1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
Впереди через деревья пробивались яркие пальцы света, прорезая глубокие тени на латаном асфальте Моттонской дороги.
    
По другую сторону Купола стояло несколько армейских грузовиков — эта окраина города называлась Харлоу — и где-то сорок солдат старательно двигались туда-сюда. У каждого на поясе висел противогаз. Серебристая автоцистерна с длинной надписью — ЧРЕЗВЫЧАЙНО ОПАСНО, НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ — сдавала задом, пока едва не упёрлась в контур (формой и размером где-то как двери), нарисованный аэрозольной краской на поверхности Купола. К штуцеру сзади цистерны прикрепили пластиковый шланг. Два человека упражнялись с этим шлангом, который заканчивался жалом, не большим чем авторучка «Бик». Одеты они были в сияющие скафандры и шлемы. На спинах у них висели баллоны со сжатым воздухом.
    
Со стороны Честер Милла присутствовал только один зритель. Рядом со старомодным дамским велосипедом «Швинн»[247], над задним крылом которого был прикреплён ящичек-багажник для молока, стояла городская библиотекарша Лисса Джеймисон. На ящичке виднелась наклейка с надписью: КОГДА ВЛАСТЬ ЛЮБВИ СТАНЕТ БОЛЕЕ СИЛЬНОЙ, ЧЕМ ЛЮБОВЬ К ВЛАСТИ, В МИРЕ НАСТАНЕТ МИР. ДЖИММИ ХЭНДРИКС[248].
    
— Лисса, что вы здесь делаете? — спросила Джулия, выйдя из машины. Она прикрывала себе ладонью глаза от яркого света прожекторов.
    
Лисса нервно дёргала египетский крест анкх, который висел у неё на шее, на серебряной цепочке. Переводила взгляд то на Джулию, то на Барби.
    
— Когда мне беспокойно или тревожно, я по обыкновению выезжаю на велосипедную прогулку. Иногда езжу до глубокой ночи. Это успокаивает мою пневму. Я увидела свет, и приехала на свет, — эту длинную фразу она озвучила так, словно проговаривала заклинание, а потом, оставив, наконец, в покое свой крестик, начертила в воздухе какой-то сложный символ. — А что вы здесь делаете?
    
— Приехали посмотреть на эксперимент, — ответил Барби. — Если он увенчается успехом, вы можете стать первой, кто покинет Честер Милл.
    
Лисса улыбнулась, похоже, немного с усилием, но Барби понравилось, что она вообще на это была способна.
    
— Сделав так, я скучала бы по фирменному блюду, которое подают на ужин в «Розе-Шиповнике» каждый вторник. Мясной рулет, как обычно, не так ли?
    
— Мясной рулет запланирован, — согласился он, не уточняя, что, если Купол будет стоять и в следующий вторник, скорее всего фирменным блюдом будет кабачковый кэш-пирог.
    
— Они не отвечают, — сказала Лисса. — Я старалась.
    
Из-за автоцистерны на свет вышел приземистый пожарный гидрант в человеческом подобии. На нём были брюки-хаки, брезентовая куртка и кепка с эмблемой «Чёрных Медведей Мэна»[249]. Первым, что поразило Барби, было то, что полковник Кокс набрал вес. Вторым — что его толстая куртка была застёгнута на молнию прямо до подбородка, который у него находилось в опасной близости от определения «двойной». Никто из них трёх — ни Барби, ни Джулия, ни Лисса — не были одеты в куртки. У них не было потребности по эту сторону Купола.
    
Кокс отдал честь. Барби ответил; он даже ощутил какое-то удовлетворение, делая этот резкий жест.
    
— Привет, Барби, — позвал Кокс. — Как там Кен?
    
— Кен в порядке, — сказал Барби. — А я остаюсь тем сученком, которому достаётся самое крутое дерьмо.
    
— Не на этот раз, полковник, — заверил Кокс. — На этот раз, кажется, тебя грохнут в авто-фаст-фуде.
   
   
    
     
14
    
    
— Кто это? — прошептала Лисса. Она вновь подёргивала свой анкх. Джулия подумала, что так она скоро и цепочку на себе оборвёт, если не успокоится. — И что они там делают?
    
— Хотят нас освободить отсюда, — сказала Джулия. — И после довольно эффектного провала предыдущей попытки, я бы сказала, что теперь у них хватило ума делать это тихо. — Она выступила вперёд. — Привет, полковник Кокс, это я, ваша любимая редакторша газеты. Добрый вечер.
    
Улыбка у Кокса — это ему плюс, подумала она — вышла лишь слегка кислой.
    
— Мисс Шамвей, вы даже более красивая, чем я себе представлял.
    
— И я о вас скажу кое-что, вы большой шутник, во всём, что касается дерьм… Барби догнал её в трёх шагах от того места, где стоял Кокс, и схватил за руку.
    
— Что такое? — спросила она.
    
— Камера. — Она совсем забыла, что на шее у неё висит фотокамера, пока он на неё не показал. — Она у вас цифровая?
    
— Конечно, это запасной аппарат Пита Фримэна, — она раскрыла рот, чтобы спросить, в чём проблема, и тогда поняла. — Вы думаете, Купол её сожжёт?
    
— Это было бы самое простое, — ответил Барби. — Вспомните, что случилось с сердечным стимулятором шефа Перкинса.
    
— Черт, — выругалась Джулия. — Черт! Может, достать из багажника мой старый Кодак?
    
Лисса с Коксом смотрели один на другого, как показалось Барби, с взаимным очарованием.
    
— Что вы собираетесь делать? — спросила она его. — Снова будут взрывы?
    
Кокс поколебался. Ему на помощь пришёл Барби.
    
— Да признавайтесь, полковник. Если не вы, я сам это сделаю. Кокс вздохнул.
    
— Вы настаиваете на полной открытости, так?
    
— А почему бы и нет? Если эта вещь подействует, жители Честер Милла будут петь вам осанну. Единственное, почему вы стараетесь все делать втайне, это сила привычки.
    
— Нет. Такой приказ я получил от своей верхушки.
    
— Они в Вашингтоне, — напомнил Барби. — А пресса в Касл Роке и большинство из них, скорее всего, сейчас смотрят «Девушек, которые взбесились»[250] по платному каналу. Здесь никого больше нет, кроме нас, цыпляток.[251]
    
Кокс вздохнул, показывая на окрашенный прямоугольник в форме дверей.
    
— Вот туда люди в защитных костюмах направят наш экспериментальный раствор. Если посчастливится, кислота проест этот контур, и тогда мы сможем выбить его из Купола, как выбивается кусок стекла из оконной рамы после использования стеклореза.
    
— А если не посчастливится? — спросил Барби. — Если Купол будет растворяться, выделяя какой-то отравляющий газ, который нас здесь всех убьёт? Для этого эти люди имеют при себе противогазы?
    
— На самом деле, — объяснил Кокс, — научные работники более склонны к той мысли, что кислота может начать химическую реакцию, которая послужит причиной того, что Купол воспламенится. — Заметив, как его слова поразили Лиссу, он добавил: — Обе возможности они считают невероятными.
    
— Им можно, — произнесла Лисса, теребя свой крестик. — Не их же будут травить газом или будут поджаривать.
    
— Я понимаю ваше беспокойство, мэм… — начал Кокс.
    
— Мелисса, — подсказал ему Барби. Ему вдруг стало важным, чтобы Кокс осознал, что под куполом оказались живые люди, а не просто несколько тысяч анонимных налогоплательщиков. — Мелисса Джеймисон, для друзей Лисса. Городская библиотекарша. Также она работает школьным психологом и преподаёт йогу, кажется.
    
— С последним мне пришлось распрощаться, — сказала Лисса, кокетливо улыбнувшись. — Многовато других дел.
    
— Очень приятно с вами познакомиться, госпожа Мелисса, — произнёс Кокс. — Смотрите, это редчайший шанс.
    
— А если у нас другое мнение, это вас может остановить? — спросила она.
    
На это Кокс не ответил прямо:
    
— Нет никаких признаков того, чтобы эта штука, чем бы она ни была, слабела или разлагалась. Если мы не сделаем в ней брешь, вы будете страдать под ней ещё неизвестно какое продолжительное время.
    
— У вас есть какие-то предположения относительно её происхождения? Хоть какие-то идеи?
    
— Никаких, — ответил Кокс, но его глаза отвернулись таким образом, который был знаком Расти Эверетту по его разговору с Большим Джимом.
    
Барби подумал: «Зачем ты врёшь? Снова тот самый автоматический рефлекс? Гражданские, они как грибы, держи их во тьме и корми дерьмом?» Наверное, нет смысла об этом думать. Но он ощутил отвращение.
    
— Она сильная? — спросила Лисса. — Ваша кислота сильная?
    
— Самая едкая из существующих, насколько я знаю, — ответил Кокс, и Лисса отступила на пару шагов назад.
    
Кокс обратился к мужчинам в космических скафандрах.
    
— Вы уже готовы, ребята?
    
Пара показала ему большие пальцы своих рукавиц. Позади их прекратилось всякое движение. Солдаты стояли и смотрели, держа наготове собственные противогазы.
    
— Ну, начинаем, — произнёс Кокс. — Барби, я предлагаю вам отвести обеих леди, по крайней мере, ярдов на пятьдесят подальше от…
    
— Взгляните на звёзды, — позвала Джулия. Голосом тихим, благоговейным. Голову она задрала вверх и в её лице Барби узнал того ребёнка, каким она была тридцать лет тому назад.
    
Он посмотрел на небо и увидел Малый Ковш, Большую Медведицу, Орион. Все на своих местах… хотя мутноватые, не в фокусе и розового цвета. Млечный Путь превратился в россыпь розовых шариков жвачки на величественном куполе ночи.
    
— Кокс, — позвал он. — Вы это видите?
    
Кокс посмотрел вверх.
    
— Что мне нужно увидеть? Звезды?
    
— Какими они вам кажутся?
    
— Ну… очень яркими, конечно; в этой местности не приходится говорить о мировом загрязнении… — Вдруг он присмотрелся, и щёлкнул пальцами. — А вам они представляются какими? Не изменился ли у них цвет?
    
— Они хорошие, — произнесла Лисса. Её широко раскрытые глаза сияли. — Но вместе с тем, пугающие…
    
— Они розовые, — сказала Джулия. — Что произошло?
    
— Ничего, — заметил Кокс, но произнёс он это как-то неуверенно.
    
— Что? Сливайте уже, — настоял Барби и бездумно добавил: — Сэр.
    
