1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 
«Et mêle une douceur secrète      

«A ces pleurs, que je sens couler>.      

[Ядовитая пища слишком чувствительной души,      

Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,      

Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,      

Приди, утиши муки моего мрачного уединения      

И присоедини тайную сладость      

К этим слезам, которых я чувствую течение.]      

       

Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис  читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего  его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга  как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.      

Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя  партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли  (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с  преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль,  которая связывала ее сына с богатой Жюли.      

- Toujours charmante et mélancolique, cette  chère Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая  Жюли.] - говорила она дочери. - Борис говорит, что он отдыхает душой в  вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, -  говорила она матери.      

- Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее  время, - говорила она сыну, - не могу тебе описать! Да и кто может не  любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! - Она замолкала  на минуту. - И как мне жалко ее maman, - продолжала она, - нынче  она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она  бедная всё сама одна: ее так обманывают!      

Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся  над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее  внимательно о пензенских и нижегородских имениях.      

Жюли уже давно ожидала предложенья от своего  меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое‑то тайное  чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее  ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей  любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и  каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с  собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии  Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на  ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из  меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия,  Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в  воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и  распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и  иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское  самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив  только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность,  и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то  самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой  разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно  оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.      

- Mon cher, - сказала Анна  Михайловна сыну, - je sais de bonne source que le Prince  Basile envoie son fils à Moscou pour lui faire épouser Julieie. [Мой  милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в  Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы  было ее. Как ты думаешь, мой друг? - сказала Анна Михайловна.      

Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц  тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и  употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках  другого - в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к  Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с  веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на  вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал  с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он  раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко  могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит  только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это  правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест  каждому.      

- Для этого я бы советовал вам: - начал было Борис,  желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль,  что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои  труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи,  опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно‑раздраженного и нерешительного  лица и сказал: - Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда.  Напротив: - Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё  раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным  ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть  ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул  румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: - «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить  больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она  заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он  любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за  пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила  то, что требовала.      

Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их  мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в  Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.VI      

       

Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в  Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, - а нельзя было  ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того  нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было  воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его  будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали  на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился  остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу  свое гостеприимство.      

Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи  Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже  выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.      

Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко  и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других  людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не  признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством,  потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее  бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала  просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом  обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три‑четыре  гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать  газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и  ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.      

Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней  завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу.  Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в  дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было  подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она  не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить  гостей и их вещи.      

- Графские? - сюда неси, говорила она, указывая на  чемоданы и ни с кем не здороваясь. - Барышни, сюда налево. Ну, вы что  лебезите! - крикнула она на девок. - Самовар чтобы согреть! -  Пополнела, похорошела, - проговорила она, притянув к себе за капор  разрумянившуюся с мороза Наташу. - Фу, холодная! Да раздевайся же  скорее, - крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. -  Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, - сказала она Соне, этим  французским приветствием оттеняя свое слегка‑презрительное и ласковое  отношение к Соне.      

Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю,  Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.      

- Душой рада, что приехали и что у меня  остановились, - говорила она. - Давно пора, - сказала она,  значительно взглянув на Наташу: - старик здесь и сына ждут со дня на день.  Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, - прибавила  она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об  этом. - Теперь слушай, - обратилась она к графу, - завтра что же  тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? - она загнула один палец; -  плаксу Анну Михайловну? - два. Она здесь с сыном. Женится сын‑то!  Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним  прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их - она указала на барышень -  завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер‑Шельме заедем. Ведь, небось,  всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни  княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два  боченка на руки надела. Ведь нынче, что день - новая мода. Да у тебя‑то у  самого какие дела? - обратилась она строго к графу.      

- Всё вдруг подошло, - отвечал граф. - Тряпки  покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша  будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.      

- Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в  Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, -  сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и  крестницы своей Наташи.      

На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к  Иверской и к m‑me Обер‑Шальме, которая так боялась Марьи  Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить  ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она  выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.      

- Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком.  Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на  аршин от земли). - Наташа радостно краснела. - Я его люблю и всю  семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал,  чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без  него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно.  Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё  и хорошо будет.      

Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости,  но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя  Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что  никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя  Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего  не нужно было.      

- Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою  золовку, люблю. Золовки - колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня  просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся  хорошенько: ты моложе ее. Как твой‑то приедет, а уж ты и с сестрой и с  отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?      

- Лучше, - неохотно отвечала Наташа.VII      

       

На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья  Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом  собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время  ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий  выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа,  одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа.  «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили.  И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его -  за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить  меня!»      

Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли  в сени.      

- Ну, Господи благослови, - проговорил граф, полу‑шутя,  полу‑серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в  переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их  приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать  о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем‑то. В залу  выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что‑то, упоминая о  княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым,  что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям  вышла m‑lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и  проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными  пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь  казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне  Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно‑веселой и  тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую  невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее  красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого  непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была  взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что  ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их  не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась,  как бы князь не сделал какую‑нибудь выходку, так как он казался очень  взволнованным приездом Ростовых.      

- Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою  певунью, - сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто  он боялся, не взойдет ли старый князь. - Уж как я рад, что вы  познакомились: Жаль, жаль, что князь всё нездоров, - и сказав еще  несколько общих фраз он встал. - Ежели позволите, княжна, на четверть  часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью  Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.      

Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того,  чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал  это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем,  которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и  беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за  своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим  взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну.  Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у  Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.      

M‑lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на  нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не  выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и  театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней,  беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая - ей казалось  - делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей  не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа  вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще  более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного  разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи  выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и  халате.      

- Ах, сударыня, - заговорил он, - сударыня,  графиня: графиня Ростова, коли не ошибаюсь: прошу извинить, извинить: не знал,  сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери  зашел в таком костюме. Извинить прошу: видит Бог не знал, - повторил он  так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья  стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа,  встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m‑lle Bourienne  приятно улыбалась.      

- Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не  знал, - пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M‑lle  Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье  князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они  молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать,  тем недоброжелательнее они думали друг о друге.      

Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и  заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую  княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней  полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая  говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем  мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не  могла этого сделать и потому, что m‑lle Bourienne мешала ей, и потому,  что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке.  Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к  Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо:»  Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.      

- Милая Натали, - сказала княжна Марья, -  знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье: - Она остановилась, чувствуя,  что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.      

- Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об  этом, - сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами,  которые она чувствовала в горле.      

«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только  вышла из комнаты.      

Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей  комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и  целовала ее в волосы.      

- Наташа, об чем ты? - говорила она. - Что  тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.      

- Нет, ежели бы ты знала, как это обидно: точно я:      

- Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе  за дело? Поцелуй меня, - сказала Соня.      

Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу,  прижала к ней свое мокрое лицо.      

- Я не могу сказать, я не знаю. Никто не  виноват, - говорила Наташа, - я виновата. Но всё это больно ужасно.  Ах, что он не едет!:      

Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна,  знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает  расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими  гостями.VIII      

       

В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья  Дмитриевна достала билет.      

Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от  ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она,  одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала,  что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно  и любовно.      

«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как  прежде, с какой‑то глупой робостью перед чем‑то, а по новому,  просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня  теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и  потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его - как я вижу  эти глаза! думала Наташа. - И что мне за дело до его отца и сестры: я  люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и  вместе детской: Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на  это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», - и она отошла  от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. - «И как может Соня  так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»!  подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.      

«Нет, она совсем другая. Я не могу»!      

Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и  разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь,  сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова  любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с  отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она  чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет.  Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых  подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел  граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и  продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из‑за притворенных  дверей уже слышались звуки музыки.      

- Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] -  прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и  отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды  лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер.  Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым  взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя  платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных  лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее  обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый  рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.      

Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с  графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя  общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем,  знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту  одного из лучших женихов России.      

Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот  вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она  поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему  окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая,  обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно  бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.      

- Посмотри, вот Аленина - говорила Соня, - с матерью  кажется!      

- Батюшки! Михаил Кирилыч‑то еще  потолстел, - говорил старый граф.      

- Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!      

- Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с  невестой. - Друбецкой сделал предложение!      

- Как же, нынче узнал, - сказал Шиншин, входивший  в ложу Ростовых.      

Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел  отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа  знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.      

Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась  гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и  улыбаясь говорил что‑то своей невесте.      

«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И  он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели  бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».      

Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и  счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера -  жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг  всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.      

«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство?  Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала  оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой  середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху  зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду  театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как  будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая  молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.      

Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню,  указывая ей на прежнего обожателя.      

- Узнала? - спросил он. - И откуда он  взялся, - обратился граф к Шиншину, - ведь он пропадал куда‑то?      

- Пропадал, - отвечал Шиншин. - На Кавказе  был, а там бежал, и, говорят, у какого‑то владетельного князя был  министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские  барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь  нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, -  говорил Шиншин. - Долохов, да Курагин Анатоль - всех у нас барынь с ума  свели.      

В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной  косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была  двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым  шелковым платьем.      

Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги,  прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже  второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом  Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова,  жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.      

- Давно пожаловали, графиня? - заговорил  он. - Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек  своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, - говорил Илья  Андреич. - Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?      

- Да, он хотел зайти, - сказала Элен и внимательно  посмотрела на Наташу.      

Граф Илья Андреич опять сел на свое место.      

- Ведь хороша? - шопотом сказал он Наташе.      

- Чудо! - сказала Наташа, - вот влюбиться  можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка  капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась  занавесь.      

Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло,  и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных  каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену.  Наташа тоже стала смотреть.IX      

       

На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли  крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на  досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна,  очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к  которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что‑то. Когда они  кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел  мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом  и стал петь и разводить руками.      

Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела  она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами  руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою  партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и  кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали,  улыбаясь и разводя руками, кланяться.      

После деревни и в том серьезном настроении, в котором  находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом  оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и  странно‑наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся,  говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё  это было так вычурно‑фальшиво и ненатурально, что ей становилось то  совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица  зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в  ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали  притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!»  думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов  в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен,  которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз,  смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою  согретый воздух. Наташа мало‑по‑малу начинала приходить в давно не  испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что  перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно,  без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и  пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко  от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.      

В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала  арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и  зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин.  Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по  направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта,  с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль  Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был  теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел  сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так  хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения  добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не  торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою  надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он  подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей  головой и наклонясь спросил что‑то, указывая на Наташу.      

- Mais charmante! [Очень мила!] - сказал он, очевидно  про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ.  Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув  локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело  подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.      

- Как похожи брат с сестрой! - сказал граф. -  И как хороши оба!      

Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую‑то  историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому,  что он сказал про нее charmante.      

Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и  стали ходить и выходить.      

Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял  поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне  просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и  кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого  Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в  котором она находилась, всё казалось просто и естественно.      

Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась;  и точно так же улыбнулась Наташа Борису.      

Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми  знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем,  что они знакомы с ней.      

Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы,  глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло  ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по  ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере  показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его  было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела  Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и  стал что‑то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав  Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он  облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с  Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему‑то  узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он  почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом,  что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так  уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.      

Во втором акте были картины, изображающие монументы и была  дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в  басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях.  Люди стали махать руками, и в руках у них было что‑то вроде кинжалов;  потом прибежали еще какие‑то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая  была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а  долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что‑то  металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти  действия прерывались восторженными криками зрителей.      

Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в  партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и  смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не  приходило в голову, чтобы в этом было что‑нибудь дурное.      

Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала,  повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в  перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней  в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.      

- Да познакомьте же меня с вашими прелестными  дочерьми, - сказала она, - весь город про них кричит, а я их не знаю.      

Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так  приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от  удовольствия.      

- Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, -  говорила Элен. - И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!      

Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию  обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности  льстить, совершенно просто и натурально.      

- Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими  дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить  ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, -  сказала она Наташе с своей однообразно‑красивой улыбкой. - Я слышала  о вас и от моего пажа - Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего  мужа - Болконского, князя Андрея Болконского, - сказала она с особенным  ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. - Она  попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть  остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.      

В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором  горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками.  В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и,  видимо робея, дурно пропел что‑то, и сел на малиновый трон. Девица,  бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с  распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем‑то горестно пела,  обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с  голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом  скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и  худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла  на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере  захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре  заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал  прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60  тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и  кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все  стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом  опять один из царей закричал что‑то под музыку, и все стали петь. Но  вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды  уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих  за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и  треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора!  Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь,  смотрела вокруг себя.      

- N'est ce pas qu'il est admirable -  Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] - сказала Элен, обращаясь к  ней.      

- Oh, oui, [О, да,] - отвечала Наташа.X      

       

В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и,  нагибаясь и стараясь не зацепить кого‑нибудь, вошел Анатоль.      

- Позвольте мне вам представить брата, -  беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через  голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась.  Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал,  что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он  имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо  умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу  странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в  этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была  самая наивная, веселая и добродушная улыбка.      

Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про  то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.      

- А знаете, графиня, - сказал он, вдруг обращаясь  к ней, как к старой давнишней знакомой, - у нас устраивается карусель в  костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у  Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? - проговорил он.      

Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с  оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было  это приятно, но почему‑то ей тесно и тяжело становилось от его  присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на  ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на  ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей  совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой  и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя  страшно‑близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась,  как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они  говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она  никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто  спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким‑то  генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как  только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».      

В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль  своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы  прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и  покраснела. Ей постоянно казалось, что что‑то неприличное она делает,  говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.      

- Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает  город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли?  Ну а теперь очень нравится, - сказал он, значительно глядя на нее. -  Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, - сказал он, и, протянув руку к  ее букету и понижая голос, сказал: - Vous serez la plus jolie. Venez, chère comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы  будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот  цветок.]      

Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но  она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не  знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но  только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.      

«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить  это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться.  Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная  ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя  прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет  никакой преграды.      

Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и  веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру,  в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей  вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о  деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно,  давно прошедшее.      

В четвертом акте был какой‑то чорт, который пел, махая  рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда.  Наташа только это и видела из четвертого акта: что‑то волновало и мучило  ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила  глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету  и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа,  взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно  улыбаясь, смотрел на нее.      

       

       

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что  с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем,  за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из  комнаты. - «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить  до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками,  стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять  того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно,  неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам  прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и  старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали  браво, - там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но  теперь одной, самой с собой, это было непонятно. - «Что это такое? Что  такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести,  которые я испытываю теперь»? думала она.      

Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в  постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и  цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию.  Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.      

«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она  себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю  это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого.  Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть  ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей  может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой!  зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой‑то  инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было - инстинкт  говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она  опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и  представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого  человека, в то время как он пожал ее руку.XI      

       

Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из  Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же  долгами, которые кредиторы требовали с отца.      

Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину  его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта  главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец  сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.      

Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у  Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда  ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.      

Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор  как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем,  что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис,  с главою которых - mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких  сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков  Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и  балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими  дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с  богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем  более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два  года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в  Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей  дочери.      

Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые  он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.      

Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и  другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя  было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего  дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут  отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его  поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна  жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч  дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в  это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в  высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи  занимал у встречного и поперечного.      

Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша.  Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали.  Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца,  портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не  отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и  женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного,  а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он  не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно  презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.      

У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство  сознания невинности, такое же, как и у магдалин‑женщин, основанное на той  же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё  простится, потому что он много веселился».      

Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего  изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь,  сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих  целей.      

Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство.  Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для  приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого  чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему  был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением,  привычкой и потребностью для Долохова.      

Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за  ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее  рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло  выйти из этого ухаживанья - Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не  знал того, что выйдет из каждого его поступка.      

- Хороша, брат, да не про нас, - сказал ему  Долохов.      

- Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, -  сказал Анатоль. - А?      

- Ты подожди лучше, когда замуж выйдет:      

- Ты знаешь, - сказал Анатоль, - j'adore les  petites filles: [обожаю девочек:] - сейчас потеряется.      

- Ты уж попался раз на petite fille [девочке], -  сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. - Смотри!      

- Ну уж два раза нельзя! А? - сказал Анатоль,  добродушно смеясь.XII      

       

Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто  не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем‑то, скрывая от Наташи,  переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом  князе и что‑то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую  минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на  Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле,  чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились  неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх  и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он  никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что‑нибудь.  Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о  нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось  воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о  Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже  ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей  воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице  этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство.  На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко  была не так спокойна и счастлива, как была прежде.      

В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей  к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.      

- Я этих модных церквей не люблю, - говорила она,  видимо гордясь своим свободомыслием. - Везде Бог один. Поп у нас  прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого  святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!      

Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать  их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все  были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду  прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но  ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом  лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение  торжественности.      

Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми  чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом,  одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что  едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет  Наташи.      

После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка  от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень  довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как  она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову,  гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки  голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был  голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в  комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в  темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.      

- Ah, ma délicieuse! [О, моя прелестная!] -  сказала она красневшей Наташе. - Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни  на что не похоже, мой милый граф, - сказала она вошедшему за ней Илье  Андреичу. - Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не  отстану! Нынче вечером у меня m‑lle Georges декламирует и соберутся кое‑кто;  и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m‑lle Georges,  то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами  прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. - Она кивнула  головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле  зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не  переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой  Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем  en gaz métallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из  Парижа и советовала Наташе сделать такое же.      

- Впрочем, вам все идет, моя прелестная, -  говорила она.      

С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она  чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини  Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей  теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти  влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей  стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее  свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с  Наташей забавляла ее.      

Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то,  что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и  всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в  сторону свою protégée.      

- Вчера брат обедал у меня - мы помирали со смеху -  ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou,  mais fou amoureux de vous, ma chère. [Он сходит с ума, но сходит  с ума от любви к вам, моя милая.]      

Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.      

- Как краснеет, как краснеет, ma délicieuse!  [моя прелесть!] - проговорила Элен. - Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma délicieuse, ce n'est pas une  raison pour se cloitrer. Si même vous êtes promise, je suis  sûre que votre рromis aurait désiré  que vous alliez dans le monde en son absence plutôt que de  dépérir d'ennui. [Из того, что вы любите кого‑нибудь,  моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я  уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет,  чем погибали со скуки.]      

«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с  мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись  про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде  представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande  dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала  Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми  глазами глядя на Элен.      

К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная,  очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована  от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На  вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о  посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:      

- С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну,  да уж если обещала, поезжай, рассеешься, - прибавила она, обращаясь к  Наташе.XIII      

       

Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На  вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе.  Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло  преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M‑lle  Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов  и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у  нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и  уехать как только кончится представление Georges.      

Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас  же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа  его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она  нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им,  охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и  туалетом. Вскоре после их приезда, m‑lle Georges вышла из комнаты, чтобы  одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль  подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи,  сел подле нее. Анатоль сел сзади.      

M‑lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми  руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее  пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе.  Послышался восторженный шопот. M‑lle Georges строго и мрачно оглянула  публику и начала говорить по‑французски какие‑то стихи, где речь  шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами  шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела,  выкатывая глаза.      

- Adorable, divin, délicieux! [Восхитительно,  божественно, чудесно!] - слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую  Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что  делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том  странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором  нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее  сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего‑то.      

После первого монолога всё общество встало и окружило m‑lle  Georges, выражая ей свой восторг.      

- Как она хороша! - сказала Наташа отцу, который  вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.      

- Я не нахожу, глядя на вас, - сказал Анатоль,  следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его  слышать. - Вы прелестны: с той минуты, как я увидал вас, я не переставал:.      

- Пойдем, пойдем, Наташа, - сказал граф, возвращаясь  за дочерью. - Как хороша!      

Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно‑удивленными  глазами смотрела на него.      

После нескольких приемов декламации m‑lle Georges  уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.      

Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее  импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во  время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante  [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять  танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и  только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что  он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку.  Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно‑нежное  выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него  сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.      

- Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю  другого, - проговорила она быстро: - Она взглянула на него. Анатоль не  смутился и не огорчился тем, что она сказала.      

- Не говорите мне про это. Что мне зa дело? -  сказал он. - Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я  виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.      

Наташа, оживленная и тревожная, широко‑раскрытыми,  испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно.  Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и  грос‑фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни  была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она  помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что  Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой  диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда‑то исчезла, они  остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:      

- Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу  вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?: - и он, заслоняя ей дорогу,  приближал свое лицо к ее лицу.      

Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее  глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.      

- Натали?! - прошептал вопросительно его голос, и  кто‑то больно сжимал ее руки.      

- Натали?!      

«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее  взгляд.      

Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она  почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья  Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него  испуганно‑вопросительно и пошла к двери.      

- Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только  одно, ради Бога,] - говорил Анатоль.      

Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это  слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему  ответила.      

- Nathalie, un mot, un seul, - всё повторял он,  видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.      

Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись  ужинать, Ростовы уехали.      

Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил  неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея  она любила - она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила  тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она.  «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку,  ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила  его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его.  Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не  находя ответов на эти страшные вопросы.XIV      

       

Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали,  задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и  позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела  перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех  и старалась казаться такою же, какою она была всегда.      

После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее),  сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.      

- Ну‑с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и  вот вам мой совет, - начала она. - Вчера, как вы знаете, была я у  князя Николая; ну‑с и поговорила с ним:. Он кричать вздумал. Да меня не  перекричишь! Я всё ему выпела!      

- Да что же он? - спросил граф.      

- Он‑то что? сумасброд: слышать не хочет; ну, да  что говорить, и так мы бедную девочку измучили, - сказала Марья  Дмитриевна. - А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в  Отрадное: и там ждать:      

- Ах, нет! - вскрикнула Наташа.      

- Нет, ехать, - сказала Марья Дмитриевна. - И  там ждать. - Если жених теперь сюда приедет - без ссоры не обойдется, а он  тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.      

Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю  разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в  Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно  будет только в Отрадном.      

- И истинная правда, - сказал он. - Я и  жалею, что к нему ездил и ее возил, - сказал старый граф.      

- Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не  сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, - сказала Марья Дмитриевна,  что‑то отыскивая в ридикюле. - Да и приданое готово, чего вам еще  ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с  Богом поезжайте. - Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала  Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. - Тебе пишет. Как мучается,  бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.      

- Да она и не любит меня, - сказала Наташа.      

- Вздор, не говори, - крикнула Марья Дмитриевна.      

- Никому не поверю; я знаю, что не любит, -  смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная  решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и  нахмуриться.      

- Ты, матушка, так не отвечай, - сказала  она. - Что я говорю, то правда. Напиши ответ.      

Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо  княжны Марьи.      

Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего  между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна  Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую  выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.      

«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно  расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он  добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна  Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять  увидеться с ней.      

Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы  написать ответ: «Chère princesse>, [Дорогая княжна,] быстро, механически  написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того,  что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя  над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»: И чтоб не  думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать  узоры.      

После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо  княжны Марьи. - «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро  всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе  вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила  Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе  столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем,  разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего  свидания с Анатолем.      

«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном  затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я  должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала  она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть - одинаково невозможно. А с этим   ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя  Андрея, которым я жила так долго?»      

- Барышня, - шопотом с таинственным видом сказала  девушка, входя в комнату. - Мне один человек велел передать. Девушка  подала письмо. - Только ради Христа, - говорила еще девушка, когда  Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное  письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно -  что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит,  иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке  любовное письмо от него?»      

Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное  письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем  отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.      

«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами  или умереть. Мне нет другого выхода», - начиналось письмо. Потом он писал,  что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные  причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей  стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их  блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.      

«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в  двадцатый раз письмо и отыскивая какой‑то особенный глубокий смысл в  каждом его слове.      

