1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
     

14 ноября 1902     

 « Запевающий  сон, зацветающий цвет…»     

     

     

Запевающий сон, зацветающий цвет,    

Исчезающий день, погасающий свет.    

     

Открывая окно, увидал я сирень.    

Это было весной – в улетающий день.    

     

Раздышались цветы – и на темный карниз    

Передвинулись тени ликующих риз.    

     

Задыхалась тоска, занималась душа,    

Распахнул я окно, трепеща и дрожа.    

     

И не помню – откуда дохнула в лицо,    

Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.    

     

Сентябрь‑декабрь 1902     

     

« Я к людям не  выйду навстречу…»     

     

     

Я к людям не выйду навстречу,    

Испугаюсь хулы и похвал.    

Пред Тобой Одною отвечу,    

За то, что всю жизнь молчал.    

     

Молчаливые мне понятны,    

И люблю обращенных в слух:    

За словами – сквозь гул невнятный    

Просыпается светлый Дух.    

     

Я выйду на праздник молчанья,    

Моего не заметят лица.    

Но во мне – потаенное знанье    

О любви к Тебе без конца.    

     

14 января 1903     

     

« Потемнели,  поблекли залы…»     

     

     

Потемнели, поблекли залы.    

Почернела решотка окна.    

У дверей шептались вассалы:    

«Королева, королева больна».    

     

И король, нахмуривший брови,    

Проходил без пажей и слуг.    

И в каждом брошенном слове    

Ловили смертный недуг.    

     

У дверей затихнувшей спальни    

Я плакал, сжимая кольцо.    

Там – в конце галлереи дальней    

Кто‑то вторил, закрыв лицо.    

     

У дверей Несравненной Дамы    

Я рыдал в плаще голубом.    

И, шатаясь, вторил тот самый –    

Незнакомец с бледным лицом.    

     

4 февраля 1903     

 « Всё ли  спокойно в народе?..»     

     

     

– Всё ли спокойно в народе?    

– Нет. Император убит.    

Кто‑то о новой свободе    

На площадях говорит.    

     

– Все ли готовы подняться?    

– Нет. Каменеют и ждут.    

Кто‑то велел дожидаться:    

Бродят и песни поют.    

     

– Кто же поставлен у власти?    

– Власти не хочет народ.    

Дремлют гражданские страсти:    

Слышно, что кто‑то идет.    

     

– Кто ж он, народный смиритель?    

– Темен, и зол, и свиреп:    

Инок у входа в обитель    

Видел его – и ослеп.    

     

Он к неизведанным безднам    

Гонит людей, как стада…    

Посохом гонит железным…    

– Боже! Бежим от Суда!    

     

3 марта 1903     

     

« Отворяются  двери – там мерцанья…»     

     

     

Отворяются двери – там мерцанья,    

И за ярким окошком – виденья.    

Не знаю – и не скрою незнанья,    

Но усну – и потекут сновиденья.    

     

В тихом воздухе – тающее, знающее…    

Там что‑то притаилось и смеется.    

Что смеется? Мое ли, вздыхающее,    

Мое ли сердце радостно бьется?    

     

Весна ли за окнами – розовая, сонная?    

Или это Ясная мне улыбается?    

Или только мое сердце влюбленное?    

Или только кажется? Или все узнается?    

     

17 марта 1903     

 « Я вырезал  посох из дуба…»     

     

     

Я вырезал посох из дуба    

Под ласковый шепот вьюги.    

Одежды бедны и грубы,    

О, как недостойны подруги!    

     

Но найду, и нищий, дорогу,    

Выходи, морозное солнце!    

Проброжу весь день, ради бога,    

Ввечеру постучусь в оконце…    

     

И откроет белой рукою    

Потайную дверь предо мною    

Молодая, с золотой косою,    

С ясной, открытой душою.    

     

Месяц и звезды в косах…    

«Входи, мой царевич приветный…»    

И бедный дубовый посох    

Заблестит слезой самоцветной…    

     

25 марта 1903     

     

« Ей было  пятнадцать лет. Но по стуку…»     

     

     

Ей было пятнадцать лет. Но по стуку    

Сердца – невестой быть мне могла.    

Когда я, смеясь, предложил ей руку,    

Она засмеялась и ушла.    

     

Это было давно. С тех пор проходили    

Никому не известные годы и сроки.    

Мы редко встречались и мало говорили,    

Но молчанья были глубоки.    

     

И зимней ночью, верен сновиденью,    

Я вышел из людных и ярких зал,    

Где душные маски улыбались пенью,    

Где я ее глазами жадно провожал.    

     

И она вышла за мной, покорная,    

Сама не ведая, что будет через миг.    

И видела лишь ночь городская, черная,    

Как прошли и скрылись: невеста и жених.    

     

И в день морозный, солнечный, красный –    

Мы встретились в храме – в глубокой тишине:    

Мы поняли, что годы молчанья были ясны,    

И то, что свершилось,– свершилось в вышине.    

     

Этой повестью долгих, блаженных исканий    

Полна моя душная, песенная грудь.    

Из этих песен создал я зданье,    

А другие песни – спою когда‑нибудь.    