— Мы получили рапорт метеорологов в девятнадцать ноль-ноль, — сказал Кокс. — Особое внимание там уделено ветрам. Просто на случай… ну, просто на всякий случай. Оставим это. Быстрые потоки воздуха сейчас движутся на запад к Небраске и Канзасу, углубляются на юг, и тогда поднимаются вдоль Восточного побережья. Вообще-то обычная картина для конца октября.
    
— Какое отношение это имеет к звёздам?
    
— Двигаясь на север, воздушные массы проходят над многими городами и промышленными центрами. Всё, что они насобирали в тех местах, оседает на Куполе, вместо того, чтобы лететь дальше, в Канаду и в Арктику. Этого уже достаточно, чтобы образовался своего рода оптический фильтр. Я уверен, никакой опасности он не представляет…
    
— Пока что, — упрекнула его Джулия. — А через неделю, через месяц? Вы будете со шлангов мыть наше воздушное пространство на высоте тридцати тысяч футов[252], когда тут наступит тьма?
    
Кокс не успел ответить, как вскрикнула Лисса Джеймисон, показывая на небо. А потом заслонила себе рукой лицо.
    
Розовые звезды падали, оставляя за собой яркие инверсионные полосы.
   
   
    
     
15
    
    
— Ещё наркоз, — произнесла сонно Пайпер, пока Расти слушал ей сердце.
    
Расти похлопал её по правой руке, левая была серьёзно ранена.
    
— Не будет больше наркоза. Технически вы находитесь в состоянии наркотического опьянения.
    
— Иисус желает, чтобы я получила ещё наркоз, — повторила она тем самым замечтавшимся голосом и замурчала: — В небо хочу я взлетать, и как птичка там парить.
    
— Мне припоминается, что там другие слова: «Хорошо утром встать»[253], но ваша версия тоже интересная.
    
Она села. Расти постарался уложить её вновь, но отважился давить ей только на правое плечо, а этого оказалось недостаточно.
    
— А я смогу встать завтра утром? Мне нужно увидеться с шефом Рендольфом. Эти ребята изнасиловали Сэмми Буши.
    
— И могли убить вас, — добавил он. — Вывих вывихом, но упали вы очень удачно. Позвольте мне позаботиться о Сэмми.
    
— Эти копы опасны, — она положила правую руку ему на запястье. — Им нельзя оставаться полицейскими. Они принесут горе ещё кому-нибудь, — она облизнула губы. — У меня так пересохло во рту.
    
— Это мы поправим, но вам надо лечь.
    
— Вы взяли образцы спермы у Сэмми? Вы можете сравнить их с коповскими? Если сможете, я не отстану от Рендольфа, пока он не заставит их сдать образцы ДНК. Я буду преследовать его и днём, и ночью.
    
— У нас нет оборудования для сравнения ДНК, — сказал Расти и мысленно продолжил: «А также образцов спермы. Потому что Джина Буффалино промыла Сэмми, по её же просьбе». Я принесу вам чего-нибудь попить. Все холодильники, кроме того, что в лаборатории, отключены ради экономии генераторного сока, но в сестринской есть автономный «Иглу».
    
— Сока, — сказала она, закрывая глаза. — Так, сока выпить было бы хорошо. Апельсинового или яблочного. Только не «V8»[254]. Он очень уж солёный.
    
— Яблочный, — сказал он. — Сегодня вам нужна только жидкость.
    
Пайпер прошептала:
    
— Мне так жаль мою собаку, — и отвернула голову.
    
Расти подумал, что она, наверное, уже будет спать, когда он вернётся к ней с банкой сока.
    
На полдороги по коридору он увидел, как из-за угла, из сестринской, галопом выскочил Твич. Глаза у него были выпяченные, дикие.
    
— Идём во двор, Расти.
    
— Сначала мне нужно принести преподобной Либби…
    
— Нет, сейчас же. Тебе нужно это увидеть.
    
Расти поспешил назад к палате № 29 и заглянул. Пайпер храпела с не достойным для леди рычанием, что было не удивительно, принимая во внимание её распухший нос.
    
Он отправился вслед за Твичем по коридору едва ли не бегом, стараясь приспособиться к его широким шагам.
    
— И что там? — спросил он, имея в виду «что там такое?»
    
— Не могу описать, а если бы даже смог, ты бы мне не поверил. Тебе нужно самому это увидеть, — он толкнул двери вестибюля.
    
На подъездной аллее, выйдя из-под защитного козырька, куда подвозят пациентов, стояли Джинни Томлинсон, Джина Буффалино и Гарриэт Бигелоу, подружка Джины, которую та и сагитировала помогать в госпитале. Все три стояли, обнявшись, словно утешали друг друга, и смотрели в небо.
    
Небо было заполнено сиянием розовых звёзд, и многие из них якобы падали, оставляя за собой длинные, почти флуоресцентные полосы. Дрожь пробежала у Расти по спине.
    
«Джуди это предугадала, — подумал он. — Розовые звезды падают полосами». И вот они падают. Падают.
    
Это было так, словно на их глазах само небо падало им на головы.
   
   
    
     
16
    
    
Когда начали падать розовые звезды, Алиса и Эйден крепко спали, но Терстон Маршалл и Каролин Стерджес — нет. Они стояли на заднем дворе Думагенов и смотрели, как звезды яркими розовыми полосами льются вниз. Некоторые из тех полос пересекались, и тогда, казалось, в небе возникают, чтобы вскоре исчезнуть, розовые руны.
    
— Это конец света? — спросила Каролин.
    
— Отнюдь, — ответил он. — Это метеоритный дождь. Довольно обычное явление для осени у нас, в Новой Англии. Думаю, сейчас немного поздно для астероидов, и, это, вероятно, какой-то приблудный метеоритный дождь — возможно, пыль с обломками породы какого-либо астероида, который разбился триллион лет тому назад. Ты только задумайся об этом, Кара!
    
Ей не хотелось.
    
— А метеоритные дожди всегда розовые?
    
— Нет. Думаю, и этот выглядит белым вне Купола, но мы его видим сквозь плёнку из пыли и разных мелких частичек. Сквозь атмосферное загрязнение, другими словами. Оно меняет цвет.
    
Засмотревшись на беззвучную розовую сутолоку в небе, она вспомнила:
    
— Терси, а малыш… Эйден… когда с ним случилось это… неизвестно, что это было, он говорил…
    
— Я помню, что он говорил. Розовые звезды падают, за ними остаются полосы.
    
— Но как же он мог знать об этом?
    
Терстон лишь покачал головой.
    
Каролин обняла его покрепче. В такие моменты (хотя ещё никогда подобные этому моменты не случались в её жизни) она радовалась, что Терстону столько лет, что он мог бы быть её отцом. Именно в этот миг ей хотелось, чтобы он действительно был её отцом.
    
— Как он мог знать, что это будет? Откуда он мог это знать?
   
   
    
     
17
    
    
Эйден говорил ещё кое-что в том своём пророческом состоянии: все смотрят. И в половине десятого этого понедельничного вечера, когда метеоритный дождь был в самом разгаре, его пророчество сбылось.
    
Новости распространяются по мобильным телефонам и по электронной почте, но большей частью традиционным способом: изо рта в уши.
    
Без пятнадцати десять Мэйн-стрит была переполнена народом, который наблюдает этот беззвучный фейерверк. Большинство людей стоят безмолвными. Кое-кто плачет. Лео Ламойн, верный прихожанин покойного пастора Церкви Святого Спасителя преподобного Лестера Коггинса, кричит, что это Апокалипсис, что он видит Четырёх Всадников на небесах, что второе пришествие скоро и всякое такое другое и тому подобное. Неряха Сэм Вердро — вновь на свободе с трёх часов дня, трезвый и раздражённый — говорит Лео, что, если тот не заткнётся об Апокалипсисе, он сейчас же увидит собственные звезды. Руп Либби, офицер полиции Честер Милла, держа руку на рукоятке своего пистолета, приказывает им обоим немедленно заткнуть глотки, перестать пугать людей. Словно они и так уже не напуганы. Уилла и Томми Андерсоны стоят на парковке возле своего «Диппера», Уилла плачет, спрятав лицо у Томми на плече. Рози Твичел стоит рядом с Энсоном Вилером перед «Розой-Шиповником», оба в фартуках и тоже обнявшись. Норри Келверт и Бэнни Дрэйк смотрят вместе со своими родителями, пальцы Норри проскальзывают в ладонь Бэнни, он принимает их с трепетом, которому не ровня какие-то падающие звёзды. Джек Кэйл, теперешний директор «Фуд-Сити», стоит на парковке супермаркета. Джек позвонил Эрни Келверту, бывшему директору, днём, чтобы спросить, не поможет ли тот ему инвентаризировать имеющиеся в магазине продукты. Они как раз занимались этой работой, надеясь к вечеру закончить, когда на Мэйн-стрит началось это сумасшествие. Теперь они стоят рядом, смотрят, как падают розовые звезды. Стоят, задрав головы, перед своим похоронным салоном Стюарт и Ферналд Бови. Генри Моррисон и Джеки Веттингтон стоят через дорогу от похоронного салона, и рядом с ними стоит Чез Бендер, который преподаёт историю в средних классах школы.
    
— Это всего лишь метеоритный дождь, видимый сквозь слои грязи, — объясняет Чез полицейским… но в голосе его всё равно слышать боязнь.
    
Тот факт, что цвет звёзд на самом деле изменился из-за накопления твёрдых частичек, доходит до людей, поворачивая ситуацию в новом направлении: постепенно плач распространяется. Звучит он негромко, почти как дождь.
    
Большого Джима бессмысленные огоньки в небе интересуют меньше того, как люди интерпретируют эти огоньки. В этот вечер они просто разойдутся по своим домам. Однако уже завтра всё может выглядеть иначе. И тот страх, который он наблюдает на многих лицах, не такая уже и плохая вещь. Испуганным людям нужен жёсткий лидер, а если есть что-то, что, как знает Большой Джим, он может обеспечить, то это как раз жёсткое лидерство.
    
Он стоит на крыльце полицейского участка вместе с шефом Рендольфом и Энди Сендерсом. Ниже них стоят его проблемные детки: Тибодо, Ширлз, эта шлюха Руа и друг Джуниора Фрэнк. Большой Джим спускается по ступенькам, с которых чуть раньше скатилась Либби («Она сделала бы нам большую услугу, если бы свернула себе шею», — думает он), и хлопает по плечу Фрэнка.
    
— Нравится зрелище, Фрэнки?
    
Большие испуганные глаза делают этого мальчика на вид двенадцатилетним, вместо двадцатидвухлетнего, или сколько там ему.
    
— Что это, мистер Ренни? Вы знаете?
    
— Метеоритный дождь. Просто Господь передаёт привет Его народу.
    
Фрэнк Делессепс немного расслабляется.
    
