1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
Сонни продвинулся на три шага внутрь магазина и остановился, обеспокоенно переводя взгляд со стеклянных витрин на мистера Гонта и обратно.
     
— Ну, — пробурчал он, — я, вощем, покупать не буду ничё. Сразу сказать, вощем, хочу. Харри Сэмюэлс, вощем, мне сказал, что вас тут типа можно утром застать. Сказал, вощем, что у вас тут ключей есть набор. Неплохой. Я тут типа ищу как раз, но в магазинах по мне ничё не продается. Ну, не подходит ничё. Так шо, если шо, вы меня простите, сэр.
     
— Признателен вам за честность, — сказал мистер Гонт, — но не зарекайтесь заранее, мистер Джакетт. Это очень хороший набор ключей со сменными головками — двухстандартный, подстраиваемый.
     
— Чё, правда? — У Сонни чуть глаза на лоб не полезли от удивления. Он слышал, что такие ключи существуют — универсальные накидные ключи, которые позволяют работать и на импортных, и на отечественных машинах. — Серьезно?
     
— Да. Я их спрятал в подсобке, как только услышал, что вы, мистер Джакетт, ищете такой набор. Иначе бы они влет ушли, вы же понимаете. А я хотел, чтобы вы хоть взглянули, прежде чем кто-то их купит.
     
Сонни отреагировал с мгновенной подозрительностью янки:
     
— А вам это еще зачем?
     
— Потому что у меня классическая машина, а классические машины нуждаются в частом ремонте. А я слышал, что вы — лучший механик по эту сторону от Дерри.
     
— А-а. — Сонни расслабился. — Ну, мож, и так. А что у вас за тачка?
     
— «Таккер».
     
Сонни посмотрел на мистера Гонта с нескрываемым уважением:
     
— «Торпедо»! Шикарная штучка!
     
— Нет. У меня «талисман».
     
— Ого! В жизни не слышал про «таккер-талисман».
     
— Их было сделано всего лишь две штуки: прототип и мой. В 1953 году. Через какое-то время мистер Таккер переехал в Бразилию и там скончался. — Мистер Гонт улыбнулся своим воспоминаниям. — Престон был замечательным парнем и настоящим волшебником, когда дело касалось автодизайна… но бизнесменом он не был.
     
— Да ну?
     
— Да. — Туман в глазах мистера Гонта рассеялся. — Но все это в прошлом, а мы в настоящем. Перевернули страницу, мистер Джакетт. Я так всегда говорю: переворачиваем страницу, глядя вперед, весело идем в будущее и никогда не оглядываемся.
     
Сонни смущенно взглянул на мистера Гонта и промолчал.
     
— Давайте, я покажу вам набор ключей.
     
Сонни согласился не сразу. Вместо этого он снова принялся разглядывать содержимое стеклянных шкафов.
     
— Я, вощем, не могу себе чё-то такое позволить. Счета и так длинные, как язык у тещи. Иногда я, ваще, думаю: мож, бросить все на фиг и уехать отсюда?
     
— Я знаю, о чем вы, — сказал мистер Гонт. — Все эти проклятые республиканцы.
     
Насупленное, подозрительное лицо Сонни сразу расслабилось.
     
— Во, тут вы правы, дружище! — вмиг оживился он. — Джордж Буш почти развалил эту страну… он и эта проклятая война! Но разве у демократов есть кто-то, кто победит на выборах?
     
— Сомневаюсь, — сказал мистер Гонт.
     
— Джесси Джексон, к примеру, ниггер.
     
Он вызывающе посмотрел на мистера Гонта, который слегка наклонил голову, как бы говоря: Да, мой друг, можете говорить откровенно. Мы оба с вами из тех людей, которые не боятся назвать негра негром. Сонни Джакетт расслабился еще больше, перестал стесняться своих промасленных рук и почувствовал себя увереннее.
     
— Я, вощем, против ниггеров ничего не имею, вы ж понимаете, но от мысли, что в Белом доме сядет черномазый — в Белом доме! — меня аж корежит.
     
— Ну разумеется, — согласился мистер Гонт.
     
— А этот макаронник из Нью-Йорка… Мар-и-о Ку-ху-амо! Что, тип с таким именем сможет побить этого четырехглазого хрыча в Белом доме?!
     
— Нет, — сказал мистер Гонт. Он поднял правую руку, отодвинув указательный палец на четверть дюйма от большого. — К тому же я не доверяю людям с маленькой головкой.
     
Сонни примерно секунду таращился на него, потом шлепнул себя по колену и закашлялся визгливым смехом.
     
— Не доверяю людям с маленькой… Ха! Шикарно, мужик! Черт, ваще, вот ведь ввернул!
     
Мистер Гонт ухмыльнулся. Сонни ухмыльнулся в ответ.
     
Мистер Гонт достал набор ключей, лежавший в кожаном футляре с бархатной подкладкой — самый прекрасный набор накидных ключей из хромистой стали, который Сонни Джакетт видел в жизни.
     
Они улыбались друг другу над накидными ключами, скаля зубы, как обезьяны, которые вот-вот подерутся.
     
И разумеется, Сонни купил набор. Цена была ошеломительно низкой: каких-то сто семьдесят долларов плюс пара действительно смешных приколов над Доном Хемфиллом и преподобным Роузом. Сонни сказал мистеру Гонту, что ему будет даже приятно слегка отравить жизнь этим псалмопевцам, республиканским уродам.
     
Они ухмылялись, обсуждая шутки, которые Сонни сыграет над Паровозом Вилли и Доном Хемфиллом.
     
Сонни Джакетт и Лиланд Гонт — просто два человека, которые улыбаются друг другу.
     
А над дверью вновь звякнул маленький колокольчик.
    
    
     
      
6
     
     
Генри Бофорт, владелец и управляющий «Подвыпившего тигра», жил примерно в четверти мили от работы. Майра Эванс поставила машину на стоянке у бара — в это жаркое, не по сезону, солнечное утро стоянка была абсолютно пуста — и пошла к дому. Учитывая специфику ее задачи, подобные предосторожности были оправданны. Причин для волнения не было. «Подвыпивший тигр» не закрывался раньше часа ночи, и Генри редко вставал раньше часа дня. Все шторы на обоих этажах дома были задернуты. Его машина стояла перед домом: прекрасно сохранившийся «тандерберд» выпуска 60-х годов, радость и гордость Генри Бофорта.
     
Майра была одета в джинсы и синюю рабочую рубашку мужа. Рубашку она не заправила, так что ее полы болтались у нее чуть ли не у колен. Они скрывали ремень и свисающие с него ножны. Чак Эванс коллекционировал предметы, связанные со Второй мировой войной (и хотя Майра этого не знала, он уже успел сделать покупку в новом магазине), и в ножнах был японский штык. Майра сняла его со стены в подвальном «святилище» Чака полчаса назад. При каждом шаге штык тяжело шлепал ее по ляжке.
     
Она очень торопилась завершить это задание, чтобы поскорее вернуться к фотографии Элвиса. Как она обнаружила, когда держишь в руках этот снимок, ты участвуешь в целой истории. Истории не настоящей, но во многом — даже во всем — казавшейся лучше реальной. Первый акт — это концерт, когда Король вытаскивает ее на сцену, чтобы потанцевать. Второй акт происходит в Зеленой комнате после шоу, а третий — в лимузине. Машину ведет один из мемфисских ребят Элвиса, а сам Король даже не считает нужным поднять непрозрачную стеклянную перегородку между салоном и кабиной водителя, прежде чем по дороге в аэропорт заняться с Майрой самыми неприличными и восхитительными вещами.
     
Акт четвертый происходил в самолете. На борту «Лизы Марии», личного реактивного самолета Элвиса… на большой двуспальной кровати за переборкой пилотской кабины. Этим актом Майра наслаждалась вчера и сегодня утром: летала в постели с Элвисом на высоте в тридцать две тысячи футов. Она была бы не против остаться там с ним навсегда, но знала, что это никак невозможно. Впереди был еще пятый акт: Грейсленд. Когда они прилетят туда, все станет еще лучше.
     
Но сначала ей надо еще кое-что сделать.
     
Сегодня утром, когда муж ушел, она лежала в постели совершенно голая, за исключением пояса для чулок (Король недвусмысленно дал понять, что хочет, чтобы Майра его не снимала), лежала, крепко зажав в руках фотографию, стонала и ерзала на простыне. Но тут двуспальная кровать вдруг исчезла. Еле заметный гул двигателей «Лизы Марии» тоже исчез. Исчез даже запах одеколона «Английская кожа», которым пользовался Элвис.
     
А вместо всех этих приятных вещей перед Майрой возникло лицо мистера Гонта… но он уже был совсем не похож на того человека в магазине. Кожа у него на лице выглядела обожженной, покрытой волдырями от какого-то неведомого ожога. Она пульсировала и дергалась, как будто под ней жило что-то еще и это что-то пыталось выбраться на свободу. А когда он улыбнулся, его большие квадратные зубы превратились в двойной ряд клыков.
     
— Время пришло, Майра, — сказал мистер Гонт.
     
— Я хочу остаться с Элвисом, — захныкала она. — Я все сделаю, но потом… ну пожалуйста, не сейчас.
     
— Нет, прямо сейчас. Ты обещала, а обещания надо выполнять. Если ты меня подведешь, Майра, я очень расстроюсь.
     
Она услышала резкий щелчок. Посмотрев вниз, несчастная с ужасом обнаружила извилистую трещину, пересекшую стекло, что закрывало лицо Элвиса.
     
— Нет! — завопила она. — Нет, не делайте этого!
     
— Это делаю не я, — со смехом сказал мистер Гонт. — Это делаешь ты сама. Делаешь потому, что ты глупая и ленивая маленькая сучка. Майра, дорогуша, это Америка. В постели дела тут делают только шлюхи. Уважаемым людям в Америке приходится вставать с кровати и заслуживать вещи, которые им нужны… или терять их навечно. Кажется, ты это забыла. Разумеется, для меня не проблема найти кого-нибудь еще для этой маленькой шутки над мистером Бофортом, но что касается твоего прелестного постельного романа с Королем…
     
По стеклу, закрывавшему фотографию, серебряной молнией пробежала вторая трещина. Майра с ужасом следила за тем, как лицо под стеклом — видимо, под влиянием просочившегося туда воздуха — начало стареть и покрываться морщинами.
     
— Нет! Я все сделаю! Прямо сейчас! Я уже встаю, видите? Только перестаньте! ПРЕКРАТИТЕ!
     
Майра взлетела с кровати со скоростью человека, неожиданно обнаружившего, что делит постель с гнездом скорпионов.
     
— Стало быть, ты сдержишь слово, Майра, — сказал мистер Гонт. Теперь он говорил как будто из какой-то глубокой щели у нее в мозгу. — Ты ведь знаешь, что надо делать?
     
