1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
— Что?
   
— Сама знаешь, в жизни все непросто… Потом я знать не знала, где он бывает, куда ходит… Но… Франк очень способный мальчик… У него был вкус к этому делу. Пожалуй, он только на кухне и успокаивался…
   
— Сейчас все так же.
   
— Ты видела?
   
— Да. Он брал меня с собой — подмастерьем… И я его там не узнавала!
   
— Вот видишь… Но если бы ты только знала, чего нам стоило заставить его учиться… Он с ума сходил от злости…
   
— А сам-то он чего хотел?
   
— Ничего. Хотел заниматься всякими глупостями… Камилла, ты слишком много пьешь!
   
— Смеетесь?! Да я вообще ничего не пью с тех пор, как вы здесь! Держите, глоточек красного сухого очень даже полезен для артерий. Это не я придумала — так врачи говорят…
   
— Ну… ладно… маленький стаканчик…
   
— И не делайте такое лицо… Вы что, в тоску впадаете от спиртного?
   
— Да нет, это из-за воспоминаний…
   
— Несладко пришлось?
   
— Временами очень…
   
— Из-за него?
   
— Из-за него, из-за самой жизни…
   
— Он мне рассказывал…
   
— Что?
   
— О своей матери… О том дне, когда она приехала забрать его, и о том, что тогда случилось…
   
— Знаешь… Самое отвратительное в старости… Налей-ка мне еще… Дело не в теле, которое отказывается служить тебе, а в угрызениях совести… Мысли о прошлом мучают тебя, терзают днем и ночью… Все время… Бывает, пытаешься их прогнать и не знаешь — то ли закрыть глаза, то ли не закрывать совсем… Наступает такой момент, когда… Господь свидетель, я пыталась… Пыталась понять, почему все у нас пошло наперекосяк… Все… Но…
   
— Но?
   
Полетта дрожала.
   
— Но у меня ничего не получается. Я не понимаю. Я…
   
Она плакала.
   
— С чего же все началось?
   
— Началось с того, что я поздно вышла замуж… О, у меня, как у всех, была своя великая любовь… Вот только ничего из нее не получилось… И я пошла за очень милого мальчика, чтобы доставить удовольствие родным. Мои сестры давно отделились, у каждой была своя семья, и я… Ну, в общем, я тоже стала замужней дамой…
   
Вот только детей все не было… Каждый месяц я проклинала свое чрево и плакала, застирывая белье. Таскалась по врачам, даже в Париж приезжала на консультацию… Ходила и к целителям, и к колдунам, и к каким-то жутким бабкам, которые советовали мне делать кошмарные вещи… И я их делала, Камилла, делала, не задумываясь. Приносила в полнолуние в жертву овечек и пила их кровь, глотала… Нет, не могу… Это было чистое варварство, поверь мне на слово… Прошлый век… Обо мне говорили, что я «помечена»… А сколько было паломничеств… Каждый год я ездила в Блан и совала палец в дырку святого Женитура, а потом отправлялась в Гаржилес — потереть пальцем изображение святого Грелюшона… Смеешься?
   
— Не имена, а чистая умора…
   
— Подожди, это еще не все… Необходимо было поднести в дар святому Гренуйяру из Прейи ex-voto[50] — маленького воскового младенчика…
   
— Гренуйяру?
   
— Ну да! Боже, до чего они были хороши, мои восковые детки… Настоящие пупсики… Разве что не говорили… А потом — я давно потеряла надежду и смирилась — это случилось… Я забеременела… Мне было хорошо за тридцать… Ты вряд ли поймешь, но я уже тогда состарилась. Так появилась Надин, мать Франка… Как мы с ней тетешкались, как баловали эту девочку… Как королеву. Мы сами ее испортили. Слишком сильно любили… Или неправильно любили… Спускали ей все капризы… Все, кроме последнего… Я отказалась дать ей денег на аборт… Я не могла, понимаешь? Не могла. Я слишком много выстрадала. Дело было не в религии, не в морали, не в пересудах соседей, а в ярости. Я задыхалась от ярости. Я бы скорее убила ее, чем помогла выскоблить живот… Неужели… Неужели я была не права? Ответь мне. Сколько жизней я испортила? Сколько страданий причинила? Сколько…
   
— Тихо, тихо, тихо…
   
Камилла погладила ее по ноге.
   
— Тихо…
   
— Ну так вот, она… Она родила этого малыша и оставила его мне… «Вот, — сказала она, — ты его хотела — так получай! Довольна?»
   
Полетта закрыла глаза.
   