В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила  барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.XV      

       

Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к  удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее  лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.      

Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая  объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и  счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и  дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.      

«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко?  Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого  Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым,  благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее  взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и  нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная  от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может  этого сделать!»      

Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее  лицо.      

- Наташа! - сказала она чуть слышно.      

Наташа проснулась и увидала Соню.      

- А, вернулась?      

И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты  пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи  выразило смущение и подозрительность.      

- Соня, ты прочла письмо? - сказала она.      

- Да, - тихо сказала Соня.      

Наташа восторженно улыбнулась.      

- Нет, Соня, я не могу больше! - сказала  она. - Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!:  Соня, голубчик, он пишет: Соня:      

Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на  Наташу.      

- А Болконский? - сказала она.      

- Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я  счастлива! - сказала Наташа. - Ты не знаешь, что такое любовь:      

- Но, Наташа, неужели то  всё кончено?      

Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как  будто не понимая ее вопроса.      

- Что ж, ты отказываешь князю Андрею? - сказала  Соня.      

- Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты  слушай, - с мгновенной досадой сказала Наташа.      

- Нет, я не могу этому верить, - повторила  Соня. - Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг:  Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три  дня забыть всё и так:      

- Три дня, - сказала Наташа. - Мне кажется, я  сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты  этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. - Наташа обняла и  поцеловала ее.      

- Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я  теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала  его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не  любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого.  Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? - говорила Наташа с счастливым и  испуганным лицом.      

- Но ты подумай, что ты делаешь, - говорила  Соня, - я не могу этого так оставить. Эти тайные письма: Как ты могла его  допустить до этого? - говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с  трудом скрывала.      

- Я тебе говорила, - отвечала Наташа, - что у  меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!      

- Так я не допущу до этого, я расскажу, - с  прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.      

- Что ты, ради Бога: Ежели ты расскажешь, ты мой  враг, - заговорила Наташа. - Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь,  чтоб нас разлучили:      

Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и  жалости за свою подругу.      

- Но что было между вами? - спросила она. -  Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?      

Наташа не отвечала на ее вопрос.      

- Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай  меня, - упрашивала Наташа. - Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие  дела. Я тебе открыла:      

- Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в  дом? - спрашивала Соня. - Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь  князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа,  ты подумала, какие могут быть тайные причины ?      

Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой  в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.      

- Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!      

Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.      

- Ежели бы были причины: - начала она. Но Наташа  угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.      

- Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты  понимаешь ли? - прокричала она.      

- Любит ли он тебя?      

- Любит ли? - повторила Наташа с улыбкой сожаления  о непонятливости своей подруги. - Ведь ты прочла письмо, ты видела его?      

- Но если он неблагородный человек?      

- Он!: неблагородный человек? Коли бы ты знала! -  говорила Наташа.      

- Если он благородный человек, то он или должен  объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не  хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, -  решительно сказала Соня.      

- Да я жить не могу без него! - закричала Наташа.      

- Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни  об отце, о Nicolas.      

- Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его.  Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его  люблю? - кричала Наташа. - Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться,  уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, - злобно кричала Наташа  сдержанно‑раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала  из комнаты.      

Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот  ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она  коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь  великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть  всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его  женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.      

       

       

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в  среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.      

В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой  обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять  встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что‑то,  желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем  прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение,  которого ждала ее подруга.      

- Вот ты, Соня, говорила разные глупости про  него, - начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети,  когда хотят, чтобы их похвалили. - Мы объяснились с ним нынче.      

- Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я  рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он  сказал?      

Наташа задумалась.      

- Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал:  Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня  зависит отказать ему.      

Соня грустно вздохнула.      

- Но ведь ты не отказала Болконскому, - сказала  она.      

- А может быть я и отказала! Может быть с Болконским  всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?      

- Я ничего не думаю, я только не понимаю этого:      

- Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он  человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.      

- Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех  жалею. Но что же мне делать?      

Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась  Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем  серьезнее и строже было лицо Сони.      

- Наташа, - сказала она, - ты просила меня не  говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю  ему. Зачем эта тайна?      

- Опять, опять! - перебила Наташа.      

- Наташа, я боюсь за тебя.      

- Чего бояться?      

- Я боюсь, что ты погубишь себя, - решительно  сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.      

Лицо Наташи опять выразило злобу.      

- И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не  ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.      

- Наташа! - испуганно взывала Соня.      

- Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!      

Наташа выбежала из комнаты.      

Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же  выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам,  принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.      

Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз,  следила за своей подругой.      

Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня  заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего‑то  и что она сделала какой‑то знак проехавшему военному, которого Соня  приняла за Анатоля.      

Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и  заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном  состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала  фразы, всему смеялась).      

После чая Соня увидала робеющую горничную девушку,  выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала,  что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой‑нибудь  страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.      

«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в  лице ее было что‑то особенно жалкое и решительное. Она заплакала,  прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, - но  что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно  доказывали, почему у Наташи было какое‑то страшное намерение. «Графа нет.  Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит  ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?: Но  может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала  письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так  верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в  темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню  благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а  не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их  семейство», думала она.XVI      

       

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План  похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в  тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план  этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера  обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в  приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был  приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и  была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там  на почтовых они должны были скакать за‑границу.      

У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч  денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.      

Два свидетеля - Хвостиков, бывший приказный, которого  употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый  человек, питавший беспредельную любовь к Курагину - сидели в первой комнате за  чаем.      

В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими  коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и  сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в  расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет  в заднюю комнату, где его лакей‑француз с другими укладывал последние  вещи. Долохов считал деньги и записывал.      

- Ну, - сказал он, - Хвостикову надо дать две  тысячи.      

- Ну и дай, - сказал Анатоль.      

- Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за  тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, - сказал Долохов, показывая  ему записку. - Так?      

- Да, разумеется, так, - сказал Анатоль, видимо не  слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед  себя.      

Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой  улыбкой.      

- А знаешь что - брось всё это: еще время есть! -  сказал он.      

- Дурак! - сказал Анатоль. - Перестань  говорить глупости. Ежели бы ты знал: Это чорт знает, что такое!      