— Да знаю я! — Майра с отчаянием посмотрела на фотографию — снимок старого, больного человека с лицом, оплывшим и одутловатым от излишеств и чрезмерных удовольствий. Рука, державшая микрофон, походила на ястребиную лапу.
     
— Когда ты вернешься, выполнив свое задание, — успокоил ее мистер Гонт, — фотография станет прежней. Только постарайся, Майра, чтобы тебя никто не увидел. Если кто-нибудь увидит тебя, ты больше уже не увидишь его.
     
— Я постараюсь! — прошептала она. — Клянусь, никто меня не заметит!
     
Теперь, приближаясь к дому Генри Бофорта, она вспомнила эту фразу и осторожно оглянулась, дабы убедиться, что на улице никого нет. Улица была пуста в обе стороны. На чьей-то скошенной лужайке каркала одинокая ворона. Больше ни звука. Казалось, день пульсирует, как живое существо, и земля очарована медленным стуком громадного сердца.
     
Майра пошла к дому, подбирая на ходу подол рубахи, чтобы убедиться, что ножны и штык на месте. Пот стекал между лопатками под застежку лифчика, щекоча и раздражая. Хотя Майра этого и не знала (и не поверила бы, даже если бы ей сказали), в тишине этого ясного дня она обрела некую неуловимую красоту. Ее расплывчатое, невыразительное лицо наполнилось в эти минуты глубокой сосредоточенностью и осознанием предстоящей ей миссии, чего давно уже не случалось. На нем впервые со школьных лет, когда она поставила себе целью съесть все пончики, пирожки и пирожные в мире, обозначились скулы. Последние четыре дня она была слишком занята фантастическим сексом с Королем и совершенно не думала о еде. Ее волосы, обычно свисавшие на лицо рыхлыми, неопрятными патлами, теперь были завязаны в небольшой хвостик, открывая брови. Может быть, из-за шока, вызванного внезапным выбросом гормонов и резким уменьшением потребления сахара после многолетней передозировки, прошло большинство прыщей, с двенадцатилетнего возраста извергавшихся у нее на лице маленькими вулканами. Еще больше изменились ее глаза: громадные, синие, почти светящиеся. Это были глаза не Майры Эванс. Это были глаза дикого зверя, который в любой момент мог взбеситься.
     
Она дошла до машины Генри. На 117-м шоссе показалась машина — старый полуразвалившийся деревенский пикап, направлявшийся в сторону города. Майра скользнула за «тандерберд» и скорчилась за бампером, дожидаясь, пока пикап не исчезнет из виду. Потом она выпрямилась, извлекла из нагрудного кармана сложенный листок, развернула его, тщательно разровняла и подсунула под один из дворников, так чтобы его сразу можно было заметить. На листке было написано:
     
     
     
     
[29]
     
     
Майра еще раз огляделась по сторонам, но единственным движущимся объектом в обозримой вселенной была одна-единственная ворона, возможно, та же самая, что каркала раньше. Она уселась на верхушку телеграфного столба как раз напротив дома Бофорта, наверное, чтобы поглазеть на Майру.
     
Миссис Эванс обнажила штык, крепко схватила его обеими руками и по самое не хочу вогнала его в белый бок левой передней шины. Она зажмурилась, ожидая громкого взрыва, но раздалось только еле слышное ушшшш! — звук, который издает большой мужик после предательского удара в солнечное сплетение. Машина ощутимо накренилась влево. Майра провернула штык, расширяя дыру, благодаря в душе Чака за то, что тот регулярно натачивал свои железяки.
     
Закончив вырезать рваную улыбку на быстро сдувающейся шине, она обошла машину и проколола еще одну шину с другой стороны. Несмотря на то, что фотография тянула ее обратно, Майра вдруг поняла, что пришла сюда не зря. Все оказалось таким возбуждающим. Она представила себе, какое лицо будет у Генри, когда он обнаружит свою драгоценную машину в таком непотребном виде, и это ее завело. Бог знает почему, но она решила, что, вернувшись на борт «Лизы Марии», она сможет показать Элвису парочку новых трюков.
     
Когда дело дошло до задних шин, штык перестал входить в резину с прежней легкостью. Но Майра добавила толику энтузиазма, энергично дырявя белые стенки покрышек.
     
Когда работа была закончена, когда все четыре покрышки были не только пробиты, но и вывернуты наизнанку, Майра чуть отступила назад, чтобы обозреть результаты своего труда. Она тяжело дышала и вытирала пот со лба быстрыми, по-мужски резкими движениями. «Тандерберд» Генри Бофорта теперь сидел на хороших шесть дюймов ниже, чем до ее прихода. Его диски покоились на рваных резиновых ошметках, когда-то бывших дорогими радиальными покрышками. И хотя ее об этом и не просили, Майра решила добавить к имеющейся картине еще пару мазков. Она провела острием штыка по отполированному боку машины, оставив на нем длинную извилистую царапину.
     
Штык издал слабый, визгливый скрип, и Майра испуганно взглянула на дом, почему-то уверенная, что Генри Бофорт услышал этот скрип, и сейчас отодвинет штору спальни, и увидит ее… и тогда все пропало.
     
Этого не случилось, но она поняла, что пора уходить. Она и так уже слишком тут задержалась, к тому же дома в спальне ее ждал Король. Майра поспешила к тротуару, запихивая штык обратно в ножны и снова пряча его под рубашкой. По дороге до «Подвыпившего тигра» ее обогнала только одна машина, ехавшая в том же направлении — если водитель не всматривался в зеркальце заднего вида, то разглядеть он мог только спину Майры.
     
Майра села в свою машину, сняла резинку с волос, так что они снова повисли вокруг лица, как заскорузлые макаронины, и поехала домой. Машину она вела одной рукой. Вторая рука была занята «нехорошим делом» пониже пояса. Войдя в дом, она сразу же понеслась в спальню, перепрыгивая через три ступеньки. Фотография по-прежнему лежала на кровати. Майра скинула туфли, стащила джинсы, схватила карточку и запрыгнула с ней в кровать. Трещины исчезли со стекла; Король возвратил себе молодость и красоту.
     
То же самое можно было сказать и про Майру Эванс… по крайней мере сейчас.
    
    
     
      
7
     
     
Серебряный колокольчик над дверью снова пропел свою звонкую песенку.
     
— Здравствуйте, миссис Поттер! — приветливо сказал мистер Гонт и поставил очередную галочку на листке, что лежал рядом с кассовым аппаратом. — А я уж подумал, что вы не придете!
     
— Я тоже думала, что не приду, — сказала Ленор Поттер. Она выглядела расстроенной и потерянной. Ее пепельные волосы, обычно уложенные идеально, сейчас топорщились неопрятным клубком. Нижняя юбка на целый дюйм выглядывала из-под дорогой юбки из серой саржи, а под глазами были темные круги. Сами глаза бегали с места на место со злой, раздраженной подозрительностью.
     
— Вы же хотели посмотреть куклу Хауди-Дуди? Мне кажется, вы говорили, что у вас целая коллекция детских игруш…
     
— Боюсь, сегодня я не могу смотреть на такие нежные вещи, — сказала Ленор. Она была женой самого богатого адвоката в Касл-Роке и поэтому говорила рублеными, адвокатскими фразами. — Я в очень плохом состоянии духа. У меня пурпурный день. Не просто красный, а пурпурный!
     
Мистер Гонт подошел к ней, изобразив на лице озабоченность и сочувствие.
     
— Дражайшая леди, что случилось? Вы выглядите ужасно!
     
— Конечно, я выгляжу ужасно! — взорвалась она. — Нормальное течение моей ауры было прервано! Вместо голубого, цвета спокойствия и благополучия, вся моя калава стала ярко-пурпурной! И во всем виновата эта сука! Эта высокомерная стерва!
     
Мистер Гонт начал проделывать какие-то успокаивающие движения, при этом совершенно не прикасаясь к телу Ленор.
     
— Какая стерва, миссис Поттер? — спросил он, прекрасно зная ответ.
     
— Бонсан, конечно! Бонсан! Эта мерзкая лгунья Бонсан! Моя аура никогда не была пурпурной, мистер Гонт! Иногда розоватой и однажды, когда меня в Оксфорде чуть не переехал тот пьяный идиот, мне показалось, что она стала красной на пару минут, но пурпурной! Так жить нельзя!
     
— Конечно, нет, — сочувственно проговорил мистер Гонт. — Никто от вас этого и не требует, дорогая моя.
     
Его глаза наконец встретились с ее бегающими глазами. Это было нелегко, но в итоге ему удалось поймать ее взгляд. И когда это произошло, Ленор почти сразу успокоилась. Она вдруг обнаружила, что смотреть в глаза мистера Гонта — все равно как рассматривать свою ауру во время дыхательных упражнений, потребления правильной пищи (по большей части проросших бобов и тофу) и ухода за поверхностью своей калавы — это минимум час медитации утром и еще час вечером, перед отходом ко сну. Его глаза были спокойного голубого цвета, цвета безоблачного неба.
     
— Идите сюда, — сказал Гонт. — Присаживайтесь. — Он подвел ее к ряду высоких кресел, обитых плюшем, в которых за последнюю неделю пересидело уже столько жителей Касл-Рока. — Расскажите мне, что случилось.
     
— Она всегда меня ненавидела, — заявила Ленор. — Она всегда считала, что ее муж не поднялся в фирме на ту высоту, на какую она хотела, потому что его удерживал мой муж. И что на это его подбивала я. У этой женщины мало мозгов, здоровенная грудь и грязно-серая аура. Вы знаете этот тип.
     
— Прекрасно знаю, — кивнул мистер Гонт.
     
— Но до сегодняшнего утра я и не представляла, как сильно она меня ненавидит. — Ленор Поттер снова разволновалась, несмотря на влияние мистера Гонта. — Все мои цветники разорены! Уничтожены! Все, что вчера было таким чудесным, сегодня гибнет! Все, что питало мою ауру и очищало калаву, убито! Этой стервой! Этой гребаной СУЧКОЙ БОНСАН!
     
Кисти Ленор сами собой сжались в кулаки, скрывая тщательно наманикюренные ногти. Она забарабанила кулачками по резным ручкам кресел.
     
— Хризантемы, астры, ноготки, рододендрон… эта сука явилась ночью и вырвала их из земли. Разбросала везде! Вы знаете, где сегодня утром оказалась моя орнаментальная капуста, мистер Гонт?
     
— Нет, и где же? — участливо спросил он, продолжая ласкать воздух вокруг нее.
     
Вообще-то он имел некоторое представление о том, где оказалась эта самая капуста, и без тени сомнений он знал, кто ответствен за порчу калавы: Мелисса Клаттербак. Ленор Поттер не подозревала жену помощника шерифа Клаттербака, потому что не знала жену помощника шерифа Клаттербака, как и Мелисса Клаттербак не была знакома с Ленор; здоровались на улице — и все. Со стороны Мелиссы в этом поступке не было злости (кроме, конечно, здорового злорадства, которое ощущает любой человек, выдирающий из земли чьи-то обожаемые сокровища, подумал мистер Гонт). Она выдрала цветники Ленор Поттер в качестве частичной оплаты за сервиз лиможского фарфора. Да, приятная работа, но кто сказал, что труд обязательно должен быть противным, как горькая микстура?
     