— Мы зайдём вовнутрь, — кивает Большой Джим большим пальцем себе за спину, на Энди и Рендольфа, которые стояли, всматриваясь в небо. — Мы там кое-что обсудим, а потом я позову вас четверых. Я хочу, чтобы вы все рассказывали одинаковую чёртову историю, когда я вас позову. Ты это понял?
    
— Да, мистер Ренни, — отвечает Фрэнки.
    
На Большого Джима смотрит Мэл Ширлз — глазами, как блюдца, с разинутым ртом. Большой Джим думает, что парень имеет такой вид, словно увидел, что уровень его Ай-Кью вырос до семидесяти[255]. Что тоже совсем неплохая вещь.
    
— Это выглядит, как конец света, мистер Ренни, — говорит он.
    
— Бессмыслица. Ты же спасён, сынок?
    
— Думаю, да, — говорит Мэл.
    
— Тебе не о чем беспокоиться, — Большой Джим инспектирует их одного за другим, заканчивая Картером Тибодо. — А путь к спасению сегодня лежит через то, чтобы вы все рассказали одинаковую историю.
    
Не все видят падающие звёзды. Спят брат и сестра Эпплтоны, и маленькие дочурки Расти Эверетта спят. И Пайпер тоже. И Эндрия Гриннел тоже. И Мастер, раскинувшись на мёртвой траве рядом с тем, что, возможно, является мощнейшей в Америке метамфетаминовой фабрикой. Спит и Бренда Перкинс, убаюкав себя плачем на диване, с пачкой листов, распечатанных из папки ВЕЙДЕР, на кофейном столике рядом с ней.
    
Не видят ещё мёртвые, разве что смотрят с какого-то более весёлого места, чем эта мрачная равнина, где бессмысленные армии сцепились ночью[256]. Майра Эванс, Дюк Перкинс, Чак Томпсон и Клодетт Сендерс лежат в похоронном салоне Бови; доктор Гаскелл, мистер Карти и Рори Динсмор — в морге больницы имени Катрин Рассел; Лестер Коггинс, Доди Сендерс и Энджи Маккейн все ещё отдельным сообществом — в кладовке Маккейнов. И Джуниор вместе с ними. Примостился между Доди и Энджи, держа их за руки. У него болит голова, но не очень. Он думает: может, ему проспать здесь всю ночь.
    
На Моттонской дороге, в Восточном Честере (неподалёку от места, где попытки продырявить купол с помощью экспериментальной кислоты не прекращаются даже под этим странным розовым небом), Джек Эванс, муж покойной Майры, стоит у себя на заднем дворе с бутылкой «Джека Дениэлса» в одной руке и приобретённым когда-то ради безопасности их дома «Ругером SR9» во второй. Он пьёт и смотрит, как падают розовые звезды. Он знает, что это такое, и он приветствует каждую, и он жаждет смерти, потому что без Майры провалилось дно его жизни. Он, несомненно, мог бы жить и без неё, он, несомненно, мог бы жить, как крыса в стеклянном ящике, но оба условия вместе он выдержать не в состоянии. Когда хвосты падающих метеоритов перекрещиваются интенсивнее всего — это около десяти пятнадцати, где-то через сорок пять минут после того, как начался этот звёздный дождь, — он глотает остаток виски, отбрасывает бутылку в траву и простреливает себе мозг. Он становится первым официально зарегистрированным самоубийцей в Честер Милле.
    
И не последним.
   
   
    
     
18
    
    
Барби, Джулия и Лисса Джеймисон безмолвно смотрели, как двое солдат в космических скафандрах снимают тоненький наконечник с пластикового шланга. Кладут его в непрозрачный пластиковый пакет, который закрывают на молнию, а потом этот пакетик в металлический кейс, на котором написано: ОПАСНЫЕ МАТЕРИАЛЫ. Кейс они заперли двумя ключами (каждый своим), а уже тогда сняли с себя шлемы. Уставший, распаренный и подавленный имели они вид.
    
Двое пожилых мужчин — очень старые, чтобы быть солдатами — откатили какое-то сложное на вид оборудование с места кислотного эксперимента, который проводился трижды подряд. Барби подумал, что эти двое, вероятно научные работники из НАСА, делали какие-то спектрографические анализы. Или старались. Противогазы, которые были на их лицах во время аналитических процедур, они сдвинули себе на темя, где те теперь торчали, словно какие-то причудливые шляпки. Барби мог бы спросить у Кокса, что именно должны были показать те тесты, и Кокс даже мог бы дать ему прямой ответ, но Барби тоже чувствовал себя угнетённо.
    
Вверху горстка последних розовых метеоритов промелькнула в небе.
    
Лисса показала пальцем в сторону Восточного Честера:
    
— Я будто-бы слышала что-то похоже на выстрел. А вы?
    
— Может, автомобильный выхлоп или какой-то парень запустил бутылочную ракету[257], - отозвалась Джулия. Она тоже была утомлённой и поблекшей. Когда уже стало ясно, что эксперимент — точнее говоря, испытание кислоты — не дал результатов, Барби заметил, как она вытирает слезы из глаз. Правда, это не помешало ей снимать весь процесс своим «Кодаком».
    
К ним, отбрасывая в свете верхних прожекторов две противоположные тени, подошёл Кокс. Он махнул в ту сторону, где на Куполе недавно были нарисованы двери.
    
— Кажется, это приключение стоило американским налогоплательщикам три четверти миллиона долларов, и это не учитывая тех расходов, которые пошли на разработку этой жидкости. Которая сожрала краску, но больше ничего на хер не смогла сделать.
    
— Следите за своими выражениями, полковник, — произнесла Джулия с тенью улыбки на губах.
    
— Благодарю, мадам редакторша, — кисло поклонился Кокс.
    
— А вы действительно верили, что эта штука подействует? — спросил Барби.
    
— Нет, но я также никогда не верил, что доживу, чтобы увидеть человека на Марсе, а вот россияне говорят, что собираются послать туда команду из четырёх людей в 2020 году.
    
— Да, конечно, — подхватила Джулия. — Марсиане услышали об этом и уже нервничают.
    
— Если так, они нервничают не из-за той страны, — сказал Кокс… и Барби заметил что-то новое в его глазах.
    
— Откуда такая уверенность, Джим? — спросил он мягко.
    
— Извиняюсь?
    
— Что Купол установили космические пришельцы.
    
Джулия сделала два шага вперёд. Лицо у неё было бледным, глаза горели.
    
— Рассказывайте нам всё, что знаете, черт вас побери!
    
Кокс поднял руку.
    
— Стоп. Мы не знаем ничего. Хотя есть теория. Да. Марти идите-ка сюда.
    
Один из тех пожилых джентльменов, которые проводили тесты, подошёл к Куполу. В руке за ремешок он держал свой противогаз.
    
— Как ваши анализы? — спросил Кокс и, увидев, что тот колеблется, добавил: — Говорите свободно.
    
— Ну… — пожал плечами Марте. — Следы минералов. Загрязняющих почву и воздух. А так — ничего более. По данным спектрального анализа, этой штуки здесь нет.
    
— А, что касается HY-908? — спросил Кокс, а потом обернулся к Барби и женщинам. — Это кислота.
    
— Она исчезла, — сказал Марти. — Эта штука, которой здесь нет, её поглотила.
    
— А такое возможно, учитывая ваши знания?
    
— Нет. Но Купол также невозможен, учитывая наши знания.
    
— И это приводит вас к мнению, что Купол может быть творением какой-то формы жизни, которая обладает лучшими знаниями в области физики, химии, биологии, всего на свете? — Марти вновь поколебался, и Кокс повторил раньше им сказанное: — Говорите свободно.
    
— Это одна версия. Другая — что его установил какой-то земной супернегодяй. Живой Лекс Лютор[258]. Или это работа каких-то стран-ренегатов, типа Северной Кореи.
    
— Которая не похвасталась в своей причастности? — скептически спросил Барби.
    
— Я склоняюсь к пришельцам, — сказал Марти, постучав по Куполу не вздрогнув, он уже раньше получил от него электрический удар. — Так же, как и большинство исследователей, которые сейчас работают по теме. Если это можно так назвать, потому что на самом деле мы не делаем ничегошеньки. Правило Шерлока: если отбросить невозможное, останется ответ, каким бы он не был невероятным.
    
— А разве кто-то или что-то приземлился в летающей тарелке и требовал, чтобы их провели к здешнему вождю? — спросила Джулия.
    
— Нет, — ответил Кокс.
    
— А вы знали бы, если бы такое случилось? — спросил Барби и подумал: «Мы на самом деле дискутируем на эту тему или мне это снится?»
    
— Эта вещь может быть метеорологического, — начал Марте. — Черт, даже биологического происхождения — может быть живой. Существует ещё и такая теория, что это какой-то гибрид кишечной палочки.
    
— Полковник Кокс, — спросила Джулия тихо. — Мы оказались в центре какого-то эксперимента? Потому что у меня самой такое ощущение.
    
Тем временем Лисса Джеймисон смотрела назад, на хорошие домики мини-городка Восточный Честер. Большинство из них стояли тёмными, то ли потому, что люди, которые в них жили, не имели генераторов, то ли они экономили горючее.
    
— Это был выстрел, — произнесла она. — Я уверена, что это был выстрел.
   
  
  
   
    
В драйве
   
   
    
     
1
    
    
Кроме городской политики, Большой Джим имел только одну слабость, и ей была школьная баскетбольная команда — девчачья: «Леди Уайлдкетс», если быть точным. Сезонные абонементы на их матчи он получал, начиная с 1998 года, и посещал не менее десяти игр за год. В 2004-м, когда «Леди Уайлдкетс» выиграли чемпионат штата в категории Д, он побывал на всех матчах. И хотя люди, которых он приглашал в свой кабинет, неизбежно обращали внимание на автографы Тайгера Вудса, Дейла Эрнгардта и Уилла «Спейсмена» Ли, тот, которым он гордился больше всего, тот, что был его сокровищем, — принадлежал Анне Комптон, маленькой десятикласснице, распасовщице, которая и привела «Леди Уайлдкетс» к их единственному золотому мячу.
    
Если вы обладатель сезонного абонемента, вы по обыкновению знаете и других обладателей сезонных абонементов вокруг вас, а также те причины, которые побуждают их быть фанатами этой игры. Многие из них — это родственники тех девушек, которые играют (они же часто являются и теми, кто верховодит в клубе фанатов, устраивая продажи домашних пирогов, чтобы собирать средства на выездные игры, которые становятся всё более и более дорогими). Другие — это баскетбольные фанаты, которые вам расскажут (и это не далеко от истины), что игры девушек просто лучше. Юные баскетболистки уважают командную этику, которую ребята (что любят бегать, прыгать, финтить, «выстреливать» с дальних позиций) редко соблюдают. Скорости здесь не такие высокие, что позволяет вам видеть внутреннюю логику игры и наслаждаться каждой передачей или комбинацией. Фанов девичьих игр удовлетворяют очень небольшие счета, на которые фукают любители мальчишеского баскетбола, заявляя, что девчачьи матчи отдают дань обороне и мазаным броскам, что является самой сутью старорежимного «корзинничества».
    