- Право брось, - сказал Долохов. - Я тебе  дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?      

- Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?: -  сморщившись сказал Анатоль. - Право не до твоих дурацких шуток. - И  он ушел из комнаты.      

Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда  Анатоль вышел.      

- Ты постой, - сказал он вслед Анатолю, - я  не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.      

Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить  внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.      

- Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне  с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто  паспорт взял, кто денег достал? Всё я.      

- Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не  благодарен? - Анатоль вздохнул и обнял Долохова.      

- Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду  сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо.  Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд  подведут:      

- Ах! глупости, глупости! - опять сморщившись  заговорил Анатоль. - Ведь я тебе толковал. А? - И Анатоль с тем особенным  пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они  дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял  Долохову. - Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет  недействителен, - cказал он, загибая палец, - значит я не отвечаю; ну  а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну  ведь так? И не говори, не говори, не говори!      

- Право, брось! Ты только себя свяжешь:      

- Убирайся к чорту, - сказал Анатоль и, взявшись  за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло  близко перед Долоховым. - Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как  бьется! - Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. - Ah!  quel pied, mon cher, quel regard! Une déesse!! [О! Какая ножка, мой  друг, какой взгляд! Богиня!!] A?      

Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми  глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.      

- Ну деньги выйдут, тогда что?      

- Тогда что? А? - повторил Анатоль с искренним недоумением  перед мыслью о будущем. - Тогда что? Там я не знаю что: Ну что глупости  говорить! - Он посмотрел на часы. - Пора!      

Анатоль пошел в заднюю комнату.      

- Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! - крикнул он на  слуг.      

Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать  поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.      

Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване,  задумчиво улыбался и что‑то нежно про себя шептал своим красивым ртом.      

- Иди, съешь что‑нибудь. Ну выпей! - кричал  ему из другой комнаты Долохов.      

- Не хочу! - ответил Анатоль, всё продолжая  улыбаться.      

- Иди, Балага приехал.      

Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный  троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими  тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из  Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он  увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками,  как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков,  и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал  под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой,  которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая  обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто  зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их  денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей  жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему  переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати  верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во  весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий  крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать  шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв  сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.      

Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды  и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по  двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил  сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их,  он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав  через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев  приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда  сажали господа.      

- Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше  сиятельство, - говорил он. - Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать  уж ссудите, что можете.      

И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по  тысяче и по две рублей.      

Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной,  толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими  маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на  шелковой подкладке, надетом на полушубке.      

Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову,  протягивая черную, небольшую руку.      

- Федору Ивановичу! - сказал он, кланяясь.      

- Здорово, брат. - Ну вот и он.      

- Здравствуй, ваше сиятельство, - сказал он  входившему Анатолю и тоже протянул руку.      

- Я тебе говорю, Балага, - сказал Анатоль, кладя  ему руки на плечи, - любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи: На  каких приехал? А?      

- Как посол приказал, на ваших на зверьях, -  сказал Балага.      

- Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три  часа приехать. А?      

- Как зарежешь, на чем поедем? - сказал Балага,  подмигивая.      

- Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! - вдруг,  выкатив глаза, крикнул Анатоль.      

- Что ж шутить, - посмеиваясь сказал ямщик. -  Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать  будем.      

- А! - сказал Анатоль. - Ну садись.      

- Что ж, садись! - сказал Долохов.      

- Постою, Федор Иванович.      

- Садись, врешь, пей, - сказал Анатоль и налил ему  большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия,  он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.      

- Что ж, когда ехать‑то, ваше сиятельство?      

- Да вот: (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать.  Смотри же, Балага. А? Поспеешь?      

- Да как выезд - счастлив ли будет, а то отчего же не  поспеть? - сказал Балага. - Доставляли же в Тверь, в семь часов  поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.      

- Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, -  сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все  глаза умиленно смотрел на Курагина. - Ты веришь ли, Макарка, что дух  захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?      

- Уж лошади ж были! - продолжал рассказ  Балага. - Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, - обратился он  к Долохову, - так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать  нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство,  сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать  нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.XVII      

       

Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в  подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на  бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той  самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял  стакан вина.      

- Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, -  сказал Анатоль. - Ну, товарищи, друзья: он задумался: - молодости: моей,  прощайте, - обратился он к Макарину и другим.      

Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо  хотел сделать что‑то трогательное и торжественное из этого обращения к  товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал  одной ногой. - Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи,  друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда  свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. -  сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.      

- Будь здоров, - сказал Балага, тоже выпив свой  стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал  Анатоля. - Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, -  проговорил он.      

- Ехать, ехать! - закричал Анатоль.      

Балага было пошел из комнаты.      

- Нет, стой, - сказал Анатоль. - Затвори  двери, сесть надо. Вот так. - Затворили двери, и все сели.      

- Ну, теперь марш, ребята! - сказал Анатоль  вставая.      

Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в  переднюю.      

- А шуба где? - сказал Долохов. - Эй,  Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как  увозят, - сказал Долохов, подмигнув. - Ведь она выскочит ни жива, ни  мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша,  и сейчас озябла и назад, - а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.      

Лакей принес женский лисий салоп.      

- Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка,  соболий! - крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.      

Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными  глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала  с собольим салопом на руке.      

- Что ж, мне не жаль, ты возьми, - сказала она,  видимо робея перед своим господином и жалея салопа.      

Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и  закутал ее.      

- Вот так, - сказал Долохов. - И потом вот  так, - сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только  перед лицом немного открытым. - Потом вот так, видишь? - и он  придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого  виднелась блестящая улыбка Матреши.      

- Ну прощай, Матреша, - сказал Анатоль, целуя  ее. - Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай,  Матреша; ты мне пожелай счастья.      

- Ну, дай‑то вам Бог, князь, счастья  большого, - сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.      

У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали  их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо  разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели  в другую тройку.      

- Готовы, что ль? - спросил Балага.      

- Пущай! - крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи,  и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.      

- Тпрру! Поди, эй!: Тпрру, - только слышался крик  Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила  карету, что‑то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.      

Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и,  вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.      

Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с  Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток  отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.      

- На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, -  сказала она.      

Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор,  поворотил за угол и вбежал на крыльцо.      

Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил  Анатоля.      

- К барыне пожалуйте, - басом сказал лакей,  загораживая дорогу от двери.      

- К какой барыне? Да ты кто? - запыхавшимся  шопотом спрашивал Анатоль.      

- Пожалуйте, приказано привесть.      

- Курагин! назад, - кричал Долохов. - Измена!  Назад!      

Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с  дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним  усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его  за калитку и побежал с ним назад к тройке.XVIII      

       

Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре,  заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья  Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.      

- Мерзавка, бесстыдница, - сказала она ей. -  Слышать ничего не хочу! - Оттолкнув удивленными, но сухими глазами  глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в  ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею  приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.      

Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что  приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго  ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав  ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.      

- Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради  Бога! - сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и  вошла. «Гадко, скверно: В моем доме: Мерзавка, девчонка: Только отца жалко!»  думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю  всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в  комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она  лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.      

- Хороша, очень хороша! - сказала Марья  Дмитриевна. - В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться‑то  нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. - Марья Дмитриевна тронула ее  за руку. - Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая  последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. -  Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от  беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась  на Соню и присела на диване подле Наташи.      

- Счастье его, что он от меня ушел; да я найду  его, - сказала она своим грубым голосом; - слышишь ты что ли, что я  говорю? - Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к  себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были  блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.      

- Оставь: те: что мне: я: умру: - проговорила она, злым  усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.      

- Наталья!: - сказала Марья Дмитриевна. - Я тебе  добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай: Я не стану  говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра  приедет, что я скажу ему? А?      

Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.      

- Ну узнает он, ну брат твой, жених!      

- У меня нет жениха, я отказала, - прокричала  Наташа.      

- Всё равно, - продолжала Марья Дмитриевна. -  Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он,  если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?      

- Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем?  зачем? кто вас просил? - кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно  глядя на Марью Дмитриевну.      

- Да чего ж ты хотела? - вскрикнула опять горячась  Марья Дмитриевна, - что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом  ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?: Ну увез бы он тебя, что ж  ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец,  негодяй, вот что!      

- Он лучше всех вас, - вскрикнула Наташа,  приподнимаясь. - Если бы вы не мешали: Ах, Боже мой, что это, что это!  Соня, за что? Уйдите!: - И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают  люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья  Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: - Уйдите, уйдите,  вы все меня ненавидите, презираете. - И опять бросилась на диван.      

Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени  усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не  узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать  ни перед кем вида, что что‑нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не  рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей  подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа  не откликнулась ей. - Ну пускай спит, - сказала Марья Дмитриевна,  уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися  раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь  Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей  и подходившей к ней.      

На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич,  он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и  ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой  он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа  сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей  лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми  растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и  беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на  входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам  приедет или напишет ей.      

Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук  его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение.  Она даже не поднялась на встречу ему.      

- Что с тобой, мой ангел, больна? - спросил граф.  Наташа помолчала.      

- Да, больна, - отвечала она.      

На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая  убитая и не случилось ли чего‑нибудь с женихом, она уверяла его, что  ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу  уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по  расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел,  что в его отсутствие должно было что‑нибудь случиться: но ему так страшно  было думать, что что‑нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он  так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался  уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю  ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.XIX      

       

Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда‑нибудь,  только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву,  впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться  исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича,  которая обещала давно передать ему бумаги покойного.      

Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи  Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея  Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней  чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к  невесте своего друга. И какая‑то судьба постоянно сводила его с нею.      

«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он,  одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и  женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.      

На Тверском бульваре кто‑то окликнул его.      

- Пьер! Давно приехал? - прокричал ему знакомый  голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих  снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем  Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав  низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и  свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые,  напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.      

«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не  видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого  всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с  завистью подумал Пьер.      

В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу,  сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.      

Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с  худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением  холодного достоинства вышла из комнаты.      

- Что случилось? - спросил Пьер, входя к Марье  Дмитриевне.      

- Хорошие дела, - отвечала Марья Дмитриевна: -  пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. - И взяв с  Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила  ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого  отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она  хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.      

Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила  ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно  любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака  Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него,  чтобы согласиться бежать с ним! - Этого Пьер не мог понять и не мог себе  представить.      

Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не  могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и  жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам  себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой  женщиной. Но ему всё‑таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его  гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже  отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства  сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена  отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее  нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.      

- Да как обвенчаться! - проговорил Пьер на слова  Марьи Дмитриевны. - Он не мог обвенчаться: он женат.      

- Час от часу не легче, - проговорила Марья  Дмитриевна. - Хорош мальчик! То‑то мерзавец! А она ждет, второй день  ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.      

Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев  на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она  вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог  всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не  вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его  шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей  исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому  графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования,  она выпустила его в гостиную. - Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай,  как будто ничего не знаешь, - сказала она ему. - А я пойду сказать  ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, - крикнула Марья  Дмитриевна Пьеру.      

Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В  это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.      

- Беда, беда, mon cher, - говорил он Пьеру, -  беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами  откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно,  положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек,  но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не  останется. Да всё‑таки долго уже так продолжалось, да и как же это без  отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф,  плохо с дочерьми без матери: - Пьер видел, что граф был очень расстроен,  старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к  своему горю.      

Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.      

- Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и  желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.      

- Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что‑нибудь  передать хочет, - сказал граф. - Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё  хорошо было! - И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из  комнаты.      

Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был  женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого  Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его  в комнату Наташи.      

Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от  самой двери встретила Пьера лихорадочно‑блестящим, вопросительным  взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела  на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг,  как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не  существовал для нее.      

- Он всё знает, - сказала Марья Дмитриевна,  указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. - Он пускай тебе скажет, правду ли  я говорила.      

Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на  приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.      

- Наталья Ильинична, - начал Пьер, опустив глаза и  испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен  был делать, - правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно,  потому что:      

- Так это не правда, что он женат!      

- Нет, это правда.      

- Он женат был и давно? - спросила она, -  честное слово?      

Пьер дал ей честное слово.      