— Теперь ты довольна? — повторяла она, собирая чемодан. — Теперь довольна? Как можно говорить подобное? И разве возможно такое забыть? Скажи мне. Ответь… Она оставила мальчика с нами, а несколько месяцев спустя вернулась и забрала его, а потом снова привезла сюда. Казалось, все мы сходим с ума. Особенно Морис, мой муж… Думаю, она довела своего отца… Она возвращалась еще раз — чтобы забрать малыша, потом приезжала за деньгами — якобы на сына! — и сбежала среди ночи, «забыв» его у нас. Однажды — это стало последней каплей — она заявилась к нам как ни в чем не бывало, и Морис встретил ее на пороге с ружьем в руках. «Видеть тебя больше не желаю, шлюха несчастная! — кричал он. — Нам стыдно за тебя, ты не заслуживаешь этого малыша. И ты его больше не увидишь. Ни сегодня, ни потом. Давай вали отсюда. Оставь нас в покое». Камилла… Это ведь была моя девочка… Девочка, которую я ждала десять долгих лет… Девочка, которую я обожала. Обожала… Боже, как же я любила вытирать ей мордочку после еды… Как я ее облизывала… Мы дали этой малышке все. Все! Самые красивые платья. Каникулы у моря и в горах, лучшие школы… Все, что было хорошего в нас, мы отдали ей. События, о которых я тебе рассказываю, происходили в маленькой деревушке… Она уехала, но все, кто знал ее с детства и прятался за ставнями, наблюдая за спектаклем, который устроил Морис… они-то остались. И я продолжала встречаться с ними каждый день… Это было… Бесчеловечно… Сущий ад. Участие добрых соседей — худшее, что есть на этом свете… Одни говорят: «Мы молимся за вас…» А сами хотят узнать пикантные подробности. Другие спаивают твоего мужа, приговаривая: «Мы и сами поступили бы точно так же, черт побери!» Мне много раз хотелось их прибить, клянусь тебе… Жалела, что у меня нет атомной бомбы!
   
Она засмеялась.
   
— Что было дальше? Он остался с нами. И ни у кого ничего не просил… Мы любили его. Как умели… Возможно, иногда мы даже проявляли излишнюю строгость… Не хотели повторять прежних ошибок… Послушай, тебе не стыдно рисовать меня вот в таком виде?
   
— Нет.
   
— Ты права. Стыд — бесполезное чувство… Пользы он человеку не приносит — разве что окружающих может потешить. Насладившись твоим стыдом, они возвращаются домой, закрывают ставни, надевают тапочки и переглядываются, самодовольно улыбаясь. В их семьях, уж конечно, ничего подобного произойти не может! Послушай, детка… Успокой меня. Надеюсь, ты не рисуешь меня со стаканом в руке?
   
— Нет, — улыбнулась Камилла.
   
Они помолчали.
   
— Но потом ведь все наладилось…
   
— С малышом? Да… Он хороший мальчик… Способен на глупости, но открытый, смелый. Он проводил время со мной, на кухне, или с дедом — в саду… А еще они часто ходили на рыбалку… Характер у моего внука был не сахар, но рос он как все дети… Жить с двумя стариками, которые давно утратили охоту говорить друг с другом, было не слишком весело, но… Мы делали все, что было в наших силах… Играли с ним… Сохраняли всех народившихся котят… Возили его в город… Водили в кино… Давали деньги на футбольные наклейки, покупали новые велосипеды… Знаешь, он ведь хорошо учился в школе… О, первым учеником он, конечно, не был, но старался… А потом она снова вернулась, и мы вдруг подумали: будет хорошо, если он уедет… Ведь даже такая странная мать лучше, чем вообще никакой… И потом у него был бы отец и младший брат и что это не жизнь — расти в умирающей деревне, а в городе он сможет учиться в хорошей школе… Но мы снова ошиблись… Попали впросак. По неопытности. Как безмозглые идиоты… Продолжение тебе известно: она разбила ему сердце и посадила в поезд «Париж — Тулуза», отходивший в 16.12…
   
— И вы больше никогда ничего о ней не слышали? Не видели ее?
   
— Нет. Только во сне… Во сне я часто ее вижу… Она смеется… Она такая красивая… Покажешь мне, что ты там нарисовала?
   
— Ничего. Вашу руку на столе…
   
— Зачем ты слушаешь мою болтовню? Почему тебя это интересует?
   
— Мне нравится, когда люди раскрываются…
   
— Почему?
   
— Не знаю. Похоже на автопортрет, вам так не кажется? Созданный с помощью слов…
   
— Ну а ты?
   
— А что я? Я не умею рассказывать…
   
— Ненормально, что ты проводишь все свое время с такой старухой, как я…
   
— Неужели! Вы точно знаете, что нормально, а что нет?
   
— Тебе бы следовало ходить куда-нибудь… Видеться с людьми… С твоими ровесниками! Ну-ка… Сними крышку с кастрюли… Ты помыла грибы?
   6
   
— Она спит? — спросил Франк.
   
— Кажется…
   
— Слушай, меня подстерегла консьержка, придется тебе к ней сходить…
   
— Ты снова въехал в помойку?
   
— Нет. Это из-за парня, которого ты поселила наверху…
   
— О, черт… Он что-то натворил?
   
Он развел руками и покачал головой.
   7
   
Пикуш разволновался, и мадам Перейра открыла застекленную дверь, прижав руку к груди.
   
— Входите, входите… Садитесь…
   
— Что происходит?
   
— Садитесь, говорю вам.
   
Камилла раздвинула подушки и присела на диванчик, обитый узорчатой тканью.
   
— Я его больше не вижу…
   
— Кого? Венсана? Но… Мы на днях столкнулись, он спускался в метро…
   
— Когда на днях?
   
— Не помню… В начале недели…
   
— Так вот, говорю вам — я его больше не вижу! Он исчез. Пикуш будит нас по ночам, так что я бы его не пропустила, сами знаете… Боюсь, с ним что-то случилось… Нужно сходить проверить, моя милая… Придется к нему подняться.
   
— Хорошо.
   
— Иисус Милосердный! Думаете, он умер?
   
Камилла открыла дверь.
   
— Эй… Если он умер, сразу мне скажите, ясно? Знаете… — Она нервно теребила медальон. — Мне не нужны неприятности в доме, вы меня понимаете?
   8
   
— Это Камилла, впустишь меня?
   