     

16 июня 1903, Bad Nauheim     

 « Светлый сон,  ты не обманешь…»     

     

     

Светлый сон, ты не обманешь,    

Ляжешь в утренней росе,    

Алой пылью тихо встанешь    

На закатной полосе.    

     

Солнце небо опояшет,    

Вот и вечер – весь в огне.    

Зайчик розовый запляшет    

По цветочкам на стене.    

     

На балконе, где алеют    

Мхи старинных баллюстрад,    

Деды дремлют и лелеют    

Сны французских баррикад.    

     

Мы внимаем ветхим дедам,    

Будто статуям из ниш:    

Сладко вспомнить за обедом    

Старый пламенный Париж,    

     

Протянув больную руку,    

Сладко юным погрозить,    

Сладко гладить кудри внуку,    

О минувшем говорить.    

     

И в алеющем закате    

На балконе подремать,    

В мягком стеганом халате    

Перебраться на кровать…    

     

Скажут: «Поздно, мы устали…»    

Разойдутся на заре.    

Я с тобой останусь в зале,    

Лучик ляжет на ковре.    

     

Милый сон, вечерний лучик…    

Тени бархатных ресниц…    

В золотистых перьях тучек    

Танец нежных вечерниц…    

     

25 февраля 1904     

     

« Темная,  бледно‑зеленая…»     

     

М. А. Олениной д'Альгейм    

     

     

Темная, бледно‑зеленая    

Детская комнатка.    

Нянюшка бродит сонная.    

«Спи, мое дитятко».    

     

В углу – лампадка зеленая.    

От нее – золотые лучики.    

Нянюшка над постелькой склоненная…    

«Дай заверну твои ноженьки и рученьки».    

     

Нянюшка села и задумалась.    

Лучики побежали – три лучика.    

«Нянюшка, о чем ты задумалась?    

Расскажи про святого мученика».    

     

Три лучика. Один тоненький…    

«Святой мученик, дитятко, преставился…    

Закрой глазки, мой мальчик сонненький.    

Святой мученик от мученья избавился».    

     

23 ноября 1903     

 « Мой любимый,  мой князь, мой жених…»     

     

     

Мой любимый, мой князь, мой жених,    

Ты печален в цветистом лугу.    

Повиликой средь нив золотых    

Завилась я на том берегу.    

     

Я ловлю твои сны на лету    

Бледно‑белым прозрачным цветком.    

Ты сомнешь меня в полном цвету    

Белогрудым усталым конем.    

     

Ах, бессмертье мое растопчи,‑    

Я огонь для тебя сберегу.    

Робко пламя церковной свечи    

У заутрени бледной зажгу.    

     

В церкви станешь ты, бледен лицом,    

И к царице небесной придешь,‑    

Колыхнусь восковым огоньком,    

Дам почуять знакомую дрожь…    

     

Над тобой – как свеча – я тиха.    

Пред тобой – как цветок – я нежна.    

Жду тебя, моего жениха.    

Всё невеста – и вечно жена.    

     

26 марта 1904     

     

« Сольвейг! О,  Сольвейг! О, Солнечный Путь!..»     

     

     

Сольвейг! О, Сольвейг! О, Солнечный Путь!    

Дай мне вздохнуть, освежить мою грудь!    

     

В темных провалах, где дышит гроза,    

Вижу зеленые злые глаза.    

     

Ты ли глядишь иль старуха‑сова?    

Чьи раздаются во мраке слова?    

     

Чей ослепительный плащ на лету    

Путь открывает в твою высоту?    

     

Знаю – в горах распевают рога,    

Волей твоей зацветают луга.    

     

Дай отдохнуть на уступе скалы!    

Дай расколоть это зеркало мглы!    

     

Чтобы лохматые тролли, визжа,    

Вниз сорвались, как потоки дождя,    

     

Чтоб над омытой душой в вышине    

День золотой был всерадостен мне!    

     

Декабрь 1906     

 « В густой  траве пропадешь с головой…»     

     

     

В густой траве пропадешь с головой.    

В тихий дом войдешь, не стучась…    

Обнимет рукой, оплетет косой    

И, статная, скажет: «Здравствуй, князь.    

     

Вот здесь у меня – куст белых роз.    

Вот здесь вчера – повилика вилась.    

Где был, пропадал? что за весть принес?    

Кто любит, не любит, кто гонит нас?»    

     

Как бывало, забудешь, что дни идут,    

Как бывало, простишь, кто горд и зол.    

И смотришь – тучи вдали встают,    

И слушаешь песни далеких сел…    

     

Заплачет сердце по чужой стороне,    

Запросится в бой – зовет и манит…    

Только скажет: «Прощай. Вернись ко мне» –    

И опять за травой колокольчик звенит…    

     

12 июля 1907     

     

Девушка из Spoleto    

     

     

Строен твой стан, как церковные свечи.    

Взор твой – мечами пронзающий взор.    

Дева, не жду ослепительной встречи –    

Дай, как монаху, взойти на костер!    

     

Счастья не требую. Ласки не надо.    

Лаской ли грубой тебя оскорблю?    