— Все мои цветы на улице! — закричала Ленор. — Посреди Касл-Вью! Она ни росточка не упустила! Даже африканские маргаритки выдрала! Все погибло! Все… погибло!
     
— Вы ее видели?
     
— Мне не надо ее видеть! Она единственная в этом городе так меня ненавидит! И все газоны утыканы дырками от ее высоких каблуков. Клянусь, эта маленькая дрянь не снимает туфли даже в постели. О, мистер Гонт, — завывала она. — Каждый раз, когда я закрываю глаза, все становится пурпурным! Что мне делать? Что?!
     
Мистер Гонт промолчал. Он просто смотрел на нее, не отпуская взглядом ее глаз, пока она не успокоилась и не затихла.
     
— Так лучше? — спросил он наконец.
     
— Да! — ответила она тихо. — Кажется, я снова вижу синий цвет…
     
— Но вы слишком взволнованны, чтобы даже думать о покупках.
     
— Да…
     
— Она должна заплатить.
     
— Да.
     
— И если она еще раз попробует сделать что-то подобное, тогда она точно заплатит!
     
— Да!
     
— У меня есть именно то, что нужно. Посидите здесь, миссис Поттер, я мигом вернусь. А вы пока думайте о синем.
     
— О синем, — сонно повторила она.
     
Когда мистер Гонт вернулся, он вложил ей в руки один из автоматических пистолетов, привезенных Тузом из Кембриджа. Оружие масляно мерцало вороненой сталью под направленными лампами. Оно было заряжено.
     
Ленор подняла пистолет на уровень глаз. Она смотрела на него с явным удовольствием и еще большим облегчением.
     
— Вы понимаете, я никогда никого не заставляю стрелять в людей, — сказал мистер Гонт. — Если только тому нет веской причины. Но похоже, у вас есть очень веская причина, миссис Поттер. Не цветы… мы оба знаем, что это не самое важное в жизни. Но ваша карма… ваша калава… что еще у нас есть — у всех нас?! — Он усмехнулся.
     
— Ничего, — согласилась Ленор и прицелилась в стену. — Пау. Пау, пау, пау. Вот тебе, завистливая дрянь с круглыми каблуками. Надеюсь, твой муж закончит жизнь в мусорном баке. Большего он не заслуживает. Вы оба большего не заслуживаете.
     
— Видите тут маленький рычажок, миссис Поттер? — сказал мистер Гонт.
     
— Да, вижу.
     
— Это предохранитель. Если эта сука попробует снова забраться к вам в сад, попытается еще нагадить, сначала надо его повернуть. Вам понятно?
     
— О да! — сказала Ленор сомнамбулическим голосом. — Я все поняла. Пау!
     
— Никто вас не осудит. В конце концов человеку надо защищать свою собственность. Человеку надо защищать всю карму. Эта гадина Бонсан скорее всего больше не появится, но если все-таки…
     
Гонт многозначительно посмотрел на нее.
     
— Если появится, то ей настанет конец. — Ленор подняла ствол пистолета к губам и нежно его поцеловала.
     
— Положите его в сумочку, — велел мистер Гонт, — и идите домой. Вы же не знаете, может, она сейчас как раз на вашем дворе! А может быть, даже в доме!
     
Ленор забеспокоилась. В ее голубой ауре закружились тонкие нити зловеще пурпурного цвета. Она встала и убрала пистолет в сумочку. Мистер Гонт отвел взгляд в сторону, и Ленор тут же растерянно заморгала.
     
— Простите меня, мистер Гонт, но, видимо, о Хауди-Дуди мы поговорим в другой раз. Сейчас мне лучше пойти домой. Я же не знаю, может, эта Бонсан сейчас у меня во дворе. А может быть, даже в доме!
     
— Какой ужас! — сказал мистер Гонт.
     
— Да, но собственность означает ответственность. Ее надо защищать. Сколько я вам должна за… за… — Она не могла вспомнить, что конкретно он ей продал, хотя очень скоро она это поймет. Она судорожно схватилась за сумочку.
     
— Никаких денег. Этот товар сегодня на распродаже. Считайте, что это… — улыбка мистера Гонта стала еще лучезарнее, — …бесплатный подарок от фирмы.
     
— Спасибо, — сказала Ленор. — Мне стало настолько лучше…
     
— Как всегда, — произнес мистер Гонт с небольшим поклоном. — Всегда к вашим услугам.
    
    
     
      
8
     
     
Норрис Риджвик был не на рыбалке.
     
Норрис Риджвик был у дома Хью Приста — заглядывал с улицы в окно его спальни.
     
Хью храпел в потолок, раскинувшись на постели морской звездой. Из одежды на нем были только семейные трусы с темными следами засохшей мочи. В своих волосатых граблях он сжимал кусок какого-то всклокоченного меха. Норрис не мог разглядеть точно — лапы у Хью были слишком большими, а окно слишком грязным, — но скорее всего это был старый, объеденный молью лисий хвост. Хотя какая разница, что там у него было. Главное, что Хью спит.
     
Норрис вернулся к своей машине, стоявшей за «бьюиком» Хью. Он открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья и залез в кабину. Корзина для рыбы стояла на полу. Базуновская удочка лежала на заднем сиденье — Норрис решил, что будет лучше и безопаснее возить ее с собой.
     
Он так ее и не опробовал. Просто побоялся. Взял ее с собой на озеро, размотал, все приготовил… и застыл в нерешительности перед первым же замахом — то есть замахнуться-то он замахнулся, а вот забросить удочку так и не смог.
     
Что, если, подумал он, наживку возьмет настоящая, большая рыбина? Смоки, к примеру?
     
Смоки — старая форель — был дежурной легендой местных рыбаков. Говорили, что он имеет два фута в длину, хитер, как хорек, силен, как горностай, и крепок, как гвозди. Старожилы рассказывали, что челюсти Смоки ощетинены крючками незадачливых рыболовов, подцепивших его… но не сумевших удержать.
     
Что, если Смоки закусит лесу?
     
Конечно, думать, что озерная форель, даже такая крупная, как Смоки (если Смоки вообще существует), может сломать базуновскую удочку, было чистой воды безумием, но Норрису это казалось возможным… особенно если учесть, что в последнее время его буквально преследуют неудачи. Он явственно слышал резкий хруст, переживал леденящий ужас от вида удочки, разломанной на две половинки — одна на дне лодки, другая плавает невдалеке. А если удочка сломана — капец котенку, ничего с ней уже не сделаешь, только в мусорку выбросить.
     
В итоге рыбу он ловил своей старой «Зебко». Рыба не клевала… зато он, кажется, задремал, и ему приснился мистер Гонт, одетый в высокие болотные сапоги и широкополую шляпу, с наживками из перьев, заткнутыми за ленту. Он сидел в лодке в тридцати футах от берега, а Норрис стоял на западном берегу, рядом со старой времянкой отца, которую на самом деле сожгли лет десять назад. Он стоял и слушал, а мистер Гонт говорил. Он напомнил Норрису о его обещании, и Норрис проснулся, уверенный: вчера он поступил правильно, использовав вместо «Базуна» старую «Зебко». Базуновская удочка была слишком хороша, слишком. Идти на такой риск было бы настоящим преступлением.
     
А пока что Норрис открыл корзину, достал оттуда длинный нож для потрошения рыбы и вернулся к «бьюику».
     
Так ему и надо, этому вонючему забулдыге, твердил он себе, но некто у него внутри с этим не соглашался. Внутренний голос убеждал Норриса, что он совершает ужасную и непоправимую ошибку. Он же полицейский; если бы он застал кого-то за подобным занятием, он бы его арестовал. Если называть вещи своими именами, это же чистой воды вандализм, а вандализм — это плохо. Это противозаконно.
     
Тебе решать, Норрис, неожиданно у него в голове раздался голос мистера Гонта. Это твоя удочка. И твоя Богом данная свободная воля. Выбор за тобой. Он всегда есть. Но…
     
Мистер Гонт не закончил. Да и не нужно было заканчивать. Норрис и так понимал, что если он сейчас пойдет на попятный, то, вернувшись в свою машину, он найдет удочку переломленной надвое. Потому что у каждого выбора есть последствия. Потому что в Америке можно получить все, что угодно, если ты можешь за это заплатить. А если не можешь или откажешься заплатить, то ничего и не получишь.
     
К тому же Хью сделал бы со мной то же самое — без всяких душевных терзаний. И не за такую чудесную удочку, как мой «Базун». Хью Прист перерезал бы глотку родной матери за бутылку кукурузного виски и пачку сигарет.
     
Этими мыслями он заглушил чувство вины. А когда что-то внутри попыталось запротестовать и попросило его опомниться или хотя бы сначала подумать, он отмахнулся. Потом он присел на корточки и принялся дырявить шины «бьюика». Мало-помалу его энтузиазм возрастал, как и у Майры Эванс. В качестве бесплатного приложения он разбил у несчастной машины все габариты и фары. А под конец, как завершающий штрих, налепил на лобовое стекло записку:
     
     
     
     
[30]
     
     
Покончив с машиной, он пробрался обратно к окну спальни. Сердце так и норовило вырваться из его узкой груди. Хью Прист по-прежнему крепко спал, сжимая в руках все тот же облезлый клочок меха.
     
Зачем ему эта старая грязная штука? Он ее держит, как будто это его любимая игрушка.
     
Норрис вернулся в машину, поставил скорость на нейтралку и дал машине возможность бесшумно скатиться к дороге. Он завел двигатель, только когда выехал на улицу, и тут же дал по газам. У него жутко болела голова. Желудок слегка сводило. Норрис продолжал убеждать себя, что это не важно. Все хорошо, все просто отлично, черт подери, у него все замечательно!
     
Это не особенно помогало, пока он не перегнулся через кресло и не взял в левую руку гибкую, тонкую удочку. И тогда на него вновь снизошло спокойствие.
     
Норрис не выпускал удочку из рук до самого дома.
    
    
     
      
9
     
     
Звякнул серебряный колокольчик.
     
Слопи Додд вошел в «Нужные вещи».
     
— Привет, Слопи! — сказал мистер Гонт.
     
— 3-з-здрав-в-вствуйте, м-м-мистер Г-г-го…
     
— У меня в магазине заикаться не надо, Слопи, — укоризненно произнес мистер Гонт. Он поднял руку, раздвинув средний и указательный пальцы в виде вилки. Потом провел ими в воздухе перед лицом Слопи, и мальчик почувствовал, как что-то — какой-то узловатый, запутанный клубок у него в мозгу — волшебным образом рассосалось. У него отвисла челюсть.
     