Лай, какие-то шорохи.
   
— Ты откроешь или я позову кого-нибудь и высажу дверь?
   
— Нет… не могу… — ответил хриплый голос. — Мне слишком плохо… Приходи потом…
   
— Когда?
   
— Вечером.
   
— Тебе ничего не нужно?
   
— Нет. Отстань.
   
Камилла повернулась, чтобы уйти.
   
— Хочешь, я выгуляю твою собаку?
   
Он не ответил.
   
Камилла медленно спускалась по лестнице.
   
Она в полном дерьме.
   
Ей не следовало приводить сюда этого человека… Легко быть великодушной, распоряжаясь чужим добром… Нимб над головой она себе обеспечила! Наркоман на восьмом, бабулька, не вылезающая из постели, — и она за них отвечает! А ведь всю жизнь сама цеплялась за перила лестницы, чтобы не сломать шею. Просто блеск… Слава победителю. Довольна собой? Крылья при ходьбе не мешают?
   
О, проклятие!.. Не ошибаются только те, кто ничего не делает, так ведь?
   
Ладно, никто не хотел тебя обижать… Знаешь, на улице полно других бомжей… Один вон прямо перед булочной расположился… Почему бы тебе и его не подобрать? Ах у него нет собаки? Бедняга, знал бы он…
   
«Ты меня утомляешь… — ответила Камилла Камилле. — Ты меня ужасно утомляешь…»
   
А давай ему посоветуем… Пусть найдет себе шавку. Только маленькую. Трясущуюся от холода кудрявую болонку. Да, именно болонку. А может, щенка? За пазухой куртки… Тут ты точно сломаешься. У Филибера полно свободных комнат…
   
   
Удрученная Камилла присела на ступеньку и уткнулась лбом в колени.
   
Подведем итоги.
   
Она почти месяц не видела мать. Нужно что-то решать, иначе снова придется иметь дело со «скорой помощью» и промыванием желудка. Она, конечно, привыкла, но удовольствие все равно сомнительное… Один восстановительный период чего стоит… Да-а… Наша малышка все еще слишком чувствительна…
   
   
Полетта прекрасно помнила все, что происходило между 1930-м и 1990-м, но совершенно терялась между вчера и сегодня, причем с каждым днем ситуация только ухудшалась. Может, она теперь слишком счастлива? Она как будто сложила лапки и спокойненько шла ко дну… Ладно… В этом она все равно ни черта не смыслит… Сейчас Полетта спит, а потом придет Филибер, и они будут смотреть «Вопросы для чемпиона», причем Филу ни разу не ошибется, отвечая на эти самые вопросы. Оба обожают эту передачу. Вот и чудно.
   
   
А Филибер, он у нас Луи Жуве[51] и Саша Гитри[52] «в одном флаконе». Сейчас он пишет. Закрывается у себя и пишет, а два вечера в неделю репетирует. Судя по всему, новостей на любовном фронте нет. Ничего страшного. Отсутствие новостей — тоже хорошие новости.
   
Франк… Ничего особенного. Ничего нового. Все хорошо. Его бабуля в тепле, холе и неге. Как и его мотоцикл. Он приходит поспать в перерыв и по-прежнему ишачит по воскресеньям. «Еще чуть-чуть, понимаешь? Я не могу подвести их. Нужно найти замену…»
   
Знаем, знаем… Может, дело и правда в замене, а может, мы замахнулись на мотоцикл по-круче? Этот парень хитрюга. Тот еще тип… А чего ему стесняться? В чем проблема? Он ведь ни о чем их не просил. Когда эйфория первых дней прошла, он вернулся к своим котелкам. Ночью ему приходится зажимать рот подружке, когда Камилла встает, чтобы выключить телевизор Полетты… И все-таки… Никаких проблем. Никаких…
   
Что до нее, так она явно предпочитает документальные фильмы о плавательном пузыре морских петухов и уход за Полеттой работе в Touclean. Конечно, она могла бы вообще не работать, но общество хорошо ее вымуштровало… Интересно, это потому, что ей не хватает веры в себя или, наоборот, она слишком в себе уверена? Может, она боится оказаться в такой ситуации, когда придется зарабатывать на жизнь, пустив ее под откос? Кое-какие связи остались… Нет, она не рискнет еще раз нырнуть в дерьмо… Сменить блокнот с рисунками на полное безделье… У нее просто духу не хватит. И не потому, что стала лучше… Просто постарела. Уф.
   
   
Итак, проблема находится тремя этажами выше. Вопрос номер 1: почему он отказался открыть дверь? Был под кайфом или в ломке? Насколько правдива история о лечении? Может, он придумал всю эту туфту, чтобы морочить голову таким идиоткам, как она, и их консьержкам? Почему он выходит только по ночам? Продается, чтобы добыть денег на дозу? Все они одинаковы… Лжецы, которые пускают вам пыль в глаза и вымаливают прощение, стоя на коленях, пока вы кусаете в кровь кулаки… Негодяи…
   
   
Когда Пьер позвонил две недели назад, ей пришлось взяться за старое: она вновь начала лгать.
   
«Камилла, это Кесслер. Что еще за новости? Кто поселился в моей комнате? Перезвони немедленно».
   
Спасибо, толстуха Перейра, спасибо тебе.
   
Богоматерь Фатимская,[53] молитесь за нас.
   
Камилла решила обезоружить его:
   
— Это мой натурщик, — сообщила она, не успев даже поздороваться. — Мы работаем…
   
Он заглотнул наживку.
   
