махом в дол,
    
И гром твой глухоутлозвонный
    
Ударил с треском в верх сосны ветвистой
    
И раздробил ее в обломки малы.
    
Но ты тут не ужасен, о Перун!
    
Тебе сосна была та посвященна;
    
Под ней покоился любимец твой Седглав,
    
Седглав, твой жрец верховный, прорицатель,
    
Принесший жертвы, о Перун! тебе обильны:
    
И сто тельцов и сто волов, овнов толико ж;
    
Любезна первенца лобзает,
    
И юношу сего любезна,
    
И сына сердца и души,
    
Он в дальный путь готовит, устрояет,
    
И пред лицом твоим
    
Он отчее ему дал наставленье:
    
«Ты юн еще, о сын мой милый!
    
О Велеслав, ты юн;
    
Но был уже свидетелем злосчастий
    
И бедствий пагубных войны…
    
Уже прошло тому и год и больше,
    
Как многолюдные колена кельтски,
    
Сложив свои все силы
    
Во ополчение едино,
    
От мыса, в дальном море вон торчаща,
    
Иль от конца земли,
    
Чрез Северный Улин, и Тул, и Морвен,
    
И острова Гебридски,
    
И все брега обширной Скандинавьи
    
До самых тех брегов
    
И низких и болотных,
    
Где тихая Нева
    
Свои глубоки волны
    
Из Ладоги влечет
    
И томною своей струей, почти прямою,
    
Весь сонм своих валов бесшумных
    
Исхлынула в Варяжско море; там,
    
Где мглой всегда Котл́ин покрытый
    
Косой иссунулся далеко в море.
    
Сердца, глубоко уязвленны,
    
Что племена славянски сильны,
    
Ступая во следы широки, звучны
    
Своих усопших предков,
    
Оставивших свои
    
Пылающие веси
    
На берегах бушуйной Адрьи,
    
Эпир, Иллирик и Панонью
    
Губителям вселенной в Риме,
    
Простерли меч победоносный
    
За многоводную струю Дуная,
    
За Днестр, за Буг, за Вислу,
    
За славный Ворисфен
    
И даже до брегов камышиста Ильменя,
    
Откуда Волхов извлекает
    
Обильное соборище вод желтых
    
И чрез пороги между скал гранитных
    
Мчит их в сожитие
    
Вод Ладоги пространной;
    
Восстали,
    
Покрыли
    
Варяжски
    
Пучины
    
Несметной тьмой ладей,
    
Прошли они
    
И Рюген,
    
И Даго,
    
И Езель,
    
Прошли они Котл́ин
    
И устье тройственно Невы.
    
Тут, сняв с судов высоки щеглы,
    
Подобны лесу темну,
    
Без листвия, опустошенну
    
И молнией и бурей,
    
Весла́ми воды рассекая,
    
Шли в верх Невы, шли Ладогой,
    
Вошли во устье Волхова
    
И плыли до его порогов.
    
Оставив тут суда,
    
Пошли во строе ратном,
    
Простерли ужас и беды́,
    
Смерть, пламя и оковы мыча
    
По нивам, по холмам.
    
Восплакали славянски девы,
    
Рабыни став врага;
    
Взрыдали жены, дети,
    
Лишась супругов и отцов.
    
Уже кельтско ополченье
    
До того достигло места,
    
Где твой славный дед, отец мой,
    
Где великий Ратомир
    
Новагорода начатки
    
Близ Ильме́ня положил.
    
Уж дымятся, пламенея,
    
Верхи новы и высоки,
    
Кровь ручьями льется всюду.
    
Мала стража городская
    
Скоро смерть мечом вкусила,
    
И сто юных, храбрых воинов,
    
Врата града защищавших,
    
Копием сражаясь, пали,
    
Жертва силы превосходной,
    
Предпочтив поносну плену
    
Смерть. Вломившись в наши стены,
    
Простер враг насильство всюду.
    
Ты тому свидетель сам был,
    
О мой юный друг, друг милый!
    
Как их меч, носясь по стогнам,
    
Не щадил славенской крови,
    
Как младенцы, жены, старцы
    
Погибали беззащитны.
    
Вихрем буйным рыщут всюду,
    
Огнь, и гибель, и крушенье
    
Везде сеют, простирают,
    
И смерть бледна воспарила
    
Над главами всех, готова
    
К извержению кончины
    
Общей всем, что живо было.
    
Ах! почто, почто, несчастный,
    
Не погиб, плачевна жертва
    
Я их лютости и зверства.
    
В среде зеленой кущи,
    
Рукой моею насажденной,
    
Сидела мать твоя и та,
    
Которую рука моя вскормила,
    
Душа моя дала которой душу
    
И сердце мое – сердце;
    
Которую Перун, и я, и мать твоя,
    
И сам ты, друг мой юный, нарицал
    
Возлюбленной уже подругой,
    
Твоей подругою навек.
    