Есть также дяди, которым просто нравится смотреть, как носятся длинноногие девушки в коротких шортиках.
    
На всех этих причинах основывалось и искреннее любопытство Большого Джима к этому виду спорта, но совсем другим был источник его страсти, который он никогда не озвучивал при обсуждении игр со знакомыми болельщиками. Это было бы не политкорректно.
    
Девушки переживают игру как личный бой, это делает их лучшими ненавистницами.
    
Ребята предпочитают выигрывать, это так, и иногда матч становился действительно горячим, когда они играли против непримиримого соперника (в случае Милловских «Уайлдкетс» это были никчёмные «Рокетс» из Касл Рока), но большей частью у ребят речь идёт об индивидуальных достижениях. Покрасоваться, одним словом. А после окончания игры заканчивается все.
    
Напротив, девушки не терпят проигрывать. Проигрыш они забирают с собой в раздевалку и там его высиживают. Что ещё важнее, они не терпят, ненавидят свой проигрыш единодушно. Большой Джим часто наблюдал, как поднимает голову та ненависть, когда под конец второй половины матча при ничейном счёте вспыхивала ссора за свободный «живой» мяч, и он улавливал: «Совсем не твой, ты, сука, это мой мяч!» Он ловил эту вибрацию и питался ей.
    
К 2004-му «Леди Уайлдкетс» за 20 лет только раз стали чемпионками штата, выиграв матч против Бакфилда[259], и то благодаря кандидатке в Национальную лигу, которая перед переходом туда, по правилам профессионального спорта, вынуждена была лишний год оставаться в их школьной команде. И тогда появилась Анна Комптон. Самая большая ненавистница всех времён, по мнению Большого Джима.
    
Как дочь Дейла Комптона, сухорёброго лесоруба из Таркер Милла, который пьяным бывал часто, а задиристым всегда, Анна имела характер типа прочь-с-моего-пути. Как девятиклассница, она большую часть сезона просидела на скамейке запасных; тренерша поставила её только на последние две игры, в которых она не только очков набрала больше всех, но и свою соперницу по номеру из ричмондских «Бобкетс» оставила корчиться на деревянном полу после жёсткой, но чистой атаки.
    
По окончанию той игры Большой Джим перехватил их тренершу, госпожу Вудхед.
    
— Если эта девушка не будет в основном составе в следующем году, вы сумасшедшая, — сказал он.
    
— Я не сумасшедшая, — ответила она.
    
Анна дебютировала горячо, а закончила ещё круче, выпалив такой след, что фанаты «Уайлдкетс» будут обсуждать его ещё годы и годы (средний счёт сезона 27,6 очков за игру). Она могла прочувствовать позицию и сделать трёхочковый бросок всегда, когда ей этого хотелось, однако, что Большому Джиму нравилось больше всего, так это то, как она прорывает оборону и летит к корзине: мопсячья мордочка перекошена в насмешливой ухмылке, чёрные глаза прожигают насквозь всех, кто решится оказаться на её пути, короткий хвостик торчит над затылком, словно задранный средний палец. Второй выборный Честер Милла и прима-торговец подержанными автомобилями влюбился.
    
Во время игры в чемпионате 2004 года, когда «Леди Уайлдкетс» были на десять очков впереди «Рокетс» из Касл Рока, Анну вывели из игры за нарушения. К счастью для «Кисок», до конца матча оставалось времени только раз пернуть. Завершили они ту встречу выигрышем в одно очко. Из восьмидесяти шести очков, на личном счету Анны были головокружительные шестьдесят три. В ту весну её задиристый отец нашёл свой конец за рулём новенького «Кадиллака», проданного ему Джеймсом Ренни-Старшим за цену, которая была на сорок процентов меньшей против стартовой. Новые машины не были специальностью Большого Джима, но, когда ему очень требовалась новая, для него её всегда могли достать «из хвостовой части автовоза».
    
Сидя в кабинете Пита Рендольфа в то время, как на дворе отцветали последние полосы метеоритного ливня (а его проблемные детки ждали — тревожно ждали, надеялся Большой Джим, — когда их вызовут и определят их судьбу), он вспоминал ту сказочную, ту абсолютно мистическую игру, особенно первые восемь минут второй половины, которая началась с отставания «Кисок» на восемь пунктов.
    
Анна тогда переломила игру с такой же целенаправленной грубостью, с которой Иосиф Сталин переломил Россию, её чёрные глаза искрились (вероятно, засмотревшись в какую-то баскетбольную нирвану вне представления простых смертных), а рот в вечной насмешливой ухмылке словно проговаривал: «Я лучше, чем вы, прочь с моего пути, потому что раздавлю». Все её броски за те восемь минут закончились попаданиями, включая тот абсурдный бросок с центра, который она сделала, сплетя ноги, когда лишалась мяча, чтобы избежать фола за пробежку.
    
Для такого типа движений существовали названия, наиболее распространённым из них было: в зоне. Но Большому Джиму нравилась другое: в драйве, а именно: «Она собранная и сейчас в драйве». Так, словно эта игра имела какую-то божественную фактуру, недосягаемую для обычных игроков (хотя изредка даже обычные ощущали, что они в драйве, и на миг превращались в богов и богинь и всякие телесные дефекты, казалось, скрываются в том их кратковременном божественном состоянии); эту фактуру иногда можно было едва ли не пощупать рукой: какая-то такая роскошная, чудесная портьера, наподобие тех, которыми украшены деревянные стены залов Валгаллы.
    
Анна Комптон так и не сыграла ни одной игры в одиннадцатом классе, тот чемпионский матч стал её прощальным выступлением. Тем летом, пьяный за рулём, её отец разбился сам, убил свою жену и всех трёх дочерей, когда они возвращались в Таркер Милл из «Брауни», куда ездили за замороженными соками. Тот бонусный «Кадиллак» стал для них гробом.
    
Эта авария с многочисленными жертвами попала на первые страницы всех газет Западного Мэна — на той неделе Джулия Шамвей выпустила свой «Демократ» с чёрной каймой, — но Большой Джим не был подавлен тяжёлым горем. Анна никогда не смогла бы так же играть в команде колледжа, как он подозревал; девушки там крупнее, и её отодвинули бы на роль постоянной запасной на подхвате. Она бы этого не пережила. Её ненависть должна была питаться беспрерывным действием на площадке. Это Большой Джим понимал. И полностью с этим соглашался. Именно в этом состояла главная причина, почему он никогда даже не рассматривал возможности уехать куда-нибудь из Честер Милла. В широком мире он мог бы заработать больше денег, но достаток — это лишь полкружки пива. Власть — это шампанское.
    
Руководить Миллом было хорошо в обычные дни, но в кризисное время руководить городом было более чем замечательно. В такие дни ты можешь парить на чистых крыльях интуиции, зная, что не ошибёшься, абсолютно не можешь ошибиться. Ты высчитываешь оборону противника раньше, чем он её нагромождает, и зарабатываешь очки каждым своим броском. Ты чувствуешь себя в драйве, и нет лучшего времени для этого, чем игра за чемпионский титул.
    
Это и была его чемпионская игра, и всё ложилось ему в масть. Он имел нюх — тотальную веру — ничто не пойдёт наперекосяк во время его магического полёта; даже то, что казалось невыгодным, предоставит новые возможности, вместо того, чтобы стать блокирующим фактором, как тот бесшабашный бросок Анны с центра поля, который заставил толпу в городском центре Дерри вскочить на ноги, когда фанаты Милла ревели от радости, а фанаты «Ракетчиц» от невероятного огорчения.
    
В драйве. Вот потому-то он не чувствовал себя утомлённым, хотя и был измождён. Поэтому и не переживал о Джуниоре, несмотря на его молчаливость и бледную невыспанность. Поэтому он не переживал о Дейле Барбаре и кучке его баламутных друзей, особенно газетная сука отличается этим среди них. Вот потому, когда Питер Рендольф и Энди Сендерс смотрели на него, совсем ошарашенные, Большой Джим только улыбался. Он мог себе позволить улыбаться. Он находился в драйве.
    
— Закрыть супермаркет? — переспросил Энди. — Не расстроит ли это людей, Большой Джим?
    
— Супермаркет, а также «Топливо & Бакалею», — уточнил Большой Джим, все ещё улыбаясь. — За «Брауни» нечего и думать, он уже закрыт. А что особенно хорошо — это грязное заведение. — «Где продаются грязные журнальчики», — хотя этих слов вслух он не произнёс.
    
— Джим, в «Фуд-Сити» ещё полно товара, — сказал Рендольф. — Я только сегодня днём говорил об этом с Джеком Кэйлом. Мяса немного, но всего другого в достатке.
    
— Я об этом знаю, — ответил Большой Джим. — Я знаю толк в инвентаризации, и Кэйл тоже. Он и должен, он же еврей, наконец.
    
— Ну… я просто хотел сказать, что всё идёт ряд-рядом, потому что у людей кладовки забиты харчами, — он просиял. — Ага, теперь я понимаю, надо установить в «Фуд-Сити» сокращённый день. Думаю, Джек на это согласится. Он, наверняка, сам уже об этом думал.
    
Большой Джим покачал головой, так же улыбаясь. Вот ещё один пример того, как все ложится в масть, когда ты в драйве. Дюк Перкинс сказал бы, что это неправильно — подвергать город ещё большему давлению, особенно после сегодняшнего тревожного звёздного шоу. Но Дюк мёртвый, и это более чем удобно, это просто божественно.
    
— Закрыть, — повторил он. — Оба заведения. Наглухо. А когда они будут открыты вновь, вот тогда мы будем руководить продажами. Запасы протянутся дольше, а распределение их будет более справедливым. План рационирования я объявлю на городском собрании в четверг, — он сделал паузу. — Если к тому времени не исчезнет Купол, конечно.
    
Энди произнёс, мягко:
    
— Большой Джим, я не уверен, что мы имеем право закрывать бизнес.
    
— В такое кризисное время, как теперь, мы не просто имеем право, это наша обязанность. — Он весело хлопнул по спине Питера Рендольфа. Новый шеф полиции Честер Милла этого не ожидал и испуганно крякнул.
    
— А что, если это послужит причиной паники? — сомневался Энди.
    