— Натурщик?
   
— Да.
   
— Ты с ним живешь?
   
— Нет! Я же сказала — мы работаем.
   
— Камилла… Я… Мне бы так хотелось тебе поверить… Но могу ли я…
   
— …
   
— Кто заказчик?
   
— Вы.
   
— ?..
   
— …
   
— Ты… ты…
   
— Думаю, это будет сангина…
   
— Хорошо…
   
— Ладно, пока…
   
— Эй!
   
— Да?
   
— Что у тебя за бумага?
   
— Хорошая.
   
— Уверена?
   
— От Даниеля…
   
— Прекрасно. Если что-то понадобится…
   
— Знаю, знаю, я обращусь к вашему продавцу. Ладно, потом полюбезничаем.
   
Она повесила трубку.
   
Камилла со вздохом встряхнула коробок спичек. Выбора у нее нет.
   
Сегодня вечером, накрыв одеялом старушку, у которой наверняка сна не будет ни в одном глазу, она снова поднимется на восьмой этаж и поговорит с ним.
   
В последний раз, когда Камилла пыталась удержать собравшегося «в ночное» наркомана, она заработала удар ножом в плечо… Там было совсем другое дело. Он был ее парнем, она его любила и все-таки… Тот «знак внимания» причинил ей ужасную боль…
   
Черт. Спички кончились. Ну за что ей все это? Богоматерь Фатимская и Ганс Христиан Андерсен, не покидайте поле боя. Побудьте с нами еще немного.
   
   
И она, как девочка со спичками из сказки великого датчанина, встала, подтянула штаны и отправилась в рай к своей бабушке…
   9
   
— Что это?
   
— О… — Филибер покачал головой. — Так, ничего, ерунда…
   
— Античная драма?
   
— Нееет…
   
— Водевиль?
   
Он схватил свой словарь:
   
— Варикоз… вена… водевиль… Легкая комедия, строящаяся на неожиданных поворотах сюжета, недоразумениях и остротах… Да. Именно так… — Он с глухим стуком захлопнул книгу. — Легкая остроумная комедия.
   
— О чем она?
   
— Обо мне.
   
— О тебе?! — поразилась Камилла. — Но я думала, в вашей семье разговоры о себе табу?
   
— Я принял решение отступить от правил… — объявил он, выдержав паузу.
   
— Ну-у… э… А бородка… Она… Это для роли?
   
— Тебе не нравится?
   
— Конечно, нравится… Она… в стиле денди… Как в «Бригадах Тигра», тебе не кажется?
   
— В каких бригадах?
   
— Да уж, телевидение не твой конек, что говорить… Ладно, проехали… Слушай… Мне нужно подняться к себе… Проверить жильца на восьмом… Могу я поручить тебе Полетту?
   
Он кивнул, разглаживая свои усики.
   
— Иди, беги, лети навстречу судьбе, дитя мое…
   
— Филу…
   
— Да?
   
— Если я через час не спущусь, приходи за мной, ладно?
   10
   
В комнате царил безупречный порядок. Кровать застелена, на складном столике две чашки и пакет сахара.
   
Он сидел на стуле, спиной к стене, и читал. Когда она поскреблась в дверь, захлопнул книгу и поднялся ей навстречу.
   
   
Оба чувствовали себя неловко. Вообще-то говоря, это была их первая нормальная встреча. Молчание удалось нарушить не сразу.
   
— Ты… Выпьешь чего-нибудь?
   
— С удовольствием…
   
— Чай? Кофе? Колу?
   
— Кофе подойдет.
   
Камилла устроилась на табурете, спрашивая себя, как это ей удалось так долго здесь прожить. Влажно, темно и… безысходно. Потолок такой низкий, а стены такие грязные… Просто невозможно… Может, это была не она, а кто-то другой?
   
   
Он возился у плитки, знаком предложив ей насыпать кофе из банки Nescafe.
   
Барбес спал на кровати, время от времени приоткрывая один глаз.
   
   
Он взял стул и сел напротив нее.
   
— Рад тебя видеть… Могла бы прийти и пораньше.
   
— Я не решалась.
   
— Жалеешь, что притащила меня сюда?
   
— Нет.
   
— Жалеешь. Но ты не дергайся… Я жду отмашки и отвалю… Через несколько дней.
   
— Куда ты поедешь?
   
— В Бретань.
   
— К своим?
   
— Нет. В центр… Человеческого отребья. Черт, я идиот. В центр выживания, так надо говорить.
   
— …
   
— Моя докторша нашла это место… Там делают удобрения из водорослей… Из водорослей, дерьма и умственно отсталых… Гениально, правда? Я буду единственным нормальным рабочим. Ну, относительно «нормальным»…
   
Он улыбался.
   
— Вот, посмотри брошюру… Класс, да? Два придурка с вилами перед сточной ямой.
   
— Стану производителем «Algo-Foresto» — делается из компоста, водорослей и конского навоза… Я уже сейчас люблю эту работу… Говорят, вначале стремно — из-за аромата! — но потом перестаешь замечать…
   
Он закурил.
   
— Похоже на летние каникулы…
   
— И сколько ты там пробудешь?
   
— Сколько понадобится…
   
— Ты на метадоне?
   
— Да.
   
— Давно?
   
Он махнул рукой.
   
— Справляешься?
   
— Нет.
   
— Ничего… Скоро увидишь море!
   
— Блеск… Ладно… Так зачем ты пришла?
   