Тогда под сень смиренну нашу
    
Бегут, как алчны львы, рыкая,
    
С мечом, с огнем в руках
    
Враги победоносны.
    
„Кто ты? – Кто ты?“ –
    
Вещает им Ингвар суровый.
    
Он вождь полков был кельтских;
    
Высок, дебел и смугл, а очи малы
    
Как угль сверкали раскаленный
    
Из-под бровей навислых и широких;
    
Власы его кудрявы, желты, густы,
    
Покрытые огромнейшим шеломом,
    
Всклокоченно лежали длинны
    
Врознь по его атлантовым раменам.
    
Рука его была как ветвь претолста
    
И суковата ветвь огромна дуба;
    
Увесиста, широка длань.
    
Был глас его подобен
    
Рычанию вола свирепа,
    
Когда, смертельно уязвленный,
    
Несется он по дебрям, по долинам:
    
„Кто вы?“ – вещает паки к изумленным
    
Он диким и суровым гласом.
    
„Первосвященника Перунова супруга
    
У ног твоих“. – „Восстань, иди со мной“
    
А мы?.. А я с тобой, – вещал
    
Седглав, тут проливая
    
Обильные потоки слез, –
    
Отсутственны мы были и ходили
    
В соседственный Холмград.
    
Там мы с тобою
    
На сделанном брегу высоком,
    
Где столп Перунов возвышался,
    
Курили фимиам.
    
И се вопль наш слух пронзает;
    
Мы по стогнам зрим Холмграда:
    
Бегут, мычутся в боязни
    
Жены, девы и младенцы,
    
Кои, жизнь спасая бегством,
    
Утекли из Новаграда.
    
„Мы погибли, – восклицают, –
    
Погиб Новый град и в пепел
    
Превращен, не существует“.
    
Уж воинственные трубы
    
Вострубили, уж стекались
    
Все полки славянски; строем
    
Все идут ко Новуграду.
    
Сердце наше предвещало
    
Бедство нам и скорбь и слезы;
    
Мы, полки все предваряя,
    
На коней воссели легких,
    
Скачем быстро и несемся.
    
Но, о зрелище ужасно!
    
Рабынь наших мы сретаем, –
    
И несут уж хладно тело
    
Твоей матери Препеты;
    
„Поспешай, – тебе вещала
    
Мать твоя чуть слышным гласом, –
    
Поспешай, коли возможно.
    
Чаромила унесенна
    
Вождем кельтским в ладию…“
    
Хлад и смерть вдруг распростерлись,
    
Очи меркнут – прервалося
    
Ее томное дыханье,
    
И – душа вон излетела…»
    
Старец умолк – и, очи поникши, стоял неподвижен,
    
Будто на казнь осужденный. Протекшие скорби предстали
    
Живы уму его, силою воображенья. Хладеет
    
Кровь в его жилах; колена трепещут; дыханье стесненно
    
Грудь воздымало его. – Восседает. – Юноша,
    
к старцу
    
Очи, исполненны слез, обративши, тако вещает:
    
«Мы шли с воинством поспешно…
    
Я, с друзьями тут моими
    
Отделясь от всех далеко,
    
Вниз по Волхову неслися.
    
Но, увы! уж поздно было.
    
Погрузив корысти многи,
    
Сребро, злато и каменья,
    
Рухлядь мягкую богату –
    
Хладна Севера избытки,
    
Жен и дев восхитив многих,
    
Враги наши плыли скоро,
    
Плыли вниз, едва лишь видны.
    
Не вдаваяся напрасну
    
Мы отчаянью, обратно
    
Мы помчались к Новуграду.
    
Тут, встречаясь с ополченьем
    
Сих врагов неистозлобных,
    
Мы карали их измену,
    
Гнали, били и мертвили,
    
И во Новгород вступили
    
По телам сих лютых воев.
    
Но возможно ли воспомнить
    
Те минуты равнодушно,
    
Те минуты преужасны,
    
Как мы в Новгород вступили?
    
По стогнам летала
    
Смерть люта и бледна,
    
Широко простерши
    
Чугунные крылья.
    
Уж воинство кельтско,
    
Досель разлиянно
    
В домах и по стогнам
    
Велика Новграда,
    
Стекалось в едино,
    
Внушая веленью
    
Вождей своих лютых.
    
Мы, ударив
    
На них строем,
    
Опровергли
    
Их, попрали
    
И достигли
    
Скоро, скоро
    
Того места,
    
Где на вече
    
Собирался
    
Народ мирный.
    
Тут Ингвар, сей
    
Вождь суровый
    
И вождь лютый,
    
Связав руки
    
Вервью тяжкой
    
Ста дев, вел их
    
В плен, в неволю.
    
Увидев ужасно
    
Сие посрамленье,
    
Как львы возревели
    
Мы ярости гневом
    
И буйны стремились
    
На воинство кельтско,
    
Старались отнять весь
    
Их плен и добычу.
    
Сталь сверкнула,
    
Смерть взлетела.
    