— Конечно, есть такая вероятность, — согласился Большой Джим. — Когда ударяешь по мышиному гнезду, они все бросаются врассыпную. Мы должны на несколько единиц увеличить мощность наших сил полиции, если кризис вскоре не прекратится. Да, на несколько единиц.
    
Рендольф смотрел испуганно.
    
— У нас уже почти двадцать офицеров. Включая с… — он кивнул головой в направлении дверей.
    
— Эй, — кивнул Большой Джим. — Раз упомянули о ребятах, то давай, заводи их сюда, шеф, чтобы мы с этим уже покончили и отправили их домой спать. Думаю, у них завтра будет много хлопот.
    
«А если они там немного наложили себе в штаны, тем лучше. Заслужили, потому что не в состоянии лишний раз удержать в своих трусах свои шила».
   
   
    
     
2
    
    
Фрэнк, Картер, Мэл и Джорджия вошли в кабинет, чапая друг за другом, как подозреваемые в каком-то полицейском сериале. Лица имели демонстративно задиристые, но задиристость их была жиденькой; Анна Комптон посмеялась бы. Опущенные вниз глаза изучали носки ботинок. Большому Джиму было ясно, что они ожидают изгнания или ещё чего-то похуже, и это ему было в масть. Страх — это та эмоция, с которой очень легко работать.
    
— Вот, — произнёс он. — Таковы наши бравые офицеры.
    
Что-то потихоньку буркнула Джорджия Руа.
    
— Говори громче, солнышко, — приставил Большой Джим ладонь к уху.
    
— Я сказала, что мы ничего не сделали такого, плохого, — тоном угнетённой учителем школьницы, пробормотала она.
    
— Тогда что же именно вы сделали? — А когда Джорджия, Фрэнк и Мэл заговорили все вместе, он показал на Фрэнки: — Ты (и расскажи хорошую историю, сукин сын).
    
— Ну, мы были там, — начал Фрэнк, — но она нас пригласила…
    
— Точно! — вскрикнула Джорджия, сцепив руки под своими довольно солидными сиськами. — Она…
    
— Замолчи, — наставил на неё свой мясистый палец Большой Джим. — Один говорит за всех. Так это должно быть, если вы одна команда. Вы команда?
    
Картер Тибодо понял, куда тот клонит.
    
— Да, сэр, мистер Ренни.
    
— Рад это слышать, — Большой Джим кивнул Фрэнку, чтобы продолжал.
    
— Она сказала, что у неё есть пиво. Только потому мы туда и пошли. В городе же купить пива сейчас нельзя, вы знаете. Ну вот, мы там сидели, пили пиво — всего лишь по баночке, и это уже было почти после смены…
    
— Совсем после смены, — вставил шеф. — Это ты хотел сказать?
    
Фрэнк послушно кивнул.
    
— Да, сэр, именно это я и хотел сказать. Мы выпили пиво и говорим, что, наверное, нам надо уже идти, а она говорит, что очень уважает нашу работу и каждого из нас хочет поблагодарить лично. Ну, и расставила ноги, типа того.
    
— Распахнула свою калитку, понимаете, — уточнил Мэл с безумной улыбкой шире ушей.
    
Большой Джим моргнул, молча поблагодарив, что здесь нет Эндрии Гриннел. Пусть, какая она там наркозависимая, а неполиткорректности в такой ситуации не потерпела бы.
    
— Она заводила нас в свою спальню, по очереди, — продолжил Фрэнки. — Я понимаю, это некрасиво было с нашей стороны, и нам всем очень жаль, что мы на это повелись, но с её стороны это было сугубо добровольное решение.
    
— Я в этом не сомневаюсь, — сказал шеф Рендольф. — У этой девушки соответствующая репутация. И у её мужа. А наркотиков вы там никаких не видели?
    
— Нет, сэр, — все четверо в один голос.
    
— И вы её не обижали? — спросил Большой Джим. — Насколько я понимаю, она заявляет, что над ней издевались, били, и всякое такое.
    
— Никто её пальцем не тронул, — сказал Картер. — Можно, я скажу, что, как я думаю, там произошло?
    
Большой Джим махнул ему рукой, дескать, продолжай. И подумал, что, похоже, мистер Тибодо один благоразумный.
    
— Наверняка, она упала после того, как мы ушли. Возможно, пару раз. Она довольно пьяная была. Бюро по защите прав детей должно было бы забрать у неё ребёнка, пока она его не убила.
    
Никто на это не повёлся. Для их города в текущей ситуации офис Бюро в Касл Роке — это всё равно, что где-то на Луне.
    
— Итак, по сути, вы чистые, — подытожил Большой Джим.
    
— Как хрусталь, — кивнул Фрэнк.
    
— Ну, я думаю, мы удовлетворены этими объяснениями. — Большой Джим окинул глазом присутствующих. — Джентльмены, мы удовлетворены?
    
Энди с Рендольфом кивнули, явным образом снисходительно.
    
— Хорошо, — сказал Большой Джим. — Ну, день был длинный, преисполненный разных событий, и, я считаю, нам всем надо выспаться. Вам, молодые офицеры, это особенно необходимо, потому что завтра в семь часов утра вы уже должны заступить на службу. Супермаркет и «Топливо & Бакалею», эти два магазины на время кризиса будут закрыты, и шеф Рендольф считает, что именно вам надо поручить дежурство в «Фуд-Сити» на случай, если люди, которые туда придут, не будут соглашаться с новым порядком. Что скажете, мистер Тибодо, вы готовы к такой работе? С вашими… вашими боевыми ранениями?
    
Картер пошевелил рукой.
    
— Со мной все обстоит благополучно. Её собака сухожилия мне совсем не зацепила.
    
— Вместе с вами мы пошлём туда Фреда Дентона, — подхватил эту оптимистичную волну шеф Рендольф. — В «Топливе & Бакалеи» достаточно будет Веттингтон и Моррисона.
    
— Джим, — подал голос Энди. — Может, лучше поставить в «Фуд-Сити» более опытных офицеров, а новичков в магазин поменьше…
    
— У меня другое мнение, — прервал его Большой Джим. Он улыбался. Потому что был в драйве. — Эти молодые люди именно те, кто нужен нам в «Фуд-Сити». Именно они. И ещё одно. Птички мне принесли на крыльях, что кое-кто из вас возит оружие в патрульных машинах, а кое-кто даже носит при себе во время пешего патрулирования.
    
Ответом на это была тишина.
    
— Вы офицеры на испытательном сроке, — продолжил Большой Джим. — Если кто-то из вас имеет личное оружие, это ваше право как американцев. Но если я услышу, что кто-нибудь из вас стоял с оружием перед «Фуд-Сити», вооружённым общался с добропорядочными жителями нашего города, ваши дни в полиции сочтены.
    
— Абсолютно правильно, — поддержал Рендольф.
    
Большой Джим обвёл глазами Фрэнка, Картера, Мэла и Джорджию.
    
— Кто-то имеет с этим проблемы? Говорите.
    
Вид у них был безрадостный. Большой Джим и ожидал, что эта новость так на них подействует, но они ещё дёшево откупились. Тибодо, проверяя свои пальцы, сгибал их и разгибал.
    
— А если оружие незаряженное? — спросил Фрэнк. — Если пистолеты будут при нас, ну знаете, просто для осторожности?
    
Большой Джим по-учительски поднял палец.
    
— Фрэнки, я скажу вам то, что говорил мне мой отец: нет такой вещи, как незаряженный пистолет или ружье. У нас добропорядочный город. Наши люди будут вести себя пристойно, я в этом убеждён. Если они изменятся, тогда изменимся и мы. Понятно?
    
— Да, сэр, мистер Ренни, — невесело ответил Фрэнк.
    
Большому Джиму это и было нужно
    
Он встал. Но вместо того, чтобы отпустить их, он протянул к ним руки. Он видел их нетерпение и кивнул, так же улыбаясь.
    
— А теперь. Завтра будет новый большой день, а мы желаем, чтобы ни один из наших дней не прошёл без молитвы. Итак, беритесь.
    
Они взялись за его руки. Большой Джим закрыл глаза и наклонил голову.
    
— Боже правый…
    
Это заняло непродолжительное время.
   
   
    
     
3
    
    
За несколько минут до полночи Барби поднялся по ступенькам в своё помещение; плечи у него были налиты усталостью, единственное, чего он сейчас хотел в этом мире, это шесть часов забвения, перед тем как вскочить от звонка будильника и вновь идти в «Розу- Шиповник» готовить завтрак.
    
Усталость покинула его, как только он включил свет — электричество в доме, благодаря генератору Энди Сендерса, ещё было.
    
Здесь кто-то побывал.
    
Признак был таким мизерным, что сначала он его не осознал. Он закрыл глаза, потом вновь открыл и позволил им свободно блуждать по комбинированной гостиной/кухоньке, стараясь вобрать ими все. Книжки, которые он собирался оставить, не передвигали на полке; стулья стояли, где и стояли; один под торшером, второй возле единственного в комнате окна с импозантным видом на задний переулок; кофейная чашка и тарелка для тостов в сушилке возле крохотной раковины.
    
И вдруг до него дошло, как это по обыкновению и бывает, если сильно не давить. Ковёр. Который он мысленно называл «не Линси»[260].
    
Приблизительно футов пять длиной и два в ширину. «Не Линси» имел ритмичный рисунок из синих, красных, белых и коричневых ромбов. Он купил его в Багдаде, но иракский полисмен, которому он доверял, заверил его, что ковёр этот курдской работы.
    
«Очень старый, очень красивый, — говорил тот полисмен. Его звали Абд-Аль-Халик Гассан. Хороший служака. — Похожий на турецкие, но нет-нет-нет, — широкая улыбка, белые зубы; через неделю после того дня на базаре мозг из головы Абд-Аль-Халика Гассана выбила пуля какого-то снайпера. — Но нет, это не турецкие курды, это иракцы!»
    
Продавец ковров был в жёлтой майке с надписью НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В МЕНЯ, Я ВСЕГО ЛИШЬ ПИАНИСТ[261]. Латиф его слушал, кивал. Они засмеялись вместе. Тогда торговец подёргал рукой, даже удивительно стало, в сугубо американском жесте «дрочить» и они расхохотались ещё громче.
    
— О чём это вы? — спросил Барби.
    
— Он говорит, пять таких ковёр купил себе один американский сенатор Линси Греем. Пять ковёр за пятьсот доллар. Пятьсот денежная наличность, для пресса. Больше втайне. Но все ковёр сенатора фальшивые. Только этот настоящий. Это я, Латиф Гассан, говорю тебе, Барби. Не Линси Греем ковёр.
    