- Он здесь еще? - спросила она быстро.      

- Да, я его сейчас видел.      

Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки,  чтобы оставили ее.XX      

       

Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и  уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором  теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение  переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno - его не было. Пьер поехал в  клуб.      

В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости,  съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о  городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его  знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь  Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из  знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о  похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это?  Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от  Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал  еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту  спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в  душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись  Анатоля, не стал обедать и поехал домой.      

Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и  совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо  увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о  средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву,  вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини.  Гостиная графини была полна гостей.      

Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после  приезда (она больше чем когда‑нибудь ненавистна была ему в эту минуту),  вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.      

- Ah, Pierre, - сказала графиня, подходя к  мужу. - Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль: - Она остановилась, увидав  в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной  походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на  себе после дуэли с Долоховым.      

- Где вы - там разврат, зло, - сказал Пьер  жене. - Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, - сказал он по‑французски.      

Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый  следовать за Пьером.      

Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.      

- Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы  позволите себе в моей гостиной,] - шопотом проговорила Элен; но Пьер, не  отвечая ей вышел из комнаты.      

Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на  лице его было заметно беспокойство.      

Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к  Анатолю, не глядя на него.      

- Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели  увезти ее?      

- Мой милый, - отвечал Анатоль по‑французски  (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы,  делаемые в таком тоне.      

Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он  схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из  стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное  выражение испуга.      

- Когда я говорю, что мне надо  говорить с вами:  - повторял Пьер.      

- Ну что, это глупо. А? - сказал Анатоль, ощупывая  оторванную с сукном пуговицу воротника.      

- Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня  воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, - говорил  Пьер, - выражаясь так искусственно потому, что он говорил по‑французски.  Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо  положил его на место.      

- Обещали вы ей жениться?      

- Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался,  потому что:      

Пьер перебил его. - Есть у вас письма ее? Есть у вас  письма? - повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.      

Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман,  достал бумажник.      

Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на  дороге стол повалился на диван.      

- Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не  бойтесь, я насилия не употреблю,] - сказал Пьер, отвечая на испуганный жест  Анатоля. - Письма - раз, - сказал Пьер, как будто повторяя урок для  самого себя. - Второе, - после минутного молчания продолжал он, опять  вставая и начиная ходить, - вы завтра должны уехать из Москвы.      

- Но как же я могу:      

- Третье, - не слушая его, продолжал Пьер, -  вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней.  Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести: -  Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и  нахмурившись кусал себе губы.      

- Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего  удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь  из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей  супруге - с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они  вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на  ней: обмануть, украсть: Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить  старика или ребенка!:      

Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но  вопросительным взглядом.      

- Этого я не знаю. А? - сказал Анатоль, ободряясь  по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. - Этого я не знаю и знать не  хочу, - сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней  челюсти, - но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я  comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.      

Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего  ему было нужно.      

- Хотя это и было с глазу на глаз, - продолжал  Анатоль, - но я не могу:      

- Что ж, вам нужно удовлетворение? - насмешливо  сказал Пьер.      

- По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А?  Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?      

- Беру, беру назад, - проговорил Пьер и прошу вас  извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. - И денег,  ежели вам нужно на дорогу. - Анатоль улыбнулся.      

Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене,  взорвало Пьера.      

- О, подлая, бессердечная порода! - проговорил он  и вышел из комнаты.      

На другой день Анатоль уехал в Петербург.XXI      

       

Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении  ее желанья - об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении.  Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она  в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком,  который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что  разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во‑время были приняты  нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё‑таки  слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за  графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть  Наташи.      

Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал  разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры,  уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал  предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности  лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.      

Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день  заезжал наведываться о нем к старому князю.      

Князь Николай Андреич знал через m‑lle Bourienne все  слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа  отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим  нетерпением ожидал сына.      

Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил  записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера  заехать к нему.      

Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего  приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала  жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m‑lle  Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.      

Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему  на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в  котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную,  услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что‑то  о какой‑то петербургской интриге. Старый князь и другой чей‑то  голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она  вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая  выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что  она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об  измене невесты.      

- Он сказал, что ожидал этого, - сказала  она. - Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства,  но всё‑таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно,  так должно было быть:      

- Но неужели совершенно всё кончено? - сказал  Пьер.      

Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не  понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь  Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной  морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского  и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о  внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.      

- Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те,  которые месяц тому назад восхищались им, - говорил князь Андрей, - и  те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости  очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели  что‑нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее  сделано им - им одним. - Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и  тотчас же приняло злое выражение. - И потомство отдаст ему  справедливость, - договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.      

- Ну ты как? Все толстеешь, - говорил он  оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его  лбу. - Да, я здоров, - отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру  ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно».  Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как  он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он  воспитателем для сына привез из‑за границы, князь Андрей опять с  горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя  стариками.      

- Ежели бы была измена и были бы доказательства его  тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы - с горячностью и  поспешностью говорил он. - Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я  люблю справедливость. - Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую  ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того,  чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.      

Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку  Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была  разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к  одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё  делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было  нахмурено и губы поджаты.      

- Прости меня, ежели я тебя утруждаю: - Пьер понял, что  князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и  сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно,  звонко и неприятно продолжал: - Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня  дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?      

- И правда и не правда, - начал Пьер; но князь  Андрей перебил его.      

- Вот ее письма и портрет, - сказал он. Он взял  связку со стола и передал Пьеру.      

- Отдай это графине: ежели ты увидишь ее.      

- Она очень больна, - сказал Пьер.      

- Так она здесь еще? - сказал князь Андрей. -  А князь Курагин? - спросил он быстро.      

- Он давно уехал. Она была при смерти:      

- Очень сожалею об ее болезни, - сказал князь  Андрей. - Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.      

- Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей  руки графиню Ростову? - сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько  раз.      

- Он не мог жениться, потому что он был женат, -  сказал Пьер.      

Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего  отца.      

- А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я  узнать? - сказал он.      

- Он уехал в Петер:. впрочем я не знаю, - сказал  Пьер.      

- Ну да это всё равно, - сказал князь  Андрей. - Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно  свободна, и что я желаю ей всего лучшего.