Мы разили
    
Врагов сильно;
    
И удары
    
От них страшны
    
Мы терпели,
    
Но вломились
    
Все мы строем
    
В полки кельтски.
    
Наконец их
    
Опрокинув,
    
Смерть им в сердце
    
Наносили
    
И, стараясь
    
Дать свободу
    
Девам пленным,
    
Тьмы врагов мы
    
Истребили
    
И их души
    
Вероломны,
    
В крови черной
    
Источенны,
    
Отослали
    
В царство Ния.
    
Но, ах, пагубна победа!
    
Враги наши, стервененны
    
Поражением толиким,
    
В грудь пронзали всех дев пленных.
    
А хотя мы извлекали
    
В грудь вонзенну харолугу,
    
Но душа, душа томленна
    
Излетала вслед за сталью
    
И лилася в крови дымной.
    
Ингвар, зря тут
    
Неудачу,
    
Отступает,
    
В строй поставя
    
Все останки
    
Своих воев;
    
Отступает
    
Во порядке,
    
В строю дивном
    
К струям желтым,
    
Он в ладьи тут
    
Восседает;
    
Он увез трех
    
Дев с собою,
    
Дев прекрасней
    
Всех во граде, –
    
И, ах, с ними
    
Чаромилу!»
    
«О, друг мой юный! – глас возвыся,
    
Седглав тут рек. –
    
Настал уж день и час отмщенья;
    
Зри, многие полки славянски
    
Уже стекаются отвcюду;
    
Услыши радостны их клики:
    
Се смерть, – гласят, – се пагуба врагам!
    
Бесчисленны ладьи готовы
    
Нести сих славных ратоборцев
    
Поверх валов Варяжска моря.
    
Народ славянский, помня все заслуги
    
Отцов твоих, отцов моих
    
И ведая, сколь мне
    
Перун всесильный благотворен,
    
Сколь мил ему первейший его жрец,
    
Тебя единым гласом все колена
    
Вождем своим уж нарекли.
    
Гряди, гряди на брань
    
И смело подвизайся,
    
Карай, рази врага, им отомщая
    
Все раны, кои он нанес
    
Тебе и мне и нашему язы́ку;
    
Неси ты бурный огнь в селенья кельтски;
    
Лей кровь… ах! для чего
    
Бессильные мои рамена
    
Подъять не могут брони тяжкой,
    
Я был бы вождь полков славянских
    
И, мщеньем ярости
    
Непримиримыя пылая,
    
Вращал бы меч мой обоюдный
    
В груди и недрах сопостатов,
    
Отмщая смерть моей супруги;
    
Из трупов бы врагов, попранных долу,
    
Престол воздвигнувши высокий,
    
Тебе, Перун, тебе я сердце,
    
Из груди вражьей извлеченно,
    
Тебе бы в жертву я принес.
    
О! бог, всесильный бог! –
    
Вещал Седглав тут в исступлении, –
    
Отверзи очи ты души моей,
    
И книга будущих судеб
    
Да предо мною разогнется!»
    
Тут юноша простерся долу
    
В благоговении сердечном;
    
Воздел на небо руки жрец.
    
Вихри сильны вдруг взвилися,
    
Буйны ветры тут завыли,
    
С тучей буря налетела,
    
Сиза молния сверкнула,
    
Гром ударил с треском сильным,
    
Поразил сосну священну,
    
И сосны верх возгорелся.
    
В исступленьи необъятном
    
Жрец, стрясаем богом сильным,
    
Громким гласом восклицает:
    
«О! род ненавистный
    
Славянску языку!
    
Се смерть, сто разинув,
    
Сто челюстей черных,
    
Прострет свою лютость
    
В твою грудь и сердце!
    
Восплачешь, взрыдаешь:
    
Не будет спасенья
    
Тебе ниоткуда…
    
Но… увы! мы только мщенье,
    
Мщенье сладостное вкусим!..
    
А враг наш не истребится…
    
Долго, долго, род строптивый,
    
Ты противен нам пребудешь…
    
Но се мгла мне взор объемлет,
    
Скрылось будущее время…
    
Зрю еще, – о сын любезный,
    
Ты по странствиях далеких
    
Наконец обрящешь живу
    
Ты любезну Чаромилу, –
    
Но я того уже не узрю…»
    
И се удар громовый повторился,
    
Земля трясется; жрец воскликнул:
    
«Иди, мой сын, иди,
    
Иди, о друг мой юный.
    
Се слава в облаке златом
    
Плетет тебе венец лавровый.
    
Зри, там чертог божественный отверст,
    
Он ждет тебя и восприимет,
    
Когда увянешь, не дожив
    
Блаженных поздных дней;
    
Но если смерть в полете своем быстром
    
Тебя на ратном поле дальном
    
Щадить не перестанет
    
И лютая ее коса
    
Тебя минует и допустит
    
Главу твою покрыться
    
Сребристыми космами,
    
Тогда блаженны дни твои пребудут
    
В объятиях супруги милой,