Латиф поднял ладонь, и Барби стукнул по ней своей пятернёй. Хороший тогда был день. Знойный, но хороший. Он купил этот ковёр за двести американских долларов и DVD-плеер фирмы «Коби»[262] на все форматы. «Не Линси» был его единственным сувениром из Ирака, и он не ступал на него ногой, никогда. Всегда его обходил. Оставляя Милл, он думал его оставить здесь — в глубине души он считал это способом оставить, наконец, позади Ирак со всем своим тамошним опытом. Куда направляешься, там ты и есть. Самая главная во все века дзенская истина.
    
Он на него не наступал, был суеверен, что касается этого, всегда ходил вокруг, словно, наступив, мог включить какой-то компьютер в Вашингтоне и вновь оказаться в Багдаде или проклятой Фаллудже. Но кто-то наступал на ковёр, это было видно. «Не Линси» теперь имел морщинки. И был немного сдвинутым. Он лежал строго прямо, когда Барби ушёл из дома сегодня утром — тысячу лет тому назад.
    
Барби зашёл в спальню. Покрывало смотрелось идеально ровным, как всегда, но чувство, что кто-то здесь побывал, только усилилось. Не застарелым ли потом здесь пахнет? Или это чьи-то психические вибрации? Барби не знал и не переживал за это. Он подошёл к комоду, извлёк верхний ящик и увидел, что его самые протёртые джинсы, которые лежали сверху кучи, теперь оказались внизу. А шорты-хаки, которые он положил молнией вверх, теперь лежат молнией вниз.
    
Он тут же перешёл ко второй ящику, к носкам. Хватило пяти секунд, чтобы удостовериться, что пропали его личные жетоны, и это его не удивило. Нет, он абсолютно не был этому удивлён.
    
Он схватил свой дешёвый телефон, который хотел тоже навсегда оставить здесь, и вернулся в гостиную. Общий телефонный справочник Таркера-Честера лежал на столике рядом с дверями, книжечка такая тоненькая, чуть ли не брошюрка. Поискал нужный ему номер, не очень надеясь на то, что он там найдётся. Шефы полиции не имеют привычки делать достоянием гласности свои домашние номера.
    
А впрочем, кажется, в маленьких городках они это делают. По крайней мере, этот шеф повёл себя так, хотя справочник не открывал о нём всей правды: Г. и Б. Перкинс, Морин-Стрит № 28. Хоть уже перевалило за полночь, Барби не колебался и сразу набрал номер. Он не мог позволить себе ожидания. Потому что подозревал, что у него крайне мало времени.
   
   
    
     
4
    
    
Звонил телефон; конечно, это Гови звонит сказать, что будет поздно, чтобы она заперла двери и ложилась спать…
    
И тогда до неё дошло — словно неприятные дары из отравляющей коробки, на неё вновь просыпалось осознание того, что Гови умер. Она не знала, кто бы это мог ей звонить по телефону в… — она посмотрела на свои ручные часы — в двенадцать двадцать по полуночи, но это уже не Гови.
    
Садясь, она вздрогнула и потёрла шею, проклиная себя за то, что заснула на диванчике, а также проклиная того, кто звонит в такую безбожную пору, и вместе с тем освежила в памяти своё нынешнее странное, особое состояние.
    
Потом она подумала, что для такого позднего звонка может быть только одна причина: Купол или сам исчез, или его пробили. Она довольно сильно ударилась ногой о кофейный столик так, что листы распечаток встряхнулись, прохромала к телефону рядом с креслом Гови (как же ей больно смотреть на это пустое кресло) и схватила телефонную трубку.
    
— Что? Что?
    
— Это Дейл Барбара.
    
— Барби! Его проломили? Купол пробили?
    
— Нет. Хотелось бы мне звонить вам с такой новостью, но нет.
    
— Тогда зачем? Уже почти полпервого!
    
— Вы говорили, что ваш муж вёл следствие в отношении Джима Ренни.
    
Бренда старалась уловить смысл сказанного им. Она взялась рукой за шею, потрогала то место, которое ей напоследок погладил Гови.
    
— Он вёл, но я вам говорила, он не имел абсолютных…
    
— Я помню, что вы мне говорили, — заверил её Барби. — Вы должны выслушать меня, Бренда. Можете? Вы проснулись?
    
— Конечно, теперь уже да.
    
— Ваш муж делал какие-то записи?
    
— Да. В своём ноутбуке. Я их распечатала, — она взглянула на листы ВЕЙДЕР, рассыпанные по всему кофейному столику.
    
— Хорошо. Завтра утром я хочу, чтобы вы положили эти распечатки в конверт и передали его Джулии Шамвей. Скажите ей, чтобы спрятала их в безопасном месте. В сейфе, если он у неё есть. В кассовом железном ящике или в картотечном шкафу под замок, если сейфа у неё нет. Скажите ей, чтобы она открыла конверт только в том случае, если что-то случится с вами, со мной или с нами двумя.
    
— Вы меня пугаете.
    
— В другом случае она не должна его открывать. Если вы ей это скажете, она послушается? Моё чувство мне подсказывает, что да.
    
— Конечно, да, но почему бы не позволить ей пересмотреть бумаги?
    
— Потому что если редакторша местной газеты увидит всё, что ваш муж собрал на Большого Джима, и Большой Джим об этом будет знать, большая часть наших преимуществ пойдёт псу под хвост. Вы слушаете?
    
— Д-д-да… — она поняла, как ей очень, отчаянно хочется, что бы стало так, что этот ночной разговор вёл сейчас Гови.
    
— Я вам говорил, что, если ракетный удар не подействует, уже сегодня меня могут арестовать. Вы помните, я вам это говорил?
    
— Конечно.
    
— Ну вот, я пока что на свободе. Этот жирный сукин сын знает, как тянуть время. Но долго он его не будет тянуть. Я почти уверен, что это случится завтра, то есть — уже сегодня. Если так, вы не сможете этого остановить просто угрозами, сделать достоянием гласности всю ту грязь, которая накопал на него ваш муж.
    
— А за что, как вы считаете, вас собираются арестовать?
    
— Не имею понятия, но не за кражу в магазине. А когда я окажусь в камере, думаю, там со мной должен произойти несчастный случай. Я таких случаев много насмотрелся в Ираке.
    
— Это безумие.
    
Но во всём этом присутствовало ужасное правдоподобие, которое она иногда переживала в кошмарах.
    
— Подумайте об этом, Бренда. Ренни имеет что-то, что ему позарез надо прикрыть, ему нужный козел отпущения, а новый шеф полиции у него в кармане. Так расположились звезды на небе.
    
— Я, так или иначе, хотела пойти к нему и поговорить, — сказала Бренда. — И собиралась взять с собой Джулию, ради безопасности.
    
— Не берите Джулию, — посоветовал он. — И не идите к нему сами.
    
— Не думаете же вы на самом деле, словно он способен на…
    
— Я не знаю, на что именно он способен, как далеко он может зайти. Кому вы ещё доверяете, кроме Джулии?
    
Память закинула её на несколько часов назад, огонь уже почти погас, она стоит на обочине Малой Суки и чувствует себя так хорошо, несмотря на своё горе, потому, что изнутри её омыло эндорфинами. Ромео Бэрпи убеждает её, что она должна баллотироваться, по крайней мере, на шефа пожарных.
    
— Ромми Бэрпи, — сказала она.
    
— О'кей, это то, что нужно.
    
— Мне рассказать ему, что Гови собрал на…
    
— Нет, — перебил её Барби. — Он только ваш страховой полис. И пусть будет ещё один: спрячьте под замок компьютер своего мужа.
    
— Хорошо… но если я спрячу компьютер, а распечатки отдам Джулии, что я покажу Джиму? Думаю, мне надо распечатать ещё одну копию…
    
— Нет. Одной, имеющейся где-то, будет достаточно. Пока что, по крайней мере. Вселить страх Господний в него — это одно дело. Раздроченный до отчаяния, он может выкинуть что-то с непредусмотренными последствиями. Бренда, вы сами верите, что он полностью измаран?
    
Она не промедлила с ответом.
    
— Всем своим сердцем.
    
«Потому что Гови в это верил — и мне этого достаточно».
    
— И вы помните, что в той папке?
    
— Не точные цифры или названия всех банков, которыми они пользовались, но достаточно.
    
— Тогда он вам поверит, — сказал Барби. — Хоть с одной распечаткой, хотя с дополнительной копией, но он вам поверит.
   
   
    
     
5
    
    
Бренда положила пачку листов ВЕЙДЕР в коричневый пакет. Печатными буквами написала на нём имя Джулия. Конверт положила на кухонный стол, а потом пошла в кабинет Гови и заперла его ноутбук в сейфе. Сейф был маленький, и ей пришлось засовывать «Мак» ребром, но тот всё равно еле влез. Закончила она тем, что после комбинации цифр прокрутила диск сейфа не один, а два раза, следуя инструкциям своего мужа. И сразу после этого потух свет. На какой-то миг самый примитивный уголок её мозга уверил её, что она задула свет именно вторым поворотом диска.
    
Потом она поняла, что выключился генератор позади дома.
   
   
    
     
6
    
    
Когда Джуниор вошёл в дом в шесть ноль пять утром во вторник, со щетиной на бледных щеках, волосы на голове всклокочены паклей, Большой Джим сидел за кухонным столом в белом банном халате, размером приблизительно, как главный парус клипера, и пил колу.
    
Джуниор кивнул на напиток.
    
— Хороший день начинается с хорошего завтрака.
    
Большой Джим поднял жестянку, хлебнул, глотнул, потом поставил.
    
— Нет кофе. То есть, есть, но нет электричества. Закончился газ в баллоне для генератора. Возьми и себе баночку, хочешь? Они там ещё холодные, а у тебя такой вид, что тебе не помешает.
    
Джуниор открыл холодильник, заглянув в его тёмные внутренности.
    
— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил, что ты не мог для себя где-то заныкать достаточно газа, чтобы брать его, когда захочется?
    
Большой Джим на это слегка напрягся, потом расслабился. Вопрос был целесообразным и не означал, что Джуниор что-то на самом деле знает. «Виновный убегает, когда его никто не преследует», — напомнил себе Большой Джим.
    
— Скажем так, это было бы неполиткорректно в данный момент времени.
    
— Ага.
    
Джуниор закрыл холодильник и сел по другую сторону стола. На своего отца он смотрел с каким-то отстранённым интересом (который Большой Джим воспринимал за сыновью любовь).
    
«Семья, которая вместе убивает, долго себя держит, — подумал Джуниор. — По крайней мере, пока что. Пока…»
    
— Политика, — произнёс он вслух.
    
Большой Джим кивнул и начал изучать сына, который закусывал свой рассветный напиток тонко нарезанной вяленой телятиной.
    
Он не спрашивал: «Где ты был?» Он не спрашивался: «Что-то с тобой не так?», хотя это было очевидно в безжалостном утреннем свете, который начал пронизывать кухню. Но у него был к нему вопрос.
    
— Есть трупы. Их несколько. Правильно?
    
— Да, — Джуниор отгрыз большой кусок мяса и запил колой. В кухне было непривычно тихо без гудения холодильника и булькотения аппарата «мистер Кофе».
    
— И все эти трупы можно повесить на мистера Барбару?
    
— Да. Все, — Джуниор не переставал жевать. Глотнул. Не сводя с отца глаз, он тёр себе левый висок.
    
— Ты сможешь правдоподобным образом обнаружить эти трупы сегодня около полудня?
    
— Без проблем.
    
— И доказательства против мистера Барбары, конечно?
    
— Да, — Джуниор улыбнулся. — Доказательства добротные.
    
— Не ходи сегодня утром на службу, сынок.
    
— Лучше пойти, — не согласился Джуниор. — Если я не пойду, это удивительно будет выглядеть. Кроме того, я не чувствую усталости. Я спал с… — он потряс головой. — Я выспался, скажем так.
    
Большой Джим и тут не спросил его: «С кем ты спал?» Потому что имел более серьёзные хлопоты, чем интересоваться тем, кого дрючит его сын; он просто обрадовался, что его не было среди ребят, которые встряли в переплёт с той паскудницей в её трейлере на Моттонской дороге. Якшаться с такими девками — это прямой путь подцепить себе какую-нибудь болезнь.
    
«Он уже больной, — прошептав голос в голове Большого Джима. Это мог быть затухающий голос его покойной жены. — Только взгляни на него».
    
Этот голос, возможно, был прав, но сам он имел этим утром более серьёзные хлопоты, чем выяснение причин разбалансированного питания или каких-нибудь других проблем Ренни-Младшего.
    
— Я не говорил, чтобы ты ложился спать. Ты нужен мне в патрульном автомобиле, надо сделать кое-какую работу. Только держись подальше от «Фуд-Сити», когда будешь заниматься ею. Там может случиться передряга, я так думаю.
    
Глаза Джуниора ожили.
    
— Какая передряга?
    
Большой Джим не ответил прямо.
    
— Ты сможешь найти Сэма Вердро?
    
— Конечно, он лежит в своей лачуге в Божьем Ручье. Как правило, он должен долго спать, но сегодня, скорее всего, проснётся весь в похмельном треморе. — Джуниор потихоньку заржал, представив себе это зрелище, потом скривился и вновь взялся массировать себе висок. — Ты серьёзно считаешь, что именно мне нужно с ним поболтать? Сейчас он не принадлежит к числу моих самых больших фанатов. Возможно, он даже вычеркнул меня из списка друзей на своей странице в «Фейсбуке»[263].
    
— Не понимаю.
    
— Это шутка, отец. Забудь.
    
— Как думаешь, он потеплеет к тебе, если ты предложишь ему три кварты[264] виски? А когда хорошо сделает работу, то и ещё?
    
— Этот старый мерзавец потеплеет ко мне, если даже я предложу ему полбутылки Двухбаксового Чака[265].
    
— Виски ты можешь взять у «Брауни», — объяснил Большой Джим. В дополнение к самой дешёвой бакалее и дрочильной литературе, магазин был одним из лицензированных на продажу алкоголя заведений в Милле, и ключи от всех трёх были в полицейском участке. Большой Джим толчком двинул ключ по столу.
    
— Задние двери. И чтобы никто тебя не увидел, как будешь заходить.
    
— Что Неряха Сэм должен сделать за пойло?
    
Большой Джим объяснял. Джуниор апатично слушал… и только его налитые кровью глаза танцевали. Задал он только один вопрос:
    
— Это сработает?
    
Большой Джим кивнул.
    
— Должно. Я в драйве.
    
Джуниор разжевал следующий кусок мяса и запил его колой.
    
— Я тоже, отец, — произнёс он. — Я тоже.
   
   
    
     
7
    
    
Когда Джуниор ушёл, Большой Джим в своём грандиозном, вычурном халате направился в кабинет. А там из среднего ящика стола, где он старался держать его едва ли постоянно, достал свой мобильный телефон. Потому что считал его безбожной вещью, предназначенной для побуждения к напрасной болтовне ни о чём — сколько же человеко-часов израсходовано на бесплодную болтовню по ним? И что за мерзостные лучи пронизывают твою голову, пока ты разговариваешь?
    
И все же эти телефоны могут быть полезными. Он рассчитывал, что Сэм Вердро сделает то, что ему скажет Джуниор, но также понимал, что он был бы дураком, если бы не подстраховался.
    
Он нашёл номер в «скрытой» директории телефона, которая открывалась только после введения цифрового кода. Прозвучало с полдесятка гудков, прежде ему ответили.
    
— Что? — хрипло гавкнул в телефонной трубке голос родителя многочисленного потомства Кильянов.
    
Большой Джим вздрогнул, на секунду отставив телефон подальше от уха. Приставив его вновь, услышал кудахтанье.
    
— Ты в курятнике, Роджер?
    
— Ага, да, сэр… Большой Джим, я здесь. Кур надо кормить, хоть там война, хоть потоп, — резкий поворот на 180 градусов от раздражения до уважения. А Роджер Кильян задолжал ему уважение. Большой Джим сделал из него миллионера. Если он тратит то, что могло бы быть жизнью без всяких финансовых проблем, на кормление табуна кур, значит, на то воля Божья. Роджер слишком туп, чтобы измениться. Такая ему с неба послана натура, и она должна сегодня хорошо послужить Большому Джиму. «И городу, — подумал он. — Именно ради города я все это делаю. На благо города».
    
— Роджер, у меня для тебя есть работа, для тебя и твоих троих старших сыновей.
    
— Только двое из них дома, — сказал Кильян. Его плотный янки-акцент превратил последнее слово на вдома. — Рики и Рэндол здесь, а Роланд был в Оксфорде, когда опустился этот Христом проклятый Купол, — он заткнулся, поняв свою погрешность, какое-то время в телефонной трубке слышалось лишь квохтанье куриц. — Извините за бранное слово.
    
— Я уверен, Бог тебе простит, — сказал Большой Джим. — Хорошо, тогда ты и твои двое старших. Вы сможете быть в городе где-то… — он считал, это не заняло много времени, когда ты в драйве, все решается само собой. — Скажем, где-то в девять, самое позднее — в девять часов пятнадцать минут?
    
— Мне нужно ещё разбудить их, но, конечно, мы успеем, — ответил Роджер. — А что надо будет делать? Подвезти ещё пропана…
    
— Нет, — перебил его Большой Джим. — И молчи об этом, Бог любит тебя. Просто послушай.
    
Большой Джим говорил.
    
Любимец Бога Роджер Кильян слушал.
    
Им аккомпанировало квохтанье приблизительно восьми сотен кур, которые набивали себе зобы заряженным стероидами кормом.
   
   
    
     
8
    
    
— Что? Что? Почему?
    
Джек Кэйл сидел за столом в своём крохотном, тесном директорском кабинете. Стол был завален списками, составленными во время инвентаризации, которую они с Эрни Келвертом наконец закончили в час ночи, их надежды на более раннее окончание перечеркнул метеоритный дождь. Сейчас он схватил эти длинные жёлтые листы, исписанные ручкой, и потряс ими, показывая Питеру Рендольфу, который стоял в дверях кабинета. Для этого визита новый шеф нарядился в полную форму.
    
— Посмотри на это, Пит, прежде чем совершать безумие.
    
— Извини, Джек. Супермаркет закрывается. Он откроется в четверг как продуктовая база. Для распределения продуктов. Мы будем вести все счета, корпорация «Фуд-Сити» не потеряет ни цента. Я тебе обещаю…
    
— Не в том дело, — Джек едва-ли не стонал. Тридцать-с-чем-то-летний, с кукольным личиком и шапкой пружинистых рыжих волос, которые он сейчас безжалостно теребил той рукой, в которой не держал жёлтые листы… которые Питер Рендольф явно не собирался у него принимать.
    
— Вот! Вот! О чём это ты, во имя Иисуса-Гимнаста-Прыгающего, мне говоришь, Питер Рендольф?
    
Из подвального склада выкатился вверх Эрни Келверт. С пивным животом, краснорожий, с седыми волосами, которые он причёсывал всю жизнь на один и тот же манер. На нём был фирменный зелёный халат «Фуд-Сити».
    
— Он хочет закрыть маркет! — сообщил ему Джек.
    
— Зачем, Господи помилуй, вы хотите это сделать, когда здесь ещё полным-полно продуктов? — сердито спросил Эрни. — Зачем пугать людей? Они и так перепугаются со временем, если это будет продолжаться. Какой идиот это придумал?
    
— Так проголосовали выборные, — сказал Рендольф. — Если имеете что-то против этого плана, изложите это на городском собрании в четверг. Если к тому времени все это не кончится, конечно.
    
— Какого ещё плана? — закричал Эрни. — Ты хочешь мне сказать, что за это проголосовала Эндрия Гриннел? Не такая она глупая!
    
— Я так понимаю, у неё простуда, — сказал Рендольф. — Плашмя лежит дома. Так решил Энди. А Большой Джим, как второй выборный, поддержал это решение.
    
Никто его не учил, каким образом изложить эту информацию, да и не было потребности. Рендольф знал, как предпочитает делать свой бизнес Большой Джим.
    
— Распределение может иметь смысл на каком-то этапе, — сказал Джек. — Но зачем сейчас? — Он вновь потряс своими бумагами, щеки у него стали уже почти такого же цвета, как волосы. — Зачем, когда у нас пока что всего так много?
    
— Это самое лучшее время, чтобы начать экономить, — сказал Рендольф.
    
— Что за бред, и это решил тот, у кого стоит собственный катер на озере Себаго[266] и дом на колёсах «Виннебаго Вектра»[267] на заднем дворе, — произнёс Джек.
    
— Не забываем о «Хаммере» Большого Джима, — добавил Эрни.
    
— Достаточно, — объявил Рендольф. — Выборные решили…
    
— Но только двое из них, — напомнил Джек.
    
— Ты имеешь ввиду один, — уточнил Эрни. — И мы знаем этого одного.
    
— …и я вас об этом официально уведомил, и, конец болтовне. Повесите в витрине объявление. МАРКЕТ ЗАКРЫТ ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ.
    
— Пит. Послушай. Посуди, — Эрни уже не казался рассерженным, теперь он едва ли не умолял. — Это перепугает людей до смерти. Если ты так настаиваешь, то, что если бы я написал ЗАКРЫТО НА УЧЁТ, СКОРО ОТКРОЕМСЯ? Можно добавить ИЗВИНИТЕ ЗА ВРЕМЕННЫЕ НЕУДОБСТВА, и ВРЕМЕННЫЕ выделить красным или ещё каким-то цветом.
    
Рендольф медленно и почтенно покачал головой.
    
— Не могу этого позволить, Эрни. Не мог бы, даже если бы ты все ещё официально числился здесь, как вот… — он кивнул на Джека Кэйла, который уже бросил на стол бумаги и мог терзать себе волосы обеими руками. — ЗАКРЫТО ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ. Так мне сказали выборные, а я выполняю приказы. Кроме того, вранье всегда возвращается, чтобы укусить тебя за сраку.
    
— Конечно, Дюк Перкинс на такое ответил бы им, чтобы подтёрлись этим самым приказом, — сказал Эрни. — Тебе должен быть стыдно, Пит, что выносишь говно за этим жирным говнометом. Он прикажет тебе танцевать, а ты и вприсядку.
    
— Лучше тебе заткнуть глотку, если не хочешь себе худшего, — нацелился пальцем на него Рендольф. Палец немного дрожал. — Если не хочешь остаток дня просидеть в камере за неуважение к закону, лучше закрой рот и выполняй приказ. Сейчас кризисная ситуация…
    
Эрни не поверил собственным ушам.
    
— Неуважение к закону? И откуда ты такой взялся!
    
— Откуда надо. Если хочешь меня подвергнуть испытанию, давай, продолжай.
   
   
    
     
9
    
    
Позднее — очень поздно, чтобы это имело какой-то смысл — Джулия Шамвей соберёт вместе большинство фактов о том, как начались волнения в «Фуд-Сити», хотя так никогда их и не опубликует. Если бы даже она это сделала, это был бы просто репортаж, который даёт ответ на стандартные вопросы: Кто? Что? Где? Когда? Почему? Как? Если бы её кто-то попросил написать об эмоциональной подоплёке того события, она бы растерялась. Как объяснить, что люди, которых она знала всю свою жизнь, люди, которых она уважала, которых любила, превратились в дикую толпу. Она уверяла себя: «Я бы разобралась лучше во всём, если бы была там с самого начала и видела, как всё началось», но то была сугубо рациональная логика, отказ согласиться с существованием неуправляемого, лишённого благоразумия дикого зверя, который возникает, когда на это провоцируют испуганных людей. Она никогда не думала, что этот зверь может вынырнуть в их городе.
    
Но для этого не было никаких предпосылок. Вот к чему она вновь и вновь возвращалась мысленно. Город прожил отрезанным от мира всего лишь каких-то семьдесят часов; в нём было полно продуктов разного вида; только пропана почему-то странным образом было мало.
    
Позже она скажет: «Это был момент, когда наш город наконец-то осознал, что с ним происходит». Возможно, в этой мысли был какой-либо смысл, но он её не удовлетворял. Единственное, что она могла сказать с полнейшей уверенностью (а говорила это она лишь самой себе), её город съехал с катушек, и никогда потом больше не стал прежним.
   
   
    
     
10
    
    
Первыми, кто замечает объявление, оказываются Джин Буффалино и её подруга Гарриэт Бигелоу. Обе девушки одеты в белую медсестринскую униформу (это была идея Джинни Томлинсон; она считала, что белый цвет вызывает большее доверие у пациентов, чем карамельные волонтёрские фартушки), и выглядят они, безусловно, хорошенькими. А ещё утомлёнными, вопреки присущей юности способности к быстрому восстановлению сил. Они пришли купить батончиков, — чтобы хватило всем, кроме бедного Джимми Серойса с его диабетом, так они запланировали, — а обсуждают они метеоритный дождь. Разговор прекращается, когда они видят объявление на дверях.
    
— Маркет не может быть закрытым, — говорит Джина недоверчиво. — Сейчас же утро вторника.
    
Она наклоняется к оконным стёклам, прикрывая ладонями себе лицо, во избежание отблесков яркого утреннего солнца.
    
В то время как она занята этим делом, подъезжает Энсон Вилер, рядом с которым сидит на пассажирском сидении Рози Твичел. В «Розе-Шиповнике» остался Барби, он заканчивает подготовку к завтраку. Раньше, чем Энсон успевает выключить двигатель, Рози выскакивает из небольшого фургона, на борту которого нарисована её тёзка. В её руках длинный список необходимых покупок, она хочет приобрести всего как можно больше и как можно скорее. И здесь она видит прилепленное к дверям объявление: «ЗАКРЫТО ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ».
    
— Что за черт? Я только вчера вечером видела Джека Кэйла, и он об этом даже словом не обмолвился.
    
Говорит это она Энсону, который подтянулся за ней в кильватере, но отвечает ей Джина Буффалино:
    
— Там же полно продуктов. Все полки заставлены.
    
Подтягиваются другие люди. Маркет должен был бы открыться через пять минут, и Рози не одна такая, кто запланировал начать день с ранних закупок; люди в разных уголках города, проснувшись и поняв, что Купол никуда не делся, решили пополнить свои запасы. На вопрос объяснить такой внезапный наплыв покупателей, Рози могла бы ответить:
    
— Точно так люди ведут себя каждую зиму, когда метеорологи прогнозируют вместо снегопада вьюгу. Сендерс с Ренни не могли выбрать более худшего дня, чтобы устроить такое дерьмо.
    
Среди ранних покупателей появляются второй и четвёртый экипаж полицейского участка Честер Милла. За ним подъезжает и Фрэнк Делессепс в своей «Нова» (он содрал с машины наклейку «СРАКА, ТОПЛИВО ИЛИ ТРАВА», поняв, что едва ли это к лицу офицеру на службе закона). Картер с Джорджией — в двойке; Мэл Ширлз и Фрэдди Дентон в четвёрке. Они выжидали, припарковавшись дальше по улице, возле «Maison des Fleurs»[268] Леклерка, по приказу Рендольфа.
    
— Нет потребности подъезжать туда очень рано, — инструктировал он их. — Подождите, пока там не будет стоять хотя бы с десяток машин. А может, они прочитают объявление и разъедутся по домам.
    
Такого не случается, конечно, как это заведомо знал Большой Джим. А появление офицеров — особенно таких молодых и неуверенных в себе, в основном, действует как возбуждающее средство, а не успокоительное. Рози первая, кто начинает им выговаривать. Она наседает на Фрэдди, демонстрирует ему свой длинный список покупок, потом показывает на витрину, за которой большинство нужных ей продуктов стоят на полках плотными рядами.
    
Фрэдди, будем искренни, сначала ведёт себя деликатно, понимая, что на него смотрят люди (пока ещё не совсем стая, нет), однако тяжело держать себя в рамках, когда эта ротатая никчема лезет тебе прямо в лицо. Разве ей не ясно, что он только выполняет приказы?
    
— Кто кормит этот город, как ты думаешь, Фред? — спрашивает Рози. Энсон кладёт ей ладонь на плечо. Рози её снимает. Она понимает, что Фрэдди видит злость, вместо горечи, которую она ощущает, но остановится не в состоянии. — Ты думаешь, полный продуктов грузовик «Сиско» спустится сюда к нам на парашюте с неба?
    
— Мэм…
    
— Только не надо! Когда это я для тебя стала мэм? Ты ел блины с черникой и тот надоедливый бекон, который ты так любишь, по четыре-пять раз в неделю в течение последних двадцати лет, и всегда звал меня Рози. Но тебе не достанется блинов уже завтра, если я не куплю муки, и масла, и сиропа, и…
    
Вдруг она замолкает. Наконец! Опомнились! Слава Тебе Господи!
    
Джек Кэйл изнутри открывает одну из половинок двойных дверей. Перед ними уже успели занять позицию Мэл и Фрэнки, и ему приходится протискиваться между ними. Потенциальные покупатели — сейчас их уже около двух десятков, хотя до времени, когда должен официально открываться маркет, до девяти утра, ещё целая минута — выступают вперёд, чтобы остановиться, как только Джек выбирает ключ со связки у себя на поясе и вновь закрывает двери. Коллективный стон.
    
— Зачем, к чёрту, ты это делаешь? — гремит негодующе Уилл Викер. — Когда жена послала меня купить яя!
    
— Спросите об этом у выборных и шефа Рендольфа, — отвечает Джек, волосы у него на голове торчат абсолютно врассыпную. Он косит черным глазом на Фрэнка Делессепса и ещё более смурной взгляд дарит Мэлу Ширлзу, который безуспешно старается спрятать улыбку, а может, даже своё знаменитое и-го-го-го-го. — Чтобы я так знал. Но сейчас с меня довольно этого дерьма. Я устал.
    
Он, спотыкаясь, со склонённой головой, отправляется сквозь толпу и щеки у него горят ярче, чем рыжие волосы. Лисса Джеймисон, которая только что подъехала на велосипеде (все из её списка уместится в ящичке-багажнике на заднем крыле, нужды у неё, как у букашки), вынуждена вильнуть, объезжая Джека.
    
Картер, Джорджия и Фрэдди выстроились рядышком перед большой витриной из листового стекла, там, где Джек в обычные дни выставляет тачки и мешки с удобрениями. Пальцы Картера заклеены кусочками пластыря, а под рубашкой у него прилеплен ещё более толстый бандаж. В то время, как Рози Твичел не перестаёт поносить Фрэдди, тот держится за рукоятку своего пистолета, а Картер думает, как бы он мог съездить ей с левой. С пальцами у него все обстоит благополучно, но плечо болит, как бешеное. Сначала небольшой, рой беспомощных покупателей становится большим, на стоянку подъезжают новые автомобили.
    
Прежде чем офицер Тибодо успевает надлежащим образом рассмотреть толпу, в его персональном пространстве выныривает Алден Динсмор. Вид у Алдена измученный, похоже, что после смерти сына он потерял, по крайней мере, фунтов двадцать веса. На левой руке у него чёрная траурная повязка, на лице волнение.
    
— Должен зайти, сынок. Жена послала меня прикупить кое-чего консервированного. — Алден не говорит, чего именно консервированного.
    
Наверняка, всего, что есть. А может, он мыслями там, возле пустой кровати на втором этаже, в которой никогда больше не будет лежать его сын, не будет смотреть на плакат «Фо Файтерс»[269] на стене, на модель аэроплана на столе, которая никогда не будет закончена и навсегда забыта.
    
— К сожалению, мистер Димсдейл, вы этого сделать не сможете.
    
— Моя фамилия Динсмор, — говорит Алден бессмысленным голосом. И делает шаг к дверям. Двери заперты, ему никак не войти, но Картер всё равно охотно отпихивает фермера назад. Картер впервые с симпатией вспоминает своих школьных учителей, которые оставляли его после уроков; настоящую раздражительность не сравнить с былой.