— Что вы сделали? — выдохнул он. Слова слетали с его губ легко, словно бусинки с порванных бус.
     
— Фокус, которому с большим удовольствием выучилась бы мисс Рэтклифф, — улыбнулся мистер Гонт. Он не забыл поставить отметку на своем листке рядом с именем Слопи. Посмотрев на большие напольные часы, довольно тикавшие в углу (они показывали четверть первого), он спросил: — Ты рано ушел из школы. Тебя никто не хватится?
     
— Нет. — Слопи по-прежнему стоял с отвисшей челюстью. Казалось, что он пытается посмотреть на свои губы, чтобы увидеть слова, слетающие с них удивительно плавно и уверенно. — Я сказал миссис Девисс, что у меня болит живот. Она послала меня к медсестре. Сестре я сказал, что мне уже лучше, но живот все равно болит. Она спросила, дойду ли я сам до дому. Я сказал «да», и она меня отпустила. — Слопи сделал паузу. — Я пришел потому, что заснул в коридоре. Мне снилось, что вы меня звали.
     
— Так и было. — Мистер Гонт подпер пальцами подбородок и улыбнулся мальчику. — Скажи, твоей маме понравился оловянный чайник, который ты ей подарил?
     
Краска залила щеки Слопи, придав им цвет старого кирпича. Он начал что-то говорить, потом сдался и уставился в пол.
     
— Ты оставил его себе, да? — произнес мистер Гонт своим самым мягким и добрым голосом.
     
Слопи кивнул, все еще глядя на носки своих ботинок. Ему было стыдно и обидно. Но хуже всего было чувство горечи и несправедливости: мистер Гонт убрал этот противный, бесивший его узел у него из головы… и что это дало? Он был слишком смущен, чтобы говорить.
     
— Но скажи мне, ради всего святого, зачем двенадцатилетнему мальчику вдруг понадобился оловянный чайник?
     
Чубчик Слопи, весело пружинивший еще пару минут назад, сейчас только уныло мотнулся вместе с головой. Он не знал, зачем двенадцатилетнему мальчику вдруг понадобился оловянный чайник. Он знал только одно: что хотел оставить чайник себе. Он ему нравился. Очень сильно… сильно… нравился.
     
— …приятный, — пробормотал он в итоге.
     
— Прошу прощения, что? — переспросил мистер Гонт, удивленно приподняв бровь.
     
— Я сказал, что мне нравится, какой он приятный.
     
— Слопи, Слопи, — сказал мистер Гонт, обходя прилавок, — мне не нужно этого объяснять. Я прекрасно знаю то особое состояние, которое называется «радостью обладания». Я его сделал краеугольным камнем своей карьеры.
     
Слопи Додд в ужасе отшатнулся от мистера Гонта.
     
— Не трогайте меня! Пожалуйста!
     
— Слопи, я совсем не хочу к тебе прикасаться. И я вовсе не собираюсь рассказывать твоей маме о чайнике. Он твой. Можешь делать с ним все, что захочешь. Я даже одобряю твое решение.
     
— Вы… правда?
     
— Серьезно! Я не шучу! Люди, которые любят себя, — это счастливые люди. Я верю в это всем сердцем. Но, Слопи…
     
Слопи чуточку поднял голову и посмотрел на мистера Гонта через завесу своих рыжих волос.
     
— Пришло время за него расплатиться.
     
— А! — На лице Слопи отразилось безграничное облегчение. — Вот чего вы хотели! Я думал… — Но продолжить он не смог или не решился. Он не был уверен, чего хотел мистер Гонт.
     
— Да. Ты помнишь, над кем обещал подшутить?
     
— Еще бы. Над тренером Праттом.
     
— Все правильно. В этой шутке две части: ты должен кое-что кое-куда положить и кое-что сказать тренеру Пратту. И если ты будешь точно следовать моим указаниям, чайник станет твоим навсегда.
     
— А я смогу всегда так говорить? — с надеждой спросил Слопи. — Я смогу навсегда перестать заикаться?
     
Мистер Гонт печально вздохнул:
     
— Боюсь, что, как только ты выйдешь из моего магазина, Слопи, все станет по-прежнему. Кажется, у меня где-то в ящиках завалялось одно противозаикательное устройство, но…
     
— Пожалуйста, мистер Гонт! Прошу вас! Я ненавижу заикаться! Я все сделаю! Все что угодно и с кем угодно!
     
— Я знаю, что сделаешь, Слопи. Но в этом-то и состоит проблема. У меня кончаются шутки и приколы, которые надо подстроить; можно сказать, что в моей визитнице не осталось свободного места. Ты просто не сможешь со мной расплатиться.
     
Слопи долго молчал, обдумывая услышанное. Потом он заговорил, тихо и застенчиво:
     
— А вы можете… в смысле бывает, что вы… просто что-то кому-то дарите, мистер Гонт?
     
На лицо Лиланда Гонта набежала тень глубокой печали.
     
— О, Слопи! Как часто я сам задавался этим вопросом, и как мне этого хотелось! В моей груди глубокий и нерастраченный колодезь милосердия. Но…
     
— Но?
     
— Это будет уже не бизнес, — закончил мистер Гонт, одарив Слопи своей самой сочувствующей улыбкой… но его глаза хищно сверкнули, так что Слопи испуганно отступил назад. — Ты все понял?
     
— Э… да! Я понял!
     
— К тому же, — продолжал мистер Гонт, — ближайшие пара часов для меня будут решающими. Когда карусель приходит в движение, ее уже не остановишь… но пока мне приходится выбирать девизом слово «благоразумие». Если ты ни с того ни с сего перестанешь заикаться, это вызовет недоумение. Начнутся вопросы… а это плохо. Шериф и так сует свой нос куда не надо. — Его лицо на мгновение затуманилось, но потом вновь разгладилось, и он улыбнулся своей кошмарной улыбкой, демонстрирующей кривые желтые зубы. — Но с ним я разберусь.
     
— С шерифом Пангборном?
     
— Да, именно с шерифом Пангборном. — Мистер Гонт поднял два пальца и еще раз провел рукой перед лицом Слопи, от лба к подбородку. — Но мы о нем не говорили, правильно?
     
— О ком? — удивленно спросил Слопи.
     
— Вот именно.
     
Сегодня Лиланд Гонт был одет в темно-серый замшевый пиджак. Он извлек из кармана черный кожаный бумажник и протянул его Слопи, который взял его осторожно, стараясь не коснуться пальцев мистера Гонта.
     
— Ты же знаешь машину тренера Пратта?
     
— «Мустанг»? Конечно!
     
— Положи это туда. Под пассажирское сиденье, чтобы торчал только уголок. Прямо сейчас иди к школе: нужно, чтобы бумажник оказался на месте до последнего звонка. Понятно?
     
— Да.
     
— Потом подожди, пока Пратт не выйдет из школы. И когда он выйдет…
     
Мистер Гонт перешел на шепот; Слопи смотрел на него, но его глаза были затянуты поволокой, и он только тупо кивал головой.
     
Через пару минут Слопи Додд вышел на улицу с бумажником Джона Лапуанта в кармане.
    
   
   
    
     
Глава шестнадцатая
    
    
     
      
1
     
     
Нетти лежала в простом сером гробу, за который заплатила Полли Чалмерс. Алан предложил внести свою лепту в расходы, но она отказалась, причем так просто и бесповоротно, что ему ничего другого не оставалось, как с уважением принять ее решение. Гроб стоял на стальной подставке над ямой, вырытой под могилу, недалеко от участка, где покоились родственники Полли. Земля, вынутая из могилы, была накрыта ковром из ярко-зеленого искусственного дерна, немилосердно сверкавшего в лучах яркого солнца. От этой фальшивки Алана всегда передергивало. Было в этом что-то издевательское, отталкивающее. Эта «веселенькая» искусственная трава нравилась Алану еще меньше, чем обычай гробовщиков раскрашивать мертвых и обряжать их в лучшую одежду, как будто покойники собираются на важную деловую встречу в Бостоне вместо длительного гниения среди древесных корней и червей.
     
По просьбе Полли службу вел преподобный Том Киллингворт, методистский священник, дважды в неделю проводивший службы в Джунипер-Хилл и хорошо знавший Нетти. Его проповедь была короткой, но теплой, полной личных воспоминаний о Нетти Кобб — женщине, медленно и трудно выходившей из глубин безумия, женщине, принявшей смелое и мужественное решение еще раз попытаться найти общий язык с миром, так жестоко с ней обошедшимся.
     
— Когда я был маленьким, — сказал Том Киллингворт, — моя мать повесила в комнате для шитья табличку с одним ирландским высказыванием. Она гласила: «Дай Бог тебе оказаться в раю за полчаса до того, как дьявол узнает о твоей смерти». Нетти Кобб прожила тяжелую жизнь, прискорбную во многих отношениях, но несмотря ни на что, я уверен, что ее ничего не связывает с дьяволом. Несмотря на ее ужасную безвременную кончину, мое сердце верит, что она обрела покой в раю и что дьяволу до сих пор об этом неизвестно. — Киллингворт поднял ладони в традиционном жесте благословения. — Помолимся же за упокой души усопшей.
     
С дальней стороны холма, где в это же самое время хоронили Вильму Ержик, донесся нестройный хор голосов под руководством отца Джона Брайхема. С той стороны машины выстроились плотным рядом от места захоронения до восточных ворот кладбища; но люди приехали из-за Пита Ержика, живого Пита Ержика, а вовсе не из-за его мертвой жены. Со стороны Нетти присутствовали лишь пятеро скорбящих: Полли, Алан, Розали Дрейк, старый Ленни Партридж (который, в сущности, посещал все похороны, если только земле предавали не солдата папского воинства) и Норрис Риджвик. Норрис был бледен и выглядел расстроенно. Наверное, не было клева, подумал Алан.
     
— Да благословит нас Господь, и да сохранит Он светлую память о Нетти Кобб в наших сердцах, — сказал Киллингворт, и Полли, стоявшая рядом с Аланом, опять заплакала. Он обнял ее, и она с благодарностью прижалась к его плечу и сжала его ладонь. — Да обратит Господь лик Свой на тебя; да прольет Он на тебя благодать Свою; да упокоит Он Душу твою во веки веков. Аминь.
     
День выдался еще жарче, чем в Колумбов день, и, когда Алан поднял голову, острые лучики яркого света отразились от подставки гроба и заставили его зажмуриться. Он вытер пот со лба свободной рукой. Полли покопалась в сумочке и вынула свежую салфетку, чтобы вытереть заплаканные глаза.
     
— Милая, как ты?
     
— Со мной все в порядке… но я плачу о ней, Алан. Бедная Нетти. Бедная, бедная Нетти. Почему так случилось? Почему?! — И она вновь разрыдалась.
     