— Из-за консьержки… Она думала, ты умер…
   
— Придется ее разочаровать…
   
— Ясное дело.
   
Они смеялись.
   
— Ты… У тебя ВИЧ?
   
— Да нет… Я приврал, хотел ее разжалобить… Чтобы она полюбила моего пса… Нет… нет… с этим пронесло… Убивал себя стерильно…
   
— Это твой первый курс дезинтоксикации?
   
— Да.
   
— Сдюжишь?
   
— Да.
   
— …
   
— Мне повезло… Тут ведь все дело в хороших людях, а я… думаю, я таких встретил…
   
— Ты о враче?
   
— О врачихе! Но не только… Еще есть психиатр… Дедуля, все мозги мне перелопатил… Знаешь, что такое V33?
   
— Это лекарство?
   
— Да нет, типа растворителя для очистки краски с деревянных поверхностей…
   
— Ну конечно! Бутылка зеленая с красным, да?
   
— Наверно… Так вот, этот дед — моя V33. Окунает с головой в раствор, все лопается, он берет шпатель и отковыривает все дерьмо… Полюбуйся на меня — под черепушкой я голый, как червяк!
   
Он больше не улыбался, у него тряслись руки.
   
— Черт, как больно… Слишком больно… Я не думал, что…
   
Он поднял голову.
   
— Есть еще кое-кто… Одна малышка… С тоненькими ножками… Больше я ничего разглядеть не успел — она слишком быстро натянула штаны…
   
   
— Как тебя зовут?
   
— Камилла.
   
— Камилла… Камилла… — повторил он и отвернулся к стене. — В тот день когда мы встретились, Камилла, мне было совсем худо… Я промерз до костей и совсем расхотел сопротивляться… Вот так… Но появилась ты… И я пошел с тобой… Я ведь галантный парень…
   
Они помолчали.
   
— Не надоело меня слушать?
   
— Налей мне еще кофе…
   
— Извини. Это из-за старика… Я стал настоящей балаболкой…
   
— Говорю же — все в порядке.
   
— Знаешь, это важно… Для тебя в том числе…
   
Она вопросительно подняла брови.
   
— Твоя помощь, твоя комната, твоя еда — это очень ценно, но, понимаешь, когда ты меня нашла, я был в полном ауте… Меня глючило. Я хотел к ним вернуться… Я… И вот этот тип меня спас. Он и твои простыни.
   
   
Он положил между ними книгу. Ее книгу. Письма Ван Гога брату.
   
Она о ней и забыла.
   
Забыла — не бросила.
   
— Я открыл ее, чтобы удержаться, не ломануться в дверь… Просто не нашел ничего другого, и знаешь что она со мной сделала?
   
Камилла покачала головой.
   
— Это, это и вот это.
   
Он стукнул себя томиком по макушке и по щекам.
   
— Я в третий раз ее перечитываю… Она… Она как будто специально для меня написана… В ней все есть… Я знаю его как облупленного… Он — это я. Он мой брат. Я понимаю все, о чем он пишет. Как он срывается с катушек. Как страдает. Как он повторяется, извиняется, пытается объясниться с окружающими, как его отвергают семья, родители, которые ни черта не понимают, потом он в больнице, и… Я… Не бойся, я не стану пересказывать тебе мою жизнь, но это поразительно, до чего все совпадает… Его отношения с женщинами, и любовь к этой скобке, и презрение — он его кожей чувствовал, и женитьба на шлюхе… Той, что забеременела… Не буду вдаваться в детали, но совпадений столько, что я чуть с ума не сошел, решил, что брежу… Его брат — больше в него никто не верил. Никто. А он — слабый, сумасшедший — верил. Он ведь сам это написал: я верю, я сильный и… Я эту книгу залпом проглотил в первый раз и не понял надпись курсивом в конце…
   
Он раскрыл томик.
   
— Письмо, которое было при Винсенте Ван Гоге 29 июля 1890 года… Я только на следующий день и потом, когда читал и перечитывал предисловие, сообразил, что он покончил с собой, этот идиот. Что он его не отослал, это письмо… Я чуть с ума не сошел, понимаешь… Все, что он пишет о своем теле, — я это чувствую. Его страдание — не просто слова… Это… Знаешь, мне плевать на его картины… Да нет, конечно, не плевать, но я читал не об этом. Я понял другое. Если ты не соответствуешь, не оправдываешь чужих ожиданий — будешь страдать. Страдать, как животное, и в конце концов сдохнешь. Но я не сдохну. Нет. Я его друг, я его брат, и я не сдохну… Не хочу.
   
   
Камилла онемела от изумления. Апчхиии… Пепел с сигареты упал в чашку.
   
   
— Я говорю глупости?
   
— Да нет… напротив… я…
   
— Ты ее читала?
   
— Конечно.
   
— И ты… Тебе не было больно?
   
— Меня больше всего интересовала его живопись… Он поздно начал писать… Был самоучкой… Таким… Ты… ты знаешь его работы?
   
— Подсолнухи, да? Нет… Собирался сходить посмотреть или альбом полистать, но, честно говоря, нет желания, предпочитаю собственные образы…
   
— Оставь себе эту книгу. Дарю.
   
— Знаешь, однажды… если выберусь, я тебя отблагодарю. Но не сейчас… Сейчас я похож на кочан капусты, ободранный до кочерыжки. У меня ничего нет, кроме вот этого бурдюка с блохами.
   
— Когда ты уезжаешь?
   
