1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Разрежет небо пополам.
      
И тучи, точно туши мяса,
      
По всем навалены углам.
     
     
      
И берега закатом тусклым
      
Не обозначены еще.
      
И труп какого-то моллюска
      
Багровым светом освещен…
     
    
   
   
    
     
Ты упадешь на снег в метель
    
    
     
      
Ты упадешь на снег в метель,
      
Как на пуховую постель,
      
Взметенную погромом.
     
     
      
И ты заплачешь обо мне,
      
Отворотясь лицом к стене
      
Бревенчатого дома.
     
     
      
И ты не слышишь — я зову,
      
Я, как в лесу, кричу «ау»,
      
Охрипший и усталый.
     
     
      
Сжимаю, бурей окружен,
      
В застывших пальцах медальон
      
Из белого металла.
     
     
      
Так много в жизни было зла,
      
Что нам дорога тяжела
      
И нет пути друг к другу.
     
     
      
И если после стольких вьюг
      
Заговорит над нами юг —
      
Мы не поверим югу.
     
    
   
   
    
     
Мне б только выболеть немножко
    
    
     
      
Мне б только выболеть немножко,
      
Суметь довериться врачам.
      
Лекарством, как ребенка, с ложки
      
Меня поили б по ночам.
     
     
      
Но разве был событьем частным
      
Тот фантастический рассказ,
      
Что между двух припадков астмы
      
Припоминается сейчас,
     
     
      
Когда я стиснут был в ущелье
      
Камнями, небом и ручьем,
      
Не помышляя о прощенье
      
И снисхождении ничьем…
     
    
   
   
    
     
Нет, не для нас, не в нашей моде
    
    
     
      
Нет, не для нас, не в нашей моде
      
Писалось мира бытие,
      
И расточительность природы,
      
И пышность грубая ее.
     
     
      
И не раченьем садовода,
      
Избытком силы мир живет,
      
Любую пользуя погоду,
      
Какую вынес небосвод.
     
     
      
Мир не вмещается в картины,
      
Но, на полотна не просясь,
      
С любым из нас на миг единый
      
Провозгласить хотел бы связь.
     
     
      
Зачем роса порою ранней
      
На неподвижном лепестке
      
Висит слезой, зовя в бескрайней
      
Такой мучительной тоске…
     
    
   
   
    
     
Всюду мох, сухой, как порох
    
    
     
      
Всюду мох, сухой, как порох,
      
Хрупкий ягелевый мох,
      
И конические горы
      
Вулканических эпох.
     
     
      
Здесь на зов весны несмелой
      
Откликаются едва
      
И гранит позеленелый,
      
И зеленая трава.
     
     
      
Но рога свои олени
      
Смело сбрасывают в снег.
      
Исчезают сны и тени,
      
И добреет человек.
     
    
   
   
    
     
Я на этой самой тропке 
    
    
     
      
Я на этой самой тропке
      
Подбирал когда-то робко
      
Бедные слова.
     
     
      
Я сгибал больное тело,
      
Чтоб в ушах зашелестела
      
Сонная трава.
     
     
      
Ныне я сквозь лес багровый,
      
Опалив ресницы, брови,
      
Проскачу верхом.
     
     
      
Ведь, выходит, ты недаром
      
Угрожала мне пожаром,
      
Красным петухом.
     
     
      
Бьется, льется дождь горящий,
      
И кричит от боли чаща,
      
И кипит река.
     
     
      
Камни докрасна нагреты.
      
Не попасть домой к рассвету
      
Без проводника…
     
    
   
   
    
     
Оттепель
    
    
     
      
Деревьям время пробудиться,
      
Смахнуть слезинку и запеть,
      
Воды по капельке напиться
      
И завтра же зазеленеть.
     
     
      
Сырые запахи гашенья
      
Так мимолетны, так легки.
      
Березам тленье, и растленье,
      
И все на свете пустяки.
     
     
      
Едва ли черные березы
      
Свою оплакивают честь.
      
Ведь капли, как людские слезы,
      
Морозом осушают здесь.
     
     
      
И будто целый сад, с досады
      
На запоздавшую весну,
      
Не хочет становиться садом
      
И возвращается ко сну.
     
     
      
Своим внезапным пробужденьем
      
Он, как ребенок, устрашен.
      
Он весь — во мгле, он весь — в сомненье,
      
И зеленеть не хочет он.
     
    
   
   
    
     
Пережидаем дождь
    
    
     
      
Пережидаем дождь
      
В тепле чужого дома.
      
Ложится навзничь рожь,
      
Боясь ударов грома.
     
     
      
И барабанит град
      
Крупней любой картечи
      
И может, говорят,
      
Нам приносить увечья.
     