Алан, который тоже задавался этим вопросом, заключил ее в объятия. Через ее плечо он увидел Норриса, понуро плетущегося к тому месту, где стояли машины, приехавшие на похороны Нетти. Он походил на человека либо не понимающего, где находится, либо не до конца проснувшегося. Алан нахмурился. Потом к Норрису подошла Розали Дрейк и что-то ему сказала, а Норрис обнял ее за плечи.
     
Он тоже ее знал, подумал Алан. И он просто расстроен. А ты сам слишком много блуждаешь в тенях. Может быть, самый главный вопрос, над которым тебе надо подумать прежде всего: что происходит с тобой?
     
Тут подошел Киллингворт, и Полли, взяв себя в руки, поблагодарила его. Киллингворт протянул ей обе руки. С растущим изумлением Алан наблюдал, как бесстрашно Полли позволила своим рукам утонуть в громадных ладонях священника. Он не помнил, чтобы она когда-либо так свободно и не задумываясь протягивала руки для рукопожатия.
     
Ей не просто лучше — ей намного лучше. Что, черт возьми, происходит?
     
На другой стороне холма гнусавый и неприятный голос отца Брайхема провозгласил:
     
— Покойся с миром.
     
— С миром, — хором повторили остальные.
     
Алан взглянул на серый гроб рядом с отвратительным холмиком, покрытым фальшивой зеленью, и подумал: Покойся с миром, Нетти. Отныне и во веки веков, покойся с миром.
    
    
     
      
2
     
     
Когда двойные похороны на городском кладбище подходили к концу, Эдди Варбертон остановился перед домом Полли. Он выбрался из машины — не такой красавицы, как та, что угробил этот дешевый ублюдок из «Суноко»; просто средство передвижения и не более того, — и воровато осмотрелся. Все вроде спокойно; улица дремлет под по-летнему жарким солнцем.
     
Эдди подошел к крыльцу Полли, на ходу вытаскивая из кармана официального вида конверт. Мистер Гонт позвонил ему десять минут назад и сказал, что пора расплачиваться за медальон, и вот он здесь… разумеется. Мистер Гонт, он из тех людей, которые говорят тебе «ты лягушка», — и ты послушно скачешь.
     
Он взбежал на крыльцо. Слабый порыв ветра качнул колокольчики над дверью, и они нежно зазвенели. Это был самый тихий и спокойный звук, который только можно представить, но Эдди все равно вздрогнул. Он еще раз оглянулся, потом осмотрел конверт. Адресовано: «Мисс Патрисии Чалмерс». Ох ты, боже мой! Эдди и не знал, что Полли на самом деле зовут Патрисия, да его это и не особенно волновало. В его задачу входило выполнить поручение и поскорее катиться отсюда ко всем чертям.
     
Он бросил письмо в прорезь почтового ящика. Конверт шлепнулся на пол на остальную почту: два каталога и телепрограмму. Обычный деловой конверт с именем и адресом Полли, расположенными чуть ниже тарифной марки в правом верхнем углу, и обратным адресом в верхнем левом углу:
     
      
94112, Калифорния, Сан-Франциско
      
Гири-стрит, 666
      
Детский фонд сан-францисского департамента социального обеспечения
     
    
    
     
      
3
     
     
— Что случилось? — спросил Алан, когда они с Полли медленно спускались с холма к «универсалу» Алана. Он хотел перекинуться парой фраз с Норрисом, но тот уже сел в свой «фольксваген» и уехал. Наверное, обратно на озеро, чтобы успеть порыбачить до захода солнца.
     
Полли посмотрела на него и улыбнулась, хотя ее глаза все еще были красными, а лицо — по-прежнему бледным.
     
— В смысле?
     
— Твои руки. Что помогло? Похоже на волшебство.
     
— Да, — сказала она и вытянула руки перед собой, растопырив пальцы. — Настоящее волшебство. — Ее настороженная улыбка стала чуть-чуть естественнее.
     
Ее пальцы все еще были искривлены, костяшки по-прежнему увеличены, но кошмарный отек, столь явный еще в пятницу, теперь практически исчез.
     
— Ну же, леди. Выкладывай.
     
— Я не знаю, хочу ли я говорить об этом, — сказала она. — Мне немного неловко.
     
Они остановились, чтобы помахать Розали, проехавшей мимо на своей старой синей «тойоте».
     
— Да ладно тебе, — сказал Алан. — Колись.
     
— Ну, — потупилась она, — кажется, я наконец нашла того самого доктора. — Ее щеки медленно залила краска.
     
— И кто это?
     
— Доктор Гонт, — нервно хохотнула она. — Доктор Лиланд Гонт.
     
— Гонт?! — с удивлением переспросил Алан. — А он здесь при чем?
     
— Подвези меня к его магазину, и я все тебе расскажу.
    
    
     
      
4
     
     
Через пять минут (одно из самых больших преимуществ жизни в Касл-Роке заключается в том, что почти все находится «в пяти минутах отсюда») Алан остановил машину перед «Нужными вещами». В витрине висела табличка:
     
      
ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ВХОД ПО ОСОБЫМ ПРИГЛАШЕНИЯМ
     
     
Алану вдруг пришло в голову (раньше он как-то об этом не думал), что вести бизнес подобным образом в маленьком городишке — идея довольно дурацкая.
     
— Алан? — нерешительно сказала Полли. — Ты не злишься?
     
— Нет, я не злюсь. Какого черта я должен злиться?! Я даже не знаю, что у меня за настроение. Может быть… — Он хохотнул, покачал головой и продолжил: — Может быть, у меня состояние, которое Тодд называл «все ухи в лапше». Шарлатанские средства? Пол, это так на тебя не похоже.
     
Она тут же поджала губы и холодно взглянула на Алана.
     
— Я не говорила «шарлатанские». Шарлатанские штучки — это для всяких клуш… и тронутых медиумов из рекламок в «Третьем глазе». Нельзя называть шарлатанским предмет, который тебе помогает. Тебе так не кажется?
     
Он уже открыл рот — не зная, правда, что сказать, — но она опередила его возражения:
     
— Посмотри. — Полли выставила руки на свет и несколько раз сжала и разжала кулаки.
     
— Ладно, согласен. Я не так выразился. Я хотел…
     
— Вот уж точно, не так выразился.
     
— Извини.
     
Она развернулась к нему всем телом, как любила сидеть Энни в их «семейной машине Пангборнов». Почему я до сих пор ее не продал? — подумал Алан. С ума я сошел, что ли?
     
Полли нежно коснулась его руки.
     
— Нехорошо получилось. Мы же никогда не ругаемся, и я хочу, чтобы так продолжалось и дальше. Сегодня я похоронила близкую подругу. И я не хочу ссориться со своим бойфрендом.
     
Он усмехнулся:
     
— Так вот кто я тебе? Твой бойфренд?
     
— Хм… ты мой друг. Можно мне так тебя называть?
     
Он обнял ее, удивляясь про себя, как близко они подошли к тому, чтобы по-настоящему поругаться. И не потому, что ей стало хуже, — потому что ей стало лучше.
     
— Милая, называй как хочешь. Я тебя очень люблю.
     
— И мы не поссоримся, несмотря ни на что.
     
Он серьезно кивнул:
     
— Несмотря ни на что.
     
— Потому что я тоже тебя люблю, Алан.
     
Он поцеловал ее в щеку.
     
— Покажи мне эту цацку, которую тебе отдал Гонт.
     
— Да не цацка, а ацка. И он мне ее не отдал, а дал на пробу. Поэтому я и хотела заехать сюда, в магазин, — чтобы ее купить. Я же сказала. Надеюсь, что он не захочет взамен луну с неба и пару звезд.
     
Алан посмотрел на табличку, на шторы, задернутые на дверях, и подумал: Боюсь, именно этого он и захочет, моя дорогая.
     
Ему все это очень не нравилось. Во время похорон он не мог отвести глаз от рук Полли: наблюдал, как она непринужденно обращается с замком своей сумочки, копается в ней в поисках салфеток, потом защелкивает замочек кончиками пальцев, вместо того чтобы сделать это большими пальцами, которые, как правило, меньше болели. Он знал, что ее состояние улучшилось, но рассказ о волшебных чарах — и то обстоятельство, что Полли не рассказала об этом сразу, — заставили его нервничать. Это попахивало какими-то тайными играми.
     
      
ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ВХОД ПО ОСОБЫМ ПРИГЛАШЕНИЯМ
     
     
Кроме пары фешенебельных ресторанов вроде «Мориса», у них в округе не было заведений, которые принимали бы посетителей по приглашениям. Но даже к «Морису» можно зайти прямо с улицы, и в девяти случаях из десяти получить столик — разумеется, речь не идет о туристическом сезоне.
     
      
ПО ОСОБЫМ ПРИГЛАШЕНИЯМ
     
     
И тем не менее он замечал (краем глаза, но все же), как народ всю неделю входит и выходит из этого магазина. Может быть, не стадами, но все же клиентов было достаточно, чтобы понять, что правила бизнеса мистера Гонта вовсе ему не вредят — как это ни странно. Иногда покупатели приходили к нему небольшими группами, по двое или по трое, но гораздо чаще они приходили поодиночке… или так казалось Алану, который сейчас прокручивал в памяти прошедшую неделю. А разве не так работают аферисты? Они отрезают тебя от потока, остаются наедине с тобой, потихонечку пудрят мозги, а потом предлагают купить тоннель Линкольна по эксклюзивной, сказочно низкой цене.
     
— Алан? — Полли легонько стукнула кулаком ему по лбу. — Алан, ты тут?
     
Он улыбнулся:
     
— Я тут Полли.
     
На похороны она надела синюю кофточку и такого же цвета шарфик. Пока Алан думал, она сняла шарф и расстегнула две верхние пуговицы белой блузки, надетой под кофту.
     
— Еще, — плотоядно ощерился Алан. — Давай же, не останавливайся! Народ хочет эротики!
     
— Перестань, — сказала она недовольным тоном, но все же не смогла сдержать улыбки. — Мы сидим посреди главной улицы в половине третьего дня. К тому же мы только что с похорон, если ты вдруг забыл.
     
Он нахмурился:
     
— Что, уже правда так поздно?
     
— Ну, если половина третьего это поздно, то да. — Она постучала по его запястью. — Ты иногда смотришь на эту штуку со стрелками?
     
Он взглянул на часы и увидел, что сейчас уже даже не половина третьего, а почти без пятнадцати три. Последний урок в школе заканчивается в три часа. Если он хочет перехватить Брайана Раска на выходе, то пора двигаться.
     
— Покажи эту свою побрякушку, — попросил он.
     
Полли потянула за цепочку и вытащила на свет маленький серебряный кулон. Она держала его на ладони, но закрыла ладонь, когда Алан потянулся, чтобы взять ацку.
     
— Нет… я думаю, тебе не стоит к ней прикасаться. — Она улыбалась, но его движение явно вывело ее из равновесия. — А то вдруг ты собьешь вибрации или что-то еще.
     
— Ой, да ладно тебе, Пол, — сказал он раздраженно.
     