— Если ничего не случится — на той неделе…
   
— Хочешь меня отблагодарить?
   
— Если смогу…
   
— Попозируй мне…
   
— И все?
   
— Да.
   
— Обнаженным?
   
— Если согласишься…
   
— Черт… Ты не видела, что у меня за тело…
   
— Могу себе представить…
   
Он завязывал кроссовки, а пес возбужденно прыгал вокруг него.
   
— Уходишь?
   
— На всю ночь… Постоянно… Брожу до изнеможения, иду за дозой к открытию центра, возвращаюсь и ложусь, чтобы продержаться до следующей ночи. Лучшего способа пока не придумал…
   
В коридоре раздался какой-то шум. Пес сделал стойку.
   
— Там кто-то есть… — Венсан запаниковал.
   
— Камилла? Все в порядке? Это… это твой верный рыцарь, дорогая…
   
   
В дверях стоял Филибер с саблей в руке.
   
— Барбес, лежать!
   
— Я… Я сме… смешон, да?
   
Камилла рассмеялась и представила их друг другу:
   
— Венсан, это Филибер Марке де ла Дурбельер. Мой генерал, это Венсан… тезка Ван Гога…
   
— Счастлив познакомиться, — ответил Маркиз, пряча саблю в ножны. — Смешон и счастлив… Ну что же… я… Я, пожалуй, пойду…
   
— Я с тобой, — объявила Камилла.
   
— Я тоже.
   
— Ты… Зайдешь в гости?
   
— Завтра.
   
— Когда?
   
— Во второй половине дня. Можно с собакой?
   
— Ну конечно, вместе с Барбесом…
   
— Боже! Барбес… Еще один ярый республиканец! — расстроился Филибер. — Я бы предпочел аббатису де Рошешуар!
   
Венсан бросил вопросительный взгляд на Камиллу.
   
Она только плечами пожала.
   
Обернувшийся в этот момент Филибер вознегодовал:
   
— Черт знает что такое! Имя несчастной Маргариты де Рошешуар де Монпипо не должно стоять рядом с именем этого негодяя!
   
— Де Монпипо? — переспросила Камилла. — Ну и имена у вас… Кстати… Чего бы тебе не поучаствовать в викторине «Вопросы для чемпиона»?
   
— Стыдись! Сама прекрасно знаешь почему…
   
— Ничего я не знаю. Объясни.
   
— К тому времени как я сумею нажать на кнопку, начнется выпуск новостей…
   11
   
Она не спала всю ночь. Кружила по комнате, изводила себя, пугалась призраков, приняла ванну, встала поздно, поставила под душ Полетту, кое-как причесала ее, и они отправились на прогулку на улицу Гренель. Зашли в кафе позавтракать, но ей кусок не лез в горло.
   
— Ты сегодня нервная…
   
— У меня важное свидание.
   
— С кем?
   
— С собой.
   
— Ты идешь к доктору? — всполошилась старая дама.
   
После обеда Полетта, как обычно, задремала. Камилла забрала у нее вязанье, укрыла пледом и на цыпочках удалилась.
   
Она закрылась у себя, раз сто переставила табурет и придирчиво осмотрела кисти и краски. Ее тошнило.
   
   
Франк только что вернулся и отправился прямиком к стиральной машине. После истории с испорченным свитером он сам закладывал белье в машину, комментируя, как клуша-домохозяйка, изъяны сушки, растягивающей трикотаж и расслаивающей воротнички.
   
С ума сойти до чего увлекательно.
   
Дверь открыл Франк.
   
— Я к Камилле.
   
— В конце коридора…
   
Потом он закрылся у себя в комнате, и она была ему благодарна за проявленную в кои веки раз тактичность…
   
Оба они чувствовали себя неловко, но по разным причинам.
   
Вранье.
   
Причина была одна и та же: страх.
   
Ситуацию спас он:
   
— Ну что… Начнем? У тебя есть ширма? Хоть что-нибудь?
   
Она возблагодарила Небо.
   
— Видишь? Я натопила. Ты не замерзнешь…
   
— Потрясный камин!
   
— Черт, мне кажется, что я попал в кабинет врача, меня это нервирует. Я… Трусы тоже снимать?
   
— Если хочешь, можешь не снимать…
   
— Но, если сниму, будет лучше…
   
— Да. Но я в любом случае всегда начинаю со спины…
   
— Вот же непруха! Уверен, у меня там полно прыщей…
   
— Не беспокойся на этот счет: поработаешь голый по пояс на свежем воздухе, и они исчезнут — даже прежде, чем ты успеешь разгрузить первую машину навоза…
   
— Знаешь, из тебя бы вышел первоклассный косметолог.
   
— Может быть… Давай, выходи и садись вот сюда.
   
— Ты бы хоть у окна меня посадила, что ли… Все было бы развлечение…
   
— Не я решаю.
   
— А кто же?
   
— Свет. И не жалуйся, потом тебе придется все время стоять…
   
— Долго?
   
— Пока не упадешь…
   
— Уверен, ты сдашься первой.
   
— Угу… — буркнула Камилла. Она хотела сказать: «Это вряд ли…»
   
Она начала с серии набросков, кружа вокруг него. Дурнота отступила, в руке появилась легкость.
   
А вот он чувствовал себя все скованнее.
   
Когда Камилла подходила слишком близко, закрывал глаза.
   