     
      
А небу все равно,
      
Что будет нынче с нами.
      
И тополь бьет в окно
      
Намокшими ветвями.
     
     
      
Летят из всех щелей
      
Обрывы конопатки.
      
Мигает все быстрей
      
Зажженная лампадка…
     
    
   
   
    
     
Луч
    
    
     
      
Будто кистью маховою
      
Пробежав по облакам,
      
Красит киноварью хвою
      
И в окошко лезет к нам.
     
     
      
И, прорезав занавески,
      
Он уходит в зеркала,
      
И назад отброшен резко
      
Тайной силою стекла.
     
     
      
Он с геранью и с морковью
      
Натюрморта заодно.
      
Он в глаза мне брызжет кровью,
      
Не дает смотреть в окно.
     
    
   
   
    
     
В пятнадцать лет
    
    
     
      
Хожу, вздыхаю тяжко,
      
На сердце нелегко.
      
Я дергаю ромашку
      
За белое ушко.
     
     
      
Присловья и страданья
      
Неистребимый ход,
      
Старинного гаданья
      
С ума сводящий счет.
     
     
      
С общипанным букетом
      
Я двери отворю.
      
Сейчас, сейчас об этом
      
Я с ней заговорю.
     
     
      
И Лида сморщит брови,
      
Кивая на букет,
      
И назовет любовью
      
Мальчишеский мой бред.
     
    
   
   
    
     
Реквием
    
    
     
      
Ты похоронена без гроба
      
В песке, в холщовой простыне.
      
Так хоронили в катакомбах
      
Тогда — у времени на дне.
     
     
      
И в среднеазиатских, диких
      
Песках, сосущих арыки,
      
Ты тем была равновелика,
      
Кто нес под землю огоньки
     
     
      
Своей неистребимой веры
      
В такие будущие дни,
      
Где нет «эпохи», нету «эры»
      
И что не мастера ли Мстеры
      
Когда-то поняли одни.
     
     
      
Куда теперь уйти и деться,
      
Куда мне преклонить главу,
      
В каком дожить мне жизнь соседстве
      
И с кем загрезить наяву?
     
     
      
Ты слепла в черных лабиринтах
      
Моей безвыходной земли,
      
Какие ж сказочные ритмы
      
Тебя к спасению вели,
     
     
      
Что в этой музыке душевной
      
Ты проявила на свету
      
Такой простой и совершенной
      
Твою седую красоту.
     
     
      
Доколе, Боже мой, доколе,
      
Предав все лучшее тщете,
      
Нам ставить памятники боли
      
И распинаться на кресте?
     
     
      
Опять граненым адамантом
      
Заколешь крепко кружева,
      
Опять прославишься талантом,
      
Простым талантом — быть жива,
     
     
      
Чтоб делать всех людей живыми,
      
Чтоб делать всех людей — людьми,
      
Чтобы всю жизнь браниться с ними
      
И хлопать в ярости дверьми.
     
     
      
А может быть, твоею смертью
      
В бегах, от дома вдалеке,
      
Вся жизнь нам говорит: не верьте,
      
Что очутились в тупике.
     
     
      
Что всеми мелочами быта
      
Не будет подвиг затемнен,
      
Что этот был тобой испытан
      
И самовластно побежден.
     
     
      
И этот подвиг незаметный,
      
Великий материнский долг
      
Как подчеркну чертой отметкой,
      
Когда еще «не втолкан толк».
     
     
      
Когда догадкою Толстого
      
Весь мир еще не одарен,
      
Когда любовь, как Божье слово,
      
Зашелестит со всех сторон,
     
     
      
Неся отнюдь не всепрощенье,
      
А только ненависти зло,
      
Когда души моей смятенье
      
Растеньем тянется в тепло,
     
     
      
Когда, заверчен и закручен
      
За солнцем, светом и теплом,
      
Я вижу в боли только случай
      
И средство для борьбы со злом.
     
     
      
Тогда твоим последним шагом
      
Куда-то вверх, куда-то вдаль
      
Оставишь на моей бумаге
      
Неизгладимую печаль.
     
    
   
   
    
     
Густеет темный воздух
    
    
     
      
Густеет темный воздух,
      
И видно в вышине,
      
Как проступают звезды
      
На синем полотне.
     
     
      
Походною палаткой
      
Натягивают ночь.
      
Пилюли и облатки
      
Не могут мне помочь.
     
     
      
И я один на свете,
      
Седеет голова.
      
И брошены на ветер
      
Бумажные слова…
     
    
   
   
    
     
Стучался я в калитку
    
    
     
      
Стучался я в калитку,
      
Просился в райский сад
      
Бесплодная попытка —
      
Вернулся я назад.
     
     
      
Там горькая услада,
      
Секрет моей беды.
      
Мальчишеского сада
      
Незрелые плоды.
     
     
      
Казалось мне, что руку
      
Довольно протянуть,
      
Исчезнет моя мука
      
За несколько минут.
     
     
      
Их вкус живет доселе
      
В моем иссохшем рту.
      
И к той же самой цели
      
Я взрослым подойду.
     
     
      
И яблоки литые
      
К моим ногам летят,
      
Как солнца золотые,
      
И озаряют сад.
     
     
      
Лирично то, что лично,
      
Что пережил я сам.
      
Едва ли нам прилично
      
Не верить чудесам.
     
    
   
   
    
     
Фортинбрас
    
    
     
      
Ходят взад-вперед дозоры,
      
Не сводя солдатских глаз
      
С дальних спален Эльсинора,
      
Где ночует Фортинбрас.
     
     
      
Королевские террасы
      
Темный замысел таят.
      
Здесь, по мненью Фортинбраса,
      
В каждой склянке налит яд.
     
     
      
Здесь фамильные портреты,
      
Притушив тяжелый взгляд,
      
Поздней ночью с датским ветром
      
Об убийстве говорят.
     
     
      
В спальне на ночь стелет шубу
      
Победитель Фортинбрас
      
И сует усы и губы
      
В ледяной прозрачный квас.
     
     
      
Он достиг заветной цели,
      
Все пред ним склонились ниц
      
И на смертных спят постелях
      
Восемь действующих лиц.
     
     
      
Он не верит даже страже,
      
Сам выходит на балкон.
      
И готов с любым миражем
      
Завести беседу он.
     
     
      
Он не будет слушать глупых
      
Увещаний мертвеца,
      
Что ему наследство трупов,
      
Страсти сына и отца.
     
     
      
Что ему цветы Офелий,
      
Преступления Гертруд.
      
Что ему тот, еле-еле
      
Сохранивший череп шут.
     
     
      
Он не будет звать актеров,
      
Чтоб решить загадку ту,
      
То волнение, в котором
      
Скрыла жизнь свою тщету.
     
     
      
Больше нет ни планов адских,
      
Ни высоких скорбных дум,
      
Все спокойно в царстве датском,
      
Равномерен моря шум.
     
     
      
Фортинбрас идет обратно,
      
Потушив огонь свечи.
      
На полу, чертя квадраты,
      
Скачут лунные лучи.
     
     
      
Кто же тронул занавеску,
      
Кто прижался у стены,
      
Озарен холодным блеском
      
Наблюдательной луны?
     
     
      
Кто сумел войти в покои
      
И его развеял сны
      
Нарушителем покоя
      
Покорителя страны?
     
     
      
Чья-то речь, как волны, бьется,
      
Как морской прибой шумит,
      
И над ухом полководца
      
Чей-то голос говорит:
     
     
      
«Ты пришел за древним троном
      
В самый знатный из дворцов,
      
Ты спешил почтить поклоном
      
Неостывших мертвецов.
     
     
      
Знаю, ты боишься смерти,
      
Не солдатской, не простой
      
И не той, что жаждут черти
      
За могильною чертой.
     
     
      
Ты боишься смерти славы,
      
Смерти в памяти людей —
      
Где частенько прав неправый
      
И святым слывет злодей.
     
     
      
Только я даю бессмертье,
      
Место в вечности даю.
      
Запишу сестру Лаэрта
      
В Книгу Светлую мою…
     
     
      
Год пройдет — не будет флага,
      
Фортинбрасова значка,
      
Но отравленная шпага
      
Проблестит еще века.
     
     
      
Лишь свидетельство поэта,
      
Вдохновенного творца —
      
Книга Жизни, Книга Света
      
Без предела и конца.
     
     
      
Может быть, язык библейский
      
В совершенстве простоты,
      
Суете, вполне житейской,
      
Дал значенье и мечты.
     
     
      
Подчинить себе я властен,
      
Мудреца и дурака,
      
Даже тех, кто не согласен
      
Уходить со мной в века.
     
     
      
Разбегутся сны и люди
      
По углам музейных зал,
      
Даже те, кто здесь о чуде
      
Никогда и не мечтал.
     
     
      
Может быть, глаза портретов
      
Старых рыцарских времен
      
Шлют проклятие поэтам,
      
Разбудившим вечный сон.
     
     
      
Может, им не надо славы,
      
Их пугает кисть и стих,
      
Может быть, они не вправе
      
Выдать горестей своих.
     
     
      
Но художника ли дело
      
Человеческий покой,
      
Если чувство завладело
      
Задрожавшею рукой.
     
     
      
Даст ответ не перед веком,
      
Перед собственным судом —
      
Почему завел калеку
      
В королевский пышный дом…