— Слушай, давай договоримся, а? — В ее голосе снова звучала злость. Полли пыталась ее контролировать, но злость брала верх. — Тебе легко с этим шутить. Это ведь не тебе приходится валандаться с телефоном с громадными кнопками и принимать перкордан лошадиными дозами.
     
— Э-э, Полли, это уже…
     
— Нет, никаких «Э-э, Полли». — У нее на щеках выступили яркие пятна. Частично ее злость была обусловлена очень простой и понятной причиной: в воскресенье она чувствовала себя точно так же, как и Алан сейчас. С тех пор что-то случилось, что-то в ней изменилось, и примириться с этой переменой было нелегко. — Эта штука работает. Я знаю, что это глупо, невозможно… но это так! В воскресенье утром, когда пришла Нетти, я ужасно страдала. Я уже всерьез задумывалась о том, что эту проблему можно решить только одним по-настоящему действенным способом. Двойной ампутацией. Вот как мне было больно… Алан, я действительно думала: «Ну конечно же, ампутация! Как же я не подумала об этом раньше? Это же так просто!» А теперь, буквально через два дня, я чувствую только «фантомную боль», как называет ее доктор Ван Аллен, да и та уже отступает. Я помню, как год назад я целую неделю просидела на диете из одного неочищенного риса… только потому, что она могла бы помочь. Чем это хуже?
     
По мере того как она говорила, злость постепенно уходила из ее голоса, и под конец она уже почти умоляла.
     
— Не знаю, Полли. Правда не знаю…
     
Она раскрыла ладонь, придерживая ацку большим и указательным пальцами. Алан наклонился, чтобы получше ее рассмотреть, но больше не пытался дотронуться. Ацка представляла собой небольшой серебряный кулончик в виде неправильного шара. Малюсенькие отверстия, не больше газетного растра, пронизывали всю нижнюю половину. Кулон ярко блестел в лучах солнца.
     
Пока Алан смотрел на ацку, его охватило странное, необъяснимое чувство: эта штука ему не нравилась. Совсем не нравилась. Он едва сдерживался, чтобы не сорвать кулон с цепочкой и не выкинуть их в окно.
     
Да, конечно! Замечательная идея, мужик! Сделаешь это и будешь потом собирать выбитые зубы сломанными руками.
     
— Иногда я вроде бы чувствую, как там внутри что-то движется, — улыбаясь, сказала Полли. — Как в мексиканских прыгающих бобах. Глупо, правда?
     
— Не знаю.
     
С нехорошим предчувствием он наблюдал, как Полли прячет ацку обратно под блузку… но как только ацка пропала из виду, и пальцы Полли — непривычно гибкие, надо признать, — стали застегивать блузку, это предчувствие тут же угасло. Зато подозрение, что мистер Лиланд Гонт пытается обмануть женщину, которую он, Алан, любит, росло как на дрожжах… и если это правда, то она далеко не единственная, кого хотел обмануть мистер Гонт.
     
— А ты не думала, что дело вовсе не в этой штуке? — Он говорил, тщательно подбирая слова, с осторожностью человека, который пытается перейти бурный поток по скользким камням. — У тебя и раньше бывали ремиссии.
     
— Бывали, знаю. — Полли начала терять терпение. — Это все-таки мои руки.
     
— Полли, я просто пытаюсь…
     
— Я знала, что ты скорее всего воспримешь все именно так, как сейчас. Но факты говорят сами за себя, Алан. Я знаю, что такое ревматическая ремиссия, и, дорогой мой, это не совсем то. Лет пять или шесть назад у меня бывали периоды улучшения, но так хорошо я не чувствовала себя даже в лучшие из них. Сейчас все по-другому. Это похоже на… — Она запнулась и как-то странно взмахнула руками. — Это как вновь стать здоровой. Я не надеюсь, что ты поймешь, что я имею в виду, но объяснить лучше я вряд ли смогу.
     
Алан хмуро кивнул. Он понял, о чем она говорила, и понял, что она была искренна. Может быть, ацка раскрыла какие-нибудь лечащие центры в ее мозгу. Интересно, такое вообще возможно, если учесть, что природа ее болезни была не психосоматической? Розенкрейцеры думали, что такое случается сплошь и рядом. Так же считают и миллионы людей, купивших книгу Рона Хаббарда «Дианетика». Алан не имел на этот счет определенного мнения, но он знал одно — ему ни разу еще не встречался слепец, прозревший благодаря сосредоточенным размышлениям, или раненый человек, остановивший кровотечение усилием воли.
     
И еще у него было стойкое ощущение, что здесь что-то не так. Что-то во всей этой ситуации плохо пахло. Даже воняло, как тухлая рыба, пролежавшая три дня на солнце.
     
— Давай прекратим этот спор, — сказала Полли. — Я стараюсь не злиться на тебя, и меня это изматывает. Пойдем со мной. Сам поговоришь с мистером Гонтом. Все равно тебе пора с ним познакомиться. Может быть, он объяснит, как работает этот талисман: что он делает… и чего не делает.
     
Алан опять посмотрел на часы. Без четырнадцати минут три. Он уже был готов согласиться на ее предложение и оставить Брайана Раска на потом. Но застать паренька на пути из школы — вне дома — казалось правильнее всего. Когда рядом не будет матери, которая взовьется, как львица, защищающая своего детеныша, будет перебивать или даже советовать сыну молчать, Алан сможет добиться ответов на свои вопросы. Да, видимо, так и придется сделать: если выяснится, что ее сыну есть что скрывать, или миссис Раск просто подумает, что ему есть что скрывать, тогда получить нужную информацию станет практически невозможно.
     
На одной чаше весов — предполагаемый мошенник; на другой — Брайан Раск, возможно, имеющий ключ к тайне двойного убийства.
     
— Не могу, дорогая, — сказал он. — Как-нибудь в другой раз. Мне нужно съездить в школу и кое с кем поговорить, причем ехать надо немедленно.
     
— Это касается Нетти?
     
— Это касается Вильмы Ержик… но если мои предположения верны, то и Нетти тоже. Если что-нибудь выяснится, я тебе сообщу. А пока я тебя попрошу об одном одолжении…
     
— Алан, я ее куплю! Речь идет о моих руках, не о твоих!
     
— Покупай, я ничего тебе не говорю. Но выпиши ему чек, вот и все. Нет причины, по которой он отказался бы его принять… если он честный бизнесмен. Ты живешь в этом городе, банк через дорогу. Но зато, если всплывут какие-то штучки, у тебя будет пара дней, чтобы отменить платеж.
     
— Посмотрим, — сказала Полли. Ее голос звучал спокойно, но Алан понял, что он все-таки соскользнул с одного из этих скользких камней и плюхнулся в воду. — Алан, ты думаешь, что он жулик? Ты думаешь, что он отберет денежку у легковерной простушки, свернет свой шатер и скроется в нощи?
     
— Я не знаю, — так же спокойно ответил Алан. — Но вспомни, что он всего лишь неделю в городе. Так что чек будет просто разумной предосторожностью.
     
Да, все это было разумно. Полли не спорила. Но ее злила эта разумность и упрямый рационализм перед лицом того, что она считала настоящим чудом. Она с трудом удерживалась от того, чтобы не щелкнуть пальцами у него перед носом и не заорать: «А это ты ВИДИШЬ, Алан? Ты что, ОСЛЕП?» А то, что Алан был прав, и если у мистера Гонта все в порядке, то проблем с ее чеком у него быть не должно, злило ее еще больше.
     
Осторожнее, шепнул внутренний голос. Осторожнее, не горячись, подумай, прежде чем раскрывать рот. Помни, ты любишь этого человека.
     
Но тут встрял другой голос, чужой, холодный и незнакомый: Люблю? В самом деле люблю?
     
— Спасибо, — сказала она, сжав губы и отодвигаясь от него. — Спасибо, что ты соблюдаешь мои интересы. Иногда я забываю, как сильно я в этом нуждаюсь, извини. Я обязательно выпишу ему чек.
     
— Полли…
     
— Нет, Алан. Не надо ничего говорить. Я больше не могу злиться. — Полли открыла дверь и выскользнула наружу. Ее юбка скользнула вверх, на секунду обнажив обворожительное бедро.
     
Алан тоже собрался выйти, чтобы догнать ее, поговорить, успокоить и убедить, что высказал свои опасения лишь потому, что он за нее беспокоится. Но тут он снова взглянул на часы. Без десяти три. Даже если гнать всю дорогу, он может упустить Брайана Раска.
     
— Поговорим вечером, — крикнул он из окна.
     
— Хорошо, — ответила Полли. — Поговорим. — Даже не обернувшись, она пошла к двери под зеленым навесом. Прежде чем развернуться и поехать в обратную сторону, Алан услышал звон маленького колокольчика.
    
    
     
      
5
     
     
— Мисс Чалмерс! — приветливо воскликнул мистер Гонт, поставив галочку в своем списке. Список уже приближался к концу: Полли была предпоследней.
     
— Полли… пожалуйста, — сказала она.
     
— Прошу прощения. — Он улыбнулся еще лучезарнее. — Полли.
     
Она улыбнулась в ответ, но улыбка получилась вымученной. Теперь, когда Алан уехал, она пожалела, что они расстались вот так. Внезапно она поняла, что вот-вот расплачется.
     
— Мисс Чалмерс? Полли? Вы себя плохо чувствуете? — Мистер Гонт обошел прилавок и подошел к ней. — Вы очень бледная. — Его лицо покрылось морщинами неподдельной заботы. И о таком душевном человеке Алан думает невесть что, подумала Полли. Если бы он хоть раз его увидел…
     
— Это, наверное, из-за солнца, — сказала она нетвердо. — Там так жарко.
     
— А тут прохладно, — сказал мистер Гонт. — Проходите, Полли. Присаживайтесь.
     
Он провел ее, почти касаясь рукой поясницы, но все-таки не дотрагиваясь, к красному креслу, обитому плюшем. Она села, сдвинув колени.
     
— Я вас видел в окно, — сказал Гонт. Он сел рядом с ней и скрестил на коленях свои длинные руки. — Мне показалось, что вы с шерифом о чем-то спорите.
     
— Да так, ерунда, — сказал она, но одинокая слезинка сорвалась с уголка ее глаза и скатилась по щеке.
     
— Напротив, — сказал он. — Это очень важно.
     
Она удивленно взглянула на него… и карие глаза мистера Гонта буквально впились в ее глаза. А раньше они были карими? Полли не могла вспомнить. Но сейчас, когда она смотрела ему в глаза, вся печаль этого дня — похороны несчастной Нетти, дурацкая ссора с Аланом — начала рассеиваться.
     
— Важно?
     
— Полли, — сказал он тихо. — Я думаю, все уладится. Все будет хорошо. Если вы мне поверите. Вы мне верите?
     
— Да, — сказала Полли, хотя что-то в ее душе как бы издалека и едва слышно, но тем не менее отчаянно призывало опомниться. — Я верю вам. И не важно, что говорит Алан, я верю вам всем сердцем.
     
— Вот и славно, — сказал мистер Гонт и взял Полли за руку. Ее лицо на мгновение исказилось от отвращения, но тут же вернулось к прежнему сонному и расслабленному выражению. — Очень хорошо. И твоему другу шерифу нечего волноваться: твой чек подойдет мне не хуже золота.
    
    
     
      
6
     
     
Алан понял, что опоздает, если не включит мигалку и не поставит ее на крышу. Он не хотел этого делать. Он не хотел, чтобы Брайан Раск видел полицейскую машину с включенной сиреной. Он хотел, чтобы мальчик видел немного просевший «универсал», какой, возможно, водит и его отец.
     
Ехать к школе было уже слишком поздно. Алан остановился на перекрестке Главной и Школьной улиц. По логике, именно этой дорогой должен идти домой Брайан; оставалось надеяться, что законы логики сегодня все-таки выйдут на работу.
     
Алан вышел из машины, присел на бампер и полез в карман за жвачкой. Он уже разворачивал пластинку, когда в здании школы раздался звонок, возвещавший об окончании занятий.
     
Шериф решил, что обязательно поговорит с мистером Лиландом Гонтом из Экрона, штат Огайо, как только закончит с Брайаном Раском, пусть даже сегодня в магазин пускают лишь по особым приглашениям… но потом передумал. Сначала он позвонит в офис Главного прокурора в Августе, чтобы они прошерстили картотеку — не числится ли за Гонтом каких афер. Если там ничего нет, пусть пошлют запрос в центральный вычислительный центр ФБР в Вашингтоне — этот центр, по мнению Алана, был самым лучшим из того немногого, что сделала в свое время администрация Никсона.
     
Первые дети уже шли по улице: орали, толкались, смеялись. Алану вдруг пришла в голову одна мысль, и он открыл дверцу машины со стороны водителя. Потом он открыл бардачок и порылся в сваленных там вещах. Банка с сюрпризом Тодда выпала на коврик.
     
Алан уже готов был сдаться, когда наконец нашел, что искал. Он захлопнул бардачок. В руках он держал небольшой картонный пакет с надписью:
     
      
Фокус с бумажным букетом
      
Компания «Магия Блакстона»
      
Паттерсон, Нью-Джерси,
      
Грир-стрит, 19
     
     
Из этого пакета Алан извлек толстую пачку разноцветной оберточной бумаги и засунул ее под ремешок часов. У всех фокусников есть несколько «потайных мест» на теле и в одежде, и у каждого есть свой любимый тайник. У Алана таким тайником был ремешок часов.
     
Позаботившись о знаменитом бумажном букете, Алан откинулся на спинку сиденья и стал ждать Брайана Раска. А вот и он — едет на велосипеде, бешено крутит педали и рассекает группки пешеходов ростом «метр с кепкой». Алан сразу насторожился, но потом он разглядел, что это один из близнецов Хэнлонов, и позволил себе расслабиться.
     
— А ну потише, а то оштрафую, — проворчал Алан, когда паренек пронесся мимо него. Джей Хэнлон оглянулся, перепугался и чуть не въехал в дерево. Дальше он поехал уже не так быстро.
     
Алан посмотрел ему вслед с довольной улыбкой и развернулся лицом к школе, возобновив наблюдение за дорогой в ожидании Брайана Раска.
    
    
     
      
7
     
     
Через пять минут после последнего звонка Салли Рэтклифф поднялась из своего логопедического кабинета на первый этаж и направилась в сторону учительской. Коридор стремительно пустел, потому что снаружи была отличная погода и там уже вовсю вопили детишки. Они с визгом и криками бежали к остановке на углу, где их сонно поджидали автобусы № 2 и № 3. Салли торопливо стучала каблучками. В руке она держала светло-коричневый конверт, прижав его к нежной округлости груди той стороной, на которой обычно пишут имя. В данном случае это был Фрэнк Джуитт.
     
Она остановилась у кабинета № 6, следующего за учительской, и заглянула внутрь сквозь армированное стекло. Мистер Джуитт был там — говорил что-то учителям, имевшим отношение к преподаванию осенних и зимних видов спорта. Фрэнк Джуитт был маленьким кругленьким человечком; он всегда напоминал Салли мистера Уотерби, директора школы из комиксов Арчи. У него, как и у мистера Уотерби, постоянно соскальзывали с носа очки.
     
Справа от него сидела Элис Таннер, школьная секретарша. Кажется, она делала какие-то заметки.
     
Мистер Джуитт повернул голову, увидел в окне Салли и чопорно улыбнулся. Она помахала ему рукой и заставила себя улыбнуться в ответ. Она еще помнила время, когда улыбаться было для нее естественным; после молитвы улыбка была самой естественной вещью в мире.
     
Некоторые преподаватели тоже повернулись в ее сторону, чтобы посмотреть, кому улыбается их бесстрашный лидер. Элис Таннер тоже повернулась и жеманно «сделала ручкой», одарив Салли сахариновой улыбкой.
     
Они знают, подумала Салли. Они все до единого знают, что произошло у них с Лестером. Прошлой ночью Ирен была такой доброй… она так ей сочувствовала… а на самом деле мечтала перерезать ей глотку. Сучка.
     
Салли помахала в ответ, чувствуя, как робкая — и насквозь фальшивая — улыбка растянула ее губы. Чтоб тебя самосвал сбил по дороге домой, шлюха поганая, подумала она и пошла дальше, цокая каблучками.
     
Когда мистер Гонт позвонил ей после работы и сказал, что нужно внести последний взнос за чудесную щепку, Салли отреагировала с энтузиазмом и даже с каким-то извращенным удовольствием. У нее было предчувствие, что «маленькая шутка», которую она обещала сыграть с мистером Джуиттом, будет не слишком доброй, и это ее устраивало. Сегодня она была злой.
     
Дотронувшись до дверной ручки директорского кабинета, она остановилась.
     
Да что это с тобой? — сказала она себе. У тебя есть волшебная щепка… удивительный, святой кусок дерева с удивительными, святыми видениями. Разве подобные вещи не должны поднимать настроение? Успокаивать? Приближать к всемогущему Господу? А ты не становишься спокойнее и ближе к кому-нибудь. Твоя голова словно набита колючей проволокой.
     
— Да, но это не моя вина, и не вина щепки, — пробормотала Салли. — Во всем виноват Лестер. Мистер Лестер Пратт по прозвищу Большой Член.
     
Маленькая девочка в очках и с громадными пластинками на зубах оторвалась от плаката на стене и с удивлением уставилась на Салли.
     
— А ты что уставилась, Ирвина? — спросила Салли.
     
Ирвина растерянно моргнула.
     
— Нисего, миз Рат-Клиф.
     
— Тогда давай топай отсюда, рассматривай свое ничего где-нибудь в другом месте, — рявкнула Салли. — Уроки уже кончились.
     
Ирвина посеменила к выходу, часто оглядываясь, словно не верила своим глазам и ушам.
     
Салли открыла дверь и заглянула внутрь. Пакет лежал именно там, где сказал мистер Гонт: за мусорными баками около кафетерия. Имя мистера Джуитта она написала на нем сама.
     
Еще раз оглянувшись, чтобы убедиться, что эта шлюшка, Элис Таннер, не идет следом, Салли открыла дверь директорского кабинета, пересекла комнату и положила конверт на стол Фрэнка Джуитта. Оставался еще один «пункт программы».
     
Она открыла верхний ящик стола и достала оттуда тяжелые ножницы. Потом наклонилась и подергала нижний ящик. Заперт. Мистер Гонт сказал, что скорее всего так и будет. Салли глянула в приемную, где по-прежнему было пусто. Хорошо. Замечательно. Она воткнула острие ножниц в щель между запертым ящиком и столом и с усилием подняла их вверх. Дерево крякнуло, треснуло, и Салли почувствовала, как ее соски непривычно, но очень приятно затвердели. Весело. Страшно, но весело.
     
Она передвинула ножницы — еще глубже — и опять подняла их вверх. Замок сломался, и ящик выкатился на направляющих, открывая свое содержимое. У Салли от удивления и потрясения отвисла челюсть. Она захихикала. Только эти полузадушенные звуки походили скорее на вскрики, чем на смех.
     
— О, мистер Джуитт, какой вы, оказывается, шалун!
     
В ящике лежала стопка журналов, и тот, что был сверху, и в самом деле назывался «Шалун». На обложке красовалась фотография мальчика лет девяти. На нем был надет мотоциклетный шлем 50-х годов и… больше ничего.
     
Салли вытащила журналы из ящика — их там была дюжина, если не больше. Счастливые детишки. Голенькие прелестницы. Поцелуй на ветру. Деревенский мир Бобби. Она смотрела на них и не верила своим глазам. Откуда вообще берутся подобные вещи? Их точно не продают в аптеке, даже с самой верхней полки, про которую иногда говорил преподобный Роуз в своих проповедях, — той, на которой написано: ТОЛЬКО ОТ 18 И СТАРШЕ.
     
Внезапно у нее в голове раздался хорошо знакомый голос: Скорее, Салли. Собрание почти окончено, ты же не хочешь, чтобы тебя тут поймали?
     
Но ему ответил другой голос, женский, и Салли почти что его узнала. Слушать этот второй голос было словно говорить с кем-то по телефону, когда туда подключился еще и третий собеседник.
     
И поделом, сказал второй голос. Это было бы просто отлично.
     
Салли отмахнулась от этого голоса и сделала то, что ей приказал мистер Гонт: разбросала нехорошие журналы по всему кабинету мистера Джуитта. Потом положила ножницы на место и быстро вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. Открыв дверь приемной, она выглянула в коридор. Там было пусто… но голоса в соседней комнате стали громче, кто-то смеялся. Они действительно расходятся; сегодня собрание было необычно коротким.
     
Слава Богу за мистера Гонта! — подумала она и выскользнула в коридор. Она уже почти дошла до двери и тут услышала, как из комнаты № 6 выходят люди. Салли не обернулась. Она вдруг поняла, что последние пять минут и думать забыла про мистера Лестера Пратта по прозвищу Большой Член, и это очень ее обрадовало. Теперь она со спокойной душой может отправляться домой. Там она примет горячую ванну с пеной, а потом достанет чудесную щепку и проведет целых два часа, не думая о мистере Лестере Большой Член. Как это будет здорово! Да, точно! Точ…
     
Что ты наделала? Что было в этом конверте? Кто спрятал его около кафетерия? Что ты затеяла, Салли? Что за механизм запустила в действие?
     
Салли остановилась. На висках и на лбу выступил пот. Ее глаза широко распахнулись, зрачки тоже расширились, как у испуганной оленихи. Потом все пришло в норму, и она пошла дальше. Сегодня на ней были брюки, и они так приятно скользили по коже, что ей поневоле вспомнились объятия с Лестером.
     
Мне плевать на то, что я сделала, подумала она. На самом деле, и поделом ему. Да. Он заслуживает всяческих гадостей, изображает из себя мистера Уотерби, а сам читает такие отвратительные журналы. Надеюсь, его удар хватит, когда он войдет к себе в кабинет.
     
— Да, надеюсь, его на хрен хватит удар, — прошептала она. Впервые в жизни она произнесла вслух это слово на букву «X», и ее соски вновь напряглись и сладко заныли. Салли пошла быстрее, рассеянно думая, что в ванне можно заняться и кое-чем еще. Ей вдруг пришло в голову, что кое-что можно сделать самой. Она точно не знала, как удовлетворить это желание… но надеялась, что разберется.
     
В конце-то концов, кто сам не плошает, тому и Бог помогает.
    
    
     
      
8
     
     
— Как по-вашему, цена приемлемая? — спросил мистер Гонт у Полли.
     
Полли начала было отвечать, но умолкла на полуслове. Казалось, что-то отвлекло внимание мистера Гонта — он пялился куда-то в пространство и беззвучно шевелил губами, словно молился.
     
— Мистер Гонт?
     
Он слегка вздрогнул и улыбнулся Полли:
     
— Прошу прощения. Я иногда выпадаю, когда о чем-то задумаюсь.
     
— Цена не просто приемлемая, — сказала Полли. — Она просто невероятная. — Она достала чековую книжку. Сначала она сомневалась, правильно ли сделала, что пришла, но потом все сомнения разом рассеялись под дружелюбным взглядом мистера Гонта. Когда их взгляды встретились, вопросы и сомнения отпали сами собой.
     
В чеке, который она вручила мистеру Гонту, была указана сумма в сорок шесть долларов. Мистер Гонт тщательно сложил чек и спрятал его в нагрудный карман пиджака.
     
— Обязательно заполните корешок, — сказал мистер Гонт. — Ваш любопытный дружок непременно захочет его посмотреть.
     
— Он придет с вами познакомиться, — сказала Полли. — Он думает, что вы мошенник.
     
— У него много мыслей и планов, — улыбнулся мистер Гонт. — Но его планы изменятся, а мысли развеются, как туман ветреным утром. Это я вам обещаю.
     
— Вы… что вы хотите с ним сделать?
     
— Я?! Вы меня неправильно поняли, Патрисия Чалмерс. Я пацифист — самый миролюбивый из всех пацифистов в мире. Я не подниму руки на шерифа. Я просто имел в виду, что сегодня у него появятся дела с той стороны моста. Он этого пока не знает, но… всему свое время.
     
— О!
     
— А теперь, Полли…
     
— Да?
     
— Ваш чек еще не является полной оплатой за ацку.
     
— Нет?
     
— Нет. — Он держал в руках чистый белый конверт. Полли не поняла, откуда он вдруг появился, этот конверт, но почему-то вовсе не удивилась. — Для того чтобы окончательно расплатиться за ваш амулет, Полли, вам нужно будет помочь мне сыграть одну небольшую шутку.
     
— С Аланом? — Она вдруг встревожилась, как дикий кролик, почуявший запах пожара в жаркий летний полдень. — Вы про Алана говорите?
     
— Абсолютно и бесповоротно нет, — сказал он. — Просить вас подшутить над кем-то, кого вы знаете и кого, как вам кажется, любите, было бы неэтично.
     
— Правда?
     
— Да… хотя мне кажется, что вам стоит как следует поразмыслить о ваших взаимоотношениях с шерифом. В итоге все упрется в простой выбор: либо маленькая боль сейчас, либо сильные страдания позже. Другими словами: тише едешь, дальше будешь.
     
— Я не понимаю…
     
— Я знаю. Проверите почту — поймете. Видите ли, я не единственный, о ком вынюхивает его длинный, любопытный нос. Ладно, давайте пока обсудим то самое небольшое невинное развлечение, в котором вам нужно будет принять участие. Есть один парень… я недавно принял его на работу. Его фамилия Мерилл.
     
— Туз Мерилл?
     
Улыбка на лице Гонта погасла.
     
— Не прерывайте меня, Полли. Никогда не прерывайте меня, когда я говорю. Если только вы не хотите, чтобы ваши руки распухли, как шарики, наполненные ядовитым газом.
     
Полли отпрянула от него с испуганными глазами, которые тем не менее оставались сонными и замороченными.
     
— Я… Извините. Я не хотела…
     
— Ничего. Ваши извинения приняты… на этот раз. А теперь послушайте меня. И слушайте очень внимательно.
    
    
     
      
9
     
     
Фрэнк Джуитт и Брион Макгинли, учитель географии и по совместительству тренер по баскетболу, вышли из комнаты № 6 сразу за Элис Таннер. Фрэнк ухмылялся и рассказывал Бриону анекдот, услышанный вчера вечером от продавца книг. В анекдоте речь шла о враче, который никак не мог поставить диагноз одной женщине: то ли болезнь Альцгеймера, то ли СПИД.
     
— Так вот, муж этой бабы отводит врача в сторонку, — продолжал Фрэнк, когда они вошли в приемную. Элис нагнулась над столом, роясь в корреспонденции, и Фрэнк понизил голос. Элис не совсем адекватно воспринимает некоторые шутки.
     
— Ну и? — Брион тоже начал ухмыляться.
     
— Он расстроен. Он говорит: «Черт, док… и это все, что вы можете сделать? Но ведь можно же как-то выяснить, чем конкретно она больна?!»
     
Элис выбрала две розовые формы для объявлений и направилась в кабинет. Она дошла до порога и остановилась, словно наткнувшись на невидимую стену. Но ни Джуитт, ни Макгинли этого не заметил.
     
— «Да нет проблем, — говорит доктор. — Отвези ее миль на двадцать в глубь леса и оставь там. Если найдет дорогу домой, ни в коем случае не трахай».
     
Брион Макгинли тупо уставился на своего босса, а потом взорвался искренним хохотом. Директор Джуитт присоединился к нему. Они так ржали, что не расслышали, как Элис позвала Фрэнка. Во второй раз она уже не позвала — она буквально провизжала его имя.
     
Фрэнк поспешил к ней.
     
— Элис? Какого… — Когда он увидел «какого», холодный ужас пронзил его сердце. Слова застряли в глотке. Он почувствовал, как съежилась кожа у него на яичках; его семенные железы как будто вдруг захотели убраться туда, откуда появились.
     
Журналы.
     
Секретные журналы из нижнего ящика.
     
Они были раскиданы по всему кабинету, как кошмарные конфетти: мальчики в школьной форме, мальчики на сеновалах, мальчики в соломенных шляпах, мальчики на игрушечных лошадках.
     
— Ну и ну! — произнес чей-то голос слева от Фрэнка, хриплый от ужаса и удивления. Повернув голову (при этом его шейные позвонки заскрипели, как ржавые дверные петли), Фрэнк увидел Бриона Макгинли, который таращился на журналы. Его глаза чуть ли не вылезали из орбит.
     
«Подстава, — попытался сказать Фрэнк. — Тупая шутка, это не мои журналы. Достаточно один раз взглянуть на них, чтобы понять, что они не… не представляют интереса для человека моего… моей…»
     
Твоей — чего?
     
Этого он и сам не знал, да и черт с ним, все равно он не мог произнести ни слова. Он как будто онемел.
     
Трое взрослых людей замерли в шоке и молча рассматривали кабинет Фрэнка Джуитта, директора школы. Журнал, каким-то чудом державшийся на подлокотнике кресла для посетителей, зашелестел страницами от горячего сквозняка, что ворвался в полуоткрытое окно, и шлепнулся на пол. «Сочные парнишки», — завлекала обложка.
     
Подстава подставой, допустим, я это скажу… а они мне поверят? А если ящик стола взломали? Что я скажу тогда?
     
— Миссис Таннер, — раздался девчачий голос у них за спиной. Все трое — Джуитт, Таннер и Макгинли — разом обернулись. Перед ними стояли две девочки-восьмиклассницы в красно-белых костюмах болельщиц. Элис Таннер и Брион Макгинли практически одновременно попытались закрыть собой дверной проем в кабинет Фрэнка (сам Фрэнк словно окаменел и прирос к полу), но они опоздали. Девочки широко распахнули глаза. Одна из них — Дарлин Викери — прижала пальцы к своим пухлым розовым губкам и потрясенно уставилась на Фрэнка Джуитта.
     
Фрэнк подумал: Отлично. Великолепно. Завтра к полудню об этом узнает вся школа. А к вечеру — весь город.
     
— Уходите, девочки, — сказала миссис Таннер. — Кто-то очень зло подшутил над мистером Джуиттом… очень зло и неприлично… и вы не скажете никому ни слова. Вы поняли?
     
— Да, миссис Таннер, — сказала Эрин Макэвой; уже через три минуты она расскажет своей лучшей подруге, Донне Болье, что весь кабинет мистера Джуитта разукрашен фотографиями мальчиков, на которых из одежды надеты только тяжелые металлические браслеты.
     
— Да, миссис Таннер, — сказала Дарлин Викери; через пять минут она расскажет то же самое своей лучшей подруге, Натали Прист.
     
— А теперь марш отсюда, — сказал Брион Макгинли. Он старался говорить построже, но его голос все равно был хриплым от потрясения. — Быстро, быстро.
     
Девочки убежали, их юбки шлепали по загорелым, крепким коленкам.
     
Брион медленно повернулся к Фрэнку.
     
— Я думаю… — начал он, но Фрэнк его не слушал. Медленно, словно лунатик, он вошел в свой кабинет. Закрыл за собой дверь с аккуратной надписью ДИРЕКТОР и принялся собирать журналы.
     
А может, напишешь письменное признание? — кричала одна часть его разума.
     
Он не обратил на нее внимания. Другой голос — примитивный голос выживания, поселившийся в темных глубинах сознания, — тоже не молчал, и это голос ненавязчиво указал, что сейчас Фрэнк наиболее уязвим. Если он сейчас попытается поговорить с Элис или Брионом, если попробует объяснить происшедшее, то просто сам же себя и выдаст. Уж лучше сразу повеситься, чтобы не мучаться.
     
Элис постучала в дверь. Фрэнк сделал вид, что не слышит. Он медленно обошел кабинет, подбирая журналы, которые собирал последние девять лет — получал по подписке на почте в Гейтс-Фоллс, каждый раз опасаясь, что сейчас на него точно навалится вся полиция штата или почтовая инспекция. Но Бог миловал. Зато теперь… вот.
     
Они не поверят, что журналы твои, продолжал второй голос. Они не позволят себе поверить. Это значило бы перевернуть все свои привычные и удобные провинциальные представления о жизни. Когда возьмешь себя в руки, ты все им объяснишь. Но… кто мог это сделать? Кому это понадобилось? (Фрэнку почему-то не пришло в голову спросить у себя, зачем он вообще притащил эти журналы в школу.)