   
Были ли у него прыщи? Камилла не заметила. Она видела напряженные мышцы, усталые плечи, шейные позвонки, выступавшие под кожей, когда он наклонял голову, позвоночник, напоминающий изъязвленный временем горный кряж, его нервозность, выступающие челюсти и скулы. Синяки под глазами, форму черепа, впалую грудь, худые руки с темными точками — следами уколов. Прозрачная кожа, синие прожилки вен, следы, оставленные жизнью на его теле. Да. Именно это она подмечала в первую очередь: печать бездны, следы гусениц огромного невидимого танка и невозможную, немыслимую застенчивость.
   
   
Примерно через час он спросил, можно ли ему почитать.
   
— Да. Пока я тебя приручаю…
   
— А ты… ты разве еще не начала?
   
— Нет.
   
— Ладно. Ты ничего не имеешь против чтения вслух?
   
— Давай…
   
Он раскрыл книгу.
   
    
Я чувствую, что отец и мать реагируют на меня на уровне инстинкта (не разума!).
    
Они не уверены, что хотят видеть меня у себя, — так человек сомневается, стоит ли пускать в дом собаку. Лапы вечно грязные, да и кудлат ужасно.
    
Он всем причинит неудобство. И лает слишком громко.
    
Одним словом, грязное животное.
    
Так-то оно так, но ведь у зверя человеческая история, у пса — пусть он всего лишь пес — человеческая душа. Тонкая душа, чувствующая, что думают о ней окружающие, тогда как обычная собака на это не способна.
    
Да ведь этот пес — сын нашего отца, но его так часто выпускали на улицу, что он, сам того не желая, стал очень злым. Ну так что же! Отец давно забыл эту деталь, так зачем о ней говорить…
   
   
   
Он откашлялся.
   
    
Ес… Ох, извини… Естественно, пес сожалеет, что притащился сюда; на пустыре его одиночество было менее тяжким, чем в этом доме, несмотря на все их любезности. Животное явилось с визитом, дав слабину. Надеюсь, мне простят этот ложный шаг, я же, со своей стороны, постараюсь…
   
   
   
— Стоп, — скомандовала Камилла. — Довольно. Остановись, пожалуйста. Хватит.
   
— Тебе мешает?
   
— Да.
   
— Прости.
   
— Все. Теперь я тебя знаю…
   
Камилла захлопнула блокнот, и к горлу снова подступила тошнота. Она задрала подбородок и запрокинула голову назад.
   
— Все в порядке?
   
— …
   
— Так… Ты повернешься ко мне лицом, сядешь на стул, расставишь ноги и положишь руки вот так…
   
— Уверена, что мне стоит раздвигать ноги?
   
— Да. А руку… ты… Согни ее в запястье, а пальцы держи расслабленными… Подожди… Не шевелись…
   
Она порылась в своих вещах и показала ему репродукцию картины Энгра.[54]
   
— Вот так…
   
— Кто этот толстяк?
   
— Луи-Франсуа Бертан.
   
— Кто он?
   
— Будда буржуазии — сытый, богатый, торжествующий… Это не моя характеристика — так написал о нем Мане… Изумительно точно, согласен?
   
— Хочешь, чтобы я принял такую же позу?
   
— Да.
   
— Ну… Ладно… Расставить так расставить…
   
— Эй… Оставь в покое свою пиписку… Вот так… Меня твой прибор не интересует… — успокоила его Камилла, листая свои наброски. — На, посмотри. Вот он какой…
   
— Ох!
   
Одним коротким словечком он выразил разочарование и растроганную нежность…
   
   
Камилла села, положила планшетку на колени, встала, подошла к мольберту… Ничего не получается… Она занервничала, обругала себя последними словами, прекрасно сознавая, что просто пытается оттолкнуть от себя пустоту, сделать шаг назад от края пропасти.
   
В конце концов она поставила лист вертикально и решила сесть на одном уровне со своим натурщиком.
   
Наконец решилась, набрала в грудь воздуху и тут же разочарованно крякнула: сангины в коробе не было. Графит, перо, сепия.
   
А модель ясно дала понять — только сангина. Неоклассик и романтик.
   
Она оторвала локоть от стола. Рука повисла в пустоте. Пальцы дрожали.
   
— Главное — не двигайся. Сейчас вернусь.
   
Она кинулась на кухню, нашла бутылку джина и утопила свой страх. Постояла с закрытыми глазами, держась за край раковины. Так… Еще глоток… На дорожку…
   
   
Когда она вернулась, он поднял на нее глаза и улыбнулся.
   
Он знал.
   
Эти люди всегда узнают друг друга. Даже самые униженные и смирившиеся.
   
Это как зонд… Или радар.
   
Деликатное участие, отпущение грехов…
   
— Тебе лучше?
   
— Да.
   
— Тогда вперед! Пора начинать!
   
Он держался очень прямо и слегка отчужденно — совсем как она. Заставив себя успокоиться, посмотрел прямо в лицо той, что унижала его, сама того не понимая.
   
Его взгляд был печальным и просветленным.
   
Больным.
   
Доверчивым.
   
— Сколько ты весишь, Венсан?
   
— Около шестидесяти…
   
Шестьдесят кило вызова здравому смыслу.
   
(Зададим себе неприятный, но интересный вопрос: Камилла Фок протянула этому парню руку, чтобы помочь ему, как думает он сам, или для того, чтобы усадить его, голым и беззащитным, на красный пластиковый стул в кухне и препарировать?
   
Что это было? Сочувствие? Любовь к человечеству? Да неужели?
   
А может, она все просчитала заранее?
   