Лишь, как художник, смотрю за ограду,    

Где ты срываешь цветы,– и люблю!    

     

Мимо, все мимо – ты ветром гонима –    

Солнцем палима – Мария! Позволь    

Взору – прозреть над тобой херувима,    

Сердцу – изведать сладчайшую боль!    

     

Тихо я в темные кудри вплетаю    

Тайных стихов драгоценный алмаз.    

Жадно влюбленное сердце бросаю    

В темный источник сияющих глаз.    

     

3 июня 1909     

     

« Дух пряный  марта был в лунном круге…»     

     

     

Дух пряный марта был в лунном круге,    

Под талым снегом хрустел песок.    

Мой город истаял в мокрой вьюге,    

Рыдал, влюбленный, у чьих‑то ног.    

     

Ты прижималась все суеверней,    

И мне казалось – сквозь храп коня –    

Венгерский танец в небесной черни    

Звенит и плачет, дразня меня.    

     

А шалый ветер, носясь над далью,‑    

Хотел он выжечь душу мне,    

В лицо швыряя твоей вуалью    

И запевая о старине…    

     

И вдруг – ты, дальняя, чужая,    

Сказала с молнией в глазах:    

То душа, на последний путь вступая,    

Безумно плачет о прошлых снах.    

     

6 марта 1910, часовня на Крестовском острове     

 На железной дороге    

     

Марии Павловне Ивановой    

     

     

Под насыпью, во рву некошенном,    

Лежит и смотрит, как живая,    

В цветном платке, на косы брошенном,    

Красивая и молодая.    

     

Бывало, шла походкой чинною    

На шум и свист за ближним лесом.    

Всю обойдя платформу длинную,    

Ждала, волнуясь, под навесом.    

     

Три ярких глаза набегающих –    

Нежней румянец, круче локон:    

Быть может, кто из проезжающих    

Посмотрит пристальней из окон…    

     

Вагоны шли привычной линией,    

Подрагивали и скрипели;    

Молчали желтые и синие;    

В зеленых плакали и пели.    

     

Вставали сонные за стеклами    

И обводили ровным взглядом    

Платформу, сад с кустами блеклыми,    

Ее, жандарма с нею рядом…    

     

Лишь раз гусар, рукой небрежною    

Облокотясь на бархат алый,    

Скользнул по ней улыбкой нежною,    

Скользнул – и поезд в даль умчало.    

     

Так мчалась юность бесполезная,    

В пустых мечтах изнемогая…    

Тоска дорожная, железная    

Свистела, сердце разрывая…    

     

Да что – давно уж сердце вынуто!    

Так много отдано поклонов,    

Так много жадных взоров кинуто    

В пустынные глаза вагонов…    

     

Не подходите к ней с вопросами,    

Вам все равно, а ей – довольно:    

Любовью, грязью иль колесами    

Она раздавлена – все больно.    

     

14 июня 1910     

 Унижение    

     

     

В черных сучьях дерев обнаженных    

Желтый зимний закат за окном.    

(К эшафоту на казнь осужденных    

Поведут на закате таком).    

     

Красный штоф полинялых диванов,    

Пропыленные кисти портьер…    

В этой комнате, в звоне стаканов,    

Купчик, шулер, студент, офицер…    

     

Этих голых рисунков журнала    

Не людская касалась рука…    

И рука подлеца нажимала    

Эту грязную кнопку звонка…    

     

Чу! По мягким коврам прозвенели    

Шпоры, смех, заглушенный дверьми…    

Разве дом этот – дом в самом деле?    

Разве так суждено меж людьми?    

     

Разве рад я сегодняшней встрече?    

Что ты ликом бела, словно плат?    

Что в твои обнаженные плечи    

Бьет огромный холодный закат?    

     

Только губы с запекшейся кровью    

На иконе твоей золотой    

(Разве это мы звали любовью?)    

Преломились безумной чертой…    

     

В желтом, зимнем, огромном закате    

Утонула (так пышно!) кровать…    

Еще тесно дышать от объятий,    

Но ты свищешь опять и опять…    

     

Он не весел – твой свист замогильный…    

Чу! опять – бормотание шпор…    

Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,    

Шлейф твой с кресел ползет на ковер…    

     

Ты смела! Так еще будь бесстрашней!    

Я – не муж, не жених твой, не друг!    

Так вонзай же, мой ангел вчерашний,    

В сердце – острый французский каблук!    

     

6 декабря 1911     

     

« Есть в дикой  роще, у оврага…»     

     

     

Есть в дикой роще, у оврага,    

Зеленый холм. Там вечно тень.    

Вокруг – ручья живая влага    

Журчаньем нагоняет лень.    

Цветы и травы покрывают    

Зеленый холм, и никогда    

Сюда лучи не проникают,    

Лишь тихо катится вода.    

Любовники, таясь, не станут    

Заглядывать в прохладный мрак.    

Сказать, зачем цветы не вянут,    

Зачем источник не иссяк? –    

Там, там, глубо ко, под корнями    

Лежат страдания мои,    

Питая вечными слезами,    

Офелия, цветы твои!    

     

3 ноября 1898     

 Моей матери