Его водворение наверх, собачий корм, доверие, гнев Пьера Кесслера, уход с работы, тупик…
   
Все художники — чудовища.
   
Нет. Невозможно. Это было бы слишком неприятно Истолкуем сомнения в ее пользу и помолчим.
   
Эту девушку понять не так-то просто, но хватка у нее бульдожья. А что, если ее врожденное благородство именно сейчас и проявляется? В этот самый момент, когда зрачки у нее сузились и взгляд стал совершенно безжалостным…)
   
   
Они не заметили, как стемнело. Камилла машинальным движением зажгла свет. Оба — художница и натурщик — одинаково взмокли от пота.
   
— Остановимся. У меня судороги. Все тело болит.
   
— Нет! — закричала она.
   
Ее жесткий тон удивил обоих.
   
— Прости… Не… Не шевелись, умоляю тебя…
   
— В брюках… в переднем кармане… Транксен…
   
Она принесла ему воды.
   
— Потерпи еще немножко… Очень тебя прошу… Можешь прислониться к стене, если хочешь… Я… Я не умею работать по памяти… Если ты сейчас уйдешь, мой рисунок можно будет отправить в помойку… Извини меня, я… Я почти закончила.
   
— Все. Можешь одеваться.
   
— Это серьезно, доктор?
   
— Надеюсь… — прошептала она.
   
Он потянулся, погладил собаку, прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Закурил.
   
   
— Хочешь взглянуть?
   
— Нет.
   
— Да.
   
Он выглядел потрясенным.
   
— Черт… Это… Это круто. И жестоко…
   
— Нет. Это нежно…
   
— Почему ты остановилась на лодыжках?
   
— Хочешь, чтобы я сказала правду или мне что-нибудь придумать?
   
— Правду.
   
— Я не умею рисовать ноги!
   
— А еще почему?
   
— Да потому… Тебя ведь мало что держит на этой земле, так?
   
— А мой пес?
   
— Вот он. Я только что его нарисовала — вид из-за твоего плеча…
   
— Господи! Какой же он красивый! Какой красивый, какой красивый, какой красивый…
   
Она вырвала листок из блокнота.
   
— Вот так и живем, — пробурчала Камилла, изображая обиду, — стараешься, расшибаешься в лепешку, даришь им бессмертие, а их если что и волнует, так только портрет дворняги… Нет, клянусь честью…
   
— Довольна собой?
   
— Да.
   
— Хочешь, чтобы я пришел еще раз?
   
— Да… Попрощаться со мной и оставить свой адрес… Выпьешь?
   
— Нет. Пойду лягу, мне что-то худо…
   
Провожая его по коридору, Камилла хлопнула себя по лбу.
   
— Полетта! Я о ней забыла!
   
Комната была пуста.
   
Черррт…
   
— Проблема?
   
— Я потеряла бабку своего соседа…
   
— Смотри… На столе записка…
   
    
Не хотели тебе мешать. Она со мной. Приходи, как только сможешь.
    
P. S.: Псина твоего парня наложила кучу у входа.
   
   12
   
Камилла вытянула руки и полетела над Марсовым полем. Задела Эйфелеву башню, коснулась звезд и приземлилась перед служебным входом в ресторан.
   
Полетта сидела в кабинете шефа.
   
Ее переполняло счастье.
   
— Я о вас забыла…
   
— Да нет же, дурочка, просто ты работала… Закончила?
   
— Да.
   
— Все в порядке?
   
— Есть хочу!
   
— Лестафье!
   
— Да, шеф…
   
— Пришлите толстый стейк с кровью ко мне в кабинет.
   
Франк обернулся. Стейк? Да у нее же зубов совсем не осталось…
   
Сообразив, что заказ сделан для Камиллы, он удивился еще больше.
   
Они попытались объясниться жестами:
   
— Для тебя?
   
— Дааааа… — она кивнула.
   
— Толстый большой стейк?
   
— Дааааа.
   
— Ты что, с горы упала?
   
— Дааааа.
   
— Эй! Знаешь, ты жутко хорошенькая, когда тебе хорошо.
   
Этих слов она не поняла, но на всякий случай вернула.
   
— О-хо-хо… — прогудел шеф, ставя перед ней тарелку. — Может, и не стоило бы этого говорить, но… есть же везунчики на этом свете…
   
   
На тарелке лежал стейк в форме сердца.
   
— До чего же он хорош, этот Лестафье, — вздохнул толстяк, — до чего хорош…
   
— И такой красивый… — добавила бабушка Франка, которая уже два часа пожирала внука глазами.
   
— Ну… Так далеко я бы заходить не стал… Что будете пить? Вот… «Кот-дю-Рон»… И я с вами выпью… А у вас как дела, мамаша? Что, вам все еще не подали десерт?
   
Грозный рык главнокомандующего — и вот уже Полетта лакомится помадкой…
   
   
— Надо же… — шеф прищелкнул языком. — Он здорово изменился, ваш внук… Я его не узнаю…
   
Он повернулся к Камилле:
   
— Что вы с ним сделали?
   
— Ничего!
   
— Продолжайте в том же духе! Ему это идет на пользу… Нет, правда… Он в порядке, этот малыш… В полном порядке…
   
Полетта плакала.
   
— Эй, в чем дело? Что я такого сказал? Пейте, черт возьми! Пейте! Максим…
   
— Да, шеф?
   
— Принесите мне бокал шампанского, пожалуйста…
   
— Получше?
   
Полетта высморкалась и принялась извиняться: